Страница:
Тут Колесов почувствовал неладное. Так Игнат действительно еще никогда не просил, и такой интонации Колесов что-то не припоминал за все годы. А уж запои и загулы бывали – ого-го… Посетило мрачное предположение: пошел к врачу, нашли что-нибудь смертельное. Отбросил: «Игнат? Сам? К врачу? Нереально!» И все же…
– Ты что, заболел?
– Гошка, прилетай немедля, – простонал Игнат, и трубка дала отбой.
Георгий Арнольдович задал себе простой вопрос: «Даже если до чертиков допился или блажь какая-то чудовищная – могу я просто взять и не приехать? И кто вообще у меня есть на свете по большому счету, кроме этого жирного алкаша-трубадура?»
Следующим утром он уже менял билет в аэропорту, предвидя грандиозный скандал и материальные претензии заказчика, мечтавшего возвести в ранг великомученика этого Шкуро, палача и солдафона.
В семь вечера Гоша прямо с дорожной сумкой, не заходя к себе, поднялся до третьего и позвонил многолетним «кодом»: два длинных – короткий. Открыл Игнат. На нем был лучший из двух его застиранных махровых халатов. Лохмы густых поседевших волос топорщились как у безумных ученых или маньяков в старых кинолентах. Пунцовая рожа «ощетинилась» недельными колючками, глаза сияли. Бессмысленная улыбка безумца не оставляла сомнений, что Гоша трагически опоздал. Этому человеку не может быть плохо: он по телефону соврал. Перед Георгием Арнольдовичем предстал классический обитатель палаты номер шесть. Гоша мгновенно понял, что надо вызывать…
Тут Игнат сделал несколько шагов за порог, сгреб Колесова в объятия и втащил в прихожую, обдав удушливой смесью ароматов с преобладанием сивушно-чесночного. Ногой ловко выбил у него сумку из руки, ногой же захлопнул входную дверь и втянул в большую комнату, не разжимая медвежьих лап. Пхнул в кресло у рабочего стола, где экран компьютера высвечивал до боли знакомые мельтешащие таблицы котировок, и, снова овеяв сногсшибательным дыханием желудочно-кишечных бездн, кошмарным шепотом изрек: «Мистика, Гошка, мистика! Статуя живая, понял? Аполлон этот… живой. Он волны испускает, понял. Мы миллионеры, понял?» И перейдя на заговорщицкий: «И тогда я его достану, гада, усек?».
Георгий Арнольдович тотчас понял все. Кроме одного: как немедленно добраться до телефона и позвонить не при Игнате. Всяко бывало, но с белой горячкой дело иметь доселе не приходилось. В любом случае нервировать не стоит.
Он осторожно скосил глаз чуть в сторону от компьютера, где стояла у края стола бронзовая хрень. Прикинул, что увесистая. Если Игнат станет буйствовать и врежет ею по башке, Гоше в отличие от друга помощь уже не потребуется.
Он попробовал взять себя в руки и артикулировал нечто, долженствующее, как ему казалось, успокоить больного, купировать приступ.
– Хорошо, Игнашенька, волны так волны, давай отпразднуем, выпьем по маленькой, обсудим.
Игнат замер, улыбка растворилась в складках лица, выражение глаз поменялось на подозрительно-серьезное. Он уставился на Гошу изучающее, словно впервые его лицезрел.
– Ты что, решил, что у меня чердак съехал? Решил, что по пьяни вызвал?
– Боже упаси, Игнат, – попытавшись выдать возмущение, пролепетал Гоша. – Я просто волновался, примчался, ты же просил. Я думал, у тебя что-то с сердцем.
Тут Игнат широко, концертно распахнул руки, улыбнулся во всю ширь обрюзгшей пунцовой физиономии и с чудовищным хрипом надрывно возопил: «Се-е-ердце в груди-и-и бье-ется, как птица…» Это была отчаянно смелая интерпретация «хита» Любови Орловой из «Веселых ребят» – хорошо, что великая артистка не могла услышать ее в могиле. Зато услышал Гоша и обомлел. Перед ним был действительно полубезумный, но достаточно трезвый и совершенно счастливый друг.
Игнат плюхнулся в соседнее кресло, «исправил лицо» и, разительно посерьезнев, изрек.
– Георгий, этот бронзовый малый подсказывает ходы! То есть не ходы, конечно, а ставки. Вот, гляди, будь я проклят!
Он притянул голову Гоши поближе к экрану дисплея, призывно глянул на Аполлона, мирно и индифферентно взирающего, как не трудно догадаться, в одну точку, куда-то чуть мимо Игнатовой головы. Почти не глядя на «игровое поле» биржи, Оболонский сделал несколько щелчков мышкой. Затем с непривычной для Гоши легкостью и скоростью набрал в «окошках» количество приобретаемых акций нефтяного гиганта и цену, за которую намерен их прикупить: двести пятьдесят акций по сто шестьдесят восемь рублей каждая.
Жуткие картины и еще не остывшие эмоции всплыли в Гошиной исторической памяти, и он рефлекторно протянул руку, чтобы схватить мышку и щелкнуть «отмену». Но получил по этой самой руке хлестко и больно – пришлось отдернуть.
– Жди! – таинственным шепотом произнес Игнат, и оба уставились на дисплей, ожидая диаметрально противоположных последствий.
Глава одиннадцатая. Чудо
Глава двенадцатая. Эксперт
Глава тринадцатая. Соскочил…
– Ты что, заболел?
– Гошка, прилетай немедля, – простонал Игнат, и трубка дала отбой.
Георгий Арнольдович задал себе простой вопрос: «Даже если до чертиков допился или блажь какая-то чудовищная – могу я просто взять и не приехать? И кто вообще у меня есть на свете по большому счету, кроме этого жирного алкаша-трубадура?»
Следующим утром он уже менял билет в аэропорту, предвидя грандиозный скандал и материальные претензии заказчика, мечтавшего возвести в ранг великомученика этого Шкуро, палача и солдафона.
В семь вечера Гоша прямо с дорожной сумкой, не заходя к себе, поднялся до третьего и позвонил многолетним «кодом»: два длинных – короткий. Открыл Игнат. На нем был лучший из двух его застиранных махровых халатов. Лохмы густых поседевших волос топорщились как у безумных ученых или маньяков в старых кинолентах. Пунцовая рожа «ощетинилась» недельными колючками, глаза сияли. Бессмысленная улыбка безумца не оставляла сомнений, что Гоша трагически опоздал. Этому человеку не может быть плохо: он по телефону соврал. Перед Георгием Арнольдовичем предстал классический обитатель палаты номер шесть. Гоша мгновенно понял, что надо вызывать…
Тут Игнат сделал несколько шагов за порог, сгреб Колесова в объятия и втащил в прихожую, обдав удушливой смесью ароматов с преобладанием сивушно-чесночного. Ногой ловко выбил у него сумку из руки, ногой же захлопнул входную дверь и втянул в большую комнату, не разжимая медвежьих лап. Пхнул в кресло у рабочего стола, где экран компьютера высвечивал до боли знакомые мельтешащие таблицы котировок, и, снова овеяв сногсшибательным дыханием желудочно-кишечных бездн, кошмарным шепотом изрек: «Мистика, Гошка, мистика! Статуя живая, понял? Аполлон этот… живой. Он волны испускает, понял. Мы миллионеры, понял?» И перейдя на заговорщицкий: «И тогда я его достану, гада, усек?».
Георгий Арнольдович тотчас понял все. Кроме одного: как немедленно добраться до телефона и позвонить не при Игнате. Всяко бывало, но с белой горячкой дело иметь доселе не приходилось. В любом случае нервировать не стоит.
Он осторожно скосил глаз чуть в сторону от компьютера, где стояла у края стола бронзовая хрень. Прикинул, что увесистая. Если Игнат станет буйствовать и врежет ею по башке, Гоше в отличие от друга помощь уже не потребуется.
Он попробовал взять себя в руки и артикулировал нечто, долженствующее, как ему казалось, успокоить больного, купировать приступ.
– Хорошо, Игнашенька, волны так волны, давай отпразднуем, выпьем по маленькой, обсудим.
Игнат замер, улыбка растворилась в складках лица, выражение глаз поменялось на подозрительно-серьезное. Он уставился на Гошу изучающее, словно впервые его лицезрел.
– Ты что, решил, что у меня чердак съехал? Решил, что по пьяни вызвал?
– Боже упаси, Игнат, – попытавшись выдать возмущение, пролепетал Гоша. – Я просто волновался, примчался, ты же просил. Я думал, у тебя что-то с сердцем.
Тут Игнат широко, концертно распахнул руки, улыбнулся во всю ширь обрюзгшей пунцовой физиономии и с чудовищным хрипом надрывно возопил: «Се-е-ердце в груди-и-и бье-ется, как птица…» Это была отчаянно смелая интерпретация «хита» Любови Орловой из «Веселых ребят» – хорошо, что великая артистка не могла услышать ее в могиле. Зато услышал Гоша и обомлел. Перед ним был действительно полубезумный, но достаточно трезвый и совершенно счастливый друг.
Игнат плюхнулся в соседнее кресло, «исправил лицо» и, разительно посерьезнев, изрек.
– Георгий, этот бронзовый малый подсказывает ходы! То есть не ходы, конечно, а ставки. Вот, гляди, будь я проклят!
Он притянул голову Гоши поближе к экрану дисплея, призывно глянул на Аполлона, мирно и индифферентно взирающего, как не трудно догадаться, в одну точку, куда-то чуть мимо Игнатовой головы. Почти не глядя на «игровое поле» биржи, Оболонский сделал несколько щелчков мышкой. Затем с непривычной для Гоши легкостью и скоростью набрал в «окошках» количество приобретаемых акций нефтяного гиганта и цену, за которую намерен их прикупить: двести пятьдесят акций по сто шестьдесят восемь рублей каждая.
Жуткие картины и еще не остывшие эмоции всплыли в Гошиной исторической памяти, и он рефлекторно протянул руку, чтобы схватить мышку и щелкнуть «отмену». Но получил по этой самой руке хлестко и больно – пришлось отдернуть.
– Жди! – таинственным шепотом произнес Игнат, и оба уставились на дисплей, ожидая диаметрально противоположных последствий.
Глава одиннадцатая. Чудо
Через пять-семь минут акции резко пошли вверх и поднялись в цене почти на два рубля. Игнат с той же ловкостью и уверенностью произвел обратное действие. Выигрыш был всего-то двести пятьдесят рублей, но и не презренно мал за пять-то минут. Главное – он был реален. И самое главное – тотчас после завершения операции, за те же пять минут, котировки акций нефтяного гиганта промчались вниз, как с горки ледяной, проскочили цену покупки и притормозили на тридцать копеек ниже. Оба невольно подняли головы и устремили взоры: Гоша – на Игната, слегка изумленный, Игнат – на Аполлона, молитвенно восхищенный.
– Гляди дальше!
Игнат покосился на статуэтку, потом будто вслепую, как карту из колоды, «выудил» из таблицы акции крупного банка и купил на все. Колесов уже с некоторым любопытством следил за динамикой цены, она тотчас слегка опустилась, опять-таки минут через пять рванула вверх, словно по команде какого-то невидимого босса, и через десять минут торжествующий Игнат щелкнул мышкой и зафиксировал прибыль в 1200 рублей. И снова, как по волшебству, цена этих акций, покачавшись, стремглав дернула вспять, лихо проскочила отметку, на которой Игнат покупал, и притормозила заметно ниже.
Гоша пришел в себя. Не потому, что Игнат выигрывал, нет. Причина его «сумасшедшего обогащения» стала вдруг Колесову совершенно ясна: этот упрямый оболдуй внезапно приспособился к прыгающему, так называемому волатильному рынку и ему до поры до времени везло. Еще пару счастливых побед, а потом неизбежный «Вариант «Сатурн», который разорил их к такой-то матери. Масштаб катастрофы уже не будет столь ошеломляющим, поскольку основные капиталы профуканы. Но вся триумфально заработанная пара тысяч неизбежно грохнется вкупе с жалким остатком их средств на счете при очередной, возможно – ближайшей сделке.
Гошу успокоила не Игнатова мимолетная удачливость. Он понял, что полковник излечим. Нет никакой белой горячки! Слава Богу, это лишь временное помутнение сознания на почве похмелья и эйфории. Рецепт исцеления и само «лекарство» находились на письменном столе в виде небольшого бронзового бога в победительно-величавой позе. Достаточно Игнату пару раз выиграть в отсутствии Аполлона или сделать несколько плохих ставок «под присмотром» статуэтки, и этот псих протрезвеет окончательно, мистический туман рассеется, и суровая реальность лучше всякого рассола и психотерапевта вернет человека обществу. По крайней мере, его, Гошиному, обществу. Ибо в то, покуда неведомое, где бывший военный дирижер тайно провел последние дни, хорошо бы его больше не пускать ни за что.
Между тем Игнат замер, поглядел на Аполлона с почтенным вниманием преданного ученика, кивнул понимающе и с победительной уверенностью произвел мышкой нехитрую манипуляцию. Георгий Арнольдович заметил, что к «игровому полю» на дисплее добавилось название и параметры еще одних акций, знакомых до боли, до зуда, до скрежета зубовного: ПО «Сатурн».
Игнат сделал паузу, придержал дыхание, словно целился в эту строчку из снайперской винтовки, и уверенно купил бумаги «Сатурна» на весь денежный запас.
Гоша вперился в колонку котировок, испытывая смешанное чувство досады и скрытой радости. Он понимал, что сейчас Игнат просрет выигрыш, задергается и очень скоро не останется даже той малости, что еще зацепилась за их брокерский счет после жестокого разора. Но радовала, теперь еще и злорадно, близкая развязка, закономерное фиаско этой парочки, Мясного и Бронзового (он поймал себя на мысли, что невольно повелся на Игнатов психический сдвиг и дал статуэтке человеческую кличку).
«Сатурн» почти не шевелился, прибавляя туда-сюда по десять-двадцать копеек.
«Знакомая диспозиция, – отметил про себя Гоша. – Сейчас…»
Он опоздал со своим мысленным предзнаменованием. Он не поверил глазам своим. «Сатурн» попер вверх сперва лениво, прихрамывая, два шага вперед – шаг назад, а потом вдруг выстрелил, как хороший стайер на финише, за десять минут динамично вскарабкался аж на пятьдесят пунктов и замер, словно желая отдышаться.
– Ну! – не сдержавшись, по старой памяти крикнул Гоша, охваченный внезапным азартом. – Давай!
Игнат повторил, как прежде, свое сакраментальное «заткнись!», поглядел на фигурку и мотнул головой: «Он пока не велит».
Они просидели молча еще минут пять. Котировки «Сатурна» переминались с ноги на ногу и вдруг опять устремились ввысь, прибавив еще двадцать рублей на акцию. Тут Игнат совершил сделку и торжествующе уставился на Гошу. Лоснящееся от трудового пота лицо триумфатора снова напомнило Колесову о том, что друг не в себе.
Он тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от морока, и по возможности спокойно спросил: «Ты зачем меня вызвал?»
– Как зачем? Пустим биржу в распыл. Станем миллионерами. Ты че, Гошка, глазам своим не веришь? Так и я не верил, ядренть, пока не понял, кто мне командует.
– Идиот, я думал, что ты свихнулся, сбрендил, а ты, оказывается, в порядке, ты всего лишь в мистику ударился на почве пьянства. Нет, слава богу, я рад, что все не так серьезно, ты пару дней не попьешь, проиграешь все, что сейчас благодаря везению выиграл, и заживем мы с тобой, как и прежде, бедные, но гордые, будем выкручиваться. Кстати, Любаню пригласить надо, давно не виделись…
– Гляди дальше!
Игнат покосился на статуэтку, потом будто вслепую, как карту из колоды, «выудил» из таблицы акции крупного банка и купил на все. Колесов уже с некоторым любопытством следил за динамикой цены, она тотчас слегка опустилась, опять-таки минут через пять рванула вверх, словно по команде какого-то невидимого босса, и через десять минут торжествующий Игнат щелкнул мышкой и зафиксировал прибыль в 1200 рублей. И снова, как по волшебству, цена этих акций, покачавшись, стремглав дернула вспять, лихо проскочила отметку, на которой Игнат покупал, и притормозила заметно ниже.
Гоша пришел в себя. Не потому, что Игнат выигрывал, нет. Причина его «сумасшедшего обогащения» стала вдруг Колесову совершенно ясна: этот упрямый оболдуй внезапно приспособился к прыгающему, так называемому волатильному рынку и ему до поры до времени везло. Еще пару счастливых побед, а потом неизбежный «Вариант «Сатурн», который разорил их к такой-то матери. Масштаб катастрофы уже не будет столь ошеломляющим, поскольку основные капиталы профуканы. Но вся триумфально заработанная пара тысяч неизбежно грохнется вкупе с жалким остатком их средств на счете при очередной, возможно – ближайшей сделке.
Гошу успокоила не Игнатова мимолетная удачливость. Он понял, что полковник излечим. Нет никакой белой горячки! Слава Богу, это лишь временное помутнение сознания на почве похмелья и эйфории. Рецепт исцеления и само «лекарство» находились на письменном столе в виде небольшого бронзового бога в победительно-величавой позе. Достаточно Игнату пару раз выиграть в отсутствии Аполлона или сделать несколько плохих ставок «под присмотром» статуэтки, и этот псих протрезвеет окончательно, мистический туман рассеется, и суровая реальность лучше всякого рассола и психотерапевта вернет человека обществу. По крайней мере, его, Гошиному, обществу. Ибо в то, покуда неведомое, где бывший военный дирижер тайно провел последние дни, хорошо бы его больше не пускать ни за что.
Между тем Игнат замер, поглядел на Аполлона с почтенным вниманием преданного ученика, кивнул понимающе и с победительной уверенностью произвел мышкой нехитрую манипуляцию. Георгий Арнольдович заметил, что к «игровому полю» на дисплее добавилось название и параметры еще одних акций, знакомых до боли, до зуда, до скрежета зубовного: ПО «Сатурн».
Игнат сделал паузу, придержал дыхание, словно целился в эту строчку из снайперской винтовки, и уверенно купил бумаги «Сатурна» на весь денежный запас.
Гоша вперился в колонку котировок, испытывая смешанное чувство досады и скрытой радости. Он понимал, что сейчас Игнат просрет выигрыш, задергается и очень скоро не останется даже той малости, что еще зацепилась за их брокерский счет после жестокого разора. Но радовала, теперь еще и злорадно, близкая развязка, закономерное фиаско этой парочки, Мясного и Бронзового (он поймал себя на мысли, что невольно повелся на Игнатов психический сдвиг и дал статуэтке человеческую кличку).
«Сатурн» почти не шевелился, прибавляя туда-сюда по десять-двадцать копеек.
«Знакомая диспозиция, – отметил про себя Гоша. – Сейчас…»
Он опоздал со своим мысленным предзнаменованием. Он не поверил глазам своим. «Сатурн» попер вверх сперва лениво, прихрамывая, два шага вперед – шаг назад, а потом вдруг выстрелил, как хороший стайер на финише, за десять минут динамично вскарабкался аж на пятьдесят пунктов и замер, словно желая отдышаться.
– Ну! – не сдержавшись, по старой памяти крикнул Гоша, охваченный внезапным азартом. – Давай!
Игнат повторил, как прежде, свое сакраментальное «заткнись!», поглядел на фигурку и мотнул головой: «Он пока не велит».
Они просидели молча еще минут пять. Котировки «Сатурна» переминались с ноги на ногу и вдруг опять устремились ввысь, прибавив еще двадцать рублей на акцию. Тут Игнат совершил сделку и торжествующе уставился на Гошу. Лоснящееся от трудового пота лицо триумфатора снова напомнило Колесову о том, что друг не в себе.
Он тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от морока, и по возможности спокойно спросил: «Ты зачем меня вызвал?»
– Как зачем? Пустим биржу в распыл. Станем миллионерами. Ты че, Гошка, глазам своим не веришь? Так и я не верил, ядренть, пока не понял, кто мне командует.
– Идиот, я думал, что ты свихнулся, сбрендил, а ты, оказывается, в порядке, ты всего лишь в мистику ударился на почве пьянства. Нет, слава богу, я рад, что все не так серьезно, ты пару дней не попьешь, проиграешь все, что сейчас благодаря везению выиграл, и заживем мы с тобой, как и прежде, бедные, но гордые, будем выкручиваться. Кстати, Любаню пригласить надо, давно не виделись…
Глава двенадцатая. Эксперт
Итак, мы расстались с отчаявшимся музыкантом в те минуты, когда он укладывал Аполлона в сумку и собирался ехать по адресу: Дронов переулок, восемь, антикварный салон «Наследие».
Игнат шагал к метро, и душа его разрывалась. Он испытывал угрызения совести, каких не знал, наверное, никогда. Ну, может быть, после первой физической измены молодой тогда жене, еще два месяца назад невесте Верочке, такой любимой и желанной. Но Катька напоила и соблазнила, сука, а был он на это дело падкий, неудержимый… Эх!..
И вот теперь… Три поколения семьи берегли реликвию.
«Что у тебя осталось, Оболонский, в этой жизни святого, заветного? – спрашивал он себя и отвечал: – Могилы отца да матери, старые фотки, книги отцовские и дедовы в малом количестве со знакомыми с детства корешками. Еще Олежкины вещи, ноты, кляссер с марками, которые он начал собирать с моей помощью да бросил. Еще Веркино свадебное платье, которое вытащил с антресолей заодно со статуей. Истлело оно все, как время, что прошло с той поры. Да и память о любви, какая между нами была, поиспоганил загулами и блудом. Сволочь ты, Игнатий Оболонский, никчемная старая пьянь, предатель своей фамилии и своей собственной жизни – вот ты кто! Вернись, оставь статую, перед смертью музею завещай, если ценная. Олеженьки-то нет, больше завещать некому».
Такие мысли терзали Игната, но ноги мыслей не слушались и сами несли его в антикварку, где хотел он для начала узнать, почем можно толкнуть реликвию. И если что – сыграть по-крупному, собрать сумму и тогда… Пущин!
Салон представлял собой четыре небольших зала или просторных комнаты. В каждой выставлен был свой товар. Каждая под завязку забита была произведениями изобразительного, прикладного и прочих искусств, всяческой посудой, старыми часами, сундучками и табакерками, трубками, монетами – словом, чего там только не было. Игнат огляделся и быстро понял, что попал в тот мир, где он чужой, где его дремучее невежество даже не позволяет сделать вид, что он имеет хоть какое-то представление о предмете в старой спортивной сумке. Он вдруг подумал, что надо было сперва залезть в Интернет, попытаться сориентироваться. Но о чем, собственно, у Интернета спрашивать? Как ставить вопрос? Почем бронзовые Аполлоны?
Он решил ни в коем случае не торопиться, ничего сегодня не решать, скульптуру с ходу не ставить на продажу ни за какие деньги. «Кинут, глазом моргнуть не успеешь. Для начала надо понять, что же на самом деле представляет собой это семейное сокровище, а может, и не сокровище вовсе – копия, каких сотни. Отлили в девятнадцатом веке, прадед – археолог привез и объявил ценностью несусветной. Может, прадед мой Тарас к тому времени свихнулся или еще чего? И стоит этот Аполлон, как любая копия, не бог весть каких денег. Но не две же копейки! Миллион-то хоть потянет. Нет, надо осторожненько…»
Так рассуждал Игнатий Оболонский, бродя по почти безлюдным залам салона, когда услышал:
– Интересуетесь чем-то конкретным или принесли показать?
Оболонский оглянулся. Мужчина лет сорока в безупречно сидевшем на нем темном костюме и умеренно строгом галстуке глядел с любезной услужливостью и подчеркнутым уважением. Бейджик на лацкане сообщал, что Игната встретил Малян Роберт Гургенович, менеджер-эксперт.
– Да вот, хотел бы оценить кое-что, посоветоваться, – напуская на себя солидности, прогундел Игнат.
– Прошу вас, я провожу, – эксперт улыбнулся профессионально
ласково и мягко, жестом указав на неприметную дверь в торце зала.
Они вошли в кабинет, две стены которого были скрыты от пола до потолка зелеными занавесями. Игнат почему-то решил, что эта парча скрывает стеллажи, где у них товар особой ценности, не для всех. Так оно и оказалось.
Роберт Гургенович пригласил в глубокое кожаное кресло, предложил чай-кофе, Игнат на чай милостиво согласился.
– Итак, чем могу быть полезен… Простите, как вас по имени-отчеству?
– Иван Петрович, – представился Игнат, еще по дороге решил от греха подальше соблюдать поначалу конспирацию – в прессе ему не раз попадались истории про ограбленных и даже убитых владельцев антикварных ценностей.
– А я Роберт Гургенович. Весь внимание, уважаемый Иван Петрович!
Игнат извлек Аполлона, завернутого в плотный полиэтилен, освободил и аккуратно водрузил на полированный столик.
Взору эксперта Маляна предстал бронзовый юноша ростом сантиметров сорок – пятьдесят с прекрасными, совершенными чертами лица, выдававшими раннюю зрелость, мужественность и даже величавость. Он облачен был в длинное покрывало, на манер классических античных статуй складками ниспадавшее почти до пят. Придерживая его левой рукой, он расположил правую ладонью вниз на уровне лба, чуть вытянув ее вперед, – то ли слегка отгораживался от солнечных лучей, то ли, наоборот, приветствовал небесное светило, а заодно и весь окрестный мир, то ли просто всматривался вдаль, за горизонт. Корпус юноши-мужа слегка подавался вперед. В меру мускулистые ноги довольно широко расставлены, одна чуть позади другой, мощные босые ступни упирались в бронзовый же, заметно траченный пятнами буро-зеленой патины постамент. Голову украшал венец о девяти невысоких лучах, придававших его прекрасному земному облику царственно-божественный мажор.
Даже не требовалось быть экспертом Маляном, чтобы оценить совершенство пропорций и деталей статуэтки, мощь ее мифологической символики, абсолютную гармонию с теми представлениями о великом и прекрасном, с тем миром, в которым творил вдохновенный мастер пока еще неведомого века. Но обязательно надо было быть «предпринимателем», психологом Маляном, чтобы правильно оценить ситуацию: «Скорее всего, лох. Принес – предположительно! – Вещь».
Любой зритель, обладай он хотя бы минимальным вкусом и эстетическим чувством, не мог не оценить красоту статуэтка. Выпускник ереванского художественного техникума Роберт Малян просек все и сразу. Психолог, человековед Малян просек еще и Игната.
Он не должен был терять ни минуты на любование статуэткой, а главное – не терять самообладания.
Ему в руки свалился клиент. С неба свалился прямо с античным богом под мышкой. Его нельзя упускать ни за что.
Это может быть фальшивка. Это мог сотворить классный литейщик пять лет назад в одесском подвале на Малой Арнаутской, или в маленькой мастерской под Парижем, или в квартале ремесленников какого-нибудь греческого острова Пафос, прячась от взглядов и гомона неисчислимых туристов. Но Роберт Малян десятым чувством определил, что нет, не фальшак, не дешевка, не конвейерный божок для туристов-зевак. Тут что-то… старое, старенькое, даже старинное.
– Вы позволите? – Задав вопрос в интонации риторической, Малян достал из ящика стола белые матерчатые перчатки, надел их с видом хирурга перед сложнейшей операцией, оттуда же извлек лупу и стал изучать скульптуру, аккуратно поворачивая ее по оси, наклоняя туда-сюда, ведя лупу медленно, сантиметр за сантиметром.
Откуда было догадаться Игнату, тотчас проникнувшемуся уважением и доверием к специалисту, что за этим экспертным изучением не стояло ничего, ровно ничего, кроме желания произвести впечатление на него, дурака.
Роберт Гургенович, обладая кое-какими познаниями в сфере живописи и графики девятнадцатого-двадцатого веков, а также разбираясь чуть-чуть в фарфоре двух-трех знаменитых русских заводов того же периода, ровным счетом ничего, ну ни бельмеса не понимал в скульптуре, тем более в изделиях из бронзы и уж тем более в античных или выполненных под антику.
Малян ваньку валял. И тянул время. Он должен был точно, безошибочно разыграть партию. Не впервой, но схема всегда требует поправок применительно к типу лоха. Полный – не полный, алкаш – не алкаш, уровень образования, темперамент, местный – приезжий, оставит под расписку – не оставит, спер – нашел на чердаке, упрям – податлив, поведется на неформальную сделку – заартачится и т. д. Обо всем этом нельзя было спрашивать напрямую. Особенно поначалу: это нарушение, риск, отход от методики, прямой путь к потере клиента. Малян исподтишка бросал быстрые взгляды на Игната, прикидывая единственно верную интонацию.
А вот и первая промашка. Непростительная. Он забыл, что клиент просил чаю. Тихо вошла Наташа, поставила поднос на маленький столик в углу кабинета. Она увидела статуэтку.
«Идиот! Как же ты мог! А извиниться, выскочить на секунду, отсрочить чаепитие!.. Ну и что, что любовница? Сегодня да, а завтра нет. Болван!»
Наконец он завершил осмотр. Убрал лупу. Стал медленно снимать перчатки, взгляд слегка рассеянный, задумчивый. Лицо выдавало напряженную работу памяти, вскрывающей пласты знаний о предмете.
– Ну, что я могу сказать? Поверхностный предварительный осмотр, к сожалению, не дает поводов сильно вас порадовать, уважаемый Иван Петрович. Не стану утомлять профессиональными терминами и нюансами, но ваша вещь выполнена отнюдь не во времена Софокла и Еврипида, мягко говоря. Полагаю, лет ей сто от силы, тип литья и некоторые визуальные характеристики поверхности металла достаточно внятно об этом свидетельствуют. Я вижу изъяны и несовершенства линий, грубоватые отклонения от некоторых хрестоматийных пластических канонов, свидетельствующие о дурной импровизации скульптора – ремесленника.
Роберт Гургенович говорил еще минут пять, неторопливо, степенно, как бы взвешивая каждую свою оценку. Это была одна из лучших импровизаций очаровательного дилетанта и проходимца.
По мере приближения печального для Игната приговора он все больше мрачнел и мысленно опускал изначально вожделенную цену до семисот, пятисот, а потом и трехсот тысяч. И с горечью понимал, что, как говаривал кто-то из героев «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова, «это не спасет отца русской демократии».
– Сколько? – уныло спросил Игнат, когда эксперт наконец замолк, тяжело выдохнув.
– А вот на этот вопрос, уважаемый, я вам сейчас ответа дать не могу, не имею права, – с видом ответственного чиновника произнес Малян. – Я обязан посоветоваться с коллегой, который является куда более глубоким знатоком бронзовой скульптуры с античных времен до нашего века. Вещь надо ему показать. Но… – Тут Малян заговорщицки понизил голос до шепота, – …не здесь и не сейчас. Я могу быть с вами откровенен, Иван Петрович? Могу надеяться, что разговор между нами?
– Какие вопросы? – оживился Игнат, скумекав, к чему клонит этот чернявый. И, тоже почти убрав звук, заверил: – Могила!
– Все очень просто, – пояснил Малян. – Если это дешевка, качественная подделка, ремесленная работа, но выполненная в новые времена, выставлять ее на продажу глупо. Допустим, получите вы, в зависимости от оценки салона, за вычетом комиссионных, от трехсот штук до шестисот. В лучшем случае. А то и вовсе не возьмем – не уйдет. У нас контингент ушлый, знающий, разборчивый. Если же окажется, что вещь действительно старая, а то и античная, в чем я решительно сомневаюсь, салон тем более не примет. Не имеем права. Музейная ценность, видите ли. Надо обращаться в аукционные дома, получать музейную экспертную оценку, да лучше не одну. А чем это грозит лично вам, надеюсь, сами догадываетесь!
– Чем? – не на шутку разволновавшись, тревожным шепотом спросил Игнат.
– Вы что, забыли, какие времена за окном? – При этом оба инстинктивно взглянули в сторону штор, оставляющих широкий просвет, через который пробивалось не по-осеннему щедрое солнце… – Грабежи, убийства, разбойные нападения, аферы. Господи, Иван Петрович, вы как будто газет не читаете, телевизор не смотрите!
– Почему же? – обиженно отреагировал Игнат, действительно не слишком жаловавший СМИ. – Наслышан, читал, знаю.
– И потом… Допустим, вещь музейная. Где взяли?
– Семейная реликвия. Переходила из поколения в поколение. Прадед – археолог откуда-то привез.
– Во-о-от, дорогой вы мой, тут основная проблема и всплывет. А вдруг известный музей где-нибудь во Флоренции сто пятьдесят лет числит ее пропавшим экспонатом? А вдруг потомки частного коллекционера в каком-нибудь Лондоне на документах докажут, что это им принадлежало в одна тысяча восемьсот лохматом году? Или, скажем, правительство Турции обратится в международный суд с претензией, что этот бронзовый шедевр был вывезен нелегально с их территории, некогда называвшейся… Ну и так далее… И тогда – ни денег, ни покоя, ни удовольствия от владения вещью. В любом случае мой вам совет: поелику возможно – полная конфиденциальность, – продолжил Малян. – Простите, много ли народу знает о вашей статуэтке, если не секрет?
– Да никто и не знает. Один живу. Овдовел.
– Примите сочувствие, уважаемый. Вот и я один, но всего лишь в разводе, – понимающе вздохнул «эксперт», с тоскою воззрившись в пространство кабинета. – На порог не пускают, дочь раз в месяц вижу. (Он горестно вздохнул, это было и в самом деле правдой, позволившей достоверно выйти на доверительную интонацию, – Малян поймал вдохновение). Так вот, к нашим баранам, как говорят на моей исторической родине в предгорьях некогда нашего Арарата, – снова перейдя на заговорщицкий лад, зашептал Роберт. – Если коллега, о котором я упоминал, подтвердит мое предположение и эта штука серьезных денег не стоит, решайте сами, в зависимости от ваших материальных потребностей. Если же я ошибаюсь, что вряд ли, но дай-то бог, я окажу вам неофициальную надежную помощь в реализации вещи помимо всяческих салонов и тем более аукционов. И поверьте, дорогой, вы получите реальную цену, все сполна, оставаясь в полной безопасности. Вы имеете дело с интеллигентным порядочным человеком. Мне омерзителен любой криминал, но у нас, у антикваров, свои представления о правилах сделки, и я всю жизнь придерживаюсь старомодных принципов: честь и репутация превыше всего.
– Ну хорошо, а что я должен сделать? – наивно поинтересовался Игнат.
– Вы – ничего. Я даю вам расписку. Лично я, а не салон, если, конечно, вызвал у вас доверие. Вы оставляете мне вещь на три-четыре дня. Все строго между нами. Дальше я звоню, мы встречаемся, но уже не здесь. Где – договоримся. Если есть серьезный предмет для переговоров, прибудет тот специалист, о котором я упоминал. Если нет, я просто верну вам статуэтку, сообщу о ее, скорее всего, скромной продажной стоимости, и дальше – на ваше усмотрение. Еще раз подчеркну: строго между нами. Иначе вы подведете себя и меня.
Игнат совершил в своей жизни массу глупостей. И теперь как никогда близок был к тому, чтобы сделать величайшую, рекордную. Он открыл было рот, чтобы сказать «пишите!», и тут… что-то необъяснимо властное, потустороннее, но почти физически ощутимое сдавило грудь, стеснило дыхание, бросило в жар.
«Эксперт» заметил перемену в нем и даже поинтересовался:
– Что с вами?»
– Да нет, все нормально, – рассеянно ответил Игнат, пытаясь осознать происходящее с ним или в нем. Он сидел молча с полминуты, глядя мимо собеседника, и вдруг отчеканил твердо и решительно, с былой военной беспрекословностью: – Мне надо подумать. Сутки. Трудный шаг. Семейная реликвия – не что-нибудь. Давайте ваш телефон. Свяжусь с вами завтра в пятнадцать ноль-ноль.
Игнат шагал к метро, и душа его разрывалась. Он испытывал угрызения совести, каких не знал, наверное, никогда. Ну, может быть, после первой физической измены молодой тогда жене, еще два месяца назад невесте Верочке, такой любимой и желанной. Но Катька напоила и соблазнила, сука, а был он на это дело падкий, неудержимый… Эх!..
И вот теперь… Три поколения семьи берегли реликвию.
«Что у тебя осталось, Оболонский, в этой жизни святого, заветного? – спрашивал он себя и отвечал: – Могилы отца да матери, старые фотки, книги отцовские и дедовы в малом количестве со знакомыми с детства корешками. Еще Олежкины вещи, ноты, кляссер с марками, которые он начал собирать с моей помощью да бросил. Еще Веркино свадебное платье, которое вытащил с антресолей заодно со статуей. Истлело оно все, как время, что прошло с той поры. Да и память о любви, какая между нами была, поиспоганил загулами и блудом. Сволочь ты, Игнатий Оболонский, никчемная старая пьянь, предатель своей фамилии и своей собственной жизни – вот ты кто! Вернись, оставь статую, перед смертью музею завещай, если ценная. Олеженьки-то нет, больше завещать некому».
Такие мысли терзали Игната, но ноги мыслей не слушались и сами несли его в антикварку, где хотел он для начала узнать, почем можно толкнуть реликвию. И если что – сыграть по-крупному, собрать сумму и тогда… Пущин!
Салон представлял собой четыре небольших зала или просторных комнаты. В каждой выставлен был свой товар. Каждая под завязку забита была произведениями изобразительного, прикладного и прочих искусств, всяческой посудой, старыми часами, сундучками и табакерками, трубками, монетами – словом, чего там только не было. Игнат огляделся и быстро понял, что попал в тот мир, где он чужой, где его дремучее невежество даже не позволяет сделать вид, что он имеет хоть какое-то представление о предмете в старой спортивной сумке. Он вдруг подумал, что надо было сперва залезть в Интернет, попытаться сориентироваться. Но о чем, собственно, у Интернета спрашивать? Как ставить вопрос? Почем бронзовые Аполлоны?
Он решил ни в коем случае не торопиться, ничего сегодня не решать, скульптуру с ходу не ставить на продажу ни за какие деньги. «Кинут, глазом моргнуть не успеешь. Для начала надо понять, что же на самом деле представляет собой это семейное сокровище, а может, и не сокровище вовсе – копия, каких сотни. Отлили в девятнадцатом веке, прадед – археолог привез и объявил ценностью несусветной. Может, прадед мой Тарас к тому времени свихнулся или еще чего? И стоит этот Аполлон, как любая копия, не бог весть каких денег. Но не две же копейки! Миллион-то хоть потянет. Нет, надо осторожненько…»
Так рассуждал Игнатий Оболонский, бродя по почти безлюдным залам салона, когда услышал:
– Интересуетесь чем-то конкретным или принесли показать?
Оболонский оглянулся. Мужчина лет сорока в безупречно сидевшем на нем темном костюме и умеренно строгом галстуке глядел с любезной услужливостью и подчеркнутым уважением. Бейджик на лацкане сообщал, что Игната встретил Малян Роберт Гургенович, менеджер-эксперт.
– Да вот, хотел бы оценить кое-что, посоветоваться, – напуская на себя солидности, прогундел Игнат.
– Прошу вас, я провожу, – эксперт улыбнулся профессионально
ласково и мягко, жестом указав на неприметную дверь в торце зала.
Они вошли в кабинет, две стены которого были скрыты от пола до потолка зелеными занавесями. Игнат почему-то решил, что эта парча скрывает стеллажи, где у них товар особой ценности, не для всех. Так оно и оказалось.
Роберт Гургенович пригласил в глубокое кожаное кресло, предложил чай-кофе, Игнат на чай милостиво согласился.
– Итак, чем могу быть полезен… Простите, как вас по имени-отчеству?
– Иван Петрович, – представился Игнат, еще по дороге решил от греха подальше соблюдать поначалу конспирацию – в прессе ему не раз попадались истории про ограбленных и даже убитых владельцев антикварных ценностей.
– А я Роберт Гургенович. Весь внимание, уважаемый Иван Петрович!
Игнат извлек Аполлона, завернутого в плотный полиэтилен, освободил и аккуратно водрузил на полированный столик.
Взору эксперта Маляна предстал бронзовый юноша ростом сантиметров сорок – пятьдесят с прекрасными, совершенными чертами лица, выдававшими раннюю зрелость, мужественность и даже величавость. Он облачен был в длинное покрывало, на манер классических античных статуй складками ниспадавшее почти до пят. Придерживая его левой рукой, он расположил правую ладонью вниз на уровне лба, чуть вытянув ее вперед, – то ли слегка отгораживался от солнечных лучей, то ли, наоборот, приветствовал небесное светило, а заодно и весь окрестный мир, то ли просто всматривался вдаль, за горизонт. Корпус юноши-мужа слегка подавался вперед. В меру мускулистые ноги довольно широко расставлены, одна чуть позади другой, мощные босые ступни упирались в бронзовый же, заметно траченный пятнами буро-зеленой патины постамент. Голову украшал венец о девяти невысоких лучах, придававших его прекрасному земному облику царственно-божественный мажор.
Даже не требовалось быть экспертом Маляном, чтобы оценить совершенство пропорций и деталей статуэтки, мощь ее мифологической символики, абсолютную гармонию с теми представлениями о великом и прекрасном, с тем миром, в которым творил вдохновенный мастер пока еще неведомого века. Но обязательно надо было быть «предпринимателем», психологом Маляном, чтобы правильно оценить ситуацию: «Скорее всего, лох. Принес – предположительно! – Вещь».
Любой зритель, обладай он хотя бы минимальным вкусом и эстетическим чувством, не мог не оценить красоту статуэтка. Выпускник ереванского художественного техникума Роберт Малян просек все и сразу. Психолог, человековед Малян просек еще и Игната.
Он не должен был терять ни минуты на любование статуэткой, а главное – не терять самообладания.
Ему в руки свалился клиент. С неба свалился прямо с античным богом под мышкой. Его нельзя упускать ни за что.
Это может быть фальшивка. Это мог сотворить классный литейщик пять лет назад в одесском подвале на Малой Арнаутской, или в маленькой мастерской под Парижем, или в квартале ремесленников какого-нибудь греческого острова Пафос, прячась от взглядов и гомона неисчислимых туристов. Но Роберт Малян десятым чувством определил, что нет, не фальшак, не дешевка, не конвейерный божок для туристов-зевак. Тут что-то… старое, старенькое, даже старинное.
– Вы позволите? – Задав вопрос в интонации риторической, Малян достал из ящика стола белые матерчатые перчатки, надел их с видом хирурга перед сложнейшей операцией, оттуда же извлек лупу и стал изучать скульптуру, аккуратно поворачивая ее по оси, наклоняя туда-сюда, ведя лупу медленно, сантиметр за сантиметром.
Откуда было догадаться Игнату, тотчас проникнувшемуся уважением и доверием к специалисту, что за этим экспертным изучением не стояло ничего, ровно ничего, кроме желания произвести впечатление на него, дурака.
Роберт Гургенович, обладая кое-какими познаниями в сфере живописи и графики девятнадцатого-двадцатого веков, а также разбираясь чуть-чуть в фарфоре двух-трех знаменитых русских заводов того же периода, ровным счетом ничего, ну ни бельмеса не понимал в скульптуре, тем более в изделиях из бронзы и уж тем более в античных или выполненных под антику.
Малян ваньку валял. И тянул время. Он должен был точно, безошибочно разыграть партию. Не впервой, но схема всегда требует поправок применительно к типу лоха. Полный – не полный, алкаш – не алкаш, уровень образования, темперамент, местный – приезжий, оставит под расписку – не оставит, спер – нашел на чердаке, упрям – податлив, поведется на неформальную сделку – заартачится и т. д. Обо всем этом нельзя было спрашивать напрямую. Особенно поначалу: это нарушение, риск, отход от методики, прямой путь к потере клиента. Малян исподтишка бросал быстрые взгляды на Игната, прикидывая единственно верную интонацию.
А вот и первая промашка. Непростительная. Он забыл, что клиент просил чаю. Тихо вошла Наташа, поставила поднос на маленький столик в углу кабинета. Она увидела статуэтку.
«Идиот! Как же ты мог! А извиниться, выскочить на секунду, отсрочить чаепитие!.. Ну и что, что любовница? Сегодня да, а завтра нет. Болван!»
Наконец он завершил осмотр. Убрал лупу. Стал медленно снимать перчатки, взгляд слегка рассеянный, задумчивый. Лицо выдавало напряженную работу памяти, вскрывающей пласты знаний о предмете.
– Ну, что я могу сказать? Поверхностный предварительный осмотр, к сожалению, не дает поводов сильно вас порадовать, уважаемый Иван Петрович. Не стану утомлять профессиональными терминами и нюансами, но ваша вещь выполнена отнюдь не во времена Софокла и Еврипида, мягко говоря. Полагаю, лет ей сто от силы, тип литья и некоторые визуальные характеристики поверхности металла достаточно внятно об этом свидетельствуют. Я вижу изъяны и несовершенства линий, грубоватые отклонения от некоторых хрестоматийных пластических канонов, свидетельствующие о дурной импровизации скульптора – ремесленника.
Роберт Гургенович говорил еще минут пять, неторопливо, степенно, как бы взвешивая каждую свою оценку. Это была одна из лучших импровизаций очаровательного дилетанта и проходимца.
По мере приближения печального для Игната приговора он все больше мрачнел и мысленно опускал изначально вожделенную цену до семисот, пятисот, а потом и трехсот тысяч. И с горечью понимал, что, как говаривал кто-то из героев «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова, «это не спасет отца русской демократии».
– Сколько? – уныло спросил Игнат, когда эксперт наконец замолк, тяжело выдохнув.
– А вот на этот вопрос, уважаемый, я вам сейчас ответа дать не могу, не имею права, – с видом ответственного чиновника произнес Малян. – Я обязан посоветоваться с коллегой, который является куда более глубоким знатоком бронзовой скульптуры с античных времен до нашего века. Вещь надо ему показать. Но… – Тут Малян заговорщицки понизил голос до шепота, – …не здесь и не сейчас. Я могу быть с вами откровенен, Иван Петрович? Могу надеяться, что разговор между нами?
– Какие вопросы? – оживился Игнат, скумекав, к чему клонит этот чернявый. И, тоже почти убрав звук, заверил: – Могила!
– Все очень просто, – пояснил Малян. – Если это дешевка, качественная подделка, ремесленная работа, но выполненная в новые времена, выставлять ее на продажу глупо. Допустим, получите вы, в зависимости от оценки салона, за вычетом комиссионных, от трехсот штук до шестисот. В лучшем случае. А то и вовсе не возьмем – не уйдет. У нас контингент ушлый, знающий, разборчивый. Если же окажется, что вещь действительно старая, а то и античная, в чем я решительно сомневаюсь, салон тем более не примет. Не имеем права. Музейная ценность, видите ли. Надо обращаться в аукционные дома, получать музейную экспертную оценку, да лучше не одну. А чем это грозит лично вам, надеюсь, сами догадываетесь!
– Чем? – не на шутку разволновавшись, тревожным шепотом спросил Игнат.
– Вы что, забыли, какие времена за окном? – При этом оба инстинктивно взглянули в сторону штор, оставляющих широкий просвет, через который пробивалось не по-осеннему щедрое солнце… – Грабежи, убийства, разбойные нападения, аферы. Господи, Иван Петрович, вы как будто газет не читаете, телевизор не смотрите!
– Почему же? – обиженно отреагировал Игнат, действительно не слишком жаловавший СМИ. – Наслышан, читал, знаю.
– И потом… Допустим, вещь музейная. Где взяли?
– Семейная реликвия. Переходила из поколения в поколение. Прадед – археолог откуда-то привез.
– Во-о-от, дорогой вы мой, тут основная проблема и всплывет. А вдруг известный музей где-нибудь во Флоренции сто пятьдесят лет числит ее пропавшим экспонатом? А вдруг потомки частного коллекционера в каком-нибудь Лондоне на документах докажут, что это им принадлежало в одна тысяча восемьсот лохматом году? Или, скажем, правительство Турции обратится в международный суд с претензией, что этот бронзовый шедевр был вывезен нелегально с их территории, некогда называвшейся… Ну и так далее… И тогда – ни денег, ни покоя, ни удовольствия от владения вещью. В любом случае мой вам совет: поелику возможно – полная конфиденциальность, – продолжил Малян. – Простите, много ли народу знает о вашей статуэтке, если не секрет?
– Да никто и не знает. Один живу. Овдовел.
– Примите сочувствие, уважаемый. Вот и я один, но всего лишь в разводе, – понимающе вздохнул «эксперт», с тоскою воззрившись в пространство кабинета. – На порог не пускают, дочь раз в месяц вижу. (Он горестно вздохнул, это было и в самом деле правдой, позволившей достоверно выйти на доверительную интонацию, – Малян поймал вдохновение). Так вот, к нашим баранам, как говорят на моей исторической родине в предгорьях некогда нашего Арарата, – снова перейдя на заговорщицкий лад, зашептал Роберт. – Если коллега, о котором я упоминал, подтвердит мое предположение и эта штука серьезных денег не стоит, решайте сами, в зависимости от ваших материальных потребностей. Если же я ошибаюсь, что вряд ли, но дай-то бог, я окажу вам неофициальную надежную помощь в реализации вещи помимо всяческих салонов и тем более аукционов. И поверьте, дорогой, вы получите реальную цену, все сполна, оставаясь в полной безопасности. Вы имеете дело с интеллигентным порядочным человеком. Мне омерзителен любой криминал, но у нас, у антикваров, свои представления о правилах сделки, и я всю жизнь придерживаюсь старомодных принципов: честь и репутация превыше всего.
– Ну хорошо, а что я должен сделать? – наивно поинтересовался Игнат.
– Вы – ничего. Я даю вам расписку. Лично я, а не салон, если, конечно, вызвал у вас доверие. Вы оставляете мне вещь на три-четыре дня. Все строго между нами. Дальше я звоню, мы встречаемся, но уже не здесь. Где – договоримся. Если есть серьезный предмет для переговоров, прибудет тот специалист, о котором я упоминал. Если нет, я просто верну вам статуэтку, сообщу о ее, скорее всего, скромной продажной стоимости, и дальше – на ваше усмотрение. Еще раз подчеркну: строго между нами. Иначе вы подведете себя и меня.
Игнат совершил в своей жизни массу глупостей. И теперь как никогда близок был к тому, чтобы сделать величайшую, рекордную. Он открыл было рот, чтобы сказать «пишите!», и тут… что-то необъяснимо властное, потустороннее, но почти физически ощутимое сдавило грудь, стеснило дыхание, бросило в жар.
«Эксперт» заметил перемену в нем и даже поинтересовался:
– Что с вами?»
– Да нет, все нормально, – рассеянно ответил Игнат, пытаясь осознать происходящее с ним или в нем. Он сидел молча с полминуты, глядя мимо собеседника, и вдруг отчеканил твердо и решительно, с былой военной беспрекословностью: – Мне надо подумать. Сутки. Трудный шаг. Семейная реликвия – не что-нибудь. Давайте ваш телефон. Свяжусь с вами завтра в пятнадцать ноль-ноль.