Грэм Хизер. Повелитель волков

   А круг все расширялся и расширялся. Конар перескочил через поваленное дерево, Жоффрей споткнулся об него и чуть не упал, торопясь догнать Конара и нанести ему очередной удар.
   Он же выдыхается, выдыхается прямо на глазах, поняла Мелисанда.
   — О, пожалуйста… — прошептала она, сама толком не зная, обращена ее молитва к христианскому Владыке или же к богам Валгаллы.
   Несомненно, боги войны покровительствовали ему и великий Один, и могучий Тор. Конар поднял и опустил свой меч в мощном выпаде. Он выбил оружие из рук Жоффрея.
   Клинок Конара оказался возле горла противника.
   — Убей его! — взревели зрители. Это кричали даны, его собственные наймиты, безжалостные к поверженному лидеру.
   Конар сильнее прижал острие меча к глотке Жоффрея.
   — Если ты только посмеешь хоть раз взглянуть в ее сторону, Жоффрей Сюр ле Монт, я заколю тебя, бешеного вепря, настрогаю тонкими ломтиками и брошу на съедение стервятникам.
   Он развернулся и, заметив своего отца и жену, направился в их сторону.
   Мелисанда увидела его глаза. Его несравненные синие глаза, вспыхнувшие знакомым огнем при виде ее. Сердце Мелисанды готово было выскочить из груди.
   И тут краем глаза она заметила подозрительное движение Жоффрея. Пригнувшись, он засунул руку в левое голенище высокого сапога.
   Там он припрятал еще один кинжал. В мгновение ока его пальцы сжались на рукоятке клинка.
   И снова Мелисанда крикнула:
   — Конар, у него еще один кинжал!
   В тот миг, когда Конар повернулся, Жоффрей припал на одно колено и метнул кинжал.
   Метнул со страшной силой, утроенной его яростью.
   Сталь слегка оцарапала затылок и плечо Конара, уклонившись лишь на пару дюймов от намеченной цели.
   Зато Конар попал точно в свою цель, пронзив Жоффрею сердце. Негодяй на мгновение застыл, глаза его удивленно расширились, и он начал заваливаться назад, испустив дух раньше, чем упал наземь. Его глаза так и остались открытыми. Даже мертвый, он продолжал глядеть на Конара.
   Нынешний бой был закончен. Теперь даны уберутся из окрестностей замка, ведь Жоффрей больше не будет подстрекать их. Вероятно, кое-кто из этих разбойников примкнет к другим бандам, бесчинствующим где-нибудь по соседству.
   Тогда как остальные отправятся морем к родным берегам.
   Но нынешнее сражение было окончено. Союзники Конара одержали победу, ирландская ветвь Вестфолдских правителей доказала свое мужество и боеспособность.
   Они убили и ранили, множество врагов. Они славно потрудились на поле брани.
   Даже придирчивый Одо вряд ли сможет найти повод для упреков.
   Теперь Конар может вернуться домой. Он медленно продвигался вдоль линии всадников, пожимая руки всем своим собратьям по оружию. Только Лейва не было в их рядах, ведь кто-то должен был остаться Для охраны их родного дома. Это Эрик мог невозбранно покинуть Вессекс, надеясь на покровительство Альфреда.
   Конар добрался до Мергвина и медленно покачал в изумлении головой.
   — Ты тоже уселся верхом и отправился воевать?
   — Я долго старался разглядеть лежащее перед тобой будущее, — пожал плечами старик. — Не раз и не два я бросал руны, и они предсказали, что тебе суждены великие деяния. Ну и уж раз я все это напророчил, — глубоко вздохнул, — то мне и самому захотелось принять в этом участие.
   Конар широко улыбнулся.
   Наконец он подошел к отцу. Мелисанда все еще восседала перед Олафом на спине белоснежного коня.
   — Можно считать, что это испытание тоже пройдено с честью, — обратился к нему Олаф. Конар кивнул.
   — И ты свободен.
   Сзади подъехал граф Одо.
   — Наши испытания только начинаются, — вмешался он. — Даны поднялись вверх по рекам, они рвутся к Парижу, к Руану, к Шартрезу. Наша борьба продолжается!
   — О, да, — медленно отвечал Конар, — борьба продолжается!
   И отныне он участник этой борьбы. Эрик возвратится в Вессекс, его отец, Конан, Бриан и Брайс в Ирландию.
   Ведь и их борьба никогда не кончалась.
   Но сегодня вечером им больше не надо драться.
   — Спасибо, — обратился он к отцу. Он почувствовал на себе взгляд Мелисанды, почувствовал, что она сдерживает слезы. Неужели она так боялась за него? Она дважды спасла ему жизнь от козней Жоффрея. Она была прекрасна даже в своем изорванном плаще. Ее роскошные локоны свободно рассыпались по плечам, заменив ей самые изысканные украшения. Ее глаза-фиалки, словно два бездонных озера, завораживали, приковывали к себе взгляды.
   — Кажется, я держу нечто, принадлежащее по праву тебе? — спросил тихонько Олаф.
   — О да, несомненно, — согласился Конар.
   Он шагнул вперед, протянув к ней руки. Осторожно стараясь, чтобы плащ на ней не распахнулся, он поднял ее высоко в воздух и опустил, прижав к своей груди.
   — Ну и муж моей невестки! — съязвил Олаф. — Не мог найти для своей жены платья получше!
   Конар лишь улыбнулся, глядя снизу вверх на отца.
   — Нет, сударь, я клянусь, что впредь постараюсь содержать ее в более приличном виде!
   — Посмотрим, — пробурчал Олаф. — Вон там тебя поджидает Тор. Не соблаговолишь ли ты усесться на него верхом и проводить нас к себе домой? Мы проделали неблизкий путь, да и ночка выдалась на редкость хлопотная, так что нынче мне больше всего хочется проверить на деле твое гостеприимство.
   — Конечно, отец! — отвечал Конар.
   Улыбающийся во весь рот Эрик вывел вперед Тора. Конар поплотнее запахнул на Мелисанде плащ, усадил ее на спину своего коня и вскочил сзади нее.
   Оставшиеся в разоренном лагере даны молча смотрели на их отъезд.
   Мелисанда закрыла глаза, прислонившись спиной к широкой груди своего супруга. Ее сердце все еще билось какими-то странными быстрыми толчками. Боже, как же она устала.
   И как возбуждена…
   Она так измучилась…
   И все же жизнь бьет в ней ключом. Ведь они едут домой.
   Вместе.
   Им предстоит ехать еще довольно долго, но это не имеет значения. Она так рада быть рядом с ним, чувствовать, как бьется у нее за спиной его сердце, какое уютное тепло исходит от его тела, как сильные руки крепко держат ее.
   — Так ты будешь заботиться о моих нарядах? — спросила она, не поворачивая головы.
   — А разве я раньше этого не делал?
   — Нет, сударь, мне почему-то кажется, что ты все больше старался привести мои туалеты в полную непригодность.
   Его губы щекотали ей ухо, когда он говорил.
   — Ну так возблагодарим Бога, что в крепости достаточно места для целой армии белошвеек.
   Она снова прислонилась к его груди, улыбаясь, Больше они не заговаривали до самого дома.
   Новое открытие ждало Мелисанду в замке, когда она обнаружила, что вместе с дружиной приплыли Эрин с Дариа.
   Стоило им ступить на порог, как все смешалось в полнейшем хаосе — целая толпа выбежала им навстречу и окружила их, требуя немедленного рассказа обо всем, что произошло возле древних развалин. Но Эрин решительно напомнила всем, что Мелисанда провела тяжелейшую в своей жизни ночь, что за окнами уже брезжит рассвет и что она должна немедленно принять горячую ванну и выпить бокал теплого вина с пряностями.
   А, кроме того, ей не мешает накинуть кое-что из одежды.
   Эрин отвела ее к себе в комнату. Мари была здесь. Она помогала готовить ванну, добавила мыло и благовония в воду, затем нежно обняла Мелисанду, пообещав зайти попозже, ушла. В комнате осталась одна Эрин. Она подогрела возле очага сладкое вино и подала Мелисанде полный кубок.
   Мелисанда блаженствовала, лежа в теплой ароматной воде и мелкими глотками попивая вино. Боль и усталость покидали ее тело, кажется, вода смывала даже самый страх, испытанный ею за последние часы.
   Жоффрей более никогда не нарушит ее спокойствия.
   Эрин удалилась в противоположный конец комнаты, и Мелисанда заметила, что она разглядывает содержимое старого сундука, где лежала ее кольчуга.
   Эрин взяла кольчугу и поднесла ее поближе к свету.
   — Когда-то у меня была почти такая же… — прошептала она, погрузившись в воспоминания. С улыбкой она взглянула на Мелисанду и добавила. — Честно говоря, я тоже все еще храню ее.
   — Вы? — удивилась Мелисанда.
   Эрин кивнула, встряхнула кольчугу, прикинула на руке ее вес и аккуратно уложила обратно в сундук.
   — Ее вам подарили? — спросила Мелисанда.
   Эрин отрицательно покачала головой.
   — Я предназначала себя для борьбы с викингами, — сказала она. — И заказала ее одному искусному кузнецу.
   Мелисанда повернулась в ванне, не сводя со свекрови широко распахнутых глаз.
   — Так вы боролись с викингами?
   — Я боролась с Олафом.
   Мелисанда раскрыла рот. Эрин обошла ванну кругом и занялась шевелюрой невестки. Мелисанда сделала движение, чтобы заглянуть ей в лицо, но Эрин приказала ей не дергаться точно таким же тоном, каким разговаривала с ней, когда Мелисанда еще девочкой впервые попала в их дом.
   — Но ведь потом…
   — Но потом я стала его женой.
   — Вы с ним так счастливы! — провозгласила Мелисанда.
   Эрин намылила ей голову, и Мелисанда нырнула, чтобы смыть мыло с волос. Но как только она смогла снова открыть глаза, она опять вопросительно взглянула в лицо свекрови. Эрин кивнула, слегка улыбаясь.
   — По чести сказать, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрала именно такую, полную опасностей и счастья, жизнь, которую прожила вместе с ним. Было время, когда в наших жилах бурлила горячая кровь. Но и до сей поры мы оба своевольны и упрямы, и он сохранил свой горячий нрав. Как и мои сыновья… Но ведь Мергвин наверняка объяснял тебе, что волки — дикие создания. Они неутомимые охотники, воины и никогда не отказываются от задуманного. А, кроме того…
   — Они очень живучи, — докончила за нее Мелисанда. — И никогда не бывают предателями; они всегда держатся стаей и проявляют свою любовь подчас весьма странным образом.
   Она подняла глаза на Эрин, та улыбнулась и нежно поцеловала Мелисанду.
   — Я очень рада, что одному из моих волчат досталась ты, Мелисанда. Он очень грозно рычит, но не забывай, что за этим кроется…
   Наконец Эрин удалилась. Мелисанда вылезла из ванны, насухо вытирая тело. Она накинула заботливо приготовленный халат и уселась в кресле возле очага, расчесывая волосы, чтобы окончательно их высушить. Она была погружена в это занятие, когда раздался звук открываемой двери. На пороге стоял Конар.
   Он прислонился к косяку, разглядывая ее. Она замерла, не двигаясь. Он подошел к ней и легонько коснулся ее плеч.
   — Продолжай, любовь моя, мне так приятно наблюдать за тобою.
   Она попыталась продолжать, но почувствовала, что пальцы не слушаются ее, выдавая волнение. А ей не хотелось, чтобы он это заметил. Конар стоял возле камина; сбросив с себя шлем и латы, он остался лишь в одной рубашке и панталонах.
   — Конар, — нежно прошептала она.
   — Да, любовь моя?
   Она посмотрела на него и внезапно почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.
   — Прости меня за то, что я одна вернулась сюда. Я вовсе не собиралась этим унизить тебя. Мне просто казалось, что одному из нас надо быть здесь, ведь даны досаждают нам не меньше, чем ирландцы.
   Он приблизился к ее креслу.
   — Мелисанда…
   — Я была неправа.
   — О да! Ты была неправа, но и я был неправ. Да к тому же страшно разозлился и вел себя как дикарь. Когда я понял, что ты исчезла, я впервые в жизни испытал такой страх. Стоило мне представить тебя в лапах Жоффрея, как мне захотелось разорвать его в клочья голыми руками.
   Она покачала головой, едва удержавшись от слез.
   — Я так боялась, что ты не придешь за мною!
   — Нет, миледи, я никогда бы не оставил вас! — мягко рассмеялся Конар.
   Она замахнулась на него щеткой для волос. Он отнял ее у Мелисанды, встал позади кресла, приподнял с ее плеч тяжелые темные пряди и принялся расчесывать их.
   — Ирландцы иногда отказываются от неугодных им жен, — напомнила она Конару.
   — Ах, так значит ты все-таки заметила во мне наличие ирландской крови?
   — Самую малость.
   Он поклонился. Некоторое время она сидела молча, чувствуя нежные прикосновения его рук.
   — Конар, они удивительные! — вдруг произнесла она. — Они приплыли сюда, все до одного, чтобы помочь нам.
   — О да.
   Она обернулась и заглянула в его глаза.
   — Твой отец просто бесподобен.
   — О да.
   — Конечно, и твоя мать тоже.
   — Конечно.
   Снова наступила тишина. Ее нарушало лишь потрескивание дров в очаге и тихий шорох щетки, проходившей по ее волосам.
   — Одо настаивает на том, чтобы ты немедленно выступил в поход вместе с ним, — сказала Мелисанда. — Сегодня нам повезло, Конар, но ты вряд ли представляешь всю их силу. Даны заполонили все побережье, они рвутся к Парижу, они поднимаются на своих ладьях вверх по рекам, захватывают один остров за другим. Нам угрожает серьезная опасность.
   — Я все знаю.
   — Мне бы не хотелось, чтобы ты уехал вместе с Одо.
   — Но ведь я должен, — напомнил он.
   — А я…
   — А ты хотя бы раз в жизни поведешь себя, как послушная жена, — сказал ей Конар.
   Ее сердце тревожно замерло.
   — Ты снова собираешься отослать меня…
   — Нет, если мы успеем отремонтировать стены вокруг убежища, в котором я изведал такое счастье, и приведем крепость в полную боевую готовность. Я не думаю, что даны отважатся нападать на такую неприступную твердыню. Ведь Жоффрея больше нет, — он помолчал немного и закончил: — К тому же я хочу, чтобы мой сын родился здесь, в этих стенах.
   Она почувствовала, как ее заливает волна счастья. Ее пальцы снова задрожали. Она сжала их.
   — Хм-м-м, — вдруг пробурчал Конар.
   — Что такое? Ты уже представляешь себе грядущие войны?
   — Нет, сударыня, — нежно произнес он. — Я просто думаю об этих локонах цвета эбонита. Я представлял себе, как они рассыпаются по моему обнаженному телу, как из них получается темное шелковое покрывало, брошенное на нас обоих…
   И опять ее сердце замерло. Она глубоко прерывисто вздохнула, а он обошел вокруг кресла и преклонил перед нею колено.
   — Не может ли такая чудесная картина воплотиться в реальность? — прошептал он, слегка улыбаясь, обдавая ее теплом своих голубых глаз, способных соперничать с бездонным летним небом в полдень далеко на севере.
   — Ты еще спрашиваешь? — шепнула она в ответ.
   Его улыбка стала еще шире, он пожал плечами.
   — Ты ненавидела меня за мои повадки викинга, и все же, любовь моя, я иногда способен спрашивать у тебя разрешения, — его голос внезапно охрип. — У тебя такой ужасный вечер. Но если подойти к делу с другой стороны, то ведь и я не бездельничал в эту ночь. А ты посмотрела, как моя мать беспокоилась из-за тебя. И хоть бы разок вспомнила о том, что и мне пришлось нелегко! — он вздохнул. — Нет в мире совершенства!
   — Сударь, — засмеялась она, — хотите знать, что я буду повторять все эти годы?
   — И что же, сударыня? Она медленно поднялась…
   — Свежая, благоухающая… — еле слышно произнесла она, поцеловала его в губы и отошла к очагу. Одним легким движением она скинула с плеч халат; он упал к ее ногам белоснежным облаком, и она перешагнула через него.
   — Очаровательно, — пробормотал он.
   — Я уже избавилась от одежды.
   — Как интересно.
   — Вашу рубашку, сударь.
   — Не понял?
   — Вашу рубашку.
   — О, — он мгновенно скинул рубашку и бросил поверх халата.
   — Остальное.
   — Как вам будет угодно.
   Через секунду он уже был обнажен. В свете очага было хорошо видно, как под его гладкой золотистой кожей перекатываются тугие мышцы. Не скрывая восхищения, она рассматривала его. Дыхание ее стало учащенным, когда ее глаза опустились к его бедрам, и она с трудом смогла поднять взор, чтобы взглянуть ему в лицо.
   Нисколько не смущаясь своей наготы, он скрестил руки на груди и с интересом наблюдал за ней.
   — И что же?
   Она двинулась к нему. Он хотел обнять ее, но она увернулась и подошла сзади, руками и губами нежно прикасаясь к рубцам от старых ран на его плечах.
   — Свежая, благоухающая… — повторила она, поднялась на цыпочки, целуя его в шею, ероша волосы у него на затылке. — Ждущая и покорная…
   Ее руки вдруг скользнули вниз, по напрягшимся мускулам его ягодиц. Она прижалась к нему, ее напрягшиеся соски коснулись его спины, а темный треугольник волос внизу живота возбуждающе щекотал его кожу. Но вот она скользнула вперед, закинула руки ему на шею, снова прижалась к нему, обдавая его горячим дыханием.
   — Ждущей, покорной… игривой, возбуждающей, страстной…
   Их губы слились, его язык раздвинул ее губы, он проник внутрь, он гладил, ласкал, он требовал. Она вся изогнулась в его руках, охваченная опьяняющей страстью. Не отрывая от нее глаз, он поднял ее и отнес на кровать.
   — Умирать от желания, — зашептала она, — покориться, отдаться…
   Его поцелуй заглушил ее слова. Их пальцы переплелись, он заставил ее приподняться и сесть себе на колени. Она почувствовала его, горевшего от нетерпения. Его ладонь прижалась к темным завиткам волос между ее ног, его пальцы проникли внутрь, они гладили, они ласкали. Она застонала, изогнувшись от наслаждения.
   Их губы снова слились в поцелуе. На мгновение он оторвался от нее и сказал:
   — Ни один нормальный мужчина, будь то ирландец или викинг, не откажется от такой жены! — и голос его дрожал от нежности.
   Глаза Мелисанды широко раскрылись. Она тихонько рассмеялась в ответ на его улыбку.
   И тут ее смех прервался, у нее перехватило дыхание, потому что он проник в нее — глубоко, глубже, еще глубже. Прерывисто вздохнув, она вздрогнула и затрепетала от охватившей ее сладкой истомы. И тогда он начал двигаться, и временами его движения превращались в бешеную скачку, сотрясавшую все ее тело. Ее руки сомкнулись вокруг него, его ладони лежали на ее ягодицах, снизу подталкивая, поднимая на новые вершины блаженства. Она извивалась, она изнемогала от нараставшего возбуждения.
   В момент пика наслаждения она невольно застонала и почувствовала, как в тот же миг напряглось его тело. Он до боли прижал ее к себе, проникнув в нее так глубоко, словно они впрямь слились в единое целое; и, наконец, его семя с силой изверглось в глубине ее чрева.
   Он рухнул, обессилев. Некоторое время спустя она почувствовала легкое, нежное прикосновение к своей руке.
   — Неужели я когда-нибудь снова услышу те же самые слова? — прошептал он. — Готовой, покорной. Возбуждающей. Подумать только, и это из уст той же самой маленькой негодницы, которая недавно ненавидела меня почти двадцать четыре часа в сутки!
   — Не испытывайте моего терпения, милорд викинг.
   — Ага! Моя милая скандалистка снова вернулась!
   Она посмотрела ему в глаза.
   — По правде говоря, Конар, я ужасно сожалею о многих вещах.
   — По правде говоря, Мелисанда, — передразнил он, гладя ее плечи, — я бы не мог любить тебя так сильно, окажись ты именно такой, какая ты есть.
   Она усмехнулась, опустив глаза, и опять посмотрела на него.
   — Ты… любишь меня?
   — Только слепой не смог бы этого разглядеть, — убежденно ответил он.
   — Неправда, сударь! Чтобы разглядеть вашу любовь, необходимо обладать редкой зоркостью!
   — Ты и правда так думаешь? — спросил он, приподнявшись, чтобы видеть ее лицо.
   — Да…
   — Но ведь ты никогда еще не разговаривала со мной в таком тоне. Тебя всерьез страшило то, что некоторые вещи мне захочется услышать от тебя вновь и вновь.
   Он сел, притянул ее к себе и отвел влажные от пота пряди волос с ее лица.
   — Я люблю тебя, Мелисанда. Глубоко, нежно. Мне казалось, что, если я потеряю тебя, мне останется лишь уповать на скорую смерть, и неважно, окажусь я потом в чудной гавани христианского рая или в чертогах Валгаллы. Я не могу сказать тебе точно, когда во мне зародилось это чувство, ведь ты была такой дикаркой, независимой и упрямой — и непокорной! А в глубине твоей души никогда не затухала эта отвага, это мужество, эта неотразимая красота, которые приворожили меня, околдовали, приковали к тебе навеки. Я люблю тебя. Ты хорошо меня слышишь?
   — О… — тихонько вздохнула она, погладив его по лицу. — Я слышу тебя прекрасно.
   — А как насчет вас, сударыня?
   — Я люблю тебя! — прошептала она.
   — Ах, как просто! После такого многословного вступления!
   Она улыбнулась, сперва нерешительно, потом все смелее и смелее.
   — Нет, вовсе не так просто! — воскликнула она и опрокинула его на спину, и ее губы принялись ласкать его лицо, шею, руки, грудь. — Я люблю тебя… — выдохнула она. — Я не могу без тебя, я хочу тебя, я ласкаю тебя, я возбуждаю тебя…
   — О, милая! — отвечал он, заключая ее в объятия.
   День уже клонился к закату, а эти нежные слова звучали в их устах вновь и вновь, и их не волновало, день сейчас или ночь, ведь здесь, в этой комнате, их пылавшие страстью сердца слились воедино.
   И они любили друг друга.

Эпилог

   Осень, 887 от Р. X.
   Дни становились все прохладнее. Ясными прозрачными вечерами воздух остывал задолго до наступления ночи, и вода казалась просто ледяной. Но Мелисанде нравилось холодное прикосновение стремительных струй к натруженным ногам, которым приходилось в последние дни недели нести двойную нагрузку.
   Она прислонилась спиной к стволу дерева, узловатые корни которого послужили ей чем-то вроде кресла, и любовалась игрой солнечных лучей в его кроне. Скоро придет зима, и листья опадут, умрут вместе с прошедшим годом. О, это был непростой год в ее жизни!
   Весной, с наступлением первых теплых дней, на побережье высадились полчища датчан. По чьим-то подсчетам там их было не меньше тридцати тысяч, но число постоянно росло. Среди них были разбойники с севера, Швеции — отовсюду, где находились любители легкой поживы. Они поднимались вверх по реке, они поднялись по Сене и осадили Париж.
   Три раза они штурмовали их крепость. И трижды шайки быстро обращались в бегство под струями кипящей смолы и градом стрел.
   Мелисанда одна командовала гарнизоном с помощью Брайса, так как именно его выбрали ее опекуном время отсутствия Конара: Брайс был из всех деверей наиболее дружен с Мелисандой и предан ее мужу. Предварительно они с Конаром до мельчайших деталей продумали план защиты крепости, и Мелисанда добросовестно постаралась вникнуть во все тонкости военной науки, преподанные ей мужем, не забыв ни одного из его наставлений. Правда, Конара не было в крепости лишь во время третьего штурма, когда он находился в походе под предводительством графа Одо, будучи его правой рукой и верным помощником в деле защиты побережья.
   Короля Луи не было в Париже, когда столица подверглась осаде. Викинги, предварительно разорив Руан, неумолимо приближались к столице Франции. И здесь граф Одо, Бишоп Жослин, Конар и еще около двух сотен, не поддавшихся панике дворян, противостояли армаде захватчиков, приплывших на семистах ладьях. Город был сожжен, оранжевое пламя пожара поднималось до самых небес, но его защитники устояли. Тогда викинги обошли его стороной и проникли еще дальше в глубь страны, столица которой продержалась в осаде около года, и всякий раз, когда варвары вновь пытались подступиться к осажденной твердыне, граф Одо успешно отбивал их атаки. Казалось, этой войне не будет конца, и Конар однажды решил пробраться домой, презрев все возможные опасности на своем пути. Впоследствии он проделывал это не раз, и всегда оказывалось, что именно в этот момент он был нужнее всего в крепости. Что же касалось Мелисанды, то при его появлении она просто расцветала от счастья. Пылкость их чувств с годами не притупилась. Стоило Мелисанде увидеть, как ее супруг погоняет коня, торопясь вернуться домой, как по ее жилам разливался священный огонь Одина, и она замирала в предвкушении любви в нежных объятиях Конара.
   И. конечно, Конар не оставил ее одну поздней осенью 885-го года, когда у них родился сын, и именно Конар настоял на том, чтобы мальчика назвали Мэноном, в честь ее отца, Мэнона Роберта, но все же вышло так, что ребенка стали звать Робби.
   Мальчик превзошел все ожидания Мелисанды; он был именно таким, каким хотел бы видеть своего сына Конар.
   У него были небесно-голубые глаза и густые, золотистые волосы. Он был крупным ребенком, подвижным и крепким с самого рождения, и сила, с которой он сжимал их пальцы в своих пухлых кулачках, неизменно вызывала всплеск родительской гордости. Конар ни минуту не покидал крепости во время родов Мелисанды — он сидел, попивая эль, в зале в компании Олафа, Эрин, Дариа и Мергвина, специально явившихся в замок по случаю появления на свет их первенца. И их семейный очаг стал островком счастья посреди залитой кровью разоренной страны. Конар пожелал непременно находиться подле роженицы в самые тяжелые часы, несмотря на то, что она обзывала его самыми ужасными прозвищами, какие только шли ей тогда на ум. (Эрин уверяла Мелисанду, что во время схваток она в своем праве и может говорить и кричать все, что ей угодно — и сразу и за все будет прощена.)
   И она старательно осыпала его всевозможными ругательствами, а он лишь кивал, соглашаясь с каждым них по отдельности и со всеми сразу, и позволял больно царапать свою руку, обнимал ее, когда она кричала во время схваток. Обнимал, хотя она требовала, чтобы он убирался и оставил ее в покое.
   Он лишь улыбался и напоминал ей, что никогда, никогда не оставит ее.
   И вот на свет появился их сын.
   И Мелисанде показалось, что она готова простить несправедливости, которым подвергла ее судьба, что солнце стало светить ярче и мир стал прекраснее и богаче красками с того дня, когда в ее жизнь вошел Робби. Над ним хлопотала вся семья, даже бедная Мари де Тресси обливалась слезами при мысли, что она лишена радости материнства.