И вдруг на меня сваливается открытие, похожее на новогоднюю сказку. Я натыкаюсь на дверь с вывеской "Почта и телеграф", открываю ее и вижу миловидную девушку за стеклянной стойкой.
Спрашиваю наобум:
- Дорогая, у вас междугородка работает?
- Какой город вызываете?
- Москву!
- Какой номер?
Все кажется розыгрышем, каким-то миражем, бредом... Может, нет и войны? Называю московский номер телефона моей сестры Веры. Терпеливо стою у окошечка. Подходит еще кто-то. Заказывает областной центр. В открытую почтовую дверь видно, как какая-то женщина проходит по коридору, волоча за собой сонную девочку.
- Москва! Зайдите в кабину, - слышу требовательный голос дежурной.
Бросаюсь к кабине. Поднятая трубка пляшет в руках, словно только что пойманная рыбина.
Мой ефрейтор поспешно занимает место возле кабины междугородного телефона, как часовой, с автоматом наперевес. Уверен, что, кроме полевого телефона, он никакого другого в своей жизни не видел. Лицо у него строгое, неприступное.
- Алло! Алло! - кричу я.
В ответ невыразимо казенный голос стрекочет в трубке...
- Кременное, Кременное. Москва, Москва!
- Вера! Верочка! Это я, твой брат Сергей! - пробиваюсь через это стрекотанье.
- Сереженька, ты здесь, в Москве?!
- Звоню с фронта, - почти кричу в трубку. - У меня все хорошо, жив, здоров. Как у вас? Где папа с мамой?
- Они в эвакуации, в Андижане, за Ташкентом. Устроились хорошо. Я тебе написала их адрес. Не получил? Получишь!
- Верочка! Мой аттестат папа с мамой получили?
- Получили! Ты не ранен?
- Не волнуйся. Все в порядке, - успокаиваю.- Верочка! Как с продуктами?
- А у тебя?
- Все отлично. Во всем порядок! Ты слышишь- порядок!
"Порядок" - это тысяча ответов, и я знаю - Верочка меня поймет.
Голос Верочки теряется, глохнет. Зато слышен московский:
- Кременное! Разговаривать кончили?
Вроде так.
Милиционер (он, оказывается, по совместительству и комендант станции Кременное) периодически возникает перед нами. Обещает, что железнодорожный состав вот-вот появится. Но проходит час, другой, третий... Наконец, перед самым рассветом, он появляется и по всем правилам останавливается у первого перрона. Началась несусветная свалка. Все устремились вперед, кто на открытые платформы, кто в товарные вагоны. Нам повезло. Без особых хлопот мы втиснулись в один из крытых товарных вагонов и лишь увидели, как наш доброжелательный милиционер прощально помахал нам рукой. Не доезжая до Лисичанска, поезд остановился. Мы вышли. Наступал самый ответственный момент, и предстояло действовать не спеша и осторожно.
6
Выбравшись из теплушки, мы пошли в сторону от железнодорожного полотна, завернули в короткую улочку, потом мимо голых зимних садов, по пустынной открытой площади, по раскисшей хляби, лавируя между лужами, казавшимися бездонными. Кажется, только ступи - и сразу провалишься в чавкающую трясину из глины и воды. На самом деле все выглядело уж не так безнадежно. Впечатление грязевого омута производил только самый верхний слой, а в глубине все было промерзшим и твердым. Когда стало всходить солнце, мы уже вступили на главную улицу большого села, пустынную и малосимпатичную из-за рытвин и колесных следов. Вглядываясь в какие-то мелкие улочки, тупички и переулки, я остановился. Прежде чем идти дальше, надо было сориентироваться. Вокруг вразброс хаты-мазанки и небольшие деревянные одноэтажные домики. Отчетливо видна полуразрушенная школа. А вон там, по-видимому, местное здание МТС. Оно тоже пострадало, но значительная часть пристроек уцелела.
Где же искать капитана Цветкова? Его знают, конечно, в любой хате. Но время сейчас военное, и в такую рань нам, незнакомым, никто не откроет, сколько ни стучи. Да и не в наших интересах преждевременно возбуждать к себе чье-то любопытство.
По безлюдной улице двинулись к МТС. Вдруг из-под сохранившегося навеса нам навстречу заковылял сторож, упрятанный по уши в бараний кожух. На вид дед был того возраста, как сказал бы наш Клименко, когда уже самое время хлопотать о визе в рай. Мы поздоровались. Дед с готовностью пожал наши руки, протяжно зевнул и помянул господа. Охотничья двухстволка у него за плечами почтительно глядела в небеса.
Нашему внезапному появлению дед явно обрадовался и почтительно уставился на нашу военную форму и оружие.
Через пять минут я уже знал, что агроном Цветков, из военных, вроде как на Надьке Суховой женился. Ее дом, во-он тот, что угловой, справа. Где ставни синие - там у них наш бухгалтер с семейством квартирует, беженец из-под самого Крыма, а где на проулок окна - там Цветков. Дома ли? А где ж ему быть? Вчерась был здесь и вроде как в отъезд не собирался. По такой погоде никуда не тянет. Больно уж слякотно...
Поблагодарив, мы направились к дому, на который он указал. Подошли к нему задами, встали между сараями. Как поступить дальше? Задача не из легких. Постучать? Могут и не открыть. Вломиться в дверь, сорвав ее с петель, - дело не легкое, да и опасное. Цветков может быть вооружен. Я подобрался к стене дома, стал слева от окон. Они хоть и прикрыты ставнями, но не настолько, чтобы не заметить, что делается снаружи.
В этот момент мне вдруг показалось, что изнутри доносится не то пение, не то шипение. Потом что-то щелкнуло и хоть и негромко, но отчетливо послышалась музыка.
Приемник!
И сразу появилась идея, что этим мы и воспользуемся. Мы с Филенко отошли немного назад, туда, откуда просматривался двор, в том числе и входная дверь, еще запертая. Оставалось только терпеливо ждать.
Через полчаса послышался лязг засовов и на крыльцо вышел тощий человек в шубе, натянутой прямо на белье. Он с сомнение поглядел в небо, иронически хмыкнул и вприпрыжку направился в угол двора.
Походящий момент был найден. Не привлекая его внимания, я бросился в дом. Филенко задержался в сенях.
В сенях на моем пути были две двери. Левая - к бухгалтеру, который только что вышел. Правая... Я до нее слегка дотронулся, и она открылась прежде, чем я успел сообразить, хорошо это или плохо.
Спиной ко мне перед зеркалом стоял человек и брился. Был он в бриджах, нижней рубашке и шлепанцах на босу ногу. Гимнастерка с портупеей висели на спинке стула.
Рядом на кровати лежала женщина, молодая и довольно красивая, должно быть, та самая Надя... Увидев меня, она не слишком быстро, но и не слишком медленно потянула одеяло на грудь.
- Извините, пожалуйста, - дурацкая фраза вырвалась у меня, прежде чем я успел прикусить язык.
- Откуда вы взялись? Что вам надо?! - Цветков не спеша повернул голову.
Я с готовностью глянул на полированный ящик немецкого радиоприемника и довольно угрюмо пробормотал:
- Хотелось бы взглянуть на ваше разрешение пользоваться им в прифронтовой зоне. Увидел, что входная дверь в вашем доме не заперта, вот и вошел. - Тем же, слегка заискивающим перед старшим по званию, голосом я, как бы отсекая всякие подозрения, добавил: - Я из Лисичанской военной комендатуры.
После этих слов я суетливо полез было в карман гимнастерки, словно собираясь достать свое удостоверение, которое почему-то там застряло. Мой расчет оправдался. Разрешая этого не делать, Цветков махнул рукой и поинтересовался, переходя с более официального "вы" на "ты", тем самым подчеркивая свое превосходство:
- Давно служишь?
- Что?
- Служишь давно?
- Уже две недели! - с готовностью ответил я.
- Оно и видно. Все в комендатуре?
- Да.
- Скажу откровенно, стариковская работа. Тебе там делать нечего. Просись на фронт, ордена добывать.
Я, подыгрывая ему, опустил голову.
Между тем Цветков из полевой сумки, лежавшей поодаль, извлек свое удостоверение капитана интендантской службы и еще какие-то бумажки. Офицерское удостоверение Цветкова было в полном порядке, с фотографией, гербовой печатью и прочими обязательными атрибутами.
Наконец я смог разглядеть и лицо самого Цветкова. Оно было худощавое, умное, с негустыми, четкого излома бровями. Волосы уже начали редеть: Цветкову было лет тридцать пять. Глядел он на меня равнодушно и слегка пренебрежительно, не то на меня, не то сквозь меня. Конечно, внешность человека бывает обманчивой, но с тем, у кого такой полупрезрительный взгляд, я не пошел бы ни на одно мало-мальски стоящее и опасное дело. Нет, он не казался трусом. И напарником был бы нормальным, и, если бы меня, допустим, ранили, вероятно, помогал бы идти, ободряя равнодушно и слегка пренебрежительно. Но при малейшей опасности для него самого он с готовностью бросил бы и меня, и взвод, и целую армию.
- Ну что, лейтенант? - спросил Цветков. - Изучил?! Тогда поехали дальше. Вот справка военного госпиталя о предоставлении мне освобождения на шесть месяцев, по ранению, с последующим освидетельствованием. Вот выписка из приказа Военного совета армии о награждении меня трофейным радиоприемником.
Я читал. Все верно. И справка военного госпиталя, выписанная, на первый взгляд, тем же почерком, что и справка, оказавшаяся у Духаренко, очевидно, рукой самого Цветкова, только теперь уже с предоставлением освобождения от военной службы по ранению на полгода. Да и Цветков на простого дезертира как-то не смахивает. Все у него обосновано и продумано. Вроде как и придраться не к чему.
Как же поступить? Выхватить пистолет и сразу же все поставить на свои места? Но капитан Цветков наверняка кинется к своему оружию. Я этого не боялся - ведь внезапность все же на моей стороне. Но для решительных действий, как я посчитал, время еще не пришло. Недаром Прут как-то в сердцах сказал Рубакину, проявившему в одном деле особую прыть: "Одну смелость нужно пускать в ход лишь в тех случаях, когда не хватает ума..."
И я, продолжая играть роль напористого, но и глуповатого молодого офицера, произнес:
- Конечно понимаю, что случай здесь особый...- И, туповато морща лоб, как бы размышляя над создавшейся обстановкой, добавил: - Тем не менее приемник надо зарегистрировать. А если не возражаете, то давайте пройдем в сельсовет и все оформим. Тогда вас больше никто беспокоить не станет.
- Какой там сельсовет! - возразил Цветков. - В такую рань он еще на замке.
Но тут женщина, продолжавшая лежать на постели, вдруг сказала:
- Да что ты, Коль! И вовсе Аким Федотович наш не спит. Он всегда до света не спит. Сейчас вы его прямо дома еще и застанете. А его дом от нашего второй справа.
Цветков взглянул на меня с прежним равнодушием и усмехнулся:
- А что, лейтенант, и баба порой дело говорит. Чем потом тащиться в сельсовет на край села, легче, право, обойтись и так.
Я, конечно, обратил внимание на то, что с высоты своего звания Цветков не разобрался, что я старший лейтенант, да еще юстиции, и именовал меня, по своему усмотрению, только лейтенантом.
Однако я, по-прежнему сохраняя тон юного салажонка, произнес:
- Я считаю, что гражданка рассуждает правильно.
Пока Цветков одевался, я следил за ним предельно внимательно. Главной моей заботой было не допустить того, чтобы он взял оружие. Слава богу, этого не случилось. Он, очевидно, был настолько в себе уверен, что не посчитал нужным это сделать.
Только выйдя за ним в сени, я отступил на шаг и требовательно скомандовал:
- А ну, руки вверх, быстро!
Не ожидавший ничего подобного Цветков не обернулся, даже не вздрогнул, хотя и остановился. Но чувствовалось, как напряглись, сошлись в пружину все его мускулы. И только в этот момент он обнаружил перед собой автомат Филенко.
Потом он обернулся ко мне, поднял руки и сказал с подчеркнутым спокойствием:
- А ты, оказывается, хитер, лейтенант.
7
Понятые - бухгалтер и председатель сельсовета, специально приглашенные для этого, - молча глядели, как я вносил в протокол задержания капитана Цветкова обнаруженные и изъятые у него документы. Косились на его браунинг с двумя полными обоймами, которые я извлек из ящика письменного стола. Этот браунинг числился у Цветкова и в его офицерском удостоверении. Сам он глядел на все, что происходит, довольно спокойно. Лишь по собственной инициативе обмолвился одной фразой:
- Дурак, да и только!
- Это о чем? - усмехнувшись, спросил я.
- Не заметил сразу, что имею дело с военным юристом 3-го ранга. Ваши три кубаря с эмблемой на шинели не разглядел.
- Что еще?
- Еще поверил, будто вы из комендатуры.
Перед подписанием протокола Цветков вдруг потребовал:
- Занесите, что при задержании я сопротивления не оказывал. - Еще подумал и добавил: - Свое задержание считаю незаконным. Имею на руках официальный документ о предоставленном освобождении от военной службы по ранению на полгода.
...Когда мы вышли за село, Цветков поинтересовался:
- Далеко ведете?
- В штаб армии.
- Под расстрел, значит, - спокойно констатировал Цветков.
- Как решит трибунал.
- Так и решит. Значит, отыгрался... - И добавил: - Что ж, не первый солдат из-за этих баб идет под пулю.
- Где вы познакомились?
- На территории госпиталя. Она навестила родного брата, тоже раненого, которого эвакуировали за Новгород.
- Вы рассказывали ей, что получили по ранению право на отпуск?
- Что с дурой зря говорить?
- А говорите про любовь...
Весьма характерно, что Цветков с момента выяснения с ним наших взаимоотношений больше не называл меня ле йтенантом. Однако разница в возрасте еще сказывалась, и он ответил:
- Вы еще слишком молоды, и я не удивлюсь, если окажется, что в этом вопросе не все еще для вас ясно. Ведь любовь многогранна... От бабы много ума и не требуется.
День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через час дорогу порядком развезло. Мы продвигались медленно, при каждом шаге поднимая на сапогах полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра 2-3 сменялись: впереди Филенко, за ним Цветков, я замыкаю.
Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам повезло: к перрону подали почти пустой санитарный поезд, направлявшийся к фронту. И мы без особых хлопот разместились в плацкартном вагоне.
Я же настолько уверился в том, то задание выполнено, что решил немного отдохнуть, полузакрыть глаза, прислонившись затылком к дрожащей стенке купе и слушать стук колес и стариковское бормотанье проводника, обрадованного нашим появлением. Доберемся до Лисичанска, а там... и до штаба армии рукой подать.
Нас остановили на каком-то безлюдном разъезде. Минуло три часа. Стало темнеть, а мы все стояли. В соседнем купе, где недавно обосновалась компания молодых ребят, ехавших к фронту, то и дело раздавался смех, будто ничего особенного на свете и не происходило. Остроглазый паренек с пустым рукавом травил своим попутчикам какие-то фронтовые анекдоты и байки.
Цветков забрался на вторую полку, пристроил под голову рюкзак и курил, аккуратно пуская дым в вентилятор. Потом достал из рюкзака какую-то еду, пожевал и плотно завернулся в шинель, выставив наружу небольшое хрящеватое ухо. Вроде уснул.
Мы с Филенко тоже перекусили, стало клонить ко сну.
- Лягайте, товарищ старший лейтенант, - предложил ефрейтор. - Я покараулю.
- Потерплю, - ответил я. - Лучше сперва ты.
- Та я шо, я звычный...
Так и просидели оба до полуночи. Лишь тогда уже тоном приказа я предложил Филенко немного вздремнуть, он нехотя подчинился. А под утро он сменил меня.
Завтракали всухомятку: бачок с кипятком в конце коридора опустел еще вечером. Лишь Цветков, разложивший на лавке отдельно свою снедь, отхлебнул что-то из плоского термоса. И что-то неуловимо-чуждое проглядывало в его облике: он все делал аккуратно, педантично, как бы абсолютно игнорируя нас.
Состав еще стоял, и я отправился в головной вагон, чтобы выяснить обстановку.
В головном вагоне я застал почти все военно-врачебное начальство. Там же собралась и вся поездная бригада. Седой проводник нашего вагона приветливо кивнул мне.
- Выспался, сынок?
- Как дома, даже не качает. В чем дело-то?
- Стоим!
- А почему стоим?
- Да, говорят, фриц впереди мост нарушил.
С тем я и возвратился. Проводник крикнул мне вслед:
- Старший-то ваш здоров? Вчера скучный чего-то был. Я уже подумал - не приболел ли.
"Старший" - это Цветков. Ведь старик не знает, что тот едет с нами на фронт не по своей воле.
Новый день был теплый. Солнце так и лило тепло по синему, без облачка, небу. А нас это уже не радовало. Ясный день, значит, и летный. И правда, вскоре грянуло:
- Воздух! Воздух!
Люди выскакивали из вагонов, катились с насыпи.
Рванулся к выходу и Цветков. Филенко спокойно встал у него на дороге. Я сказал:
- Цветков, давайте условимся. Вы без нас ни шагу. Ясно?
Цветков понимающе усмехнулся:
- А если бомбой жахнет? Что тогда?
Втроем мы добежали до ближайших елей. Только два "мессера", стремительно промчавшихся на большой высоте, даже не обратили на наш состав ни малейшего внимания.
И люди, хмуро вглядываясь в небо, медленно потянулись назад.
Как бы продолжив начатый разговор, Цветков приостановился:
- Бомба, она в законах не разбирается. Всех - и меня, и вас - уложит в одну яму. Давайте на эту тему потолкуем. Не лучше ли судьбу не испытывать?
"К чему это он ведет? - подумал я. - Испугался налета? Не похоже".
- Давайте потолкуем.
- О чем?
- Погоди, дорогой, все обсудим.
В голосе Цветкова послышалось что-то вроде раскаяния. В первый раз я увидел, что он волнуется. Он, явно чувствуя всю нелепость своих слов, вдруг предложил:
- Отпустите вы меня, ребята. Там скажете: угодил под бомбежку, сбежал или убит при попытке к бегству. Как сказать лучше - вам виднее.
- Значит, тебя на все четыре стороны, а нам держать ответ?
- Какой же я враг? Сами знаете, что нашего брата губит: водка да бабы.
- Это мы уже слыхали.
Долго молчавший Филенко вмешался:
- Вам, бывший гражданин капитан, так говорить негоже. Если нарушили закон, то отвечать по закону.
- Чудак! Да твой закон как веревка. Можно приподнять и подлезть под нее. Можно прижать к земле и аккуратно перешагнуть. Отпустите, братцы. Честное слово, я сам вернусь в свою часть, даже досрочно. А в свое оправдание что-нибудь придумаю. Скажу, что жена заболела и справку из сельсовета представлю...
- Хватит, Цветков, пошли! - решительно пресек я его рассуждения, и мы двинулись к вагону. Поезд все стоял, перспективы на его движение стремительно убывали, и тогда я принял решение, возможно, не до конца продуманное:
- Пойдем дальше пешком, иначе здесь можем застрять надолго.
- Это еще с какой стати? - вдруг раскипятился Цветков. - Я не обязан таскаться за вами. Задержали, так и везите.
- Вытурю силком! - хладнокровно возразил Филенко.
Очевидно Цветков уже успел понять, что ефрейтор не шутит, и без всяких пререканий стал собирать свой рюкзак.
Несколько, километров мы шли по шпалам. Наконец увидели мост, один из пролетов которого лежал внизу, возле крохотной речки, а саперы из восстановительной бригады только начали крепить тросы. По временному настилу мы перебрались на другой берег и отправились дальше.
Я достал карту: вот железная дорога, вот речушка, вот и мост. Дальше, по обе стороны от полотна, белая, сохранившая еще кое-где снег, с рыжими проталинками, размокшая степь. Боязно сойти с насыпи и ступить в бесконечную до горизонта и за горизонт грязь. Я избираю новое направление через степь. Это было моей очередной ошибкой.
Определяю направление нашего движения по компасу и решительно спускаюсь с насыпи. Каждый шаг - маленькая тактическая задача: куда ступить. С тем, что наши сапоги из черных стали светло-коричневыми, я уже примирился. Земля судорожно цепляется за них и неохотно отпускает. Только бы грязь не потекла за голенища!
Наконец добираемся до лесосмуги - так здесь называют лесополосы, препятствия для снежных заносов. Здесь грунт потверже и идти куда легче. Спасибо тебе, лесная полоса.
Мы идем меж голых стволов. Галдят откуда-то слетевшиеся воробьи. Встречный ветер пахнет какими-то теплыми травами. И откуда апрельский ветер принес теплые запахи - никто знать не знает.
Поведение Цветкова мне все больше не нравится. Он идет, неторопливо поглядывает по сторонам, порой даже насвистывает какой-то мотивчик. Время от времени останавливается, прислоняется к дереву.
- Вы что? - спрашиваю я.
- Подустал малость.
В полдень натыкаемся на заброшенную ферму.
- Столько сена напасли, а жевать некому, - сокрушается невесть откуда появившаяся старушенция, видно, бригадирша. - Скот угнали от немца.
Нашему внезапному появлению она не удивляется и вопросов не задает. Делаем остановку, чтобы отдохнуть и перекусить. Из своих запасов уделяем пару бутербро дов с колбасой и ей. Старуха смотрит на колбасу, как на чудо.
Цветков примостился чуть поодаль и смачно жует курицу с пирожком, запивая все еще не иссякшей жидкостью из термоса, похоже компотом.
Закончив с нехитрой едой, поднимаемся. Цветков продолжает сидеть.
- Мне некуда спешить, - говорит. - Разве что в трибунал?
Должен сказать, что вести Цветкова, держа его на прицеле, удовольствие не из приятных. Поэтому Филенко связывает ему руки.
Цветков не дается и решительно заявляет:
- Со связанными руками не сделаю и шага.
Приходится уступить.
Дорога больше похожа на тропу. Все больше углубляемся в лес. Впереди Филенко, за ним на некотором отдалении Цветков и замыкающим я. Дорога упирается в лужу, Филенко ее обходит, Цветков шагает напрямик, с размаху наступая по воде. Брызги летят на мою шинель. Невольно замедляю шаг, хочу сделать ему замечание...
И вдруг Цветков, рванувшись в сторону, бежит. Между берез мелькает его рюкзак.
Я бросаюсь следом, слыша как за мной тяжело топает Филенко.
Выстрелить в воздух? А если не остановится? Стрелять прицельно? Что тогда делать с ним, раненым?
Внезапно Цветков прыгает в сторону, хватает суковатую палку и бросается на меня, но летит на землю от подножки Филенко.
Наваливаемся на него и вновь связываем ему руки. Теперь не побегает.
Однако Цветков, как ни в чем не бывало, опять заявляет:
- Пока рук не развяжете, никуда не пойду!
Что делать? Ведь в учебнике уголовного права о таких экстремальных ситуациях ничего не сказано.
Положение спасает Филенко, который ни в какие юридические дебри никогда не влезал. Он бесцеремонно хватает Цветкова за шиворот и тянет за собой. Тот упирается, заваливается на землю, чертит по ней каблуками, но Филенко непреклонен, продолжает тянуть его за собой.
И мне остается только прийти ему на помощь. Берем Цветкова под руки и волоком тащим назад, к дороге. Он по-прежнему упирается, пытаясь вырваться, нелепо перебирает ногами, но, когда выходим на дорогу, хмуро бурчит:
- Пустите, сам пойду.
Как оказалось, на этом наши злоключения не закончились. Догоняя Цветкова, мы сбились с пути и вышли на другую дорогу.
Впрочем это обстоятельство первоначально меня встревожило мало. Как истый горожанин, я всегда считал, что любая дорога, большая или малая, обязательно куда-нибудь да выведет.
Увы... Дорога тощала на глазах, расслаивалась на какие-то сомнительные тропинки и в конце концов уперлась в болото.
Висит над лесом сумрак. Сеет легкий дождичек. Вернуться бы на ферму, да только где она...
Усталые и злые бродим между деревьев. Наконец находим большое дупло, куда прячем свои пожитки.
- Разводить костер? - спрашивает Филенко.
Я киваю.
Филенко времени не теряет, наламывает сухих прошлогодних веток, собирает кучу рыжих листьев, пускает в ход кресало.
Затылком чувствую взгляд Цветкова. Он действительно смотрит на меня и, что самое главное, без всякой ненависти. Снисходительный, чуть презрительный взгляд человека, абсолютно уверенного в себе.
Темнота накрывает нас как-то сразу, и снова Цветков спит, завернувшись в свою шинель, всю ночь, а мы с Филенко - по очереди. Моя очередь вторая.
Будит меня какой-то не то звук, не то шум. Прислушиваюсь. Это не шум, это смех. Немного хрипловато смеется Цветков. Чего это ему так весело?
- Чудак ты солдат, - говорит Цветков, - о любви я заговорил так, для оправдания. Стал бы я из-за какой-то деревенской бабы рисковать собой. Надо иметь голову на плечах, а не кочан капусты. Похож я на такого дурня?
- Да нет, не похож, - соглашается Филенко.
Я лежу, не шевелясь, на своей сыроватой шинели. С чего начался этот разговор и куда пойдет?
- Вот ты воюешь, - вкрадчиво произносит Цветков, - что велят, то и делаешь. А ты подумал разок, какой толк? За что воюешь?
- За советскую власть, - отвечает Филенко.
- А какая тебе разница, что за власть: советская, немецкая или турецкая?! Партийный, что ли?
- Комсомолец.
- Так запомни. Бросай билет, пока есть время. Чуть земля просохнет, немцы в наступление пойдут. Представляешь, сколько танков за зиму понастроили? Европа! Как двинут, так до самого Урала допрут. Что тогда станешь делать?
- А як все, так и я. Воювать с Гитлером до победы.
- Надумал воевать на Урале? Да ты, солдат, наивняк. Сам-то откуда?
- Винницкий.
- Женат?
- Был бы женатый, да война...
- Вот и угонят тебя, как барана, за Урал, а какой-нибудь парень, что потолковей, будет в Виннице галушки жрать да на твоей девке женится. Тебе-то на что Урал?
- Все равно советская земля, - рассудительно отвечает Филенко.
- Опять ты за свое? Советская, немецкая... Ты до войны где работал?
Спрашиваю наобум:
- Дорогая, у вас междугородка работает?
- Какой город вызываете?
- Москву!
- Какой номер?
Все кажется розыгрышем, каким-то миражем, бредом... Может, нет и войны? Называю московский номер телефона моей сестры Веры. Терпеливо стою у окошечка. Подходит еще кто-то. Заказывает областной центр. В открытую почтовую дверь видно, как какая-то женщина проходит по коридору, волоча за собой сонную девочку.
- Москва! Зайдите в кабину, - слышу требовательный голос дежурной.
Бросаюсь к кабине. Поднятая трубка пляшет в руках, словно только что пойманная рыбина.
Мой ефрейтор поспешно занимает место возле кабины междугородного телефона, как часовой, с автоматом наперевес. Уверен, что, кроме полевого телефона, он никакого другого в своей жизни не видел. Лицо у него строгое, неприступное.
- Алло! Алло! - кричу я.
В ответ невыразимо казенный голос стрекочет в трубке...
- Кременное, Кременное. Москва, Москва!
- Вера! Верочка! Это я, твой брат Сергей! - пробиваюсь через это стрекотанье.
- Сереженька, ты здесь, в Москве?!
- Звоню с фронта, - почти кричу в трубку. - У меня все хорошо, жив, здоров. Как у вас? Где папа с мамой?
- Они в эвакуации, в Андижане, за Ташкентом. Устроились хорошо. Я тебе написала их адрес. Не получил? Получишь!
- Верочка! Мой аттестат папа с мамой получили?
- Получили! Ты не ранен?
- Не волнуйся. Все в порядке, - успокаиваю.- Верочка! Как с продуктами?
- А у тебя?
- Все отлично. Во всем порядок! Ты слышишь- порядок!
"Порядок" - это тысяча ответов, и я знаю - Верочка меня поймет.
Голос Верочки теряется, глохнет. Зато слышен московский:
- Кременное! Разговаривать кончили?
Вроде так.
Милиционер (он, оказывается, по совместительству и комендант станции Кременное) периодически возникает перед нами. Обещает, что железнодорожный состав вот-вот появится. Но проходит час, другой, третий... Наконец, перед самым рассветом, он появляется и по всем правилам останавливается у первого перрона. Началась несусветная свалка. Все устремились вперед, кто на открытые платформы, кто в товарные вагоны. Нам повезло. Без особых хлопот мы втиснулись в один из крытых товарных вагонов и лишь увидели, как наш доброжелательный милиционер прощально помахал нам рукой. Не доезжая до Лисичанска, поезд остановился. Мы вышли. Наступал самый ответственный момент, и предстояло действовать не спеша и осторожно.
6
Выбравшись из теплушки, мы пошли в сторону от железнодорожного полотна, завернули в короткую улочку, потом мимо голых зимних садов, по пустынной открытой площади, по раскисшей хляби, лавируя между лужами, казавшимися бездонными. Кажется, только ступи - и сразу провалишься в чавкающую трясину из глины и воды. На самом деле все выглядело уж не так безнадежно. Впечатление грязевого омута производил только самый верхний слой, а в глубине все было промерзшим и твердым. Когда стало всходить солнце, мы уже вступили на главную улицу большого села, пустынную и малосимпатичную из-за рытвин и колесных следов. Вглядываясь в какие-то мелкие улочки, тупички и переулки, я остановился. Прежде чем идти дальше, надо было сориентироваться. Вокруг вразброс хаты-мазанки и небольшие деревянные одноэтажные домики. Отчетливо видна полуразрушенная школа. А вон там, по-видимому, местное здание МТС. Оно тоже пострадало, но значительная часть пристроек уцелела.
Где же искать капитана Цветкова? Его знают, конечно, в любой хате. Но время сейчас военное, и в такую рань нам, незнакомым, никто не откроет, сколько ни стучи. Да и не в наших интересах преждевременно возбуждать к себе чье-то любопытство.
По безлюдной улице двинулись к МТС. Вдруг из-под сохранившегося навеса нам навстречу заковылял сторож, упрятанный по уши в бараний кожух. На вид дед был того возраста, как сказал бы наш Клименко, когда уже самое время хлопотать о визе в рай. Мы поздоровались. Дед с готовностью пожал наши руки, протяжно зевнул и помянул господа. Охотничья двухстволка у него за плечами почтительно глядела в небеса.
Нашему внезапному появлению дед явно обрадовался и почтительно уставился на нашу военную форму и оружие.
Через пять минут я уже знал, что агроном Цветков, из военных, вроде как на Надьке Суховой женился. Ее дом, во-он тот, что угловой, справа. Где ставни синие - там у них наш бухгалтер с семейством квартирует, беженец из-под самого Крыма, а где на проулок окна - там Цветков. Дома ли? А где ж ему быть? Вчерась был здесь и вроде как в отъезд не собирался. По такой погоде никуда не тянет. Больно уж слякотно...
Поблагодарив, мы направились к дому, на который он указал. Подошли к нему задами, встали между сараями. Как поступить дальше? Задача не из легких. Постучать? Могут и не открыть. Вломиться в дверь, сорвав ее с петель, - дело не легкое, да и опасное. Цветков может быть вооружен. Я подобрался к стене дома, стал слева от окон. Они хоть и прикрыты ставнями, но не настолько, чтобы не заметить, что делается снаружи.
В этот момент мне вдруг показалось, что изнутри доносится не то пение, не то шипение. Потом что-то щелкнуло и хоть и негромко, но отчетливо послышалась музыка.
Приемник!
И сразу появилась идея, что этим мы и воспользуемся. Мы с Филенко отошли немного назад, туда, откуда просматривался двор, в том числе и входная дверь, еще запертая. Оставалось только терпеливо ждать.
Через полчаса послышался лязг засовов и на крыльцо вышел тощий человек в шубе, натянутой прямо на белье. Он с сомнение поглядел в небо, иронически хмыкнул и вприпрыжку направился в угол двора.
Походящий момент был найден. Не привлекая его внимания, я бросился в дом. Филенко задержался в сенях.
В сенях на моем пути были две двери. Левая - к бухгалтеру, который только что вышел. Правая... Я до нее слегка дотронулся, и она открылась прежде, чем я успел сообразить, хорошо это или плохо.
Спиной ко мне перед зеркалом стоял человек и брился. Был он в бриджах, нижней рубашке и шлепанцах на босу ногу. Гимнастерка с портупеей висели на спинке стула.
Рядом на кровати лежала женщина, молодая и довольно красивая, должно быть, та самая Надя... Увидев меня, она не слишком быстро, но и не слишком медленно потянула одеяло на грудь.
- Извините, пожалуйста, - дурацкая фраза вырвалась у меня, прежде чем я успел прикусить язык.
- Откуда вы взялись? Что вам надо?! - Цветков не спеша повернул голову.
Я с готовностью глянул на полированный ящик немецкого радиоприемника и довольно угрюмо пробормотал:
- Хотелось бы взглянуть на ваше разрешение пользоваться им в прифронтовой зоне. Увидел, что входная дверь в вашем доме не заперта, вот и вошел. - Тем же, слегка заискивающим перед старшим по званию, голосом я, как бы отсекая всякие подозрения, добавил: - Я из Лисичанской военной комендатуры.
После этих слов я суетливо полез было в карман гимнастерки, словно собираясь достать свое удостоверение, которое почему-то там застряло. Мой расчет оправдался. Разрешая этого не делать, Цветков махнул рукой и поинтересовался, переходя с более официального "вы" на "ты", тем самым подчеркивая свое превосходство:
- Давно служишь?
- Что?
- Служишь давно?
- Уже две недели! - с готовностью ответил я.
- Оно и видно. Все в комендатуре?
- Да.
- Скажу откровенно, стариковская работа. Тебе там делать нечего. Просись на фронт, ордена добывать.
Я, подыгрывая ему, опустил голову.
Между тем Цветков из полевой сумки, лежавшей поодаль, извлек свое удостоверение капитана интендантской службы и еще какие-то бумажки. Офицерское удостоверение Цветкова было в полном порядке, с фотографией, гербовой печатью и прочими обязательными атрибутами.
Наконец я смог разглядеть и лицо самого Цветкова. Оно было худощавое, умное, с негустыми, четкого излома бровями. Волосы уже начали редеть: Цветкову было лет тридцать пять. Глядел он на меня равнодушно и слегка пренебрежительно, не то на меня, не то сквозь меня. Конечно, внешность человека бывает обманчивой, но с тем, у кого такой полупрезрительный взгляд, я не пошел бы ни на одно мало-мальски стоящее и опасное дело. Нет, он не казался трусом. И напарником был бы нормальным, и, если бы меня, допустим, ранили, вероятно, помогал бы идти, ободряя равнодушно и слегка пренебрежительно. Но при малейшей опасности для него самого он с готовностью бросил бы и меня, и взвод, и целую армию.
- Ну что, лейтенант? - спросил Цветков. - Изучил?! Тогда поехали дальше. Вот справка военного госпиталя о предоставлении мне освобождения на шесть месяцев, по ранению, с последующим освидетельствованием. Вот выписка из приказа Военного совета армии о награждении меня трофейным радиоприемником.
Я читал. Все верно. И справка военного госпиталя, выписанная, на первый взгляд, тем же почерком, что и справка, оказавшаяся у Духаренко, очевидно, рукой самого Цветкова, только теперь уже с предоставлением освобождения от военной службы по ранению на полгода. Да и Цветков на простого дезертира как-то не смахивает. Все у него обосновано и продумано. Вроде как и придраться не к чему.
Как же поступить? Выхватить пистолет и сразу же все поставить на свои места? Но капитан Цветков наверняка кинется к своему оружию. Я этого не боялся - ведь внезапность все же на моей стороне. Но для решительных действий, как я посчитал, время еще не пришло. Недаром Прут как-то в сердцах сказал Рубакину, проявившему в одном деле особую прыть: "Одну смелость нужно пускать в ход лишь в тех случаях, когда не хватает ума..."
И я, продолжая играть роль напористого, но и глуповатого молодого офицера, произнес:
- Конечно понимаю, что случай здесь особый...- И, туповато морща лоб, как бы размышляя над создавшейся обстановкой, добавил: - Тем не менее приемник надо зарегистрировать. А если не возражаете, то давайте пройдем в сельсовет и все оформим. Тогда вас больше никто беспокоить не станет.
- Какой там сельсовет! - возразил Цветков. - В такую рань он еще на замке.
Но тут женщина, продолжавшая лежать на постели, вдруг сказала:
- Да что ты, Коль! И вовсе Аким Федотович наш не спит. Он всегда до света не спит. Сейчас вы его прямо дома еще и застанете. А его дом от нашего второй справа.
Цветков взглянул на меня с прежним равнодушием и усмехнулся:
- А что, лейтенант, и баба порой дело говорит. Чем потом тащиться в сельсовет на край села, легче, право, обойтись и так.
Я, конечно, обратил внимание на то, что с высоты своего звания Цветков не разобрался, что я старший лейтенант, да еще юстиции, и именовал меня, по своему усмотрению, только лейтенантом.
Однако я, по-прежнему сохраняя тон юного салажонка, произнес:
- Я считаю, что гражданка рассуждает правильно.
Пока Цветков одевался, я следил за ним предельно внимательно. Главной моей заботой было не допустить того, чтобы он взял оружие. Слава богу, этого не случилось. Он, очевидно, был настолько в себе уверен, что не посчитал нужным это сделать.
Только выйдя за ним в сени, я отступил на шаг и требовательно скомандовал:
- А ну, руки вверх, быстро!
Не ожидавший ничего подобного Цветков не обернулся, даже не вздрогнул, хотя и остановился. Но чувствовалось, как напряглись, сошлись в пружину все его мускулы. И только в этот момент он обнаружил перед собой автомат Филенко.
Потом он обернулся ко мне, поднял руки и сказал с подчеркнутым спокойствием:
- А ты, оказывается, хитер, лейтенант.
7
Понятые - бухгалтер и председатель сельсовета, специально приглашенные для этого, - молча глядели, как я вносил в протокол задержания капитана Цветкова обнаруженные и изъятые у него документы. Косились на его браунинг с двумя полными обоймами, которые я извлек из ящика письменного стола. Этот браунинг числился у Цветкова и в его офицерском удостоверении. Сам он глядел на все, что происходит, довольно спокойно. Лишь по собственной инициативе обмолвился одной фразой:
- Дурак, да и только!
- Это о чем? - усмехнувшись, спросил я.
- Не заметил сразу, что имею дело с военным юристом 3-го ранга. Ваши три кубаря с эмблемой на шинели не разглядел.
- Что еще?
- Еще поверил, будто вы из комендатуры.
Перед подписанием протокола Цветков вдруг потребовал:
- Занесите, что при задержании я сопротивления не оказывал. - Еще подумал и добавил: - Свое задержание считаю незаконным. Имею на руках официальный документ о предоставленном освобождении от военной службы по ранению на полгода.
...Когда мы вышли за село, Цветков поинтересовался:
- Далеко ведете?
- В штаб армии.
- Под расстрел, значит, - спокойно констатировал Цветков.
- Как решит трибунал.
- Так и решит. Значит, отыгрался... - И добавил: - Что ж, не первый солдат из-за этих баб идет под пулю.
- Где вы познакомились?
- На территории госпиталя. Она навестила родного брата, тоже раненого, которого эвакуировали за Новгород.
- Вы рассказывали ей, что получили по ранению право на отпуск?
- Что с дурой зря говорить?
- А говорите про любовь...
Весьма характерно, что Цветков с момента выяснения с ним наших взаимоотношений больше не называл меня ле йтенантом. Однако разница в возрасте еще сказывалась, и он ответил:
- Вы еще слишком молоды, и я не удивлюсь, если окажется, что в этом вопросе не все еще для вас ясно. Ведь любовь многогранна... От бабы много ума и не требуется.
День, как назло, был ясный, солнце припекало. Через час дорогу порядком развезло. Мы продвигались медленно, при каждом шаге поднимая на сапогах полпуда глины. Впереди я, потом Цветков, за ним Филенко. Через километра 2-3 сменялись: впереди Филенко, за ним Цветков, я замыкаю.
Мы здорово намучились, пока дошли до станции. Зато дальше нам повезло: к перрону подали почти пустой санитарный поезд, направлявшийся к фронту. И мы без особых хлопот разместились в плацкартном вагоне.
Я же настолько уверился в том, то задание выполнено, что решил немного отдохнуть, полузакрыть глаза, прислонившись затылком к дрожащей стенке купе и слушать стук колес и стариковское бормотанье проводника, обрадованного нашим появлением. Доберемся до Лисичанска, а там... и до штаба армии рукой подать.
Нас остановили на каком-то безлюдном разъезде. Минуло три часа. Стало темнеть, а мы все стояли. В соседнем купе, где недавно обосновалась компания молодых ребят, ехавших к фронту, то и дело раздавался смех, будто ничего особенного на свете и не происходило. Остроглазый паренек с пустым рукавом травил своим попутчикам какие-то фронтовые анекдоты и байки.
Цветков забрался на вторую полку, пристроил под голову рюкзак и курил, аккуратно пуская дым в вентилятор. Потом достал из рюкзака какую-то еду, пожевал и плотно завернулся в шинель, выставив наружу небольшое хрящеватое ухо. Вроде уснул.
Мы с Филенко тоже перекусили, стало клонить ко сну.
- Лягайте, товарищ старший лейтенант, - предложил ефрейтор. - Я покараулю.
- Потерплю, - ответил я. - Лучше сперва ты.
- Та я шо, я звычный...
Так и просидели оба до полуночи. Лишь тогда уже тоном приказа я предложил Филенко немного вздремнуть, он нехотя подчинился. А под утро он сменил меня.
Завтракали всухомятку: бачок с кипятком в конце коридора опустел еще вечером. Лишь Цветков, разложивший на лавке отдельно свою снедь, отхлебнул что-то из плоского термоса. И что-то неуловимо-чуждое проглядывало в его облике: он все делал аккуратно, педантично, как бы абсолютно игнорируя нас.
Состав еще стоял, и я отправился в головной вагон, чтобы выяснить обстановку.
В головном вагоне я застал почти все военно-врачебное начальство. Там же собралась и вся поездная бригада. Седой проводник нашего вагона приветливо кивнул мне.
- Выспался, сынок?
- Как дома, даже не качает. В чем дело-то?
- Стоим!
- А почему стоим?
- Да, говорят, фриц впереди мост нарушил.
С тем я и возвратился. Проводник крикнул мне вслед:
- Старший-то ваш здоров? Вчера скучный чего-то был. Я уже подумал - не приболел ли.
"Старший" - это Цветков. Ведь старик не знает, что тот едет с нами на фронт не по своей воле.
Новый день был теплый. Солнце так и лило тепло по синему, без облачка, небу. А нас это уже не радовало. Ясный день, значит, и летный. И правда, вскоре грянуло:
- Воздух! Воздух!
Люди выскакивали из вагонов, катились с насыпи.
Рванулся к выходу и Цветков. Филенко спокойно встал у него на дороге. Я сказал:
- Цветков, давайте условимся. Вы без нас ни шагу. Ясно?
Цветков понимающе усмехнулся:
- А если бомбой жахнет? Что тогда?
Втроем мы добежали до ближайших елей. Только два "мессера", стремительно промчавшихся на большой высоте, даже не обратили на наш состав ни малейшего внимания.
И люди, хмуро вглядываясь в небо, медленно потянулись назад.
Как бы продолжив начатый разговор, Цветков приостановился:
- Бомба, она в законах не разбирается. Всех - и меня, и вас - уложит в одну яму. Давайте на эту тему потолкуем. Не лучше ли судьбу не испытывать?
"К чему это он ведет? - подумал я. - Испугался налета? Не похоже".
- Давайте потолкуем.
- О чем?
- Погоди, дорогой, все обсудим.
В голосе Цветкова послышалось что-то вроде раскаяния. В первый раз я увидел, что он волнуется. Он, явно чувствуя всю нелепость своих слов, вдруг предложил:
- Отпустите вы меня, ребята. Там скажете: угодил под бомбежку, сбежал или убит при попытке к бегству. Как сказать лучше - вам виднее.
- Значит, тебя на все четыре стороны, а нам держать ответ?
- Какой же я враг? Сами знаете, что нашего брата губит: водка да бабы.
- Это мы уже слыхали.
Долго молчавший Филенко вмешался:
- Вам, бывший гражданин капитан, так говорить негоже. Если нарушили закон, то отвечать по закону.
- Чудак! Да твой закон как веревка. Можно приподнять и подлезть под нее. Можно прижать к земле и аккуратно перешагнуть. Отпустите, братцы. Честное слово, я сам вернусь в свою часть, даже досрочно. А в свое оправдание что-нибудь придумаю. Скажу, что жена заболела и справку из сельсовета представлю...
- Хватит, Цветков, пошли! - решительно пресек я его рассуждения, и мы двинулись к вагону. Поезд все стоял, перспективы на его движение стремительно убывали, и тогда я принял решение, возможно, не до конца продуманное:
- Пойдем дальше пешком, иначе здесь можем застрять надолго.
- Это еще с какой стати? - вдруг раскипятился Цветков. - Я не обязан таскаться за вами. Задержали, так и везите.
- Вытурю силком! - хладнокровно возразил Филенко.
Очевидно Цветков уже успел понять, что ефрейтор не шутит, и без всяких пререканий стал собирать свой рюкзак.
Несколько, километров мы шли по шпалам. Наконец увидели мост, один из пролетов которого лежал внизу, возле крохотной речки, а саперы из восстановительной бригады только начали крепить тросы. По временному настилу мы перебрались на другой берег и отправились дальше.
Я достал карту: вот железная дорога, вот речушка, вот и мост. Дальше, по обе стороны от полотна, белая, сохранившая еще кое-где снег, с рыжими проталинками, размокшая степь. Боязно сойти с насыпи и ступить в бесконечную до горизонта и за горизонт грязь. Я избираю новое направление через степь. Это было моей очередной ошибкой.
Определяю направление нашего движения по компасу и решительно спускаюсь с насыпи. Каждый шаг - маленькая тактическая задача: куда ступить. С тем, что наши сапоги из черных стали светло-коричневыми, я уже примирился. Земля судорожно цепляется за них и неохотно отпускает. Только бы грязь не потекла за голенища!
Наконец добираемся до лесосмуги - так здесь называют лесополосы, препятствия для снежных заносов. Здесь грунт потверже и идти куда легче. Спасибо тебе, лесная полоса.
Мы идем меж голых стволов. Галдят откуда-то слетевшиеся воробьи. Встречный ветер пахнет какими-то теплыми травами. И откуда апрельский ветер принес теплые запахи - никто знать не знает.
Поведение Цветкова мне все больше не нравится. Он идет, неторопливо поглядывает по сторонам, порой даже насвистывает какой-то мотивчик. Время от времени останавливается, прислоняется к дереву.
- Вы что? - спрашиваю я.
- Подустал малость.
В полдень натыкаемся на заброшенную ферму.
- Столько сена напасли, а жевать некому, - сокрушается невесть откуда появившаяся старушенция, видно, бригадирша. - Скот угнали от немца.
Нашему внезапному появлению она не удивляется и вопросов не задает. Делаем остановку, чтобы отдохнуть и перекусить. Из своих запасов уделяем пару бутербро дов с колбасой и ей. Старуха смотрит на колбасу, как на чудо.
Цветков примостился чуть поодаль и смачно жует курицу с пирожком, запивая все еще не иссякшей жидкостью из термоса, похоже компотом.
Закончив с нехитрой едой, поднимаемся. Цветков продолжает сидеть.
- Мне некуда спешить, - говорит. - Разве что в трибунал?
Должен сказать, что вести Цветкова, держа его на прицеле, удовольствие не из приятных. Поэтому Филенко связывает ему руки.
Цветков не дается и решительно заявляет:
- Со связанными руками не сделаю и шага.
Приходится уступить.
Дорога больше похожа на тропу. Все больше углубляемся в лес. Впереди Филенко, за ним на некотором отдалении Цветков и замыкающим я. Дорога упирается в лужу, Филенко ее обходит, Цветков шагает напрямик, с размаху наступая по воде. Брызги летят на мою шинель. Невольно замедляю шаг, хочу сделать ему замечание...
И вдруг Цветков, рванувшись в сторону, бежит. Между берез мелькает его рюкзак.
Я бросаюсь следом, слыша как за мной тяжело топает Филенко.
Выстрелить в воздух? А если не остановится? Стрелять прицельно? Что тогда делать с ним, раненым?
Внезапно Цветков прыгает в сторону, хватает суковатую палку и бросается на меня, но летит на землю от подножки Филенко.
Наваливаемся на него и вновь связываем ему руки. Теперь не побегает.
Однако Цветков, как ни в чем не бывало, опять заявляет:
- Пока рук не развяжете, никуда не пойду!
Что делать? Ведь в учебнике уголовного права о таких экстремальных ситуациях ничего не сказано.
Положение спасает Филенко, который ни в какие юридические дебри никогда не влезал. Он бесцеремонно хватает Цветкова за шиворот и тянет за собой. Тот упирается, заваливается на землю, чертит по ней каблуками, но Филенко непреклонен, продолжает тянуть его за собой.
И мне остается только прийти ему на помощь. Берем Цветкова под руки и волоком тащим назад, к дороге. Он по-прежнему упирается, пытаясь вырваться, нелепо перебирает ногами, но, когда выходим на дорогу, хмуро бурчит:
- Пустите, сам пойду.
Как оказалось, на этом наши злоключения не закончились. Догоняя Цветкова, мы сбились с пути и вышли на другую дорогу.
Впрочем это обстоятельство первоначально меня встревожило мало. Как истый горожанин, я всегда считал, что любая дорога, большая или малая, обязательно куда-нибудь да выведет.
Увы... Дорога тощала на глазах, расслаивалась на какие-то сомнительные тропинки и в конце концов уперлась в болото.
Висит над лесом сумрак. Сеет легкий дождичек. Вернуться бы на ферму, да только где она...
Усталые и злые бродим между деревьев. Наконец находим большое дупло, куда прячем свои пожитки.
- Разводить костер? - спрашивает Филенко.
Я киваю.
Филенко времени не теряет, наламывает сухих прошлогодних веток, собирает кучу рыжих листьев, пускает в ход кресало.
Затылком чувствую взгляд Цветкова. Он действительно смотрит на меня и, что самое главное, без всякой ненависти. Снисходительный, чуть презрительный взгляд человека, абсолютно уверенного в себе.
Темнота накрывает нас как-то сразу, и снова Цветков спит, завернувшись в свою шинель, всю ночь, а мы с Филенко - по очереди. Моя очередь вторая.
Будит меня какой-то не то звук, не то шум. Прислушиваюсь. Это не шум, это смех. Немного хрипловато смеется Цветков. Чего это ему так весело?
- Чудак ты солдат, - говорит Цветков, - о любви я заговорил так, для оправдания. Стал бы я из-за какой-то деревенской бабы рисковать собой. Надо иметь голову на плечах, а не кочан капусты. Похож я на такого дурня?
- Да нет, не похож, - соглашается Филенко.
Я лежу, не шевелясь, на своей сыроватой шинели. С чего начался этот разговор и куда пойдет?
- Вот ты воюешь, - вкрадчиво произносит Цветков, - что велят, то и делаешь. А ты подумал разок, какой толк? За что воюешь?
- За советскую власть, - отвечает Филенко.
- А какая тебе разница, что за власть: советская, немецкая или турецкая?! Партийный, что ли?
- Комсомолец.
- Так запомни. Бросай билет, пока есть время. Чуть земля просохнет, немцы в наступление пойдут. Представляешь, сколько танков за зиму понастроили? Европа! Как двинут, так до самого Урала допрут. Что тогда станешь делать?
- А як все, так и я. Воювать с Гитлером до победы.
- Надумал воевать на Урале? Да ты, солдат, наивняк. Сам-то откуда?
- Винницкий.
- Женат?
- Был бы женатый, да война...
- Вот и угонят тебя, как барана, за Урал, а какой-нибудь парень, что потолковей, будет в Виннице галушки жрать да на твоей девке женится. Тебе-то на что Урал?
- Все равно советская земля, - рассудительно отвечает Филенко.
- Опять ты за свое? Советская, немецкая... Ты до войны где работал?