Страница:
– Слушай, ты, – сказал я сурово, схватил Марли за ошейник и заставил посмотреть мне в глаза. – Прекрати пить соленую воду. Какая же собака не знает, что эту воду пить нельзя?
Я уже подумывал оттащить его с пляжа и уйти, но пес выглядел отлично. Нет, в его животе не могло ничего остаться. Урон был нанесен, но мы легко отделались. Я отпустил его, и он стремительно помчался к своему другу Киллеру.
Однако вот чего я не учел: если желудок Марли мог быть совершенно пустым, его кишечник пустым не был. Солнце, отражаясь в воде, слепило меня, но краем глаза я видел, как Марли резвится с другими собаками. Пока я наблюдал за ним, он внезапно вышел из игры и начал выписывать маленькие круги на мелководье. Этот маневр с кругами был мне хорошо знаком. Так он делал каждое утро в саду на заднем дворе, когда собирался освободить кишечник. Это был ритуал, словно далеко не каждое место подходило для подарка, который он собирался преподнести миру. Иногда бег по кругу продолжался минуту или больше, пока Марли не находил наиболее подходящий кусочек земли. А теперь он кружил на мелководье Собачьего пляжа, на той границе, где еще ни одна собака не осмеливалась извергнуть свои экскременты. Он уже принимал нужное положение. А в этот раз у него даже зрители были. Хозяин Киллера и еще несколько собачников стояли всего в нескольких метрах от него. Мама с дочкой отвернулись от своего замка и смотрели на море. К нам приближалась пара, которая гуляла по кромке воды, держась за руки.
– О нет, – прошептал я. – Господи, пожалуйста, только не это.
– Эй! – крикнул кто-то. – Заберите свою собаку!
– Остановите его! – взвизгнул еще один.
Как только прозвучали настороженные голоса, загорающие привстали, чтобы посмотреть, с чем связана суматоха.
Я бросился бежать на полной скорости, чтобы забрать его до того, как будет поздно. Если бы мне только удалось добраться до него и оттащить раньше, чем его кишки придут в движение, я бы смог прервать унизительный процесс и довести Марли до дюны. Когда я бросился к нему, я вдруг почувствовал, что как бы смотрю сам на себя со стороны. Позорная сцена прокручивалась передо мной как в замедленной съемке. Казалось, каждый мой шаг будет длиться вечность. Ноги ударялись о песок с глухим звуком, руки ритмично качались в воздухе, лицо исказилось в подобии предсмертной гримасы. Пока я бежал, в замедленном темпе появлялись кадры вокруг меня: молодая загоравшая женщина присела, одной рукой придерживая купальник на груди, а другой прикрывая рот; мама схватила ребенка и побежала подальше от воды; лица собачников перекосились от отвращения, люди показывали пальцами; на шее хозяина Киллера вздулись вены, он кричал. Марли уже прекратил бегать по кругу, присел и смотрел на небо. И тут я услышал свой собственный голос, поднимавшийся над шумом и вырвавшийся непривычно странным гортанным, искаженным, продолжительным криком:
– Нееееееееееееееееееееет!
Я был почти на месте, всего в тридцати сантиметрах от него.
– Нет, Марли, нет! Нет! Нет! Нет!
Все было бесполезно. Как только я добежал до него, его пропоносило. Все с отвращением отскочили. Хозяева собак бросились к своим питомцам. Загоравшие собирали полотенца. И вот все кончилось. Марли быстро выбежал из воды, с удовольствием отряхнулся и повернулся посмотреть на меня, счастливо пыхтя. Я достал из своего пакета пластиковую сумку, но понял, что в данный момент от нее будет мало проку. Волны накатывались, размывая экскременты Марли по воде и прибрежному песку.
– Чувак, – сказал хозяин Киллера тоном, который заставил меня понять, как чувствуют себя дикие кабаны перед последним, фатальным прыжком питбуля, – это было не круто.
Да уж, это не было круто. Мы с Марли нарушили святое правило Собачьего пляжа. Мы загрязнили воду, и не один раз, а два, и испортили утро всем. Настало время быстро сматывать удочки.
– Извините, – пробормотал я хозяину Киллера, надевая поводок на Марли. – Он проглотил литр морской воды.
Когда мы вернулись в машину, я накинул на Марли полотенце и начал вытирать его. Он отряхивался, и вскоре я был весь в песке, брызгах и шерсти. Я хотел разозлиться на него. Я хотел задушить его. Но было уже слишком поздно. К тому же, кому бы не стало плохо после принятия внутрь почти литра соленой воды? Как и большинство проступков моего пса, этот не был обдуман заранее и совершен по злому умыслу. Ведь Марли не выполнил команду не потому, что хотел намеренно унизить меня. Ему нужно было кое-что сделать, и он просто сделал. Правда, в неподходящем месте, в неподходящее время и перед неподходящими людьми. Я знал, что он был жертвой своих невысоких умственных способностей. Он был единственным на всем пляже псом, который оказался настолько глупым, что с жадностью пил соленую воду. Моя собака была умственно отсталой. Как мог я поставить это Марли в вину?
– Нечего тебе так гордиться собой, – сказал я, перемещая его на заднее сиденье. Но он был доволен. Он бы не выглядел более довольным, даже если б я подарил ему остров в Карибском море. Однако Марли не подозревал, что это был последний раз, когда его лапа ступила на океанский пляж. Его дни, а скорее часы, в качестве пляжного мачо были сочтены.
– Ну что ж, Соленый Пес, – сказал я по дороге домой, – на этот раз это сделал именно ты. Если собак выгонят с Собачьего пляжа, мы поймем за что.
Через несколько лет именно так и произошло.
ГЛАВА 21
ГЛАВА 22
Я уже подумывал оттащить его с пляжа и уйти, но пес выглядел отлично. Нет, в его животе не могло ничего остаться. Урон был нанесен, но мы легко отделались. Я отпустил его, и он стремительно помчался к своему другу Киллеру.
Однако вот чего я не учел: если желудок Марли мог быть совершенно пустым, его кишечник пустым не был. Солнце, отражаясь в воде, слепило меня, но краем глаза я видел, как Марли резвится с другими собаками. Пока я наблюдал за ним, он внезапно вышел из игры и начал выписывать маленькие круги на мелководье. Этот маневр с кругами был мне хорошо знаком. Так он делал каждое утро в саду на заднем дворе, когда собирался освободить кишечник. Это был ритуал, словно далеко не каждое место подходило для подарка, который он собирался преподнести миру. Иногда бег по кругу продолжался минуту или больше, пока Марли не находил наиболее подходящий кусочек земли. А теперь он кружил на мелководье Собачьего пляжа, на той границе, где еще ни одна собака не осмеливалась извергнуть свои экскременты. Он уже принимал нужное положение. А в этот раз у него даже зрители были. Хозяин Киллера и еще несколько собачников стояли всего в нескольких метрах от него. Мама с дочкой отвернулись от своего замка и смотрели на море. К нам приближалась пара, которая гуляла по кромке воды, держась за руки.
– О нет, – прошептал я. – Господи, пожалуйста, только не это.
– Эй! – крикнул кто-то. – Заберите свою собаку!
– Остановите его! – взвизгнул еще один.
Как только прозвучали настороженные голоса, загорающие привстали, чтобы посмотреть, с чем связана суматоха.
Я бросился бежать на полной скорости, чтобы забрать его до того, как будет поздно. Если бы мне только удалось добраться до него и оттащить раньше, чем его кишки придут в движение, я бы смог прервать унизительный процесс и довести Марли до дюны. Когда я бросился к нему, я вдруг почувствовал, что как бы смотрю сам на себя со стороны. Позорная сцена прокручивалась передо мной как в замедленной съемке. Казалось, каждый мой шаг будет длиться вечность. Ноги ударялись о песок с глухим звуком, руки ритмично качались в воздухе, лицо исказилось в подобии предсмертной гримасы. Пока я бежал, в замедленном темпе появлялись кадры вокруг меня: молодая загоравшая женщина присела, одной рукой придерживая купальник на груди, а другой прикрывая рот; мама схватила ребенка и побежала подальше от воды; лица собачников перекосились от отвращения, люди показывали пальцами; на шее хозяина Киллера вздулись вены, он кричал. Марли уже прекратил бегать по кругу, присел и смотрел на небо. И тут я услышал свой собственный голос, поднимавшийся над шумом и вырвавшийся непривычно странным гортанным, искаженным, продолжительным криком:
– Нееееееееееееееееееееет!
Я был почти на месте, всего в тридцати сантиметрах от него.
– Нет, Марли, нет! Нет! Нет! Нет!
Все было бесполезно. Как только я добежал до него, его пропоносило. Все с отвращением отскочили. Хозяева собак бросились к своим питомцам. Загоравшие собирали полотенца. И вот все кончилось. Марли быстро выбежал из воды, с удовольствием отряхнулся и повернулся посмотреть на меня, счастливо пыхтя. Я достал из своего пакета пластиковую сумку, но понял, что в данный момент от нее будет мало проку. Волны накатывались, размывая экскременты Марли по воде и прибрежному песку.
– Чувак, – сказал хозяин Киллера тоном, который заставил меня понять, как чувствуют себя дикие кабаны перед последним, фатальным прыжком питбуля, – это было не круто.
Да уж, это не было круто. Мы с Марли нарушили святое правило Собачьего пляжа. Мы загрязнили воду, и не один раз, а два, и испортили утро всем. Настало время быстро сматывать удочки.
– Извините, – пробормотал я хозяину Киллера, надевая поводок на Марли. – Он проглотил литр морской воды.
Когда мы вернулись в машину, я накинул на Марли полотенце и начал вытирать его. Он отряхивался, и вскоре я был весь в песке, брызгах и шерсти. Я хотел разозлиться на него. Я хотел задушить его. Но было уже слишком поздно. К тому же, кому бы не стало плохо после принятия внутрь почти литра соленой воды? Как и большинство проступков моего пса, этот не был обдуман заранее и совершен по злому умыслу. Ведь Марли не выполнил команду не потому, что хотел намеренно унизить меня. Ему нужно было кое-что сделать, и он просто сделал. Правда, в неподходящем месте, в неподходящее время и перед неподходящими людьми. Я знал, что он был жертвой своих невысоких умственных способностей. Он был единственным на всем пляже псом, который оказался настолько глупым, что с жадностью пил соленую воду. Моя собака была умственно отсталой. Как мог я поставить это Марли в вину?
– Нечего тебе так гордиться собой, – сказал я, перемещая его на заднее сиденье. Но он был доволен. Он бы не выглядел более довольным, даже если б я подарил ему остров в Карибском море. Однако Марли не подозревал, что это был последний раз, когда его лапа ступила на океанский пляж. Его дни, а скорее часы, в качестве пляжного мачо были сочтены.
– Ну что ж, Соленый Пес, – сказал я по дороге домой, – на этот раз это сделал именно ты. Если собак выгонят с Собачьего пляжа, мы поймем за что.
Через несколько лет именно так и произошло.
ГЛАВА 21
Самолет летит на север
Вскоре после того как Колин исполнилось два года, я непреднамеренно совершил ряд судьбоносных поступков, которые привели к тому, что мы покинули Флориду. И все это я сделал одним щелчком мыши. Я заканчивал колонку рано утром, и мне нужно было убить еще полчаса до прихода редактора. По наитию я решил посмотреть сайт журнала, на который я подписался после того как мы купили дом в Вест-Палм-Бич. Этот журнал назывался «Органическое садоводство». Он издавался с 1942 года под редакцией чудаковатого Дж. А. Родейла и стал библией движения, призывавшего «вернуться назад к земле», расцвет которого пришелся на 1960–1970-е годы.
Родейл, нью-йоркский бизнесмен, специализировался на продажах электровыключателей, и в определенный момент его здоровье пошатнулось. Вместо того чтобы обратиться к помощи современной медицины, он переехал из города на маленькую ферму близ городка Эммаус, штат Пенсильвания, и занялся крестьянским трудом. Он питал необычайное недоверие к передовым технологиям, считая, что популярные фермерские и садоводческие технологии (а почти все они используют пестициды и химические удобрения) только наносят вред американскому сельскому хозяйству. Теория Родейла состояла в том, что химикаты с течением времени отравляют людей и саму землю. Он начал экспериментировать с естественными методами ведения хозяйства. На своей ферме он сложил большие кучи компоста из гниющих растений. Как только материал превращался в богатый черный перегной, он использовал его как удобрение и основу для почвы. Он накрывал землю между деревьями в своем саду толстым слоем соломы, чтобы предотвратить появление сорняков и удержать влагу. Он сажал клевер и люцерну, а затем запахивал их, чтобы вернуть земле питательные вещества. Вместо того чтобы использовать инсектициды, он выпустил на свои поля сотни божьих коровок и других полезных насекомых, которые питались вредителями. Он был немного чудаковат, но его теории получили подтверждение. Хозяйство процветало, а состояние здоровья улучшилось, и он раструбил о своем успехе на страницах именно этого журнала.
К тому времени, как я начал читать «Органическое садоводство», Дж. А. Родейл уже давно скончался, как, впрочем, и его сын Роберт, который превратил дело своего отца, то есть компанию Rodale Press, в издательство, приносящее сотни миллионов долларов. Но журнал не был качественно подготовлен; складывалось впечатление, что сотрудники редакции – преданные сторонники философии Родейла и опытные садовники, но дилетанты в журналистике. Позже я узнал, что именно так оно и было. Но я не обращал на это внимания. К органическим удобрениям я относился с уважением, особенно после выкидыша Дженни и наших догадок, что это произошло по вине пестицидов, которыми мы пользовались. К рождению Колин наш садик стал органическим оазисом в море пригородных участков, где использовались химические удобрения и пестициды. Прохожие часто останавливались полюбоваться на наши идеальные насаждения, о которых я старательно заботился. Мне всегда задавали один и тот же вопрос: «Что вы распыляете, чтобы они так хорошо выглядели?» Когда же я отвечал: «Ничего», на меня смотрели с тревогой, как будто только что обнаружили в упорядоченном, жиреющем, конформистском Бока Ратон бомбу.
Итак, в тот день я залез на сайт organicgardening.com и наткнулся на раздел «Вакансии». Я открыл его, до конца не уверенный, зачем. Мне нравилась моя должность ведущего рубрики, ежедневное общение с читателями, свобода выбора темы и свобода в том, как ее раскрывать – серьезно или с юмором. Мне нравилось быть в курсе самой важной темы дня. У меня не было желания менять работу в газете на сонное издательство, которое неизвестно где находилось. Тем не менее я просмотрел вакансии, больше из праздного любопытства, чем по какой-то другой причине, и вдруг на середине страницы замер. Журнал «Органическое садоводство», лицо компании, искал нового главного редактора. Мое сердце екнуло. Я часто размышлял об ощутимых изменениях к лучшему, которых может добиться достойный журналист именно в журнале, и вот он – мой шанс. Это было безумие, это было смешно. Работа, состоявшая в том, чтобы править статьи о цветной капусте и компосте? И почему я хочу заниматься этим?
Той ночью я рассказал Дженни о своем открытии, полностью ожидая, что она назовет меня сумасшедшим только за то, что мне в голову взбрела подобная мысль. Но она удивила меня, предложив послать резюме. Идея покинуть жаркую, влажную, многолюдную и криминальную Южную Флориду и вести спокойную жизнь в деревне понравилась Дженни. Она тосковала по четырем временам года и холмам, по падающим листьям и весенним нарциссам. Она скучала по сосулькам и яблочному сидру. Она хотела, чтобы наши дети и, как бы смешно это ни звучало, Марли увидели настоящую метель.
– Марли даже никогда не бегал по снегу, – сказала она, гладя его шерсть босой ступней.
– Вот главная причина, чтобы сменить место работы, – засмеялся я.
– Тебе нужно послать резюме, просто чтобы удовлетворить свое любопытство, – сказала она. – Посмотри, что выйдет. Если они предложат тебе место, ты ведь всегда можешь отказаться.
Надо признать, я разделял ее мечту о новом переезде на север. Как бы я ни наслаждался жизнью все эти годы в Южной Флориде, я был северянином и никогда не переставал скучать по трем вещам: покатым холмам, смене времен года и открытому пространству. Да, я полюбил Флориду с ее теплыми зимами, пикантной кухней и комичным смешением национальностей, но не переставал мечтать о побеге в свой личный рай. Не об участке размером с почтовую марку в сердце супердорогого Бока Ратон, а о нормальном куске земли, где я мог бы копаться в грязи, колоть дрова и носиться по лесу вместе со своим псом.
Я послал резюме, все еще убеждая себя в том, что это шутка. Через две недели раздался звонок от правнучки Дж. А. Родейла, Марии Родейл. Я направлял письмо в отдел кадров компании и был настолько удивлен тому, что слышу самого владельца, что попросил повторить ее фамилию еще раз. Мария лично заинтересовалась журналом, основанным ее дедушкой, и загорелась идеей вернуть изданию былую славу. Она была уверена, что для этого ей нужен профессиональный журналист, а не просто рьяный садовод-органик, и она хотела поместить в журнал побольше увлекательных, важных материалов об окружающей среде, генной инженерии, разведении скота и птицы индустриальными методами и о растущем движении сторонников органического садоводства.
Я ехал на собеседование, настраиваясь основательно набить себе цену, но я попался на крючок, едва свернул от аэропорта на двухполосную сельскую дорогу. На каждом повороте моему взору открывался очередной красивый вид: здесь каменный фермерский дом, там крытый мост. Оттаявшие наполовину ручьи журчали, стекая с возвышенностей, а вспаханные поля уходили за горизонт. Стояла весна, и каждое дерево в долине Лихай вступило в восхитительную пору цветения. Остановившись у такого странного в сельской местности знака «Стоп», я вышел из взятого напрокат автомобиля и встал на дороге. Повсюду простирались леса и луга. Нигде не было видно ни машин, ни людей, ни зданий. Из первого же попавшегося на пути телефона-автомата я позвонил Дженни: «Ты не поверишь, какие тут места!» – сказал я ей.
Через два месяца грузчики сложили все содержимое нашего дома в Бока Ратон в гигантский грузовик. Машина и мини-вэн разместились в автомобильном перевозчике. Мы передали ключи от дома его новым владельцам и провели свою последнюю ночь в Южной Флориде у соседей, прямо на полу. Марли растянулся между нами. «Комнатный пикник», – потешался Патрик.
На следующее утро я проснулся рано и вывел Марли на его последнюю прогулку по земле Флориды. Пока мы делали круг по кварталу, он сопел, рвался вперед и вставал на дыбы, поднимая лапу на все кусты и почтовые ящики, мимо которых мы проходили. Он и понятия не имел о той резкой перемене в жизни, которую я собирался ему устроить. Чтобы перевезти его на самолете, я купил прочную пластиковую клетку, а по совету доктора Джея после прогулки всыпал в пасть псу двойную дозу успокоительных. К тому времени, как наш сосед подвез нас до международного аэропорта Палм-Бич, глаза Марли покраснели, и сам он стал чрезвычайно вялым. Он не сопротивлялся бы, даже если бы его привязывали к ракете.
На терминале клан Грогэнов сразу бросался в глаза: двое дико возбужденных мальчишек, носившихся по кругу, голодная малышка в коляске, двое обессилевших родителей и одна необычайно заторможенная собака. Довершали картину прочие обитатели зверинца: две лягушки, три золотых рыбки, рак-отшельник, улитка по имени Лентяйка и живые сверчки для кормления лягушек в коробке. Пока мы стояли в очереди на регистрацию, я приготовил пластиковую клетку. Из всех, что я видел, эта была самая большая, однако когда подошла наша очередь, женщина в форме посмотрела на Марли, перевела взгляд на клетку, потом снова на Марли и сказала:
– Мы не можем допустить на борт собаку в этой клетке. Он слишком велик для нее.
– В зоомагазине мне сказали, что эта клетка для больших собак, – удивился я.
– Согласно правилам Федерального авиационного агентства собака должна свободно стоять и поворачиваться в клетке, – объяснила женщина и скептически добавила:
– Ну-ка, попробуйте.
Я открыл дверцу и позвал Марли. Но он не собирался добровольно заходить в эту переносную клетку-тюрьму. Я толкал и тыкал его, уговаривал и обхаживал, но он не двигался с места. Куда затерялось печенье, когда оно позарез нужно? Я порылся в карманах, пытаясь найти что-то, чем можно его соблазнить, в конечном счете выудив оттуда коробку с мятными жевательными драже. Это было лучше чем ничего. Я достал одну и поднес к его носу.
– Хочешь освежиться, Марли? Ну-ка, беги за драже! – Тут я кинул угощение в клетку. Как и ожидалось, он проглотил наживку и вошел внутрь.
Служащая аэропорта была права: клетка не совсем подходила Марли. Во-первых, ему приходилось пригибаться, чтобы не биться головой о потолок, во-вторых, его нос упирался в заднюю стенку, и, в-третьих, его зад торчал из двери. Я подогнул хвост собаки и закрыл дверцу, слегка вдавив Марли внутрь.
– Ну, что я вам говорил! – похвалился я, надеясь, что она все же сочтет эту емкость вполне удобной для Марли.
– Он должен суметь повернуться, – спокойно ответила женщина.
– Малыш, повернись, – кивнул я ему, тихонько присвистнув. – Давай же, повернись.
Он бросил на меня через плечо мутный взгляд. Его голова терлась о потолок, как будто ожидая указаний, как же совершить такой подвиг. Если он не повернется, то авиакомпания не пустит его на борт. Я посмотрел на часы. У нас было двенадцать минут чтобы пройти службу безопасности, пересечь зал ожидания и сесть на самолет.
– Иди сюда, Марли, – сказал я с еще большим отчаянием. – Давай же!
Я щелкал пальцами, стучал по дверце, причмокивал.
– Ну, пожалуйста, – умолял я его. – Повернись.
Я уже был готов упасть на колени, как вдруг услышал треск и вслед за тем голос Патрика.
– Упс, – сказал он.
– Лягушки выпрыгнули! – вскрикнула Дженни, бросаясь в погоню.
– Фрогги! Кроки! Вернитесь! – закричали мальчики хором.
Моя жена уже стояла на четвереньках и ползала за лягушками по полу, но они коварно сохраняли дистанцию в один прыжок. Пассажиры останавливались и глазели во все глаза. На расстоянии лягушек видно не было, и создавалось впечатление, что по полу ползает полоумная тетка с пачкой подгузников на шее, которая, очевидно, перебрала с утра пораньше. По выражению лиц окружающих можно было утверждать, что они бы ничуть не удивились, если бы внезапно Дженни завыла.
– Извините, я на секунду, – спокойно сказал я сотруднице аэропорта и, встав на четвереньки, присоединился к Дженни.
Нам удалось поймать Фрогги и Кроки в момент, когда они собирались сделать свой последний прыжок к свободе через автоматические двери. Все присутствующие получили массу удовольствия, наблюдая за нами. Только мы повернулись, я услышал громкий шум из собачьей клетки. Она пошатнулась и закачалась. Приглядевшись, я увидел, что Марли каким-то образом удалось развернуться.
– Видите, – сказал я служащей. – Он поворачивается без проблем.
– Ладно, – ответила она, нахмурясь. – Считайте, что вам повезло.
Двое рабочих поставили клетку с Марли на тележку и увезли. Припозднившиеся пассажиры ринулись к самолету. Мы подбежали как раз в тот момент, когда выход к самолету уже закрывался. Мне вдруг пришло в голову, что если мы опоздаем на самолет, Марли отправится в Пенсильванию один. И мне страшно было подумать о дальнейшем развитии событий.
– Стойте! Мы здесь! – заорал я, толкая коляску Колин вперед. Дженни с мальчиками бежала в пятнадцати метрах от меня.
Я позволил себе перевести дух, только когда мы устроились на своих местах. Мы впихнули Марли в клетку. Мы поймали лягушек. И мы уже в самолете. Следующая посадка в городе Аллентаун, штат Пенсильвания. Теперь можно расслабиться. Посмотрев в окно, я увидел, что к самолету подъехала тележка с собачьей клеткой сверху.
– Смотрите, – сказал я детям, – вот т там Марли. Они помахали в окошко и крикнули ему:
– Пьивет, пиятиль!
Когда заработали двигатели, а бортпроводница рассказала о мерах безопасности, я достал журнал. Тут я заметил, что Дженни, сидевшая передо мной, вся обратилась в слух. Я тоже услышал что-то. Из-под наших ног, из глубины самолета вырвался приглушенный, но отчетливый стон. Это был жалкий, унылый звук, что-то вроде примитивного воя, который начинался с низких тонов и поднимался все выше. О нет, Господи Иисусе, он там внизу воет! Как известно, лабрадоры выть не умеют. Воют гончие. Воют волки. Лабрадоры не воют, по крайней мере, у них это плохо получается. Прежде Марли предпринимал две попытки завыть, оба раза в ответ на включенную сирену проезжавшего мимо полицейского автомобиля. Пес запрокидывал голову, округлял пасть буквой «О» и издавал самый душераздирающий звук, какой я когда-либо слышал. Он был похож скорее на бульканье при полоскании горла, чем на ответ зову природы. Но теперь Марли, вне всяких сомнений, выл.
Пассажиры оторвались от своих газет и романов. Бортпроводница, в тот момент раздававшая подушки, остановилась в недоумении. Женщина, сидевшая через проход от нас, посмотрела на своего мужа и сказала:
– Прислушайся. Ты тоже слышишь? По-моему, это собака.
Дженни смотрела прямо перед собой. Я уткнулся в журнал. Если кто-нибудь спросит, мы будем отрицать, что являемся хозяевами этой собаки.
– Пиятилю гьюстно, – сказал Патрик.
Нет, сынок, хотел поправить я его, это какой-то странной собаке, которую мы никогда в глаза не видели, грустно. Но я только поднял журнал повыше, заслонив им свое лицо. Реактивные двигатели зашумели, заглушая погребальную песнь Марли, самолет выехал на взлетно-посадочную полосу. Я представил себе состояние нашего пса. Темное багажное отделение. Он один, напуган, сбит с толку, да еще к тому же одурманен лекарством, не может ни встать, ни сесть. Извращенная фантазия Марли могла превратить ревущие двигатели самолета в громовые атаки беспорядочных молний, желающих вырвать его из привычного мира. Бедняга. Я не был готов признать, что он мой, но я знал, что весь полет буду переживать за него.
Едва самолет оторвался от земли, я вновь услышал тихий треск, и на этот раз уже Конор сказал: «Упс». Я посмотрел вниз и тут же снова уткнулся в журнал. Через несколько минут я украдкой огляделся. Убедившись в том, что никто не смотрит, я нагнулся вперед и прошептал Дженни на ухо: «Представляешь, сверчки сбежали».
Родейл, нью-йоркский бизнесмен, специализировался на продажах электровыключателей, и в определенный момент его здоровье пошатнулось. Вместо того чтобы обратиться к помощи современной медицины, он переехал из города на маленькую ферму близ городка Эммаус, штат Пенсильвания, и занялся крестьянским трудом. Он питал необычайное недоверие к передовым технологиям, считая, что популярные фермерские и садоводческие технологии (а почти все они используют пестициды и химические удобрения) только наносят вред американскому сельскому хозяйству. Теория Родейла состояла в том, что химикаты с течением времени отравляют людей и саму землю. Он начал экспериментировать с естественными методами ведения хозяйства. На своей ферме он сложил большие кучи компоста из гниющих растений. Как только материал превращался в богатый черный перегной, он использовал его как удобрение и основу для почвы. Он накрывал землю между деревьями в своем саду толстым слоем соломы, чтобы предотвратить появление сорняков и удержать влагу. Он сажал клевер и люцерну, а затем запахивал их, чтобы вернуть земле питательные вещества. Вместо того чтобы использовать инсектициды, он выпустил на свои поля сотни божьих коровок и других полезных насекомых, которые питались вредителями. Он был немного чудаковат, но его теории получили подтверждение. Хозяйство процветало, а состояние здоровья улучшилось, и он раструбил о своем успехе на страницах именно этого журнала.
К тому времени, как я начал читать «Органическое садоводство», Дж. А. Родейл уже давно скончался, как, впрочем, и его сын Роберт, который превратил дело своего отца, то есть компанию Rodale Press, в издательство, приносящее сотни миллионов долларов. Но журнал не был качественно подготовлен; складывалось впечатление, что сотрудники редакции – преданные сторонники философии Родейла и опытные садовники, но дилетанты в журналистике. Позже я узнал, что именно так оно и было. Но я не обращал на это внимания. К органическим удобрениям я относился с уважением, особенно после выкидыша Дженни и наших догадок, что это произошло по вине пестицидов, которыми мы пользовались. К рождению Колин наш садик стал органическим оазисом в море пригородных участков, где использовались химические удобрения и пестициды. Прохожие часто останавливались полюбоваться на наши идеальные насаждения, о которых я старательно заботился. Мне всегда задавали один и тот же вопрос: «Что вы распыляете, чтобы они так хорошо выглядели?» Когда же я отвечал: «Ничего», на меня смотрели с тревогой, как будто только что обнаружили в упорядоченном, жиреющем, конформистском Бока Ратон бомбу.
Итак, в тот день я залез на сайт organicgardening.com и наткнулся на раздел «Вакансии». Я открыл его, до конца не уверенный, зачем. Мне нравилась моя должность ведущего рубрики, ежедневное общение с читателями, свобода выбора темы и свобода в том, как ее раскрывать – серьезно или с юмором. Мне нравилось быть в курсе самой важной темы дня. У меня не было желания менять работу в газете на сонное издательство, которое неизвестно где находилось. Тем не менее я просмотрел вакансии, больше из праздного любопытства, чем по какой-то другой причине, и вдруг на середине страницы замер. Журнал «Органическое садоводство», лицо компании, искал нового главного редактора. Мое сердце екнуло. Я часто размышлял об ощутимых изменениях к лучшему, которых может добиться достойный журналист именно в журнале, и вот он – мой шанс. Это было безумие, это было смешно. Работа, состоявшая в том, чтобы править статьи о цветной капусте и компосте? И почему я хочу заниматься этим?
Той ночью я рассказал Дженни о своем открытии, полностью ожидая, что она назовет меня сумасшедшим только за то, что мне в голову взбрела подобная мысль. Но она удивила меня, предложив послать резюме. Идея покинуть жаркую, влажную, многолюдную и криминальную Южную Флориду и вести спокойную жизнь в деревне понравилась Дженни. Она тосковала по четырем временам года и холмам, по падающим листьям и весенним нарциссам. Она скучала по сосулькам и яблочному сидру. Она хотела, чтобы наши дети и, как бы смешно это ни звучало, Марли увидели настоящую метель.
– Марли даже никогда не бегал по снегу, – сказала она, гладя его шерсть босой ступней.
– Вот главная причина, чтобы сменить место работы, – засмеялся я.
– Тебе нужно послать резюме, просто чтобы удовлетворить свое любопытство, – сказала она. – Посмотри, что выйдет. Если они предложат тебе место, ты ведь всегда можешь отказаться.
Надо признать, я разделял ее мечту о новом переезде на север. Как бы я ни наслаждался жизнью все эти годы в Южной Флориде, я был северянином и никогда не переставал скучать по трем вещам: покатым холмам, смене времен года и открытому пространству. Да, я полюбил Флориду с ее теплыми зимами, пикантной кухней и комичным смешением национальностей, но не переставал мечтать о побеге в свой личный рай. Не об участке размером с почтовую марку в сердце супердорогого Бока Ратон, а о нормальном куске земли, где я мог бы копаться в грязи, колоть дрова и носиться по лесу вместе со своим псом.
Я послал резюме, все еще убеждая себя в том, что это шутка. Через две недели раздался звонок от правнучки Дж. А. Родейла, Марии Родейл. Я направлял письмо в отдел кадров компании и был настолько удивлен тому, что слышу самого владельца, что попросил повторить ее фамилию еще раз. Мария лично заинтересовалась журналом, основанным ее дедушкой, и загорелась идеей вернуть изданию былую славу. Она была уверена, что для этого ей нужен профессиональный журналист, а не просто рьяный садовод-органик, и она хотела поместить в журнал побольше увлекательных, важных материалов об окружающей среде, генной инженерии, разведении скота и птицы индустриальными методами и о растущем движении сторонников органического садоводства.
Я ехал на собеседование, настраиваясь основательно набить себе цену, но я попался на крючок, едва свернул от аэропорта на двухполосную сельскую дорогу. На каждом повороте моему взору открывался очередной красивый вид: здесь каменный фермерский дом, там крытый мост. Оттаявшие наполовину ручьи журчали, стекая с возвышенностей, а вспаханные поля уходили за горизонт. Стояла весна, и каждое дерево в долине Лихай вступило в восхитительную пору цветения. Остановившись у такого странного в сельской местности знака «Стоп», я вышел из взятого напрокат автомобиля и встал на дороге. Повсюду простирались леса и луга. Нигде не было видно ни машин, ни людей, ни зданий. Из первого же попавшегося на пути телефона-автомата я позвонил Дженни: «Ты не поверишь, какие тут места!» – сказал я ей.
Через два месяца грузчики сложили все содержимое нашего дома в Бока Ратон в гигантский грузовик. Машина и мини-вэн разместились в автомобильном перевозчике. Мы передали ключи от дома его новым владельцам и провели свою последнюю ночь в Южной Флориде у соседей, прямо на полу. Марли растянулся между нами. «Комнатный пикник», – потешался Патрик.
На следующее утро я проснулся рано и вывел Марли на его последнюю прогулку по земле Флориды. Пока мы делали круг по кварталу, он сопел, рвался вперед и вставал на дыбы, поднимая лапу на все кусты и почтовые ящики, мимо которых мы проходили. Он и понятия не имел о той резкой перемене в жизни, которую я собирался ему устроить. Чтобы перевезти его на самолете, я купил прочную пластиковую клетку, а по совету доктора Джея после прогулки всыпал в пасть псу двойную дозу успокоительных. К тому времени, как наш сосед подвез нас до международного аэропорта Палм-Бич, глаза Марли покраснели, и сам он стал чрезвычайно вялым. Он не сопротивлялся бы, даже если бы его привязывали к ракете.
На терминале клан Грогэнов сразу бросался в глаза: двое дико возбужденных мальчишек, носившихся по кругу, голодная малышка в коляске, двое обессилевших родителей и одна необычайно заторможенная собака. Довершали картину прочие обитатели зверинца: две лягушки, три золотых рыбки, рак-отшельник, улитка по имени Лентяйка и живые сверчки для кормления лягушек в коробке. Пока мы стояли в очереди на регистрацию, я приготовил пластиковую клетку. Из всех, что я видел, эта была самая большая, однако когда подошла наша очередь, женщина в форме посмотрела на Марли, перевела взгляд на клетку, потом снова на Марли и сказала:
– Мы не можем допустить на борт собаку в этой клетке. Он слишком велик для нее.
– В зоомагазине мне сказали, что эта клетка для больших собак, – удивился я.
– Согласно правилам Федерального авиационного агентства собака должна свободно стоять и поворачиваться в клетке, – объяснила женщина и скептически добавила:
– Ну-ка, попробуйте.
Я открыл дверцу и позвал Марли. Но он не собирался добровольно заходить в эту переносную клетку-тюрьму. Я толкал и тыкал его, уговаривал и обхаживал, но он не двигался с места. Куда затерялось печенье, когда оно позарез нужно? Я порылся в карманах, пытаясь найти что-то, чем можно его соблазнить, в конечном счете выудив оттуда коробку с мятными жевательными драже. Это было лучше чем ничего. Я достал одну и поднес к его носу.
– Хочешь освежиться, Марли? Ну-ка, беги за драже! – Тут я кинул угощение в клетку. Как и ожидалось, он проглотил наживку и вошел внутрь.
Служащая аэропорта была права: клетка не совсем подходила Марли. Во-первых, ему приходилось пригибаться, чтобы не биться головой о потолок, во-вторых, его нос упирался в заднюю стенку, и, в-третьих, его зад торчал из двери. Я подогнул хвост собаки и закрыл дверцу, слегка вдавив Марли внутрь.
– Ну, что я вам говорил! – похвалился я, надеясь, что она все же сочтет эту емкость вполне удобной для Марли.
– Он должен суметь повернуться, – спокойно ответила женщина.
– Малыш, повернись, – кивнул я ему, тихонько присвистнув. – Давай же, повернись.
Он бросил на меня через плечо мутный взгляд. Его голова терлась о потолок, как будто ожидая указаний, как же совершить такой подвиг. Если он не повернется, то авиакомпания не пустит его на борт. Я посмотрел на часы. У нас было двенадцать минут чтобы пройти службу безопасности, пересечь зал ожидания и сесть на самолет.
– Иди сюда, Марли, – сказал я с еще большим отчаянием. – Давай же!
Я щелкал пальцами, стучал по дверце, причмокивал.
– Ну, пожалуйста, – умолял я его. – Повернись.
Я уже был готов упасть на колени, как вдруг услышал треск и вслед за тем голос Патрика.
– Упс, – сказал он.
– Лягушки выпрыгнули! – вскрикнула Дженни, бросаясь в погоню.
– Фрогги! Кроки! Вернитесь! – закричали мальчики хором.
Моя жена уже стояла на четвереньках и ползала за лягушками по полу, но они коварно сохраняли дистанцию в один прыжок. Пассажиры останавливались и глазели во все глаза. На расстоянии лягушек видно не было, и создавалось впечатление, что по полу ползает полоумная тетка с пачкой подгузников на шее, которая, очевидно, перебрала с утра пораньше. По выражению лиц окружающих можно было утверждать, что они бы ничуть не удивились, если бы внезапно Дженни завыла.
– Извините, я на секунду, – спокойно сказал я сотруднице аэропорта и, встав на четвереньки, присоединился к Дженни.
Нам удалось поймать Фрогги и Кроки в момент, когда они собирались сделать свой последний прыжок к свободе через автоматические двери. Все присутствующие получили массу удовольствия, наблюдая за нами. Только мы повернулись, я услышал громкий шум из собачьей клетки. Она пошатнулась и закачалась. Приглядевшись, я увидел, что Марли каким-то образом удалось развернуться.
– Видите, – сказал я служащей. – Он поворачивается без проблем.
– Ладно, – ответила она, нахмурясь. – Считайте, что вам повезло.
Двое рабочих поставили клетку с Марли на тележку и увезли. Припозднившиеся пассажиры ринулись к самолету. Мы подбежали как раз в тот момент, когда выход к самолету уже закрывался. Мне вдруг пришло в голову, что если мы опоздаем на самолет, Марли отправится в Пенсильванию один. И мне страшно было подумать о дальнейшем развитии событий.
– Стойте! Мы здесь! – заорал я, толкая коляску Колин вперед. Дженни с мальчиками бежала в пятнадцати метрах от меня.
Я позволил себе перевести дух, только когда мы устроились на своих местах. Мы впихнули Марли в клетку. Мы поймали лягушек. И мы уже в самолете. Следующая посадка в городе Аллентаун, штат Пенсильвания. Теперь можно расслабиться. Посмотрев в окно, я увидел, что к самолету подъехала тележка с собачьей клеткой сверху.
– Смотрите, – сказал я детям, – вот т там Марли. Они помахали в окошко и крикнули ему:
– Пьивет, пиятиль!
Когда заработали двигатели, а бортпроводница рассказала о мерах безопасности, я достал журнал. Тут я заметил, что Дженни, сидевшая передо мной, вся обратилась в слух. Я тоже услышал что-то. Из-под наших ног, из глубины самолета вырвался приглушенный, но отчетливый стон. Это был жалкий, унылый звук, что-то вроде примитивного воя, который начинался с низких тонов и поднимался все выше. О нет, Господи Иисусе, он там внизу воет! Как известно, лабрадоры выть не умеют. Воют гончие. Воют волки. Лабрадоры не воют, по крайней мере, у них это плохо получается. Прежде Марли предпринимал две попытки завыть, оба раза в ответ на включенную сирену проезжавшего мимо полицейского автомобиля. Пес запрокидывал голову, округлял пасть буквой «О» и издавал самый душераздирающий звук, какой я когда-либо слышал. Он был похож скорее на бульканье при полоскании горла, чем на ответ зову природы. Но теперь Марли, вне всяких сомнений, выл.
Пассажиры оторвались от своих газет и романов. Бортпроводница, в тот момент раздававшая подушки, остановилась в недоумении. Женщина, сидевшая через проход от нас, посмотрела на своего мужа и сказала:
– Прислушайся. Ты тоже слышишь? По-моему, это собака.
Дженни смотрела прямо перед собой. Я уткнулся в журнал. Если кто-нибудь спросит, мы будем отрицать, что являемся хозяевами этой собаки.
– Пиятилю гьюстно, – сказал Патрик.
Нет, сынок, хотел поправить я его, это какой-то странной собаке, которую мы никогда в глаза не видели, грустно. Но я только поднял журнал повыше, заслонив им свое лицо. Реактивные двигатели зашумели, заглушая погребальную песнь Марли, самолет выехал на взлетно-посадочную полосу. Я представил себе состояние нашего пса. Темное багажное отделение. Он один, напуган, сбит с толку, да еще к тому же одурманен лекарством, не может ни встать, ни сесть. Извращенная фантазия Марли могла превратить ревущие двигатели самолета в громовые атаки беспорядочных молний, желающих вырвать его из привычного мира. Бедняга. Я не был готов признать, что он мой, но я знал, что весь полет буду переживать за него.
Едва самолет оторвался от земли, я вновь услышал тихий треск, и на этот раз уже Конор сказал: «Упс». Я посмотрел вниз и тут же снова уткнулся в журнал. Через несколько минут я украдкой огляделся. Убедившись в том, что никто не смотрит, я нагнулся вперед и прошептал Дженни на ухо: «Представляешь, сверчки сбежали».
ГЛАВА 22
В стране карандашей
Наш новый дом стоял на отшибе, а земельные владения тянулись почти на гектар по склону холма. Возможно, это даже была маленькая гора – местные жители спорили об этом. Мы стали собственниками лужайки, где можно было собирать лесную малину, участка леса, где я к своему удовольствию мог колоть дрова, и маленького ручья, полноводного весной, где дети и Марли могли перемазаться с головы до ног. У нас появился камин и неограниченные возможности возиться в саду, а осенью, когда опадали листья, из кухонного окна открывался вид на церквушку с белой колокольней, венчавшую соседний холм.
Впридачу к новому дому мы получили соседа, который словно только вышел с кинопроб. Это был рыжебородый медвежьего вида мужик, обитавший в каменном доме на ферме 1790-х годов постройки. По воскресеньям он обычно садился на заднее крыльцо и развлекался, стреляя из винтовки в лес, – к ужасу Марли. В первый же день, как мы обосновались в новом доме, сосед пришел к нам с бутылкой домашнего вишневого вина и корзиной самой крупной черной смородины, какую я когда-либо видел. Он представился Землекопом. На этом основании мы сделали вывод, что он зарабатывает на жизнь копая землю. Если потребуется выкопать яму или вспахать землю, проинструктировал он нас, стоит только свистнуть, и он тут как тут, вместе с любым из своих тракторов.
– А если собьете оленя своим мини-вэном, тоже зовите, – добавил Землекоп, подмигнув. – Мы забьем его и поделим мясо раньше, чем пронюхают полицейские. – Несомненно, мы уже были не в Боке.
Только одну вещь мы упустили из виду, затевая новую жизнь на лоне природы. Через несколько минут после того как мы заехали на подъездную дорожку, Конор посмотрел на меня, и из его глаз покатились крупные слезы.
– Я думал, в Пенсильвании будет много карандашей![3]
Для наших сыновей, которым исполнилось семь и пять лет, это была настоящая трагедия. Учитывая название штата, в который мы переезжали, оба они надеялись увидеть яркие желтые палочки для рисования, растущие на деревьях и кустах, словно спелые ягоды, в ожидании того, кто их соберет. Мальчики были очень расстроены.
Пусть по соседству не было школы, это сполна компенсировалось присутствием скунсов, опоссумов, лесных сурков, а также разросшимся на опушке леса сумахом, который обвивал деревья. Мне очень нравилось это растение. Однажды утром, заваривая кофе, я выглянул из окна и увидел, что на меня смотрит прекрасный пятнистый олень. На другое утро в нашем саду кудахтали дикие индейки. Как-то в субботу мы с Марли прогуливались по лесу к подножию холма и наткнулись на капкан для норок. Капкан для норок! Почти у меня в саду! Чего бы только принцессы Бокахонтас ни отдали за такую связь с природой!
Жизнь в деревне была спокойной, очаровательной и в то же время немного одинокой. Пенсильванские голландцы вели себя вежливо, но настороженно относились ко всем приезжим. После толчеи и очередей Южной Флориды я должен был бы пребывать в эйфории от уединения. Вместо этого, по крайней мере первые месяцы, я мрачно критиковал наше решение переехать в столь безлюдное место.
А вот Марли не мучили подобные сомнения. За исключением стрельбы Землекопа, новый деревенский образ жизни пришелся ему по душе. Да и что могло не понравиться собаке, у которой энергии больше, чем мозгов? Он носился по лужайке, пролетал сквозь кусты ежевики, плескался в ручье. Целью его жизни стало поймать одного из многочисленных кроликов, которые считали мой огород своим салат-баром. Едва Марли замечал грызуна, жующего салат, он бросался за ним с холма вниз и преследовал его по пятам. В эти моменты его уши развевались на ветру, лапы стучали по земле, а заливистый лай звенел в воздухе. Он был незаметен настолько, насколько незаметен взвод марширующих солдат, поэтому ему никогда не удавалось подобраться к жертве ближе чем на четыре метра – кролик стремглав бросался к лесу, в безопасное место. Но Марли был неисправимым оптимистом: он разворачивался и, виляя хвостом, ни капли не разочарованный, через пять минут повторял все то же самое с другим кроликом. К счастью, он не преуспел и в охоте на скунсов.
Впридачу к новому дому мы получили соседа, который словно только вышел с кинопроб. Это был рыжебородый медвежьего вида мужик, обитавший в каменном доме на ферме 1790-х годов постройки. По воскресеньям он обычно садился на заднее крыльцо и развлекался, стреляя из винтовки в лес, – к ужасу Марли. В первый же день, как мы обосновались в новом доме, сосед пришел к нам с бутылкой домашнего вишневого вина и корзиной самой крупной черной смородины, какую я когда-либо видел. Он представился Землекопом. На этом основании мы сделали вывод, что он зарабатывает на жизнь копая землю. Если потребуется выкопать яму или вспахать землю, проинструктировал он нас, стоит только свистнуть, и он тут как тут, вместе с любым из своих тракторов.
– А если собьете оленя своим мини-вэном, тоже зовите, – добавил Землекоп, подмигнув. – Мы забьем его и поделим мясо раньше, чем пронюхают полицейские. – Несомненно, мы уже были не в Боке.
Только одну вещь мы упустили из виду, затевая новую жизнь на лоне природы. Через несколько минут после того как мы заехали на подъездную дорожку, Конор посмотрел на меня, и из его глаз покатились крупные слезы.
– Я думал, в Пенсильвании будет много карандашей![3]
Для наших сыновей, которым исполнилось семь и пять лет, это была настоящая трагедия. Учитывая название штата, в который мы переезжали, оба они надеялись увидеть яркие желтые палочки для рисования, растущие на деревьях и кустах, словно спелые ягоды, в ожидании того, кто их соберет. Мальчики были очень расстроены.
Пусть по соседству не было школы, это сполна компенсировалось присутствием скунсов, опоссумов, лесных сурков, а также разросшимся на опушке леса сумахом, который обвивал деревья. Мне очень нравилось это растение. Однажды утром, заваривая кофе, я выглянул из окна и увидел, что на меня смотрит прекрасный пятнистый олень. На другое утро в нашем саду кудахтали дикие индейки. Как-то в субботу мы с Марли прогуливались по лесу к подножию холма и наткнулись на капкан для норок. Капкан для норок! Почти у меня в саду! Чего бы только принцессы Бокахонтас ни отдали за такую связь с природой!
Жизнь в деревне была спокойной, очаровательной и в то же время немного одинокой. Пенсильванские голландцы вели себя вежливо, но настороженно относились ко всем приезжим. После толчеи и очередей Южной Флориды я должен был бы пребывать в эйфории от уединения. Вместо этого, по крайней мере первые месяцы, я мрачно критиковал наше решение переехать в столь безлюдное место.
А вот Марли не мучили подобные сомнения. За исключением стрельбы Землекопа, новый деревенский образ жизни пришелся ему по душе. Да и что могло не понравиться собаке, у которой энергии больше, чем мозгов? Он носился по лужайке, пролетал сквозь кусты ежевики, плескался в ручье. Целью его жизни стало поймать одного из многочисленных кроликов, которые считали мой огород своим салат-баром. Едва Марли замечал грызуна, жующего салат, он бросался за ним с холма вниз и преследовал его по пятам. В эти моменты его уши развевались на ветру, лапы стучали по земле, а заливистый лай звенел в воздухе. Он был незаметен настолько, насколько незаметен взвод марширующих солдат, поэтому ему никогда не удавалось подобраться к жертве ближе чем на четыре метра – кролик стремглав бросался к лесу, в безопасное место. Но Марли был неисправимым оптимистом: он разворачивался и, виляя хвостом, ни капли не разочарованный, через пять минут повторял все то же самое с другим кроликом. К счастью, он не преуспел и в охоте на скунсов.