Страница:
Когда Патрику не исполнилось еще и года, в нашем районе снова произошло убийство. Как и в случае с миссис Недермайер, жертвой оказалась одинокая пожилая женщина. Ее дом был первым после поворота на Черчилль-роуд с Дикси-хайвэй, он находился непосредственно позади круглосуточной автоматической прачечной. Я не был знаком с ней лично, просто махал ей рукой, когда проезжал мимо. Но, в отличие от убийства миссис Недермайер, теперь нам не удалось представить себе дело так, будто это семейные разборки. Жертва была выбрана наугад, а напал на нее незнакомец, пробравшийся в дом в субботу днем, когда хозяйка развешивала на заднем дворике выстиранное белье. Когда она вернулась, он связал ее запястья телефонным проводом и запихнул несчастную под матрац, а сам начал обыскивать дом в поисках денег. Он сбежал с награбленным, а наша слабая здоровьем соседка тем временем задохнулась под матрацем. Полицейские быстро вычислили преступника, он был опять замечен возле прачечной, и его арестовали. Когда его карманы вывернули, оказалось, что добыча составила всего шестнадцать долларов плюс мелочь. Цена человеческой жизни.
Преступная деятельность, разворачивавшаяся вокруг, заставила нас почувствовать благодарность к Марли за его более чем необходимое присутствие в доме. Ну и что, если он был общепризнанным пацифистом, чьей самой грозной стратегией нападения осталась слюнявая атака? Какая разница, что при виде незнакомца он первым делом хватал теннисный мячик в надежде, что с ним поиграют! Незваным гостям было необязательно все это знать. Когда к нам кто-то приходил, мы больше не запирали пса, открывая дверь. Мы перестали уверять всех, какой Марли на самом деле безобидный. Вместо этого мы бросали неясные зловещие предупреждения вроде: «Он становится таким непредсказуемым в последнее время» или «Уж и не знаю, сколько его прыжков еще выдержит эта дверь».
У нас уже рос один ребенок, второй был на подходе. Теперь мы не столь опрометчиво и беспечно судили о личной безопасности. Мы с Дженни часто размышляли, как поступит Марли, если кто-то попытается причинить вред нам или сыну. Я склонялся к варианту, что он просто обезумеет от счастья и начнет тявкать и пыхтеть. Дженни доверяла Марли больше. Она была уверена, что его необыкновенная верность нам, особенно своему новому другу Патрику, подкармливающему его колечками от сухих завтраков, в кризисной ситуации породит в сердце пса жестокое примитивное желание защитить нас любой ценой. «Быть не может, – возражал я. – Он сунет нос в ширинку негодяя, этим дело и кончится». Но, как бы там ни было, люди боялись нашего пса, и нам это определенно нравилось. От его присутствия зависело, будем ли мы чувствовать себя защищенными в своем собственном доме. Даже когда мы долго оспаривали эффективность Марли на посту охранника, мы со спокойной душой засыпали, зная, что он рядом. А однажды ночью он сам разрешил наш спор раз и навсегда.
Стоял октябрь, а погода все не менялась. Ночи были знойными, мы закрывали окна и включали кондиционер. После одиннадцатичасового выпуска новостей я выпустил Марли во двор, проверил кроватку Патрика, выключил свет и заполз в постель рядом с уснувшей Дженни. Марли, как всегда, глубоко вздохнув, свалился на пол возле меня. Я уже задремал, как вдруг услышал это – пронзительный, непрерывный, пронизывающий насквозь звук. Я мгновенно проснулся, равно как и Марли. Навострив уши, он замер в темноте возле кровати. Звук повторился, он проникал через закрытые окна и был громче жужжания кондиционера. Крик. Женский визг, громкий и отчетливый. Первой моей мыслью было, что на улице дурачились тинейджеры, – ничего удивительного. Но это был далеко не радостный крик того, кто боится щекотки. В нем звучало отчаяние, настоящий ужас, и до меня постепенно стало доходить, что кому-то угрожает серьезная опасность.
– Пошли, малыш, – прошептал я, выползая из кровати.
– Не ходи туда, – раздался из темноты голос Дженни. Я не знал, что она проснулась и все слышала.
– Звони в полицию, – сказал я. – Я буду осторожен. Держа Марли за сдерживающий поводок, я вышел на крыльцо в своих широких трусах и увидел бегущего к побережью человека. Крик раздался снова, но с противоположной стороны. Под открытым небом, где не было стен и стекол, которые могли бы заглушить его, голос женщины разносился по воздуху удивительно четко – подобное я наблюдал только в фильмах ужасов. На верандах других домов тоже защелкали выключатели. Два молодых человека, которые снимали дом напротив нас, выскочили в одних плавках и бросились на крик. Я осторожно последовал за ними, держа Марли на поводке. Я видел, как они пробежали до газона очередного дома, а потом вдруг развернулись и устремились навстречу мне.
– Иди к девчонке, – крикнул один из них, показывая, где лежит жертва. – Ее пырнули ножом.
– А мы – за ним! – крикнул другой, и они босиком помчались по улице в том направлении, куда побежал преступник. Моя соседка Барри, бесстрашная одинокая женщина, купившая и отремонтировавшая ветхое бунгало рядом с домом мисс Недермайер, прыгнула в машину и присоединилась к погоне.
Я ослабил поводок Марли и побежал на крик. Через три дома по нашей улице я обнаружил на подъездной дорожке нашу семнадцатилетнюю соседку. Она согнулась в три погибели, рыдая и всхлипывая от боли и держась руками чуть ниже груди. Я заметил, как на ее блузке расплывается кровавое пятно. Это была стройная, миловидная девочка со светлыми волосами, ниспадавшими на плечи. Она жила с разведенной матерью, приятной женщиной, которая работала ночной сиделкой. Я несколько раз разговаривал с ней, но дочке всегда только махал рукой. Я даже не знал, как ее зовут.
– Он приказал не кричать, а не то пырнет меня, – проговорила она, всхлипывая и хватая ртом воздух. Голос срывался, и слова с трудом слетали с губ. – Но я закричала, закричала, и он пырнул меня.
Словно опасаясь, что я не поверю ей, она подняла блузку, и я увидел рваную рану в области грудной клетки.
– Я просто сидела в машине и слушала радио, и тут непонятно откуда появился он.
Я положил руку девочке на плечо, чтобы успокоить ее, но как только я сделал это, ее колени подогнулись и она упала в мои объятия. Видимо, она уже не могла стоять на ногах. Я бережно усадил ее на тротуар и попытался успокоить. Теперь ее голос звучал мягче, спокойнее, она пыталась не закрывать глаза.
– Он приказал мне не кричать, – твердила она. – Он зажал мне рот и велел не кричать.
– Ты правильно поступила, – похвалил я. – Ты его так напугала, что он убежал.
Я наконец-то понял, что она в шоке, а я понятия не имел, что нужно делать в таких случаях. Ну, давай же, «скорая», ты где? Я подбадривал девочку, как своего ребенка: гладил по волосам, по щеке, вытирал слезы. Ей становилось хуже, но я продолжал говорить, чтобы она держалась, что помощь сейчас будет.
– С тобой все будет хорошо, – повторял я, и сам не верил своим словам. Ее кожа стала мертвенно-бледной. Казалось, что мы просидели вдвоем на тротуаре несколько часов, а на самом деле, как сообщили позже полицейские, всего три минуты. И только сейчас я подумал о Марли. Когда я оглянулся, то увидел его в трех метрах от нас. Он стоял в решительной позе разъяренного быка. Таким я никогда не видел его прежде. Это была боевая стойка. Мышцы у шеи взбугрились, челюсти сжались, а шерсть на загривке поднялась дыбом. Все его внимание было сосредоточено на улице, и, казалось, он готовился к прыжку. В то мгновение я понял, что Дженни была права. Если бы вооруженный противник вернулся, сначала ему пришлось бы обойти мою собаку. В тот момент у меня не было ни тени сомнения, что Марли боролся бы с этим типом не на жизнь, а на смерть, и не позволил бы ему добраться до нас. Я сильно расчувствовался от того, что эта девочка, возможно, умирает у меня на руках. И вид Марли, который так нехарактерно для себя, так величественно и свирепо охранял нас, вызвал у меня слезы умиления. Лучший друг человека? Черт возьми, именно так!
– Со мной ты в безопасности, – сказал я девочке, но подразумевал: с нами в безопасности. – Полиция уже едет. Держись, пожалуйста, только держись.
Перед тем, как ее веки сомкнулись, она прошептала:
– Меня зовут Лиза.
– А меня Джон.
Как-то глупо было знакомиться при таких обстоятельствах, будто мы приехали на пикник. Я чуть не рассмеялся ввиду абсурдности ситуации. Но вместо этого я поправил прядь ее волос и сказал еще раз:
– Ты в безопасности, Лиза.
Словно ангел, спустившийся с небес, к нам подошел офицер полиции. Я свистнул Марли и крикнул:
– Все в порядке, малыш. Он хороший.
И этим свистом я словно вывел его из состояния транса. Мой бестолковый, добродушный пес теперь бегал кругами вокруг нас, пыхтел и старался всех обнюхать. Какой бы древний инстинкт ни был заложен в глубинах его сознания, он снова вернулся в свое обычное состояние. Вскоре вокруг нас столпилось еще больше полицейских, а потом приехала и «скорая», санитары притащили носилки и бинты. Я отошел в сторону, рассказал полиции все, что знал, и направился домой. Марли бежал впереди.
На крыльце меня встретила Дженни, и мы вместе постояли у окна, наблюдая за окончанием драмы, разыгравшейся на улице. Наш район стал похож на декорации полицейского сериала. В окнах мелькали отблески красных мигалок. Полицейский вертолет завис над проезжей частью, освещая задние дворики и аллеи. Полицейские организовали посты на дороге и начали прочесывать район. Их усилия будут напрасны, того субъекта никогда не найдут, как никогда не узнают, что заставило его напасть на жертву. Соседи, которые преследовали преступника в ту ночь, позже расскажут мне, что им не удалось даже увидеть его, не то что догнать. В конце концов мы с Дженни легли в постель и долго не могли заснуть.
– Ты можешь гордиться Марли, – сказал я. – Это было так странно. Он каким-то образом понял, насколько все серьезно. Наверно, знал. Он почувствовал опасность и превратился в совершенно другую собаку.
– Я об этом тебе и говорила, – ответила она. Да, так все и было.
Пока вертолет с шумом летал над улицей, Дженни повернулась на бок и, прежде чем заснуть, добавила:
– Еще одна веселая ночка в нашем квартале. – Я опустил руку вниз и погладил шерсть Марли, лежавшего рядом на полу.
– Ты все сегодня сделал правильно, большой пес, – шептал я, почесывая его за ухом. – Сегодня ты заработал свой ужин. Положив руку ему на спину, я заснул.
О значительном уровне преступности в Южной Флориде говорит тот факт, что о ранении девочки-подростка, которая спокойно сидела в машине перед своим домом, написали всего шесть предложений в утреннем выпуске газеты Sun-Sentinel. Отчет о преступлении вышел под заголовком «Мужчина напал на девочку» в разделе «Коротко о разном» на третьей странице.
В заметке ничего не было сказано про меня, Марли и тех парней, которые полуголыми бросились в погоню за преступником. Там ничего не говорилось о нашей соседке Барри, которая преследовала негодяя на своей машине. И обо всех соседях, которые включили свет на верандах и набрали номер 911, тоже ничего не написано. Драма в нашем районе казалась представителям власти незначительным происшествием в хронике жестоких преступлений криминального мира Южной Флориды. Нет смертей, нет заложников, значит, все в порядке.
Нож преступника задел легкие Лизы, и она провела пять дней в больнице и еще несколько недель пролежала дома. Ее мама рассказывала соседям о состоянии дочери, но девочка оставалась дома, и ее никто не видел.
Меня беспокоили психические травмы, которые могли остаться у нее после нападения. Сможет ли она в будущем комфортно чувствовать себя, покинув крепкие стены дома? Наши жизни пересеклись всего на три минуты, а я уже чувствовал ответственность за нее, почти как брат за младшую сестренку. Я не стремился нарушать ее уединения, и в то же время мне хотелось увидеть ее и убедиться, что с ней все в порядке.
Как-то в субботу, когда я мыл машину на подъездной дорожке, а привязанный Марли сидел рядом со мной, я случайно поднял глаза и увидел ее. Она была красивее, чем мне казалось. Загорелая, сильная, атлетическая – то есть выздоровевшая. Она улыбнулась и спросила:
– Помните меня?
– Так-так, – сказал я, делая вид, что мучительно пытаюсь вспомнить. – Вроде бы мы встречались раньше, но где? Не ты на концерте Тома Петти никак не могла усесться и загораживала мне обзор?
Она засмеялась, и тогда я спросил:
– Как у тебя дела, Лиза?
– Все хорошо, – ответила она. – Я уже почти поправилась.
– Выглядишь великолепно, – похвалил я. – Намного лучше, чем при последней нашей встрече.
– Да уж! – усмехнулась она, опустив глаза. – Ну и ночка выдалась.
– Ну и ночка, – повторил я.
На этом мы закрыли тему. Она рассказала мне о больнице, врачах, о следователе, который взял у нее показания, о нескончаемых корзинках с фруктами, которые ей приносили в больницу, о том, как скучно ей было сидеть дома одной столько времени. Она избегала разговора о нападении, как и я. Есть вещи, о которых лучше не вспоминать.
Тем вечером Лиза оставалась у нас долго – бегала за мной по саду, пока я собирал собачьи кучки, играла с Марли, перекидывалась со мной короткими фразами. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, но никак не может решиться. Ей было всего семнадцать, я и не ждал, что у нее отыщутся нужные слова. Наши жизни пересеклись неожиданно – два незнакомца, столкнувшиеся в результате необъяснимого насилия. У нас не было времени для обычных условностей, не было времени для выяснения отношений. Наши сердца тогда бились в унисон, тот момент объединил нас, папашу в семейных трусах и девочку в блузке, пропитанной кровью, и мы крепко держались друг за друга в надежде на лучшее. И сейчас между нами установилась близость, а как ее могло не быть? Но были и растерянность, и легкое смущение, потому что в тот момент мы забыли о дистанции в общении. Слова были излишни. Я знал, что она благодарна мне за мое участие в ее судьбе; знал, что она оценила мои усилия, когда я подбадривал ее как умел. Она со своей стороны знала: в глубине души я за нее переживал и желал ей добра. Той ночью между нами произошло что-то особенное, это был один их тех коротких, скоротечных моментов чистоты, которые затмевают все остальное в жизни, и его мы оба забудем еще не скоро.
– Я рад, что ты заглянула, – сказал я.
– Я тоже рада, – ответила Лиза.
У меня осталось приятное впечатление об этой девочке. Она была сильной и решительной. Ей будет многое по плечу. Спустя годы я узнал, что она сделала карьеру телеведущей, и понял, что не ошибся.
ГЛАВА 14
Преступная деятельность, разворачивавшаяся вокруг, заставила нас почувствовать благодарность к Марли за его более чем необходимое присутствие в доме. Ну и что, если он был общепризнанным пацифистом, чьей самой грозной стратегией нападения осталась слюнявая атака? Какая разница, что при виде незнакомца он первым делом хватал теннисный мячик в надежде, что с ним поиграют! Незваным гостям было необязательно все это знать. Когда к нам кто-то приходил, мы больше не запирали пса, открывая дверь. Мы перестали уверять всех, какой Марли на самом деле безобидный. Вместо этого мы бросали неясные зловещие предупреждения вроде: «Он становится таким непредсказуемым в последнее время» или «Уж и не знаю, сколько его прыжков еще выдержит эта дверь».
У нас уже рос один ребенок, второй был на подходе. Теперь мы не столь опрометчиво и беспечно судили о личной безопасности. Мы с Дженни часто размышляли, как поступит Марли, если кто-то попытается причинить вред нам или сыну. Я склонялся к варианту, что он просто обезумеет от счастья и начнет тявкать и пыхтеть. Дженни доверяла Марли больше. Она была уверена, что его необыкновенная верность нам, особенно своему новому другу Патрику, подкармливающему его колечками от сухих завтраков, в кризисной ситуации породит в сердце пса жестокое примитивное желание защитить нас любой ценой. «Быть не может, – возражал я. – Он сунет нос в ширинку негодяя, этим дело и кончится». Но, как бы там ни было, люди боялись нашего пса, и нам это определенно нравилось. От его присутствия зависело, будем ли мы чувствовать себя защищенными в своем собственном доме. Даже когда мы долго оспаривали эффективность Марли на посту охранника, мы со спокойной душой засыпали, зная, что он рядом. А однажды ночью он сам разрешил наш спор раз и навсегда.
Стоял октябрь, а погода все не менялась. Ночи были знойными, мы закрывали окна и включали кондиционер. После одиннадцатичасового выпуска новостей я выпустил Марли во двор, проверил кроватку Патрика, выключил свет и заполз в постель рядом с уснувшей Дженни. Марли, как всегда, глубоко вздохнув, свалился на пол возле меня. Я уже задремал, как вдруг услышал это – пронзительный, непрерывный, пронизывающий насквозь звук. Я мгновенно проснулся, равно как и Марли. Навострив уши, он замер в темноте возле кровати. Звук повторился, он проникал через закрытые окна и был громче жужжания кондиционера. Крик. Женский визг, громкий и отчетливый. Первой моей мыслью было, что на улице дурачились тинейджеры, – ничего удивительного. Но это был далеко не радостный крик того, кто боится щекотки. В нем звучало отчаяние, настоящий ужас, и до меня постепенно стало доходить, что кому-то угрожает серьезная опасность.
– Пошли, малыш, – прошептал я, выползая из кровати.
– Не ходи туда, – раздался из темноты голос Дженни. Я не знал, что она проснулась и все слышала.
– Звони в полицию, – сказал я. – Я буду осторожен. Держа Марли за сдерживающий поводок, я вышел на крыльцо в своих широких трусах и увидел бегущего к побережью человека. Крик раздался снова, но с противоположной стороны. Под открытым небом, где не было стен и стекол, которые могли бы заглушить его, голос женщины разносился по воздуху удивительно четко – подобное я наблюдал только в фильмах ужасов. На верандах других домов тоже защелкали выключатели. Два молодых человека, которые снимали дом напротив нас, выскочили в одних плавках и бросились на крик. Я осторожно последовал за ними, держа Марли на поводке. Я видел, как они пробежали до газона очередного дома, а потом вдруг развернулись и устремились навстречу мне.
– Иди к девчонке, – крикнул один из них, показывая, где лежит жертва. – Ее пырнули ножом.
– А мы – за ним! – крикнул другой, и они босиком помчались по улице в том направлении, куда побежал преступник. Моя соседка Барри, бесстрашная одинокая женщина, купившая и отремонтировавшая ветхое бунгало рядом с домом мисс Недермайер, прыгнула в машину и присоединилась к погоне.
Я ослабил поводок Марли и побежал на крик. Через три дома по нашей улице я обнаружил на подъездной дорожке нашу семнадцатилетнюю соседку. Она согнулась в три погибели, рыдая и всхлипывая от боли и держась руками чуть ниже груди. Я заметил, как на ее блузке расплывается кровавое пятно. Это была стройная, миловидная девочка со светлыми волосами, ниспадавшими на плечи. Она жила с разведенной матерью, приятной женщиной, которая работала ночной сиделкой. Я несколько раз разговаривал с ней, но дочке всегда только махал рукой. Я даже не знал, как ее зовут.
– Он приказал не кричать, а не то пырнет меня, – проговорила она, всхлипывая и хватая ртом воздух. Голос срывался, и слова с трудом слетали с губ. – Но я закричала, закричала, и он пырнул меня.
Словно опасаясь, что я не поверю ей, она подняла блузку, и я увидел рваную рану в области грудной клетки.
– Я просто сидела в машине и слушала радио, и тут непонятно откуда появился он.
Я положил руку девочке на плечо, чтобы успокоить ее, но как только я сделал это, ее колени подогнулись и она упала в мои объятия. Видимо, она уже не могла стоять на ногах. Я бережно усадил ее на тротуар и попытался успокоить. Теперь ее голос звучал мягче, спокойнее, она пыталась не закрывать глаза.
– Он приказал мне не кричать, – твердила она. – Он зажал мне рот и велел не кричать.
– Ты правильно поступила, – похвалил я. – Ты его так напугала, что он убежал.
Я наконец-то понял, что она в шоке, а я понятия не имел, что нужно делать в таких случаях. Ну, давай же, «скорая», ты где? Я подбадривал девочку, как своего ребенка: гладил по волосам, по щеке, вытирал слезы. Ей становилось хуже, но я продолжал говорить, чтобы она держалась, что помощь сейчас будет.
– С тобой все будет хорошо, – повторял я, и сам не верил своим словам. Ее кожа стала мертвенно-бледной. Казалось, что мы просидели вдвоем на тротуаре несколько часов, а на самом деле, как сообщили позже полицейские, всего три минуты. И только сейчас я подумал о Марли. Когда я оглянулся, то увидел его в трех метрах от нас. Он стоял в решительной позе разъяренного быка. Таким я никогда не видел его прежде. Это была боевая стойка. Мышцы у шеи взбугрились, челюсти сжались, а шерсть на загривке поднялась дыбом. Все его внимание было сосредоточено на улице, и, казалось, он готовился к прыжку. В то мгновение я понял, что Дженни была права. Если бы вооруженный противник вернулся, сначала ему пришлось бы обойти мою собаку. В тот момент у меня не было ни тени сомнения, что Марли боролся бы с этим типом не на жизнь, а на смерть, и не позволил бы ему добраться до нас. Я сильно расчувствовался от того, что эта девочка, возможно, умирает у меня на руках. И вид Марли, который так нехарактерно для себя, так величественно и свирепо охранял нас, вызвал у меня слезы умиления. Лучший друг человека? Черт возьми, именно так!
– Со мной ты в безопасности, – сказал я девочке, но подразумевал: с нами в безопасности. – Полиция уже едет. Держись, пожалуйста, только держись.
Перед тем, как ее веки сомкнулись, она прошептала:
– Меня зовут Лиза.
– А меня Джон.
Как-то глупо было знакомиться при таких обстоятельствах, будто мы приехали на пикник. Я чуть не рассмеялся ввиду абсурдности ситуации. Но вместо этого я поправил прядь ее волос и сказал еще раз:
– Ты в безопасности, Лиза.
Словно ангел, спустившийся с небес, к нам подошел офицер полиции. Я свистнул Марли и крикнул:
– Все в порядке, малыш. Он хороший.
И этим свистом я словно вывел его из состояния транса. Мой бестолковый, добродушный пес теперь бегал кругами вокруг нас, пыхтел и старался всех обнюхать. Какой бы древний инстинкт ни был заложен в глубинах его сознания, он снова вернулся в свое обычное состояние. Вскоре вокруг нас столпилось еще больше полицейских, а потом приехала и «скорая», санитары притащили носилки и бинты. Я отошел в сторону, рассказал полиции все, что знал, и направился домой. Марли бежал впереди.
На крыльце меня встретила Дженни, и мы вместе постояли у окна, наблюдая за окончанием драмы, разыгравшейся на улице. Наш район стал похож на декорации полицейского сериала. В окнах мелькали отблески красных мигалок. Полицейский вертолет завис над проезжей частью, освещая задние дворики и аллеи. Полицейские организовали посты на дороге и начали прочесывать район. Их усилия будут напрасны, того субъекта никогда не найдут, как никогда не узнают, что заставило его напасть на жертву. Соседи, которые преследовали преступника в ту ночь, позже расскажут мне, что им не удалось даже увидеть его, не то что догнать. В конце концов мы с Дженни легли в постель и долго не могли заснуть.
– Ты можешь гордиться Марли, – сказал я. – Это было так странно. Он каким-то образом понял, насколько все серьезно. Наверно, знал. Он почувствовал опасность и превратился в совершенно другую собаку.
– Я об этом тебе и говорила, – ответила она. Да, так все и было.
Пока вертолет с шумом летал над улицей, Дженни повернулась на бок и, прежде чем заснуть, добавила:
– Еще одна веселая ночка в нашем квартале. – Я опустил руку вниз и погладил шерсть Марли, лежавшего рядом на полу.
– Ты все сегодня сделал правильно, большой пес, – шептал я, почесывая его за ухом. – Сегодня ты заработал свой ужин. Положив руку ему на спину, я заснул.
О значительном уровне преступности в Южной Флориде говорит тот факт, что о ранении девочки-подростка, которая спокойно сидела в машине перед своим домом, написали всего шесть предложений в утреннем выпуске газеты Sun-Sentinel. Отчет о преступлении вышел под заголовком «Мужчина напал на девочку» в разделе «Коротко о разном» на третьей странице.
В заметке ничего не было сказано про меня, Марли и тех парней, которые полуголыми бросились в погоню за преступником. Там ничего не говорилось о нашей соседке Барри, которая преследовала негодяя на своей машине. И обо всех соседях, которые включили свет на верандах и набрали номер 911, тоже ничего не написано. Драма в нашем районе казалась представителям власти незначительным происшествием в хронике жестоких преступлений криминального мира Южной Флориды. Нет смертей, нет заложников, значит, все в порядке.
Нож преступника задел легкие Лизы, и она провела пять дней в больнице и еще несколько недель пролежала дома. Ее мама рассказывала соседям о состоянии дочери, но девочка оставалась дома, и ее никто не видел.
Меня беспокоили психические травмы, которые могли остаться у нее после нападения. Сможет ли она в будущем комфортно чувствовать себя, покинув крепкие стены дома? Наши жизни пересеклись всего на три минуты, а я уже чувствовал ответственность за нее, почти как брат за младшую сестренку. Я не стремился нарушать ее уединения, и в то же время мне хотелось увидеть ее и убедиться, что с ней все в порядке.
Как-то в субботу, когда я мыл машину на подъездной дорожке, а привязанный Марли сидел рядом со мной, я случайно поднял глаза и увидел ее. Она была красивее, чем мне казалось. Загорелая, сильная, атлетическая – то есть выздоровевшая. Она улыбнулась и спросила:
– Помните меня?
– Так-так, – сказал я, делая вид, что мучительно пытаюсь вспомнить. – Вроде бы мы встречались раньше, но где? Не ты на концерте Тома Петти никак не могла усесться и загораживала мне обзор?
Она засмеялась, и тогда я спросил:
– Как у тебя дела, Лиза?
– Все хорошо, – ответила она. – Я уже почти поправилась.
– Выглядишь великолепно, – похвалил я. – Намного лучше, чем при последней нашей встрече.
– Да уж! – усмехнулась она, опустив глаза. – Ну и ночка выдалась.
– Ну и ночка, – повторил я.
На этом мы закрыли тему. Она рассказала мне о больнице, врачах, о следователе, который взял у нее показания, о нескончаемых корзинках с фруктами, которые ей приносили в больницу, о том, как скучно ей было сидеть дома одной столько времени. Она избегала разговора о нападении, как и я. Есть вещи, о которых лучше не вспоминать.
Тем вечером Лиза оставалась у нас долго – бегала за мной по саду, пока я собирал собачьи кучки, играла с Марли, перекидывалась со мной короткими фразами. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, но никак не может решиться. Ей было всего семнадцать, я и не ждал, что у нее отыщутся нужные слова. Наши жизни пересеклись неожиданно – два незнакомца, столкнувшиеся в результате необъяснимого насилия. У нас не было времени для обычных условностей, не было времени для выяснения отношений. Наши сердца тогда бились в унисон, тот момент объединил нас, папашу в семейных трусах и девочку в блузке, пропитанной кровью, и мы крепко держались друг за друга в надежде на лучшее. И сейчас между нами установилась близость, а как ее могло не быть? Но были и растерянность, и легкое смущение, потому что в тот момент мы забыли о дистанции в общении. Слова были излишни. Я знал, что она благодарна мне за мое участие в ее судьбе; знал, что она оценила мои усилия, когда я подбадривал ее как умел. Она со своей стороны знала: в глубине души я за нее переживал и желал ей добра. Той ночью между нами произошло что-то особенное, это был один их тех коротких, скоротечных моментов чистоты, которые затмевают все остальное в жизни, и его мы оба забудем еще не скоро.
– Я рад, что ты заглянула, – сказал я.
– Я тоже рада, – ответила Лиза.
У меня осталось приятное впечатление об этой девочке. Она была сильной и решительной. Ей будет многое по плечу. Спустя годы я узнал, что она сделала карьеру телеведущей, и понял, что не ошибся.
ГЛАВА 14
Раннее прибытие
Сквозь пелену сна я постепенно осознавал, что меня зовут.
– Джон, Джон, проснись, – это была Дженни, она трясла меня. – Джон, мне кажется, что ребенок уже идет.
Я облокотился на кровать и протер глаза. Дженни лежала на своей половине, поджав колени к животу.
– Ребенок что?
– У меня начались сильные схватки. Я уже некоторое время пытаюсь регулировать их. Нужно позвонить доктору Шерману.
Теперь уж я окончательно проснулся. Начинаются роды? Я с ума сходил от ожидания нашего второго ребенка, мальчика, как мы узнали после УЗИ. Однако срок был совершенно неподходящим. Шла лишь двадцать первая неделя, только закончилась первая половина сороканедельного срока. В книгах о беременности были фотографии высокого разрешения, демонстрировавшие рост зародыша каждую неделю. Всего несколько дней назад мы, читая одно пособие, рассматривали снимки зародыша на двадцать первой неделе и удивлялись тому, как растет ребенок. На двадцать первой неделе развития зародыш помещается на ладони. Он весит меньше полукилограмма. Его глаза еще не раскрылись, его пальчики похожи на хрупкие маленькие прутики, а легкие развиты недостаточно для того, чтобы забирать из воздуха кислород. Едва ли в двадцать одну неделю зародыш жизнеспособен. Его шанс выжить вне матки без последующих серьезных проблем со здоровьем крайне мал. Не зря он должен развиваться в матке девять долгих месяцев. На двадцать первой неделе риск необычайно велик.
– Возможно, ничего страшного, – сказал я. Но пока я быстро набирал номер приемной женской консультации, мое сердце колотилось. Через пару минут перезвонил доктор Шерман, его голос тоже дрожал.
– Не исключено, что это просто газы, – сказал он. – Но лучше провести осмотр.
Он велел немедленно привезти Дженни в больницу. Я забегал по дому, бросая нужные вещи в сумку, разводя смесь в бутылочках, собирая запас подгузников. Дженни позвонила своей подруге и коллеге Сэнди, еще одной новоиспеченной мамаше, которая жила в нескольких кварталах от нас, и спросила, можно ли нам забросить к ней Патрика. Марли тоже был на ногах, потягиваясь и зевая. Да это же ночное путешествие!
– Прости, Мар, – извинился я перед ним, отведя в гараж и заметив нескрываемое разочарование на его морде. – Придется тебе нести вахту в наше отсутствие.
Я выгреб Патрика из кроватки, посадил в детское сидение, не разбудив, и мы устремились в темноту ночи.
В отделении интенсивной терапии больницы Святой Марии медсестры быстро приступили к работе. Они переодели Дженни и начали измерять силу схваток и пульс ребенка. Действительно, у Дженни каждые шесть минут начиналась новая схватка. Определенно, это были не кишечные газы.
– Ваш ребенок хочет появиться на свет, – сказала одна из медсестер. – Мы сделаем все возможное, чтобы этого не произошло.
Доктор Шерман по телефону попросил посмотреть, раскрыта ли шейка матки. Одна из медсестер ввела Дженни палец в перчатке и сообщила, что шейка расширена на один сантиметр. Даже я понимал, что в этом нет ничего хорошего. Если шейка расширяется полностью, до 10 см, то при нормальных родах мать начинает освобождаться от бремени. С каждой болезненной схваткой приближалось непоправимое. Доктор Шерман назначил капельницу с физраствором и велел ввести лекарство, тормозящее роды. Схватки прекратились, но менее чем через два часа возобновились еще сильнее, что потребовало второго укола, а потом и третьего.
Следующие две недели Дженни оставалась в больнице, исколотая шприцами, подвергнутая бесконечным осмотрам специалистов отделения пренатальной диагностики, подсоединенная к различным аппаратам и внутривенной капельнице. Я взял отпуск и, оставшись единственным родителем при Патрике, старался управиться со всем – со стиркой, кормлением ребенка, счетами, работой по дому, уборкой садика. О да, чуть не забыл, и еще с одним живым существом в нашем доме. Рейтинг бедного Марли стремительно упал с позиции второй скрипки до бедолаги, отчисленного из оркестра. Даже когда я не обращал на него никакого внимания, он пытался сохранить свой статус, не упуская меня из виду. Он преданно следовал за мной, пока я летал по дому с Патриком под мышкой, свободной рукой в это время пылесосил, носил белье или стряпал. Вот я иду на кухню, чтобы поставить грязные тарелки в посудомоечную машину, а Марли бредет сзади и, сделав несколько кругов, выбирает идеальное место и валится на пол. Однако вскоре я уже мчался перекладывать вещи из стиральной машины в сушилку. Он снова следовал за мной, кружил, трогал лапой половики, пока они не разглаживались в соответствии с его запросами, а потом плюхался на них. Но я уже бежал в гостиную за газетами. Так мы и жили. Если ему везло, я делал перерыв в своем сумасшедшем графике и трепал его за уши.
Однажды ночью, после того как Патрик заснул, я в изнеможении свалился на диван. Марли прыгнул ко мне и, пристроив свою игрушку мне на колени, уставился на меня огромными карими глазами.
– Ох, Марли, – сказал я. – Я устал до смерти.
Тогда он положил морду под игрушку и принялся подбрасывать ее в воздух, ожидая, что я попытаюсь поймать ее.
– Извини, приятель, – ответил я. – Не сегодня.
Он нахмурился и поднял морду. Его прежняя жизнь неожиданно разлетелась в пух и прах. Его хозяйка загадочно исчезла, хозяин не хотел с ним играть, и вообще все переменилось. Он тихо заскулил, и я увидел, что он пытается понять: «Почему Джон не хочет играть? Что случилось с ежедневными утренними прогулками? Почему мы больше не проводим бои на полу? И где именно находится Дженни? Она ведь не могла сбежать с тем далматинцем из соседнего квартала, правда?»
Впрочем, новая жизнь Марли не была напрочь лишена радостей. С одной стороны, я быстро вернулся к своему добрачному (читай: неряшливому) образу жизни. Полномочиями, возложенными на меня как на единственного взрослого в доме, я отменил кодекс домашней жизни женатой пары и провозгласил отмененные когда-то холостяцкие правила обязательными на подвластной мне территории. Пока Дженни лежала в больнице, рубашки можно было надевать дважды, даже трижды, пока на них не появлялись яркие пятна от кетчупа; молоко можно было пить прямо из пакета, а сиденья унитаза оставлять в поднятом положении, пока кому-то не понадобится на них сесть. К величайшему удовольствию Марли, я совсем перестал закрывать дверь в ванную. В конце концов, в доме остались одни мужчины. А раз так, то имело смысл разрешить пить из крана в ванной. Дженни ужаснулась бы, но с моей точки зрения такой вариант точно был лучше варианта с унитазом. Теперь, когда окончательно была принята политика поднятого сиденья (и, как следствие, политика поднятой крышки тоже), мне нужно было предложить Марли достойную альтернативу привлекательному фарфоровому бассейну с водичкой, то есть унитазу, где так и хочется поиграть в подводную лодку.
У меня появилась привычка не до конца закрывать кран в ванной после умывания, чтобы у Марли была возможность слизать несколько капель прохладной свежей воды. Пес не пришел бы в больший восторг, даже если бы я построил ему точную копию аттракциона «Водные горки». Он выгибал шею вверх и всасывал воду, стуча хвостом по раковине. Жажда его была безгранична, так что я сделал вывод, что в прошлой жизни он был верблюдом. Впрочем, вскоре я понял, что создал себе ванного монстра: через некоторое время Марли начал ходить в ванную и без меня. Он стоял там и, пожирая несчастным взглядом кран, лизал его в ожидании хоть маленькой капельки, тыкал носом ручку крана, пока у меня не лопалось терпение и я не отправлялся включать ему воду. Поить его из миски оказалось не нужно.
Следующим шагом на пути нашей деградации до уровня варваров стало принятие душа. Марли понял, что может просовывать голову через занавеску ванны и ловить уже не струйку, а целый водопад. Я мылился, и тут его большая рыжевато-коричневая морда неожиданно возникала передо мной и Марли утолял жажду брызгами душа. «Только нашей мамочке не говори», – предупреждал я его.
Я старался провести Дженни и заставить ее поверить, что мне удается без особых усилий держать все под контролем. «О, мы там отлично ладим!» – говорил я и, поворачиваясь к Патрику, добавлял: «Не так ли, дружок?» На это он давал стандартный ответ: «Пяпя», а потом, показывая на вентилятор на потолке: «Витилятлл!». Но Дженни все поняла. Однажды, когда мы с Патриком приехали со своим ежедневным визитом, она долго смотрела на нас с недоверием и, наконец, спросила:
– Христа ради, что ты с ним сделал?
– Что ты имеешь в виду? – ответил я вопросом на вопрос. – С ним все отлично. Да, сынок?
– Пяпя! Витилятлл!
– Но его одежда, – сказала Дженни. – Какого черта…
Только тогда я сообразил. Что-то было неправильно в единственной детали его туалета, или «однушке», как мы, мужественные папашки, любим называть комбинезончики. Его пухленькие ножки были, как я теперь увидел, продеты в отверстия для рук, которые были такими узкими, что могли затруднить циркуляцию крови. Воротничок свешивался между ножек, словно вымя. Сверху, из расстегнутой ширинки, торчала голова Патрика, а его ручки терялись где-то в широких штанинах. Это было нечто.
– Олух! – воскликнула Дженни. – Ты неправильно его одел.
– Ну, тебе виднее, – ответил я.
Однако игре пришел конец. Не вылезая из кровати, Дженни взяла трубку. Через пару дней, как по мановению волшебной палочки, на пороге нашего дома с чемоданами в руках появилась моя дорогая и любимая тетушка Анита. Медсестра на пенсии, она еще в юности приехала в Америку из Ирландии, а теперь жила в соседнем штате. Тетушка весело принялась наводить порядок. Холостяцкие правила канули в Лету.
Когда Дженни, наконец, выписали, врачи наложили массу строжайших запретов. Если она хочет родить здорового малыша, она должна соблюдать постельный режим как можно дольше. Ей разрешили подниматься, только чтобы выйти в ванную комнату. Раз в день короткий душ, а потом снова в постель. Никакой готовки, никаких смен подгузников, никаких походов за почтой, не поднимать ничего тяжелее зубной щетки (в том числе не поднимать и Патрика). Последний запрет оказался самым тяжелым для нее. Строгий постельный режим, без обмана. Врачам Дженни удалось успешно предотвратить угрозу преждевременных родов, теперь их целью было не дать подобному повториться еще в течение как минимум трех месяцев. К тому времени зародышу было бы 35 недель: на таком сроке он немного слаб, но полностью развит и готов самостоятельно выжить в окружающем мире. Все это означало, что Дженни фактически обречена застыть неподвижно, как ледник. Тетушка Анита, благослови Господь ее милосердную душу, осталась с нами надолго. Присутствие нового партнера для игр доставило Марли несказанное удовольствие. Вскоре он приучил и тетушку Аниту поворачивать кран и оставлять для него воду.
– Джон, Джон, проснись, – это была Дженни, она трясла меня. – Джон, мне кажется, что ребенок уже идет.
Я облокотился на кровать и протер глаза. Дженни лежала на своей половине, поджав колени к животу.
– Ребенок что?
– У меня начались сильные схватки. Я уже некоторое время пытаюсь регулировать их. Нужно позвонить доктору Шерману.
Теперь уж я окончательно проснулся. Начинаются роды? Я с ума сходил от ожидания нашего второго ребенка, мальчика, как мы узнали после УЗИ. Однако срок был совершенно неподходящим. Шла лишь двадцать первая неделя, только закончилась первая половина сороканедельного срока. В книгах о беременности были фотографии высокого разрешения, демонстрировавшие рост зародыша каждую неделю. Всего несколько дней назад мы, читая одно пособие, рассматривали снимки зародыша на двадцать первой неделе и удивлялись тому, как растет ребенок. На двадцать первой неделе развития зародыш помещается на ладони. Он весит меньше полукилограмма. Его глаза еще не раскрылись, его пальчики похожи на хрупкие маленькие прутики, а легкие развиты недостаточно для того, чтобы забирать из воздуха кислород. Едва ли в двадцать одну неделю зародыш жизнеспособен. Его шанс выжить вне матки без последующих серьезных проблем со здоровьем крайне мал. Не зря он должен развиваться в матке девять долгих месяцев. На двадцать первой неделе риск необычайно велик.
– Возможно, ничего страшного, – сказал я. Но пока я быстро набирал номер приемной женской консультации, мое сердце колотилось. Через пару минут перезвонил доктор Шерман, его голос тоже дрожал.
– Не исключено, что это просто газы, – сказал он. – Но лучше провести осмотр.
Он велел немедленно привезти Дженни в больницу. Я забегал по дому, бросая нужные вещи в сумку, разводя смесь в бутылочках, собирая запас подгузников. Дженни позвонила своей подруге и коллеге Сэнди, еще одной новоиспеченной мамаше, которая жила в нескольких кварталах от нас, и спросила, можно ли нам забросить к ней Патрика. Марли тоже был на ногах, потягиваясь и зевая. Да это же ночное путешествие!
– Прости, Мар, – извинился я перед ним, отведя в гараж и заметив нескрываемое разочарование на его морде. – Придется тебе нести вахту в наше отсутствие.
Я выгреб Патрика из кроватки, посадил в детское сидение, не разбудив, и мы устремились в темноту ночи.
В отделении интенсивной терапии больницы Святой Марии медсестры быстро приступили к работе. Они переодели Дженни и начали измерять силу схваток и пульс ребенка. Действительно, у Дженни каждые шесть минут начиналась новая схватка. Определенно, это были не кишечные газы.
– Ваш ребенок хочет появиться на свет, – сказала одна из медсестер. – Мы сделаем все возможное, чтобы этого не произошло.
Доктор Шерман по телефону попросил посмотреть, раскрыта ли шейка матки. Одна из медсестер ввела Дженни палец в перчатке и сообщила, что шейка расширена на один сантиметр. Даже я понимал, что в этом нет ничего хорошего. Если шейка расширяется полностью, до 10 см, то при нормальных родах мать начинает освобождаться от бремени. С каждой болезненной схваткой приближалось непоправимое. Доктор Шерман назначил капельницу с физраствором и велел ввести лекарство, тормозящее роды. Схватки прекратились, но менее чем через два часа возобновились еще сильнее, что потребовало второго укола, а потом и третьего.
Следующие две недели Дженни оставалась в больнице, исколотая шприцами, подвергнутая бесконечным осмотрам специалистов отделения пренатальной диагностики, подсоединенная к различным аппаратам и внутривенной капельнице. Я взял отпуск и, оставшись единственным родителем при Патрике, старался управиться со всем – со стиркой, кормлением ребенка, счетами, работой по дому, уборкой садика. О да, чуть не забыл, и еще с одним живым существом в нашем доме. Рейтинг бедного Марли стремительно упал с позиции второй скрипки до бедолаги, отчисленного из оркестра. Даже когда я не обращал на него никакого внимания, он пытался сохранить свой статус, не упуская меня из виду. Он преданно следовал за мной, пока я летал по дому с Патриком под мышкой, свободной рукой в это время пылесосил, носил белье или стряпал. Вот я иду на кухню, чтобы поставить грязные тарелки в посудомоечную машину, а Марли бредет сзади и, сделав несколько кругов, выбирает идеальное место и валится на пол. Однако вскоре я уже мчался перекладывать вещи из стиральной машины в сушилку. Он снова следовал за мной, кружил, трогал лапой половики, пока они не разглаживались в соответствии с его запросами, а потом плюхался на них. Но я уже бежал в гостиную за газетами. Так мы и жили. Если ему везло, я делал перерыв в своем сумасшедшем графике и трепал его за уши.
Однажды ночью, после того как Патрик заснул, я в изнеможении свалился на диван. Марли прыгнул ко мне и, пристроив свою игрушку мне на колени, уставился на меня огромными карими глазами.
– Ох, Марли, – сказал я. – Я устал до смерти.
Тогда он положил морду под игрушку и принялся подбрасывать ее в воздух, ожидая, что я попытаюсь поймать ее.
– Извини, приятель, – ответил я. – Не сегодня.
Он нахмурился и поднял морду. Его прежняя жизнь неожиданно разлетелась в пух и прах. Его хозяйка загадочно исчезла, хозяин не хотел с ним играть, и вообще все переменилось. Он тихо заскулил, и я увидел, что он пытается понять: «Почему Джон не хочет играть? Что случилось с ежедневными утренними прогулками? Почему мы больше не проводим бои на полу? И где именно находится Дженни? Она ведь не могла сбежать с тем далматинцем из соседнего квартала, правда?»
Впрочем, новая жизнь Марли не была напрочь лишена радостей. С одной стороны, я быстро вернулся к своему добрачному (читай: неряшливому) образу жизни. Полномочиями, возложенными на меня как на единственного взрослого в доме, я отменил кодекс домашней жизни женатой пары и провозгласил отмененные когда-то холостяцкие правила обязательными на подвластной мне территории. Пока Дженни лежала в больнице, рубашки можно было надевать дважды, даже трижды, пока на них не появлялись яркие пятна от кетчупа; молоко можно было пить прямо из пакета, а сиденья унитаза оставлять в поднятом положении, пока кому-то не понадобится на них сесть. К величайшему удовольствию Марли, я совсем перестал закрывать дверь в ванную. В конце концов, в доме остались одни мужчины. А раз так, то имело смысл разрешить пить из крана в ванной. Дженни ужаснулась бы, но с моей точки зрения такой вариант точно был лучше варианта с унитазом. Теперь, когда окончательно была принята политика поднятого сиденья (и, как следствие, политика поднятой крышки тоже), мне нужно было предложить Марли достойную альтернативу привлекательному фарфоровому бассейну с водичкой, то есть унитазу, где так и хочется поиграть в подводную лодку.
У меня появилась привычка не до конца закрывать кран в ванной после умывания, чтобы у Марли была возможность слизать несколько капель прохладной свежей воды. Пес не пришел бы в больший восторг, даже если бы я построил ему точную копию аттракциона «Водные горки». Он выгибал шею вверх и всасывал воду, стуча хвостом по раковине. Жажда его была безгранична, так что я сделал вывод, что в прошлой жизни он был верблюдом. Впрочем, вскоре я понял, что создал себе ванного монстра: через некоторое время Марли начал ходить в ванную и без меня. Он стоял там и, пожирая несчастным взглядом кран, лизал его в ожидании хоть маленькой капельки, тыкал носом ручку крана, пока у меня не лопалось терпение и я не отправлялся включать ему воду. Поить его из миски оказалось не нужно.
Следующим шагом на пути нашей деградации до уровня варваров стало принятие душа. Марли понял, что может просовывать голову через занавеску ванны и ловить уже не струйку, а целый водопад. Я мылился, и тут его большая рыжевато-коричневая морда неожиданно возникала передо мной и Марли утолял жажду брызгами душа. «Только нашей мамочке не говори», – предупреждал я его.
Я старался провести Дженни и заставить ее поверить, что мне удается без особых усилий держать все под контролем. «О, мы там отлично ладим!» – говорил я и, поворачиваясь к Патрику, добавлял: «Не так ли, дружок?» На это он давал стандартный ответ: «Пяпя», а потом, показывая на вентилятор на потолке: «Витилятлл!». Но Дженни все поняла. Однажды, когда мы с Патриком приехали со своим ежедневным визитом, она долго смотрела на нас с недоверием и, наконец, спросила:
– Христа ради, что ты с ним сделал?
– Что ты имеешь в виду? – ответил я вопросом на вопрос. – С ним все отлично. Да, сынок?
– Пяпя! Витилятлл!
– Но его одежда, – сказала Дженни. – Какого черта…
Только тогда я сообразил. Что-то было неправильно в единственной детали его туалета, или «однушке», как мы, мужественные папашки, любим называть комбинезончики. Его пухленькие ножки были, как я теперь увидел, продеты в отверстия для рук, которые были такими узкими, что могли затруднить циркуляцию крови. Воротничок свешивался между ножек, словно вымя. Сверху, из расстегнутой ширинки, торчала голова Патрика, а его ручки терялись где-то в широких штанинах. Это было нечто.
– Олух! – воскликнула Дженни. – Ты неправильно его одел.
– Ну, тебе виднее, – ответил я.
Однако игре пришел конец. Не вылезая из кровати, Дженни взяла трубку. Через пару дней, как по мановению волшебной палочки, на пороге нашего дома с чемоданами в руках появилась моя дорогая и любимая тетушка Анита. Медсестра на пенсии, она еще в юности приехала в Америку из Ирландии, а теперь жила в соседнем штате. Тетушка весело принялась наводить порядок. Холостяцкие правила канули в Лету.
Когда Дженни, наконец, выписали, врачи наложили массу строжайших запретов. Если она хочет родить здорового малыша, она должна соблюдать постельный режим как можно дольше. Ей разрешили подниматься, только чтобы выйти в ванную комнату. Раз в день короткий душ, а потом снова в постель. Никакой готовки, никаких смен подгузников, никаких походов за почтой, не поднимать ничего тяжелее зубной щетки (в том числе не поднимать и Патрика). Последний запрет оказался самым тяжелым для нее. Строгий постельный режим, без обмана. Врачам Дженни удалось успешно предотвратить угрозу преждевременных родов, теперь их целью было не дать подобному повториться еще в течение как минимум трех месяцев. К тому времени зародышу было бы 35 недель: на таком сроке он немного слаб, но полностью развит и готов самостоятельно выжить в окружающем мире. Все это означало, что Дженни фактически обречена застыть неподвижно, как ледник. Тетушка Анита, благослови Господь ее милосердную душу, осталась с нами надолго. Присутствие нового партнера для игр доставило Марли несказанное удовольствие. Вскоре он приучил и тетушку Аниту поворачивать кран и оставлять для него воду.