Страница:
— Даже если и было, боюсь, я вряд ли поверила бы в это.
— Почему?
— Мой отец-священник.
— Прообраз святого.
— Таково общее мнение, — проговорила она и быстро продолжала: — Но он был таким властным, и я не согласилась ни с одной из его теорий. Я думаю, что многое из церковных правил и отношений более вредны и пагубны для человека, нежели полезны. После моего разрыва со своим собственным отцом вряд ли я бы смогла поверить во что-то подобное.
— А с чем именно вы не были согласны?
— Ну, например, я не была согласна с чрезмерно строгим соблюдением каждого правила, хотя и ради самого себя же. Поставленный в такие жесткие рамки, человек вряд ли может испытывать радость или быть естественным, непринужденным в обыденной жизни. Я также не была согласна с отношением церкви к некоторым людям, например, к женщинам… или индейцам.
Чако кивнул:
— Вчера вы сказали, что правительство все время притесняет индейцев.
Как хорошо она знала об этом. Она часто вспоминала те отдельные эпизоды своего детства, которые оставили неизгладимый след в ее душе.
— Когда я была ребенком, мой отец был священником в резервационном лагере. Правительство переправило с запада индейцев, согнав их с насиженных мест. Отвратительная картина. А мой отец и другие миссионеры считали, что индейцы, не являющиеся христианами, заслуживают, чтобы с ними обращались не лучше, чем со скотом.
— К тому же они не были людьми с белым цветом кожи.
Она согласилась и продолжала:
— Многие считали, что от индейцев исходит только зло. Но я, даже будучи ребенком, знала, что это не так. Среди них были и хорошие и плохие, так же как и среди других людей. — Комок горьких воспоминаний застрял у нее в горле. — Я подружилась тогда с одной семьей. Обычно я играла с детьми этой семьи. И вдруг их забрали у матери и направили в миссионерскую школу, где они должны были усваивать новые «хорошие» правила, необходимые им для новой жизни. — Фрэнсис прочистила горло, где застрял комок горечи, она готова была вот-вот расплакаться, в очередной раз думая, что стало с ее маленькими друзьями. — Свою мать они никогда больше так и не увидели. Каждый день она в трауре сидела на одном и том же месте и в конце концов умерла. Я думаю, что она умерла от разбитого сердца.
Чако так пристально смотрел на нее, как будто пытался заглянуть в ее душу.
— У вас доброе сердце.
— Просто я человек.
— Но люди бывают разные, а некоторых вообще нельзя назвать людьми.
— Миссионерам полагалось быть добрыми, однако они навязывали индейцам то, чего тем вовсе не хотелось. Их совершенно не волновали чувства и переживания индейцев. Их даже не волновало то, что человек кончал жизнь самоубийством, чтобы его только не увезли с его родной земли. — Перед глазами Фрэнсис возник образ индейца, лежавшего в луже крови. — Для миссионеров самоубийство индейца значило только то, что на одного индейца стало меньше.
— Они были уверены, что имеют дело с врагами. Индейцы отстаивали ту землю, которую хотели отобрать у них белые, — добавил Чако.
Об этом она как-то не задумывалась.
— Но это же такая большая страна. Неужели люди не могут жить в мире?
— Смогли бы вы жить в мире с чирикахуа, которые крали бы у вас лошадей и резали скот, когда им это было надо?
Фрэнсис испугалась:
— Вы на что намекаете, что я считаю ваших родственников врагами?
Он отрицательно покачал головой и сказал:
— Просто так легко быть врагами. Люди не могут поделить землю, еду и воду, а потом они ищут разные предлоги, ссылаются на различия между ними, чтобы оправдать себя.
— Как расовые и религиозные различия, — печально покачала головой Фрэнсис.
— Да, именно так. — Он тепло улыбнулся ей, пытаясь развеять ее грустные воспоминания. — Может быть, именно в Нью-Мексико, в этом противоречивом крае, место для вас и вашего доброго сердца.
Немного смутившись, она застегивала пуговицу на рукаве:
— Да, я начинаю думать, что мое будущее здесь. Хотя я далеко не святая.
— Но вы добрая, вы заботитесь о других, — сказал Чако, поднимаясь и глядя в сторону лошадей. — Ну как, вы достаточно отдохнули? Мы можем ехать дальше?
Фрэнсис последовала за ним. Так как солнце уже исчезало в перелеске, через который они пробирались, ветки отбрасывали тени. Но она все же никак не могла поверить в существование видений и ведьм.
— Вы верите в колдовство, о котором говорили вчера девушки? — спросила она.
Чако кивнул головой:
— Хотя и не все колдуньи плохие, апачи убеждены, что зло происходит от ненависти, гнева и зависти, которые съедают человека изнутри.
— Вы так говорите, будто сами столкнулись с чем-то подобным, — сказала она, но он ничего не ответил на это. — Узнали бы вы колдунью, если бы увидели ее?
— Может быть, да, а может, и нет. У нее ведь два лица. Одно — для дня, другое — для ночи. Понадобится время, чтобы распознать ее истинное лицо. Вот шаман-знахарь лучше бы это сделал, — объяснил он. — К этому он специально себя готовит — суметь заглянуть под внешний покров. Гойяхкла — именно такой шаман-знахарь.
Она нахмурилась:
— Но его действиями движет месть, он все еще намерен отомстить за свою семью. — Фрэнсис была убеждена, что человек, которым движет месть, не может быть хорошим.
— Он противостоит врагам его семьи и его народа, но у него нет конкретных врагов. И он знает, что за это в конце концов он дорого заплатит. — Чако говорил с какой-то долей фанатизма. — Пуля не сможет поразить его, но, возможно, он будет страдать от чего-то похуже, чем пуля.
Фрэнсис чувствовала себя немного подавленной, она хотела бы лучше узнать Чако. Она чувствовала, что ему доводилось на собственном опыте испытывать такое, чего она, конечно, никогда не видела. В нем как бы соединились, переплелись все разноликие, порой антагонистические культуры, представленные в Нью-Мексико. Однако, находясь в эпицентре влияния этих культур, он оставался самим собой. Он не был идеалистом, но он был, как она уже поняла, порядочным человеком.
Ее особенно трогало то, что он несколько раз повторил, что у нее доброе сердце. Он и сам должен обладать добротой, если видит ее в других.
Он отвязал лошадей и сказал:
— Теперь постараемся усадить вас в седло. — Он попытался помочь Фрэнсис взобраться на лошадь, но ей это не удалось даже тогда, когда она ухватилась за гриву лошади.
— Какая здоровенная лошадь, — ворчала она.
Он засмеялся и взял ее за талию. Она еще раз почувствовала тепло, исходившее от каждого его пальца. Фрэнсис отвлеклась, и ее нога выскользнула из стремени, а лошадь в это время сдвинулась с места. Фрэнсис упала назад прямо на Чако так, что он даже пошатнулся.
— Извините! — сказала она, очутившись в его объятиях лицом к лицу с ним.
Его улыбка исчезла, лицо стало серьезным. Он помог ей высвободить ногу из стремени. Она вся дрожала, ощущая его прикосновение, ее дыхание стало прерывистым. И в этот момент все, что разделяло их, было забыто, и мир вокруг них перестал существовать.
Удерживая ее в объятиях, он наклонил свою голову, приблизил губы к ее губам и сильно и жадно поцеловал ее. Своим ртом она поймала его язык. Обняв его за шею, она чувствовала, несмотря на его твердую грудь, как сильно бьется его сердце. Какое-то неопределенное чувство протеста она все еще ощущала. Но когда его рука проскользнула к ней под жакет и он еще сильнее прижал ее к себе, она полностью потеряла власть над собой.
Выгибая спину, она сильно прижималась к нему. Ее грудь была сжата, соски стали твердыми. Его рука соскользнула дальше, и он уже ласкал ее бедра. Вдруг она почувствовала, как в ее живот уперлось что-то твердое. Она ощутила, как страстно он желал ее. Внутри нее разлилось тепло, колени совсем ослабли. Чако что-то шептал ей и руками ласкал ее грудь, затем стал расстегивать блузку.
Когда Фрэнсис разгоряченным телом ощутила холодный воздух, она вдруг очнулась и пришла в ужас от того, что она делает.
— Хватит! — схватила она его за руку.
Они стояли, оба тяжело дыша. Она с трудом могла посмотреть ему в глаза. Она была шокирована не его, а своим поведением. Как могла она так низко пасть, и с мужчиной, который лишил жизни Нэйта?
В глазах Чако появилась осторожность, но она не могла справиться с его страстью.
— Ничего нет плохого в том, что двое хотят друг друга, Фрэнки.
Он назвал ее так, как называла ее Бэлл, что крайне не нравилось Фрэнсис.
— И это тогда, когда один из этих двоих убил мужа другого.
Он испугался ее слов и отступил назад:
— Я думал, вы уже поняли, что это был несчастный случай.
— Возможно, я и поняла, но ведь Нэйта этим не вернуть, не так ли? — В глазах Фрэнсис появились слезы, и ей стало стыдно от мысли, что в большей степени она заплакала из-за себя, а не из-за Нэйта, которого она практически не знала. Ложь Нэйта значительно уменьшила те чувства, которые она испытывала к нему, и даже сейчас она тосковала больше по тому, что наобещал ей Нэйт. — Нельзя не признать, что вы оказались на той улице не просто так, а потому, что собирались убить кого-то.
— Я был там, чтобы защитить одного человека!
— С револьвером.
Интонация Чако резко изменилась и стала холодной:
— На Западе оружие — неотъемлемая часть жизни человека.
— Это то, что предназначено для смерти!
— И для смерти, — повторил он. — И если вы не сможете смириться с этим, то вам лучше просто уехать отсюда опять на восток, где живут более цивилизованные люди.
От нежности, которую она почувствовала совсем недавно в Чако, не осталось и следа. Она исчезла так же быстро, как и ее мечта. Или, возможно, она видела то, что хотела видеть, так же как это было с Нэйтом. Да, вероятно, она опять приняла желаемое за действительное.
— Может быть, я и уеду отсюда, как только Бэлл выделит мне для этого нужную сумму, — сказала она сердито.
Только вот в чем проблема — Фрэнсис не знала, куда ей ехать. Похоже, что ее нигде не ждали.
Глава 9
— Почему?
— Мой отец-священник.
— Прообраз святого.
— Таково общее мнение, — проговорила она и быстро продолжала: — Но он был таким властным, и я не согласилась ни с одной из его теорий. Я думаю, что многое из церковных правил и отношений более вредны и пагубны для человека, нежели полезны. После моего разрыва со своим собственным отцом вряд ли я бы смогла поверить во что-то подобное.
— А с чем именно вы не были согласны?
— Ну, например, я не была согласна с чрезмерно строгим соблюдением каждого правила, хотя и ради самого себя же. Поставленный в такие жесткие рамки, человек вряд ли может испытывать радость или быть естественным, непринужденным в обыденной жизни. Я также не была согласна с отношением церкви к некоторым людям, например, к женщинам… или индейцам.
Чако кивнул:
— Вчера вы сказали, что правительство все время притесняет индейцев.
Как хорошо она знала об этом. Она часто вспоминала те отдельные эпизоды своего детства, которые оставили неизгладимый след в ее душе.
— Когда я была ребенком, мой отец был священником в резервационном лагере. Правительство переправило с запада индейцев, согнав их с насиженных мест. Отвратительная картина. А мой отец и другие миссионеры считали, что индейцы, не являющиеся христианами, заслуживают, чтобы с ними обращались не лучше, чем со скотом.
— К тому же они не были людьми с белым цветом кожи.
Она согласилась и продолжала:
— Многие считали, что от индейцев исходит только зло. Но я, даже будучи ребенком, знала, что это не так. Среди них были и хорошие и плохие, так же как и среди других людей. — Комок горьких воспоминаний застрял у нее в горле. — Я подружилась тогда с одной семьей. Обычно я играла с детьми этой семьи. И вдруг их забрали у матери и направили в миссионерскую школу, где они должны были усваивать новые «хорошие» правила, необходимые им для новой жизни. — Фрэнсис прочистила горло, где застрял комок горечи, она готова была вот-вот расплакаться, в очередной раз думая, что стало с ее маленькими друзьями. — Свою мать они никогда больше так и не увидели. Каждый день она в трауре сидела на одном и том же месте и в конце концов умерла. Я думаю, что она умерла от разбитого сердца.
Чако так пристально смотрел на нее, как будто пытался заглянуть в ее душу.
— У вас доброе сердце.
— Просто я человек.
— Но люди бывают разные, а некоторых вообще нельзя назвать людьми.
— Миссионерам полагалось быть добрыми, однако они навязывали индейцам то, чего тем вовсе не хотелось. Их совершенно не волновали чувства и переживания индейцев. Их даже не волновало то, что человек кончал жизнь самоубийством, чтобы его только не увезли с его родной земли. — Перед глазами Фрэнсис возник образ индейца, лежавшего в луже крови. — Для миссионеров самоубийство индейца значило только то, что на одного индейца стало меньше.
— Они были уверены, что имеют дело с врагами. Индейцы отстаивали ту землю, которую хотели отобрать у них белые, — добавил Чако.
Об этом она как-то не задумывалась.
— Но это же такая большая страна. Неужели люди не могут жить в мире?
— Смогли бы вы жить в мире с чирикахуа, которые крали бы у вас лошадей и резали скот, когда им это было надо?
Фрэнсис испугалась:
— Вы на что намекаете, что я считаю ваших родственников врагами?
Он отрицательно покачал головой и сказал:
— Просто так легко быть врагами. Люди не могут поделить землю, еду и воду, а потом они ищут разные предлоги, ссылаются на различия между ними, чтобы оправдать себя.
— Как расовые и религиозные различия, — печально покачала головой Фрэнсис.
— Да, именно так. — Он тепло улыбнулся ей, пытаясь развеять ее грустные воспоминания. — Может быть, именно в Нью-Мексико, в этом противоречивом крае, место для вас и вашего доброго сердца.
Немного смутившись, она застегивала пуговицу на рукаве:
— Да, я начинаю думать, что мое будущее здесь. Хотя я далеко не святая.
— Но вы добрая, вы заботитесь о других, — сказал Чако, поднимаясь и глядя в сторону лошадей. — Ну как, вы достаточно отдохнули? Мы можем ехать дальше?
Фрэнсис последовала за ним. Так как солнце уже исчезало в перелеске, через который они пробирались, ветки отбрасывали тени. Но она все же никак не могла поверить в существование видений и ведьм.
— Вы верите в колдовство, о котором говорили вчера девушки? — спросила она.
Чако кивнул головой:
— Хотя и не все колдуньи плохие, апачи убеждены, что зло происходит от ненависти, гнева и зависти, которые съедают человека изнутри.
— Вы так говорите, будто сами столкнулись с чем-то подобным, — сказала она, но он ничего не ответил на это. — Узнали бы вы колдунью, если бы увидели ее?
— Может быть, да, а может, и нет. У нее ведь два лица. Одно — для дня, другое — для ночи. Понадобится время, чтобы распознать ее истинное лицо. Вот шаман-знахарь лучше бы это сделал, — объяснил он. — К этому он специально себя готовит — суметь заглянуть под внешний покров. Гойяхкла — именно такой шаман-знахарь.
Она нахмурилась:
— Но его действиями движет месть, он все еще намерен отомстить за свою семью. — Фрэнсис была убеждена, что человек, которым движет месть, не может быть хорошим.
— Он противостоит врагам его семьи и его народа, но у него нет конкретных врагов. И он знает, что за это в конце концов он дорого заплатит. — Чако говорил с какой-то долей фанатизма. — Пуля не сможет поразить его, но, возможно, он будет страдать от чего-то похуже, чем пуля.
Фрэнсис чувствовала себя немного подавленной, она хотела бы лучше узнать Чако. Она чувствовала, что ему доводилось на собственном опыте испытывать такое, чего она, конечно, никогда не видела. В нем как бы соединились, переплелись все разноликие, порой антагонистические культуры, представленные в Нью-Мексико. Однако, находясь в эпицентре влияния этих культур, он оставался самим собой. Он не был идеалистом, но он был, как она уже поняла, порядочным человеком.
Ее особенно трогало то, что он несколько раз повторил, что у нее доброе сердце. Он и сам должен обладать добротой, если видит ее в других.
Он отвязал лошадей и сказал:
— Теперь постараемся усадить вас в седло. — Он попытался помочь Фрэнсис взобраться на лошадь, но ей это не удалось даже тогда, когда она ухватилась за гриву лошади.
— Какая здоровенная лошадь, — ворчала она.
Он засмеялся и взял ее за талию. Она еще раз почувствовала тепло, исходившее от каждого его пальца. Фрэнсис отвлеклась, и ее нога выскользнула из стремени, а лошадь в это время сдвинулась с места. Фрэнсис упала назад прямо на Чако так, что он даже пошатнулся.
— Извините! — сказала она, очутившись в его объятиях лицом к лицу с ним.
Его улыбка исчезла, лицо стало серьезным. Он помог ей высвободить ногу из стремени. Она вся дрожала, ощущая его прикосновение, ее дыхание стало прерывистым. И в этот момент все, что разделяло их, было забыто, и мир вокруг них перестал существовать.
Удерживая ее в объятиях, он наклонил свою голову, приблизил губы к ее губам и сильно и жадно поцеловал ее. Своим ртом она поймала его язык. Обняв его за шею, она чувствовала, несмотря на его твердую грудь, как сильно бьется его сердце. Какое-то неопределенное чувство протеста она все еще ощущала. Но когда его рука проскользнула к ней под жакет и он еще сильнее прижал ее к себе, она полностью потеряла власть над собой.
Выгибая спину, она сильно прижималась к нему. Ее грудь была сжата, соски стали твердыми. Его рука соскользнула дальше, и он уже ласкал ее бедра. Вдруг она почувствовала, как в ее живот уперлось что-то твердое. Она ощутила, как страстно он желал ее. Внутри нее разлилось тепло, колени совсем ослабли. Чако что-то шептал ей и руками ласкал ее грудь, затем стал расстегивать блузку.
Когда Фрэнсис разгоряченным телом ощутила холодный воздух, она вдруг очнулась и пришла в ужас от того, что она делает.
— Хватит! — схватила она его за руку.
Они стояли, оба тяжело дыша. Она с трудом могла посмотреть ему в глаза. Она была шокирована не его, а своим поведением. Как могла она так низко пасть, и с мужчиной, который лишил жизни Нэйта?
В глазах Чако появилась осторожность, но она не могла справиться с его страстью.
— Ничего нет плохого в том, что двое хотят друг друга, Фрэнки.
Он назвал ее так, как называла ее Бэлл, что крайне не нравилось Фрэнсис.
— И это тогда, когда один из этих двоих убил мужа другого.
Он испугался ее слов и отступил назад:
— Я думал, вы уже поняли, что это был несчастный случай.
— Возможно, я и поняла, но ведь Нэйта этим не вернуть, не так ли? — В глазах Фрэнсис появились слезы, и ей стало стыдно от мысли, что в большей степени она заплакала из-за себя, а не из-за Нэйта, которого она практически не знала. Ложь Нэйта значительно уменьшила те чувства, которые она испытывала к нему, и даже сейчас она тосковала больше по тому, что наобещал ей Нэйт. — Нельзя не признать, что вы оказались на той улице не просто так, а потому, что собирались убить кого-то.
— Я был там, чтобы защитить одного человека!
— С револьвером.
Интонация Чако резко изменилась и стала холодной:
— На Западе оружие — неотъемлемая часть жизни человека.
— Это то, что предназначено для смерти!
— И для смерти, — повторил он. — И если вы не сможете смириться с этим, то вам лучше просто уехать отсюда опять на восток, где живут более цивилизованные люди.
От нежности, которую она почувствовала совсем недавно в Чако, не осталось и следа. Она исчезла так же быстро, как и ее мечта. Или, возможно, она видела то, что хотела видеть, так же как это было с Нэйтом. Да, вероятно, она опять приняла желаемое за действительное.
— Может быть, я и уеду отсюда, как только Бэлл выделит мне для этого нужную сумму, — сказала она сердито.
Только вот в чем проблема — Фрэнсис не знала, куда ей ехать. Похоже, что ее нигде не ждали.
Глава 9
Когда они возвращались в Санта-Фе, у Чако было скверное настроение. Потеряв голову на какое-то время, Фрэнсис быстро справилась со своими чувствами, остановив его страстное желание, близости с ней. Она все еще обвиняла его в смерти мужа. И он понимал, что она была права, хотя, узнав о том, что Нэйт Ганнон обманом женился на ней, Чако потерял к нему уважение. По крайней мере у него, у Чако, честность была одной из главных черт. Ему претило выдавать себя за того, кем он не являлся на самом деле.
Он думал, что это его качество должно было что-то значить для такой женщины, как Фрэнсис. Так резко, как сейчас, он не менял свою жизнь с тех пор, как умерла его мать. Но, возможно, он и ошибся.
Чако определенно мог сказать, что Фрэнсис все еще нервничала из-за того, что случилось между ними. В то время как они ехали рядом, она не говорила с ним, а бормотала что-то себе под нос или разговаривала со своей лошадью.
Подъехав к «Блю Скай» и помогая ей слезть с лошади, он попытался задержать руку на ее талии. Но она посмотрела на него так холодно, как только может посмотреть строгая начальница на своего нерадивого подчиненного, и отступила назад. Ему ничего не оставалось, как только вдохнуть ее запах и полюбоваться ее блестящими золотистыми волосами, которые падали ей на плечи.
— Это ваша лошадь? — спросила она твердым решительным тоном. — Могу я ей иногда пользоваться, чтобы учиться?
— Конечно. Я позаимствовал лошадь у одного друга, она ему сейчас не нужна. Она будет здесь, в конюшне. — И он указал на здание, находившиеся позади «Блю Скай». Там Бэлл держала лошадей и экипаж.
— Прекрасно, может быть, я смогу каждый день тренироваться на ней.
Он тут же вспомнил, как прекрасно смотрелся ее кругленький зад в седле:
— Тогда вы в два счета сможете подготовиться к поездке в горы.
Это еще что, разве она осмелится провести с ним целый день!
Это ужасно, если она никогда не станет доступна для него. Нельзя было сказать, что его тяготение к ней ограничивалось лишь чисто физическим желанием. Пока они направлялись к двери «Блю Скай», он подумал, что ее сердце и душа были столь же прекрасны, как и ее лицо. Если бы он сказал ей всю правду о своем чувстве к ней, она, возможно, была бы просто возмущена. Никогда раньше он не привязывался к женщине так, как сейчас к Фрэнсис. С одной стороны, он хотел целовать ее, спать с ней, оберегать ее от опасности. С другой — уйти, убежать от нее.
Последнее было бы лучше для него.
Он совершил ошибку, попытавшись сблизиться с ней. Его связь с его же шефом быстро превращалась во что-то очень серьезное. По крайней мере для него, но не для нее.
Фрэнсис предполагала уехать из Санта-Фе. Чако подумал, а не помочь ли ей в этом. Чем скорее бы она ушла из его жизни, тем лучше. Тогда он не был бы похож на влюбленного дурака или собачку, лающую на луну. Он шел за Фрэнсис, обдумывая, как поступить, но вскоре забыл обо всем, услышав в коридоре скандал. Бэлл кричала на Эвандеру, припертую к стене, а Софи старалась прикрыть испугавшуюся молодую женщину.
— Глупая дура! — в ярости орала Бэлл на Эвандеру, которая всхлипывала. — Как же, черт побери, мы будем делать деньги, если ты отдаешь свой товар даром?
— Прекратите кричать на нее, — говорила Софи, — вы что, не видите, как вы испугали ее?
— Лучше отойди от нее, Софи, это совершенно не твое дело!
Фрэнсис вздрогнула, все происходящее действовало на нее угнетающе. Она уже хотела было раскрыть рот и вмешаться в этот конфликт, когда Чако взял ее за руку и так посмотрел на нее, что она поняла, что всякое вмешательство с ее стороны в данный момент нецелесообразно.
Бэлл была красной от ярости.
— Пожалуйста, сеньора Джэнкс, — умоляла ее Эвандера. — Извините меня. Я продам что-нибудь и возмещу вам все, что полагается.
— У тебя нет ничего такого, что стоило бы более двух долларов!
В бешенстве Бэлл схватила плевательницу с пола и швырнула ее что было сил в женщину. Плевательница сильно ударилась об стенку, так что даже отлетела штукатурка, а содержимое — окурки — разлетелось в разные стороны.
— Вы что, с ума сошли? — кричала Софи, смахивая со щеки какую-то дрянь, попавшую на нее. — Что с вами, Бэлл? Эвандера еще молода, она подумала, что влюбилась. Это не преступление.
Бэлл схватила ее за плечо:
— Черт побери! Черт вас всех побери! Я растянула связки на руке. И нет ей никаких оправданий. У меня здесь бизнес, а не бюро знакомств.
Эвандера, рыдая, произнесла:
— Я была так одинока. Я лишь хотела иметь близкого человека.
— Поэтому ты спишь с пастухом, у которого нет ни цента, во время работы, — говорила Бэлл, схватившись за плечо.
— Бедная девушка, — сочувственно произнесла Фрэнсис и вздохнула.
Хотя она и произнесла это чуть слышно, она тут же поймала разъяренный взгляд Бэлл, которая затем, повернувшись к Эвандере и Софи, сказала:
— Никогда более не совершай такой ошибки. Предупреждаю тебя. — И Бэлл удалилась, шелестя юбками.
Обняв Эвандеру, Софи проводила рыдающую молодую женщину к лестнице.
Фрэнсис заметила:
— Почему же Эвандера не может выйти замуж, если она этого хочет?
— Может быть, выйдет, — сказал Чако. — Я не думаю, что дело только в этом. Эвандера сама не знает, чего хочет. Она несчастна. — И скорее всего одинока, вот это он прекрасно понимал.
Они направились к Бэлл, которая ждала их у конторки у входа. Похоже, что она пыталась справиться со своим гневом. Тихим голосом она обратилась к Фрэнсис:
— Извини, что тебе пришлось стать свидетелем этой сцены, Фрэнки. Я обычно держу себя в руках и не позволяю себе так распускаться, но есть и другие причины, из-за которых я вышла из себя и потеряла над собой контроль.
— Это все из-за денег? — спросила Фрэнсис.
— Нет, дела в «мужском клубе» идут отменно. Это все из-за Луизы. Это из-за нее я теряю терпение. — Она постукивала пальцами по конторке. — Я понимаю, что мне не следовало бы вымещать свой гнев на ком-либо еще.
Фрэнсис внимательно слушала ее:
— С Луизой все в порядке?
— Думаю, что нет. — Бэлл пристально посмотрела на Чако. — Мне необходимо с кем-нибудь поговорить о ней.
Фрэнсис была готова выслушать ее. Чако сразу понял, что ему следует уйти — женщины хотели бы поговорить с глазу на глаз. И он сказал:
— Я пойду.
Бэлл опять посмотрела на Чако, прищурившись, словно она недолюбливала его.
Это заставило его задуматься. Мадам жила с коман-чи и могла кое-что знать об индейской магии, о колдовстве. У нее был свирепый темперамент. Однажды он слышал, будто она зарезала человека в Техасе, и сейчас он хотел бы узнать, правда ли это. Но, безусловно, Бэлл не была настолько злой и мстительной, чтобы быть оборотнем, даже если она и имела на него зуб за смерть Натана Ганнона. Однако она никогда не обмолвилась ни словом упрека в его адрес.
У Чако была причина подозревать любую женщину, которая могла бы желать ему зла. Он все время думал только о Фрэнсис, а ему следовало бы быть более бдительным.
Ее ужасало то, что, кажется, он становится все сильнее. Она не имела ни одного преимущества перед ним. Даже сказав о любви, ей не удалось получить его. Как же это могло случиться? В чем же был его секрет?
Она была в бешенстве.
Она должна была подыскать подходящую жертву. Для этой цели она нашла подвыпившего парня джика-рилла. Соблазнив его взглядами и словами, обещая переспать с ним, она затащила его за город.
— Давай! — приказала она ему, таща его за волосы к одеялу, которое расстелила на земле.
Он ругался и ворчал на языке апачи, не сомневаясь, что, применив мужскую силу, сможет с ней справиться. Но когда он занес над ней руку, она отшлепала его сильно по лицу.
— Варвар! — прошипела она на языке апачи. Она была довольна, увидев, что у него на щеке от ее острого когтя остался след крови.
Он удивился, затем рассердился. Отлично.
— Ну, давай, набрасывайся на меня! — презрительно усмехалась она.
Она сбросила одежду. Солнце уже зашло, но было достаточно светло, чтобы видеть все ее тело. Его гнев перешел в страстное желание обладать ею. Шатаясь, он подошел к ней и пихнул ее на землю. Сильно ударившись, она тем не менее быстро пришла в себя и опять надавала ему пощечин. Но еще до того, как он смог нанести ей ответный удар, ее рука залезла к нему в плавки и схватила его возбужденный пенис.
— Такой сильный, такой молодой! — проговорила она.
Он издал животный звук, раздвинул ее ноги и глубоко воткнул свой член, сильно прижав ее к земле. Она ликовала, выгибая свою спину, корчась в экстазе от его монотонных движений. Удерживая его мошонку одной рукой, другой она разорвала его рубашку на спине. Затем вонзила ногти обеих рук в его тело. Он закричал от сильной боли.
Она продолжала корчиться, гнев поднимался в ней. Она стала рычать, а ее конечности невообразимо задергались.
— Ведьма! — пробормотал он. — Я женатый человек.
Ее губы скривились в жуткой ухмылке:
— Женатый? Ну тогда мне надо пометить тебя. — Так, как суровый ревнивый апачи пометил бы свою неверную жену. Не дав ему возможности отпрянуть, она укусила своими острыми зубами его за нос.
Он завопил от боли, и его кровь потекла по ее лицу. Облизывая кровь, она изготовилась к новой атаке.
Он лежал на земле и стонал:
— Ведьма!
— А, теперь ты знаешь, кто я!
Она пробормотала свои заветные колдовские слова, свернувшись в клубок. Затем, высунув голову с торчащими вверх ушами, посмотрела на него.
У джикариллы от ужаса округлились глаза, он встал на ноги и побежал. Его истерика возбудила ее. Она обожала догонять жертву. Она погналась за ним. У него не было никакого шанса удрать от нее. Она как бы играла с ним, затем побежала скорее, чувствуя едкий запах страха, и сбила его с ног.
— Ай, ах!
Он скрючился, закрывая лицо от возможных ударов. На его лице был ужас, так как она подбиралась к его горлу.
Однако девушка была дома, слава Богу, и не собиралась убегать в горы со всеми своими пожитками.
Луиза лежала на кровати в своей неубранной мансарде. Везде валялись одежда, книги, одеяла, уздечки, седла.
— Фрэнсис! — вскочила Луиза, как только увидела посетительницу, и улыбнулась. — Что вы здесь делаете? Я так давно вас не видела, я соскучилась по вас.
— Я тоже по тебе соскучилась, — обняла она девушку, подумав, что с Луизой все в порядке, выглядела она прекрасно, как никогда. С трудом верилось в то, что сказала ее мать и что она подумала о дочери.
Затем Луиза обратила внимание на одежду Фрэнсис:
— Вы ездили верхом? — Фрэнсис кивнула головой. Луиза с горечью сказала: — Черт побери. Ведь это я хотела учить вас!
— Я помню, извини. У меня было заключено соглашение с одним человеком — услуга за услугу. — Она не хотела называть имя Чако. — Твоя мама сказала, что у тебя не все благополучно.
— Это она вас сюда послала? — спросила Луиза, и ее радость сменилась враждебностью.
— Я пришла по собственной инициативе. Я беспокоюсь о тебе.
— Я не сделала ничего дурного.
— А я так и не думаю. Ты никогда не была похожа на тех девушек, что сходят с ума по мужчинам. — В отличие от многих учениц в школе мисс Льюиллинн: они предпочитали похихикать, посплетничать о мальчишках, нежели учиться.
— Мама рассказала вам о Юзибио Виларде?
— О том, что вы развлекались с ним в конюшне?
Темные глаза Луизы вспыхнули:
— Мы лишь разговаривали с ним. Ей нечего беспокоиться. Я сломала бы об его голову столб, если бы он захотел дотронуться до меня!
— Тогда почему вы были в конюшне? — Бэлл не вдавалась в подробности, она лишь сказала Фрэнсис то, что ее страшно расстроило, когда она увидела их там. — Все выглядело так, будто вы пытались что-то делать украдкой.
— Ну, конечно же, нам пришлось прятаться, — говорила Луиза, подняв брови. — Мама хотела бы, чтобы я вообще не разговаривала с мужчинами. Она, конечно, боится, что я смогу с кем-нибудь убежать, как сделала это она в свое время, когда ей было лишь тринадцать лет.
— Бэлл убежала с твоим отцом, когда была моложе тебя?
Луиза отрицательно покачала головой.
— Мой отец был ее вторым мужем, — сказала Луиза, освобождая стул для Фрэнсис, для чего сбросила с него одежду. — Присядьте хотя бы, чувствуйте себя как дома. — Девушка опять плюхнулась на кровать. — Первый муж мамы был страшным человеком, он все время избивал ее. Она пыталась убегать, но он все время возвращал ее обратно. В конце концов она сошла с ума.
Фрэнсис удивленно переспросила:
— Бэлл? Душевнобольная?
— Всякий раз, когда она думает об этом сейчас, она опять начинает немного терять рассудок.
Фрэнсис не могла не вспомнить сцены, происшедшей в публичном доме, когда Софи спросила Бэлл, не сумасшедшая ли она. С трудом, но Фрэнсис все же поинтересовалась:
— А что же случилось с первым мужем твоей мамы?
— Его убили. Мама не знает, кто это сделал. Она справила поминки спустя год, но уже не в Техасе.
— Как странно. А где же она была, где она справляла поминки?
— В Луизиане. Но потом она опять вернулась в Техас. До того, как команчи захватили ее в плен, она прожила в Техасе несколько лет. Мой отец Рэд Найф предложил ей выйти за него замуж. Она говорила, что он был намного лучше, чем ее первый муж.
Какую необычную жизнь прожила Бэлл, думала Фрэнсис, наблюдая за Луизой, которая теребила ожерелье, одетое на ней, состоявшее из когтя на кожаном шнурке с кусочками натурального камня и малюсенькими перьями.
— Жаль, что мне не довелось увидеть, как выглядит лагерь индейцев, — сказала Луиза. — Ведь мама была вынуждена там жить, после того как Рэда Найфа убили. Отряд ополченцев — помощников шерифа — выслеживал команчи, воровавших лошадей.
— Лагерь индейцев оставил бы у тебя грустное воспоминание, — заметила Фрэнсис.
— Возможно, у меня все будет лучше в жизни, чем у мамы, — сказала Луиза. — Я не собираюсь делать то, что может омрачить мою жизнь в будущем. Мама всегда волнуется об этом, но совершенно напрасно.
— Ну, ты же понимаешь, почему твоя мама так волнуется, после всего того, что ей пришлось пережить. Она хочет, чтобы у тебя жизнь была совсем другой.
Луиза сжала губы:
— Я никогда не стану работать там, где работает мама… или позволять мужчине бить себя. Я лучше одену брюки и буду носить при себе револьвер, как Келэмити Джейн.
Несколько лет назад Фрэнсис читала в бостонских газетах об этой пользовавшейся дурной славой женщине.
— Не думаю, что тебе следует идти таким путем, — сказала Фрэнсис и подумала: как же должно быть плохо Луизе, что она в качестве образца для подражания выбрала женщину с такой дурной репутацией. — Я надеюсь, ты не позволишь, чтобы жизнь твоей матери послужила тебе образцом неприятия всех мужчин вокруг. Не все же мужчины грубые и дикие. Я верю, что ты сможешь найти такого человека, который действительно будет любить тебя и женится на тебе.
— Я все хорошо знаю, — оборвала ее Луиза. — Я и не говорю, что не люблю мужчин. Но я не хочу замуж, пока не стану постарше. И я не собираюсь с кем-либо переспать и потом забеременеть, поэтому я сначала выйду замуж.
Он думал, что это его качество должно было что-то значить для такой женщины, как Фрэнсис. Так резко, как сейчас, он не менял свою жизнь с тех пор, как умерла его мать. Но, возможно, он и ошибся.
Чако определенно мог сказать, что Фрэнсис все еще нервничала из-за того, что случилось между ними. В то время как они ехали рядом, она не говорила с ним, а бормотала что-то себе под нос или разговаривала со своей лошадью.
Подъехав к «Блю Скай» и помогая ей слезть с лошади, он попытался задержать руку на ее талии. Но она посмотрела на него так холодно, как только может посмотреть строгая начальница на своего нерадивого подчиненного, и отступила назад. Ему ничего не оставалось, как только вдохнуть ее запах и полюбоваться ее блестящими золотистыми волосами, которые падали ей на плечи.
— Это ваша лошадь? — спросила она твердым решительным тоном. — Могу я ей иногда пользоваться, чтобы учиться?
— Конечно. Я позаимствовал лошадь у одного друга, она ему сейчас не нужна. Она будет здесь, в конюшне. — И он указал на здание, находившиеся позади «Блю Скай». Там Бэлл держала лошадей и экипаж.
— Прекрасно, может быть, я смогу каждый день тренироваться на ней.
Он тут же вспомнил, как прекрасно смотрелся ее кругленький зад в седле:
— Тогда вы в два счета сможете подготовиться к поездке в горы.
Это еще что, разве она осмелится провести с ним целый день!
Это ужасно, если она никогда не станет доступна для него. Нельзя было сказать, что его тяготение к ней ограничивалось лишь чисто физическим желанием. Пока они направлялись к двери «Блю Скай», он подумал, что ее сердце и душа были столь же прекрасны, как и ее лицо. Если бы он сказал ей всю правду о своем чувстве к ней, она, возможно, была бы просто возмущена. Никогда раньше он не привязывался к женщине так, как сейчас к Фрэнсис. С одной стороны, он хотел целовать ее, спать с ней, оберегать ее от опасности. С другой — уйти, убежать от нее.
Последнее было бы лучше для него.
Он совершил ошибку, попытавшись сблизиться с ней. Его связь с его же шефом быстро превращалась во что-то очень серьезное. По крайней мере для него, но не для нее.
Фрэнсис предполагала уехать из Санта-Фе. Чако подумал, а не помочь ли ей в этом. Чем скорее бы она ушла из его жизни, тем лучше. Тогда он не был бы похож на влюбленного дурака или собачку, лающую на луну. Он шел за Фрэнсис, обдумывая, как поступить, но вскоре забыл обо всем, услышав в коридоре скандал. Бэлл кричала на Эвандеру, припертую к стене, а Софи старалась прикрыть испугавшуюся молодую женщину.
— Глупая дура! — в ярости орала Бэлл на Эвандеру, которая всхлипывала. — Как же, черт побери, мы будем делать деньги, если ты отдаешь свой товар даром?
— Прекратите кричать на нее, — говорила Софи, — вы что, не видите, как вы испугали ее?
— Лучше отойди от нее, Софи, это совершенно не твое дело!
Фрэнсис вздрогнула, все происходящее действовало на нее угнетающе. Она уже хотела было раскрыть рот и вмешаться в этот конфликт, когда Чако взял ее за руку и так посмотрел на нее, что она поняла, что всякое вмешательство с ее стороны в данный момент нецелесообразно.
Бэлл была красной от ярости.
— Пожалуйста, сеньора Джэнкс, — умоляла ее Эвандера. — Извините меня. Я продам что-нибудь и возмещу вам все, что полагается.
— У тебя нет ничего такого, что стоило бы более двух долларов!
В бешенстве Бэлл схватила плевательницу с пола и швырнула ее что было сил в женщину. Плевательница сильно ударилась об стенку, так что даже отлетела штукатурка, а содержимое — окурки — разлетелось в разные стороны.
— Вы что, с ума сошли? — кричала Софи, смахивая со щеки какую-то дрянь, попавшую на нее. — Что с вами, Бэлл? Эвандера еще молода, она подумала, что влюбилась. Это не преступление.
Бэлл схватила ее за плечо:
— Черт побери! Черт вас всех побери! Я растянула связки на руке. И нет ей никаких оправданий. У меня здесь бизнес, а не бюро знакомств.
Эвандера, рыдая, произнесла:
— Я была так одинока. Я лишь хотела иметь близкого человека.
— Поэтому ты спишь с пастухом, у которого нет ни цента, во время работы, — говорила Бэлл, схватившись за плечо.
— Бедная девушка, — сочувственно произнесла Фрэнсис и вздохнула.
Хотя она и произнесла это чуть слышно, она тут же поймала разъяренный взгляд Бэлл, которая затем, повернувшись к Эвандере и Софи, сказала:
— Никогда более не совершай такой ошибки. Предупреждаю тебя. — И Бэлл удалилась, шелестя юбками.
Обняв Эвандеру, Софи проводила рыдающую молодую женщину к лестнице.
Фрэнсис заметила:
— Почему же Эвандера не может выйти замуж, если она этого хочет?
— Может быть, выйдет, — сказал Чако. — Я не думаю, что дело только в этом. Эвандера сама не знает, чего хочет. Она несчастна. — И скорее всего одинока, вот это он прекрасно понимал.
Они направились к Бэлл, которая ждала их у конторки у входа. Похоже, что она пыталась справиться со своим гневом. Тихим голосом она обратилась к Фрэнсис:
— Извини, что тебе пришлось стать свидетелем этой сцены, Фрэнки. Я обычно держу себя в руках и не позволяю себе так распускаться, но есть и другие причины, из-за которых я вышла из себя и потеряла над собой контроль.
— Это все из-за денег? — спросила Фрэнсис.
— Нет, дела в «мужском клубе» идут отменно. Это все из-за Луизы. Это из-за нее я теряю терпение. — Она постукивала пальцами по конторке. — Я понимаю, что мне не следовало бы вымещать свой гнев на ком-либо еще.
Фрэнсис внимательно слушала ее:
— С Луизой все в порядке?
— Думаю, что нет. — Бэлл пристально посмотрела на Чако. — Мне необходимо с кем-нибудь поговорить о ней.
Фрэнсис была готова выслушать ее. Чако сразу понял, что ему следует уйти — женщины хотели бы поговорить с глазу на глаз. И он сказал:
— Я пойду.
Бэлл опять посмотрела на Чако, прищурившись, словно она недолюбливала его.
Это заставило его задуматься. Мадам жила с коман-чи и могла кое-что знать об индейской магии, о колдовстве. У нее был свирепый темперамент. Однажды он слышал, будто она зарезала человека в Техасе, и сейчас он хотел бы узнать, правда ли это. Но, безусловно, Бэлл не была настолько злой и мстительной, чтобы быть оборотнем, даже если она и имела на него зуб за смерть Натана Ганнона. Однако она никогда не обмолвилась ни словом упрека в его адрес.
У Чако была причина подозревать любую женщину, которая могла бы желать ему зла. Он все время думал только о Фрэнсис, а ему следовало бы быть более бдительным.
* * *
После того как она получила пулю, ее плечо сильно болело. Каждый день, просыпаясь утром и перед сном, она ругала своего врага. Как он смел причинить ей боль?Ее ужасало то, что, кажется, он становится все сильнее. Она не имела ни одного преимущества перед ним. Даже сказав о любви, ей не удалось получить его. Как же это могло случиться? В чем же был его секрет?
Она была в бешенстве.
Она должна была подыскать подходящую жертву. Для этой цели она нашла подвыпившего парня джика-рилла. Соблазнив его взглядами и словами, обещая переспать с ним, она затащила его за город.
— Давай! — приказала она ему, таща его за волосы к одеялу, которое расстелила на земле.
Он ругался и ворчал на языке апачи, не сомневаясь, что, применив мужскую силу, сможет с ней справиться. Но когда он занес над ней руку, она отшлепала его сильно по лицу.
— Варвар! — прошипела она на языке апачи. Она была довольна, увидев, что у него на щеке от ее острого когтя остался след крови.
Он удивился, затем рассердился. Отлично.
— Ну, давай, набрасывайся на меня! — презрительно усмехалась она.
Она сбросила одежду. Солнце уже зашло, но было достаточно светло, чтобы видеть все ее тело. Его гнев перешел в страстное желание обладать ею. Шатаясь, он подошел к ней и пихнул ее на землю. Сильно ударившись, она тем не менее быстро пришла в себя и опять надавала ему пощечин. Но еще до того, как он смог нанести ей ответный удар, ее рука залезла к нему в плавки и схватила его возбужденный пенис.
— Такой сильный, такой молодой! — проговорила она.
Он издал животный звук, раздвинул ее ноги и глубоко воткнул свой член, сильно прижав ее к земле. Она ликовала, выгибая свою спину, корчась в экстазе от его монотонных движений. Удерживая его мошонку одной рукой, другой она разорвала его рубашку на спине. Затем вонзила ногти обеих рук в его тело. Он закричал от сильной боли.
Она продолжала корчиться, гнев поднимался в ней. Она стала рычать, а ее конечности невообразимо задергались.
— Ведьма! — пробормотал он. — Я женатый человек.
Ее губы скривились в жуткой ухмылке:
— Женатый? Ну тогда мне надо пометить тебя. — Так, как суровый ревнивый апачи пометил бы свою неверную жену. Не дав ему возможности отпрянуть, она укусила своими острыми зубами его за нос.
Он завопил от боли, и его кровь потекла по ее лицу. Облизывая кровь, она изготовилась к новой атаке.
Он лежал на земле и стонал:
— Ведьма!
— А, теперь ты знаешь, кто я!
Она пробормотала свои заветные колдовские слова, свернувшись в клубок. Затем, высунув голову с торчащими вверх ушами, посмотрела на него.
У джикариллы от ужаса округлились глаза, он встал на ноги и побежал. Его истерика возбудила ее. Она обожала догонять жертву. Она погналась за ним. У него не было никакого шанса удрать от нее. Она как бы играла с ним, затем побежала скорее, чувствуя едкий запах страха, и сбила его с ног.
— Ай, ах!
Он скрючился, закрывая лицо от возможных ударов. На его лице был ужас, так как она подбиралась к его горлу.
* * *
Фрэнсис пошла проведать Луизу, даже не подумав переодеться во что-то другое и снять эту пыльную одежду, в которой она ездила на лошади. Фрэнсис беспокоилась за девушку так как Бэлл сказала, что Луиза могла уйти из дома после случившегося накануне.Однако девушка была дома, слава Богу, и не собиралась убегать в горы со всеми своими пожитками.
Луиза лежала на кровати в своей неубранной мансарде. Везде валялись одежда, книги, одеяла, уздечки, седла.
— Фрэнсис! — вскочила Луиза, как только увидела посетительницу, и улыбнулась. — Что вы здесь делаете? Я так давно вас не видела, я соскучилась по вас.
— Я тоже по тебе соскучилась, — обняла она девушку, подумав, что с Луизой все в порядке, выглядела она прекрасно, как никогда. С трудом верилось в то, что сказала ее мать и что она подумала о дочери.
Затем Луиза обратила внимание на одежду Фрэнсис:
— Вы ездили верхом? — Фрэнсис кивнула головой. Луиза с горечью сказала: — Черт побери. Ведь это я хотела учить вас!
— Я помню, извини. У меня было заключено соглашение с одним человеком — услуга за услугу. — Она не хотела называть имя Чако. — Твоя мама сказала, что у тебя не все благополучно.
— Это она вас сюда послала? — спросила Луиза, и ее радость сменилась враждебностью.
— Я пришла по собственной инициативе. Я беспокоюсь о тебе.
— Я не сделала ничего дурного.
— А я так и не думаю. Ты никогда не была похожа на тех девушек, что сходят с ума по мужчинам. — В отличие от многих учениц в школе мисс Льюиллинн: они предпочитали похихикать, посплетничать о мальчишках, нежели учиться.
— Мама рассказала вам о Юзибио Виларде?
— О том, что вы развлекались с ним в конюшне?
Темные глаза Луизы вспыхнули:
— Мы лишь разговаривали с ним. Ей нечего беспокоиться. Я сломала бы об его голову столб, если бы он захотел дотронуться до меня!
— Тогда почему вы были в конюшне? — Бэлл не вдавалась в подробности, она лишь сказала Фрэнсис то, что ее страшно расстроило, когда она увидела их там. — Все выглядело так, будто вы пытались что-то делать украдкой.
— Ну, конечно же, нам пришлось прятаться, — говорила Луиза, подняв брови. — Мама хотела бы, чтобы я вообще не разговаривала с мужчинами. Она, конечно, боится, что я смогу с кем-нибудь убежать, как сделала это она в свое время, когда ей было лишь тринадцать лет.
— Бэлл убежала с твоим отцом, когда была моложе тебя?
Луиза отрицательно покачала головой.
— Мой отец был ее вторым мужем, — сказала Луиза, освобождая стул для Фрэнсис, для чего сбросила с него одежду. — Присядьте хотя бы, чувствуйте себя как дома. — Девушка опять плюхнулась на кровать. — Первый муж мамы был страшным человеком, он все время избивал ее. Она пыталась убегать, но он все время возвращал ее обратно. В конце концов она сошла с ума.
Фрэнсис удивленно переспросила:
— Бэлл? Душевнобольная?
— Всякий раз, когда она думает об этом сейчас, она опять начинает немного терять рассудок.
Фрэнсис не могла не вспомнить сцены, происшедшей в публичном доме, когда Софи спросила Бэлл, не сумасшедшая ли она. С трудом, но Фрэнсис все же поинтересовалась:
— А что же случилось с первым мужем твоей мамы?
— Его убили. Мама не знает, кто это сделал. Она справила поминки спустя год, но уже не в Техасе.
— Как странно. А где же она была, где она справляла поминки?
— В Луизиане. Но потом она опять вернулась в Техас. До того, как команчи захватили ее в плен, она прожила в Техасе несколько лет. Мой отец Рэд Найф предложил ей выйти за него замуж. Она говорила, что он был намного лучше, чем ее первый муж.
Какую необычную жизнь прожила Бэлл, думала Фрэнсис, наблюдая за Луизой, которая теребила ожерелье, одетое на ней, состоявшее из когтя на кожаном шнурке с кусочками натурального камня и малюсенькими перьями.
— Жаль, что мне не довелось увидеть, как выглядит лагерь индейцев, — сказала Луиза. — Ведь мама была вынуждена там жить, после того как Рэда Найфа убили. Отряд ополченцев — помощников шерифа — выслеживал команчи, воровавших лошадей.
— Лагерь индейцев оставил бы у тебя грустное воспоминание, — заметила Фрэнсис.
— Возможно, у меня все будет лучше в жизни, чем у мамы, — сказала Луиза. — Я не собираюсь делать то, что может омрачить мою жизнь в будущем. Мама всегда волнуется об этом, но совершенно напрасно.
— Ну, ты же понимаешь, почему твоя мама так волнуется, после всего того, что ей пришлось пережить. Она хочет, чтобы у тебя жизнь была совсем другой.
Луиза сжала губы:
— Я никогда не стану работать там, где работает мама… или позволять мужчине бить себя. Я лучше одену брюки и буду носить при себе револьвер, как Келэмити Джейн.
Несколько лет назад Фрэнсис читала в бостонских газетах об этой пользовавшейся дурной славой женщине.
— Не думаю, что тебе следует идти таким путем, — сказала Фрэнсис и подумала: как же должно быть плохо Луизе, что она в качестве образца для подражания выбрала женщину с такой дурной репутацией. — Я надеюсь, ты не позволишь, чтобы жизнь твоей матери послужила тебе образцом неприятия всех мужчин вокруг. Не все же мужчины грубые и дикие. Я верю, что ты сможешь найти такого человека, который действительно будет любить тебя и женится на тебе.
— Я все хорошо знаю, — оборвала ее Луиза. — Я и не говорю, что не люблю мужчин. Но я не хочу замуж, пока не стану постарше. И я не собираюсь с кем-либо переспать и потом забеременеть, поэтому я сначала выйду замуж.