Страница:
— В полдень я собирался уже быть в Треизо, — сказал Мильтон. — Я обещал Лео.
Шериф махнул рукой.
— Ну, так вернешься позже, какая тебе разница? А какая разница Лео? Перекличек у нас не бывает, в этом тоже преимущество партизанской жизни. Иначе мы бы ничем не отличались от королевской армии, а уж это, извини, не дай бог. — И добавил: — У нас счет на пяди идет, зачем тебе миллиметровая точность?
— Я на пяди не меряю...
— Значит, и ты теперь равняешься на окаянную армию?
— Армией я сыт по горло, но это не значит, что я должен опаздывать.
— Тогда приходи к Джорджо в другой раз.
— Мне нужно поговорить с ним как можно скорее.
— А почему такая спешка? Что за важную новость ты ему собираешься сообщить? Может, у него умерла мать?
Мильтон повернулся к двери, и Шериф спросил:
— А сейчас-то ты куда?
— Я на минутку, посмотрю, как там туман.
Внизу, в лощине, туман шевелился, будто его медленно месили гигантскими лопатами. За какие-нибудь пять минут в глубине открылись скважины и разрывы, в которых проступили небольшие участки земли. Земля показалась Мильтону далекой-далекой, черной, словно задохнувшейся. Гребни холмов и небо по-прежнему были плотно затянуты, но еще полчаса — и просветы забрезжут и наверху. Какие -то птицы пробовали голоса.
Он просунул голову в дверь. Шериф, похоже, снова заснул.
— Шериф, ты ничего не слышал по дороге?
— Ничего, — с готовностью ответил тот, не поднимая лежащей на руках головы.
— Я имею в виду среднюю дорогу.
— Да нет, ничего.
— Совсем?
— Говорят тебе, ничего! — Шериф злобно вскинул голову, но с голосом все-таки совладал. — В первый раз вижу тебя таким дотошным. И уж если тебе нужна точность, скажу, что мы слышали, как пролетела птица. Верно, потеряла гнездо и пыталась найти его в тумане. Все. А теперь дай мне поспать.
На улице накрапывал дождик.
6
7
Шериф махнул рукой.
— Ну, так вернешься позже, какая тебе разница? А какая разница Лео? Перекличек у нас не бывает, в этом тоже преимущество партизанской жизни. Иначе мы бы ничем не отличались от королевской армии, а уж это, извини, не дай бог. — И добавил: — У нас счет на пяди идет, зачем тебе миллиметровая точность?
— Я на пяди не меряю...
— Значит, и ты теперь равняешься на окаянную армию?
— Армией я сыт по горло, но это не значит, что я должен опаздывать.
— Тогда приходи к Джорджо в другой раз.
— Мне нужно поговорить с ним как можно скорее.
— А почему такая спешка? Что за важную новость ты ему собираешься сообщить? Может, у него умерла мать?
Мильтон повернулся к двери, и Шериф спросил:
— А сейчас-то ты куда?
— Я на минутку, посмотрю, как там туман.
Внизу, в лощине, туман шевелился, будто его медленно месили гигантскими лопатами. За какие-нибудь пять минут в глубине открылись скважины и разрывы, в которых проступили небольшие участки земли. Земля показалась Мильтону далекой-далекой, черной, словно задохнувшейся. Гребни холмов и небо по-прежнему были плотно затянуты, но еще полчаса — и просветы забрезжут и наверху. Какие -то птицы пробовали голоса.
Он просунул голову в дверь. Шериф, похоже, снова заснул.
— Шериф, ты ничего не слышал по дороге?
— Ничего, — с готовностью ответил тот, не поднимая лежащей на руках головы.
— Я имею в виду среднюю дорогу.
— Да нет, ничего.
— Совсем?
— Говорят тебе, ничего! — Шериф злобно вскинул голову, но с голосом все-таки совладал. — В первый раз вижу тебя таким дотошным. И уж если тебе нужна точность, скажу, что мы слышали, как пролетела птица. Верно, потеряла гнездо и пыталась найти его в тумане. Все. А теперь дай мне поспать.
На улице накрапывал дождик.
6
Предупредив, что ждет в остерии, он просил с десяток товарищей прислать к нему Джорджо, как только тот появится. Но около половины одиннадцатого вышел из остерии и минут тридцать ходил взад-вперед вдоль околицы, нетерпеливо вглядываясь в окрестную пустыню — не идет ли Джорджо? Туман понемногу рассеивался, дождик закапал чаще, но пока еще не особенно действовал на нервы.
На задах, в одном из проулков на секунду показался Фрэнк. Он тоже был из Альбы, земляк и в придачу из того же теста, что Мильтон и Джорджо. Он скользнул прочь, как будто не заметил Мильтона, но через миг, спохватившись, вернулся. Он весь дрожал, и лицо у него было детски растерянным и, как никогда, бледным, меловым.
— Джорджо взяли, — тихо сказал Мильтон.
— Мильтон! — закричал Фрэнк, бросаясь к нему. — Мильтон! — повторил он, тормозя каблуками на щербатой мостовой.
— Это правда, Фрэнк, что Джорджо взяли?
— Кто тебе сказал?
— Никто. Чутье сработало. Как об этом узнали?
— От одного крестьянина, — запинаясь, ответил Фрэнк, — от одного крестьянина снизу. Он видел, как пленного Джорджо везли на телеге, и пришел сказать об этом. Бежим в штаб. — И Фрэнк бросился было бежать.
— Нет, только не беги, — взмолился Мильтон. Ноги едва держали его.
Фрэнк послушно пошел рядом.
— Да, это ужасно. Меня точно обухом по голове ударили.
Они медленно, будто нехотя, через силу, тащились к штабу.
— Ведь он накрылся, да? — еле слышно сказал Фрэнк. — Его схватили, а он с оружием и в форме. Ну что ты молчишь, Мильтон?!
Мильтон не ответил, и Фрэнк продолжал:
— Накрылся. Страшно подумать, что будет с его матерью. Его накрыли в тумане. Было бы странно, если бы при таком тумане, как сегодня утром, ничего не случилось. Но это начинаешь понимать уже потом. Бедный Джорджо. Крестьянин видел, как его везли на телеге, связанного.
— Он уверен, что это был Джорджо?
— Говорит, что знал его. Да и, кроме Джорджо, все на месте.
Из деревни спускался какой-то человек. Он выбрал путь напрямки и съезжал по осклизлому склону, хватаясь за высокую траву.
— Это он и есть! — сказал Фрэнк и свистнул ему, щелкнув пальцами.
Крестьянин с неохотой остановился и поднялся на дорогу. Лет сорока, почти альбинос, он был по грудь заляпан грязью.
— Расскажи про Джорджо, — потребовал Мильтон.
— Я уже все сказал вашим начальникам.
— А теперь мне расскажи. Как ты мог его увидеть? А туман?
— У нас внизу он был не такой злой, как здесь. Да и к тому времени уже почти прошел.
— К которому часу?
— К одиннадцати. Было чуть меньше одиннадцати, когда я увидал колонну из Альбы и вашего связанного товарища на возу.
— Она взяли его с собой, как трофей, — сказал Фрэнк.
— Я случайно их увидел, — продолжал крестьянин. — Пошел нарубить тростнику и вдруг вижу их на дороге внизу. Я случайно их увидел, я их не слышал: они спускались тихо, как змеи.
— Ты уверен, что это был Джорджо? — спросил Мильтон.
— Я его хорошо знаю в лицо. Он не раз приходил поесть и переночевать к моему соседу.
— Где ты живешь?
— Сразу над Мабукским мостом. Мой дом... Но Мильтон оборвал его:
— Надо было бежать в отряд Чиччо, это ведь близко, у подножия холма.
— То же самое ему уже сказал Паскаль, — вздохнул Фрэнк.
— Ну а ты слышал, что я ответил вашему командиру, — огрызнулся крестьянин. — Я ведь не баба, сам небось в армии был. Я себе сразу сказал, что из ваших один только Чиччо может их остановить, и скорее к нему. Я тоже своей шкурой рисковал: которые в хвосте были, могли меня заметить, когда я бежал, и подстрелить, как зайца. Прибегаю я в отряд Чиччо, а там никого, только повар да часовой. Я их все одно предупредил, и они пулей помчались. Я думал, они остальных ищут, засаду хотят сообразить, что-то сделать, а они-то, оказывается, в лесок дунули, чтобы схорониться. Когда колонна прошла и уже далеко была на дороге к Альбе, они вернулись и говорят мне: «Что мы вдвоем сделать-то могли?»
Фрэнк сказал:
— Паскаль грозится, что сегодня же пошлет людей к Чиччо — забрать у него один из двух пулеметов. Одного пулемета больше чем достаточно для этой кучи...
— Если можно, я пойду, — сказал крестьянин. — Мне нельзя задерживаться, жена будет волноваться, а она беременная.
— Это точно был Джорджо из Манго? — не отпускал его Мильтон.
— Он самый. Я его узнал, хоть у него лицо все в крови было.
— Его ранили?
— Били.
— А... как он сидел на возу?
— Вот так, — сказал крестьянин, изображая позу Джорджо.
Его посадили на передний край телеги и привязали к брусу, укрепленному на решетчатом борту, и Джорджо сидел прямой как палка, а ноги у него свисали, болтаясь под стать хвостам впряженных в телегу волов.
— Они взяли его с собой как трофей, — повторил Фрэнк. — Представляешь, что будет, когда его привезут в Альбу? Представляешь, каково сегодня будет девушкам?
— При чем тут девушки! — взорвался взбешенный Мильтон. — Оставь их в покое. Ты, я вижу, тоже из тех, кто обольщается.
— Я? Позволь, чем же я обольщаюсь?
— Разве ты не понимаешь, что это повелось с незапамятных времен: мы привыкли подыхать, а девушки — видеть, как мы подыхаем?
— Мне еще нельзя уйти? — напомнил о себе крестьянин.
— Минутку. А что делал Джорджо?
— А что вы хотите, чтоб он делал? Смотрел прямо перед собой.
— Солдаты продолжали его бить?
— Нет, больше не били, — ответил крестьянин. — Видать, они его отделали, когда взяли, Но по дороге уже не трогали. Боялись, поди, что вы можете в любую минуту ударить по ним не с одного холма, так с другого. Я же сказал, что они спускались бесшумно, как змеи. Вот они и не трогали его больше. Но, может, когда вышли из опасного района, опять на него набросились, зло на нем сорвать. А теперь можно я пойду?
Мильтон уже мчался к штабу. Фрэнк, не ожидавший такой стремительности, бросился за ним.
— Говорил «не беги», а сам бежишь.
Вход в штаб загородила добрая половина отряда. Мильтон вклинился в это скопище плеч, прокладывая дорогу для себя и для Фрэнка, теперь уже ни на шаг не отстававшего от него. В штабе тоже было полно людей: они плотной стеной обступили Паскаля, сжимавшего в руке телефонную трубку. Мильтон протиснулся через эту толпу и оказался в первом ряду, локоть к локтю с Шерифом, бледным как смерть, Паскаль ждал связи. Фрэнк тихо сказал:
— Бьюсь об заклад, во всей дивизии нет ни одного завалящего пленного.
— По мне, дело пахнет венком из белых роз, помяните мое слово, — подхватил кто -то.
Дали штаб дивизии. Трубку взял старший адъютант Пэн. Он сразу сказал, что пленных у него сейчас нет. Попросил Паскаля описать Джордже и, кажется, вспомнил его. Но пленных у Пэна не было. Пусть Паскаль поспрашивает в отрядах. Верно, по правилам все пленные должны немедленно передаваться нижестоящими штабами штабу дивизии, но для очистки совести пусть Паскаль позвонит Лео, Моргану и Диасу.
— У Лео нет, — сказал Паскаль в трубку. — Тут у меня один из его людей, он мне показывает, что у них в Треизо нет пленных. Попробую позвонить Моргану и Диасу. Во всяком случае, Пэн, если у тебя появится пленный, не пускайте его в расход, а сразу, тепленького, в машину — и ко мне.
— Скорей звони Моргану, — сказал Мильтон, едва Паскаль повесил трубку.
— Я позвоню Диасу, — ответил Паскаль сухо. Мильтон покосился на своего соседа. Теперь Шериф был серого цвета. Но, как думал Мильтон, не из -за того, что случилось с Джордже: задним числом Шериф испугался, что в тумане скрывались сотни врагов, а он, не видя их, вышагивал перед ними, как на параде, и был спокоен и самоуверен, усыпленный шумом крыльев заблудившейся птицы.
— Бедный Джордже, — буркнул Шериф. — Последняя ночь у человека, и такая паскудная. Не позавидуешь. Наверно, никак не переварит те орехи.
— Может, для него уже все кончилось, — предположил кто-то у Мильтона за спиной.
Зазвонил телефон.
— Тихо! — приказал Паскаль.
Это был Диас — легок на помине. Нет, пленных у него не было.
— Мои орлы вот уже месяц как без добычи.
Он отлично помнит светловолосого Джордже, ему жаль его, но что поделаешь, если нет ни одного пленного.
Партизан с эспаньолкой — Мильтон видел его впервые — спросил, куда в Альбе водят на расстрел.
Ему ответил Фрэнк:
— Когда как. Чаще всего ставят к кладбищенской стенке. Но бывает — возле железнодорожной насыпи или где-нибудь на бульварном кольце.
— Лучше не знать этих мест, — сказал партизан с эспаньолкой.
И снова послышалось:
— По мне, заказывай белые розы. На проводе уже был Морган.
— Founded boys 49. Нет у меня ни черта. Кто такой этот Джорджо? Видишь, как оно нескладно получается, сержантский потрох! Три дня назад был у меня один пленный, да пришлось в дивизию отправить. С виду замухрышка был, мокрый цыпленок, а на деле комик — высший класс. Никто не ожидал. Мы до вечера животы надрывали в тот день, когда он у нас был. Паскаль, видел бы ты, как он изображал Тотб и Макарио 50. Или джазиста-ударника — без палочек, без барабана, без тарелок. Я отправил его в дивизию и советовал не пускать в расход, но они его хлопнули ночью. Сержантский потрох, видишь, как оно нескладно получается! Кто такой этот Джорджо?
— Красивый парень, блондин, — ответил Паскаль. — Если возьмешь пленного, не пускай в расход, Морган, и в дивизию не вздумай отправлять. Я уже договорился с Пэном. Сажай в машину — и, тепленького, ко мне.
Паскаль повесил трубку и тут увидел, что Мильтон проталкивается к выходу.
— Ты куда?
— Обратно в Треизо, — ответил тот, полуобернувшись.
— Оставайся обедать с нами. Ну, придешь ты в Треизо, а что дальше?
— В Треизо скорее узнаешь.
— Что узнаешь?
Но Мильтон уже был на пороге. Правда, на улице ему снова пришлось продираться через толпу. Люди плотным кольцом обступили Кобру, который аккуратно закатал рукава до мощных бицепсов и теперь наклонялся над воображаемым тазом.
— Глядите, — говорил он, — глядите все, что я сделаю, если они убьют Джорджо. Моего друга, моего товарища, моего брата Джорджо. Глядите. Первый, кто мне попадется... Я вымою руки в его крови. Вот так. — И он склонялся над тазом -невидимкой, опускал в него руки и — жуткое зрелище! — тер их старательно, мягкими движениями. Мильтон ушел оттуда и остановился только у арки при въезде в деревню. И долго смотрел в сторону Беневелло и Роддино. Туман всюду поднялся выше, внизу от него осталось только несколько кусочков лейкопластыря, налепленных на черное чело холмов. Несмотря на мелкий, монотонный дождь, видимость была хорошая. Мильтон повернул голову в другую сторону — в сторону Альбы. Небо над городом было темнее, чем в других местах, густо-лиловое — верный признак более сильного дождя. Там лило как из ведра — на пленного Джорджо, может быть уже на труп Джорджо, лило, навеки смывая правду о Фульвии. «Теперь мне уже никогда не узнать правды. Так я и умру, ничего не узнав».
Он услышал, как кто -то бежит сзади, прямо на него. Он заторопился, но поздно: его догнал Фрэнк.
— Куда ты? — запыхавшись, спросил Фрэнк. — Смыться решил? Нет, ты меня одного не бросишь. Сегодня как пить дать примчится старик Клеричи и спросит, не удастся ли нам обменять Джорджо. Если ты смоешься, мне одному его встречать, разговаривать с ним, а я не могу. Так уже было, я разговаривал с братьями Тома, и с меня хватит, я не хочу объясняться с отцом Джорджо с глазу на глаз. Ну, пожалуйста, останься.
Мильтон показал в сторону Беневелло и Роддино.
— Я иду туда. Если появится отец Джорджо и про меня тоже спросит...
— Еще как спросит!
— Скажешь, что я ищу, на кого обменять Джорджо.
— Правда, я могу ему это сказать?
— Можешь поклясться, что это так.
— А где ты будешь искать?
Дождь падал редкими каплями, плоскими, как монеты.
— Я иду к Омбре.
— Ты идешь к красным?
— Что делать, если у нас, голубых, нет пленных...
— Ну, допустим, у красных есть. Все разно они тебе никогда не дадут.
— А я... я возьму у них в долг.
— А они и в долг не дадут. Мы ведь в контрах, у них зуб на нас. Мы получаем грузы с неба, а они — нет, да и комиссары не дремлют...
— С Омбре мы друзья, — сказал Мильтон. — Больше, чем друзья. Ты знаешь. Я попрошу его сделать это для меня.
Фрэнк покачал головой.
— Предположим, у них есть пленный и они тебе его дают... Только нет у них никого, потому что у них в руках пленный не успевает стать пленным... но предположим, он у них есть, и они тебе его дают, а что дальше? Ты приведешь его сюда?
— Нет, нет, — сказал Мильтон, ломая пальцы, — Я потеряю тогда слишком много времени. Я пошлю вперед первого священника, какого найду, он укажет место недалеко от Альбы, на холме, и там я без лишних формальностей получу Джордже в обмен на пленного. В крайнем случае попрошу двух человек у Ника — для охраны.
Дождь разбивался об их головы и мочил одежду, но они поняли, что он усиливается, лишь по сухому треску листьев на придорожных деревьях.
— Хоть дождь пережди, видишь, как полил, — уговаривал Фрэнк.
— Мы теряем время, — сказал Мильтон и на прямых ногах съехал по склону на неширокую нижнюю дорогу. Его каблуки оставляли на косогоре длинные, глубокие порезы.
— Мильтон! — позвал Фрэнк. — Я уверен, ты вернешься ни с чем. Но если ты достанешь кого-нибудь и пойдешь менять на Джордже, смотри в оба, когда будешь на холме над нашей Альбой. Остерегайся подвохов, не попадись на удочку. Понял? Ты ведь знаешь, чем оборачиваются иногда такие обмены. Адскими ловушками.
На задах, в одном из проулков на секунду показался Фрэнк. Он тоже был из Альбы, земляк и в придачу из того же теста, что Мильтон и Джорджо. Он скользнул прочь, как будто не заметил Мильтона, но через миг, спохватившись, вернулся. Он весь дрожал, и лицо у него было детски растерянным и, как никогда, бледным, меловым.
— Джорджо взяли, — тихо сказал Мильтон.
— Мильтон! — закричал Фрэнк, бросаясь к нему. — Мильтон! — повторил он, тормозя каблуками на щербатой мостовой.
— Это правда, Фрэнк, что Джорджо взяли?
— Кто тебе сказал?
— Никто. Чутье сработало. Как об этом узнали?
— От одного крестьянина, — запинаясь, ответил Фрэнк, — от одного крестьянина снизу. Он видел, как пленного Джорджо везли на телеге, и пришел сказать об этом. Бежим в штаб. — И Фрэнк бросился было бежать.
— Нет, только не беги, — взмолился Мильтон. Ноги едва держали его.
Фрэнк послушно пошел рядом.
— Да, это ужасно. Меня точно обухом по голове ударили.
Они медленно, будто нехотя, через силу, тащились к штабу.
— Ведь он накрылся, да? — еле слышно сказал Фрэнк. — Его схватили, а он с оружием и в форме. Ну что ты молчишь, Мильтон?!
Мильтон не ответил, и Фрэнк продолжал:
— Накрылся. Страшно подумать, что будет с его матерью. Его накрыли в тумане. Было бы странно, если бы при таком тумане, как сегодня утром, ничего не случилось. Но это начинаешь понимать уже потом. Бедный Джорджо. Крестьянин видел, как его везли на телеге, связанного.
— Он уверен, что это был Джорджо?
— Говорит, что знал его. Да и, кроме Джорджо, все на месте.
Из деревни спускался какой-то человек. Он выбрал путь напрямки и съезжал по осклизлому склону, хватаясь за высокую траву.
— Это он и есть! — сказал Фрэнк и свистнул ему, щелкнув пальцами.
Крестьянин с неохотой остановился и поднялся на дорогу. Лет сорока, почти альбинос, он был по грудь заляпан грязью.
— Расскажи про Джорджо, — потребовал Мильтон.
— Я уже все сказал вашим начальникам.
— А теперь мне расскажи. Как ты мог его увидеть? А туман?
— У нас внизу он был не такой злой, как здесь. Да и к тому времени уже почти прошел.
— К которому часу?
— К одиннадцати. Было чуть меньше одиннадцати, когда я увидал колонну из Альбы и вашего связанного товарища на возу.
— Она взяли его с собой, как трофей, — сказал Фрэнк.
— Я случайно их увидел, — продолжал крестьянин. — Пошел нарубить тростнику и вдруг вижу их на дороге внизу. Я случайно их увидел, я их не слышал: они спускались тихо, как змеи.
— Ты уверен, что это был Джорджо? — спросил Мильтон.
— Я его хорошо знаю в лицо. Он не раз приходил поесть и переночевать к моему соседу.
— Где ты живешь?
— Сразу над Мабукским мостом. Мой дом... Но Мильтон оборвал его:
— Надо было бежать в отряд Чиччо, это ведь близко, у подножия холма.
— То же самое ему уже сказал Паскаль, — вздохнул Фрэнк.
— Ну а ты слышал, что я ответил вашему командиру, — огрызнулся крестьянин. — Я ведь не баба, сам небось в армии был. Я себе сразу сказал, что из ваших один только Чиччо может их остановить, и скорее к нему. Я тоже своей шкурой рисковал: которые в хвосте были, могли меня заметить, когда я бежал, и подстрелить, как зайца. Прибегаю я в отряд Чиччо, а там никого, только повар да часовой. Я их все одно предупредил, и они пулей помчались. Я думал, они остальных ищут, засаду хотят сообразить, что-то сделать, а они-то, оказывается, в лесок дунули, чтобы схорониться. Когда колонна прошла и уже далеко была на дороге к Альбе, они вернулись и говорят мне: «Что мы вдвоем сделать-то могли?»
Фрэнк сказал:
— Паскаль грозится, что сегодня же пошлет людей к Чиччо — забрать у него один из двух пулеметов. Одного пулемета больше чем достаточно для этой кучи...
— Если можно, я пойду, — сказал крестьянин. — Мне нельзя задерживаться, жена будет волноваться, а она беременная.
— Это точно был Джорджо из Манго? — не отпускал его Мильтон.
— Он самый. Я его узнал, хоть у него лицо все в крови было.
— Его ранили?
— Били.
— А... как он сидел на возу?
— Вот так, — сказал крестьянин, изображая позу Джорджо.
Его посадили на передний край телеги и привязали к брусу, укрепленному на решетчатом борту, и Джорджо сидел прямой как палка, а ноги у него свисали, болтаясь под стать хвостам впряженных в телегу волов.
— Они взяли его с собой как трофей, — повторил Фрэнк. — Представляешь, что будет, когда его привезут в Альбу? Представляешь, каково сегодня будет девушкам?
— При чем тут девушки! — взорвался взбешенный Мильтон. — Оставь их в покое. Ты, я вижу, тоже из тех, кто обольщается.
— Я? Позволь, чем же я обольщаюсь?
— Разве ты не понимаешь, что это повелось с незапамятных времен: мы привыкли подыхать, а девушки — видеть, как мы подыхаем?
— Мне еще нельзя уйти? — напомнил о себе крестьянин.
— Минутку. А что делал Джорджо?
— А что вы хотите, чтоб он делал? Смотрел прямо перед собой.
— Солдаты продолжали его бить?
— Нет, больше не били, — ответил крестьянин. — Видать, они его отделали, когда взяли, Но по дороге уже не трогали. Боялись, поди, что вы можете в любую минуту ударить по ним не с одного холма, так с другого. Я же сказал, что они спускались бесшумно, как змеи. Вот они и не трогали его больше. Но, может, когда вышли из опасного района, опять на него набросились, зло на нем сорвать. А теперь можно я пойду?
Мильтон уже мчался к штабу. Фрэнк, не ожидавший такой стремительности, бросился за ним.
— Говорил «не беги», а сам бежишь.
Вход в штаб загородила добрая половина отряда. Мильтон вклинился в это скопище плеч, прокладывая дорогу для себя и для Фрэнка, теперь уже ни на шаг не отстававшего от него. В штабе тоже было полно людей: они плотной стеной обступили Паскаля, сжимавшего в руке телефонную трубку. Мильтон протиснулся через эту толпу и оказался в первом ряду, локоть к локтю с Шерифом, бледным как смерть, Паскаль ждал связи. Фрэнк тихо сказал:
— Бьюсь об заклад, во всей дивизии нет ни одного завалящего пленного.
— По мне, дело пахнет венком из белых роз, помяните мое слово, — подхватил кто -то.
Дали штаб дивизии. Трубку взял старший адъютант Пэн. Он сразу сказал, что пленных у него сейчас нет. Попросил Паскаля описать Джордже и, кажется, вспомнил его. Но пленных у Пэна не было. Пусть Паскаль поспрашивает в отрядах. Верно, по правилам все пленные должны немедленно передаваться нижестоящими штабами штабу дивизии, но для очистки совести пусть Паскаль позвонит Лео, Моргану и Диасу.
— У Лео нет, — сказал Паскаль в трубку. — Тут у меня один из его людей, он мне показывает, что у них в Треизо нет пленных. Попробую позвонить Моргану и Диасу. Во всяком случае, Пэн, если у тебя появится пленный, не пускайте его в расход, а сразу, тепленького, в машину — и ко мне.
— Скорей звони Моргану, — сказал Мильтон, едва Паскаль повесил трубку.
— Я позвоню Диасу, — ответил Паскаль сухо. Мильтон покосился на своего соседа. Теперь Шериф был серого цвета. Но, как думал Мильтон, не из -за того, что случилось с Джордже: задним числом Шериф испугался, что в тумане скрывались сотни врагов, а он, не видя их, вышагивал перед ними, как на параде, и был спокоен и самоуверен, усыпленный шумом крыльев заблудившейся птицы.
— Бедный Джордже, — буркнул Шериф. — Последняя ночь у человека, и такая паскудная. Не позавидуешь. Наверно, никак не переварит те орехи.
— Может, для него уже все кончилось, — предположил кто-то у Мильтона за спиной.
Зазвонил телефон.
— Тихо! — приказал Паскаль.
Это был Диас — легок на помине. Нет, пленных у него не было.
— Мои орлы вот уже месяц как без добычи.
Он отлично помнит светловолосого Джордже, ему жаль его, но что поделаешь, если нет ни одного пленного.
Партизан с эспаньолкой — Мильтон видел его впервые — спросил, куда в Альбе водят на расстрел.
Ему ответил Фрэнк:
— Когда как. Чаще всего ставят к кладбищенской стенке. Но бывает — возле железнодорожной насыпи или где-нибудь на бульварном кольце.
— Лучше не знать этих мест, — сказал партизан с эспаньолкой.
И снова послышалось:
— По мне, заказывай белые розы. На проводе уже был Морган.
— Founded boys 49. Нет у меня ни черта. Кто такой этот Джорджо? Видишь, как оно нескладно получается, сержантский потрох! Три дня назад был у меня один пленный, да пришлось в дивизию отправить. С виду замухрышка был, мокрый цыпленок, а на деле комик — высший класс. Никто не ожидал. Мы до вечера животы надрывали в тот день, когда он у нас был. Паскаль, видел бы ты, как он изображал Тотб и Макарио 50. Или джазиста-ударника — без палочек, без барабана, без тарелок. Я отправил его в дивизию и советовал не пускать в расход, но они его хлопнули ночью. Сержантский потрох, видишь, как оно нескладно получается! Кто такой этот Джорджо?
— Красивый парень, блондин, — ответил Паскаль. — Если возьмешь пленного, не пускай в расход, Морган, и в дивизию не вздумай отправлять. Я уже договорился с Пэном. Сажай в машину — и, тепленького, ко мне.
Паскаль повесил трубку и тут увидел, что Мильтон проталкивается к выходу.
— Ты куда?
— Обратно в Треизо, — ответил тот, полуобернувшись.
— Оставайся обедать с нами. Ну, придешь ты в Треизо, а что дальше?
— В Треизо скорее узнаешь.
— Что узнаешь?
Но Мильтон уже был на пороге. Правда, на улице ему снова пришлось продираться через толпу. Люди плотным кольцом обступили Кобру, который аккуратно закатал рукава до мощных бицепсов и теперь наклонялся над воображаемым тазом.
— Глядите, — говорил он, — глядите все, что я сделаю, если они убьют Джорджо. Моего друга, моего товарища, моего брата Джорджо. Глядите. Первый, кто мне попадется... Я вымою руки в его крови. Вот так. — И он склонялся над тазом -невидимкой, опускал в него руки и — жуткое зрелище! — тер их старательно, мягкими движениями. Мильтон ушел оттуда и остановился только у арки при въезде в деревню. И долго смотрел в сторону Беневелло и Роддино. Туман всюду поднялся выше, внизу от него осталось только несколько кусочков лейкопластыря, налепленных на черное чело холмов. Несмотря на мелкий, монотонный дождь, видимость была хорошая. Мильтон повернул голову в другую сторону — в сторону Альбы. Небо над городом было темнее, чем в других местах, густо-лиловое — верный признак более сильного дождя. Там лило как из ведра — на пленного Джорджо, может быть уже на труп Джорджо, лило, навеки смывая правду о Фульвии. «Теперь мне уже никогда не узнать правды. Так я и умру, ничего не узнав».
Он услышал, как кто -то бежит сзади, прямо на него. Он заторопился, но поздно: его догнал Фрэнк.
— Куда ты? — запыхавшись, спросил Фрэнк. — Смыться решил? Нет, ты меня одного не бросишь. Сегодня как пить дать примчится старик Клеричи и спросит, не удастся ли нам обменять Джорджо. Если ты смоешься, мне одному его встречать, разговаривать с ним, а я не могу. Так уже было, я разговаривал с братьями Тома, и с меня хватит, я не хочу объясняться с отцом Джорджо с глазу на глаз. Ну, пожалуйста, останься.
Мильтон показал в сторону Беневелло и Роддино.
— Я иду туда. Если появится отец Джорджо и про меня тоже спросит...
— Еще как спросит!
— Скажешь, что я ищу, на кого обменять Джорджо.
— Правда, я могу ему это сказать?
— Можешь поклясться, что это так.
— А где ты будешь искать?
Дождь падал редкими каплями, плоскими, как монеты.
— Я иду к Омбре.
— Ты идешь к красным?
— Что делать, если у нас, голубых, нет пленных...
— Ну, допустим, у красных есть. Все разно они тебе никогда не дадут.
— А я... я возьму у них в долг.
— А они и в долг не дадут. Мы ведь в контрах, у них зуб на нас. Мы получаем грузы с неба, а они — нет, да и комиссары не дремлют...
— С Омбре мы друзья, — сказал Мильтон. — Больше, чем друзья. Ты знаешь. Я попрошу его сделать это для меня.
Фрэнк покачал головой.
— Предположим, у них есть пленный и они тебе его дают... Только нет у них никого, потому что у них в руках пленный не успевает стать пленным... но предположим, он у них есть, и они тебе его дают, а что дальше? Ты приведешь его сюда?
— Нет, нет, — сказал Мильтон, ломая пальцы, — Я потеряю тогда слишком много времени. Я пошлю вперед первого священника, какого найду, он укажет место недалеко от Альбы, на холме, и там я без лишних формальностей получу Джордже в обмен на пленного. В крайнем случае попрошу двух человек у Ника — для охраны.
Дождь разбивался об их головы и мочил одежду, но они поняли, что он усиливается, лишь по сухому треску листьев на придорожных деревьях.
— Хоть дождь пережди, видишь, как полил, — уговаривал Фрэнк.
— Мы теряем время, — сказал Мильтон и на прямых ногах съехал по склону на неширокую нижнюю дорогу. Его каблуки оставляли на косогоре длинные, глубокие порезы.
— Мильтон! — позвал Фрэнк. — Я уверен, ты вернешься ни с чем. Но если ты достанешь кого-нибудь и пойдешь менять на Джордже, смотри в оба, когда будешь на холме над нашей Альбой. Остерегайся подвохов, не попадись на удочку. Понял? Ты ведь знаешь, чем оборачиваются иногда такие обмены. Адскими ловушками.
7
Дождь был мелкий, почти неощутимый для кожи, но под ним грязь на дороге заметно продолжала подниматься, как дрожжевое тесто. Было около четырех. Дорога забирала вверх. Мильтон должен был находиться уже в радиусе наблюдения отряда Омбре и потому смотрел в оба и прислушивался, идя по кромке откоса. На каждом шагу он мог ожидать, что рядом просвистит пуля. Гарибальдийцы с подозрением относились к людям, одетым в форму, и, к несчастью, имели обыкновение принимать английское обмундирование за немецкое.
Он шел, оглядывая склоны и заросли кустарника, внимательно присматриваясь к сараям на виноградниках — в таких сараях крестьяне держат орудия своего труда.
Миновав один из поворотов, Мильтон резко остановился. Его глазам предстал нетронутый мостик. «Цел и невредим. Мост невредим — на мину угодим». Он изучил течение и гнилой черный берег выше и ниже моста. Выше река оказалась слишком глубокой, и Мильтон решил взглянуть, что делается ниже моста. Он спустился с дороги, направляясь к берегу, но в последнюю секунду остановился. «Не нравится мне это. Пахнет ловушкой. Торная тропа намного ниже. Видно, у людей есть основания переходить именно там». Он двинулся дальше и перебрался через ручей. Несмотря на торчащие из воды камни, он замочил ноги по щиколотку. Коричневая вода была ледяной.
Дорога проходила прямо над ним, но откос был высокий, крутой, разбухший и блестящий от грязи. Грязь погребла под собой траву и скрыла тропинки. Он медленно стал подниматься, но, сделав четыре шага, поскользнулся и съехал на боку вниз. Горстями снял с себя грязь и повторил попытку. На середине откоса он потерял равновесие и, не найдя за что ухватиться, кубарем скатился обратно. Ему хотелось закричать, но он удержался, стиснув с громким скрежетом зубы. В третий раз он полез вверх, упираясь локтями и коленями, — все равно он был уже весь, с головы до ног, в грязи. Выбравшись на дорогу, он принялся очищать от грязи карабин, как вдруг услышал близкий звук осыпающихся камешков. Скосив глаза, увидел часового, выскочившего из углубления в известняковой скале слева от дороги. Деревня, должно быть, лежала сразу за скалой: по небу быстро бежали струйки белого дыма.
Часовой вышел на дорогу и остановился, широко расставив ноги.
— Опусти оружие, Гарибальди, — громко сказал Мильтон. — Я партизан-бадольянец. Иду поговорить с твоим командиром Омбре.
Часовой чуть-чуть опустил винтовку и дал ему знак подойти. Он был совсем молоденький, почти ребенок; его костюм представлял собой нечто среднее между одеждой крестьянина и лыжным костюмом; на груди алела красная звезда.
— У тебя должны быть английские сигареты, — вот первое, что он сказал.
— Остатки былой роскоши. — И Мильтон протянул ему, встряхнув, пачку «Крейвена Эй».
— Я возьму две, — сказал парнишка, беря сигареты. — Как они, ничего?
— Легковаты. Так ты меня проводишь?
Они поднимались по дороге, и Мильтон не переставая счищал с себя грязь.
— Это американский карабин, да? Какой калибр?
— Восьмой.
— Значит, патроны от него не годятся для «стэна». А у тебя случайно для «стэна» нет патронов? Может, завалялось несколько штук в карманах?
— Нет, да и к чему они тебе? У тебя ведь нет «стэна».
— Нет — так будет. Неужели у тебя не найдется нескольких патронов? Вас ведь снабжают с воздуха.
— Но ты же видишь, у меня карабин, а не автомат«
— А я, — сказал парнишка, — если бы у меня был выбор, как у тебя, я бы взял автомат. Из карабина не дашь очередь, а мне очереди-то как раз и нравятся.
Над дорогой показалась ободранная крыша дома, стоящего на отшибе, на нижнем склоне. Часовой направлялся туда.
— Это не может быть штаб, — заметил Мильтон. — Это, наверно, караулка.
Парнишка спускался по косогору, не отвечая.
— Мне нужно в штаб, — настаивал Мильтон. — Говорят тебе, я друг Омбре.
Но парнишка уже ступил на гумно, утопающее в грязи.
— Сначала сюда, — бросил он через плечо. — У меня приказ от Немеги, чтобы все тут проходили.
На гумне было с полдюжины партизан: кто стоял, кто опустился на корточки, но все жались к стене, чтобы не мокнуть и не месить грязь. С одной стороны был полуобвалившийся навес, под ним громоздились клетки для кур, сырой воздух насыщен зловонными испарениями куриного помета.
Один из партизан поднял глаза и произнес неожиданным фальцетом: — Ого, бадольянец. У них там сплошные баре. Гляньте, гляньте, как эти субчики вооружены и одеты.
— Глянь заодно, какой я грязный, — спокойно сказал ему Мильтон.
— Вот он, знаменитый американский карабин, — оживился второй партизан.
И третий, с восхищением, которое не оставляло места зависти:
— А это «кольт». Сфотографируйте «кольт». Это не пистолет, а настоящая пушка. Он больше, чем «льяма» Омбре. Верно, к нему подходят патроны от «томпсона»?
Часовой прошел впереди. Мильтона в большую комнату, пустую, если не считать двух грубо сколоченных лавок и рассохшейся квашни. Было плохо видно, и паренек зажег керосиновую лампу. Она светила слабо, и от черного масляного дыма щекотало в носу.
— Немега сейчас придет, — сказал паренек и вышел, прежде чем Мильтон успел спросить, кто такой Немега.
Паренек не вернулся на свой пост у скалы, а остался на гумна с товарищами. Один из них, шутки ради, целился в собаку на цепи, которую Мильтон, проходя мимо, не заметил.
— Что тебе нужно?
Мильтон обернулся. Немега оказался старым, ему наверняка было лет тридцать, его лицо с бойницами глаз и рта напоминало дот. На нем была непромокаемая куртка, которая задубела под непрерывным дождем и смахивала очертанием на картонный ящик.
— Поговорить с командиром Омбре.
— Поговорить о чем?
— Это я скажу ему.
— А кто ты такой, что тебе нужно поговорить с Омбре?
— Я Мильтон из второй бадольянской дивизии. Мой отряд стоит в Мэнго.
Он назвал отряд Паскаля, потому что он был крупнее и известней отряда Лео. Глаза Немеги были в тени.
— Ты офицер? — спросил Немега.
— Я не офицер, но выполняю офицерские обязанности. А ты кто? Офицер, комиссар или помощник комиссара?
— Ты знаешь, что мы злы на вас, бадольянцев?
Мильтон посмотрел на него с грустным любопытством.
— Почему бы это?
— Вы приняли человека, который дезертировал от нас. Его имя Вальтер.
— Только и всего? Но это один из наших принципов. Хочешь вступить в партизаны — пожалуйста, хочешь уйти — ты свободен. При условии не докатиться до «черных бригад», это ясно.
— Мы пошли к вам и потребовали выдать дезертира, вы же его не только не отдали, но велели нам повернуть кругом и убираться подальше от вашего расположения, пока вы не взялись за пулеметы.
— Где это было?
— В Кассано.
— Мы стоим в Манго, но думаю, мы поступили бы так же. Вы были не правы: зачем возвращать человека, который больше не хочет иметь с вами дела?
— Не о том речь, — сказал Немега, прищелкнув пальцами. — Он дезертировал с винтовкой, винтовка принадлежит отряду, а не ему. Вы нам даже винтовку не захотели отдать, а ведь вас снабжают с воздуха, вы получаете столько оружия и боеприпасов, что вам их девать некуда, и вы должны зарывать их в землю. Вальтер наврал, будто это его винтовка и он принес ее в отряд. Винтовка принадлежит отряду. Таких, как Вальтер, пусть убегает хоть десять человек, но мы не можем терять ни одной единицы оружия. Скажи Вальтеру, когда увидишь его, чтобы, не ровен час, не заблудился: пусть обходит стороной наши края.
— Обязательно скажу. Попрошу показать мне его и скажу. А теперь я могу видеть Омбре?
— Ты знаешь Омбре? Я хочу сказать — лично, не только понаслышке.
— Мы были вместе в бою под Вердуно. Казалось, это произвело на него впечатление, как бы застало врасплох, и Мильтон решил, что во времена Вердуно Немега еще не был на холмах.
— Вот оно что, — сказал он. — А Омбре нет.
— Нет?! Ты морочил мне голову каким-то Вальтером и его несчастной винтовкой, чтобы теперь объявить, что Омбре нет? А где он?
— В отлучке.
— Где именно? Как далеко?
— За рекой.
— Я сойду с ума. А что ему понадобилось за рекой?
— Я как раз хотел тебе сказать. Он добывает бензин. Что -нибудь, заменяющее бензин.
— Сегодня вечером он не вернется?
— Скажи спасибо, если он появится здесь сегодня ночью.
— Я пришел по важному и очень срочному делу. У вас есть пленный фашист?
— У нас? У нас их не бывает. Мы теряем их в ту же минуту, как берем в плен.
— Мы не мягче вашего. Это видно из того, что у нас тоже их нет и что мы просим у вас.
— Это что -то новое, — сказал Немега. — И мы, стало быть, должны дарить вам пленных?
— Дать в долг. Только и всего. А комиссар, по крайней мере, на месте?
— У нас еще нет комиссара. Пока что к нам иногда заглядывает комиссар из Монфорте — там штаб нашей дивизии.
Немега отошел, чтобы прибавить света в керосиновой лампе, и, возвращаясь, спросил:
— Что вы собираетесь делать с пленным? Обменять на одного из ваших? Когда его сцапали?
— Сегодня утром.
— Где?
— На противоположном склоне, со стороны Альбы.
— Как?
— Туман. У нас было сплошное молоко.
— Это твой брат?
— Нет.
— Значит, друг? Ясно, раз ты шлепал по грязи в такую даль. Но неужели вам не под силу там у себя поднять всех на ноги и взять одного пленного?
— Под силу, конечно. Наши уже действуют. Вот почему мы уверены, что сумеем вернуть вам долг. Но это тебе не виноград, с которым все ясно: пришел сентябрь — снимай урожай. Тут, глядишь, не один день уйдет, и, может, пока мы с тобой пререкаемся, моего товарища уже поставили к стенке.
Немега выругался — негромко, но с чувством.
— Значит, нет у вас пленного?
— Нет.
— Рано или поздно я увижу Омбре и расскажу ему о своем сегодняшнем приходе.
— Можешь рассказывать ему все, что угодно, — сухо ответил Немега. — У меня совесть чиста. Повторяю тебе, нет у нас пленных, это правда. Впрочем, подожди, я сведу тебя с одним человеком, он объяснит, почему у нас их нет.
Он шел, оглядывая склоны и заросли кустарника, внимательно присматриваясь к сараям на виноградниках — в таких сараях крестьяне держат орудия своего труда.
Миновав один из поворотов, Мильтон резко остановился. Его глазам предстал нетронутый мостик. «Цел и невредим. Мост невредим — на мину угодим». Он изучил течение и гнилой черный берег выше и ниже моста. Выше река оказалась слишком глубокой, и Мильтон решил взглянуть, что делается ниже моста. Он спустился с дороги, направляясь к берегу, но в последнюю секунду остановился. «Не нравится мне это. Пахнет ловушкой. Торная тропа намного ниже. Видно, у людей есть основания переходить именно там». Он двинулся дальше и перебрался через ручей. Несмотря на торчащие из воды камни, он замочил ноги по щиколотку. Коричневая вода была ледяной.
Дорога проходила прямо над ним, но откос был высокий, крутой, разбухший и блестящий от грязи. Грязь погребла под собой траву и скрыла тропинки. Он медленно стал подниматься, но, сделав четыре шага, поскользнулся и съехал на боку вниз. Горстями снял с себя грязь и повторил попытку. На середине откоса он потерял равновесие и, не найдя за что ухватиться, кубарем скатился обратно. Ему хотелось закричать, но он удержался, стиснув с громким скрежетом зубы. В третий раз он полез вверх, упираясь локтями и коленями, — все равно он был уже весь, с головы до ног, в грязи. Выбравшись на дорогу, он принялся очищать от грязи карабин, как вдруг услышал близкий звук осыпающихся камешков. Скосив глаза, увидел часового, выскочившего из углубления в известняковой скале слева от дороги. Деревня, должно быть, лежала сразу за скалой: по небу быстро бежали струйки белого дыма.
Часовой вышел на дорогу и остановился, широко расставив ноги.
— Опусти оружие, Гарибальди, — громко сказал Мильтон. — Я партизан-бадольянец. Иду поговорить с твоим командиром Омбре.
Часовой чуть-чуть опустил винтовку и дал ему знак подойти. Он был совсем молоденький, почти ребенок; его костюм представлял собой нечто среднее между одеждой крестьянина и лыжным костюмом; на груди алела красная звезда.
— У тебя должны быть английские сигареты, — вот первое, что он сказал.
— Остатки былой роскоши. — И Мильтон протянул ему, встряхнув, пачку «Крейвена Эй».
— Я возьму две, — сказал парнишка, беря сигареты. — Как они, ничего?
— Легковаты. Так ты меня проводишь?
Они поднимались по дороге, и Мильтон не переставая счищал с себя грязь.
— Это американский карабин, да? Какой калибр?
— Восьмой.
— Значит, патроны от него не годятся для «стэна». А у тебя случайно для «стэна» нет патронов? Может, завалялось несколько штук в карманах?
— Нет, да и к чему они тебе? У тебя ведь нет «стэна».
— Нет — так будет. Неужели у тебя не найдется нескольких патронов? Вас ведь снабжают с воздуха.
— Но ты же видишь, у меня карабин, а не автомат«
— А я, — сказал парнишка, — если бы у меня был выбор, как у тебя, я бы взял автомат. Из карабина не дашь очередь, а мне очереди-то как раз и нравятся.
Над дорогой показалась ободранная крыша дома, стоящего на отшибе, на нижнем склоне. Часовой направлялся туда.
— Это не может быть штаб, — заметил Мильтон. — Это, наверно, караулка.
Парнишка спускался по косогору, не отвечая.
— Мне нужно в штаб, — настаивал Мильтон. — Говорят тебе, я друг Омбре.
Но парнишка уже ступил на гумно, утопающее в грязи.
— Сначала сюда, — бросил он через плечо. — У меня приказ от Немеги, чтобы все тут проходили.
На гумне было с полдюжины партизан: кто стоял, кто опустился на корточки, но все жались к стене, чтобы не мокнуть и не месить грязь. С одной стороны был полуобвалившийся навес, под ним громоздились клетки для кур, сырой воздух насыщен зловонными испарениями куриного помета.
Один из партизан поднял глаза и произнес неожиданным фальцетом: — Ого, бадольянец. У них там сплошные баре. Гляньте, гляньте, как эти субчики вооружены и одеты.
— Глянь заодно, какой я грязный, — спокойно сказал ему Мильтон.
— Вот он, знаменитый американский карабин, — оживился второй партизан.
И третий, с восхищением, которое не оставляло места зависти:
— А это «кольт». Сфотографируйте «кольт». Это не пистолет, а настоящая пушка. Он больше, чем «льяма» Омбре. Верно, к нему подходят патроны от «томпсона»?
Часовой прошел впереди. Мильтона в большую комнату, пустую, если не считать двух грубо сколоченных лавок и рассохшейся квашни. Было плохо видно, и паренек зажег керосиновую лампу. Она светила слабо, и от черного масляного дыма щекотало в носу.
— Немега сейчас придет, — сказал паренек и вышел, прежде чем Мильтон успел спросить, кто такой Немега.
Паренек не вернулся на свой пост у скалы, а остался на гумна с товарищами. Один из них, шутки ради, целился в собаку на цепи, которую Мильтон, проходя мимо, не заметил.
— Что тебе нужно?
Мильтон обернулся. Немега оказался старым, ему наверняка было лет тридцать, его лицо с бойницами глаз и рта напоминало дот. На нем была непромокаемая куртка, которая задубела под непрерывным дождем и смахивала очертанием на картонный ящик.
— Поговорить с командиром Омбре.
— Поговорить о чем?
— Это я скажу ему.
— А кто ты такой, что тебе нужно поговорить с Омбре?
— Я Мильтон из второй бадольянской дивизии. Мой отряд стоит в Мэнго.
Он назвал отряд Паскаля, потому что он был крупнее и известней отряда Лео. Глаза Немеги были в тени.
— Ты офицер? — спросил Немега.
— Я не офицер, но выполняю офицерские обязанности. А ты кто? Офицер, комиссар или помощник комиссара?
— Ты знаешь, что мы злы на вас, бадольянцев?
Мильтон посмотрел на него с грустным любопытством.
— Почему бы это?
— Вы приняли человека, который дезертировал от нас. Его имя Вальтер.
— Только и всего? Но это один из наших принципов. Хочешь вступить в партизаны — пожалуйста, хочешь уйти — ты свободен. При условии не докатиться до «черных бригад», это ясно.
— Мы пошли к вам и потребовали выдать дезертира, вы же его не только не отдали, но велели нам повернуть кругом и убираться подальше от вашего расположения, пока вы не взялись за пулеметы.
— Где это было?
— В Кассано.
— Мы стоим в Манго, но думаю, мы поступили бы так же. Вы были не правы: зачем возвращать человека, который больше не хочет иметь с вами дела?
— Не о том речь, — сказал Немега, прищелкнув пальцами. — Он дезертировал с винтовкой, винтовка принадлежит отряду, а не ему. Вы нам даже винтовку не захотели отдать, а ведь вас снабжают с воздуха, вы получаете столько оружия и боеприпасов, что вам их девать некуда, и вы должны зарывать их в землю. Вальтер наврал, будто это его винтовка и он принес ее в отряд. Винтовка принадлежит отряду. Таких, как Вальтер, пусть убегает хоть десять человек, но мы не можем терять ни одной единицы оружия. Скажи Вальтеру, когда увидишь его, чтобы, не ровен час, не заблудился: пусть обходит стороной наши края.
— Обязательно скажу. Попрошу показать мне его и скажу. А теперь я могу видеть Омбре?
— Ты знаешь Омбре? Я хочу сказать — лично, не только понаслышке.
— Мы были вместе в бою под Вердуно. Казалось, это произвело на него впечатление, как бы застало врасплох, и Мильтон решил, что во времена Вердуно Немега еще не был на холмах.
— Вот оно что, — сказал он. — А Омбре нет.
— Нет?! Ты морочил мне голову каким-то Вальтером и его несчастной винтовкой, чтобы теперь объявить, что Омбре нет? А где он?
— В отлучке.
— Где именно? Как далеко?
— За рекой.
— Я сойду с ума. А что ему понадобилось за рекой?
— Я как раз хотел тебе сказать. Он добывает бензин. Что -нибудь, заменяющее бензин.
— Сегодня вечером он не вернется?
— Скажи спасибо, если он появится здесь сегодня ночью.
— Я пришел по важному и очень срочному делу. У вас есть пленный фашист?
— У нас? У нас их не бывает. Мы теряем их в ту же минуту, как берем в плен.
— Мы не мягче вашего. Это видно из того, что у нас тоже их нет и что мы просим у вас.
— Это что -то новое, — сказал Немега. — И мы, стало быть, должны дарить вам пленных?
— Дать в долг. Только и всего. А комиссар, по крайней мере, на месте?
— У нас еще нет комиссара. Пока что к нам иногда заглядывает комиссар из Монфорте — там штаб нашей дивизии.
Немега отошел, чтобы прибавить света в керосиновой лампе, и, возвращаясь, спросил:
— Что вы собираетесь делать с пленным? Обменять на одного из ваших? Когда его сцапали?
— Сегодня утром.
— Где?
— На противоположном склоне, со стороны Альбы.
— Как?
— Туман. У нас было сплошное молоко.
— Это твой брат?
— Нет.
— Значит, друг? Ясно, раз ты шлепал по грязи в такую даль. Но неужели вам не под силу там у себя поднять всех на ноги и взять одного пленного?
— Под силу, конечно. Наши уже действуют. Вот почему мы уверены, что сумеем вернуть вам долг. Но это тебе не виноград, с которым все ясно: пришел сентябрь — снимай урожай. Тут, глядишь, не один день уйдет, и, может, пока мы с тобой пререкаемся, моего товарища уже поставили к стенке.
Немега выругался — негромко, но с чувством.
— Значит, нет у вас пленного?
— Нет.
— Рано или поздно я увижу Омбре и расскажу ему о своем сегодняшнем приходе.
— Можешь рассказывать ему все, что угодно, — сухо ответил Немега. — У меня совесть чиста. Повторяю тебе, нет у нас пленных, это правда. Впрочем, подожди, я сведу тебя с одним человеком, он объяснит, почему у нас их нет.