довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
- Детей?! - сказал Бутлер, делая круглые глаза. Он был невероятно
изумлен. Мысль иметь детей Гезу крайне поразила Бутлера. - Да он никогда не
был женат. Что это вам пришло в голову?
- Простая самонадеянность. Я был уверен, что капитан Гез женат.
- Никогда. Может быть, вы подумали это потому, что увидели на его столе
портрет барышни; ну, так это дочь Сениэля.
Я молчал. Бутлер стал смотреть на носок своего сапога. Я внимательно
наблюдал за ним. На его крутом, замкнутом лице выступила улыбка - начало
улыбки.
Я не ожидал решительных конфиденций, так как чувствовал, что подошел
вплотную к разгадке того обстоятельства, о котором, как о несомненно
интимном, Бутлер навряд ли стал бы распространяться подробнее малознакомому
человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам
признал бы подобные разъяснения предательством.
Бутлер усиленно затянулся сигарой, стряхнул пепел с колен и ушел,
сославшись на дела.
Я остался. Я думал, не следовало ли рассказать Бутлеру о моей встрече
на берегу с Биче Сениэль, но вспомнил, что мне, в сущности, ничего не
известно об отношениях Геза и Бутлера. Он мог передать этот разговор
капитану, вызвав тем новые осложнения. Кроме того, почти одновременное
прибытие девушки и корабля в Лисс - не произошло ли с ведома и согласия
обеих сторон? Разговор с Бутлером как бы подвел меня к запертой двери, но не
дал ключа от замка; узнав кое-что, я, как и раньше, знал очень немного о
том, почему фотография Биче Сениэль украшает стол Геза. Человеческие
отношения бесконечно разнообразны, я встречал случаи, когда громадный
интерес к темному положению распылив алея простейшим решением, иногда -
пустяком. С другой стороны, надо было признать, что портрет дочери Сениэля,
очень красивой и на редкость привлекательной девушки, не мог быть храним
Гезом безотносительно к его чувствам. Со всем тем странно было бы допустить
взаимную близость этих двух столь непохожих людей.
Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в
сомнении, я заметил, как мои размышления о Биче Сениэль стали пристрастны и
беспокойны. Воспоминание о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление
ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать чувство
еще более сильное и, вероятно, тяжелое, как болезнь. Не один раз наблюдал я
это совершенное поглощение одного существа другим - женщиной или девушкой.
Мне случалось быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние,
и я никогда не мог установить, где подлинное начало этой мучительной
приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча,
взгляд, рука, голос, смех, шутка - уже являются облегчением, таким мощным
среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость
равна спасению. Но я был на большом расстоянии от прекрасной опасности, и я
был спокоен, если можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное
терзающего стремления к встрече.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по
яркому морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не
потревоженный, провел в чтении около трех часов. Я читал две книги - одна
была в душе, другая в руках.
Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в
час дня. Качать стало медленнее и не так сильно, как утром. Я решил обедать
один по той причине, что обед приходился на вахтенные часы Бутлера и мне
предстояло, следовательно, сидеть с Гезом и Синкрайтом. Я никогда не
чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно которых ломал голову
над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности прямо о том
сказать. Это о Гезе; что касается Синкрайта, - его ползающая улыбка и
сальный взгляд были мне нестерпимы.
Вызвав Горация, я сговорился с ним, узнав, что обед будет несколько
раньше часа, потому что близок Дагон, где, как известно, Гез должен
погрузить железо.
Скоро мне в каюту подали обед. Я отобедал и, заслышав на палубе
оживление, вышел наверх.
"Бегущая по волнам" приближалась к бухте, раскинутой широким охватом
отступившего в глубину берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер
и Синкрайт стояли у борта. Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к
мачте.
Берег развертывался мрачной перспективой фабричных труб, опоясанных
слоями черного дыма. Береговая линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты,
краны, цистерны и склады теснились среди рельсовых путей, напоминала
затейливый силуэт: так было здесь все черно от угля и копоти. Стон ударов по
железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот паровых молотов, цикады
маленьких молотков, пронзительный визг пил, обморочное дребезжание подвод -
все это, если слушать, не разделяя звуков, составляло один крик. Среди рева
металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У
молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки,
- так много крюков и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, -
стояли баржи и пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
"Бегущая по волнам" опустила якорь. Паруса упали, потом исчезли.
Встретив Бутлера, я спросил, долго ли мы пробудем в Дагоне. Он сказал, что
скоро начнут грузить, и действительно, прошло около получаса, как буксир
подвел к нам четырехугольный тяжелый баркас, из трюма которого носильщики
стали таскать по трапу крепкие деревянные ящики. Чистая палуба "Бегущей"
покрылась грязью и пылью. Я ушел к себе, где некоторое время слышал
однообразную звуковую картину. топот босых ног, стук брошенного па скат
ящика и хриплые голоса. Так продолжалось часа два. Наконец установилась
относительная тишина. Все рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли на
шаланду, и буксир потащил ее в порт.
Вскоре после этого к навесному трапу, опущенному по той стороне
корабля, где находилась моя каюта, подплыла лодка, управляемая наемным
лодочником. Шлюпка прошла так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел
ее пассажиров. Это были три женщины: рыжая, худенькая, с сжатым ртом и
прищуренными глазами; крупная, заносчивого вида, блондинка, и третья -
бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая руками, эти три
женщины встали, смотря наверх и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия.
На их плечах были кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью,
какой принято поражать в известных местах; сильно напудренная, театрально
подбоченясь, в шелковых платьях, кольцах и ожерельях, компания эта быстро
пересекла круглый экран пространства, открываемого иллюминатором. Я заметил
картонки и чемоданы. Гез получил гостей.
Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи
женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел
плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность,
- в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и
тяжелая походка мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова,
сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии
собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и
подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели
неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при
этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за
стеной.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал,
что Гез сохранит в распутстве своем, по крайней мере, возможную
элегантность, - так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение
Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении
совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на
палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне
оставались - раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь
глуше; я слышал, как под окрики Бутлера ставят паруса, делаются
приготовления плыть далее. Брашпиль начал выворачивать якорь, и
погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время был главным звуком на
корабле. Наконец произвели поворот. Я видел, как черный, в огнях, берег
уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в
иллюминатор, я по движению волн, плывущих на меня, но отходящих по борту
дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
Из столовой донесся торжествующий женский крик; потом долго хохотал
Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как
его распекала. После того неожиданно у моей двери раздались шаги, и
подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
Это был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного
настроения. Когда дверь открылась, - из салона, сквозь громкий разговор,
послышалось треньканье гитар.
Повинуясь моему взгляду, Синкрайт закрыл дверь и преувеличенно вежливо
поклонился.
- Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, - заявил он.
- Передайте капитану мою искреннюю благодарность, - ответил я с
досадой, - но скажите также, что я отказываюсь.
- Надеюсь, вас можно убедить, - продолжал Синкрайт, - тем более, что
все мы будем очень огорчены.
- Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
- Хорошо! - сказал он удивленно и вышел, повторяя: - Жаль, очень жаль!
Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу. Я
начал писать Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я
хотел иметь крупную сумму.
На второй странице письма снова раздался настойчивый стук; не дожидаясь
разрешения, в каюту вступил Гез.
Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает
всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
Гез был в смокинге. Его безукоризненной, в смысле костюма, внешности
дико противоречила пьяная судорога лица. Он был тяжело, головокружительно
пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости
его тела, Гез оперся правой рукой о стол, а левой подбоченился. Он нервно
дышал, стараясь стоять прямо, и сохранял равновесие при качке тем, что
сгибал и распрямлял колено. На мою занятость письмом Гез даже не обратил
внимания.
- Хотите повеселиться? - сказал он, значительно подмигивая, в то время
как его острый, холодный взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно
изучал меня. - Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла
жить врознь.
- Синкрайт был, - заметил я, как мог, миролюбиво. - Он, конечно,
передал вам мой ответ.
- Я не поверил Синкрайту, иначе я не был бы здесь, - объявил Гез. -
Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь
конец. У нас очень весело.
- Капитан Гез, - сказал я, тщательно подбирая слова и чувствуя приступ
ярости; я не хотел поддаться гневу, но видел, что вынужден положить конец
дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих
собственных глазах. - Капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о
компаньоне по увеселениям. Ваше времяпрепровождение для вас имеет, надо
думать, и смысл и оправдание; более я не могу позволить себе рассуждать о
ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и если
вам это не совсем понятно, я берусь повторить свое утверждение и доказать,
что я прав.
Сказав так, я ждал, что он пробурчит извинение и уйдет. Он не изменил
позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная, неистовая
ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
- Вы нанесли мне оскорбление, - медленно произнес Гез. - Еще никто...
Вы выказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда
вы метили. Этого я вам не прощу. Теперь я хочу знать: как вы представляете
наши отношения дальше?! Хотел бы я знать, да! Не менее тридцати дней
продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
- Наши отношения точно определены, - сказал я, не видя смысла уступать
в ему тоне. - Вы получили двести фунтов, причем я с вами не торговался
Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней - не слишком ли
незавидная компенсация?
Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что
придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально смотря мне в
глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое
движение и торжественно произнес:
- Я тотчас швырну вам эти деньги назад!
Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что
вернет деньги, добавил: "Вам не придется хвастаться своими деньгами", -
затем вышел, хлопнув дверью.
После этого я немедленно запер каюту ключом и стал у двери,
прислушиваясь.
В столовой наступила относительная тишина; меланхолически звучала
гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича
на ходу: "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает,
а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и - после
всего этого - хоровую песню.
Устав прислушиваться, я сел и погрузился в раздумье. Гез сказал правду:
трудно было ждать впереди чего-нибудь хорошего при этих условиях. Я решил,
что если ближайший день не переменит всей этой злобной нечистоты в хотя бы
подобие спокойной жизни, - самое лучшее для меня будет высадиться на первой
же остановке. Я был сильно обеспокоен поведением Геза. Хотя я не видел
прямых причин его ненависти ко мне, все же сознавал, что так должно быть. Он
был естествен в своей ненависти. Он не понимал меня, я - его. Поэтому, с его
характером, образовалось военное положение, и с гневом, с тяжелым чувством
безобразия минувшей сцены, я лег, но лег не раздеваясь, так как не знал, что
еще может произойти.
Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При моем этом
состоянии сон был прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще
раз обдумывая события вечера, а также объяснение с Гезом завтра утром,
которое считал неизбежным. Я стал наконец надеяться, что когда Гез очнется -
если только он сможет очнуться, - я сумею заставить его искупить дикую
выходку, в которой он едва ли не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал
этого человека!
Прошло минут пятнадцать, как, несколько успокоясь, я представил эту
возможность. Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы за стеной,
перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей двери с
угрожающими и беспокойными криками. Было слышно каждое слово.
- Оставьте ее! - закричала женщина. Вторая злобно твердила:
- Дура ты, дура! Зачем тебя черт понес с нами? Послышался плач, возня;
затем ужасный, истерический крик:
- Я не могу, не могу! Уйдите, уйдите к черту, оставьте меня!
- Замолчи! - крикнул Гез, По-видимому, он зажимал ей рот. - Иди сюда.
Берите ее, Синкрайт!
Возня, молчание и трение о стену ногами, перемешиваясь с частым
дыханием, показали, что упрямство или другой род сопротивления хотят сломить
силой. Затем долгий, неистовый визг оборвался криком Геза: "Она кусается,
дьявол!" - и позорный звук тяжелой пощечины прозвучал среди громких рыданий.
Они перешли в вопль, и я открыл дверь.
Мое внезапное появление придало гнусной картине краткую неподвижность.
На заднем плане, в дверях салона, стоял сумрачный Бутлер, держа за талию
раскрасневшуюся блондинку и наблюдая происходящее с невозмутимостью уличного
прохожего. Гез тащил в салон темноволосую девушку; тянул ее за руку. Ее лиф
был расстегнут, платье сползло с плеч, и, совершенно ошалев, пьяная, с
закрытыми глазами, она судорожно рыдала; пытаясь вырваться, она едва не
падала на Синкрайта, который, увидев меня, выпустил другую руку жертвы.
Рыжая женщина, презрительно подбоченясь, смотрела свысока на темноволосую и
курила, отбрасывая руку от рта резким движением хмельной твари.
- Пора прекратить скандал, - сказал я твердо. - Довольно этого
безобразия. Вы, Гез, ударили эту женщину.
- Прочь! - крикнул он, наклонив голову.
Одновременно с тем он опустил руку так, что не ожидавшая этого женщина
повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Ее глаза дико
открылись. Она была жалка и мутно, синевато бледна.
- Скотина! - Она говорила, задыхаясь и хрипя, указывая на Геза пальцем.
- Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, - обратилась она ко мне. - Было
пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить не могу.
Мне худо. Я выпила столько, что и не угнаться этим соплякам. Насильно со
мной ничего не сделаешь. Я больна.
- Идешь ты? - сказал Гез, хватая ее за шею. Она вскрикнула и плюнула
ему в лицо. Я успел поймать занесенную руку капитана, так как его кулак
мелькнул мимо меня.
- Ступайте, ступайте! - испуганно закричал Синкрайт. - Это не ваше
дело!
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и
отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня
свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и
кривилось лицо. Он размахнулся; удар пришелся мне по локтю левой руки,
которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности
сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар
в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
- Довольно! Довольно! - закричал Бутлер. Женщины, взвизгнув, исчезли,
Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под
мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке. Наконец Гез открыл глаза и
подобрал ногу; видя, что он жив, я вошел в каюту и повернул ключ.
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал
отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом
кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно
поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил
револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить
избиения женщины - безотносительно к ее репутации, - в чувствах моих
образовалась скверная муть, подобная оскомине.
Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он, так как, придя,
он громко сказал:
- Однако наш пассажир молодец! И то правду сказать, вы первый начали!
- Да, я погорячился, - ответил, вздохнув Гез. - Ну, что же, я наказан -
и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы
думаете, что теперь сделать?
- Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю.
- Смотрите, Гез! - сказал Бутлер; понизив голос, он прибавил: - Мне все
равно, но - знайте, что я сказал. И не забудьте.
Гез медленно рассмеялся.
- В самом деле! - сказал он. - Я сделаю это немедленно.
Капитан подошел к моей двери и постучал кулаком с решимостью нервной,
прямой натуры.
- Кто стучит? - спросил я, поддерживая нелепую игру.
- Это я, Гез. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло.
- Если вы действительно раскаиваетесь, - возразил я, мало веря его
заявлению, - то скажете мне то же самое, что теперь, но только утром.
Раздался странный скрип, напоминающий скрежет.
- Вы слушаете? - сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. - Я клянусь
вам. Вы можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно,
только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу РУКУ.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и - как это ни странно -
иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и
смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет
напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стоял на
пороге.
Взгляд Геза объяснял все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь.
Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я
шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком
распухшую губу.
- Кажется, я имел глупость вам поверить, - сказал я.
- Держите его, - обратился Гез к матросам. - Отнимите револьвер!
Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и
выстрелил два раза, но Гез отделался только тем, что согнулся, отскочив в
сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к
стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову.
- Вы меня ударили, - сказал Гез. - Вы все время оскорбляли меня. Вы
дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш
слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы
заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете
судно. Не головой вниз, - я не так жесток, как болтают обо мне разные
дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошел до
предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим
издевательствам Геза.
- Вы затеваете убийство, - сказал я. - Но помните, что до Дагона никак
не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду.
- Сколько угодно, - ответил Гез. - За такое редкое удовольствие я
согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях
вы появились на корабле! Этому {есть} свидетели. Покинуть "Бегущую по
волнам" {тайно} - в вашем духе. Этому {будут} свидетели.
Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и закусив удила. Я оглядел
матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему
даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился
возразить:
- Не будет ли немного много, капитан? Гез так посмотрел на него, что
тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно
эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь
я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование было безмерно и
перешагнуло всякий расчет.
- Давай шлюпку, подлец! - сказал я.
Все мы быстро поднялись наверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь.
"Бегущая" легла в дрейф. Все это совершалось безмолвно, - так казалось мне,
потому что я был в состоянии напряженной, болезненной отрешенности. Матросы
принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершающегося
смутно маячило в далеком углу сознания. Были приспущены тали, и я вошел в
шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошел матрос, испуганно твердя:
"Смотрите, вот весла". Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на
борту я не различал. "К дьяволу!" - сказал Гез. Матрос, двигая фонарем,
яркое пятно которого создавало на шлюпке странный уют, держался за борт,
ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на
поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез,
карабкаясь по ним вверх.
Все было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел,
как бы через мостовую, ряд круглых освещенных окон низкого дома.
Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть, с невольным бесцельным
ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум - так
внезапно и громко, что я не разобрал, в чем дело. Наконец послышался
требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно:
- Это мое дело, капитан Гез. Довольно, что я так хочу! Все дальнейшее,
что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гез крикнул:
- Эй вы, на шлюпке! Забирайте ее! - Он прибавил, обращаясь неизвестно к
кому: - Не знаю, где он ее прятал!
Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени:
- Эй вы, на шлюпке!
Я не удостоил его ответом.
- Скажите ему сами, черт побери! - крикнул Гез.
- Гарвей! - раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и
невидимой женщины. - Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с
вами.
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не
могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так как предпочесть
шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть,
угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул; отвалясь и наискось упав вниз,
он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх
до боли в глазах, но не различая фигур.
- Забирайте вашу подругу! - сказал Гез. - Вы, я вижу, ловкач.
- Черт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! -
воскликнул Синкрайт.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура,
махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее,
чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно
двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той,
которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я
не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль.
Я все еще удерживался за трап.
- Как это произошло? - спросил я, теряясь от изумления.
- Какова наглость! - сказал Гез сверху. - Плывите, куда хотите, и от
души желаю вам накормить акул!
- Убийца! - закричал я. - Ты еще ответишь за эту двойную гнусность! Я
желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб!
- Он получит пулю, - спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная
- Детей?! - сказал Бутлер, делая круглые глаза. Он был невероятно
изумлен. Мысль иметь детей Гезу крайне поразила Бутлера. - Да он никогда не
был женат. Что это вам пришло в голову?
- Простая самонадеянность. Я был уверен, что капитан Гез женат.
- Никогда. Может быть, вы подумали это потому, что увидели на его столе
портрет барышни; ну, так это дочь Сениэля.
Я молчал. Бутлер стал смотреть на носок своего сапога. Я внимательно
наблюдал за ним. На его крутом, замкнутом лице выступила улыбка - начало
улыбки.
Я не ожидал решительных конфиденций, так как чувствовал, что подошел
вплотную к разгадке того обстоятельства, о котором, как о несомненно
интимном, Бутлер навряд ли стал бы распространяться подробнее малознакомому
человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам
признал бы подобные разъяснения предательством.
Бутлер усиленно затянулся сигарой, стряхнул пепел с колен и ушел,
сославшись на дела.
Я остался. Я думал, не следовало ли рассказать Бутлеру о моей встрече
на берегу с Биче Сениэль, но вспомнил, что мне, в сущности, ничего не
известно об отношениях Геза и Бутлера. Он мог передать этот разговор
капитану, вызвав тем новые осложнения. Кроме того, почти одновременное
прибытие девушки и корабля в Лисс - не произошло ли с ведома и согласия
обеих сторон? Разговор с Бутлером как бы подвел меня к запертой двери, но не
дал ключа от замка; узнав кое-что, я, как и раньше, знал очень немного о
том, почему фотография Биче Сениэль украшает стол Геза. Человеческие
отношения бесконечно разнообразны, я встречал случаи, когда громадный
интерес к темному положению распылив алея простейшим решением, иногда -
пустяком. С другой стороны, надо было признать, что портрет дочери Сениэля,
очень красивой и на редкость привлекательной девушки, не мог быть храним
Гезом безотносительно к его чувствам. Со всем тем странно было бы допустить
взаимную близость этих двух столь непохожих людей.
Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в
сомнении, я заметил, как мои размышления о Биче Сениэль стали пристрастны и
беспокойны. Воспоминание о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление
ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать чувство
еще более сильное и, вероятно, тяжелое, как болезнь. Не один раз наблюдал я
это совершенное поглощение одного существа другим - женщиной или девушкой.
Мне случалось быть в положении, требующем точного взгляда на свое состояние,
и я никогда не мог установить, где подлинное начало этой мучительной
приверженности, столь сильной, что нет даже стремления к обладанию; встреча,
взгляд, рука, голос, смех, шутка - уже являются облегчением, таким мощным
среди остановившей всю жизнь одержимости единственным существом, что радость
равна спасению. Но я был на большом расстоянии от прекрасной опасности, и я
был спокоен, если можно назвать спокойствием упорное размышление, лишенное
терзающего стремления к встрече.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты; по
яркому морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не
потревоженный, провел в чтении около трех часов. Я читал две книги - одна
была в душе, другая в руках.
Приближалось время обеда, который, по корабельным правилам, подавался в
час дня. Качать стало медленнее и не так сильно, как утром. Я решил обедать
один по той причине, что обед приходился на вахтенные часы Бутлера и мне
предстояло, следовательно, сидеть с Гезом и Синкрайтом. Я никогда не
чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно которых ломал голову
над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности прямо о том
сказать. Это о Гезе; что касается Синкрайта, - его ползающая улыбка и
сальный взгляд были мне нестерпимы.
Вызвав Горация, я сговорился с ним, узнав, что обед будет несколько
раньше часа, потому что близок Дагон, где, как известно, Гез должен
погрузить железо.
Скоро мне в каюту подали обед. Я отобедал и, заслышав на палубе
оживление, вышел наверх.
"Бегущая по волнам" приближалась к бухте, раскинутой широким охватом
отступившего в глубину берега. Оттуда шел смутный перебой гула. Гез, Бутлер
и Синкрайт стояли у борта. Команда тянула фалы и брасы, переходя от мачты к
мачте.
Берег развертывался мрачной перспективой фабричных труб, опоясанных
слоями черного дыма. Береговая линия, где угрюмые фасады, акведуки, мосты,
краны, цистерны и склады теснились среди рельсовых путей, напоминала
затейливый силуэт: так было здесь все черно от угля и копоти. Стон ударов по
железу набрасывался со всех концов зрелища; грохот паровых молотов, цикады
маленьких молотков, пронзительный визг пил, обморочное дребезжание подвод -
все это, если слушать, не разделяя звуков, составляло один крик. Среди рева
металлов, отстукивая и частя, выбрасывали гнилой пар сотни всяческих труб. У
молов, покрытых складами и сооружениями, вид которых напоминал орудия пытки,
- так много крюков и цепей болталось среди этих подобий Эйфелевой башни, -
стояли баржи и пароходы, пыля выгружаемым каменным углем.
"Бегущая по волнам" опустила якорь. Паруса упали, потом исчезли.
Встретив Бутлера, я спросил, долго ли мы пробудем в Дагоне. Он сказал, что
скоро начнут грузить, и действительно, прошло около получаса, как буксир
подвел к нам четырехугольный тяжелый баркас, из трюма которого носильщики
стали таскать по трапу крепкие деревянные ящики. Чистая палуба "Бегущей"
покрылась грязью и пылью. Я ушел к себе, где некоторое время слышал
однообразную звуковую картину. топот босых ног, стук брошенного па скат
ящика и хриплые голоса. Так продолжалось часа два. Наконец установилась
относительная тишина. Все рабочие, как я видел это в иллюминатор, сошли на
шаланду, и буксир потащил ее в порт.
Вскоре после этого к навесному трапу, опущенному по той стороне
корабля, где находилась моя каюта, подплыла лодка, управляемая наемным
лодочником. Шлюпка прошла так близко от иллюминатора, что я бегло рассмотрел
ее пассажиров. Это были три женщины: рыжая, худенькая, с сжатым ртом и
прищуренными глазами; крупная, заносчивого вида, блондинка, и третья -
бледная, черноволосая, нервного, угловатого сложения. Махая руками, эти три
женщины встали, смотря наверх и выкрикивая какие-то отчаянные приветствия.
На их плечах были кружевные накидки; волосы подобраны с грубой пышностью,
какой принято поражать в известных местах; сильно напудренная, театрально
подбоченясь, в шелковых платьях, кольцах и ожерельях, компания эта быстро
пересекла круглый экран пространства, открываемого иллюминатором. Я заметил
картонки и чемоданы. Гез получил гостей.
Даже не поднимаясь на палубу, я мог отлично представить сцену встречи
женщин. Для этого не требовалось изучения нравов. Пока я мысленно видел
плохую игру в хорошие манеры, а также ненатурально подчеркнутую галантность,
- в отдалении послышалось, как весь отряд бредет вниз. Частые шаги женщин и
тяжелая походка мужчин проследовали мимо моей двери, причем на слова,
сказанные кем-то вполголоса, раздался взрыв смеха.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии
собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и
подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели
неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при
этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за
стеной.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал,
что Гез сохранит в распутстве своем, по крайней мере, возможную
элегантность, - так я думал по некоторым его личным чертам; но поведение
Геза заставило ожидать худших вещей, а потому я утвердился в намерении
совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на
палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне
оставались - раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Пока я так рассуждал, стало смеркаться. Береговой шум раздавался теперь
глуше; я слышал, как под окрики Бутлера ставят паруса, делаются
приготовления плыть далее. Брашпиль начал выворачивать якорь, и
погромыхивающий треск якорной цепи некоторое время был главным звуком на
корабле. Наконец произвели поворот. Я видел, как черный, в огнях, берег
уходит влево и океан расстилает чистый горизонт, озаренный закатом. Смотря в
иллюминатор, я по движению волн, плывущих на меня, но отходящих по борту
дальше, назад, минуя окно, заметил, что "Бегущая" идет довольно быстро.
Из столовой донесся торжествующий женский крик; потом долго хохотал
Синкрайт. По коридору промчался Гораций, бренча посудой. Затем я слышал, как
его распекала. После того неожиданно у моей двери раздались шаги, и
подошедший стукнул. Я немедленно открыл дверь.
Это был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного
настроения. Когда дверь открылась, - из салона, сквозь громкий разговор,
послышалось треньканье гитар.
Повинуясь моему взгляду, Синкрайт закрыл дверь и преувеличенно вежливо
поклонился.
- Капитан Гез просит вас сделать честь пожаловать к столу, - заявил он.
- Передайте капитану мою искреннюю благодарность, - ответил я с
досадой, - но скажите также, что я отказываюсь.
- Надеюсь, вас можно убедить, - продолжал Синкрайт, - тем более, что
все мы будем очень огорчены.
- Едва ли вы убедите меня. Я намерен провести вечер один.
- Хорошо! - сказал он удивленно и вышел, повторяя: - Жаль, очень жаль!
Предчувствуя дальнейшие покушения, я взял перо, бумагу и сел к столу. Я
начал писать Лерху, рассчитывая послать это письмо при первой остановке. Я
хотел иметь крупную сумму.
На второй странице письма снова раздался настойчивый стук; не дожидаясь
разрешения, в каюту вступил Гез.
Я повернулся с неприятным чувством зависимости, какое испытывает
всякий, если хозяева делаются бесцеремонными.
Гез был в смокинге. Его безукоризненной, в смысле костюма, внешности
дико противоречила пьяная судорога лица. Он был тяжело, головокружительно
пьян. Подойдя так близко, что я, встав, отодвинулся, опасаясь неустойчивости
его тела, Гез оперся правой рукой о стол, а левой подбоченился. Он нервно
дышал, стараясь стоять прямо, и сохранял равновесие при качке тем, что
сгибал и распрямлял колено. На мою занятость письмом Гез даже не обратил
внимания.
- Хотите повеселиться? - сказал он, значительно подмигивая, в то время
как его острый, холодный взгляд безучастного к этой фразе лица внимательно
изучал меня. - Я намерен установить простые, дружеские отношения. Нет смысла
жить врознь.
- Синкрайт был, - заметил я, как мог, миролюбиво. - Он, конечно,
передал вам мой ответ.
- Я не поверил Синкрайту, иначе я не был бы здесь, - объявил Гез. -
Бросьте это! Я знаю, что вы сердитесь на меня, но всякая ссора должна иметь
конец. У нас очень весело.
- Капитан Гез, - сказал я, тщательно подбирая слова и чувствуя приступ
ярости; я не хотел поддаться гневу, но видел, что вынужден положить конец
дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих
собственных глазах. - Капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как о
компаньоне по увеселениям. Ваше времяпрепровождение для вас имеет, надо
думать, и смысл и оправдание; более я не могу позволить себе рассуждать о
ваших поступках. Вы хозяин, и вы у себя. Но я тоже свободный человек, и если
вам это не совсем понятно, я берусь повторить свое утверждение и доказать,
что я прав.
Сказав так, я ждал, что он пробурчит извинение и уйдет. Он не изменил
позу, не шелохнулся, лишь стал еще бледнее, чем был. Откровенная, неистовая
ненависть светилась в его глазах. Он вздохнул и засунул руки в карманы.
- Вы нанесли мне оскорбление, - медленно произнес Гез. - Еще никто...
Вы выказали мне презрение, и я вас предупреждаю, что оно попало туда, куда
вы метили. Этого я вам не прощу. Теперь я хочу знать: как вы представляете
наши отношения дальше?! Хотел бы я знать, да! Не менее тридцати дней
продлится мой рейс. Даю слово, что вы раскаетесь.
- Наши отношения точно определены, - сказал я, не видя смысла уступать
в ему тоне. - Вы получили двести фунтов, причем я с вами не торговался
Взамен я получил эту каюту, но ваше общество в придачу к ней - не слишком ли
незавидная компенсация?
Был один момент, когда, следя за выражением лица Геза, я подумал, что
придется выбросить его вон. Однако он сдержался. Пристально смотря мне в
глаза, Гез засунул руку во внутренний карман, задержал там ее порывистое
движение и торжественно произнес:
- Я тотчас швырну вам эти деньги назад!
Он вынул руку, оказавшуюся пустой, с гневом опустил ее и, повторив, что
вернет деньги, добавил: "Вам не придется хвастаться своими деньгами", -
затем вышел, хлопнув дверью.
После этого я немедленно запер каюту ключом и стал у двери,
прислушиваясь.
В столовой наступила относительная тишина; меланхолически звучала
гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича
на ходу: "Готово, готово, готово!" Все показывало, что попойка не замирает,
а развертывается. Затем я услышал шум ссоры, женский горький плач и - после
всего этого - хоровую песню.
Устав прислушиваться, я сел и погрузился в раздумье. Гез сказал правду:
трудно было ждать впереди чего-нибудь хорошего при этих условиях. Я решил,
что если ближайший день не переменит всей этой злобной нечистоты в хотя бы
подобие спокойной жизни, - самое лучшее для меня будет высадиться на первой
же остановке. Я был сильно обеспокоен поведением Геза. Хотя я не видел
прямых причин его ненависти ко мне, все же сознавал, что так должно быть. Он
был естествен в своей ненависти. Он не понимал меня, я - его. Поэтому, с его
характером, образовалось военное положение, и с гневом, с тяжелым чувством
безобразия минувшей сцены, я лег, но лег не раздеваясь, так как не знал, что
еще может произойти.
Улегшись, я закрыл глаза, скоро опять открыв их. При моем этом
состоянии сон был прекрасной, но наивной выдумкой. Я лежал так долго, еще
раз обдумывая события вечера, а также объяснение с Гезом завтра утром,
которое считал неизбежным. Я стал наконец надеяться, что когда Гез очнется -
если только он сможет очнуться, - я сумею заставить его искупить дикую
выходку, в которой он едва ли не раскаивается уже теперь. Увы, я мало знал
этого человека!
Прошло минут пятнадцать, как, несколько успокоясь, я представил эту
возможность. Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы за стеной,
перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей двери с
угрожающими и беспокойными криками. Было слышно каждое слово.
- Оставьте ее! - закричала женщина. Вторая злобно твердила:
- Дура ты, дура! Зачем тебя черт понес с нами? Послышался плач, возня;
затем ужасный, истерический крик:
- Я не могу, не могу! Уйдите, уйдите к черту, оставьте меня!
- Замолчи! - крикнул Гез, По-видимому, он зажимал ей рот. - Иди сюда.
Берите ее, Синкрайт!
Возня, молчание и трение о стену ногами, перемешиваясь с частым
дыханием, показали, что упрямство или другой род сопротивления хотят сломить
силой. Затем долгий, неистовый визг оборвался криком Геза: "Она кусается,
дьявол!" - и позорный звук тяжелой пощечины прозвучал среди громких рыданий.
Они перешли в вопль, и я открыл дверь.
Мое внезапное появление придало гнусной картине краткую неподвижность.
На заднем плане, в дверях салона, стоял сумрачный Бутлер, держа за талию
раскрасневшуюся блондинку и наблюдая происходящее с невозмутимостью уличного
прохожего. Гез тащил в салон темноволосую девушку; тянул ее за руку. Ее лиф
был расстегнут, платье сползло с плеч, и, совершенно ошалев, пьяная, с
закрытыми глазами, она судорожно рыдала; пытаясь вырваться, она едва не
падала на Синкрайта, который, увидев меня, выпустил другую руку жертвы.
Рыжая женщина, презрительно подбоченясь, смотрела свысока на темноволосую и
курила, отбрасывая руку от рта резким движением хмельной твари.
- Пора прекратить скандал, - сказал я твердо. - Довольно этого
безобразия. Вы, Гез, ударили эту женщину.
- Прочь! - крикнул он, наклонив голову.
Одновременно с тем он опустил руку так, что не ожидавшая этого женщина
повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Ее глаза дико
открылись. Она была жалка и мутно, синевато бледна.
- Скотина! - Она говорила, задыхаясь и хрипя, указывая на Геза пальцем.
- Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, - обратилась она ко мне. - Было
пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить не могу.
Мне худо. Я выпила столько, что и не угнаться этим соплякам. Насильно со
мной ничего не сделаешь. Я больна.
- Идешь ты? - сказал Гез, хватая ее за шею. Она вскрикнула и плюнула
ему в лицо. Я успел поймать занесенную руку капитана, так как его кулак
мелькнул мимо меня.
- Ступайте, ступайте! - испуганно закричал Синкрайт. - Это не ваше
дело!
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и
отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня
свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и
кривилось лицо. Он размахнулся; удар пришелся мне по локтю левой руки,
которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности
сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар
в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
- Довольно! Довольно! - закричал Бутлер. Женщины, взвизгнув, исчезли,
Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под
мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке. Наконец Гез открыл глаза и
подобрал ногу; видя, что он жив, я вошел в каюту и повернул ключ.
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал
отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом
кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно
поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил
револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить
избиения женщины - безотносительно к ее репутации, - в чувствах моих
образовалась скверная муть, подобная оскомине.
Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он, так как, придя,
он громко сказал:
- Однако наш пассажир молодец! И то правду сказать, вы первый начали!
- Да, я погорячился, - ответил, вздохнув Гез. - Ну, что же, я наказан -
и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вел себя безобразно. Как вы
думаете, что теперь сделать?
- Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю.
- Смотрите, Гез! - сказал Бутлер; понизив голос, он прибавил: - Мне все
равно, но - знайте, что я сказал. И не забудьте.
Гез медленно рассмеялся.
- В самом деле! - сказал он. - Я сделаю это немедленно.
Капитан подошел к моей двери и постучал кулаком с решимостью нервной,
прямой натуры.
- Кто стучит? - спросил я, поддерживая нелепую игру.
- Это я, Гез. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло.
- Если вы действительно раскаиваетесь, - возразил я, мало веря его
заявлению, - то скажете мне то же самое, что теперь, но только утром.
Раздался странный скрип, напоминающий скрежет.
- Вы слушаете? - сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. - Я клянусь
вам. Вы можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно,
только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу РУКУ.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и - как это ни странно -
иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и
смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет
напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стоял на
пороге.
Взгляд Геза объяснял все, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь.
Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я
шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком
распухшую губу.
- Кажется, я имел глупость вам поверить, - сказал я.
- Держите его, - обратился Гез к матросам. - Отнимите револьвер!
Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и
выстрелил два раза, но Гез отделался только тем, что согнулся, отскочив в
сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к
стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову.
- Вы меня ударили, - сказал Гез. - Вы все время оскорбляли меня. Вы
дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш
слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы
заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете
судно. Не головой вниз, - я не так жесток, как болтают обо мне разные
дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошел до
предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим
издевательствам Геза.
- Вы затеваете убийство, - сказал я. - Но помните, что до Дагона никак
не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду.
- Сколько угодно, - ответил Гез. - За такое редкое удовольствие я
согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях
вы появились на корабле! Этому {есть} свидетели. Покинуть "Бегущую по
волнам" {тайно} - в вашем духе. Этому {будут} свидетели.
Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и закусив удила. Я оглядел
матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему
даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился
возразить:
- Не будет ли немного много, капитан? Гез так посмотрел на него, что
тот плюнул и ушел. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно
эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь
я не остался бы ни при каких просьбах. Мое негодование было безмерно и
перешагнуло всякий расчет.
- Давай шлюпку, подлец! - сказал я.
Все мы быстро поднялись наверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь.
"Бегущая" легла в дрейф. Все это совершалось безмолвно, - так казалось мне,
потому что я был в состоянии напряженной, болезненной отрешенности. Матросы
принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершающегося
смутно маячило в далеком углу сознания. Были приспущены тали, и я вошел в
шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошел матрос, испуганно твердя:
"Смотрите, вот весла". Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на
борту я не различал. "К дьяволу!" - сказал Гез. Матрос, двигая фонарем,
яркое пятно которого создавало на шлюпке странный уют, держался за борт,
ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на
поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез,
карабкаясь по ним вверх.
Все было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел,
как бы через мостовую, ряд круглых освещенных окон низкого дома.
Я вставил весла, но продолжал неподвижно сидеть, с невольным бесцельным
ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум - так
внезапно и громко, что я не разобрал, в чем дело. Наконец послышался
требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно:
- Это мое дело, капитан Гез. Довольно, что я так хочу! Все дальнейшее,
что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гез крикнул:
- Эй вы, на шлюпке! Забирайте ее! - Он прибавил, обращаясь неизвестно к
кому: - Не знаю, где он ее прятал!
Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени:
- Эй вы, на шлюпке!
Я не удостоил его ответом.
- Скажите ему сами, черт побери! - крикнул Гез.
- Гарвей! - раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и
невидимой женщины. - Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с
вами.
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не
могла быть кто-нибудь из компании Геза. Я не колебался, так как предпочесть
шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть,
угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул; отвалясь и наискось упав вниз,
он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх
до боли в глазах, но не различая фигур.
- Забирайте вашу подругу! - сказал Гез. - Вы, я вижу, ловкач.
- Черт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! -
воскликнул Синкрайт.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура,
махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее,
чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно
двинула руками под скрывавшим ее плащом и села на скамейку рядом с той,
которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я
не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль.
Я все еще удерживался за трап.
- Как это произошло? - спросил я, теряясь от изумления.
- Какова наглость! - сказал Гез сверху. - Плывите, куда хотите, и от
души желаю вам накормить акул!
- Убийца! - закричал я. - Ты еще ответишь за эту двойную гнусность! Я
желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб!
- Он получит пулю, - спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная