Одна из таких историй открылась при раскопках усыпальницы в южнокитайской провинции Гуандун. Археологи обнаружили захоронение предположительно тысячи человек, умерших примерно в одно время и состоявших друг с другом в родственной связи. Выяснилось, что погибшие входили в семейный клан чиновника Линь Шуиня, казненного, возможно, по доносу. Вместе с ним были зарезаны все его родственники до девятого колена. По мнению ученых, Линь Шуинь мог участвовать в обвинении кого-нибудь из императорских евнухов. В эпоху Мин гаремные стражи фактически управляли страной, открыто занимались казнокрадством и легко расправлялись с теми, кто мешал им обогащаться за императорский счет.
Путешественники, посещавшие средневековый Пекин, сравнивали императорский двор с большой семьей, называя правителя отцом, а придворных неразумными детьми. Считаясь патриархом всей империи, император управлял страной как самовластный родитель, поэтому избежать наказания не удавалось даже самым почтенным вельможам. Провинившийся мандарин, если не попадал на плаху, подвергался порке на глазах у отца-императора, чем полностью искупал свою вину и вновь обретал царскую милость. Отеческие побои не вызывали гнева, напротив, высеченный чиновник спокойно возвращался к неблаговидным делам, зная, что теперь долго не обратит на себя внимания.
Общественная мораль в Китае до сих пор зиждется на принципе почитания старшего. Раньше безраздельная власть родителя, будь то отец семейства или правитель империи, вызывала чувство страха и благоговения. Она была присуща всем социальным институтам и являлась основой церемониала, нарушить который не осмелился бы ни один из подданных Сына неба. В среде чиновников строгие правила касались только внешнего вида и поведения. Государственным служащим полагалось носить высокие атласные ботинки на толстых подошвах белого цвета, фетровые шапочки с перьями или шариками, дорогие халаты с длинными рукавами. Гражданские дополняли свои костюмы нашивками с изображением птицы, а военные – животного. По должностным разрядам расписывались цвет паланкина, зонтика и одежды; протоколу подчинялись покрой, ткань, фасон шапки и материал шарика на ней, число пуговиц, количество слуг, коней и носильщиков. В то время как состоятельные пекинцы носили платье спокойных оттенков голубого, серого или коричневого цвета, их ученые соотечественники вынужденно облачались в яркие малиновые или синие халаты.
Сановник с женой и слугами. Каменный рельеф, период Сун
В маньчжурском Пекине чиновники различались украшениями поясов: если носители высших званий позволяли себе инкрустированные рубинами агаты, то низшим разрешался только черный бараний рог. Простые печати выполнялись из дерева, а самые почетные – из серебра. Будучи людьми образованными, служащие использовали их только по назначению, то есть заверяли документы. Неграмотные простолюдины старались прикоснуться к символу власти, веря, что печать обладает чудодейственной силой и может, например, излечить от хвори или предотвратить беду.
Особое значение в костюме китайского чиновника имел веер. Им закрывались от солнечных лучей, отгоняли мух и комаров, создавали прохладу в дополнение к опахалу. Закрыв лицо веером, можно было «не заметить» недруга, а значит, и не кланяться ему. Следуя мимо бедняцких кварталов, чиновник спасался от вони, овевая себя ароматным веером из сандалового дерева.
Одним из признаков богатства и высокого положения в обществе служили ухоженные ногти. Выставляя вперед два больших пальца, знатный человек без слов демонстрировал свое благородное происхождение и не менее благородное занятие. Неимоверно длинные, полированные, окрашенные ногти могли сломаться, во избежание чего на каждом пальце вельможи имелся колпачок. Считаясь «посланником сверху», мандарин не имел права посещать театр, находиться среди простых людей, руководить родной провинцией. Опасаясь советов неграмотного родителя, он не мог жить в отчем доме, впрочем не расстраиваясь по этому поводу, поскольку его собственное жилище, как правило, было просторней и богаче.
Кортеж высшего сановника
За отличие по службе деятели маньчжурского государства награждались Орденом двойного дракона. К наиболее престижным наградам относилась желтая куртка, отороченная собольим мехом. Император жаловал сановников пурпурными или золотистыми поводьями. Престарелым чиновникам разрешался въезд в Запретный город верхом или в паланкине абрикосового цвета. Молодой служащий крепил к шапке черное перо вороны, меняя его при повышении ранга на павлинье с 1–3 глазками в зависимости от заслуг. Выехать из дома без сопровождения не мог никто из них. Атрибуты кортежа, так же как эмблемы и прочие символы власти, определялись церемониалом.
В имперском Китае большое значение придавалось ритуалу при устройстве банкетов. Разнообразие и стоимость блюд свидетельствовали о состоятельности и щедрости хозяина. В богатых домах гости ели палочками из слоновой кости, сначала пробуя возбуждавшие аппетит сладкие блюда: очищенный корень болотной травы, жареные грецкие орехи, абрикосовые зерна, яблочную пастилу. Затем подавались закуски: маринованные огурцы в соусе из бобов, ветчина, вареные лапы утки, черные утиные яйца, чеснок и редька, плавающие в уксусе. Эти блюда вкушались под музыку и тонкие голоса певиц; в качестве напитков подавался чай, который чаще всего чередовался с рисовой водкой.
В разгар пиршества гостей угощали более изысканными блюдами, например супом из ласточкиного гнезда. В поисках его основного компонента крестьяне с риском для жизни карабкались по крутым скалам, ведь птицы строили домики, не считаясь с прихотями вельмож. Гнездо морской ласточки представляет собой слепленный из слюны полупрозрачный комок округлой формы. Если его сварить в воде, то получится желтоватый суп, который в Китае ценится за аромат, вкус и полезные свойства.
В старинной китайской кухне насчитывалось до 400 видов приправ, и более 100 из них употреблялись постоянно. Особым деликатесом являлась пекинская, или «лакированная», утка, с ее главным элементом – хрустящей темно-коричневой корочкой. Мастера, владевшие искусством приготовления этого изысканного блюда, сначала потрошили птицу, варили, затем ощипывали и обсушивали, а в конце помещали в специальную печь, где поджаривали около часа подвешенной над тлеющими дровами фруктовых деревьев. Горячую утку разрезали на куски, укладывали на тонкие блинчики, поливали густым бобовым соусом, заправляли нарезанным луком и, свернув в трубочку, подавали к столу.
Ужин в доме пекинского аристократа
Европейский путешественник Жан Род отмечал, что «внешний вид мандарина вполне соответствует его духовному облику. Жеманный, облаченный в шитый богатыми узорами шелк, с улыбкой сострадания или радости на устах, приличествующей утонченным требованиям китайского этикета, мандарин всегда остается собой, несмотря на то, является ли в образе жирного властителя или изможденного монаха. В неподвижных устах его непроницаемого лица, скрытого под каменной маской лицемерия, невозможно уловить ни малейшего отражения мыслей, ни одного проблеска чувств…».
Неестественно строгий порядок в сфере эмоций определялся духовными канонами и уже в раннем Средневековье был главной особенностью китайской школы. Основу просвещения составляли классические книги, написанные Конфуцием и его последователями. Образованному человеку полагалось знать содержание 9 канонов, известных под названием «Четырехкнижие» и «Пятикнижие». Изречения древних мудрецов воспринимались слепо, без осмысливания, вне исторической обстановки или конкретной ситуации. Все, что сказал Конфуций, почиталось догмой, но уважение к его мыслям исходило от веры, а не от убеждений. После многих лет зубрежки китайцы с трудом воспринимали окружающий мир и не умели самостоятельно мыслить. Бездумно заучивая тексты, любознательные ученики превращались в самоуверенных ученых мужей, воспринимавших конфуцианские догмы как неоспоримую истину. Избранная в качестве идеала древность требовала устремлений в прошлое, а ее изучение приводило к косности, которой в плохом смысле славилась китайская нация.
В классической книге «Лицзи» упоминалось о проявлении различных человеческих эмоций: «Радость, гнев, печаль, страх, любовь, ненависть, желание – вот семь природных проявлений человеческого сердца. Отец должен быть милостив, а сын почтителен; старший брат должен быть ласков, а младший покорен; государь должен быть человеколюбив, а чиновник предан…» Таким образом, в сознание учеников внедрялась идея односторонности чувств, их изолированности друг от друга. Усвоив шаблоны из конфуцианских книг, юноши привыкали к слепому послушанию и в дальнейшем упорно оглядывались на авторитеты. Таковым для каждого китайца был император, для домочадцев – отец, для служащего – начальник, для учеников – учитель.
Школьники в праздничных костюмах приходили в класс на рассвете, держа в руках кисточки и крошечные емкости с тушью. Урок начинался с поклона Конфуцию как самому главному учителю. В пекинских школах занимались без выходных, с утра до позднего вечера, здесь же выполняя домашние задания. Отдыхать ученикам полагалось только во время еды и сна. В старом китайском образовании не предусматривалось единой программы: воспитанники учебных заведений проходили индивидуальные курсы. Учитель давал задание, и каждый, стараясь перекричать соседа, зубрил свой урок. В классах стоял жуткий шум, прекращавшийся на время опроса. Учитель вызывал учеников по очереди к своему столу, а те отвечали, повернувшись спиной к нему, чтобы не иметь возможности заглянуть в тексты, лежавшие на учительском столе. Не видя лица отвечавшего, наставник смотрел на бамбуковую палку – символ власти учителя и весьма эффективное средство воздействия на лентяев.
Согласно старой китайской пословице, «пища утоляет голод, а знания излечивают от невежества, поэтому лучше растить свинью, чем сына неучем». Тем не менее китайская образованность ограничивалась всего 2 из 90 тысяч иероглифов, а также скудными знаниями по арифметике и родной истории. Проучившись 7–8 лет, выпускники школ не знали о других странах и твердо верили в то, что Китай заключает в себе весь мир. Учителя игнорировали биологию и математику, отвергая их как науки, необходимые ремесленникам. Не больше внимания уделялось художественной литературе, хотя в стране имелись ее превосходные образцы, например исторический роман «Троецарствие» или романтические повести «Сон в Красном тереме» и «Речные заводи». Самые любознательные позволяли себе прочесть крамольный труд «Путешествие на Запад».
Воспитанные на конфуцианских канонах, выпускники школ даже не мечтали переключиться на другой предмет. Для получения ученой степени требовалось изучить те же тексты, но еще глубже.
Голова ученого. Железная статуя, эпоха Сун
Если бедняк не мог посвятить всю свою жизнь зубрежке и каллиграфии, то дети состоятельных родителей продолжали учебу, поступая в провинциальные училища, программа в которых также основывалась на изучении классических книг. Постижение конфуцианской мудрости открывало путь к чиновничьей карьере, а следовательно, к богатству. Достигнув 20 лет, учащийся начинал готовиться к итоговой аттестации.
Улица экзаменационных келий
По закону государственные экзамены были доступны представителям всех сословий, кроме цирюльников, актеров, слуг и лиц, прямо или косвенно относящихся к проституции. Экзамен сдавался для того, чтобы кандидат мог доказать свое дарование и уверить в готовности служить обществу. Раньше в Китае существовала система поэтапной проверки знаний, позволявшая заверять 3 уровня учености: таланты высокой степени, дипломированные специалисты и лица, отличившиеся в отдельных науках. Испытания устраивались 1 раз в 3 года; на каждом из этапов сдавалось не более 3 экзаменов, но для того, чтобы получить низшее ученое звание, требовалось сдать 9 экзаменов. В иные годы число претендентов доходило до миллиона, но только единственный из 40 человек мог достигнуть своей цели. Зато после сдачи он получал красивый мундир, денежное пособие и хорошую должность. Награда в виде монет выдавалась и тем, кто не сумел сдать все экзамены, но удивил глубоким знанием какого-либо предмета.
Келья для подготовки к экзамену
Формально тот, кто выдержал испытания, мог считать себя человеком, которому «открыты все дороги». Однако в действительности карьера в Китае, впрочем, как всегда и везде, делалась с помощью покровительства, связей и взяток. Деньги играли немалую роль и на самих испытаниях, строгость которых еще не означала честного получения диплома. Экзамены проводились в специальных зданиях, где каждая из множества комнат-келий была оборудована отдельным входом. Мебелью служили 2 доски на кирпичных подставках – стул и стол, превращавшиеся на ночь в кровати. Соискатели на звание чиновника приходили со своими одеялами, посудой и писчими принадлежностями, поскольку жить здесь предстояло несколько дней. Перед тем как запереть будущего ученого в тесной келье, охранники проверяли карманы его халата, осматривали обувь, рылись в продуктовых корзинках, проглядывали на свет бамбуковую кисточку для письма. На один экзамен отводилось 3 дня, в течение которых юноша мог писать, размышлять или спать, не имея права покидать помещение. Длительное пребывание в душных каморках отражалось на здоровье кандидатов. Зафиксированы случаи смерти бедняков, не имевших теплых одеял и нужного запаса продуктов. Несмотря на то что власти старались создать видимость беспристрастия, ни один экзамен не обходился без злоупотреблений. Вместо отпрыска из знатной семьи испытания мог проходить человек с ученым званием. Пока некоторые соискатели из богатых семей отдыхали в кельях, сочинения за них писали студенты, а затем родственники передавали работу, подкупая надзирателя.
Состоятельные отцы вручали крупные суммы старшим преподавателям, после чего их сыновья получали документы, вовсе не являясь на экзамен. Неудачник мог испытывать судьбу много раз, поэтому никого не удивляло, когда сын проходил испытания вместе с отцом, а дед экзаменовался вместе с внуком. За прилежание и настойчивость степень иногда получали дряхлые старцы в возрасте 80 лет и старше.
Прогрессивные деятели Китая не раз выступали за упрощение системы образования и письменности, создававшей большие трудности на пути приобщения к культуре. К началу XX века в Поднебесной еще использовались древние письменные языки – байхуа и вэньянь, оба иероглифические, но сильно отличавшиеся друг от друга. Конфуцианские книги писались на втором, архаичном, литературном языке, который, в отличие от первого (разговорного), воспринимался не на слух, а письменно. Великий китайский писатель Лу Синь однажды заметил, что «у нашей китайской письменности, помимо прочих, есть высокая преграда – ее трудность. Если не заниматься иероглификой более 10 лет, эту преграду преодолеть почти невозможно. Только небольшой круг ученых ее одолевает, но затем стремится к еще большим сложностям, видимо для того, чтобы создать себе исключительное положение в обществе».
Храм неба
Мешок из кожи
Путешественники, посещавшие средневековый Пекин, сравнивали императорский двор с большой семьей, называя правителя отцом, а придворных неразумными детьми. Считаясь патриархом всей империи, император управлял страной как самовластный родитель, поэтому избежать наказания не удавалось даже самым почтенным вельможам. Провинившийся мандарин, если не попадал на плаху, подвергался порке на глазах у отца-императора, чем полностью искупал свою вину и вновь обретал царскую милость. Отеческие побои не вызывали гнева, напротив, высеченный чиновник спокойно возвращался к неблаговидным делам, зная, что теперь долго не обратит на себя внимания.
Общественная мораль в Китае до сих пор зиждется на принципе почитания старшего. Раньше безраздельная власть родителя, будь то отец семейства или правитель империи, вызывала чувство страха и благоговения. Она была присуща всем социальным институтам и являлась основой церемониала, нарушить который не осмелился бы ни один из подданных Сына неба. В среде чиновников строгие правила касались только внешнего вида и поведения. Государственным служащим полагалось носить высокие атласные ботинки на толстых подошвах белого цвета, фетровые шапочки с перьями или шариками, дорогие халаты с длинными рукавами. Гражданские дополняли свои костюмы нашивками с изображением птицы, а военные – животного. По должностным разрядам расписывались цвет паланкина, зонтика и одежды; протоколу подчинялись покрой, ткань, фасон шапки и материал шарика на ней, число пуговиц, количество слуг, коней и носильщиков. В то время как состоятельные пекинцы носили платье спокойных оттенков голубого, серого или коричневого цвета, их ученые соотечественники вынужденно облачались в яркие малиновые или синие халаты.
В маньчжурском Пекине чиновники различались украшениями поясов: если носители высших званий позволяли себе инкрустированные рубинами агаты, то низшим разрешался только черный бараний рог. Простые печати выполнялись из дерева, а самые почетные – из серебра. Будучи людьми образованными, служащие использовали их только по назначению, то есть заверяли документы. Неграмотные простолюдины старались прикоснуться к символу власти, веря, что печать обладает чудодейственной силой и может, например, излечить от хвори или предотвратить беду.
Особое значение в костюме китайского чиновника имел веер. Им закрывались от солнечных лучей, отгоняли мух и комаров, создавали прохладу в дополнение к опахалу. Закрыв лицо веером, можно было «не заметить» недруга, а значит, и не кланяться ему. Следуя мимо бедняцких кварталов, чиновник спасался от вони, овевая себя ароматным веером из сандалового дерева.
Одним из признаков богатства и высокого положения в обществе служили ухоженные ногти. Выставляя вперед два больших пальца, знатный человек без слов демонстрировал свое благородное происхождение и не менее благородное занятие. Неимоверно длинные, полированные, окрашенные ногти могли сломаться, во избежание чего на каждом пальце вельможи имелся колпачок. Считаясь «посланником сверху», мандарин не имел права посещать театр, находиться среди простых людей, руководить родной провинцией. Опасаясь советов неграмотного родителя, он не мог жить в отчем доме, впрочем не расстраиваясь по этому поводу, поскольку его собственное жилище, как правило, было просторней и богаче.
За отличие по службе деятели маньчжурского государства награждались Орденом двойного дракона. К наиболее престижным наградам относилась желтая куртка, отороченная собольим мехом. Император жаловал сановников пурпурными или золотистыми поводьями. Престарелым чиновникам разрешался въезд в Запретный город верхом или в паланкине абрикосового цвета. Молодой служащий крепил к шапке черное перо вороны, меняя его при повышении ранга на павлинье с 1–3 глазками в зависимости от заслуг. Выехать из дома без сопровождения не мог никто из них. Атрибуты кортежа, так же как эмблемы и прочие символы власти, определялись церемониалом.
В имперском Китае большое значение придавалось ритуалу при устройстве банкетов. Разнообразие и стоимость блюд свидетельствовали о состоятельности и щедрости хозяина. В богатых домах гости ели палочками из слоновой кости, сначала пробуя возбуждавшие аппетит сладкие блюда: очищенный корень болотной травы, жареные грецкие орехи, абрикосовые зерна, яблочную пастилу. Затем подавались закуски: маринованные огурцы в соусе из бобов, ветчина, вареные лапы утки, черные утиные яйца, чеснок и редька, плавающие в уксусе. Эти блюда вкушались под музыку и тонкие голоса певиц; в качестве напитков подавался чай, который чаще всего чередовался с рисовой водкой.
В разгар пиршества гостей угощали более изысканными блюдами, например супом из ласточкиного гнезда. В поисках его основного компонента крестьяне с риском для жизни карабкались по крутым скалам, ведь птицы строили домики, не считаясь с прихотями вельмож. Гнездо морской ласточки представляет собой слепленный из слюны полупрозрачный комок округлой формы. Если его сварить в воде, то получится желтоватый суп, который в Китае ценится за аромат, вкус и полезные свойства.
В старинной китайской кухне насчитывалось до 400 видов приправ, и более 100 из них употреблялись постоянно. Особым деликатесом являлась пекинская, или «лакированная», утка, с ее главным элементом – хрустящей темно-коричневой корочкой. Мастера, владевшие искусством приготовления этого изысканного блюда, сначала потрошили птицу, варили, затем ощипывали и обсушивали, а в конце помещали в специальную печь, где поджаривали около часа подвешенной над тлеющими дровами фруктовых деревьев. Горячую утку разрезали на куски, укладывали на тонкие блинчики, поливали густым бобовым соусом, заправляли нарезанным луком и, свернув в трубочку, подавали к столу.
Европейский путешественник Жан Род отмечал, что «внешний вид мандарина вполне соответствует его духовному облику. Жеманный, облаченный в шитый богатыми узорами шелк, с улыбкой сострадания или радости на устах, приличествующей утонченным требованиям китайского этикета, мандарин всегда остается собой, несмотря на то, является ли в образе жирного властителя или изможденного монаха. В неподвижных устах его непроницаемого лица, скрытого под каменной маской лицемерия, невозможно уловить ни малейшего отражения мыслей, ни одного проблеска чувств…».
Неестественно строгий порядок в сфере эмоций определялся духовными канонами и уже в раннем Средневековье был главной особенностью китайской школы. Основу просвещения составляли классические книги, написанные Конфуцием и его последователями. Образованному человеку полагалось знать содержание 9 канонов, известных под названием «Четырехкнижие» и «Пятикнижие». Изречения древних мудрецов воспринимались слепо, без осмысливания, вне исторической обстановки или конкретной ситуации. Все, что сказал Конфуций, почиталось догмой, но уважение к его мыслям исходило от веры, а не от убеждений. После многих лет зубрежки китайцы с трудом воспринимали окружающий мир и не умели самостоятельно мыслить. Бездумно заучивая тексты, любознательные ученики превращались в самоуверенных ученых мужей, воспринимавших конфуцианские догмы как неоспоримую истину. Избранная в качестве идеала древность требовала устремлений в прошлое, а ее изучение приводило к косности, которой в плохом смысле славилась китайская нация.
В классической книге «Лицзи» упоминалось о проявлении различных человеческих эмоций: «Радость, гнев, печаль, страх, любовь, ненависть, желание – вот семь природных проявлений человеческого сердца. Отец должен быть милостив, а сын почтителен; старший брат должен быть ласков, а младший покорен; государь должен быть человеколюбив, а чиновник предан…» Таким образом, в сознание учеников внедрялась идея односторонности чувств, их изолированности друг от друга. Усвоив шаблоны из конфуцианских книг, юноши привыкали к слепому послушанию и в дальнейшем упорно оглядывались на авторитеты. Таковым для каждого китайца был император, для домочадцев – отец, для служащего – начальник, для учеников – учитель.
Школьники в праздничных костюмах приходили в класс на рассвете, держа в руках кисточки и крошечные емкости с тушью. Урок начинался с поклона Конфуцию как самому главному учителю. В пекинских школах занимались без выходных, с утра до позднего вечера, здесь же выполняя домашние задания. Отдыхать ученикам полагалось только во время еды и сна. В старом китайском образовании не предусматривалось единой программы: воспитанники учебных заведений проходили индивидуальные курсы. Учитель давал задание, и каждый, стараясь перекричать соседа, зубрил свой урок. В классах стоял жуткий шум, прекращавшийся на время опроса. Учитель вызывал учеников по очереди к своему столу, а те отвечали, повернувшись спиной к нему, чтобы не иметь возможности заглянуть в тексты, лежавшие на учительском столе. Не видя лица отвечавшего, наставник смотрел на бамбуковую палку – символ власти учителя и весьма эффективное средство воздействия на лентяев.
Согласно старой китайской пословице, «пища утоляет голод, а знания излечивают от невежества, поэтому лучше растить свинью, чем сына неучем». Тем не менее китайская образованность ограничивалась всего 2 из 90 тысяч иероглифов, а также скудными знаниями по арифметике и родной истории. Проучившись 7–8 лет, выпускники школ не знали о других странах и твердо верили в то, что Китай заключает в себе весь мир. Учителя игнорировали биологию и математику, отвергая их как науки, необходимые ремесленникам. Не больше внимания уделялось художественной литературе, хотя в стране имелись ее превосходные образцы, например исторический роман «Троецарствие» или романтические повести «Сон в Красном тереме» и «Речные заводи». Самые любознательные позволяли себе прочесть крамольный труд «Путешествие на Запад».
Воспитанные на конфуцианских канонах, выпускники школ даже не мечтали переключиться на другой предмет. Для получения ученой степени требовалось изучить те же тексты, но еще глубже.
Если бедняк не мог посвятить всю свою жизнь зубрежке и каллиграфии, то дети состоятельных родителей продолжали учебу, поступая в провинциальные училища, программа в которых также основывалась на изучении классических книг. Постижение конфуцианской мудрости открывало путь к чиновничьей карьере, а следовательно, к богатству. Достигнув 20 лет, учащийся начинал готовиться к итоговой аттестации.
По закону государственные экзамены были доступны представителям всех сословий, кроме цирюльников, актеров, слуг и лиц, прямо или косвенно относящихся к проституции. Экзамен сдавался для того, чтобы кандидат мог доказать свое дарование и уверить в готовности служить обществу. Раньше в Китае существовала система поэтапной проверки знаний, позволявшая заверять 3 уровня учености: таланты высокой степени, дипломированные специалисты и лица, отличившиеся в отдельных науках. Испытания устраивались 1 раз в 3 года; на каждом из этапов сдавалось не более 3 экзаменов, но для того, чтобы получить низшее ученое звание, требовалось сдать 9 экзаменов. В иные годы число претендентов доходило до миллиона, но только единственный из 40 человек мог достигнуть своей цели. Зато после сдачи он получал красивый мундир, денежное пособие и хорошую должность. Награда в виде монет выдавалась и тем, кто не сумел сдать все экзамены, но удивил глубоким знанием какого-либо предмета.
Формально тот, кто выдержал испытания, мог считать себя человеком, которому «открыты все дороги». Однако в действительности карьера в Китае, впрочем, как всегда и везде, делалась с помощью покровительства, связей и взяток. Деньги играли немалую роль и на самих испытаниях, строгость которых еще не означала честного получения диплома. Экзамены проводились в специальных зданиях, где каждая из множества комнат-келий была оборудована отдельным входом. Мебелью служили 2 доски на кирпичных подставках – стул и стол, превращавшиеся на ночь в кровати. Соискатели на звание чиновника приходили со своими одеялами, посудой и писчими принадлежностями, поскольку жить здесь предстояло несколько дней. Перед тем как запереть будущего ученого в тесной келье, охранники проверяли карманы его халата, осматривали обувь, рылись в продуктовых корзинках, проглядывали на свет бамбуковую кисточку для письма. На один экзамен отводилось 3 дня, в течение которых юноша мог писать, размышлять или спать, не имея права покидать помещение. Длительное пребывание в душных каморках отражалось на здоровье кандидатов. Зафиксированы случаи смерти бедняков, не имевших теплых одеял и нужного запаса продуктов. Несмотря на то что власти старались создать видимость беспристрастия, ни один экзамен не обходился без злоупотреблений. Вместо отпрыска из знатной семьи испытания мог проходить человек с ученым званием. Пока некоторые соискатели из богатых семей отдыхали в кельях, сочинения за них писали студенты, а затем родственники передавали работу, подкупая надзирателя.
Состоятельные отцы вручали крупные суммы старшим преподавателям, после чего их сыновья получали документы, вовсе не являясь на экзамен. Неудачник мог испытывать судьбу много раз, поэтому никого не удивляло, когда сын проходил испытания вместе с отцом, а дед экзаменовался вместе с внуком. За прилежание и настойчивость степень иногда получали дряхлые старцы в возрасте 80 лет и старше.
Прогрессивные деятели Китая не раз выступали за упрощение системы образования и письменности, создававшей большие трудности на пути приобщения к культуре. К началу XX века в Поднебесной еще использовались древние письменные языки – байхуа и вэньянь, оба иероглифические, но сильно отличавшиеся друг от друга. Конфуцианские книги писались на втором, архаичном, литературном языке, который, в отличие от первого (разговорного), воспринимался не на слух, а письменно. Великий китайский писатель Лу Синь однажды заметил, что «у нашей китайской письменности, помимо прочих, есть высокая преграда – ее трудность. Если не заниматься иероглификой более 10 лет, эту преграду преодолеть почти невозможно. Только небольшой круг ученых ее одолевает, но затем стремится к еще большим сложностям, видимо для того, чтобы создать себе исключительное положение в обществе».
Храм неба
Пройдя через ворота Цяньмынь, гости Пекина попадали в кварталы Тяньцяо, что в переводе с китайского означало «Небесный мост». Столь поэтичное название не совсем подходило заселенному беднотой району. Впрочем, оно возникло слишком давно, в те времена, когда император Чэнцзу только начинал строить Северную столицу. В 1420-х годах внутренняя стена еще не разделяла город на части, а участок, где правитель задумал воздвигнуть Храм неба, находился в уединенном месте, на самой окраине Пекина.
Приезжая сюда на богослужение, Сын неба следовал по грязной дороге, мимо болот и ям, наполненных водой. Устроенный вскоре каменный мост, названный Небесным за небывалую высоту, сделал путь более удобным и логически завершил архитектурную композицию. Единственный в городе круглый храм по праву стал символом Пекина. Своеобразная постройка, возведенная без гвоздей и связующего раствора, к сожалению, сгорела в конце XIX века. Сегодняшнее здание является копией, довольно точно повторяющей и внешний вид, и внутреннее убранство старинного храма. В настоящее время это святилище находится недалеко от Южных ворот, напротив кварталов Тяньцяо, и по-прежнему составляет одну из достопримечательностей Пекина.
Никто не помнит, в какие времена Китай стал именоваться Поднебесной империей и когда императора причислили к небесным сыновьям. Казалось, его особа была священной всегда, во всяком случае только ему позволялось совершать обряд поклонения земле и небу. Основной религиозный ритуал проходил в главном городском храме, который повсюду назывался Храмом неба (кит. Тяньтань). Заключая в себе целый ансамбль культовых построек, подобное святилище в Пекине скрывалось от внешнего мира за двумя рядами стен. В представлении сторонников даосизма наличие углов олицетворяло землю, тогда как их отсутствие символически обозначало небеса, видимо поэтому в основном здании комплекса, наряду с прямоугольными элементами, встречались и круглые. Кривизна затронула даже форму участка: будучи прямоугольным на юге, он плавно закруглялся в северной части ансамбля.
Вид на Храм неба
Алтарь неба
Многочисленные постройки Храма неба, по обычаю, устроены вдоль сакральной линии север–юг. Если в ранних культовых комплексах дворы вплотную примыкали друг к другу, то здесь они разделяются широкой дорогой. Самой значительной является постройка, которая сообразно значению называется Алтарем неба, а в соответствии с формой – Круглой горой. Устремляясь ввысь ослепительно белыми террасами, это грандиозное сооружение изумляет красотой и величавостью. Наверх можно подняться по широкой лестнице с мраморными балюстрадами, украшенными великолепной резьбой. Собственно алтарем является открытая каменная площадка. Сюда, под синий небесный купол, поднимались китайские императоры, подолгу оставаясь наедине с «родителем». Здесь владыки предавались размышлениям, совершали ритуалы и отчитывались только за свои дела. Поступки народа не требовали ни объяснения, ни оправдания, поскольку император Китая не унижался до такого «низменного» занятия, как управление государством.
Храм неба открывает молящемуся не только красоту небосвода, но и некоторые земные чудеса. Наделенный культовым значением, он является своеобразным памятником зодчим, строителям, художникам и ученым, принимавшим участие в создании этого великолепного сооружения. Геометрически алтарь устроен так, что основные его элементы кратны 9, то есть священному числу. Количество каменных плит, которыми выстлана площадка, число ступеней и деталей балюстрады кратно 9. Столбики нижней балюстрады разбивают алтарь на 360 частей по числу градусов окружности. Алтарь неба не случайно астрономически точно сориентирован по частям света, ведь именно китайцам мир обязан изобретением компаса. Здесь звучит таинственное эхо, возникающее благодаря мраморным плитам, уложенным на верхней площадке концентрическими кругами. Едва слышное у края Алтаря, эхо более отчетливо на следующем круге и достигает громкого звука в центре.
Храм молитвы за годовую жатву
Еще одно чудо можно увидеть, вернее, услышать во дворе Храма небесного величия. Толпы любопытных привлекает 6-метровая в высоту круговая «стена, возвращающая звук». Она сложена из тщательно пригнанных друг к другу кирпичей, покрыта черепицей и образует кольцо длиной 200 м. Встав лицом к стене, человек может услышать слова собеседника, если, конечно, не забудет крепко прижать к поверхности ухо.
От Храма небесного величия к следующей постройке ведет широкая, соединяющая все сооружения комплекса, священная дорога Шендао. Построенная вместе с храмом, со временем она превратилась в мощеную 600-метровую платформу, приподнятую над землей и украшенную в середине полосой из огромных гранитных плит. Невольно настраивая на торжественный лад, она подводит к высокой, квадратной в плане стене, не скрывающей Храма молитвы за годовую жатву (кит. Циняньдянь) – главного сооружения ансамбля. Тот, кто миновал массивные кирпичные ворота, непременно окажется у вторых, павильонных, ворот, откуда открывается прекрасный вид на святилище. Можно бесконечно любоваться гордым силуэтом здания, его террасами, трехъярусной крышей под синей черепицей, беломраморным стилобатом, который придает этой постройке сходство с Алтарем неба.
Храм стоит в глубине просторного двора и выглядит небольшим, несмотря на головокружительную высоту (38 м) и 30-метровый диаметр. Однако внутри он подавляет своими колоссальными размерами. Тяжелый потолок поддерживают 28 колонн; 4 средних столба достигают 20-метровой высоты и, называясь колодцем дракона, олицетворяют времена года. Изображение летящего дракона имеется также в центре купола. Нетрудно догадаться, что следующий, состоящий из 12 колонн, ряд символизирует год с известным числом месяцев. Такое же количество опор в последнем ряду ассоциируется с сутками, которые в Китае разделяются всего на 12 часов. Колонны главного зала связаны выгнутыми по кругу балками трехъярусного купола. Его внутренняя поверхность сплошь покрыта росписью, отчего конструкции выглядят более легкими, чем являются на самом деле. Несмотря на обильный декор, Циняньдянь наполняет чувством простора, свободы и божественной красоты, не подавляя роскошью. Впрочем, здесь, как ни в одном из других зданий комплекса, заметно участие человека. Полы храма выложены плитами из цельного шлифованного камня. Если внимательно присмотреться к центральной части настила, то в затейливом рисунке прожилок можно различить очертания дракона, похожего на священного змея купола. Подобного рода диковинки имеются почти в каждом пекинском храме, что свидетельствует о мастерстве китайских строителей и в определенной мере выражает пристрастия местных жителей.
По обеим сторонам от Храма молитвы за годовую жатву стоят 2 павильона, в которых некогда хранились культовые вещи. Позади него расположился неброский по виду и торжественный по названию Храм великого неба. Сегодня они, как и другие старинные постройки, используются для устройства выставок. По выходным сюда приходят жители столицы: с тропинок окрестного парка прекрасно видны все павильоны, поэтому созерцание архитектурных шедевров обычно совмещается с воскресным отдыхом в зеленой зоне. Почти все здешние деревья посажены в эпоху Мин, когда оправдывал свое название Запретный город, а население страны еще не освободилось от предрассудков.
Приезжая сюда на богослужение, Сын неба следовал по грязной дороге, мимо болот и ям, наполненных водой. Устроенный вскоре каменный мост, названный Небесным за небывалую высоту, сделал путь более удобным и логически завершил архитектурную композицию. Единственный в городе круглый храм по праву стал символом Пекина. Своеобразная постройка, возведенная без гвоздей и связующего раствора, к сожалению, сгорела в конце XIX века. Сегодняшнее здание является копией, довольно точно повторяющей и внешний вид, и внутреннее убранство старинного храма. В настоящее время это святилище находится недалеко от Южных ворот, напротив кварталов Тяньцяо, и по-прежнему составляет одну из достопримечательностей Пекина.
Никто не помнит, в какие времена Китай стал именоваться Поднебесной империей и когда императора причислили к небесным сыновьям. Казалось, его особа была священной всегда, во всяком случае только ему позволялось совершать обряд поклонения земле и небу. Основной религиозный ритуал проходил в главном городском храме, который повсюду назывался Храмом неба (кит. Тяньтань). Заключая в себе целый ансамбль культовых построек, подобное святилище в Пекине скрывалось от внешнего мира за двумя рядами стен. В представлении сторонников даосизма наличие углов олицетворяло землю, тогда как их отсутствие символически обозначало небеса, видимо поэтому в основном здании комплекса, наряду с прямоугольными элементами, встречались и круглые. Кривизна затронула даже форму участка: будучи прямоугольным на юге, он плавно закруглялся в северной части ансамбля.
Многочисленные постройки Храма неба, по обычаю, устроены вдоль сакральной линии север–юг. Если в ранних культовых комплексах дворы вплотную примыкали друг к другу, то здесь они разделяются широкой дорогой. Самой значительной является постройка, которая сообразно значению называется Алтарем неба, а в соответствии с формой – Круглой горой. Устремляясь ввысь ослепительно белыми террасами, это грандиозное сооружение изумляет красотой и величавостью. Наверх можно подняться по широкой лестнице с мраморными балюстрадами, украшенными великолепной резьбой. Собственно алтарем является открытая каменная площадка. Сюда, под синий небесный купол, поднимались китайские императоры, подолгу оставаясь наедине с «родителем». Здесь владыки предавались размышлениям, совершали ритуалы и отчитывались только за свои дела. Поступки народа не требовали ни объяснения, ни оправдания, поскольку император Китая не унижался до такого «низменного» занятия, как управление государством.
Храм неба открывает молящемуся не только красоту небосвода, но и некоторые земные чудеса. Наделенный культовым значением, он является своеобразным памятником зодчим, строителям, художникам и ученым, принимавшим участие в создании этого великолепного сооружения. Геометрически алтарь устроен так, что основные его элементы кратны 9, то есть священному числу. Количество каменных плит, которыми выстлана площадка, число ступеней и деталей балюстрады кратно 9. Столбики нижней балюстрады разбивают алтарь на 360 частей по числу градусов окружности. Алтарь неба не случайно астрономически точно сориентирован по частям света, ведь именно китайцам мир обязан изобретением компаса. Здесь звучит таинственное эхо, возникающее благодаря мраморным плитам, уложенным на верхней площадке концентрическими кругами. Едва слышное у края Алтаря, эхо более отчетливо на следующем круге и достигает громкого звука в центре.
Еще одно чудо можно увидеть, вернее, услышать во дворе Храма небесного величия. Толпы любопытных привлекает 6-метровая в высоту круговая «стена, возвращающая звук». Она сложена из тщательно пригнанных друг к другу кирпичей, покрыта черепицей и образует кольцо длиной 200 м. Встав лицом к стене, человек может услышать слова собеседника, если, конечно, не забудет крепко прижать к поверхности ухо.
От Храма небесного величия к следующей постройке ведет широкая, соединяющая все сооружения комплекса, священная дорога Шендао. Построенная вместе с храмом, со временем она превратилась в мощеную 600-метровую платформу, приподнятую над землей и украшенную в середине полосой из огромных гранитных плит. Невольно настраивая на торжественный лад, она подводит к высокой, квадратной в плане стене, не скрывающей Храма молитвы за годовую жатву (кит. Циняньдянь) – главного сооружения ансамбля. Тот, кто миновал массивные кирпичные ворота, непременно окажется у вторых, павильонных, ворот, откуда открывается прекрасный вид на святилище. Можно бесконечно любоваться гордым силуэтом здания, его террасами, трехъярусной крышей под синей черепицей, беломраморным стилобатом, который придает этой постройке сходство с Алтарем неба.
Храм стоит в глубине просторного двора и выглядит небольшим, несмотря на головокружительную высоту (38 м) и 30-метровый диаметр. Однако внутри он подавляет своими колоссальными размерами. Тяжелый потолок поддерживают 28 колонн; 4 средних столба достигают 20-метровой высоты и, называясь колодцем дракона, олицетворяют времена года. Изображение летящего дракона имеется также в центре купола. Нетрудно догадаться, что следующий, состоящий из 12 колонн, ряд символизирует год с известным числом месяцев. Такое же количество опор в последнем ряду ассоциируется с сутками, которые в Китае разделяются всего на 12 часов. Колонны главного зала связаны выгнутыми по кругу балками трехъярусного купола. Его внутренняя поверхность сплошь покрыта росписью, отчего конструкции выглядят более легкими, чем являются на самом деле. Несмотря на обильный декор, Циняньдянь наполняет чувством простора, свободы и божественной красоты, не подавляя роскошью. Впрочем, здесь, как ни в одном из других зданий комплекса, заметно участие человека. Полы храма выложены плитами из цельного шлифованного камня. Если внимательно присмотреться к центральной части настила, то в затейливом рисунке прожилок можно различить очертания дракона, похожего на священного змея купола. Подобного рода диковинки имеются почти в каждом пекинском храме, что свидетельствует о мастерстве китайских строителей и в определенной мере выражает пристрастия местных жителей.
По обеим сторонам от Храма молитвы за годовую жатву стоят 2 павильона, в которых некогда хранились культовые вещи. Позади него расположился неброский по виду и торжественный по названию Храм великого неба. Сегодня они, как и другие старинные постройки, используются для устройства выставок. По выходным сюда приходят жители столицы: с тропинок окрестного парка прекрасно видны все павильоны, поэтому созерцание архитектурных шедевров обычно совмещается с воскресным отдыхом в зеленой зоне. Почти все здешние деревья посажены в эпоху Мин, когда оправдывал свое название Запретный город, а население страны еще не освободилось от предрассудков.
Мешок из кожи
Автор одной из старинных китайских книг сетует на мужей, «проявляющих слишком большую любовь к своим женам. Как глупо! Если случайно лишиться супруги, можно обзавестись новой, ведь женщина как одежда, которую не трудно сменить». Длинные списки обязанностей китайской женщины встречаются во многих источниках, тогда как перечислением ее прав утруждались немногие литераторы. Впрочем, упоминание о том, что могли позволить себе представительницы прекрасного пола, едва ли заняло больше одной строчки.
Не обладая даже малой частью семейного имущества, китайские хозяйки обходились мелкими суммами, ежедневно получая деньги у мужа и отчитываясь за каждую монету. Девочкам начиная с 5 лет делали прическу и бинтовали ноги, с того времени запрещая играть и бегать; им не разрешалось выходить из дома, зато требовалось подметать полы, чистить котлы, мыть посуду. Достигнув 12–13 лет, они учились прясть, шить белье и одежду, которой полагалось быть простой, неяркой, обычно черного или синего цвета.
Юные особы не показывались гостям, если те не были родственниками. Однако и с ними девочки держались скромно, ограничивая свою речь словами почтительности. Матери прививали дочерям 3 правила подчинения и 4 добродетели. В число первых входили повиновение отцу, затем – мужу, а в случае его смерти – сыну. К добродетелям причислялись супружеская верность, правдивость, скромность в поведении, усердие в труде.
Китаянки из бедных семейств носили шаровары и просторные блузы из грубого полотна. Богатые дамы облачались в узкие шелковые платья под названием «ципао» со стоячим воротником и сквозной застежкой на правую сторону. Носить пуговицы слева они не могли, потому что эта сторона считалась почетней, поскольку находилась рядом с сердцем – источником физической и духовной силы. Основным признаком женской красоты служила величина стопы. Не имея маленьких, выгнутых дугой ножек, напоминающих лилию или молодую луну, девушка не надеялась выйти замуж. Трудно точно сказать, когда и по какой причине в Поднебесной сформировалась традиция приостанавливать рост ноги путем жесткого бинтования, но китаянки следовали ей, невзирая на боль и угрозу паралича.
Не обладая даже малой частью семейного имущества, китайские хозяйки обходились мелкими суммами, ежедневно получая деньги у мужа и отчитываясь за каждую монету. Девочкам начиная с 5 лет делали прическу и бинтовали ноги, с того времени запрещая играть и бегать; им не разрешалось выходить из дома, зато требовалось подметать полы, чистить котлы, мыть посуду. Достигнув 12–13 лет, они учились прясть, шить белье и одежду, которой полагалось быть простой, неяркой, обычно черного или синего цвета.
Юные особы не показывались гостям, если те не были родственниками. Однако и с ними девочки держались скромно, ограничивая свою речь словами почтительности. Матери прививали дочерям 3 правила подчинения и 4 добродетели. В число первых входили повиновение отцу, затем – мужу, а в случае его смерти – сыну. К добродетелям причислялись супружеская верность, правдивость, скромность в поведении, усердие в труде.
Китаянки из бедных семейств носили шаровары и просторные блузы из грубого полотна. Богатые дамы облачались в узкие шелковые платья под названием «ципао» со стоячим воротником и сквозной застежкой на правую сторону. Носить пуговицы слева они не могли, потому что эта сторона считалась почетней, поскольку находилась рядом с сердцем – источником физической и духовной силы. Основным признаком женской красоты служила величина стопы. Не имея маленьких, выгнутых дугой ножек, напоминающих лилию или молодую луну, девушка не надеялась выйти замуж. Трудно точно сказать, когда и по какой причине в Поднебесной сформировалась традиция приостанавливать рост ноги путем жесткого бинтования, но китаянки следовали ей, невзирая на боль и угрозу паралича.