Страница:
Оказывается «Григоренко П.Г. систематически совершает действия, несовместимые с принадлежностью к гражданству СССР, наносит своим поведением ущерб престижу Союза ССР…» Итак, «сама себя раба бьет, что не чисто жнет». 6,5 лет меня держали в специальных психиатрических больницах, утверждая, что я не ответственен за свои действия ныне и не был ответственен до того, как был заключен: по окончании заключения направлен под наблюдение психдиспансера. Тоже, значит, не ответственен. Но вдруг оказалось, что я злостный подрыватель престижа государства. Сумасшедший подрыватель престижа государства. Какова же цена такому престижу?
Нет, не подрывал я престижа государства, но и сумасшедшим тоже не был. Я, вместе с моими друзьями, принимал участие в борьбе за правовое общество, боролся против лжи, которая наряду с террором, является главным средством сохранения и укрепления власти партократии. Власть, родившаяся в подполье и вышедшая из него, любит в темноте творить свои черные дела. Мы же стремимся вынести их на свет, облучить их светом правды. Власть, стремясь уйти из-под света, изображает наши действия, как нелегальные, подпольные, пытается загнать нас в подполье.
Но мы твердо знаем, что В ПОДПОЛЬЕ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ ТОЛЬКО КРЫС. Из подполья вышли крысы, захватившие власть над людьми. В подполье растится культура еще более страшных грызунов. И как бы они ни назывались — «красными ли бригадами», «ирландской армией», «эда». «черный сентябрь» или еще как — это крысы, с которыми человечество сосуществовать не может. Крысы добились изгнания меня с Родины, как до того изгнали Солженицына, Чалидзе, Максимова, а после Ростроповича, Вишневскую. Рабина… Но будущего у крыс нет. Мы вернемся на Родину и увидим наш освобожденный от крысиной напасти народ.
Но пока что нам надо было искать политического убежища. Говорю «нам», хотя формально лишен советского гражданства один я. Но не могла же жена оставить меня одного на чужбине, как не мог я допустить, чтобы она отправилась без меня прямо в зубы тоталитарного чудовища. И мы остались, тяжко переживая вынужденный разрыв с родиной. Особенно болела душа за нашего тяжело больного, умственно неполноценного сына. Без знания языка и без друзей, которые остались в Москве, он стал совсем одиноким. Часто плакал, стараясь скрыть слезы от нас. Особенно частыми стали такие случаи после того, как Москва продемонстрировала, что изгнанным считает и его с мамой. Я имею ввиду конфискацию нашей квартиры в Москве и изгнание из нее проживавших там наших родственников. После этого наш Олег постоянно жалуется: «Брежнев отнял у меня комнату».
Но без жилья мы не остались. Америка предоставила нам политическое убежище, кров и пищу. Мы ей за это предельно благодарны. Мы многим восхищаемся в этой стране. И наверно восхищались бы больше, если б была возможность в любой момент покинуть ее и возвратиться к своим друзьям.
Америка — страна чудес. Я не перестаю поражаться ее изобилием и организованностью. Здесь все в избытке — и продовольствие, и промышленные товары, и энергия. Ни за чем не надо ехать в «центр». Нет такого понятия, как «центр». Магазин самого дальнего от города поселка имеет все необходимые населению товары, как и первоклассный магазин огромного города, а жилье имеет все городские удобства, да плюс к тому преимущества чистоты воздуха и красот природы. Америка вся в огнях, море огня — ночь превращена в день. И еще потрясающая организованность. В магазинах всегда все есть, а когда подвозят — не поймешь. Фактически — непрерывный, никем специально не организуемый, высокоорганизованный конвейер. В общем, мы попали не в другое государство, а на иную планету. Если же взглянуть на небоскребы, гигантские висячие мосты, фантастические дороги с развязкой в нескольких плоскостях, то мы увидим иную эпоху. «Догнать Америку» — глупый лозунг. Догнать нельзя. Сегодняшняя Америка — результат многолетней свободы. Чтобы и нам, в так называемом Советском Союзе, создать аналогичные условия, надо открыть дорогу для свободного развития. Тогда наш народ, учась у Америки, сумеет создать у себя… нет, не Америку… что-то иное, и я верю, более прекрасное.
Начиная жизнь, я мечтал о коммунизме, но знал о нем только то, что это «светлое будущее человечества». Несколько позже я затвердил основные черты этого общественного устройства. Я запомнил, что это общество, в котором:
— от каждого по способностям, каждому по потребностям,
— нет разницы между городом и деревней, между трудом умственным и физическим.
Америка всего этого достигла, хотя коммунистическим свое общество не называет. Но Америка достигла еще большего — уважения к правам человека. Проиллюстрирую это рассказом эмигранта из СССР М. Побереженского. В письме в «Новое Русское Слово» он рассказывает, что у него в Риме по пути в американское консульство, где ему предстояло получить разрешение на въезд в США, выкрали все документы. Несмотря на это, консул разрешение выдал, предложил только клятвенно подтвердить, что рассказанное им о краже документов правда. Далее Побереженский повествует, что без документов его пропустили через Нью-Йоркскую таможню и выдали справку подтверждающую это. Служащая в учреждении социального обеспечения, куда через несколько дней Побереженский обратился за помощью, узнав, что у него нет никаких документов, удостоверяющих личность и возраст, кроме справки, выданной таможенником в аэропорту, «поверила мне на слово и за 15 минут оформила денежное пособие в связи с достижением 65-летнего возраста». Заключает он свой рассказ так: «…с тех пор я неоднократно убеждался, что Америка — не только другая страна, не имеющая аналогий с СССР почти во всем, но вроде бы
другая планета, где человеческие отношения носят забытый было нами характер дружеского участия, улыбчивости и радушия».
Я еще много хорошего мог бы сказать об Америке и человеческих отношениях в ней. Я полюбил эту страну и ее добрый и гордый народ. Личность здесь действительно защищена, но я согласен с Солженицыным, чересчур защищена. Так защищена, что уже есть необходимость защищать общество от личности. Беру несколько случайно попавших на глаза газетных сообщений:
Высокий молодой негр вышел из только что остановившейся комфортабельной автомашины и, держа в одной руке пистолет, другой вытащил из той же машины отчаянно кричавшую и сопротивлявшуюся черную девушку, и потащил ее в заброшенный полуразрушенный дом напротив. Вскоре в доме раздался выстрел, а немного погодя негр вышел, спокойно сел в машину и уехал. Мимо все время шли люди. Все делали вид, что ничего не видят и не слышат.
Грабитель в вагоне сабвея (метро) пытается вырвать у женщины сумку. Она не дает. Тогда он ударяет ее ножом, вырывает сумку и уходит. Окровавленная женщина падает на пол. Пассажиры ничего «не видят и не слышат» а, выходя из вагона, старательно обходят лежащую в луже крови женщину.
Двое подростков вместо того, чтобы идти в школу, пили шампанское и «развлекались» стрельбой по прохожим через окно.
50— летняя Ингрид изнасилована и задушена в сaбвее.
Бандит неожиданно напал на полицейского и бритвой перерезал ему горло. Полицейский чудом остался жив. Бандит пойман и предан суду, но судья находит основания для его оправдания и освобождает из зала суда.
Гомосексуалисты учиняют буйную демонстрацию, требуя права заниматься своими половыми извращениями.
Нет, я не хочу общества, в котором могут буйствовать гомосексуалисты, где казнь для опаснейших преступников отменена, а преступникам дана возможность казнить кого угодно и где угодно, где можно открыто угрожать убийством представителям закона и народным избранникам — полиции, сенаторам, конгрессменам, где судья может бесконтрольно оправдывать убийцу.
Проживши долгую жизнь, я видел два общественных устройства. Социализм, описанный Ф. Достоевским, Замятиным, Орвелом. Я сам строил такой социализм и жил в нем. Потом я увидел иное общество. Оно социалистическим не называлось, но тоже ставило своей целью достижение материального изобилия. Достигнуть этого удалось, но созданное общество — духовно ущербно. Значит материальное изобилие не может быть целью человеческой деятельности. Материальное благополучие, без чего, естественно, жить нельзя, должно достигаться попутно. Цель же в чем-то другом.
В чем? Не знаю. Может поискать вот где. Сейчас мы творим ничтожно малые блага и ради них уничтожаем природу массой вредных отходов. Может человечеству сосредоточить свой ум и силы на сохранении природы.
Но невозможно думать о далеко идущей цели, не устранив опасности гибели человечества в огне ядерной катастрофы. А чтобы решить эту задачу, надо прежде всего понять, откуда идет опасность. Довольно широко распространено мнение, что она в самом факте накопления ядерных средств уничтожения. Очень удобная гипотеза для… агрессора. По этой гипотезе виновного не найти, поскольку в ядерной гонке участвует и неагрессивная сторона, участвует, добиваясь равновесия сил, боясь оказаться неподготовленной к отпору агрессору. Но опыт начала всех войн свидетельствует, что начало войны зависит не от количества вооружений, а от того, есть ли зачинщик. На сегодня ясно, кто является таковым — коммунистический мир, возглавляемый Советским Союзом. Обычное возражение против этого на Западе: СССР стоит за детант. Но тактику детанта (не называя ее этим именем) правящая элита Советского Союза применяет давно. Сколько ни существует коммунистическая партия, она все время ведет войну. При этом она использует тактику разрядки там и тогда, где и когда у нее нет сил для прямого наступления. Большевики находятся во враждебных отношениях со всем миром, но бьют своих противников поодиночке. Сначала большевики воевали со старой властью, потом с демократией и высшими классами общества, затем с демократическими партиями, затем с зажиточным крестьянством и организованной частью рабочего класса, затем со всем крестьянством, затем со всем народом своей страны и, наконец, со всем миром. Разумеется, он не бросается сразу на все государства. Он порабощает народы поочередно, играя в детант с теми, до кого очередь пока что не дошла. Сейчас под «детант» попала Западная Европа. Советский Союз добивается, чтоб Запад не усиливал оборону, но ни на минуту не забывает основную свою цель — завоевание мирового господства.
Запад обязан никогда не забывать об этом. Он должен все время стремиться к тому, чтоб вырвать зубы у хищника. Без войны это можно сделать только одним путем — твердо встать на защиту правозащитников в коммунистических странах, не поддаваясь демагогическим призывам к детанту и провокационным воплям о вмешательстве во внутренние дела.
Защита прав человека не внутреннее, а самое важное международное дело. Агрессию можно остановить, только защитив права человека.
И еще. Надо ликвидировать бандитизм, который проник в международные отношения и занял там прочные позиции. Для ликвидации этого зла никакие меры не лишние.
Это написано до прихода к власти в Иране Хомейни. Чинимый его «священной» властью произвол перекрыл все бесчинства международного терроризма. Безнаказанность Иранского произвола, превращение персонала Американского посольства в заложников, воодушевили Советский Союз на наглую агрессию против соседнего Афганистана.
Как будет развиваться дальше эта «цепная реакция», если международный разбой не будет остановлен со всей решительностью, сказать трудно. Но во всяком случае разговор сейчас должен идти не о шахе. Он, может и заслужил преданию суду. Но суду! А в Иране такового нет. Выдать шаха сейчас — это признать право шантажа в международных отношениях и право на бессудные бандитские расправы с неугодными людьми. Наоборот, всему этому надо поставить прочный заслон. Надо предать суду международного трибунала, как военных преступников, Хомейни, Брежнева и их головорезов.
П. Григоренко
Нет, не подрывал я престижа государства, но и сумасшедшим тоже не был. Я, вместе с моими друзьями, принимал участие в борьбе за правовое общество, боролся против лжи, которая наряду с террором, является главным средством сохранения и укрепления власти партократии. Власть, родившаяся в подполье и вышедшая из него, любит в темноте творить свои черные дела. Мы же стремимся вынести их на свет, облучить их светом правды. Власть, стремясь уйти из-под света, изображает наши действия, как нелегальные, подпольные, пытается загнать нас в подполье.
Но мы твердо знаем, что В ПОДПОЛЬЕ МОЖНО ВСТРЕТИТЬ ТОЛЬКО КРЫС. Из подполья вышли крысы, захватившие власть над людьми. В подполье растится культура еще более страшных грызунов. И как бы они ни назывались — «красными ли бригадами», «ирландской армией», «эда». «черный сентябрь» или еще как — это крысы, с которыми человечество сосуществовать не может. Крысы добились изгнания меня с Родины, как до того изгнали Солженицына, Чалидзе, Максимова, а после Ростроповича, Вишневскую. Рабина… Но будущего у крыс нет. Мы вернемся на Родину и увидим наш освобожденный от крысиной напасти народ.
* * *
Но пока что нам надо было искать политического убежища. Говорю «нам», хотя формально лишен советского гражданства один я. Но не могла же жена оставить меня одного на чужбине, как не мог я допустить, чтобы она отправилась без меня прямо в зубы тоталитарного чудовища. И мы остались, тяжко переживая вынужденный разрыв с родиной. Особенно болела душа за нашего тяжело больного, умственно неполноценного сына. Без знания языка и без друзей, которые остались в Москве, он стал совсем одиноким. Часто плакал, стараясь скрыть слезы от нас. Особенно частыми стали такие случаи после того, как Москва продемонстрировала, что изгнанным считает и его с мамой. Я имею ввиду конфискацию нашей квартиры в Москве и изгнание из нее проживавших там наших родственников. После этого наш Олег постоянно жалуется: «Брежнев отнял у меня комнату».
Но без жилья мы не остались. Америка предоставила нам политическое убежище, кров и пищу. Мы ей за это предельно благодарны. Мы многим восхищаемся в этой стране. И наверно восхищались бы больше, если б была возможность в любой момент покинуть ее и возвратиться к своим друзьям.
Америка — страна чудес. Я не перестаю поражаться ее изобилием и организованностью. Здесь все в избытке — и продовольствие, и промышленные товары, и энергия. Ни за чем не надо ехать в «центр». Нет такого понятия, как «центр». Магазин самого дальнего от города поселка имеет все необходимые населению товары, как и первоклассный магазин огромного города, а жилье имеет все городские удобства, да плюс к тому преимущества чистоты воздуха и красот природы. Америка вся в огнях, море огня — ночь превращена в день. И еще потрясающая организованность. В магазинах всегда все есть, а когда подвозят — не поймешь. Фактически — непрерывный, никем специально не организуемый, высокоорганизованный конвейер. В общем, мы попали не в другое государство, а на иную планету. Если же взглянуть на небоскребы, гигантские висячие мосты, фантастические дороги с развязкой в нескольких плоскостях, то мы увидим иную эпоху. «Догнать Америку» — глупый лозунг. Догнать нельзя. Сегодняшняя Америка — результат многолетней свободы. Чтобы и нам, в так называемом Советском Союзе, создать аналогичные условия, надо открыть дорогу для свободного развития. Тогда наш народ, учась у Америки, сумеет создать у себя… нет, не Америку… что-то иное, и я верю, более прекрасное.
Начиная жизнь, я мечтал о коммунизме, но знал о нем только то, что это «светлое будущее человечества». Несколько позже я затвердил основные черты этого общественного устройства. Я запомнил, что это общество, в котором:
— от каждого по способностям, каждому по потребностям,
— нет разницы между городом и деревней, между трудом умственным и физическим.
Америка всего этого достигла, хотя коммунистическим свое общество не называет. Но Америка достигла еще большего — уважения к правам человека. Проиллюстрирую это рассказом эмигранта из СССР М. Побереженского. В письме в «Новое Русское Слово» он рассказывает, что у него в Риме по пути в американское консульство, где ему предстояло получить разрешение на въезд в США, выкрали все документы. Несмотря на это, консул разрешение выдал, предложил только клятвенно подтвердить, что рассказанное им о краже документов правда. Далее Побереженский повествует, что без документов его пропустили через Нью-Йоркскую таможню и выдали справку подтверждающую это. Служащая в учреждении социального обеспечения, куда через несколько дней Побереженский обратился за помощью, узнав, что у него нет никаких документов, удостоверяющих личность и возраст, кроме справки, выданной таможенником в аэропорту, «поверила мне на слово и за 15 минут оформила денежное пособие в связи с достижением 65-летнего возраста». Заключает он свой рассказ так: «…с тех пор я неоднократно убеждался, что Америка — не только другая страна, не имеющая аналогий с СССР почти во всем, но вроде бы
другая планета, где человеческие отношения носят забытый было нами характер дружеского участия, улыбчивости и радушия».
Я еще много хорошего мог бы сказать об Америке и человеческих отношениях в ней. Я полюбил эту страну и ее добрый и гордый народ. Личность здесь действительно защищена, но я согласен с Солженицыным, чересчур защищена. Так защищена, что уже есть необходимость защищать общество от личности. Беру несколько случайно попавших на глаза газетных сообщений:
Высокий молодой негр вышел из только что остановившейся комфортабельной автомашины и, держа в одной руке пистолет, другой вытащил из той же машины отчаянно кричавшую и сопротивлявшуюся черную девушку, и потащил ее в заброшенный полуразрушенный дом напротив. Вскоре в доме раздался выстрел, а немного погодя негр вышел, спокойно сел в машину и уехал. Мимо все время шли люди. Все делали вид, что ничего не видят и не слышат.
Грабитель в вагоне сабвея (метро) пытается вырвать у женщины сумку. Она не дает. Тогда он ударяет ее ножом, вырывает сумку и уходит. Окровавленная женщина падает на пол. Пассажиры ничего «не видят и не слышат» а, выходя из вагона, старательно обходят лежащую в луже крови женщину.
Двое подростков вместо того, чтобы идти в школу, пили шампанское и «развлекались» стрельбой по прохожим через окно.
50— летняя Ингрид изнасилована и задушена в сaбвее.
Бандит неожиданно напал на полицейского и бритвой перерезал ему горло. Полицейский чудом остался жив. Бандит пойман и предан суду, но судья находит основания для его оправдания и освобождает из зала суда.
Гомосексуалисты учиняют буйную демонстрацию, требуя права заниматься своими половыми извращениями.
Нет, я не хочу общества, в котором могут буйствовать гомосексуалисты, где казнь для опаснейших преступников отменена, а преступникам дана возможность казнить кого угодно и где угодно, где можно открыто угрожать убийством представителям закона и народным избранникам — полиции, сенаторам, конгрессменам, где судья может бесконтрольно оправдывать убийцу.
Проживши долгую жизнь, я видел два общественных устройства. Социализм, описанный Ф. Достоевским, Замятиным, Орвелом. Я сам строил такой социализм и жил в нем. Потом я увидел иное общество. Оно социалистическим не называлось, но тоже ставило своей целью достижение материального изобилия. Достигнуть этого удалось, но созданное общество — духовно ущербно. Значит материальное изобилие не может быть целью человеческой деятельности. Материальное благополучие, без чего, естественно, жить нельзя, должно достигаться попутно. Цель же в чем-то другом.
В чем? Не знаю. Может поискать вот где. Сейчас мы творим ничтожно малые блага и ради них уничтожаем природу массой вредных отходов. Может человечеству сосредоточить свой ум и силы на сохранении природы.
Но невозможно думать о далеко идущей цели, не устранив опасности гибели человечества в огне ядерной катастрофы. А чтобы решить эту задачу, надо прежде всего понять, откуда идет опасность. Довольно широко распространено мнение, что она в самом факте накопления ядерных средств уничтожения. Очень удобная гипотеза для… агрессора. По этой гипотезе виновного не найти, поскольку в ядерной гонке участвует и неагрессивная сторона, участвует, добиваясь равновесия сил, боясь оказаться неподготовленной к отпору агрессору. Но опыт начала всех войн свидетельствует, что начало войны зависит не от количества вооружений, а от того, есть ли зачинщик. На сегодня ясно, кто является таковым — коммунистический мир, возглавляемый Советским Союзом. Обычное возражение против этого на Западе: СССР стоит за детант. Но тактику детанта (не называя ее этим именем) правящая элита Советского Союза применяет давно. Сколько ни существует коммунистическая партия, она все время ведет войну. При этом она использует тактику разрядки там и тогда, где и когда у нее нет сил для прямого наступления. Большевики находятся во враждебных отношениях со всем миром, но бьют своих противников поодиночке. Сначала большевики воевали со старой властью, потом с демократией и высшими классами общества, затем с демократическими партиями, затем с зажиточным крестьянством и организованной частью рабочего класса, затем со всем крестьянством, затем со всем народом своей страны и, наконец, со всем миром. Разумеется, он не бросается сразу на все государства. Он порабощает народы поочередно, играя в детант с теми, до кого очередь пока что не дошла. Сейчас под «детант» попала Западная Европа. Советский Союз добивается, чтоб Запад не усиливал оборону, но ни на минуту не забывает основную свою цель — завоевание мирового господства.
Запад обязан никогда не забывать об этом. Он должен все время стремиться к тому, чтоб вырвать зубы у хищника. Без войны это можно сделать только одним путем — твердо встать на защиту правозащитников в коммунистических странах, не поддаваясь демагогическим призывам к детанту и провокационным воплям о вмешательстве во внутренние дела.
Защита прав человека не внутреннее, а самое важное международное дело. Агрессию можно остановить, только защитив права человека.
И еще. Надо ликвидировать бандитизм, который проник в международные отношения и занял там прочные позиции. Для ликвидации этого зла никакие меры не лишние.
* * *
Это написано до прихода к власти в Иране Хомейни. Чинимый его «священной» властью произвол перекрыл все бесчинства международного терроризма. Безнаказанность Иранского произвола, превращение персонала Американского посольства в заложников, воодушевили Советский Союз на наглую агрессию против соседнего Афганистана.
Как будет развиваться дальше эта «цепная реакция», если международный разбой не будет остановлен со всей решительностью, сказать трудно. Но во всяком случае разговор сейчас должен идти не о шахе. Он, может и заслужил преданию суду. Но суду! А в Иране такового нет. Выдать шаха сейчас — это признать право шантажа в международных отношениях и право на бессудные бандитские расправы с неугодными людьми. Наоборот, всему этому надо поставить прочный заслон. Надо предать суду международного трибунала, как военных преступников, Хомейни, Брежнева и их головорезов.
П. Григоренко
Приложение
Волтер РАЙЧ
Шестой конгресс психиатров в Гонолулу принял решение, которое разожгло одну из самых жестоких профессиональных баталий. Конгресс признал недопустимыми и осудил злоупотребления психиатрией в СССР в политических целях: ложные диагнозы и их последствия — заключение инакомыслящих в психиатрические тюрьмы. Всего за несколько часов до голосования я сидел в номере мотеля Вайкики с Андреем Снежневским — одним из тех, кого прямо обвиняют в фабрикации ложных диагнозов в политических целях.
— Советские диагнозы инакомыслящим ставятся очень аккуратно и точно, — настаивал проф. Снежневский, — а то, что мы видим сейчас на конгрессе, — это всего лишь апогей кампании, вот уже лет десять как развязанной против советской психиатрии, всего только истерический спектакль.
Он утверждал также, что если бы я, опытный психиатр, сам обследовал кого-либо из диссидентов, то я убедился бы в абсолютной правоте советских врачей.
Через четыре месяца я получил приглашение от одного из друзей Петра Григорьевича Григоренко. Один из самых известных диссидентов, Григоренко — в прошлом генерал Советской Армии, орденоносец, один из создателей советской военной теории, — выступив с политическими протестами, дважды был объявлен душевнобольным и упрятан в психиатрическую тюрьму. Мне сообщили, что, выпущенный на полгода к сыну в США, Григоренко просит американских психиатров обследовать его.
Я посоветовался с Аланом А. Стоуном, тоже психиатром, а также правоведом. Он сказал, что собирается в СССР и сообщит о наших намерениях прямо профессору Снежневскому. В конце лета 1978 г. он действительно был в Москве, и советский психиатр сказал, что, если такой специалист, как Стоун, берется за это дело, он не видит возражений против обследования больного и помощи ему.
Когда Стоун вернулся, мы посоветовались еще с несколькими коллегами. Дело в том, что повторная экспертиза такого рода — переобследование советского диссидента — противоречила некоторым профессиональным принципам, такого еще не делалось. Возникал ряд проблем. Сумеем ли мы провести обследование достаточно беспристрастно? Не подвигнет ли нас простая человечность к некоторой предвзятости, так что мы увидим полную норму там, где на самом деле есть отклонения? Кроме того, мы знали, что у других диссидентов, подвергнутых в СССР принудлечению, отмечены те же симптомы, что у Григоренко, им поставлены те же диагнозы, — если наша экспертиза подтвердит, что генерал психически болен, не станет ли это автоматически приговором для других? А если кто-то из этих других и верно болен — не принесет ли наша экспертиза только ущерб самому Григоренко?
Тем не менее, мы решили экспертизу провести. Мы просто изменили бы своему представлению об иерархии нравственных ценностей, поставив профессиональные принципы выше интересов пациента. Но прежде всего, разумеется, мы должны были заручиться формальным официальным согласием генерала.
Мы сообщили ему все свои соображения — в первую очередь, о потенциальной опасности выводов экспертизы. Он не только дал свое безусловное согласие, но и оговорил, что акт экспертизы должен быть открыт для всех и непременно опубликован, каковы бы ни были выводы экспертов. В конечном счете, сказал он, терять ему нечего: ярлык сумасшедшего на него уже налепили.
Мы составили документ за подписью Григоренко о его согласии на обследование и на публикацию результатов: нам следовало предупредить возможные упреки в нарушении врачебной тайны. Григоренко прочел русский перевод документа и спокойно подписал его.
Петр Григорьевич Григоренко родился в 1907 г. в православной крестьянской семье на Украине. Его мать умерла от тифа, когда ему было три года. В 1913 г. отец женился вторично, но мачеха бросила дом через год, когда отец ушел на фронт Первой мировой войны.
Григоренко первым в своей деревне вступил в комсомол. В возрасте 15 лет он отправился в Донецк, где работал машинистом, а вечерами учился. В 20 лет он вступил в партию и по партийной путевке был направлен в Военно-инженерную академию, которую окончил с отличием в 1934 году. В рядах Красной Армии он участвовал в 1939 г. в военных действиях против Японии и был ранен в спину осколком гранаты. Еще два ранения получил во время Второй мировой войны.
После войны Григоренко преподавал в Академии им. Фрунзе в Москве. В 1949 г. назначен начальником научно-исследовательскою отдела, в 1958 — начальником отдела кибернетики. В это время он уже был кандидатом наук. В 1959 г. получил свое высшее звание — генерал-майора. К моменту выхода в отставку (пятью годами позже) он был автором более чем 60 статей по военной науке, в большинстве своем засекреченных.
Григоренко имеет множество наград, в том числе орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны и семь медалей.
Женился впервые в 1927 г., через 15 лет последовал развод. Три сына от этого брака живут в СССР. От второго брака (с его нынешней женой) имеет одного сына, Андрея, который несколько лет тому назад эмигрировал в США.
Григоренко имел несколько небольших столкновений с властями — например, протестовал против антисемитизма в своей академии. Но первый серьезный конфликт произошел после его выступления на партконференции в Москве. Он призвал к демократизации устава партии, в результате чего был лишен делегатского мандата. Почти в то же время он написал открытое письмо к московским избирателям, критикуя «неразумную и часто вредную деятельность Хрущева и его окружения». Был немедленно уволен из академии и спустя полгода переведен с понижением на Дальний Восток. Там он создал «Союз борьбы за возрождение ленинизма» (1963 г.) в составе 13 человек и написал листовку о возвращении к ленинским принципам. Был арестован и направлен на экспертизу в институт им. Сербского, где его признали душевнобольным и невменяемым. Вышел из психиатрической больницы специального типа весной 1965 г., вскоре после падения Хрущева.
Не считая возможным менять свою позицию, лишенный военной пенсии, Григоренко вынужден искать любую работу и в возрасте 58 лет поступает работать грузчиком. Он неоднократно посылал письма протеста Косыгину, в «Правду», в КГБ. Он открыто протестовал против лишения его воинских званий и постоянно участвовал в публичных демонстрациях против процессов над диссидентами.
В 1969 г. он вылетел в Ташкент, чтобы выступить в качестве свидетеля защиты на процессе диссидентских лидеров. Его тут же арестовали, и следствие направило его на психиатрическую экспертизу. Ташкентская экспертиза признала его нормальным. Тогда его отправили в Москву, снова в институт им. Сербского, на повторную экспертизу, — там его опять признали душевнобольным.
На этот раз он пробыл в спецпсихбольнице четыре года. Выпущенный в 1974 г., он возобновил свою деятельность.
В 1977 г. он получил выездную визу на полгода — навестить своего сына в Нью-Йорке и сделать срочную операцию, которую он не доверял советским врачам. Тремя месяцами позже Указом Верховного Совета за подписью Брежнева он был лишен советского гражданства. После этого Григоренко получил политическое убежище в США.
Дважды комиссия института им. Сербского назначала Григоренко принудительное лечение в психиатрической больнице специального типа. Оба заключения были идентичны.
Главным доводом невменяемости было то, что протесты Григоренко — результат психопатологического состояния, а не разумного решения. Согласно актам экспертизы, Григоренко страдает хронической паранойей, которая время от времени достигает порога невменяемости, и тогда больной вступает в конфликт с советскими законами. В частности, у него развился «бред реформаторства» — потребность деятельности, направленной против властей, желание перестроить общество и одержимость диссидентской темой.
Как сказано в этих заключениях, Григоренко не может контролировать свое поведение и отвечать за свои поступки, а поэтому должен быть изолирован как больной, неспособный участвовать в своем судебном процессе и защищать себя.
По утверждению советских психиатров, болезнь усугубляется, а частично и вызвана артериосклеротическими изменениями сосудов головного мозга.
Чтобы провести обследование в максимально полном объеме и с предельной точностью, мы несколько изменили обычную процедуру.
Беседы с обследуемым (в общей сумме восемь часов) каждый из нас проводил по отдельности. Один из нас находился в Гарварде, двое — в студии видеозаписи Института психиатрии штата Нью-Йорк.
Вопросы, задаваемые генералу, касались всех сторон его жизни, включая семью, детские воспоминания, сексуальную жизнь, интеллектуальное развитие и нравственные установки, его идеи, влечения, интересы, взаимоотношения с людьми… Особое внимание мы обращали на его политические взгляды и на мотивы тех или иных «диссидентских» поступков. Все ответы сообщались нам через переводчика, одновременно велась запись на видеомагнитную пленку.
В порядке проверки диагноза психопатии, фигурирующего в советских актах, консультанты медицинского факультета Гарвардского университета провели три специальных обследования. Трехчасовая тестовая программа Ирен П. Стивер включала задачи на интерпретацию, «проективные тесты» (подобные тестам Роршаха, так наз. «чернильным пятнам»), с помощью которых обнаруживаются параноидальные признаки. Вопрос о склерозе, фигурирующем в советском заключении, был исследован невропатологом Норманном Гершвиндом. Эта сторона состояния здоровья Григоренко подверглась также всесторонней проверке восьмичасовым набором тестов, которую проводила Барбара П. Джоунз.
Наконец, все видеозаписи мы передали в лабораторию биометрических исследований Института психиатрии штата Нью-Йорк. Сотрудники института изучили собранную информацию с точки зрения того, соответствует ли весь этот материал, согласно их критериям, картине какого-либо психического заболевания, имеющегося в настоящем или пережитого в прошлом.
Григоренко по-английски не говорит и не читает. Доктор Борис Зубок, психиатр, эмигрировавший из СССР в 1973 г., информировал Григоренко обо всех наших процедурах, объяснял нам некоторые аспекты принятой в СССР диагностики и был нашим консультантом и переводчиком в течение всего обследования. (По иронии судьбы, д-р Зубок частично проходил ординатуру в Москве у того самого Снежневского, который согласился на переосвидетельствование Григоренко в США.) Разумеется, мы понимали, что советские психиатры вполне могут выразить подозрение, что д-р Зубок как эмигрант скрыл какие-то признаки заболевания обследуемого. Поэтому при экспертизе постоянно присутствовали еще три человека, владеющие русским языком. Все они нашли перевод предельно точным и добросовестным.
Григоренко — широкоплечий мужчина с прекрасной осанкой, голову бреет, походка медленная, слегка шаркающая.
Во время бесед с нами он был, в основном, очень спокоен, но временами проявлял живейший интерес ко всей процедуре обследования. Особенно заметно было это оживление, когда он говорил на политические темы, рассказывал, как с годами менялись его взгляды и еще — когда вспоминал полузабытые удачи или огорчения. Он способен ответить на прямой вопрос с точнейшими подробностями, память позволяет ему восстанавливать все эмоциональные реакции, весь их широкий спектр — от сожалений до радости, с естественным переходом от грустных моментов к нескрываемому юмору.
Общение с людьми у него устанавливается быстро и легко, с каждым из нас он готов был поделиться своими горестями. Излагая их, он, однако, шутил по поводу своих жизненных перипетий, по поводу удач и иронии судьбы. На вопросы отвечал исчерпывающе, хотя из опыта общения с советской психиатрией знал, что при определенных условиях излишняя детальность может расцениваться как симптом некоторых психических заболеваний.
Большинство наших вопросов было рассчитано именно на проверку параноидальности. Если советский диагноз верен, то признаки этого состояния непременно обнаружились бы. Более того, мы смогли бы определить не только сегодняшнее состояние, но и степень заболевания в прошлом, если оно имело место.
Мы задавали вопросы о мотивах тех или иных диссидентских поступков Григоренко. Насколько верно оценивал он опасность своих действий? Имел ли он когда-нибудь параноидальные сверхценные идеи реформаторского характера? Гнала ли его, как это часто бывает с параноиками, неколебимая уверенность, что мир не соответствует реальному о нем представлению? Не было ли у него экзальтированно преувеличенных представлений о собственных возможностях, мании величия, не принимал ли он себя за некоего сверхчеловека или носителя миссии, ниспосланной свыше?
Григоренко отвечал, что никогда не преуменьшал возможных последствий своих поступков. Например, создавая «Союз борьбы за возрождение ленинизма», он предполагал даже возможность расстрела.
— Но если вы думали, что вас могут расстрелять, — почему же вы все-таки создавали этот Союз?
— Потому что я никак не мог смириться с режимом. Я знал, что организацию быстро раскроют, но я хотел пробудить чувство нравственной ответственности у других… Советские психиатры расценивали это как несомненный признак душевного заболевания, но фактом остается, что я совершал поступки, вполне оценивая их последствия. Если же американские психиатры, как советские, сочтут это признаком болезни, то я скажу, что они очень ошибутся.
Четвертая экспертиза
Шестой конгресс психиатров в Гонолулу принял решение, которое разожгло одну из самых жестоких профессиональных баталий. Конгресс признал недопустимыми и осудил злоупотребления психиатрией в СССР в политических целях: ложные диагнозы и их последствия — заключение инакомыслящих в психиатрические тюрьмы. Всего за несколько часов до голосования я сидел в номере мотеля Вайкики с Андреем Снежневским — одним из тех, кого прямо обвиняют в фабрикации ложных диагнозов в политических целях.
— Советские диагнозы инакомыслящим ставятся очень аккуратно и точно, — настаивал проф. Снежневский, — а то, что мы видим сейчас на конгрессе, — это всего лишь апогей кампании, вот уже лет десять как развязанной против советской психиатрии, всего только истерический спектакль.
Он утверждал также, что если бы я, опытный психиатр, сам обследовал кого-либо из диссидентов, то я убедился бы в абсолютной правоте советских врачей.
Через четыре месяца я получил приглашение от одного из друзей Петра Григорьевича Григоренко. Один из самых известных диссидентов, Григоренко — в прошлом генерал Советской Армии, орденоносец, один из создателей советской военной теории, — выступив с политическими протестами, дважды был объявлен душевнобольным и упрятан в психиатрическую тюрьму. Мне сообщили, что, выпущенный на полгода к сыну в США, Григоренко просит американских психиатров обследовать его.
Я посоветовался с Аланом А. Стоуном, тоже психиатром, а также правоведом. Он сказал, что собирается в СССР и сообщит о наших намерениях прямо профессору Снежневскому. В конце лета 1978 г. он действительно был в Москве, и советский психиатр сказал, что, если такой специалист, как Стоун, берется за это дело, он не видит возражений против обследования больного и помощи ему.
Когда Стоун вернулся, мы посоветовались еще с несколькими коллегами. Дело в том, что повторная экспертиза такого рода — переобследование советского диссидента — противоречила некоторым профессиональным принципам, такого еще не делалось. Возникал ряд проблем. Сумеем ли мы провести обследование достаточно беспристрастно? Не подвигнет ли нас простая человечность к некоторой предвзятости, так что мы увидим полную норму там, где на самом деле есть отклонения? Кроме того, мы знали, что у других диссидентов, подвергнутых в СССР принудлечению, отмечены те же симптомы, что у Григоренко, им поставлены те же диагнозы, — если наша экспертиза подтвердит, что генерал психически болен, не станет ли это автоматически приговором для других? А если кто-то из этих других и верно болен — не принесет ли наша экспертиза только ущерб самому Григоренко?
Тем не менее, мы решили экспертизу провести. Мы просто изменили бы своему представлению об иерархии нравственных ценностей, поставив профессиональные принципы выше интересов пациента. Но прежде всего, разумеется, мы должны были заручиться формальным официальным согласием генерала.
Мы сообщили ему все свои соображения — в первую очередь, о потенциальной опасности выводов экспертизы. Он не только дал свое безусловное согласие, но и оговорил, что акт экспертизы должен быть открыт для всех и непременно опубликован, каковы бы ни были выводы экспертов. В конечном счете, сказал он, терять ему нечего: ярлык сумасшедшего на него уже налепили.
Мы составили документ за подписью Григоренко о его согласии на обследование и на публикацию результатов: нам следовало предупредить возможные упреки в нарушении врачебной тайны. Григоренко прочел русский перевод документа и спокойно подписал его.
Человек
Петр Григорьевич Григоренко родился в 1907 г. в православной крестьянской семье на Украине. Его мать умерла от тифа, когда ему было три года. В 1913 г. отец женился вторично, но мачеха бросила дом через год, когда отец ушел на фронт Первой мировой войны.
Григоренко первым в своей деревне вступил в комсомол. В возрасте 15 лет он отправился в Донецк, где работал машинистом, а вечерами учился. В 20 лет он вступил в партию и по партийной путевке был направлен в Военно-инженерную академию, которую окончил с отличием в 1934 году. В рядах Красной Армии он участвовал в 1939 г. в военных действиях против Японии и был ранен в спину осколком гранаты. Еще два ранения получил во время Второй мировой войны.
После войны Григоренко преподавал в Академии им. Фрунзе в Москве. В 1949 г. назначен начальником научно-исследовательскою отдела, в 1958 — начальником отдела кибернетики. В это время он уже был кандидатом наук. В 1959 г. получил свое высшее звание — генерал-майора. К моменту выхода в отставку (пятью годами позже) он был автором более чем 60 статей по военной науке, в большинстве своем засекреченных.
Григоренко имеет множество наград, в том числе орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Отечественной войны и семь медалей.
Женился впервые в 1927 г., через 15 лет последовал развод. Три сына от этого брака живут в СССР. От второго брака (с его нынешней женой) имеет одного сына, Андрея, который несколько лет тому назад эмигрировал в США.
Инакомыслящий
Григоренко имел несколько небольших столкновений с властями — например, протестовал против антисемитизма в своей академии. Но первый серьезный конфликт произошел после его выступления на партконференции в Москве. Он призвал к демократизации устава партии, в результате чего был лишен делегатского мандата. Почти в то же время он написал открытое письмо к московским избирателям, критикуя «неразумную и часто вредную деятельность Хрущева и его окружения». Был немедленно уволен из академии и спустя полгода переведен с понижением на Дальний Восток. Там он создал «Союз борьбы за возрождение ленинизма» (1963 г.) в составе 13 человек и написал листовку о возвращении к ленинским принципам. Был арестован и направлен на экспертизу в институт им. Сербского, где его признали душевнобольным и невменяемым. Вышел из психиатрической больницы специального типа весной 1965 г., вскоре после падения Хрущева.
Не считая возможным менять свою позицию, лишенный военной пенсии, Григоренко вынужден искать любую работу и в возрасте 58 лет поступает работать грузчиком. Он неоднократно посылал письма протеста Косыгину, в «Правду», в КГБ. Он открыто протестовал против лишения его воинских званий и постоянно участвовал в публичных демонстрациях против процессов над диссидентами.
В 1969 г. он вылетел в Ташкент, чтобы выступить в качестве свидетеля защиты на процессе диссидентских лидеров. Его тут же арестовали, и следствие направило его на психиатрическую экспертизу. Ташкентская экспертиза признала его нормальным. Тогда его отправили в Москву, снова в институт им. Сербского, на повторную экспертизу, — там его опять признали душевнобольным.
На этот раз он пробыл в спецпсихбольнице четыре года. Выпущенный в 1974 г., он возобновил свою деятельность.
В 1977 г. он получил выездную визу на полгода — навестить своего сына в Нью-Йорке и сделать срочную операцию, которую он не доверял советским врачам. Тремя месяцами позже Указом Верховного Совета за подписью Брежнева он был лишен советского гражданства. После этого Григоренко получил политическое убежище в США.
Пациент советской психиатрии
Дважды комиссия института им. Сербского назначала Григоренко принудительное лечение в психиатрической больнице специального типа. Оба заключения были идентичны.
Главным доводом невменяемости было то, что протесты Григоренко — результат психопатологического состояния, а не разумного решения. Согласно актам экспертизы, Григоренко страдает хронической паранойей, которая время от времени достигает порога невменяемости, и тогда больной вступает в конфликт с советскими законами. В частности, у него развился «бред реформаторства» — потребность деятельности, направленной против властей, желание перестроить общество и одержимость диссидентской темой.
Как сказано в этих заключениях, Григоренко не может контролировать свое поведение и отвечать за свои поступки, а поэтому должен быть изолирован как больной, неспособный участвовать в своем судебном процессе и защищать себя.
По утверждению советских психиатров, болезнь усугубляется, а частично и вызвана артериосклеротическими изменениями сосудов головного мозга.
Порядок проведения четвертой экспертизы
Чтобы провести обследование в максимально полном объеме и с предельной точностью, мы несколько изменили обычную процедуру.
Беседы с обследуемым (в общей сумме восемь часов) каждый из нас проводил по отдельности. Один из нас находился в Гарварде, двое — в студии видеозаписи Института психиатрии штата Нью-Йорк.
Вопросы, задаваемые генералу, касались всех сторон его жизни, включая семью, детские воспоминания, сексуальную жизнь, интеллектуальное развитие и нравственные установки, его идеи, влечения, интересы, взаимоотношения с людьми… Особое внимание мы обращали на его политические взгляды и на мотивы тех или иных «диссидентских» поступков. Все ответы сообщались нам через переводчика, одновременно велась запись на видеомагнитную пленку.
В порядке проверки диагноза психопатии, фигурирующего в советских актах, консультанты медицинского факультета Гарвардского университета провели три специальных обследования. Трехчасовая тестовая программа Ирен П. Стивер включала задачи на интерпретацию, «проективные тесты» (подобные тестам Роршаха, так наз. «чернильным пятнам»), с помощью которых обнаруживаются параноидальные признаки. Вопрос о склерозе, фигурирующем в советском заключении, был исследован невропатологом Норманном Гершвиндом. Эта сторона состояния здоровья Григоренко подверглась также всесторонней проверке восьмичасовым набором тестов, которую проводила Барбара П. Джоунз.
Наконец, все видеозаписи мы передали в лабораторию биометрических исследований Института психиатрии штата Нью-Йорк. Сотрудники института изучили собранную информацию с точки зрения того, соответствует ли весь этот материал, согласно их критериям, картине какого-либо психического заболевания, имеющегося в настоящем или пережитого в прошлом.
Григоренко по-английски не говорит и не читает. Доктор Борис Зубок, психиатр, эмигрировавший из СССР в 1973 г., информировал Григоренко обо всех наших процедурах, объяснял нам некоторые аспекты принятой в СССР диагностики и был нашим консультантом и переводчиком в течение всего обследования. (По иронии судьбы, д-р Зубок частично проходил ординатуру в Москве у того самого Снежневского, который согласился на переосвидетельствование Григоренко в США.) Разумеется, мы понимали, что советские психиатры вполне могут выразить подозрение, что д-р Зубок как эмигрант скрыл какие-то признаки заболевания обследуемого. Поэтому при экспертизе постоянно присутствовали еще три человека, владеющие русским языком. Все они нашли перевод предельно точным и добросовестным.
Интервью и выводы
Григоренко — широкоплечий мужчина с прекрасной осанкой, голову бреет, походка медленная, слегка шаркающая.
Во время бесед с нами он был, в основном, очень спокоен, но временами проявлял живейший интерес ко всей процедуре обследования. Особенно заметно было это оживление, когда он говорил на политические темы, рассказывал, как с годами менялись его взгляды и еще — когда вспоминал полузабытые удачи или огорчения. Он способен ответить на прямой вопрос с точнейшими подробностями, память позволяет ему восстанавливать все эмоциональные реакции, весь их широкий спектр — от сожалений до радости, с естественным переходом от грустных моментов к нескрываемому юмору.
Общение с людьми у него устанавливается быстро и легко, с каждым из нас он готов был поделиться своими горестями. Излагая их, он, однако, шутил по поводу своих жизненных перипетий, по поводу удач и иронии судьбы. На вопросы отвечал исчерпывающе, хотя из опыта общения с советской психиатрией знал, что при определенных условиях излишняя детальность может расцениваться как симптом некоторых психических заболеваний.
Большинство наших вопросов было рассчитано именно на проверку параноидальности. Если советский диагноз верен, то признаки этого состояния непременно обнаружились бы. Более того, мы смогли бы определить не только сегодняшнее состояние, но и степень заболевания в прошлом, если оно имело место.
Мы задавали вопросы о мотивах тех или иных диссидентских поступков Григоренко. Насколько верно оценивал он опасность своих действий? Имел ли он когда-нибудь параноидальные сверхценные идеи реформаторского характера? Гнала ли его, как это часто бывает с параноиками, неколебимая уверенность, что мир не соответствует реальному о нем представлению? Не было ли у него экзальтированно преувеличенных представлений о собственных возможностях, мании величия, не принимал ли он себя за некоего сверхчеловека или носителя миссии, ниспосланной свыше?
Григоренко отвечал, что никогда не преуменьшал возможных последствий своих поступков. Например, создавая «Союз борьбы за возрождение ленинизма», он предполагал даже возможность расстрела.
— Но если вы думали, что вас могут расстрелять, — почему же вы все-таки создавали этот Союз?
— Потому что я никак не мог смириться с режимом. Я знал, что организацию быстро раскроют, но я хотел пробудить чувство нравственной ответственности у других… Советские психиатры расценивали это как несомненный признак душевного заболевания, но фактом остается, что я совершал поступки, вполне оценивая их последствия. Если же американские психиатры, как советские, сочтут это признаком болезни, то я скажу, что они очень ошибутся.