Настроение у него и без того было дрянным, а теперь испортилось окончательно. «Коллеги и товарищи по работе» (до чего же издевательски звучат порой обращения начальства) стали ему казаться уже не механизмами, а примитивными животными. Или даже частями одной огромной, отвратительной твари. Каракатицы какой-нибудь. Колонны рабочих были ее щупальцами, раковиной являлось спиралевидное, отливающее бронзой здание фабрики, а «чернилами» – жирный дым фабричных труб. Роль присосок на щупальцах исполняли мерзостные рожи «коллег и товарищей». До того серые, плоские и однообразные, что можно сказать – лиц совсем не было. Будто их срезали, а взамен швырнули на обнажившуюся кость по пригоршне порриджа.
   Неожиданно, словно перекликаясь с этой мыслью, поблизости послышался разговор. Говорили двое, пожилой сухонький мужичок в кепи с лопнувшим козырьком и толстяк с глазами навыкате. Переговаривались шепотом, но так страстно, будто речь шла о жизни и смерти.
   – Да ты хоть знаешь, кто владеет фабрикой на самом деле? – ярился сухонький.
   – Известно кто, совет директоров, – рассудительно отвечал пучеглазый.
   – Дурак ты! Камбала! Ты слушай, о чем говорю! Не руководит, а владеет. Разницу улавливаешь? Директора – они только для виду. А владелец… – Пожилой сделал драматичную паузу, которая должна была добавить сказанному весомости, но явно недотянул ее и выпалил: – Человек без лица!
   – Что, совсем безо всего? Ни носа, ни глаз? Как бабья коленка? – хохотнул пучеглазый. Верить глупостям приятеля он, судя по всему, не собирался. Тот сперва обиделся, но потом не утерпел, кинулся разъяснять:
   – Да нет, не как коленка. Скорей как раскрытый моллюск. Или будто мясо вареное. Или – хи-хи – как женский орган. А так-то вообще, да: ни глаз, ни носа.
   – Откуда знаешь?
   – Динетти сказал. Он в управе воздух спускал из системы отопления, вот и видел. Привели, значит, этого безликого со всем почтением. Сам господин Блазковитц стелился перед ним как шлюха перед богатым клиентом. А тот высокий такой, весь в черном. Воротник у плаща поднят, шарф намотан, шляпа на глаза надвинута. Динетти ничего бы и не разглядел, но тут какой-то посыльный с бумагами… Будто мурена из норы выскочил да на черного-то налетел. Ну, шляпа и свалилась… Посыльного сразу за шиворот цап-царап, и ага. Уволокли. А Динетти от удивления чуть не окривел.
   – Это какой Динетти? – спросил пучеглазый. – Водопроводчик? Которого вчера паром обварило, что ли?
   – Как обварило? – ахнул сухонький.
   – А вот так. История темная, свидетелей нету. Вроде в машинном вентиль сорвало, ему в харю-то и фукнуло. Вся шкура долой. Сам стал как раскрытый моллюск или женский орган. Не сегодня-завтра сдохнет.
   – Господи ты боже мой! Неужели из-за того, что безликого видел? – пробормотал рассказчик и начал суетливо оглядываться.
   Ируд сбавил шаг, опустил лицо, чтоб пучеглазый и сухощавый не заметили его любопытства, начал задумчиво покусывать ус. Усы у него были знатные. Ухоженные, длинные. Они свисали в виде остроконечной подковы до самого подбородка, что вкупе с круглыми щеками, вечно прищуренными глазами и прямыми черными волосами делало его отдаленно похожим на бирманца. Джоу знал, что за спиной его так иногда и кличут, но прямо в лицо называть не рискуют. Связываться с Ирудом считалось сущим безрассудством. Говорили, что он никогда не раздумывает, ударить ли человека, который чем-то ему не угодил. Бьет. Бьет беспощадно, наповал: силой и резкостью природа не обидела. А при случае может пырнуть ножом или переломать голени обрезком водопроводной трубы.
   Желающих проверить правдивость слухов не находилось. И означало это, что дело распространения историй о жестокости Бирманца Джоу поставлено правильно.
   Ируд выплюнул ус, нагнал сухощавого с пучеглазым и больше не отставал от них. До самых фабричных ворот.
* * *
   Створка была открыта лишь одна, да и в ту следовало входить только по сигналу старшего привратника. Под цепкими взорами еще троих, рангом пониже, но статью мощнее. Правило такое появилось совсем недавно, всего недели две назад. Прежде на смену и со смены валили все враз, скопом, с давкой, руганью. Полусонные старики-вахтеры, обладатели роскошных бакенбард и пустых кобур (обычно флотские отставники; на фабрике их называли «свистками»), относились к бардаку в воротах абсолютно безразлично. Было вообще непонятно, за каким дьяволом они тут находятся, для украшения, что ли?
   Сейчас же вместо бездельников-«свистков» появились настоящие церберы. Рожи висельников, кулаки с арбуз, армейские револьверы. У старшего – овчарка горной породы. Перемене охраны было уже около двух недель, и Джоу понимал: означает это, что на фабрике скоро закончат строить то, что строят. Да и все-то на фабрике это понимали. Не понимали, не знали лишь одного. Что именно изготовляют?
   Болтали, конечно, много. В разных цехах наибольшей популярностью пользовались различные версии. На прессовом участке, где трудился Джоу, почти никто не сомневался, что строят железный аэростат. Дескать, подземные мозгляки отрыли канал, по которому из недр идет летучий газ. Он в тысячу раз легче воздуха, посему для воздушных шаров – самое то. Проблема лишь одна. Если сделать аэростат из ткани, пусть даже из самой прочной парусины, газ порвет оболочку к китовой матери. Сразу. А если и не разорвет, аэростат в мгновение ока улетит на Луну. Железный же корпус – поверх эластичного пузыря – в самый раз. В доказательство приводился факт, что в «вулканизационном» льют толстенные резиновые пластины. Как будто для бурдюка размером с гору. Да и производство безумного количества бронированных шлангов худо-бедно объяснялось.
   Ируд лишь похохатывал, слушая фантазеров. В школе, где он учился, пока не погибли родители, преподавали, что самый легкий газ в природе – водород. Другие попросту не могут существовать. Да и шланги для аэростата абсолютно не требуются. Во всяком случае, нужны они не больше, чем страшненькие стальные крючья, которые штампуют сотнями в кузнечном цехе. А, допустим, присоски размером с хорошую миску, что изготавливаются на конвейере? Каждая напоминает цветок и состоит из сотни узких бронзовых сегментов, между которыми белая мягкая резина, – зачем они-то могут понадобиться аэростату? К облакам прилепляться? Смех, да и только.
   Не менее популярным являлось предположение, что строится бронепоезд. Чудовищный вездеходный локомотив, который будет разъезжать без рельсов, на огромных надувных колесах и обжигать врагов нагретым паром и кипятком из особых пушек. Резиновые пластины, изготавливаемые в «вулканизационном», – для колес.
   Были слухи и более простые, приземленные. Например, такой: броненосцы собираются переводить на какое-то новое топливо, очень едкое, разъедающее даже сталь. Шланги туда и бурдюк тоже туда.
   Все это была полная и окончательная чушь, считал Ируд. У него имелось собственное соображение. Слишком сумасшедшее и страшное, чтобы делиться им с кем бы то ни было, и оттого чрезвычайно похожее на правду. Он считал, что скоро всем фабричным вырежут кишки, а на освободившееся место вставят эти самые шланги. Тогда директорату можно будет совсем не беспокоиться о пропитании рабочих и прочих телесных проблемах, понижающих производительность труда. Залил такому андромеху порцию минерального масла – и на месяц. В эту версию укладывалось многое. Помещалось аккуратно и верно, как ось во втулку. Присоски? Вживят андромехам в животы, чтобы они могли работать хоть на вертикальной стене, хоть на потолке. Огромный бурдюк? В нем неприхотливые пролетарии будут жить, а крюки заменят некоторым из них конечности. Остальная продукция – броневые пластины с заданной кривизной, огромные хрустальные линзы, величественные шарниры, точно предназначенные для суставов атлантов, – будут использованы, вероятно, во флоте. Подростком, работая на верфях, Ируд повидал и более странные предметы. Одни детали орудийной башни чего стоят!
   …Наступила очередь проходить через пост сухощавому с пучеглазым. Оба к этому времени давно молчали, изображая сообразную времени и обстоятельствам покорность.
   Когда первый из болтунов шагнул в ворота, Ируд мучительно закашлялся. Старший привратник и ухом не повел в его сторону, однако на знак отреагировал оперативно. Сухощавый едва успел пискнуть, как один из здоровяков подхватил его под локоток и потянул в сторону. Джоу продолжал кашлять, колотя себя по верхней части груди раскрытой ладонью и мотая головой. Движения его макушки, на сторонний взгляд хаотичные, указывали на пучеглазого.
   – Шаг влево, – коротко скомандовал тому старший охраны.
   Толстяк попытался спорить, вытащил и принялся размахивать какой-то, на его взгляд, очень важной бумажкой.
   – Возражать? – лениво спросил привратник и особенным образом причмокнул губами. Овчарка сейчас же оскалила зубы, сделала движение к толстяку. Тот немедленно заткнулся. Его увели.
   Толпа безмолвствовала, лишь слабо попукивала будто тесто в кадке. Ближние боялись лишний раз пошевелиться и отводили глаза. Дальние, наоборот, вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть неожиданное развлечение. Можно биться об заклад: утреннее задержание двоих не то бедолаг, не то преступников станет темой разговоров минимум на сутки. По фабрике давно циркулировали слухи о возможных диверсиях, поэтому чего-то подобного – задержаний, может быть, даже стрельбы – ждали.
   Ируд перхал и вытирал платком накатившие слезы. Чертов тупой спектакль, думал он. Чертова скотская комедия. Чувствуешь себя не только стукачом, но и полнейшим кретином.
   – Ты, чахоточный, живее поршнями шевели! – рявкнул охранник.
   Джоу мотнул головой и, посасывая ус, прошмыгнул на территорию фабрики.
* * *
   Под прессом опять натекло масло. Байбак из ремонтной службы вчера клялся и божился, что проверил все соединения, заменил сальники, протянул гайки – и бежать маслу совершенно неоткуда. Сейчас было бы самое время натыкать урода лживым рылом в лужу. К сожалению, отлучаться с рабочего места, помимо времени «санитарной паузы» или обеденного перерыва, строго запрещалось. Надежды же на то, что слесарь случайно будет проходить мимо, не было ни малейшей.
   Ируд помянул чрево китовой матери, ласты дюгоня; проверил натяжение приводного ремня и опустил рычаг, зажимающий фрикцион на шкиве. Через минуту рявкнула сирена, в машинном отделении зашипело, застучало; визгливо заорал бригадир кочегаров. Не то отчитывал кого-то, не то просто с похмелья присел на раскаленный паропровод. Проходящий под потолком вал общего привода медленно, будто нехотя начал раскручиваться. Зашуршали десятки ремней, тянущихся к станкам. Будто по волшебству откуда-то возникли и побежали чумазые уже с начала смены пацаны с тележками, полными заготовок. Красавчик Энцо, не только коллега по работе, но и приятель по досугу, сверкая зубами, завел итальянскую песенку про беспутную девчонку и усатого сеньора.
   Ируд сунул под пресс первый штуцер и первую резиновую кишку в чешуйчатой оплетке, а в рот комок «теста» – не вулканизированного каучука. Нажал педаль. Кривошип лязгнул, стальные челюсти формователя сжались. Смена началась.
   Если бы не «тесто», куда тайком добавлялись различные присадки, от сахара и до кокаина, поговаривают, мучки из синих бобов, вытерпеть однообразный процесс не было бы никаких сил. Впрочем, бременем монотонного труда во всем цехе тяготился, похоже, один Джоу. Он проклинал родителей, умерших столь не вовремя, проклинал родственников, сдавших его на верфи, а пуще прочего – себя. Чистюлю, так и не сумевшего за двадцать лет приспособиться к простому, дьявол его забери, человеческому труду. Остальные же, как и положено заводным куклам, меняли внутри головы диск с дырочками да шпенечками, закручивали пружину – и спокойно выполняли программу. А может быть, в целях экономии даже пружину не использовали. Подключались к тому же ремню, что и станки.
   – Снова спустил?
   Голос мастера прозвучал внезапно. Задумавшийся Джоу вздрогнул от неожиданности.
   – Чего?
   – Пресс, говорю, снова у тебя брызнул. – Мастер озабоченно покачал головой. – Не следишь ты за техникой, Ируд. А вычтут за поломку, наплачешься. Да ведь ладно, если только вычтут, а то ведь и с фабрики попереть могут. Шутка ли, пресс!
   – Слушай, Ковач, – огрызнулся Джоу, – что у тебя за гнусная привычка под руку каркать? Славянская, что ли? Ты бы вместо того, чтоб меня от дела отвлекать, лучше ремонтника взгрел. Этот ублюдок вчера ничего не починил. Поэтому и брызжет.
   – Во-первых, я не какой-то там славянин, а мадьяр, – завелся Ковач. Вопрос собственного происхождения волновал его до чрезвычайности. – Сколько раз повторять? А во-вторых, не тебе меня учить тому, что лучше. Умник тоже… Думаешь, если у чистых родился, в школе задницу отращивал, если господин Бифер к тебе благоволит…
   – Понесло по волнам падаль, – фыркнул Джоу и засвистел, подзывая мальчишку с порожней тележкой. Ящик для готовой продукции был уже полон. – Ни черта такого я не думаю, Ковач. Просто соображаю, что сказать господину Биферу, если пресс на самом деле крякнет. Что ты равнодушно отнесся к моему сообщению о безответственности ремонтника? Или – что отнесся со всем вниманием, если не сказать душевно? А, Ковач?
   Мастер смерил Джоу ненавидящим взглядом, развернулся и зашагал в сторону слесарки.
   – Крутой ты, дядя Ируд! – завистливо сказал парнишка и схватился за проушину ящика. – Я на Ковача глаз поднять боюсь, не то что вякнуть против.
   – Да, я такой. Настоящий ураган. – Джоу оттеснил его, легко поднял ящик в одиночку и с грохотом опустил на тележку. – Вперед, селедка! Ну, чего застыл?
   – Спросить кое-чего хочу. Можно?
   – Валяй, только живей.
   – А правду говорят, будто за то, что тебя какой-то козел назвал бирманцем, ты ему ножик в ливер засадил? – спросил парнишка.
   – Брешут. Мы, бирманцы, ножом для мести не пользуемся. У нас для этого шелковая удавка предназначена. Знаешь, какое удовольствие услышать предсмертный хрип задыхающегося врага! А ножами мы любопытным селедкам вроде тебя языки вырезаем. А потом едим! Прямо сырыми! – Джоу сделал страшное лицо.
   Парнишка несмело улыбнулся и навалился на рукоятку потяжелевшей тележки грудью.
* * *
   До первой «санитарной паузы» Джоу едва дотерпел. Повышающий мужскую страстность отвар из стеблей «попрыгунчика», которым его потчевала прошедшей ночью толстуха Ванда, обладал сверх желаемого действия еще и побочным. Воистину ураганным мочегонным эффектом. Джоу знал об этом доподлинно, но применял средство снова и снова. Испытывать к Ванде страсть без отвара «попрыгунчика» было проблематично. С одной стороны, Ируд не отличался особой разборчивостью, когда дело доходило до постельных радостей. Баба, она баба и есть. Но с другой стороны… уж больно объемиста и бесформенна была Ванда. Чистый осьминог.
   После того как сгинула в проклятых джунглях его Кэт, его тоненькая Козушка, женщин для Джоу попросту не осталось. Разве только в синематографе да в графических романах. Остальные представительницы нежного пола делились на чьих-то жен, доступных баб и незрелых девочек. Впрочем, первая и последняя категории рано или поздно сливались со второй. На взгляд Ируда, главной, а возможно, единственной. В конце концов, артистки, аристократки, даже плетельщицы принадлежали каким-то мужикам. И, надо полагать, с различной степенью легкости переходили из рук в руки. Как, бишь, выражается циник и кобель Энцо? «Нет женщин, которые отказывают. Есть мужчины, которые не умеют просить».
   Одна-то была, мог бы возразить Ируд. Если бы решился побеспокоить пустою болтовней память о Козушке Кэт. Таинственная как чертенок и прекрасная как ангелочек. С фигурой подростка и темпераментом взрослой женщины, точно знающей, почем фунт тресковой печенки. Не «чистенькая», но и не из здешних шалав. Занималась Козушка неведомо чем, часто пропадала из города. Возвращалась загорелой, с цыпками на руках и волдырями от укусов насекомых. На расспросы отвечала смехом. А однажды – не вернулась. Ируду передали какую-то невразумительную писульку, из которой он разобрал лишь то, что Кэт скончалась от малярии и что могила ее находится в недоступном месте. Осознав, что Козушки больше никогда с ним не будет, Джоу запил. Чудовищно, буйно. Дневал и ночевал то в кабаках, то в кутузке. Тогда-то его и вышибли с верфей. Ему было все равно. Он спустил до гроша сбережения, которые откладывал на свадьбу с Козушкой; влез в долги, из-за которых пришлось заниматься делишками настолько грязными, что лучше не вспоминать. Он, вероятно, сдох бы где-нибудь с заточкой в боку, если б не Красавчик Энцо. Кажется, Энцо был кальмар-знает-сколько-родным кузеном Кэт. Он поручился за Ируда перед господином Бифером. Заплатил кому-то какие-то откупные. Нанял сиамскую ворожею, умеющую отучать людей от опиума и пьянства… Словом, Джоу был сейчас обязан Красавчику Энцо абсолютно всем.
   Поэтому ненавидел его.
   Тихо, обреченно ненавидел.
   К тому времени, как он опорожнил мочевой пузырь, «коллеги и товарищи» уже задымили всю курилку. Обсуждали утреннее происшествие на проходной. Шумели так, будто собирались подраться.
   – …А я говорю, шпионы! – орал, брызжа слюной, мастер Ковач. – Вы ни черта не знаете, а нас собирали и рассказывали! Русские шпионы наводнили Кетополис, ясно? Kozaki. Их царь давно уже собирается нас завоевать.
   – Я слышал, он помешанный, – вклинился Энцо. – Притом буйно.
   – У них все цари помешанные. Это традиция такая. Принцев и принцесс с самого детства помещают в монастыри и там сводят с ума. Потому что нормальный монарх Россией править не сможет. От морозов умрет. А умалишенным мороз безразличен.
   – Ладно, хватит про это, – замахал единственной рукой пустобрех Ди. – Ты про шпионов рассказывай! Чего они хотят разве дать-то?
   – Ты дурак, нет? Рыбе ясно, что. Узнать, чего мы строим.
   – А чего мы строим? Я бы тоже узнать хотел поточнее.
   – Ого, а почему тебя это интересует? Может, ты тоже шпион? Тоже kozak? Ты где руку потерял, а? Отморозил в Сибири, когда под елкой с поршеньком своим баловался?
   Заржали. О том, что руку Ди ампутировали после того, как он сунулся смазывать работающую шестеренную клеть, где кисть вместе с масленкой размололо между зубчатками, знали все.
   Ди, конечно, полез в бутылку, но его живо успокоили.
   – Парни, а кто-нибудь видал, как шпионов арестовывали? – спросил, отсмеявшись, Красавчик Энцо. – Может, это так, предпраздничные байки?
   – Я видел, – без охоты признался Джоу. Можно было и промолчать, но вдруг там был еще кто-нибудь из знакомых? Молчание расценили бы как подозрительную скрытность. – Взяли двоих. Один старик, другой примерно моих лет. Ни одного не знаю. Старика, вроде, видел на конвейере, но не уверен. Ну, схватили без видимых причин. Просто раз – и «Пройдемте!». На того, что помоложе, собаку натравили, чтоб не выступал. Меня как раз кашель разобрал, так что подробней не скажу.
   – Раз без видимых причин, значит, точно шпионы! – уверенно заключил Ковач. – Следили, значит, за ними давно, а сегодня схватили. Аккурат к празднику, чтоб перед начальством отчитаться. Небось, по медальке сейчас получат.
   Логика мастера показалась курильщикам безукоризненной. Она бы и Джоу такой показалась, если б он не знал правду.
   – А нам-то что-нибудь пожалуют к праздничку? – спросил Ди.
   – Нет, безрукий, ты точно дурак или шпион, – рассердился Ковач. – Премию, само собой. Смена на два часа короче. Что, мало?
   – Мало. Сиамцы вон вообще не работают.
   – Так у них-то праздник сегодня. Се-го-дня!
   – Да они и в другие дни ни хрена не работают, – махнул культяпкой Ди. – Суки желтопузые. Подогнать бы броненосцы поближе, да пальнуть по Пуэбло-Сиаму из главных калибров. Фугасными. Залпом. Чтобы духу не осталось.
   Снова рявкнула сирена. «Санитарная пауза» закончилась. Рабочие потянулись по местам. Теперь уже до самого обеда.
* * *
   На обед у Джоу были бутерброды с ливерной колбасой, огурец и бутылка простокваши. Он как обычно перевернул вверх дном ящик для готовых шлангов, бросил сверху ветоши. Уселся, прислонившись спиной к теплому боку пресса, и начал флегматично набивать утробу. Колбаса отдавала водорослями, зато простокваша была бесподобна. Кисленькая, прохладная (бутылку предусмотрительный Ируд держал в ведре с водой). И сахару в самый раз. Все-таки от толстухи Ванды была некоторая польза и помимо удовлетворения похоти.
   Не успел Джоу управиться с бутербродами, как к нему подбежал давешний парнишка.
   – Джоу Ируд, тебя господин Бифер кличет!
   Джоу кивнул и продолжил жевать. Не хватало еще явиться к начальнику цеха с набитым ртом. Мальчик не уходил. Он присел на корточки и следил за движениями ирудовых челюстей, как голодная собачонка.
   – Жрать хочешь, селедка?
   – Не-a, я уже перекусил. Просто ты ешь вкусно, смотреть нравится. Мой папка так же кушал.
   – Почему кушал? Умер?
   – Не-a. На каторге бедует. Детишек для морлоков воровал. Ладно еще, не повесили.
   – Я бы повесил, – сухо сказал Джоу. Он допил простоквашу, утер усы тыльной стороной ладони и встал. Узелок с последним бутербродом и нетронутым огурцом бросил мальчишке. – Доешь-ка, селедка. Тряпицу тут оставишь.
   Шагая в кабинет к начальнику, он думал, что пацану наверняка хотелось, чтобы крутой как девятый вал Бирманец поинтересовался его именем. Было бы чем хвастаться перед приятелями во время праздника. А может, и перед мамкой. Джоу поймал себя на мысли, что не отказался бы на нее взглянуть. Если сын удался в родительницу, то баба должна быть настоящей красоткой.
   Кабинет господина Бифера располагался на втором уровне. Одна стена у помещения была почти сплошь стеклянная; рамы двойные, чтоб не лез в уши шум и лязг. Сверху вдоль окон пролегали жестяные короба жалюзи: иногда и начальнику требуется уединение. С этого капитанского мостика господин Бифер – по слухам, бывший морской офицер – мог наблюдать за копошением подчиненных, не вылезая из-за стола. Надо отметить, рабочих это здорово дисциплинировало.
   Джоу стукнул в дверь. Господин Бифер конечно же видел его приближение, поэтому откликнулся незамедлительно:
   – Входи, Ируд.
   Джоу вошел.
   – Пообедать успел?
   «Ничего себе забота! – насторожился Джоу. – К добру ли?»
   – О да, конечно, – сказал он бодренько. – Спасибо, господин Бифер.
   – Замечательно. За-ме-ча-тельно… – Бифер пожевал губами. – Ируд, я не стану тянуть моржа за клык. Какого черта ты утром показал нашим бравым часовым на тех двух идиотов?
   – Н-но, господин Бифер… Неужели они не раскололись? – осторожно справился Джоу.
   – Ты всегда был наглецом, Ируд. Разве такому, как ты, положено задавать вопросы такому, как я? Впрочем, молчи. Помню, ты же едва ли не белая кость. Инженерский отпрыск, жертва обстоятельств и человеческой подлости, да?
   – Вроде того.
   – Вроде того… угу… Короче говоря, Ируд, твое рвение в деле выявления подозрительных лиц пошло киту под брюхо. Наши мясники перестарались. В виде разминки начали бить задержанных еще до допроса. Тот, что постарше, загнулся сразу. Врач определил: сердце. Второй целехонек, но несет какую-то ахинею о говорящих рыбах и электрическом скелете, который приходит к нему по ночам и поет колыбельные песенки. Похоже, рехнулся, когда пару раз получил по темечку справочником по головоногим.
   «Интересно, зачем охране такая книжка?» – подумал Джоу и сообщил:
   – Они говорили о «человеке без лица», господин Бифер. Вроде как старику рассказывал о нем какой-то Динетти. Водопроводчик.
   – Динетти? – заинтересовался начальник. – Водопроводчик? Не тот ли, которого вчера в машинном паром обварило?
   – Именно тот, господин Бифер. Эти двое считали, будто вентиль на паропроводе сорвало не просто так. Будто водопроводчика нарочно ошпарили. Чтобы не проболтался о Безликом.
   – Неужели? – весьма ненатурально удивился Бифер. – Да кто он такой, этот Безликий, если только за встречу с ним человека толкают под струю пара?
   – Будто бы настоящий владелец нашей фабрики. Или заказчик продукции, – присовокупил от себя Джоу.
   – Любопытно, – пробормотал господин Бифер. Он выдвинул ящик стола, достал два стакана и полупустую фляжку рома. Фляжка была не плоская, а кубическая. Тяжелая, толстенного стекла, с очень широкой горловиной. Бифер откупорил крышку, плеснул рому в стаканы. Себе побольше, Джоу чуть-чуть на дне. – Угощайся, Ируд.
   – У меня еще смена не закончилась.
   – Ерунда. Капельку можно. Считай, что в честь завтрашнего праздничка. Ну и как он выглядит, этот человек без лица? Совсем голый фасад? Вроде бильярдного шара или, – Бифер хохотнул, – лысины господина Блазковитца?
   Джоу от столь смелой шутки едва не поперхнулся ромом. До него вдруг дошло, что Бифер уже порядочно пьян. Не то начал отмечать праздник заранее, не то чего-то до смерти напугался. И, кажется, второе вернее. Движения у него были чересчур суетливыми, а речь преувеличенно жизнерадостной.
   Ируд отхлебнул из стакана, изобразил на лице восторг качеством пойла. И лишь потом ответил:
   – Старик сказал: скорей вроде раскрытого моллюска. Или будто мясо вареное. Или как женский орган. Простите, господин Бифер.
   – Брось, – отмахнулся тот. – Что я, не мужчина, что ли? Думаешь, мало этих самых органов повидал? Немало, Ируд, ой немало…
   Он в два огромных глотка дохлебал ром, наполнил стакан вновь и вновь быстро опустошил. После чего смахнул со стола какие-то бумаги, взгромоздился на него обширным седалищем, поерзал, устраиваясь наиболее удобно, и уставился на Джоу. Один глаз у господина Бифера подергивался. В глубоком молчании прошло несколько минут.