- В колгоспе.
- Значит, батрачил?
- Колгоспник не батрак.
- Какая разница? Ведь на других работал, не на себя. Да ты при немцах с твоей силенкой в два года деньжат бы накопил и стал хозяином.
- Це точно, - соглашается Филенко. - Сила в мене е.
- То-то и оно. Понимать надо, что к чему.
Филенко молчит. Наконец слышу его насмешливый басок:
- Ну а тебе, капитан, мабудь при немцах буде погано, а?
- За меня, солдат, не волнуйся. Умные люди любой власти нужны. - И продолжает быстро, приглушенно: - Ты пойми, так и так под Гитлером жить. Это ж сила! Так что, брат, Россию не спасешь, себя надо спасать.
Цветков торопится. Еще вчера он осторожничал. Теперь идет в открытую. Видно, решил, что терять ему нечего.
Молчание, наверное, с минуту. И опять голос Цветкова:
- Смотри, солдат, не прогадай. Времена нынче быстро меняются. Сегодня вот твой старший лейтенант мной командует, а завтра, может, и я на нем верхом ездить буду.
Филенко вздыхает. Потом подозрительно спрашивает:
- Слухай, капитан, а у тебя батько кто?
- Отец? Хм... Чудак ты, солдат... Ну просто, отец, папочка...
- Я вот думаю, в кого ж ты такой гад вырос?
Ошарашенное молчание Цветкова. А потом утерявший всякое добродушие басок Филенко:
- А если ты еще раз помянешь советскую власть, помянешь непотребно, то я тебе так промеж глаз двину, шо ты потом даже Гитлеру годен не будешь!
Я лежу неподвижно, тихо улыбаюсь и ясно вижу хитрые, умные глаза Филенко.
8
...Утро, возвращаемся по той же дороге. Потом сворачиваем на какую-то тропу. Хоть бы что-нибудь живое попалось. А то одни голые стволы молча выходят нам навстречу да цепляется за шинель колючий кустарник.
Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди становится как бы прозрачнее. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье- и вновь упираемся в болотце. С сомнением смотрим с Филенко друг на друга. Неужели опять идти назад?
Филенко палкой прощупывает глубину - вроде терпимо.
- Пройдем? - спрашиваю.
- Вроде как бояться нечего, - отвечает Филенко.
Бредем дальше. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как леска, прошлогодней осоке.
Наконец-то выбираемся на земную твердь. И тут... Что за дьявол! Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и валится опять. Так и есть, подвернул ногу. Не везет нам, да и только! А ведь мы уже завтра могли бы быть дома, до реки Северский Донецрукой подать.
Оставить Цветкова в лесу с кем-то из нас нельзя. Нет верного ориентира, не найдем. Надо идти. Пусть медленно, но вперед.
Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, усталые до предела, все же идем и идем.
Час идем.
Еще час.
Солнце в зените.
Цветков еле волочит ноги. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду. Наконец выходим на проезжую дорогу, на ней четко просматривается свежая колея.
Внезапно вырвавшись, Цветков ложится на землю. Спрашиваю:
- В чем дело?
Цветков переворачивается на бок:
- Привал! Больше идти нет сил.
- Мы тоже устали, - говорю первое, что приходит на ум.
- Ну так и отдыхайте. Кто вам не велит.
И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат, отбегает в сторону...
- Стой! - кричу я и бросаюсь к нему. - Что надумал?!
Филенко разошелся не на шутку - поведение Цветкова его просто взбесило.
- Нехай не знушается! Сволочуга, кровь нашу пье. Убью!
- Мы с тобой над ним не судьи. - Стараюсь его успокоить. - Наше дело доставить его куда нужно.
- Товарищ старший лейтенант! Вы не бачите, какой он ворог! Такие гады тильки землю поганят.
- Пойми, - продолжаю я увещевать Филенко, который действительно будто потерял над собой контроль. - Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права наказывать его без суда.
Филенко вроде бы остывает. После этого, сгоряча, мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Понимаем: надолго не хватит. Потом тащим его волоком. Он терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Цветков плюхается на землю с закрытыми глазами.
Садимся поодаль, неподвижно. Хочется есть, а наши запасы уже на исходе. Жуем сухари. Так проходит еще час. Цветков больше не скандалит, встает и, опираясь на костыль, идет вперед, конечно, с нашей помощью.
Вечереет. Вскоре вдали появляется цепочка телеграфных столбов, выходим к пашне. Ободренные этим, хоть и медленно, но продолжаем идти и уже в сумерках входим в небольшое село на правом берегу Северского Донца. Надо думать, это километрах в десяти от того места, где мы с Филенко так бесстрашно форсировали реку по льду.
Мы стучимся в окно невзрачной хатенки. Хозяйка - одинокая бабка пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем на фронт, в свою часть, да вот беда: товарищ повредил ногу.
И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил, Бросаем в угол шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.
Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, заглатываем ее мгновенно, не чувствуя вкуса.
Цветков стелет свою шинель, ложится. Массирует вывихнутую ногу, потягивается как бы в предвкушении спокойной ночи. А мне с Филенко снова предстоит делить эту ночь на двоих.
Ефрейтор аккуратно снимает с кровати бабкино белье, складывает на сундук, бабка забирает его на печь, которая еще теплая. После этого Филенко с наслаждением тычет кулаком в матрац и предлагает:
- Ложитесь, я подежурю первым.
Я сначала мужественно отказываюсь.
Филенко настаивает:
- Перший вы, товарищ старший лейтенант!
После этого мои возражения становятся неуверенными и переходят в какое-то бормотание. Сам себя уже не слышу и, что говорит Филенко, не разбираю. Расстегиваю кобуру и сую свой "вальтер" за пазуху. Потом достаю из полевой сумки "браунинг" Цветкова, прячу под подушку. Зачем я это делаю? Все равно первым буду дежурить я. Вот только посижу пять минут... Вот только прилягу на пять минут... Все равно первым дежурить буду я...
Филенко сидит в дверях верхом на табуретке. В руках автомат. А голова его клонится, клонится книзу. Лишь бы не уснул. Нет, так нельзя. Первым дежурить стану я.
Встаю. Иду по полу, словно по воздуху, беру у него автомат. Я что-то говорю - и слов не слышно. Он говорит что-то - и слов не слышно. Потому что все это уже во сне.
...Крик. Внезапный, пронзительный крик бабки.
В комнате полутемно, лампадка еще чадит. И ни Филенко, ни Цветкова. Выхватив из-за пазухи пистолет, выбегаю на кухню. Бабка вопит, машет на сени. Бросаюсь туда. С порога приподнимается на локтях Филенко. Кричу:
- Где Цветков?!
В ответ полустон:
- В лис побиг...
Босиком в одной гимнастерке выскакиваю из хаты. Лес чернеет вдали. Бегу так, как никогда не бегал, не обращая внимания на колдобины и смерзшиеся комки грязи. Какие-то тени путаются впереди. Одна из них как будто бы движется. Стреляю. Пробежав несколько шагов, снова стреляю. Тень исчезла.
Вот уже и лес. Никого. Черные гладкие стволы чуть раскачиваются на ветру.
Бреду назад, теперь только чувствую, как холодно босым, в кровь разбитым ногам.
В хате бабка хлопочет над Филенко, перевязывает ему голову. Его лицо в крови. Помогаю довести его до кровати. Немного погодя, он рассказывает, как было дело.
Ночью Цветков пожаловался на сильную тошноту. Он так корчился и стонал от боли в желудке, что Филенко решил вывести его во двор.
Цветков еле шел, согнувшись и припадая на вывихнутую ногу, а Филенко поддерживал его обеими руками - автомат он оставил в комнате, понадеявшись на свою силу.
И вдруг в темных сенях Цветков резко нанес ему удар головой в живот, от которого ефрейтор опрокинулся. Обессиленный бессонницей и пешими переходами, Филенко от неожиданности не устоял на ногах, а когда он упал, Цветков ударил его по лицу и голове кованым сапогом. Филенко еще успел увидеть, что Цветков из хаты побежал к лесу. Бежал так быстро, точно ни какого вывиха и не было, так оно и было - он умело заморочил нам голову.
На рассвете мы с десятком местных колхозников все вокруг прочесали. Цветков исчез и следов не оставил.
9
Вернувшись в дивизию, я доложил Пруту все, как было, и получил первое в своей жизни дисциплинарное наказание - пять суток домашнего ареста. Это наказание носило, скорее, символический характер: ведь моим домом была военная прокуратура. Зато я оказался в руках нашего неуемного секретаря прокуратуры Гельтура, который весьма этому обрадовался и не без ехидства поспешил навязать мне кучу разных поручений, якобы не терпящих отлагательства: делать на пишущей машинке разного рода выписки из вышестоящих директивных указаний и печатать копии приговоров военного трибунал, вступивших в законную силу, регистрировать почтовую корреспонденцию, составлять ежедневные списки на довольствие личного состава прокуратуры. У нас всегда кто-то отсутствовал: либо прокурор, либо следователи. Когда не было Прута, то приходилось вести и прием жалобщиков, как правило, по вопросам семейных неурядиц и незаконных решений местных властей, нарушающих права военнослужащих. Вечера я коротал со всеми.
На шестой день Прут сказал:
- Теперь, как я думаю, можно и поговорить о твоем деле. В чем ты видишь свои промахи?
Я ответил сразу, поскольку заранее знал, что такой разговор возникнет:
- Во-первых, в том, что не захотел оставаться в поезде. Надо было выждать, когда мост восстановят. Кроме того, я пустился в путешествие по шпалам, не представляя, сколько оно может продлиться.
- Допустим. Хотя я и не совсем согласен с тобой. В вашем положении без конца отсиживаться в этом поезде тоже было нельзя. Следовало на что-то решиться, и ты это сделал. Что еще?
- Разрешил Филенко дежурить у бабки в хате, хотя видел, что он еле держится.
- Ты был не лучше, это ясно. Боюсь, что все то, что произошло с ним, могло случиться и с тобой. Да только последствия могли быть более тяжелыми. И это все?
- Еще он нас обманул, будто вывихнул ногу и без костыля идти не может.
- Пожалуй, так.
- Забыл взять с собой наручники. Это многое осложнило.
- Просчет серьезный, - согласился Прут. - Веревка дело ненадежное и стародавнее.
В полном согласии я замолчал.
- Все?
Я кивнул.
Тогда Прут произнес:
- Остается добавить, что твоей большой ошибкой явилось решение сойти с железнодорожного пути и углубиться в лес без проводника и знания местности. О тех трудностях, которые могли вас ожидать, ты не подумал. Шел наугад, не рассчитав ваших сил. А ведь ваша задача заключалась в том, чтобы отконвоировать до места назначения этого Цветкова, не склонного в чем-то вам помогать. Да и избу для ночлега выбрали на самом краю села, не совсем удачно. Надо было выбрать что-либо полюднее.
Все это Прут проговорил без упрека, а затем вдруг добавил:
- Есть и моя вина. С самого начала я должен был настоять на том, чтобы ты взял с собой не одного, а двух солдат. Тогда все бы сложилось иначе. Согласен?
- Да. - Только почему-то припомнил его же слова: все неожиданности учесть нельзя. На то они и неожиданности.
Очевидно, что теперь Прут посчитал тему исчерпанной и, подводя итог, назидательно произнес:
- О Цветкове забудь! Он не наш. Рано или поздно его поймают.
...С того дня, как сбежал Цветков, прошел месяц. Вступила в свои права весна. С теплом противник заметно оживился, несколько раз попытался нас вытеснить и вклиниться в нашу оборону, выйдя к широкой излучине Северского Донца. Но наша дивизия крепко удерживала свои позиции. А батальон капитана Кононова даже потеснил немцев на три километра. Кононов ходил героем и угощал всех трофейным шоколадом.
В дивизии произошло еще одно знаменательное событие: зенитным огнем был сбит фашистский бомбардировщик. Он развалился в воздухе, а немецкий летчик, выпрыгнувший на парашюте, приземлился чуть ли не перед самым штабом дивизии. На допросе он заявил, что в ближайшем будущем ожидается большое наступление по всему фронту.
Именно в это время в нашу прокуратуру, которую пока от всех напастей бог миловал, и зашел вечером пожилой мужчина с наганом.
Они с Прутом долго о чем-то шептались над раскрытой картой. Потом Прут подозвал меня:
- Познакомься. Это инструктор Краснолиманского райкома партии, к нам его прислали из политотдела дивизии.
Как оказалось, в прифронтовой полосе по инициативе местных и партийных органов, ввиду надвигающейся угрозы отхода наших войск на новые позиции, было решено создать крупный партизанский отряд. Он бы мог успешно действовать, надежно укрывшись в здешних лесах и болотах. Нашей армией было уже выдано достаточное количество стрелкового вооружения и боеприпасов для действий этих партизан. Кроме того, в труднодоступных местах были созданы так называемые схроны, запасы надежно укрытых продуктов и медикаментов. Доступ к ним имели лишь самые проверенные лица. Но вдруг произошло чрезвычайное происшествие: один схрон оказался вскрыт. И сделал это человек, безусловно знавший о нем. Он постарался не оставить следов, но нарушил секрет, известный немногим.
Дождавшись, когда вся эта информация до меня дошла, Прут многозначительно произнес:
- Этому товарищу удалось выяснить, что к организации схронов в штабе нашей армии имели прямое отношение только три человека... и один из нихкапитан интендантской службы Цветков. Как тебе это нравится?
Потом он склонился над картой района, в котором мы пребывали, заостренным концом карандаша указал село, от которого Цветков сбежал, а вот... и он прочертил прямую... тот поселок, где никто теперь не проживает и где был этот схрон. До него не более 10 километров. Все ясно.
Такого оборота дела я не ожидал. Между тем Прут продолжил:
- В политотделе знали, куда его направить.
- Все неожиданное учесть нельзя, - одними губами произнес я и громко заверил: - Готов возобновить следствие!
- Иного решения не придумать, - согласился Прут.
Все остальное уже было общим обсуждением ситуации. Никто из нас не сомневался в том, что Цветков где-то затаился поближе к линии фронта. Стало очевидно, что он надумал перекинуться к немцам, но не с пустыми руками, а располагая сведениями о партизанах. Перебазировать схроны в другое место было не под силу, к тому же большая часть их уже оказалась за линией фронта.
Только теперь я понял, какова цена его побега.
Исправить дело можно было одним - поймать Цветкова. И, конечно, взяться за это, несмотря на прошлую неудачу, должен был я. К тому же я уже многое о нем знал. Понимая это, я сразу обратился к Пруту с просьбой разрешить мне организовать, как принято у нас - следователей - говорить, "свободный поиск".
Прут не возражал. Только сказал:
- Придумай подходящую легенду. Сними с петлиц юридические эмблемы. И помни, что времени в обрез, не увлекайся. Обстановку на фронте ты знаешь. Выедешь завтра!
10
Итак, я начинаю свободный поиск. Иными словами, я должен найти и задержать того, кто скрывается неизвестно где и занимается неизвестно чем. Я могу лишь предположить, что он притаился и поджидает немцев где-то совсем рядом с линией фронта. Возможно, даже пристроился работать по своей гражданской специальности - учителем биологии в средней школе либо кем-то в колхозе или МТС.
Если мои предположения верны, то практически из числа местных жителей предстоит перебрать несколько десятков тысяч человек. В том, что он теперь проживает не под своей фамилией, тоже сомневаться не приходилось. Разумеется, проверить столько человек было невозможно. Тем не менее задача представлялась не такой уж безнадежной, поскольку метод исключения позволял сузить круг подозреваемых почти до минимума. Отпадали старики, женщины, молодежь и дети. От падали и старожилы. Так что я должен был искать Цветкова среди мужчин тридцати-сорока лет, приехавших недавно, а таковых в районе было не так уж много. Ведь время военное...
Открыто выслеживать преступника я, конечно, не мог. В небольших шахтерских поселках и в сельской местности слухи о появлении нового человека обычно расходятся быстро. Цветков бы услышал обо мне прежде, чем я о нем. Поэтому и потребовалась легенда, которая, не возбуждая никаких подозрений, объясняла бы, почему я кочую в прифронтовой полосе и кого-то ищу. Перебрал в уме несколько вариантов, а остановился на следующем:
"Я приехал с передовой, в краткосрочный отпуск. Ищу младшего братишку, который жил с родителями на шахте. Родители погибли при бомбежке, а братишку взял с собой какой-то командир, отчисленный из армии по ранению. Об этом я слышал от людей, фамилии командира не знаю. Говорят только, что поселился он где-то в этих местах".
Подобной историей в те времена было трудно кого-нибудь удивить. И заранее получив в штабе соответствующие документы о предоставленной мне краткосрочной командировке, я мог свободно появляться всюду, не привлекая особого внимания.
И вот - поезда, покинутые автомашины, щербатые шоссейные дороги, полуразрушенные поселки...
И вот - кирпичные с выбитыми окнами здания райисполкомов, дома сельсоветов, хаты, землянки, времянки...
- Вы директор МТС?
- А коли я, так шо?
- Понимаете, у меня такая история... Родители жили тут неподалеку на шахте и братишка с ними... Бомбежка, сами понимаете...
Директор слушает, сочувственно причмокивая. Думает вслух:
- Командир? Агроном по специальности? Ни, такого нема. Петро приехав в отпуск, так то не агроном и вообще хлопец девятнадцати рокив, може, двадцати. Ни, чого нема, того нема.
Километр за километром, день за днем. Пошли уже четвертые сутки.
- ...Простите, вы заведующий районо?
Немолодой, грузный мужчина, в гимнастерке с открытым по-граждански воротом поднимает голову.
- Я.
- У меня такая история получилась. Родители жили тут неподалеку, на шахте, с ними мой младший брат...
За несколько дней я совсем сжился со своей "легендой". Она обросла подробностями и звучала так правдиво, что я почти стал верить в нее.
Я уже был готов в пятнадцатый или шестнадцатый раз услышать виноватое "нет", как вдруг заведующий пододвинул к себе железный ящик, заменявший сейф, достал какое-то личное дело и углубился в анкету.
Я следил за ним, почти не дыша. Неужели?..
- Вот этот товарищ принят к нам на работу всего с неделю назад. Временно принят. Фронтовик, по профессии педагог, имеет отпуск по ранению. Стал работать завучем в Куземовской средней школе. Гуськов Андрей Владимирович, тридцати шести лет. Впрочем, есть ли с ним мальчик, я не знаю. В анкете об этом ни слова.
Я взял это дело, проще говоря тонюсенькую папку с обязательными анкетой, автобиографией, заявлением о поступлении на работу. Без каких-либо других подлинных справок или официальных документов.
- И это все? - удивился я.
- Что ж вы хотите, молодой человек, - ответствовал заврайоно. - Он в заявлении указал, что справку об отпуске по ранению направил для регистрации в облвоенкомат, а свое педагогическое образование может подтвердить лишь устно, с последующим запросом в Московский педагогический институт. У нас должность завуча вакантна целый год, станешь выбирать упустишь и такого кандидата.
Нет никаких сомнений в том, что анкета, заявление и автобиография написаны одной и той же рукой. Строчки в заявлении и характеристике имеют тенденцию забираться справа вверх, у буквы "ц" прочно укоренившийся щеголеватый крендель, такой же крендель над буквой "б". В автобиографии приведены с небольшими вариациями и все цветковские заслуги.
Он, никаких сомнений - он!
- Скажите, где находится Куземовская средняя школа?
- В Куземовке. Отсюда до этого села километров пятнадцать. Рано утром будет рабочий поезд, с ним и доберетесь...
Ничего и говорить, что я готов был немедленно отправиться в этот Куземовск, хоть пешком. Но теперь, когда я понял, что моя версия подтвердилась, я вдруг засомневался, есть ли у него еще какой-то план. Неужели только расчет на быстрое наступление немцев? До этого ему надо где-то продержаться. Вот он и нашел эту лазейку. Передо мной встал и другой вопрос: как задержать Цветкова? В одиночку это уже представлялось авантюрой.
Конечно, любой герой модного детектива поступил бы совершенно определенным образом. Одного из своих агентов он бы обязательно поселил в доме напротив школы, другому - переодетому местным кузнецом - поручил бы следить за дорогой, третьего упрятал бы еще куда-нибудь на этаже школы. Сам же, с основным своим помощником, вышел на Цветкова, что называется открыто, с оружием в руках... Увы, я так действовать не мог. Ведь в моем распоряжении имелась только одна активная сила- я сам. Ограничился только тем, что зашел к секретарю райкома.
Первый секретарь, от которого я, конечно, ничего не скрыл, самым внимательным образом просмотрел все мои документы, в том числе и постановление с санкцией прокурора на арест Цветкова. Почесал переносицу, вздохнул.
- Все ясно. А людей нет. Просто не знаю, что и придумать. Все в колхозах хлеб вывозят, скот эвакуируют. Прокурор тоже там. Удивляюсь, что вы застали меня. Милиционеры? Есть двое, да их трогать нельзя. Хоть какой-то порядок на станции и на дорогах поддерживают... - Он устало улыбнулся. - Милицейскую форму люди уважают. Так что же мне с вами делать? Минутку...
Он потянулся к телефону.
- Папакина! Степан Кузьмич, зайди!
А минут через пять зашел уже знакомый мне заведующий районо.
Ввести его в курс дела труда не составило. Папакин выслушал меня спокойно, только головой покачивал.
- Как, Степан Кузьмич, поедешь с ним в Куземовку? Сам понимаешь, чем дело пахнет. Обращаюсь к тебе как к проверенному нашему активисту.Секретарь райкома пристально посмотрел на Папакина.
- Куда ж деваться, - Папакин развел руками.- Надо ехать. Машина у тебя, Игорь Иванович, на ходу?
Секретарь райкома потупился.
- На ходу-то на ходу, да мне сейчас в Гуляево ехать нужно, там меня ждут...
- Тогда утром поездом, - предложил Папакин.
Только я, конечно, настоял на своем - идти на станцию. Вдруг подвернется оказия.
Станция. Кирпичный вокзальчик цел, с отдельной пустующей комнатой для кассира. Обидней всего, что поездные составы идут, да только в обратную сторону, от фронта.
- Степан Кузьмич, а вам этот Гуськов о своей военной службе и ранении рассказывал?
- Честно говоря, не до того было.
Ну вот, наконец-то и оказия - длинный состав порожняка. К полустанку подъезжаем затемно. Подъезжаем... и проезжаем, почти не сбавив хода.
Раздумывать некогда.
- Прыгнем, Степан Кузьмич?
- Куда же деваться... - разводит руками.
Прыгаю первым, уверенно пружиня ногами. Еще в студенческие годы я научился этому, прыгая на ходу с трамвая и автобусов, не останавливавшихся возле нашего Юридического института.
Увы, у Папакина с этим обстояло дело сложнее. Впе реди меня шумно трещит растущий по откосу кустарник. Из него, вся в репейнике, появляется голова Папакина. Он беспомощно машет руками.
Подбегаю к нему.
- Целы?
- Вроде цел!
Я много читал о людях, способных на подвиг. От других их всегда отличала железная воля, кристальная честность, каменное упорство. После этих могучих слов такие люди, на мой взгляд, должны были особо выделяться. Только в жизни все не так. Рядом со мной идет обыкновенного вида человек, пожилой, грузный, флегматичный. И работа у него спокойная: сидит в кабинете, по горло занят вопросами просвещения, складывает бумаги в железный ящик. Жена и дочка в Андижане.
А понадобилось - беспрекословно отправился задерживать опасного преступника, хоть и года не те, и дело это вовсе не его, и готов не по обязанности лезть под пулю. Понадобилось - прыгнул на ходу с поезда, может, впервые в жизни.
Вот и Куземовка. Чуть на отшибе кирпичное здание школы. По словам Папакина, директор Амосов живет с семьей в каменной пристройке. Прежний завуч, холостяк, жил там же. Он давно в армии. Скорее всего, его комнату и занял Цветков.
У директора еще не спят: сквозь ставни чуть пробивается слабый свет коптилки.
Посоветовавшись, решаем поступить так.
Папакин, когда ему откроют дверь, зайдет в дом один. Если встретит Цветкова, останется там до утра, объяснив свой приезд желанием ознакомиться со школьными делами. А на рассвете впустит меня, и мы арестуем преступника, застав его врасплох. Если же Цветкова в доме нет, то Папакин сразу же скажет, что приехал с представителем воинской части по заготовке фуража, и позовет меня...
Цветкова дома нет. Спустя пару минут прохожу в большую слабо освещенную комнату. Электричества уже нет. Представляюсь хозяевам. Амосов, высоченный сухопарый мужчина, щелкает каблуками и смешно выпячивает грудь. Это у него осталось, должно быть, после прохождения действительной службы. Теперь его здоровье не то - имеет отсрочку. Жена его - учительница младших классов - протягивает мне вялую руку с провинциальным смущением. Кажется, оба рады гостям. В их второй комнате за закрытой дверью спят дети: сын и дочь.
Оглядываюсь. Везде чистота и уют, который создается годами. Пока хозяева хлопочут об ужине, Папа кин вполголоса передает все, что успел выяснить.
Действительно, Цветков живет здесь. Но два дня назад он куда-то уехал за своими вещами. Его ждали вчера вечером и сегодня. Появиться здесь он может каждую минуту: ведь поезда ходят без расписания.
- Значит, батрачил?
- Колгоспник не батрак.
- Какая разница? Ведь на других работал, не на себя. Да ты при немцах с твоей силенкой в два года деньжат бы накопил и стал хозяином.
- Це точно, - соглашается Филенко. - Сила в мене е.
- То-то и оно. Понимать надо, что к чему.
Филенко молчит. Наконец слышу его насмешливый басок:
- Ну а тебе, капитан, мабудь при немцах буде погано, а?
- За меня, солдат, не волнуйся. Умные люди любой власти нужны. - И продолжает быстро, приглушенно: - Ты пойми, так и так под Гитлером жить. Это ж сила! Так что, брат, Россию не спасешь, себя надо спасать.
Цветков торопится. Еще вчера он осторожничал. Теперь идет в открытую. Видно, решил, что терять ему нечего.
Молчание, наверное, с минуту. И опять голос Цветкова:
- Смотри, солдат, не прогадай. Времена нынче быстро меняются. Сегодня вот твой старший лейтенант мной командует, а завтра, может, и я на нем верхом ездить буду.
Филенко вздыхает. Потом подозрительно спрашивает:
- Слухай, капитан, а у тебя батько кто?
- Отец? Хм... Чудак ты, солдат... Ну просто, отец, папочка...
- Я вот думаю, в кого ж ты такой гад вырос?
Ошарашенное молчание Цветкова. А потом утерявший всякое добродушие басок Филенко:
- А если ты еще раз помянешь советскую власть, помянешь непотребно, то я тебе так промеж глаз двину, шо ты потом даже Гитлеру годен не будешь!
Я лежу неподвижно, тихо улыбаюсь и ясно вижу хитрые, умные глаза Филенко.
8
...Утро, возвращаемся по той же дороге. Потом сворачиваем на какую-то тропу. Хоть бы что-нибудь живое попалось. А то одни голые стволы молча выходят нам навстречу да цепляется за шинель колючий кустарник.
Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди становится как бы прозрачнее. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье- и вновь упираемся в болотце. С сомнением смотрим с Филенко друг на друга. Неужели опять идти назад?
Филенко палкой прощупывает глубину - вроде терпимо.
- Пройдем? - спрашиваю.
- Вроде как бояться нечего, - отвечает Филенко.
Бредем дальше. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как леска, прошлогодней осоке.
Наконец-то выбираемся на земную твердь. И тут... Что за дьявол! Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и валится опять. Так и есть, подвернул ногу. Не везет нам, да и только! А ведь мы уже завтра могли бы быть дома, до реки Северский Донецрукой подать.
Оставить Цветкова в лесу с кем-то из нас нельзя. Нет верного ориентира, не найдем. Надо идти. Пусть медленно, но вперед.
Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, усталые до предела, все же идем и идем.
Час идем.
Еще час.
Солнце в зените.
Цветков еле волочит ноги. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду. Наконец выходим на проезжую дорогу, на ней четко просматривается свежая колея.
Внезапно вырвавшись, Цветков ложится на землю. Спрашиваю:
- В чем дело?
Цветков переворачивается на бок:
- Привал! Больше идти нет сил.
- Мы тоже устали, - говорю первое, что приходит на ум.
- Ну так и отдыхайте. Кто вам не велит.
И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат, отбегает в сторону...
- Стой! - кричу я и бросаюсь к нему. - Что надумал?!
Филенко разошелся не на шутку - поведение Цветкова его просто взбесило.
- Нехай не знушается! Сволочуга, кровь нашу пье. Убью!
- Мы с тобой над ним не судьи. - Стараюсь его успокоить. - Наше дело доставить его куда нужно.
- Товарищ старший лейтенант! Вы не бачите, какой он ворог! Такие гады тильки землю поганят.
- Пойми, - продолжаю я увещевать Филенко, который действительно будто потерял над собой контроль. - Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права наказывать его без суда.
Филенко вроде бы остывает. После этого, сгоряча, мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Понимаем: надолго не хватит. Потом тащим его волоком. Он терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Цветков плюхается на землю с закрытыми глазами.
Садимся поодаль, неподвижно. Хочется есть, а наши запасы уже на исходе. Жуем сухари. Так проходит еще час. Цветков больше не скандалит, встает и, опираясь на костыль, идет вперед, конечно, с нашей помощью.
Вечереет. Вскоре вдали появляется цепочка телеграфных столбов, выходим к пашне. Ободренные этим, хоть и медленно, но продолжаем идти и уже в сумерках входим в небольшое село на правом берегу Северского Донца. Надо думать, это километрах в десяти от того места, где мы с Филенко так бесстрашно форсировали реку по льду.
Мы стучимся в окно невзрачной хатенки. Хозяйка - одинокая бабка пускает не сразу. Долго убеждаю ее сквозь форточку, что мы идем на фронт, в свою часть, да вот беда: товарищ повредил ногу.
И вот, осунувшиеся, небритые, с болотной грязью на сапогах и шинелях мы вваливаемся в хату. Привести себя в порядок уже нет сил, Бросаем в угол шинели, стягиваем сапоги, вяло ополаскиваемся под рукомойником. Даже есть не хочется.
Но когда бабка ставит на стол горшок с холодной кабачковой кашей, заглатываем ее мгновенно, не чувствуя вкуса.
Цветков стелет свою шинель, ложится. Массирует вывихнутую ногу, потягивается как бы в предвкушении спокойной ночи. А мне с Филенко снова предстоит делить эту ночь на двоих.
Ефрейтор аккуратно снимает с кровати бабкино белье, складывает на сундук, бабка забирает его на печь, которая еще теплая. После этого Филенко с наслаждением тычет кулаком в матрац и предлагает:
- Ложитесь, я подежурю первым.
Я сначала мужественно отказываюсь.
Филенко настаивает:
- Перший вы, товарищ старший лейтенант!
После этого мои возражения становятся неуверенными и переходят в какое-то бормотание. Сам себя уже не слышу и, что говорит Филенко, не разбираю. Расстегиваю кобуру и сую свой "вальтер" за пазуху. Потом достаю из полевой сумки "браунинг" Цветкова, прячу под подушку. Зачем я это делаю? Все равно первым буду дежурить я. Вот только посижу пять минут... Вот только прилягу на пять минут... Все равно первым дежурить буду я...
Филенко сидит в дверях верхом на табуретке. В руках автомат. А голова его клонится, клонится книзу. Лишь бы не уснул. Нет, так нельзя. Первым дежурить стану я.
Встаю. Иду по полу, словно по воздуху, беру у него автомат. Я что-то говорю - и слов не слышно. Он говорит что-то - и слов не слышно. Потому что все это уже во сне.
...Крик. Внезапный, пронзительный крик бабки.
В комнате полутемно, лампадка еще чадит. И ни Филенко, ни Цветкова. Выхватив из-за пазухи пистолет, выбегаю на кухню. Бабка вопит, машет на сени. Бросаюсь туда. С порога приподнимается на локтях Филенко. Кричу:
- Где Цветков?!
В ответ полустон:
- В лис побиг...
Босиком в одной гимнастерке выскакиваю из хаты. Лес чернеет вдали. Бегу так, как никогда не бегал, не обращая внимания на колдобины и смерзшиеся комки грязи. Какие-то тени путаются впереди. Одна из них как будто бы движется. Стреляю. Пробежав несколько шагов, снова стреляю. Тень исчезла.
Вот уже и лес. Никого. Черные гладкие стволы чуть раскачиваются на ветру.
Бреду назад, теперь только чувствую, как холодно босым, в кровь разбитым ногам.
В хате бабка хлопочет над Филенко, перевязывает ему голову. Его лицо в крови. Помогаю довести его до кровати. Немного погодя, он рассказывает, как было дело.
Ночью Цветков пожаловался на сильную тошноту. Он так корчился и стонал от боли в желудке, что Филенко решил вывести его во двор.
Цветков еле шел, согнувшись и припадая на вывихнутую ногу, а Филенко поддерживал его обеими руками - автомат он оставил в комнате, понадеявшись на свою силу.
И вдруг в темных сенях Цветков резко нанес ему удар головой в живот, от которого ефрейтор опрокинулся. Обессиленный бессонницей и пешими переходами, Филенко от неожиданности не устоял на ногах, а когда он упал, Цветков ударил его по лицу и голове кованым сапогом. Филенко еще успел увидеть, что Цветков из хаты побежал к лесу. Бежал так быстро, точно ни какого вывиха и не было, так оно и было - он умело заморочил нам голову.
На рассвете мы с десятком местных колхозников все вокруг прочесали. Цветков исчез и следов не оставил.
9
Вернувшись в дивизию, я доложил Пруту все, как было, и получил первое в своей жизни дисциплинарное наказание - пять суток домашнего ареста. Это наказание носило, скорее, символический характер: ведь моим домом была военная прокуратура. Зато я оказался в руках нашего неуемного секретаря прокуратуры Гельтура, который весьма этому обрадовался и не без ехидства поспешил навязать мне кучу разных поручений, якобы не терпящих отлагательства: делать на пишущей машинке разного рода выписки из вышестоящих директивных указаний и печатать копии приговоров военного трибунал, вступивших в законную силу, регистрировать почтовую корреспонденцию, составлять ежедневные списки на довольствие личного состава прокуратуры. У нас всегда кто-то отсутствовал: либо прокурор, либо следователи. Когда не было Прута, то приходилось вести и прием жалобщиков, как правило, по вопросам семейных неурядиц и незаконных решений местных властей, нарушающих права военнослужащих. Вечера я коротал со всеми.
На шестой день Прут сказал:
- Теперь, как я думаю, можно и поговорить о твоем деле. В чем ты видишь свои промахи?
Я ответил сразу, поскольку заранее знал, что такой разговор возникнет:
- Во-первых, в том, что не захотел оставаться в поезде. Надо было выждать, когда мост восстановят. Кроме того, я пустился в путешествие по шпалам, не представляя, сколько оно может продлиться.
- Допустим. Хотя я и не совсем согласен с тобой. В вашем положении без конца отсиживаться в этом поезде тоже было нельзя. Следовало на что-то решиться, и ты это сделал. Что еще?
- Разрешил Филенко дежурить у бабки в хате, хотя видел, что он еле держится.
- Ты был не лучше, это ясно. Боюсь, что все то, что произошло с ним, могло случиться и с тобой. Да только последствия могли быть более тяжелыми. И это все?
- Еще он нас обманул, будто вывихнул ногу и без костыля идти не может.
- Пожалуй, так.
- Забыл взять с собой наручники. Это многое осложнило.
- Просчет серьезный, - согласился Прут. - Веревка дело ненадежное и стародавнее.
В полном согласии я замолчал.
- Все?
Я кивнул.
Тогда Прут произнес:
- Остается добавить, что твоей большой ошибкой явилось решение сойти с железнодорожного пути и углубиться в лес без проводника и знания местности. О тех трудностях, которые могли вас ожидать, ты не подумал. Шел наугад, не рассчитав ваших сил. А ведь ваша задача заключалась в том, чтобы отконвоировать до места назначения этого Цветкова, не склонного в чем-то вам помогать. Да и избу для ночлега выбрали на самом краю села, не совсем удачно. Надо было выбрать что-либо полюднее.
Все это Прут проговорил без упрека, а затем вдруг добавил:
- Есть и моя вина. С самого начала я должен был настоять на том, чтобы ты взял с собой не одного, а двух солдат. Тогда все бы сложилось иначе. Согласен?
- Да. - Только почему-то припомнил его же слова: все неожиданности учесть нельзя. На то они и неожиданности.
Очевидно, что теперь Прут посчитал тему исчерпанной и, подводя итог, назидательно произнес:
- О Цветкове забудь! Он не наш. Рано или поздно его поймают.
...С того дня, как сбежал Цветков, прошел месяц. Вступила в свои права весна. С теплом противник заметно оживился, несколько раз попытался нас вытеснить и вклиниться в нашу оборону, выйдя к широкой излучине Северского Донца. Но наша дивизия крепко удерживала свои позиции. А батальон капитана Кононова даже потеснил немцев на три километра. Кононов ходил героем и угощал всех трофейным шоколадом.
В дивизии произошло еще одно знаменательное событие: зенитным огнем был сбит фашистский бомбардировщик. Он развалился в воздухе, а немецкий летчик, выпрыгнувший на парашюте, приземлился чуть ли не перед самым штабом дивизии. На допросе он заявил, что в ближайшем будущем ожидается большое наступление по всему фронту.
Именно в это время в нашу прокуратуру, которую пока от всех напастей бог миловал, и зашел вечером пожилой мужчина с наганом.
Они с Прутом долго о чем-то шептались над раскрытой картой. Потом Прут подозвал меня:
- Познакомься. Это инструктор Краснолиманского райкома партии, к нам его прислали из политотдела дивизии.
Как оказалось, в прифронтовой полосе по инициативе местных и партийных органов, ввиду надвигающейся угрозы отхода наших войск на новые позиции, было решено создать крупный партизанский отряд. Он бы мог успешно действовать, надежно укрывшись в здешних лесах и болотах. Нашей армией было уже выдано достаточное количество стрелкового вооружения и боеприпасов для действий этих партизан. Кроме того, в труднодоступных местах были созданы так называемые схроны, запасы надежно укрытых продуктов и медикаментов. Доступ к ним имели лишь самые проверенные лица. Но вдруг произошло чрезвычайное происшествие: один схрон оказался вскрыт. И сделал это человек, безусловно знавший о нем. Он постарался не оставить следов, но нарушил секрет, известный немногим.
Дождавшись, когда вся эта информация до меня дошла, Прут многозначительно произнес:
- Этому товарищу удалось выяснить, что к организации схронов в штабе нашей армии имели прямое отношение только три человека... и один из нихкапитан интендантской службы Цветков. Как тебе это нравится?
Потом он склонился над картой района, в котором мы пребывали, заостренным концом карандаша указал село, от которого Цветков сбежал, а вот... и он прочертил прямую... тот поселок, где никто теперь не проживает и где был этот схрон. До него не более 10 километров. Все ясно.
Такого оборота дела я не ожидал. Между тем Прут продолжил:
- В политотделе знали, куда его направить.
- Все неожиданное учесть нельзя, - одними губами произнес я и громко заверил: - Готов возобновить следствие!
- Иного решения не придумать, - согласился Прут.
Все остальное уже было общим обсуждением ситуации. Никто из нас не сомневался в том, что Цветков где-то затаился поближе к линии фронта. Стало очевидно, что он надумал перекинуться к немцам, но не с пустыми руками, а располагая сведениями о партизанах. Перебазировать схроны в другое место было не под силу, к тому же большая часть их уже оказалась за линией фронта.
Только теперь я понял, какова цена его побега.
Исправить дело можно было одним - поймать Цветкова. И, конечно, взяться за это, несмотря на прошлую неудачу, должен был я. К тому же я уже многое о нем знал. Понимая это, я сразу обратился к Пруту с просьбой разрешить мне организовать, как принято у нас - следователей - говорить, "свободный поиск".
Прут не возражал. Только сказал:
- Придумай подходящую легенду. Сними с петлиц юридические эмблемы. И помни, что времени в обрез, не увлекайся. Обстановку на фронте ты знаешь. Выедешь завтра!
10
Итак, я начинаю свободный поиск. Иными словами, я должен найти и задержать того, кто скрывается неизвестно где и занимается неизвестно чем. Я могу лишь предположить, что он притаился и поджидает немцев где-то совсем рядом с линией фронта. Возможно, даже пристроился работать по своей гражданской специальности - учителем биологии в средней школе либо кем-то в колхозе или МТС.
Если мои предположения верны, то практически из числа местных жителей предстоит перебрать несколько десятков тысяч человек. В том, что он теперь проживает не под своей фамилией, тоже сомневаться не приходилось. Разумеется, проверить столько человек было невозможно. Тем не менее задача представлялась не такой уж безнадежной, поскольку метод исключения позволял сузить круг подозреваемых почти до минимума. Отпадали старики, женщины, молодежь и дети. От падали и старожилы. Так что я должен был искать Цветкова среди мужчин тридцати-сорока лет, приехавших недавно, а таковых в районе было не так уж много. Ведь время военное...
Открыто выслеживать преступника я, конечно, не мог. В небольших шахтерских поселках и в сельской местности слухи о появлении нового человека обычно расходятся быстро. Цветков бы услышал обо мне прежде, чем я о нем. Поэтому и потребовалась легенда, которая, не возбуждая никаких подозрений, объясняла бы, почему я кочую в прифронтовой полосе и кого-то ищу. Перебрал в уме несколько вариантов, а остановился на следующем:
"Я приехал с передовой, в краткосрочный отпуск. Ищу младшего братишку, который жил с родителями на шахте. Родители погибли при бомбежке, а братишку взял с собой какой-то командир, отчисленный из армии по ранению. Об этом я слышал от людей, фамилии командира не знаю. Говорят только, что поселился он где-то в этих местах".
Подобной историей в те времена было трудно кого-нибудь удивить. И заранее получив в штабе соответствующие документы о предоставленной мне краткосрочной командировке, я мог свободно появляться всюду, не привлекая особого внимания.
И вот - поезда, покинутые автомашины, щербатые шоссейные дороги, полуразрушенные поселки...
И вот - кирпичные с выбитыми окнами здания райисполкомов, дома сельсоветов, хаты, землянки, времянки...
- Вы директор МТС?
- А коли я, так шо?
- Понимаете, у меня такая история... Родители жили тут неподалеку на шахте и братишка с ними... Бомбежка, сами понимаете...
Директор слушает, сочувственно причмокивая. Думает вслух:
- Командир? Агроном по специальности? Ни, такого нема. Петро приехав в отпуск, так то не агроном и вообще хлопец девятнадцати рокив, може, двадцати. Ни, чого нема, того нема.
Километр за километром, день за днем. Пошли уже четвертые сутки.
- ...Простите, вы заведующий районо?
Немолодой, грузный мужчина, в гимнастерке с открытым по-граждански воротом поднимает голову.
- Я.
- У меня такая история получилась. Родители жили тут неподалеку, на шахте, с ними мой младший брат...
За несколько дней я совсем сжился со своей "легендой". Она обросла подробностями и звучала так правдиво, что я почти стал верить в нее.
Я уже был готов в пятнадцатый или шестнадцатый раз услышать виноватое "нет", как вдруг заведующий пододвинул к себе железный ящик, заменявший сейф, достал какое-то личное дело и углубился в анкету.
Я следил за ним, почти не дыша. Неужели?..
- Вот этот товарищ принят к нам на работу всего с неделю назад. Временно принят. Фронтовик, по профессии педагог, имеет отпуск по ранению. Стал работать завучем в Куземовской средней школе. Гуськов Андрей Владимирович, тридцати шести лет. Впрочем, есть ли с ним мальчик, я не знаю. В анкете об этом ни слова.
Я взял это дело, проще говоря тонюсенькую папку с обязательными анкетой, автобиографией, заявлением о поступлении на работу. Без каких-либо других подлинных справок или официальных документов.
- И это все? - удивился я.
- Что ж вы хотите, молодой человек, - ответствовал заврайоно. - Он в заявлении указал, что справку об отпуске по ранению направил для регистрации в облвоенкомат, а свое педагогическое образование может подтвердить лишь устно, с последующим запросом в Московский педагогический институт. У нас должность завуча вакантна целый год, станешь выбирать упустишь и такого кандидата.
Нет никаких сомнений в том, что анкета, заявление и автобиография написаны одной и той же рукой. Строчки в заявлении и характеристике имеют тенденцию забираться справа вверх, у буквы "ц" прочно укоренившийся щеголеватый крендель, такой же крендель над буквой "б". В автобиографии приведены с небольшими вариациями и все цветковские заслуги.
Он, никаких сомнений - он!
- Скажите, где находится Куземовская средняя школа?
- В Куземовке. Отсюда до этого села километров пятнадцать. Рано утром будет рабочий поезд, с ним и доберетесь...
Ничего и говорить, что я готов был немедленно отправиться в этот Куземовск, хоть пешком. Но теперь, когда я понял, что моя версия подтвердилась, я вдруг засомневался, есть ли у него еще какой-то план. Неужели только расчет на быстрое наступление немцев? До этого ему надо где-то продержаться. Вот он и нашел эту лазейку. Передо мной встал и другой вопрос: как задержать Цветкова? В одиночку это уже представлялось авантюрой.
Конечно, любой герой модного детектива поступил бы совершенно определенным образом. Одного из своих агентов он бы обязательно поселил в доме напротив школы, другому - переодетому местным кузнецом - поручил бы следить за дорогой, третьего упрятал бы еще куда-нибудь на этаже школы. Сам же, с основным своим помощником, вышел на Цветкова, что называется открыто, с оружием в руках... Увы, я так действовать не мог. Ведь в моем распоряжении имелась только одна активная сила- я сам. Ограничился только тем, что зашел к секретарю райкома.
Первый секретарь, от которого я, конечно, ничего не скрыл, самым внимательным образом просмотрел все мои документы, в том числе и постановление с санкцией прокурора на арест Цветкова. Почесал переносицу, вздохнул.
- Все ясно. А людей нет. Просто не знаю, что и придумать. Все в колхозах хлеб вывозят, скот эвакуируют. Прокурор тоже там. Удивляюсь, что вы застали меня. Милиционеры? Есть двое, да их трогать нельзя. Хоть какой-то порядок на станции и на дорогах поддерживают... - Он устало улыбнулся. - Милицейскую форму люди уважают. Так что же мне с вами делать? Минутку...
Он потянулся к телефону.
- Папакина! Степан Кузьмич, зайди!
А минут через пять зашел уже знакомый мне заведующий районо.
Ввести его в курс дела труда не составило. Папакин выслушал меня спокойно, только головой покачивал.
- Как, Степан Кузьмич, поедешь с ним в Куземовку? Сам понимаешь, чем дело пахнет. Обращаюсь к тебе как к проверенному нашему активисту.Секретарь райкома пристально посмотрел на Папакина.
- Куда ж деваться, - Папакин развел руками.- Надо ехать. Машина у тебя, Игорь Иванович, на ходу?
Секретарь райкома потупился.
- На ходу-то на ходу, да мне сейчас в Гуляево ехать нужно, там меня ждут...
- Тогда утром поездом, - предложил Папакин.
Только я, конечно, настоял на своем - идти на станцию. Вдруг подвернется оказия.
Станция. Кирпичный вокзальчик цел, с отдельной пустующей комнатой для кассира. Обидней всего, что поездные составы идут, да только в обратную сторону, от фронта.
- Степан Кузьмич, а вам этот Гуськов о своей военной службе и ранении рассказывал?
- Честно говоря, не до того было.
Ну вот, наконец-то и оказия - длинный состав порожняка. К полустанку подъезжаем затемно. Подъезжаем... и проезжаем, почти не сбавив хода.
Раздумывать некогда.
- Прыгнем, Степан Кузьмич?
- Куда же деваться... - разводит руками.
Прыгаю первым, уверенно пружиня ногами. Еще в студенческие годы я научился этому, прыгая на ходу с трамвая и автобусов, не останавливавшихся возле нашего Юридического института.
Увы, у Папакина с этим обстояло дело сложнее. Впе реди меня шумно трещит растущий по откосу кустарник. Из него, вся в репейнике, появляется голова Папакина. Он беспомощно машет руками.
Подбегаю к нему.
- Целы?
- Вроде цел!
Я много читал о людях, способных на подвиг. От других их всегда отличала железная воля, кристальная честность, каменное упорство. После этих могучих слов такие люди, на мой взгляд, должны были особо выделяться. Только в жизни все не так. Рядом со мной идет обыкновенного вида человек, пожилой, грузный, флегматичный. И работа у него спокойная: сидит в кабинете, по горло занят вопросами просвещения, складывает бумаги в железный ящик. Жена и дочка в Андижане.
А понадобилось - беспрекословно отправился задерживать опасного преступника, хоть и года не те, и дело это вовсе не его, и готов не по обязанности лезть под пулю. Понадобилось - прыгнул на ходу с поезда, может, впервые в жизни.
Вот и Куземовка. Чуть на отшибе кирпичное здание школы. По словам Папакина, директор Амосов живет с семьей в каменной пристройке. Прежний завуч, холостяк, жил там же. Он давно в армии. Скорее всего, его комнату и занял Цветков.
У директора еще не спят: сквозь ставни чуть пробивается слабый свет коптилки.
Посоветовавшись, решаем поступить так.
Папакин, когда ему откроют дверь, зайдет в дом один. Если встретит Цветкова, останется там до утра, объяснив свой приезд желанием ознакомиться со школьными делами. А на рассвете впустит меня, и мы арестуем преступника, застав его врасплох. Если же Цветкова в доме нет, то Папакин сразу же скажет, что приехал с представителем воинской части по заготовке фуража, и позовет меня...
Цветкова дома нет. Спустя пару минут прохожу в большую слабо освещенную комнату. Электричества уже нет. Представляюсь хозяевам. Амосов, высоченный сухопарый мужчина, щелкает каблуками и смешно выпячивает грудь. Это у него осталось, должно быть, после прохождения действительной службы. Теперь его здоровье не то - имеет отсрочку. Жена его - учительница младших классов - протягивает мне вялую руку с провинциальным смущением. Кажется, оба рады гостям. В их второй комнате за закрытой дверью спят дети: сын и дочь.
Оглядываюсь. Везде чистота и уют, который создается годами. Пока хозяева хлопочут об ужине, Папа кин вполголоса передает все, что успел выяснить.
Действительно, Цветков живет здесь. Но два дня назад он куда-то уехал за своими вещами. Его ждали вчера вечером и сегодня. Появиться здесь он может каждую минуту: ведь поезда ходят без расписания.