Я замычал сквозь зубы и яростно мотнул головой. Да что же это! Ведь я же знаю, что существует туннель сквозь время! Ведь прошел же по этому туннелю другой я? Есть выход, есть решение, оно где-то рядом... А ну-ка, вернемся к брусочкам... Брусочек выдержит, Эдик выдержит, я не выдержу... Поле...
   градиенты... А почему тот Борис выдержал?.. Прошел же он сквозь эти градиенты... и ничего... Постой, как это я сказал? Прошел сквозь градиенты... прошел сквозь... Вот сейчас у меня в мозгу откроется какая-то дверца, хлынет свет... Что-то простое и совершенно гениальное... Только при чем тут градиенты? Он прошел сквозь градиенты... Постои, сейчас... сейчас.
   Вот оно что!
   Дверца в мозгу не открылась, но словно пелена какая-то бесшумно упала, и стало очень светло, и я с пронзительной ясностью увидел все решение задачи.
   Не знаю, как насчет гениальности, но простоты здесь хватало, в этом решении:
   оно было просто, как колумбово яйцо. Вряд ли я смог бы дать математически корректное описание своей идеи, но физически она была для меня несомненна и ясна... ну, как закон Архимеда. Для перехода надо было использовать те самые градиенты, которых я так боялся, - те перепады поля, что запросто могли размазать меня по времени или вернуть в младенчество!
   Мы всегда старались сначала получить однородное поле, а затем нарастить его и равномерно облучить брусочек пучком сверхсветовых частиц. И никогда нам в голову не приходило - и не только нам с Аркадием, а вообще никому! что можно ведь работать и с неоднородным полем, только надо менять интенсивность пучка в соответствии с неоднородностью поля. Да и как мы могли до этого додуматься? Работа шла все время на маленьких объектах, вроде этих брусочков, а для них даже в самом паршивом поле как-нибудь можно разыскать относительно однородный участок.
   Но в том-то и штука, что для больших тел принцип однородного поля совершенно не годился! Даже грубая прикидка, которую я сделал, убедила меня в этом.
   Либо таких полей вообще не существует, либо они уж такие особые и хитроумные, что их всю жизнь можно искать и не доискаться. И ведь все это знали, и я тоже знал и расчеты сейчас делал только из упрямства: мне, мол, известно, что путь через время уже проложен, так, может, он именно здесь и есть, только его не видно! Но если бы путь лежал действительно через однородное поле, то есть если б можно было рассчитать такое поле для переброски человека, так уж давно бы какой-нибудь умник посчитал на досуге, и лазили бы мы через это поле, как через дыру в заборе...
   Мне как-то еще не верилось, что я действительно решил такую сумасшедшую задачу - чересчур уж просто получилось. А в свою гениальность я не верил: я знал себя в масштабе один н одному: на что способен и чего не вытяну. Да и потом меня прямо смущала какая-то... примитивность, что ли, моего подхода. Я ведь действительно рассуждал почти на уровне школьника!
   Выглядели мои рассуждения примерно так. Скорость, перехода зависит в нашей хронокамере от величины поля в данной точке и плотности потока частиц, который сквозь эту точку проходит. Для того, чтобы скорость всюду была одинаковой, мы обычно как делаем? Добиваемся, чтобы и поле всюду было одно и то же и поток везде имел одинаковую плотность. А в большом объеме, который нужен для переброски человека, ни того, ни другого добиться явно нельзя, - во всяком случае, обычными методами. Это и считалось трудностью номер один в данном вопросе. Вот я и рассудил: давай-ка натравим их друг на друга, поле и поток. Там, где поле посильнее, сделаем поток послабее, а где поле послабее, пусть плотность потока будет соответственно выше. Что тогда получится? Они тогда вместе дадут по всей камере, во всех участках совершенно одинаковый результат. И никакие нам градиенты не страшны! Какой величины объект ни сунь в хронокамеру, все его части будут совершать переход с одной и той же скоростью, и прибудет он у нас к месту назначения в целости и сохранности...
   Не знаю, почему раньше никто не додумался до такой идеи. Наверно, все были загипнотизированы однородными полями и просто не думали в этом направлении.
   Да ведь и мне до сегодняшнего вечера ничего в голову не приходило и потом вполне свободно не пришло бы, если б не крайность...
   Я основательно воспрянул духом; все остальное мне теперь казалось пустяком - возьму вот и решу все сразу. Что сначала? Как управиться с этими потоками?
   Ну, это элементарно. Я быстро набросал схему обратной связи от нашего сканографа, который промерял поле в разных точках, к управляющему блоку. Мне нужно было задать такую связь, чтобы сильное поле росло помедленней, а слабое побыстрее, тогда вокруг сильного магнитного поля будет слабое электрическое, а вокруг слабого - сильное. Тут все дело в том, что у нас в камере пучок тахионов управляется как раз электрическим полем. Вот и получится, что фокусировка будет слабее там, где магнитное поле сильнее, а этого я и добивался.
   Вообще-то вся эта сложная самоуправляющаяся система мне, наверное, и во сне бы не приснилась, но сейчас я чувствовал... наверное, вдохновение, уж очень у меня все ладно клеилось, я сам диву давался! А может, первая удача меня подхлестнула и я поверил, что все могу, все умею. Вот позвонить бы Нине да рассказать, пускай знает, какой я на самом деле! Некогда вот только разговаривать... Я взглянул на часы - девять. Нет уж! У нее теперь, небось, и телефон занят, - названивает она товарищу Линькову и объясняет ему... Что же, интересно, она ему объясняет?
   "Ну ладно, ладно, объясняй, - беззлобно проворчал я, усаживаясь перед аналоговой машиной, - ты там объясняй все, что хочешь, а я пока здесь поработаю. А ведь не провела бы ты со мной просветительную беседу на скамеечке, и не торчал бы я здесь и открытия бы никакого не сделал..."
   Надо было все проверить на машине. Бумага, она что хочешь стерпит, а машина вранья не любит. Я задал первое попавшееся поле и расписал самую примитивненькую программку.
   "Так! Теперь посмотрим, как все это будет выглядеть на модели", пробормотал я и поднял глаза на аналоговый осциллограф: он имитировал то, что будет происходить в хронокамере, если подашь на нее исследуемый режим.
   В квадратном окне осциллографа розовые молнии воображаемых тахионных лучков били из углов экрана в ажурное сплетение зеленых линий, изображавших структуру поля. Даже на глаз было заметно различие в толщине розовых следов:
   они еле проглядывались там, где зеленые линии сгущались, а зато на бледно-зеленых участках наливались густым, почти алым цветом.
   Странно, я не испытывал никакой радости, наоборот, начал вдруг волноваться.
   Впрочем, радоваться и вправду было рано: следовало еще убедиться, что камера на этом режиме не забарахлит, что удастся нарастить поле до нужной величины и удержать его, что... Словом, все могло еще лопнуть, как мыльный пузырь, и остался бы я со своим открытием у разбитого корыта. И времени было мало.
   Просто совсем не было у меня времени: на часах - четверть десятого... Устал я зверски, в горле пересохло, голова тяжелая, как камень. Контрольную проверку я, конечно, производить и не думал, не до этого сейчас, мне бы только поле выбрать и рассчитать да камеру запустить, а там уж будем уповать на свое везение. И еще на нашу могучую технику: она ведь творит чудеса, а мне сейчас просто позарез требуется одно чудо, не очень большое, средних размеров.
   Я выбрал то самое сфероидальное поле, с которого начинал свои неудачные расчеты, и ввел цифры в нашу трудягу-эвээмушку, - отсюда они уже самотеком пойдут в виде программы в управляющий блок. Осталось только процедурные вопросы продумать: как я влезу в хронокамеру и как там расположусь.
   Рисковать мне все же не хотелось, особенно теперь, когда переход становился все более реальным. Ну, что ж. Для страховки придется скрючиться в три погибели на подставке. Только не слететь бы с этой подставочки, а то скатишься куда-нибудь в угол, а там какой-нибудь градиент недорезанный притаился и зубами клацает!
   Войти в хронокамеру - тоже вроде бы не проблема, для этого случая задняя дверь предусмотрена. То есть она, конечно, предусмотрена не для этого случая, а совсем для других, более прозаических - для ремонта, для работы внутри. Но факт тот, что дверца имеется. Герметичность у нее автоматически восстанавливается, а вакуум там только между двойными стенками, так что скафандр не потребуется.
   Ну вот, а теперь - на пульт!.. "Сегодня тебе придется здорово поработать, красавчик ты наш, умница наш!" - льстиво забормотал я, обращаясь к пульту.
   Лебезил я перед красавчиком пультом не зря. Ведь в решающий момент вся ответственность ляжет на него: находясь внутри камеры, я, конечно, управлять переходом не смогу, и придется полностью довериться автоматике.
   Я сам удивился, до чего я здорово работаю - четко, быстро, но без суеты. И волнения опять ни малейшего. Правда, исчезло и ощущение легкости, счастливой уверенности в своих силах. Может, потому, что сейчас никаких открытий и гениальных соображений не требовалось, а нужно было до предела напрягать внимание, чтобы проверить все детали и предусмотреть все мелочи. Я ведь не имел права ошибиться, все равно как сапер.
   Я включил дистанционное управление, открыл с пульта заднюю дверь хронокамеры, пошел в технический отсек и выбрал самую большую подставку, какая у нас имелась. Как-нибудь устроюсь, это ведь недолго... Интересно все же, будет у меня при переходе какое-то ощущение времени? Я водрузил подставку в центре камеры, оценил взглядом всю конструкцию - ничего будто бы, неплохо получается. Позу мне, правда, придется принять не слишком удобную: ноги поджать, колени подтянуть к подбородку... Ничего, на время перехода как-нибудь удержусь в этой позиции. Смешно, конечно, - такой момент торжественный, исторический, можно сказать, момент: путешествие во времени, одно из первых в истории человечества, - а путешественник в такой неподходящей позе... Ну, ничего, потомки простят. Ежели мне будут памятник ставить, скульптор что-нибудь такое героическое изобразит: грудь вперед, рука тоже, голова назад и так далее... А первым космонавтам, между прочим, тоже не весьма удобно было лететь. Заря космонавтики. Заря хроно... Как же это будет? Хрононавтики, что ли? Не очень звучит, по-моему...
   Ну, вроде все готово. Значит, так. Включаю автоматику с упреждением в пять минут -раз! Вхожу в камеру, закрываю дверь - это два! Пристраиваюсь на подставке - три! Потом пульт срабатывает, поле растет до заданной величины - и поехали... Только куда, вот в чем вопрос!
   Ничего себе - все готово! Ворона ты бесперая!
   Ты назад-то вернуться хочешь? Или решил так и остаться в своем прошлом, где один Стружков Б. Н. уже имеется и сидит сейчас в библиотеке вместо того, чтобы мчаться в институт спасать друга... Ладно, эту работу мы за него сделаем, а на остальное пусть не рассчитывает, сам пускай все расхлебывает, а я лучше к себе вернусь во избежание всяких недоразумений. Интересно: как же я вернусь?
   Конечно, я мог бы вообще отключить хронокамеру, а там, в прошлом, опять наладить ее. Но лучше не рисковать: неизвестно, что меня там ждет и как повернутся дела. Налажу я лучше автоматику таким манером: как только я войду в хронокамеру, дверь захлопывается, и я попадаю обратно. Так всего вернее будет.
   Тут у меня что-то настроение испортилось, и всякие ехидные мыслишки полезли в голову со страшной силой. Стало мне мерещиться, что время непременно учинит мне какую-нибудь ужасную пакость, и совершенно я напрасно тут голову ломаю и потом обливаюсь... Это мы себе построили такую удобную гипотезу - дескать, мировые линии разветвляются, отклоняются и можно с ними сделать что угодно, а на самом-то деле, может, все не так и все иначе! Может, время наглухо заколочено и в прошлом нельзя уже сдвинуть ни песчинки, ни травинки - все определилось и застыло? Тогда по логике вещей в прошлом можно будет сделать только то, что уже делалось, то, что предусмотрено заранее. А поскольку мой переход раньше не делался, не предусмотрен, то он и осуществиться не сможет. Что-то не пустит меня в прошлое... Что и как может не пустить меня в прошлое, я понятия не имел не вахтер же там стоит, в самом деле... Но уж что-нибудь да существует для таких случаев, какой-нибудь закон паршивый, о котором я ничего не знаю!
   Постой! А брусочки?! А "тот" Борис Стружков? Они-то двигались во времени?
   Ну, кто его знает! Насчет "того" Бориса все же не доказано, а брусочки из камеры не вылазят и ничего в прошлом менять не пытаются. Так вот, их время пропускает в награду за примерное поведение, а меня возьмет да не пропустит:
   догадается, что я мировые линии тасовать буду почем зря... Ладно. Думай не думай, а ехать надо. Я еще раз проверил поле, включил резервные генераторы, перевел в рабочее положение тумблер "автоматический режим", установил таймер на пятиминутное упреждение... Как будто все...
   Нет, нельзя же так! А если со мной что-нибудь случится на переходе? Никто ведь ничего и знать не будет! Правда, ребята кое-что определят по хронокамере, но все же... Надо оставить расчеты. Тьфу ты, листки исчерканы уж очень, ничего не поймешь. Придется переписать все в рабочий журнал...
   Так! И чертежик дадим для наглядности. Адресуем это... А, прямо Шелесту!
   Письмо... нет, не буду... Вот Линькову написать, пожалуй, нужно... Нине, собственно, тоже... Но не получится у меня, слов нету, а искать их уже некогда. Линькову сейчас напишем...
   Я вырвал чуть ли не последний чистый листок из блокнота и написал:
   "Уважаемый Александр Григорьевич! Если случится так, что я не вернусь..."
   И вдруг я почувствовал, что сердце у меня оборвалось и падает куда-то глубоко-глубоко, а я из-за этого даже вздохнуть не могу. Я почему-то лишь сейчас сообразил, что иначе и не случится, что я никак и никогда не вернусь в этот мир. Я ухожу отсюда не на два-три часа, а насовсем, навсегда, бесповоротно!
   Как же я раньше об этом не подумал! Ведь это ясней ясного. Если даже я не угроблюсь на переходе и выйду из камеры живой-здоровый, все равно сюда, в этот мир, мне уже не вернуться! Я ведь изменю историю, возникнет новый, измененный мир, и я останусь в нем, в этом измененном мире. Если даже я там налажу камеру и отправлюсь в будущее, так все равно попаду в будущее уже измененного мира, а не в этот вечер, не в этот мир...
   "Может, мне и камеру не включать на автоматическое возвращение? растерянно подумал я. - Да нет, пускай уж возвращается сюда, хоть и пустая: здесь ведь она тоже нужна..."
   Значит, здесь меня уже не будет... Здесь я сейчас исчезну навсегда... Как же так? Постой, ведь это же просто черт те что, нельзя же просто взять и исчезнуть и ни с кем даже не попрощаться... А Нина?! Я ее, значит, больше не увижу? Нет, я что-то путаю, наверное. Ведь я попаду в мир незначительно измененный, вначале почти не отличимый от этого... Значит, там будет Нина, будет институт, ребята. Линьков... Так ведь по логике? Тогда вроде нечего трагедии разыгрывать...
   Да, но для ЭТОЙ Нины, которая сегодня плакала в скверике, а сейчас, вероятно, беседует .с Линьковым о моем более чем странном поведении, для нее-то я действительно исчезну навсегда. И для ЭТОГО Линькова... и в ЭТОМ здешнем институте не будет уже ни меня, ни Аркадия: если я и спасу его, то для того, другого мира... А в том мире...
   Нет, больше я не мог думать, мне было страшно, меня прямо тошнило от страха, я еле смог написать короткую и бестолковую записку, руки меня не слушались, мозги паутиной опутало, и больше всего мне сейчас хотелось бросить к чертям собачьим всю эту затею, а пойти лучше объясниться с Ниной, с Лииьковым, с нем угодно, лишь бы в этом, в моем мире, а не в другом каком-то!
   Я, конечно, понимал, что никуда не пойду объясняться, а полезу сейчас в эту проклятую хронокамеру. Понимал, но как-то не верил: неужели я это сделаю?! Я стоял у окна и бессмысленно глазел на яркий уличный фонарь, который три дня назад осветил лицо ТОГО Бориса, чтобы ЭТА Нина, моя Нина его увидела...
   Интересно, куда же он потом девался, тот Борис? Нет, ничего мне уже неинтересно, все мне безразлично, я весь пустой внутри. Неуверенно, как-то машинально побрел я в технический отсек, постоял у открытой двери в камеру.
   И, почему-то пригнувшись, шагнул внутрь. Дверь захлопнулась - мягко, почти бесшумно. Все. Теперь все. Таймер уже отсчитывает минуты. Надо устраиваться на подставке. Минуты через три-четыре в лаборатории раздастся негромкий щелчок - я его здесь не услышу: это включится автомат, начнет наращивать поле, и тогда уже нельзя будет выйти из камеры, даже если захочешь, если будешь умирать от страха...
   На минуту мне и вправду стало опять страшно: усталость накатывалась волнами и сейчас временно отхлынула. Я вдруг очень отчетливо понял, что если ошибся, неправильно рассчитал поле, то все, конец мне! Голубое пламя лизнет стены камеры. потом исчезнет - и я исчезну вместе с этой яркой голубой вспышкой!
   Наверное, я ничего не буду ощущать, когда поле раздавит меня, размажет по времени... Или все же буду?.. Никто ведь ничего не знает. А, все равно!
   Усталость опять захлестнула меня, как теплая, неприятно теплая, удушливо теплая волна. "Ну, размажет, так размажет, что ж я могу поделать. Рассчитал все вроде правильно, по идее, не должно бы_" - вяло говорил я себе, усаживаясь на эту идиотскую подставку в центре камеры.
   Я обхватил колени сцепленными руками, подтянул к подбородку, уткнул в них лицо и зажмурился...
   Черная, глухая тишина. Неприятно громко стучит сердце, - кажется, ритм участился... Впрочем, все равно. Это медикам было бы интересно, они протянули бы в камеру датчики, измерили бы давление, пульс, дыхание... Нет медиков, никого нет, просто один энергичный субъект сепаратно и самочинно решил прошвырнуться в прошлое по личным делам...
   У меня, наверное, галлюцинации начались. Показалось, что я слышу щелчок автомата, хотя слышать его в камере никак невозможно. И тяжесть, которая вдруг навалилась мне на плечи, тоже, наверное, была воображаемой. У меня вдруг мелькнула бредовая мысль, что это поле давит на плечи и спину, и я даже слегка усмехнулся... Действительно, бред собачий. Как это может живая протоплазма ощущать давление магнитного поля: она ведь не проводник! Я невольно открыл глаза и слегка приподнял голову - хотелось посмотреть, что же происходит. И вдруг полыхнуло прямо мне в лицо немыслимо яркое, ослепительно голубое пламя. Я зажмурился, полуослепнув, но даже сквозь плотно сжатые веки видел яркие голубые вспышки: они набегали одна на другую, они слились в сплошное море голубого огня, в глубине которого пролетали и гасли мгновенные молнии... Казалось, что в камере бушует гигантский голубой смерч и что сейчас ее вдребезги разнесет взбесившийся разряд, - наверное, поле все же сорвалось, и от, перегрузки полетели к чертям все обмотки! Но я не бросился к двери, не выбежал в лабораторию, чтобы спасать, что еще возможно, вызывать помощь... Нет, я только плотнее сжался в комок и замер на своей подставке. Наверно, какое-то шестое чувство хронофизика подсказало мне, что это не авария, не пожар, что я должен держаться, держаться изо всех сил... держаться еще... еще... еще!
   И вдруг по каким-то неуловимым признакам - наверное, опять шестое чувство сработало! - я понял, что все кончилось. Я медленно приподнял голову и открыл глаза. Голубое пламя исчезло, камера казалась немой и мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию тоже пустую и... светлую!
   Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы - они по-прежнему показывали одиннадцать без пяти. Но сейчас я видел сквозь стекло хронокамеры зеленоватое вечернее небо, и в этом небе сверкнул серебряными крылышками крохотный самолет.
   Я сделал это! Я все-таки сделал это!!!
   Я прорвал время...
   Линьков начинает генерировать версии Шелест постоял у порога, обвел лабораторию тяжелым, исподлобья, взглядом.
   Потом вдруг встрепенулся, словно увидев что-то неожиданное, и подошел к хрононамере.
   "Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все прибрано, окно закрыто, никакого беспорядка...
   Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и отошел к пульту.
   Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально. Камера темная, молчаливая; правда, подставка там торчит большущая, высоченная... зачем бы такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста - эта подставка? А пульт он чего разглядывает? Ищет причину перерасхода энергий? А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На переброски во времени, ясно. Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера...
   большое, для этого и понадобилась такая подставка... Что же он мог перебрасывать? Вещественное доказательство какое-нибудь? Доказательство чего? Линьков вздохнул и еще раз оглядел лабораторию.
   Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна сырости. Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит по-настоящему осматривать лабораторию... Да и что, собственно, искать?
   Стружков, видимо, исчез... сбежал? Перед этим, возможно, что-то перебросил во времени... куда, зачем? Ну куда - это, пожалуй, можно догадаться: в будущее. На неделю, допустим... доживет он до этого срока и получит обратно... нет, чепуха выходит... Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь?
   Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал:
   - Странно...
   - Что странно? - с живым интересом спросил Линьков.
   Но Шелест не успел ответить: на столе у Стружкова задребезжал телефон.
   Шелест подошел к столу, поднял трубку:
   - Слушаю... Да, я уже видел... Погодите, сейчас я запишу...
   Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, видимо, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал - и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал.
   Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прикрепленная скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел и ничего не понял.
   - Погодите! - рявкнул вдруг Шелест в трубку. - Я после позвоню! - Он, не глядя, положил трубку, - Тут и расчеты, оказывается... Держите! - Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: "И. В. Шелесту".
   Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: "...Обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу..." Это было еще понятно, а вот дальше... нет, бред какой-то: "Решил перейти..."
   Но ведь это же чушь; Сам же он говорил, что человек пока не может...
   позавчера говорил!
   Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шутои, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное.
   Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом.
   - Нет, до чего надежно и просто! - изумленно сказал он, выпрямляясь. Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся: - Он поглядел на Линькова. - Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю.
   Если б не это... - Он кивнул на чертеж, - Но поскольку расчеты имеются... В общем, Стружков совершил переход во времени.
   - Как это... переход? - растерянно проговорил Линьков. - Это ведь невозможно! Он мне сам говорил!
   - Было невозможно, - почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, до вчерашнего дня. А тут вот, - он положил руку на чертеж, - содержится идея нового принципа... Качественно нового принципа. Если хотите открытия. Так что теперь положение существенно изменилось.
   - Вы хотите сказать, - запинаясь, проговорил Линьков, - что он действительно...
   Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж.
   - Именно это я хочу сказать, - пробормотал он. - Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает... - Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая головой.
   Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру.
   Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое?..
   Прямо отсюда вошел в хрононамеру, как в такси, и поехал? Поэтому такая подставка, наверное... хотя нет, подставка не имеет отношения к делу, раз она осталась... А Борис Стружков исчез... постепенно растаял... вернулся в двадцатое мая... Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое... вернуться в двадцатое да это же невозможно! Существует только "сейчас", а "вчера" безвозвратно осталось позади! "Психика не срабатывает! - повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. - Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Его нет! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца. Я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!"
   Видимо, лицо Линькова выражало полнейшую растерянность, потому что Шелест, взглянув на него, сумрачно усмехнулся.