Желанную дугообразную форму женские ноги обретали после многолетнего пребывания в жесткой повязке. Девочке 6–7 лет подгибали к подошве все пальцы, кроме большого, и время от времени затягивали бинты, ожидая, пока не прекратится рост ступни. Подобная процедура вызывала сильную боль, на которую никто не обращал внимания, помня слова древнего мудреца: «Красота ног стоит моря слез». Маленькие ножки были мечтой каждой китаянки, готовой нетвердо стоять на ногах и постоянно падать даже на ровной дороге ради сомнительной красоты.
Варварский обычай бинтования иногда приводил к полному параличу ног, называвшихся в таком случае золотыми лилиями. Однако женщина, которую служанки возили на тележках или носили, словно ребенка, на руках, не вызывала презрения или жалости. Ею восхищались, ей завидовали, поскольку она походила на «тростник, который колышется от легкого дуновения ветра». На улицах старого Пекина можно было видеть, как слуги вынимают из паланкина богато одетую даму или переносят ее через улицу, например, в гости к соседям.
По обычаю, женской фигуре полагалось «блистать гармонией прямых линий», для чего девочкам стягивали грудь холщовым бинтом или жестким лифом. Развитие грудных желез приостанавливалось, а вместе с тем снижалась подвижность грудной клетки. Затрудненное дыхание пагубно сказывалось на здоровье, зато девушка выглядела изящно и, повзрослев, могла претендовать на хорошего жениха.
В Китае социальной единицей издревле считалась семья. В одном доме проживало несколько поколений, поэтому во избежание ссор отношения между родственниками определялись строгими правилами. Все недоразумения решались по принципу главенства старших над младшими, и так же достигалось единство рода. Большая семья повиновалась патриарху – отцу. Фанатичная преданность домашнему очагу создавала иллюзию мира, хотя в действительности мнимое согласие опиралось на законы насилия и слепого послушания. Дети были рабами родителей, жена беспрекословно подчинялась мужу, сестры не смели перечить братьям, даже если последние были намного младше.
Проводя время в отдельных комнатах, женщины, как правило, не общались с мужчинами, что касалось и малолетних членов семейства. В идеале жена молча выслушивала слова мужа, не вступая в спор. Такое обыденное для европейцев явление, как поцелуй, здесь соотносилось с похотью и невоспитанностью. Китайской матери позволялось целовать только маленьких детей, а мужья в отношении жен не делали этого никогда. Общественная мораль не одобряла проявлений нежности, как, впрочем, не приветствовала чувств вообще.
Создатель популярных в дореволюционной России «Очерков китайской жизни» Д. В. Путята попытался раскрыть читателям тайну китайского менталитета: «Церемониал усваивается китайцами с раннего детства и укрепляется путем ежедневной практики. Замечательно, что правила поведения усваиваются не только высокопоставленными людьми, но и простыми фермерами, даже погонщиками мулов. Еще более замечательно то, что китайская вежливость не есть результат искреннего проявления симпатий. Это не более чем условная форма отношений, соблюдением которой взаимно охраняется лицо, форма, отличающая воспитанного человека от невоспитанного. Это дань самоуважения, в которой отсутствует сердечность».
Встречая гостя, хозяин оставался в шапке, выказывая тем свою почтительность. Этикет предписывал принимать посетителя у входа в дом, сажать за стол с благоприятной левой стороны, отпускать множество поклонов, долго и непременно стоя уговаривать попить чаю, а затем подать чашку в двух вытянутых руках. В ответ гость беспрерывно кланялся, отказывался от чаепития и в итоге все же брал чашку, подобно хозяину, двумя руками. Оба церемонно присаживались, перед тем долго споря, кому сесть первым. Хозяин раскладывал по чашкам сухие листья и заливал кипятком; каждый накрывал свою посудину блюдцем и молча ждал, пока заварится чай. В определенный момент разрешалось отведать душистого напитка, но немного и только через щелку, чуть сдвинув блюдце. По окончании церемоний начинался разговор, большую часть которого занимал тот же обмен любезностями.
На прощание гость просил хозяина не беспокоиться, однако тому полагалось довести ритуал до конца. Проводы начинались еще в комнате, у двери, где оба долго спорили, кому пройти первым. Наконец гость проходил вперед, а хозяин, кланяясь, семенил сзади. У ворот сцена повторялась: гость просил хозяина возвратиться домой и неизменно выслушивал отказ, опять возобновлялись поклоны и любезности, пока гость не уступал и уходил. Только после этого хозяину можно было вернуться в дом. Такие церемонии вовсе не означали любовь или уважение собеседников друг к другу. Напротив, они могли быть врагами, но точного исполнения церемоний требовал этикет, выработанный в незапамятные времена и нарушавшийся только невеждами. По правилам, отвечая на вопросы, человек должен был унижать себя и возвышать собеседника, высказываясь примерно так:
– Как ваше имя, почтеннейший?
– Мое жалкое имя Чжан.
– Сколько сыновей у вашего глубокоуважаемого отца?
– У него два грязных щенка.
– Как поживают ваши дети?
– Мой собачий сын здоров…
– Чем занимается ваша бесценная супруга?
– Моя глупая жена прибирается в своей лачуге.
Впрочем, последний вопрос задавался крайне редко и обязательно за стенами дома, ведь гость, который неосмотрительно справлялся о здоровье семейной женщины, даже старушки, в глазах хозяина выглядел неучтивым, словно покушался на чужую собственность. Согласно китайской пословице, «Выданная замуж дочь – как проданное поле». Брак по-китайски заключался не только для продолжения рода и тем более не для соединения любящих сердец. Целью супружества была… забота об умерших предках. Выбирая невесту сыну, родители искали одобрения духов, надеясь на их помощь в устройстве собственной загробной жизни. Если сын не женится и не заведет детей, то род может прерваться, а могилы останутся без присмотра. Обиженные и гневные, предки способны навредить родственникам, в том числе и тем, которые успели обрести покой на небесах.
Во избежание загробных тягот отец спешил с браком сына и скрупулезно подбирал невесту, заручившись советом гадателя. После сопоставления гороскопов и семейного имущества будущий союз скреплялся договором о свадьбе, которую устраивали тотчас или откладывали на долгие годы. Торжественное событие происходило в любом случае: если жених лежал в могиле, девушка отправлялась в храм с его поминальной табличкой, а после церемонии совершала самоубийство.
Живой и здоровый юноша в назначенный день получал невесту вместе с подарками и красным, сияющим блестками паланкином, число носильщиков вокруг которого соответствовало весомости приданого. Три дня перед свадьбой будущая супруга проводила в слезах. Однако рыдания вовсе не были притворством, ведь ей предстояла разлука с отцом и матерью. Китайский иероглиф «выйти замуж» соответствует словам «покинуть семью». Девушка действительно уходила из родного дома навсегда, не зная, что ожидает ее впереди.
Свадебное шествие представляло собой любопытную картину. Богато убранный паланкин, сундуки с приданым, яркие наряды участников, длина самой процессии свидетельствовали о богатстве и процветании рода. Перед носилками шли мальчики с фонариками, флажками и табличками, на которых писались имена жениха и невесты. Музыканты исполняли веселые песни под аккомпанемент старинных инструментов. В свадебном паланкине отсутствовали окна, единственная дверь закрывалась на ключ, и девушка задыхалась в глухом ящике, изнемогая под тяжестью одежды и украшений. Головной убор ее был усыпан драгоценными камнями и дополнен сеткой из нитей жемчуга, полностью закрывавшей лицо.
Прибыв в новый дом, вначале невеста встречалась с женихом, затем уходила в приготовленную для нее комнату, где освобождалась от головного убора, парадного платья, надевала будничный халат и только потом садилась за стол. В день бракосочетания женщина единственный раз обедала вместе с супругом, причем тот ел сколько хотел, а девушка в течение 2 недель после свадьбы питалась тем немногим, что привезла с собой.
Веселое застолье с музыкой, танцами и обильным возлиянием зачастую становилось для женщины началом невыносимо тяжелой жизни. Кроме законной супруги, богатый китаец покупал наложниц, которых называли второй, третьей и т. д. женами. Исполняя обязанности служанок, они не считались матерями своих детей, подчинялись хозяйке дома, не имея права жаловаться супругу. В свою очередь главная жена не могла выразить недовольство той или иной наложницей.
Старшему в семье позволялось торговать некоторыми родственниками. Например, отец мог продавать детей, а муж – жен и наложниц. Женщин разрешалось передавать другому человеку на время или навсегда. Прелюбодеяние с их стороны наказывалась смертью, в то время как муж мог изменять своей супруге совершенно безнаказанно. Не случайно в народе говорили, что «жена должна быть чистой тенью и простым отголоском». Конфуцианские законы требовали от каждого мужчины воспитания жены. Ей надлежало «проявлять почтительность к супругу и родителям, жить в согласии с невестками, быть послушной – позже всех ложиться спать и раньше вставать, беспокоиться об урожае риса, экономить хлеб. Если же она проявит плохой характер, увещевать ее добрыми словами». Однако в этом китайские мужчины с Конфуцием не соглашались и внушали почтение к своей особе с помощью кулаков, плетки или палки. В некоторых провинциях практиковалось битье, чтобы соседи не заподозрили теплых отношений между супругами. Иногда в результате таких доказательств женщина умирала или становилась калекой.
Не надеясь на улучшение земной судьбы, китаянки верили в переселение душ и придерживались подобных убеждений с большой строгостью. В середине XIX века в стране получили распространение женские секты жесткого вегетарианства, члены которой были убеждены, что в следующей жизни будут принадлежать к мужскому полу. Несмотря на жестокость со стороны мужа, каждая китаянка безропотно терпела обиды и молча повиновались. В редких случаях ей предоставлялось право вернуться в родной дом, но женщины, как правило, этим не пользовались, предпочитая помогать себе более пристойными способами. Самым простым из них было моление в храме: вырезав из бумаги фигурку супруга, женщина просила богиню милосердия о смягчении его нрава.
Странные верования китаянок говорили о том, как низко они себя ценили. Один из русских дипломатов однажды с удивлением наблюдал толпу старушек, отправившихся на поклонение в дальнюю пагоду: «В старину такие паломничества совершались регулярно; чудно видеть этих несчастных созданий, переступающих на своих козьих копытах вместо ног, путешествующих, придерживаясь палками, и все для того, чтобы после смерти переродиться в мужчин».
Некоторые историки относят униженность китайцев к арийскому прошлому. Традиция жестокого обращения с женщиной сформировалась немного позднее, возможно во времена зарождения конфуцианства. Во всяком случае, именно к той эпохе относится изречение: «Женщина – мешок из кожи, набитый костями», которым в имперские времена руководствовались все китайские мужчины.
Муж имел право развестись с женой без суда, если та перечила свекру или свекрови, страдала неприятной для окружающих болезнью, была бесплодной, жадной или болтливой. Вторичное замужество считалось преступлением; осмелившейся на него женщине грозила смерть от родственников покойного супруга либо вечное изгнание из своей среды. Древний обычай предписывал вдове совершить публичное самоубийство, чтобы соединиться с мужем в загробном мире. Продолжая жить, она не подвергалась осуждению, если, конечно, сохраняла верность и «чистоту стремлений». Подтверждением такой репутации служило затворничество в пределах дома. Многие вдовы, кроме того, уродовали себе лица, голодали и не обращались к врачам, таким образом загоняя себя в могилу задолго до положенного времени.
На добровольную смерть решались немногие китаянки, отчего подобные поступки прославлялись как подвиги. Объявив о своем решении, женщина облачалась в красное платье, садилась в паланкин и, сопровождаемая толпой, прибывала на заранее устроенную площадку. Здесь ее ожидали виселица и один из ближайших родственников, выступавший в роли палача. Вскоре после казни наместник докладывал императору о том, что произошло, и просил разрешения на устройство памятника добродетельной вдове. Подобного рода монумент чаще имел вид простого каменного обелиска с надписью: «Как чисты ее стремления». Наиболее почетным его видом была парадная арка, в Китае именовавшаяся «пайлоу», которая воздвигалась вблизи места, где свершился подвиг исключительной верности.
Ветер, вода и буддийские святыни
Китайская архитектура, подобно всем видам местного искусства, развивалась в соответствии с религиозными традициями. Общая композиция ансамбля зависела от правил геомантики, что заключалось в особом расположении построек. Одним из положений этой науки является учение о фэн-шуй, или ветре и воде в метафизическом понимании их воздействия на окружающий мир. Зодчие помнили, что храмы, кладбища, дворцы и жилые дома следует защищать от злых сил, располагая в благоприятных местах. Такие участки были отмечены на геологических и астрологических картах. Последние представляли собой изображение небосвода, разделенного на 4 равные части. Каждая из них олицетворялась с цветом и фантастическим животным: восточная четверть соответствовала синему дракону, западная – белому тигру, северная – черной черепахе, южная – красной птице. Суеверия во многом повлияли на систему ориентации сооружений. Постройки в Китае издавна располагались по оси север—юг, причем их основные части всегда обращались к югу как к области, наиболее благоприятной для жизни.
Мемориальные ворота Пайлоу, эпоха Цин
Не утратив значения после прихода буддизма, древний фэн-шуй играл существенную роль в средневековом строительстве. Лучшими участками для живых и мертвых городов считались обрывы, неровные, слегка наклонные поверхности, возвышенности без ущелий и других разломов земной коры, где могли скапливаться вредные духи.
На открытых местах ставились только пагоды, которые были защищены расположенными вблизи могилами паломников. В учении о фэн-шуй можно обнаружить истоки почитания гор. К священным китайцы относили древние холмы Тайшань, Хуашань, Хэншань, а также отмеченные буддистами горы Утайшань и Путошань. Благоприятные возвышенности легко узнавались по плотной застройке, и только непосвященный мог удивляться тому, что монастыри теснились на ограниченном участке, тогда как рядом имелось ровное, уходящее за горизонт поле.
Храм Южные врата неба на горе Тайшань
Обилие монастырей свидетельствовало о распространении в Китае буддизма. Странное на первый взгляд пристрастие к пришлым идеям еще более удивительно для жителей страны, где всегда отвергалось чужое и превозносилось свое. Объяснение тому можно отыскать в похоронном церемониале, но более всего – в трактовке загробного мира. В традиционных китайских верованиях лишь отчасти раскрывалась тайна «жизни после смерти» и полностью отсутствовала наглядность. Незримые духи неслышно летали между людьми, а их дела и проделки касались далеко не каждого. Буддисты одинаково внимательно относились к внутренней и внешней стороне культа, что помогло им обрести сторонников даже в таком закрытом государстве, как Китай. Монахи с бритыми головами покорили народ Желтой страны красивыми легендами, их ритуалы завораживали магическим пением, танцами. Если поклонники Конфуция читали народу морали, то буддисты устраивали феерические зрелища в красивых храмах, среди картин и золотых статуй.
Большая пагода диких гусей
Обрядная сторона индийской религии включала в себя, помимо духовных идей, различные виды искусства, не исключая любимого китайцами театра. На сегодняшний день буддийскую архитектуру Средневековья представляют исключительно пагоды – многоэтажные «башни сокровищ» (кит. баота), поскольку сооружения иного рода до нашего времени не дошли. В этих своеобразных постройках, созданных китайцами в честь пришлых богов, веками хранились культовые реликвии: рукописи, свитки с рисунками, статуи богов.
Ранние постройки подобного рода отличаются суровым величием и монументальностью. Сооружая высокие пагоды, местные зодчие стремились выразить величие и духовную силу буддизма. Для периода Тан типичны многоярусные башни, возведенные с использованием глинобитной техники. Самой известной среди них является Большая пагода диких гусей (кит. Даяньта) – классический памятник китайской архитектуры, появившийся в 652 году заботами буддийского паломника Сюань Цзана.
Сложенная из кирпича, установленная на четырехугольное основание, вначале она состояла из 5 этажей, а позже, достроенная до 7 уровней, стала напоминать сильно вытянутую пирамиду.
В настоящее время массивные глинобитные стены башни, как и прежде, мерцают желтоватым, слегка обожженным кирпичом. Едва выступающие карнизы лишь подчеркивают членение на ярусы, не нарушая единства внешнего вида. Вершина пагоды увенчана шатром из глазурованной черепицы; достичь ее нелегко, ведь самая верхняя площадка располагается на высоте 60 м. Ярким примером культовой архитектуры позднего Средневековья является пагода Цзушоусы, построенная недалеко от Пекина в эпоху Юань.
Большая пагода диких гусей
Памятники монгольского периода, как правило, стояли на высоком основании. Многогранные и многоуровневые, в иных случаях они совсем лишены декора, но в большинстве своем богато украшены каменной резьбой, плоской скульптурой, орнаментом и характерными изогнутыми крышами. В Цзушоусы их доминирующая роль особенно заметна. Кровли китайских построек всегда несли в себе главное орнаментальное богатство, даже когда боковые грани, конек и скаты украшались сложным узором.
Едва заметное влияние нового стиля ощущается в облике пагоды Утасы, построенной в 1473 году близ Пекина. Эта пятибашенная пагода на необычно массивном пятиэтажном постаменте дает иную комбинацию, новый архитектурный замысел. Ее башни, а также впечатление общей монументальности наводят на мысль о прошлом, связанном с зодчеством периода Тан. Однако многочисленные мраморные рельефы с изображением Будды во всех этажах дают впечатление сплошного сложного узора, навеянного средневековым искусством Индии.
Пагода Утасы
Постепенно проникая в Китай, индийская религия, безусловно, подвергалась изменениям. Внешне новые черты выразились в изогнутых кровлях, покрывавших здания храмов. Буддийские святилища, подобно даосским, состояли из одного или нескольких приземистых зданий ромбовидной формы. Скрывавшиеся в глубине просторных мощеных дворов, такие постройки были защищены высокими стенами. Перед главным павильоном часто возвышался каменный помост с колоннадой из толстых кедровых столбов, похожих на колонны императорских дворцов. Так же был оформлен и храм, где высокие опоры украшали интерьер, одновременно поддерживая резной потолок.
В буддизме самым благоприятным считается красный цвет, в который обычно окрашивались и внешние, и внутренние стены храмов. Снаружи самой яркой деталью были ворота пайлоу, в данном случае посвященные храмовому божеству. Через них в здание вносились статуи богов, а по праздникам священным путем следовал император.
Нетрудно заметить композиционное сходство дворцовых и храмовых ансамблей Китая. В Средневековье по единому типу возводились все храмы: конфуцианские, даосские и буддийские. Последние располагались недалеко от водопадов или горных рек, на склонах холмов, откуда открывался чудесный вид на долину, селение или город. Такой ансамбль в 1651–1653 годах был построен в окрестностях Пекина для тибетского далай-ламы. Восточный желтый храм (кит. Дунхуансы) служил ему пристанищем во время ожиданий визита к Сыну неба. Немного позже в качестве путевого дворца был воздвигнут Средний желтый храм. Между двумя зданиями располагались жилые и административные постройки, а еще дальше на восток стояли кельи монахов, или ламские домики, как их называют в Тибете. В 1780 году помощник далай-ламы прибыл в Бейпин на празднование 70-летия императора Цянлуна. Высокий гость поселился в новом Западном желтом храме с мраморной пагодой, построенном специально к его приезду. Дунхуансы нельзя назвать монастырем в привычном понимании этого слова. Он устраивался для торжественных богослужений, поэтому в нем предусматривались пышность и великолепие форм, что не совсем обычно для буддийских монастырей. Соблюдая строгую симметрию, создатели ансамбля сократили количество зданий до десяти, решив богато украсить фасады. Первый из двух дворов сильно вытянут в длину, как и второй, отличавшийся от главного только величиной.
Сильно растянутый в ширину прямоугольник представляют собой и входные ворота с колоннами на галерее, покрытой золотисто-желтой черепичной крышей. Изначально столбы покрывала блестящая штукатурка ярко-красного цвета, но потом ее заменила пестрая окраска, отдаленно напоминающая живопись Помпей. Изначально входные ворота служили парадным входом, поэтому в обычные дни запирались на замок, исполняя прямое назначение в дни буддийских праздников. Торжественный вид им придавала цветовая композиция – буйство красных и желтых красок, переливающихся различными оттенками.
Входные ворота монастыря Дунхуансы
Храм небесных властителей в Дунхуансы
По сторонам главного входа находятся помещения для сторожей. Устроенные недалеко от них боковые входы открывают путь в передний двор, где стоят Барабанная и Колокольная башни, а также Храм небесных властителей, посвященный защитникам буддизма. По виду это здание похоже на входные ворота; его стены также опираются на мощное каменное основание, подняться на которое можно по широким лестницам. Не отступая от обычая, строители пользовались сочетанием знакомых цветов: красного, серого и золотисто-желтого. Несколько отличается по колориту Колокольная башня, где золото и потемневшая от времени деревянная обшивка верхнего этажа соседствует рядом с белыми полосами цоколя.
Скрытый от любопытных глаз главный двор Дунхуансы привлекает внимание своими миниатюрными храмами, и внешне и по значению похожими на христианские часовни. В целом аналогичные Барабанной и Колокольной башням, они отличаются наличием арочных входов с каждой стороны. Здесь строгость внешнего облика повторяется в интерьере, единственным украшением которого служат каменные таблички.
Просторное здание главного храма покрыто двойной крышей и окружено галереей на колоннах. Изображение субургана на коньке кровли относится к деталям, заимствованным из архитектуры Тибета. Буддийское культовое сооружение с этим названием произошло от индийской ступы (в переводе с санскр. «куча камней»). В ламаистских странах оно, подобно китайской пагоде, предназначалось для хранения останков лам и разного рода реликвий. Священная роль субургана определяла его вид и расположение: он всегда стоял на высоком основании и выглядел перевернутым колоколом, увенчанным острым шпилем.
Юго-западную и юго-восточную стороны главного храма Дунхуансы украшает пышная резьба капителей, оформленных, кроме того, человеческими масками. Балюстрада в этой части храма выполнена из мрамора. Внешний декор здания резко контрастирует с общим видом ансамбля, пленяющего торжественной простотой, изяществом линий и гармонией форм. То же самое можно отнести и к интерьерам, хотя расчлененные потолки, пестрая раскраска, обилие картин и скульптуры нисколько не противоречат китайским вкусам.
Недалеко от Северной стены Пекина до сих пор существует старый буддийский монастырь Юнхэгун, когда-то принадлежавший принцу Юнчжэну. Став императором в 1744 году, он превратил свою резиденцию в обитель, которая сегодня является единственным в столице местом, где собираются поклонники желтошапочного буддизма.
Галерея главного храма
Главный храм монастыря размещается в здании тибетского типа с залом, похожим на глубокий колодец. Ритуальная утварь, изображения и статуэтки будд, дымящиеся светильники, специфический аромат горящего масла, бритоголовые монахи в темно-красных одеждах, звуки гонга и барабанов создают присущую всем ламаистским храмам таинственную атмосферу. Необычная форма зала исходит от колоссальной статуи Будды Майтрейи. Высота изваяния, задрапированного кусками желтого шелка, сравнима с размерами 8-этажного дома. То, что она вырезана из цельного ствола сандала, стало причиной занесения скульптуры в Книгу рекордов Гиннесса. Согласно местному преданию, Будда грядущего Майтрейя появился в провинции Чжэцзян в рваном монашеском платье, с трудом передвигаясь из-за своей тучности и огромного мешка за плечами. Когда крестьяне спрашивали о его содержимом, хозяин отвечал: «Весь мир!». Представляясь вымышленным именем Ци Цы, монах бродил по пыльным дорогам, бесстрашно говоря правду, в которой так нуждалось запуганное население империи. Он учил людей любить, подавал надежду на лучшие времена, указывал путь к спасению.
Не утратив значения после прихода буддизма, древний фэн-шуй играл существенную роль в средневековом строительстве. Лучшими участками для живых и мертвых городов считались обрывы, неровные, слегка наклонные поверхности, возвышенности без ущелий и других разломов земной коры, где могли скапливаться вредные духи.
На открытых местах ставились только пагоды, которые были защищены расположенными вблизи могилами паломников. В учении о фэн-шуй можно обнаружить истоки почитания гор. К священным китайцы относили древние холмы Тайшань, Хуашань, Хэншань, а также отмеченные буддистами горы Утайшань и Путошань. Благоприятные возвышенности легко узнавались по плотной застройке, и только непосвященный мог удивляться тому, что монастыри теснились на ограниченном участке, тогда как рядом имелось ровное, уходящее за горизонт поле.
Обилие монастырей свидетельствовало о распространении в Китае буддизма. Странное на первый взгляд пристрастие к пришлым идеям еще более удивительно для жителей страны, где всегда отвергалось чужое и превозносилось свое. Объяснение тому можно отыскать в похоронном церемониале, но более всего – в трактовке загробного мира. В традиционных китайских верованиях лишь отчасти раскрывалась тайна «жизни после смерти» и полностью отсутствовала наглядность. Незримые духи неслышно летали между людьми, а их дела и проделки касались далеко не каждого. Буддисты одинаково внимательно относились к внутренней и внешней стороне культа, что помогло им обрести сторонников даже в таком закрытом государстве, как Китай. Монахи с бритыми головами покорили народ Желтой страны красивыми легендами, их ритуалы завораживали магическим пением, танцами. Если поклонники Конфуция читали народу морали, то буддисты устраивали феерические зрелища в красивых храмах, среди картин и золотых статуй.
Обрядная сторона индийской религии включала в себя, помимо духовных идей, различные виды искусства, не исключая любимого китайцами театра. На сегодняшний день буддийскую архитектуру Средневековья представляют исключительно пагоды – многоэтажные «башни сокровищ» (кит. баота), поскольку сооружения иного рода до нашего времени не дошли. В этих своеобразных постройках, созданных китайцами в честь пришлых богов, веками хранились культовые реликвии: рукописи, свитки с рисунками, статуи богов.
Ранние постройки подобного рода отличаются суровым величием и монументальностью. Сооружая высокие пагоды, местные зодчие стремились выразить величие и духовную силу буддизма. Для периода Тан типичны многоярусные башни, возведенные с использованием глинобитной техники. Самой известной среди них является Большая пагода диких гусей (кит. Даяньта) – классический памятник китайской архитектуры, появившийся в 652 году заботами буддийского паломника Сюань Цзана.
Сложенная из кирпича, установленная на четырехугольное основание, вначале она состояла из 5 этажей, а позже, достроенная до 7 уровней, стала напоминать сильно вытянутую пирамиду.
В настоящее время массивные глинобитные стены башни, как и прежде, мерцают желтоватым, слегка обожженным кирпичом. Едва выступающие карнизы лишь подчеркивают членение на ярусы, не нарушая единства внешнего вида. Вершина пагоды увенчана шатром из глазурованной черепицы; достичь ее нелегко, ведь самая верхняя площадка располагается на высоте 60 м. Ярким примером культовой архитектуры позднего Средневековья является пагода Цзушоусы, построенная недалеко от Пекина в эпоху Юань.
Памятники монгольского периода, как правило, стояли на высоком основании. Многогранные и многоуровневые, в иных случаях они совсем лишены декора, но в большинстве своем богато украшены каменной резьбой, плоской скульптурой, орнаментом и характерными изогнутыми крышами. В Цзушоусы их доминирующая роль особенно заметна. Кровли китайских построек всегда несли в себе главное орнаментальное богатство, даже когда боковые грани, конек и скаты украшались сложным узором.
Едва заметное влияние нового стиля ощущается в облике пагоды Утасы, построенной в 1473 году близ Пекина. Эта пятибашенная пагода на необычно массивном пятиэтажном постаменте дает иную комбинацию, новый архитектурный замысел. Ее башни, а также впечатление общей монументальности наводят на мысль о прошлом, связанном с зодчеством периода Тан. Однако многочисленные мраморные рельефы с изображением Будды во всех этажах дают впечатление сплошного сложного узора, навеянного средневековым искусством Индии.
Постепенно проникая в Китай, индийская религия, безусловно, подвергалась изменениям. Внешне новые черты выразились в изогнутых кровлях, покрывавших здания храмов. Буддийские святилища, подобно даосским, состояли из одного или нескольких приземистых зданий ромбовидной формы. Скрывавшиеся в глубине просторных мощеных дворов, такие постройки были защищены высокими стенами. Перед главным павильоном часто возвышался каменный помост с колоннадой из толстых кедровых столбов, похожих на колонны императорских дворцов. Так же был оформлен и храм, где высокие опоры украшали интерьер, одновременно поддерживая резной потолок.
В буддизме самым благоприятным считается красный цвет, в который обычно окрашивались и внешние, и внутренние стены храмов. Снаружи самой яркой деталью были ворота пайлоу, в данном случае посвященные храмовому божеству. Через них в здание вносились статуи богов, а по праздникам священным путем следовал император.
Нетрудно заметить композиционное сходство дворцовых и храмовых ансамблей Китая. В Средневековье по единому типу возводились все храмы: конфуцианские, даосские и буддийские. Последние располагались недалеко от водопадов или горных рек, на склонах холмов, откуда открывался чудесный вид на долину, селение или город. Такой ансамбль в 1651–1653 годах был построен в окрестностях Пекина для тибетского далай-ламы. Восточный желтый храм (кит. Дунхуансы) служил ему пристанищем во время ожиданий визита к Сыну неба. Немного позже в качестве путевого дворца был воздвигнут Средний желтый храм. Между двумя зданиями располагались жилые и административные постройки, а еще дальше на восток стояли кельи монахов, или ламские домики, как их называют в Тибете. В 1780 году помощник далай-ламы прибыл в Бейпин на празднование 70-летия императора Цянлуна. Высокий гость поселился в новом Западном желтом храме с мраморной пагодой, построенном специально к его приезду. Дунхуансы нельзя назвать монастырем в привычном понимании этого слова. Он устраивался для торжественных богослужений, поэтому в нем предусматривались пышность и великолепие форм, что не совсем обычно для буддийских монастырей. Соблюдая строгую симметрию, создатели ансамбля сократили количество зданий до десяти, решив богато украсить фасады. Первый из двух дворов сильно вытянут в длину, как и второй, отличавшийся от главного только величиной.
Сильно растянутый в ширину прямоугольник представляют собой и входные ворота с колоннами на галерее, покрытой золотисто-желтой черепичной крышей. Изначально столбы покрывала блестящая штукатурка ярко-красного цвета, но потом ее заменила пестрая окраска, отдаленно напоминающая живопись Помпей. Изначально входные ворота служили парадным входом, поэтому в обычные дни запирались на замок, исполняя прямое назначение в дни буддийских праздников. Торжественный вид им придавала цветовая композиция – буйство красных и желтых красок, переливающихся различными оттенками.
По сторонам главного входа находятся помещения для сторожей. Устроенные недалеко от них боковые входы открывают путь в передний двор, где стоят Барабанная и Колокольная башни, а также Храм небесных властителей, посвященный защитникам буддизма. По виду это здание похоже на входные ворота; его стены также опираются на мощное каменное основание, подняться на которое можно по широким лестницам. Не отступая от обычая, строители пользовались сочетанием знакомых цветов: красного, серого и золотисто-желтого. Несколько отличается по колориту Колокольная башня, где золото и потемневшая от времени деревянная обшивка верхнего этажа соседствует рядом с белыми полосами цоколя.
Скрытый от любопытных глаз главный двор Дунхуансы привлекает внимание своими миниатюрными храмами, и внешне и по значению похожими на христианские часовни. В целом аналогичные Барабанной и Колокольной башням, они отличаются наличием арочных входов с каждой стороны. Здесь строгость внешнего облика повторяется в интерьере, единственным украшением которого служат каменные таблички.
Просторное здание главного храма покрыто двойной крышей и окружено галереей на колоннах. Изображение субургана на коньке кровли относится к деталям, заимствованным из архитектуры Тибета. Буддийское культовое сооружение с этим названием произошло от индийской ступы (в переводе с санскр. «куча камней»). В ламаистских странах оно, подобно китайской пагоде, предназначалось для хранения останков лам и разного рода реликвий. Священная роль субургана определяла его вид и расположение: он всегда стоял на высоком основании и выглядел перевернутым колоколом, увенчанным острым шпилем.
Юго-западную и юго-восточную стороны главного храма Дунхуансы украшает пышная резьба капителей, оформленных, кроме того, человеческими масками. Балюстрада в этой части храма выполнена из мрамора. Внешний декор здания резко контрастирует с общим видом ансамбля, пленяющего торжественной простотой, изяществом линий и гармонией форм. То же самое можно отнести и к интерьерам, хотя расчлененные потолки, пестрая раскраска, обилие картин и скульптуры нисколько не противоречат китайским вкусам.
Недалеко от Северной стены Пекина до сих пор существует старый буддийский монастырь Юнхэгун, когда-то принадлежавший принцу Юнчжэну. Став императором в 1744 году, он превратил свою резиденцию в обитель, которая сегодня является единственным в столице местом, где собираются поклонники желтошапочного буддизма.
Главный храм монастыря размещается в здании тибетского типа с залом, похожим на глубокий колодец. Ритуальная утварь, изображения и статуэтки будд, дымящиеся светильники, специфический аромат горящего масла, бритоголовые монахи в темно-красных одеждах, звуки гонга и барабанов создают присущую всем ламаистским храмам таинственную атмосферу. Необычная форма зала исходит от колоссальной статуи Будды Майтрейи. Высота изваяния, задрапированного кусками желтого шелка, сравнима с размерами 8-этажного дома. То, что она вырезана из цельного ствола сандала, стало причиной занесения скульптуры в Книгу рекордов Гиннесса. Согласно местному преданию, Будда грядущего Майтрейя появился в провинции Чжэцзян в рваном монашеском платье, с трудом передвигаясь из-за своей тучности и огромного мешка за плечами. Когда крестьяне спрашивали о его содержимом, хозяин отвечал: «Весь мир!». Представляясь вымышленным именем Ци Цы, монах бродил по пыльным дорогам, бесстрашно говоря правду, в которой так нуждалось запуганное население империи. Он учил людей любить, подавал надежду на лучшие времена, указывал путь к спасению.