Страница:
«Так-так-так… – говорила Валерия, разглядывая себя в зеркале. – Жить с таким лицом, наверное, можно, только выходить никуда нельзя». И Валерия начинала колдовать… Поочередно открывала «волшебные» баночки и, едва коснувшись крема, ставила баночку обратно – «цок» – на туалетный столик. Совсем не так, как дядюшка возвращал на место пустой стакан – «бум!». Но все равно: «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – говорила я, по странной ассоциации. И хотя дядюшка, вероятно, никогда не слышал, как Валерия цокает баночками, но мне казалось, что именно эти звуки порождают в нем восхищение. «Ы-ы-х, эта невозможная Валерия!» – вторила мне виновница всеобщего восторга и хохотала – над собой, надо мной и над дядюшкой… Когда Валерия заканчивала свой макияж, она поворачивалась ко мне и предлагала – «найди три отличия». Как на картинках в журнале, где на одном рисунке все скучно, а на другом – дополнительные детали. Я всегда затруднялась определить – что же именно изменилось в Валерии? И не находила ни одного дорисованного листочка, или веточки, или птички… Правда, была у Валерии татуировка розовой бабочки – на бедре под трусиками, но она там всегда была… «Хороший макияж…» – улыбалась Валерия. «… Самый незаметный макияж!» – уверенно добавляла я.
Невозможная Валерия принималась одеваться… Она включала коварную музыку «на полную катушку» и устраивала шоу со стриптизом, только наоборот. Вначале, присвистнув, Валерия застегивала на себе пояс – «верность прежде всего!». Затем надевала ажурные чулки – «в них я чувствую себя женщиной!». Дальше – коротенькую комбинацию, а дальше… «глядя по погоде!». Трусики Валерия надевала в последнюю очередь, уже закуривая сигарету. «Обещай мне ничего подобного не вытворять хотя бы лет до двенадцати!» Я пожимала плечами, – мол, как получится… Валерия хохотала, выбрасывала недокуренную сигарету через окошко во двор к баранам, и мы спускались на первый этаж завтракать…
Само собой разумеется, что мы с Валерией находились в оппозиции по отношению ко всем остальным женщинам в радиусе ста километров, если измерять от центра дядюшкиного поместья. Кухарке не нравилось наше поведение; няня маленького Брюта осуждала нашу мораль; экономка не разделяла наших взглядов, а бараны просто разбегались, если Валерия пинала их ногами. Только дядюшка поддерживал с нами нейтралитет, когда редко бывал дома. Все его попытки призвать нас к порядку разбивались о слова Валерии – «я тебе не жена» – и мои слова – «я тебе не племянница». Дядюшка озадаченно выпивал стаканчик красного вина и спрашивал: «А кто же вы?» Мы с Валерией смотрели друг на друга и отчаянно хохотали. Какие глупые вопросы задают эти мужчины! Мы ветер в поле; мы блеск в ваших глазах; мы солнечный зайчик, озябший в непогоду; мы звенящая пустота, когда нас нет рядом; мы лунное затмение у чертей; мы ходячие метаморфозы; мы первые и мы последние… А дядюшка смотрел, как мы смеемся, и приговаривал: «Семь лет и двадцать семь лет – и ни-ка-кой разницы».
После завтрака Валерия выходила прогуляться. «Кыш-кыш, – отгоняла меня невозможная Валерия, – кыш-кыш, мелочь! Дай мне побродить в одиночестве». Тогда я делала вид, что отправляюсь по своим делам в другую сторону. Обегала вокруг дома и торопилась следом, чтобы не упустить Валерию из виду, но не попадаться ей на глаза. Проселочная дорога крутилась среди виноградников, редкие крестьяне приподнимали соломенные шляпы и тоже делали вид, что здороваются с Валерией, а на самом деле бурчали себе под нос – «ах ты заезжая, городская штучка». Я кралась за Валерией по кустам и все слышала. Но Валерия не обольщалась по поводу местных жителей – она ослепительно улыбалась. И отвечала так же тихо: «Здравствуй-здравствуй, мешок картошки!», или: «Привет-привет, старая кочерыжка!», или что-нибудь похуже… Нагулявшись, Валерия останавливалась посреди дороги и громко рассуждала: «И где же эта мадемуазель Берта?.. Какие чудные цветочки растут повсюду! Жаль, что Берта их не видит… Эта невозможная Берта, наверное, отправилась на скотный двор, чтобы повиснуть на рогах у коровы!…» Тут я начинала в кустах хохотать и подпрыгивать, Валерия брала меня под мышку, и мы возвращались домой, передразнивая друг друга. Я изображала, как Валерия говорит – «ку-чу-рыш-ка!», а Валерия – как я крадусь по кустам…
Маленький Брют продолжал расти, и, когда меня осенью провожали в Англию, он уже держался за дверной косяк и улыбался двумя передними зубами…
«We-e dont need no-o education!!! – приблизительно так я заявила дядюшке и Валерии. Не надо нам никакого образования!!! Ни в Англии, ни во Франции, ни вообще!» Валерия тут же меня поддержала. «Хэ-эй, учитель!!! – пропела Валерия, обращаясь к дядюшке. – Дайте нам прутики, мы пойдем пасти коров! И сегодня, и завтра, и всегда!» Такая перспектива меня тоже не устраивала, тем более что Валерия предлагала пасти коров в обнаженном виде – «как две дикарки». «И завлекать заезжих рыцарей естественными прелестями! Милыми и необузданными!» Мы должны были выбросить все «волшебные» баночки Валерии, все платья и чулочки и прыгать перед «рыцарями» с голой попой. А если у нас будут спрашивать, как проехать на Лазурный берег, отвечать только «ме-е-е!» и «бе-е-е!» – из вредности. Потому что нас никто на Лазурные берега не приглашает, потому что нам некогда, потому что мы пасем коров… Все это было, конечно, увлекательно, но обидно. Даже маленький Брют смеялся, сидя на руках у няни. «Хотелось бы посмотреть, – сказала я маленькому Брюту многозначительно, – что с тобою будет в семь лет…» Вздохнула и согласилась ехать в Англию. Тем более что Валерия когда-то получила начальное образование там же, в частном интернате. «Нет, – рассмеялась Валерия, – как правильно надевать трусики, я догадалась сама. Теперь пасу твоего дядюшку, хотя рассчитывала на большее. Постарайся избежать моих ошибок…» Однако, на мой взгляд, невозможная Валерия была идеальна, и если для этого необходимо девять лет просидеть на острове, как Симеон Столпник, – я готова. «Не плачь, – попросила меня Валерия. – Время пролетит быстро. Я буду тебе писать. Прямо сейчас и начинаю…»
«Милая мадемуазель Берта!
Предыдущую строчку можешь показать своим воспитателям, а все остальное прочти сама…
Твой дядюшка сделал мне тысяча первое китайское предложение – «руки и сердца». Ни там, ни там я по-прежнему не нашла ничего интересного… Тогда он окончательно распоясался и принялся утверждать, что без какого-то паршивого замужества я не могу считаться твоей родственницей. Представь себе – какая наглость! Я возразила, что все женщины на земле – это родственницы и нечего твоему дядюшке лезть в чужой монастырь со своим уставом. Он не понял! Хотя, как ты видишь, я все объяснила правильно. В дядюшкином уставе записано, что «каждая женщина обязана выйти замуж…», а в нашем добавлено – «…при необходимости». Вот этого я и не вижу – необходимости выходить за твоего дядюшку…
Бог с ним, с дядюшкой, перейдем к главному… У нас будет бассейн возле дома! Его уже копают… За время твоей учебы я решила переоборудовать все поместье. Мне надоело слушать про масло оливковое и прованское, что, впрочем, один черт! Я ободрала плюшевые обои в гостиной до половины – пусть твой дядюшка поживет в этом свинарнике, если он не понимает, что жил в нем всю свою жизнь!… Словом, на следующей неделе мы едем в Марсель, где я выберу подходящие обои. Для гостиной, для ванной, для туалета и для коровника… И приглашу архитектора и бульдозер… С архитектором затею роман, а с бульдозером – сровняю все до основания… Как ты понимаешь, милая Берта, планы у меня обширные, и слава богу, что твой дядюшка ни о чем не догадывается… Ведь женщине стоит только начать, а дальше – сам дьявол ее не остановит. Приедешь на каникулы – не узнаешь дядюшкино поместье. Если будут у тебя дополнительные фантазии по поводу переустройства жизни – обязательно поделись.
Маленький Брют дорос до ручки, если измерять его по дверному косяку. Скоро тоже отправится в Англию, где сделают из него законченного джентльмена. На основании «дядюшкиного устава». Быть может, я немного мужененавистница, но самую малость. «Если ждать от мужчины, пока он прочтет в ресторане меню от корки до корки, можно состариться и помереть с голоду». Ведь этой мысли недостаточно, чтобы меня сожгли на костре как ведьму? Просто я считаю, что у нас своя жизнь, а у мужчин своя. Но поскольку время от времени мы с ними соединяемся и доставляем себе маленькие удовольствия, приходится с мужчинами мириться как с неизбежностью… Твой дядюшка – мужчина, маленький Брют – мужчина, и если мы не будем с тобою заодно – они нас сожрут по своим правилам. Вместе с чулочками… Извини за подробности…
Твой дядюшка разговаривает с маленьким Брютом как с идиотом – вот не повезло парню. А может быть, так и надо воспитывать подрастающих мужчин? Не знаю, никогда не ощущала себя мальчиком, даже в прошлой жизни… С тобою, Берта, у меня не было никаких затруднений. Я больше чувствовала, что нужно тебе сказать, чем понимала, что тянет меня за язык…
Твоя невозможная Валерия».
Двенадцать лет пролетели – мгновенно. Все письма Валерии слились в одно письмо…
«Вот как? – удивилась Валерия. – Ты уже вернулась? А я бы продолжала шляться по английским кабакам…»
За эти годы, под легкой рукой Валерии, наше поместье буквально преобразилось. «Свинарник, облицованный мрамором», – Валерия пренебрежительно разводила руками. По мнению Валерии, нашему «свинарнику» не хватало стиля. «Это как вечерние духи рано утром, – говорила Валерия. – Вроде бы и запах приятный, а тяжеловато… Нельзя ли вырубить к чертовой матери вон ту оливковую рощу?» Дядюшка отвечал, что «роща – источник нашего процветания». «Очень жаль, – заявляла Валерия, – что у нас такой источник. Биржевые акции выглядят намного лучше. Не заслоняют панораму и не пахнут маслом». Валерия говорила так специально, чтобы позлить дядюшку. Она не считала нужным с ним что-нибудь обсуждать серьезно. «Запомни, Берта, – говорила Валерия. – У женщины должен быть прочный фундамент в виде собственных сбережений. А воздушные замки можно строить на сбережениях мужчин». Она приводила мне десятки примеров, когда – «играем вместе, а шарик круглый. Ставим на красное, а выпадает черное… Мужчина пускает себе пулю в лоб, а женщина уезжает из казино на такси». Валерия разглядывала свой маникюр и добавляла: «В любой ситуации у женщины обязательно останется какая-нибудь мелочь – на такси. Не знаю, откуда она берется, но в сумочке непременно что-то есть. Открой сумочку и посмотри внимательно…»
У дядюшки появилась странная привычка разгуливать вокруг дома и заглядывать в окна. «Дядюшка, не вытаптывай нам розы!» – предупреждала Валерия. Она занимала центральное место в гостиной и наблюдала, как перемещается дядюшка. С небольшими интервалами дядюшка появлялся – либо здесь, либо там. Постукивал пальцем по стеклу, смотрел на нас и улыбался. «Как ты думаешь, Берта, зачем он это делает?» – спрашивала Валерия. Я предполагала, что дядюшка играет в кукольный домик. Ему кажется, что тут могут жить только фарфоровые куколки. «Тогда мне нравится эта игра, – одобрительно кивала Валерия. – Если дядюшка не хочет поджечь дом». – «Сельский, двухэтажный, живописный», – добавляла я. Валерия морщилась, словно от зубной боли. «Кое-кому, – намекала Валерия, – после аристократической Англии может нравиться деревенский стиль… Мне же хочется наоборот – заасфальтировать гостиную. И поставить везде указатели – „до ванной осталось триста метров“.
Но мы не стали устраивать из дядюшкиного поместья каменных джунглей, мы просто отказались с Валерией от «верха» и впредь загорали в «разобранном виде». Во всяком случае, так выражался дядюшка – «ваш разобранный вид шокирует всю округу». «Взаимно, – отвечала Валерия. – Меня тоже возбуждают деревенские соломенные шляпы. Дядюшка, не заслоняй нам солнца…» И тогда дядюшка докупил земли, чтобы расширить свое поместье. Теперь «шокированная округа» могла разглядывать нас только через бинокль. «На самом же деле, – добавила Валерия, – стесняется твой дядюшка. Когда видит, что ты, Берта, вполне оформилась…» И по общей договоренности с Валерией мы решили наплевать на морально-этические проблемы как на несущественные. Потому что они исходили от мужчины, у которого этих проблем всегда больше, чем есть их на самом деле…
Мои годы английского аскетизма теперь оценивались как процесс, когда молодое вино хранится в погребе. «Что толку в едва забродившем компоте, – рассуждала Валерия, как лисичка. – Где пикантный букет, свойственный дорогому вину?» Я требовала, чтобы Валерия выражалась точнее… «Ты знаешь теперь свою номинальную стоимость?» – уточняла Валерия. Я застенчиво предполагала. «Надо быть смелее, – ободряла меня Валерия. – Потому что с такой самооценкой можно запросто оказаться на панели…» И Валерия говорила, что любой паразит готов скупить у непрактичной девушки все ее счастливые билетики. «Опыт появляется тогда, – говорила Валерия, – когда не можешь им по-настоящему воспользоваться. Можно лечь с одним мужчиной неоднократно, но почему-то нельзя войти в одну речку дважды. Я никогда не понимала этой пословицы и лезла в речку разными способами и думала, что купаюсь… Теперь, Берта, ты исправишь мое английское произношение, а я позабочусь обо всем остальном…»
Я верила в «невозможную Валерию» с детства. Она перепрыгнула на двадцать лет вперед и все время беседовала со мною из пункта моего назначения.
«Разумеется, Валерия!… The weather is bad for tennis – погода неблагоприятна для тенниса…»
Я всегда мечтала быть такой же невозможной, как Валерия, и теперь расстояние между нами сократилось до минимума. Год с небольшим. «Двадцать шесть ступенек, – подытожила наш разговор Валерия. – Ты перескакиваешь через каждую, и получается вдвое меньше. Мысленно возвращаешься обратно, и снова – двадцать шесть. Так что, считай, благополучно проехали… Ведь необязательно наступать на каждую ступеньку и помнить, как она скрипит».
«The weather changed appreciably – погода заметно изменилась…»
Безмятежное критское солнце заглядывает сквозь шторы на окнах. Без кондиционера жить в Греции предосудительно. Можно жить в Греции без мужа, но без кондиционера – ни за что. Ночью душно, в девять часов утра уже жарко. Выйти из прохладного номера на лоджию – как ошпариться. Утром в Греции меня подстерегает приятная неожиданность: я открываю стеклянную дверь и получаю тепловой удар вместе с национальной музыкой. И спросонья таращу глаза на вечное греческое веселье, как католическая монахиня, которая направляется в келью, а попадает на карнавал. Кстати, о монахинях… Есть у меня близкая подруга Кики. Полжизни мы провели вместе, и что же дальше? А дальше – она начинает устраивать фокусы… Кроватка дядюшки Клавдио – пуста.
Валерия: шорты, футболка, сабо, пляжная сумочка, крем для загара, бинокль.
Я позвонила Милошу из холла…
– Алло? – моментально отозвался он.
– Друг мой, – сказала я проникновенно, – жду тебя на террасе ресторана.
– Во что теперь сыграем? – рассмеялся Милош.
– В завтрак, – строго ответила я и повесила трубку…
Клавдио сидел в ресторане и медленно жевал. Я обнаружила его в дальнем углу зала. Постояла за пальмой… Что за толстокожий мужчина! Он совершенно не чувствовал, как я на него таращусь. «Избушка-избушка, повернись к тарелке задницей, а ко мне личиком», – прошептала я. Он обернулся и покраснел. Вероятно, от удовольствия видеть меня…
– Ранняя птичка клювик протирает? – осведомилась я.
Клавдио поперхнулся и развел руками. Мол, он не виноват, что я так поздно просыпаюсь. И пришлось ему завтракать в одиночестве. А после завтрака в одиночестве он пойдет в одиночестве бродить по острову…
– Ну-ну, – подытожила я. – На террасе, мне кажется, будет попрохладнее…
И, помахивая ручонкой, как веером, я отправилась пить кофе на террасу. Ничего не поделаешь – у каждого дядюшки свой адюльтер. И у каждой невозможной Валерии – тоже.
На террасе я выбрала угловой столик. Понаблюдала, как Клавдио спешно покидает отель, и закурила, наслаждаясь видом побережья. А на самом деле меня беспокоило, чтобы морской причал не загораживала какая-нибудь ветвистая зараза. Елка или пальма. Море, дорога вдоль побережья, пляжные зонтики – это причальный антураж. Вчера я подслушала один интересный разговор между Клавдио и Кики и теперь хотела проследить за его развитием… «Ах, волна, ах, чудный воздух, ах, остров, темнеющий вдали… Ты бы хотел, дорогой, оказаться со мною на острове? Только ты и я. Бамбуковая хижина, моя любовь и шелест волн, опять же под мои вздохи…»
Режиссер объявился на террасе, когда спектакль был в самом разгаре.
– Я получил еще одну фотографию, – сообщил мне Милош.
Эти фотографии беспокоили меня гораздо больше, чем Милоша. Только я не орала по ночам и не прыгала, как Тарзан.
– Посмотри-ка, друг мой, на причал. – Я протянула Милошу свой театральный бинокль.
Вытащила нахально из пляжной сумочки. Милош слегка удивился, но взял у меня бинокль и принялся изучать окрестности.
– На причале Клавдио и Кики, – сообщила я.
В дамской сумочке может заваляться все, что угодно. Но бинокль я притащила с собой специально. От моих интонаций можно иногда описаться.
– Что такое «кики»? – заинтересовался Милош.
– Любовница Клавдио.
И стало быть, я – обманутая жена, которая страдает… А на самом деле Кики приплыла вместе со всеми. На том же морском пароме, и строила Милошу глазки довольно продолжительное время…
– Нет, это не она, – задумчиво произнес Милош, имея в виду злополучные фотографии.
Конечно же не она… Однако на пароме наш режиссер все больше таращился на меня. И Кики – осталась незамеченной…
– Неверный муж – повод для развода, – подытожила я, потому что спектакль заканчивался и от Милоша требовалось какое-нибудь продолжение. В виде душевной и сексуальной поддержки.
– Теперь мы сбежим в Мексику? – спросил Милош, когда уяснил, что дама его сердца свободна для романтической оргии.
«В Мексику? За каким чертом?»
– Нет, мы переедем в другой отель, – ответила я и вытащила свой безымянный пальчик из обручального колечка…
Пляжные романы. Пляжные романы состоят из песка, из девушки в бикини, из пустых обещаний. Пляжный роман смывается вместе с загаром, когда с каждым днем все бледнее становятся кожа и воспоминания. Пляжный роман продолжается две недели и заканчивается так же легко, как и начинается. У меня не пляжный роман.
– Сейчас мы пойдем и похороним Клавдио, – добавила я, разглядывая свое обручальное колечко на блюдечке.
– Как это? – испугался Милош.
Мужчины довольно пугливые создания. У них слишком развито воображение. Они представляют себе боль задолго до наступления боли. Поэтому нередко кричат от ужаса, когда ровным счетом еще ничего не происходит.
– Мы похороним Клавдио символически, – пояснила я.
А еще мужчины очень непонятливы, когда им не хочется чего-то понимать… Что реальная женщина – это тебе не продукт литературного творчества.
– Может быть, похороним Клавдио в пустой бутылке из-под текилы? – предложил Милош, когда мы вышли из отеля.
Но останавливаться у пляжного бара и пить мексиканскую самогонку я не захотела. Меня тянуло на причал, где море разбивалось о волнорезы, где точки расставлялись над буквами «i» и где Клавдио о чем-то договорился с Кики… В общем-то, я поступала так, как требовали того обстоятельства.
– Аминь! – заключила я и выбросила свое обручальное колечко в море.
– Красиво, – оценил мою выходку Милош.
– Пойдем собирать вещи, – сказала я…
(Разговаривай со мною, Милош, разговаривай. Сейчас подходящее время для болтовни, для пустых обещаний, для объяснений в любви. «Кап, кап, кап», – ты слышишь, Милош, как проходит жизнь, пустая и непонятная. «Кап, кап», – и мне уже двадцать шесть, и тебе – под сорок. Убеди меня, Милош, что не надо совершать ничего ужасного. Я буду вспоминать твой голос, твою интонацию, я буду вспоминать эти разноцветные пляжные зонтики, окрашенные твоей интонацией, и смеяться от радости, что ничего не совершила. «Кап, кап, кап», – какое счастье…)
Я предложила Милошу переехать в отель «Диоген». Милош засомневался – «Клавдио сразу же нас найдет».
– А я не собираюсь скрываться, друг мой. Мы поселимся в «Диогене» открыто, как супружеская пара, как любовники, как коллеги по работе, как пара поношенных туфель, потому что отныне я не считаю себя замужем за Клавдио. Если повезет – будем радоваться жизни, если не повезет – «можешь выгнать меня утром к чертовой матери».
– На это особенно не рассчитывай, – вставил словечко Милош и припечатал меня к «ресепшну», под самым носом у портье.
– Почту забирать будете? – спросил портье, поглядывая в потолок.
Мы целовались с Милошем так страстно, что портье убрал со стойки все посторонние предметы – кроме моих рук, разумеется. Иначе наше моральное падение случилось бы неминуемо. Опытный портье понимал, что трогать мои руки сейчас нельзя. Это точка опоры, без которой перевернется весь мир.
– Вам сегодня нужны скандалы? – спросила я у портье между поцелуями.
– Сегодня – нет, – отвечал портье. – Сегодня – уже были.
– Тогда пересылайте нашу почту в «Диоген», – распорядилась я. – Мы туда переезжаем.
– О'кей! – согласился портье. – Я так и подумал…
На упаковку вещей нам потребовалось не более получаса. Клавдио в номере не было, он шлялся где-то по острову вместе с Кики. Только благодаря этому обстоятельству «Афродите» удалось сохранить репутацию тихого местечка. Я молча пошвыряла свои вещи в чемоданы и вытолкнула чемоданы из номера, прямо под ноги Милошу. Раз и два! После чего мы спустились на лифте вниз.
– Такси? – предложил нам портье в холле.
– Самолет! – огрызнулась я, но портье, слава богу, ни слова не разумел по-чешски.
И вообще, тот английский язык, на котором я разговариваю, может считаться интернациональным только по части ругательств. Уж их-то понимают точно, а все остальные мои выражения – приблизительно.
Когда мы устроились в такси, Милош вдруг хлопнул себя по колену и что-то пробормотал.
– А теперь повтори все то же самое, но только внятно и остроумно, – попросила я.
Оказывается, он огорчался, что завтра прилетает съемочная группа и ему необходимо приниматься за работу…
– А ты что будешь делать?
– Буду таскать за тобой кинокамеру.
Он по-прежнему подозревал, будто «загадочные» фотографии ему присылает какой-то Александр, будто это фотографии какой-то Лолы. И мне пришлось закинуть свою ногу ему на колени, чтобы чем-то отвлечь от этой темы. Милош, как водится, позабыл на время про фотографии, про Александра, про Лолу, про Агриппину он тоже позабыл. Только я постоянно помнила про Агриппину. А Милош попытался засунуть свою руку в мои шортики, и, чтобы он особенно не пытался, я спросила у него, как работает кинокамера. Он вытащил руку, соединил пальцы рамочкой и погряз в технических деталях. Тогда я положила Милошу на колени и вторую ногу, устроилась поудобнее и принялась кивать головой – на каждой кочке. Машина то и дело подпрыгивала, что только облегчало мою задачу – быть внимательной по отношению к мужчине. Таксист, между прочим, поглядывал на меня чаще, чем на дорогу, и я показала таксисту язык. «Панорама, перспектива, интерьер, натура», – самозабвенно бубнил Милош до самого отеля…
«Диоген» заявлял о себе как о «рае для влюбленных». В нашем номере я распахнула стеклянные двери и вышла на лоджию. Отсюда открывался прелестный вид. Волны лениво разглаживали песок совсем неподалеку от отеля, цикады успокоительно верещали, кондиционер работал, и только ангелы не порхали под окнами.
– И свадьбу новую сыграла при жизни мужа… – вполголоса сказала я. – И ночь провела в супружеских вольностях…
Друг мой, а сколько стоит мужчина? Покуда его потрошит другая женщина, он ровным счетом ничего не стоит. Надо оценивать после развода – сколько от него осталось. Я рассмеялась. Я знала точно – кто посылает фотографии Милошу…
Невозможная Валерия принималась одеваться… Она включала коварную музыку «на полную катушку» и устраивала шоу со стриптизом, только наоборот. Вначале, присвистнув, Валерия застегивала на себе пояс – «верность прежде всего!». Затем надевала ажурные чулки – «в них я чувствую себя женщиной!». Дальше – коротенькую комбинацию, а дальше… «глядя по погоде!». Трусики Валерия надевала в последнюю очередь, уже закуривая сигарету. «Обещай мне ничего подобного не вытворять хотя бы лет до двенадцати!» Я пожимала плечами, – мол, как получится… Валерия хохотала, выбрасывала недокуренную сигарету через окошко во двор к баранам, и мы спускались на первый этаж завтракать…
Само собой разумеется, что мы с Валерией находились в оппозиции по отношению ко всем остальным женщинам в радиусе ста километров, если измерять от центра дядюшкиного поместья. Кухарке не нравилось наше поведение; няня маленького Брюта осуждала нашу мораль; экономка не разделяла наших взглядов, а бараны просто разбегались, если Валерия пинала их ногами. Только дядюшка поддерживал с нами нейтралитет, когда редко бывал дома. Все его попытки призвать нас к порядку разбивались о слова Валерии – «я тебе не жена» – и мои слова – «я тебе не племянница». Дядюшка озадаченно выпивал стаканчик красного вина и спрашивал: «А кто же вы?» Мы с Валерией смотрели друг на друга и отчаянно хохотали. Какие глупые вопросы задают эти мужчины! Мы ветер в поле; мы блеск в ваших глазах; мы солнечный зайчик, озябший в непогоду; мы звенящая пустота, когда нас нет рядом; мы лунное затмение у чертей; мы ходячие метаморфозы; мы первые и мы последние… А дядюшка смотрел, как мы смеемся, и приговаривал: «Семь лет и двадцать семь лет – и ни-ка-кой разницы».
После завтрака Валерия выходила прогуляться. «Кыш-кыш, – отгоняла меня невозможная Валерия, – кыш-кыш, мелочь! Дай мне побродить в одиночестве». Тогда я делала вид, что отправляюсь по своим делам в другую сторону. Обегала вокруг дома и торопилась следом, чтобы не упустить Валерию из виду, но не попадаться ей на глаза. Проселочная дорога крутилась среди виноградников, редкие крестьяне приподнимали соломенные шляпы и тоже делали вид, что здороваются с Валерией, а на самом деле бурчали себе под нос – «ах ты заезжая, городская штучка». Я кралась за Валерией по кустам и все слышала. Но Валерия не обольщалась по поводу местных жителей – она ослепительно улыбалась. И отвечала так же тихо: «Здравствуй-здравствуй, мешок картошки!», или: «Привет-привет, старая кочерыжка!», или что-нибудь похуже… Нагулявшись, Валерия останавливалась посреди дороги и громко рассуждала: «И где же эта мадемуазель Берта?.. Какие чудные цветочки растут повсюду! Жаль, что Берта их не видит… Эта невозможная Берта, наверное, отправилась на скотный двор, чтобы повиснуть на рогах у коровы!…» Тут я начинала в кустах хохотать и подпрыгивать, Валерия брала меня под мышку, и мы возвращались домой, передразнивая друг друга. Я изображала, как Валерия говорит – «ку-чу-рыш-ка!», а Валерия – как я крадусь по кустам…
Маленький Брют продолжал расти, и, когда меня осенью провожали в Англию, он уже держался за дверной косяк и улыбался двумя передними зубами…
«We-e dont need no-o education!!! – приблизительно так я заявила дядюшке и Валерии. Не надо нам никакого образования!!! Ни в Англии, ни во Франции, ни вообще!» Валерия тут же меня поддержала. «Хэ-эй, учитель!!! – пропела Валерия, обращаясь к дядюшке. – Дайте нам прутики, мы пойдем пасти коров! И сегодня, и завтра, и всегда!» Такая перспектива меня тоже не устраивала, тем более что Валерия предлагала пасти коров в обнаженном виде – «как две дикарки». «И завлекать заезжих рыцарей естественными прелестями! Милыми и необузданными!» Мы должны были выбросить все «волшебные» баночки Валерии, все платья и чулочки и прыгать перед «рыцарями» с голой попой. А если у нас будут спрашивать, как проехать на Лазурный берег, отвечать только «ме-е-е!» и «бе-е-е!» – из вредности. Потому что нас никто на Лазурные берега не приглашает, потому что нам некогда, потому что мы пасем коров… Все это было, конечно, увлекательно, но обидно. Даже маленький Брют смеялся, сидя на руках у няни. «Хотелось бы посмотреть, – сказала я маленькому Брюту многозначительно, – что с тобою будет в семь лет…» Вздохнула и согласилась ехать в Англию. Тем более что Валерия когда-то получила начальное образование там же, в частном интернате. «Нет, – рассмеялась Валерия, – как правильно надевать трусики, я догадалась сама. Теперь пасу твоего дядюшку, хотя рассчитывала на большее. Постарайся избежать моих ошибок…» Однако, на мой взгляд, невозможная Валерия была идеальна, и если для этого необходимо девять лет просидеть на острове, как Симеон Столпник, – я готова. «Не плачь, – попросила меня Валерия. – Время пролетит быстро. Я буду тебе писать. Прямо сейчас и начинаю…»
«Милая мадемуазель Берта!
Предыдущую строчку можешь показать своим воспитателям, а все остальное прочти сама…
Твой дядюшка сделал мне тысяча первое китайское предложение – «руки и сердца». Ни там, ни там я по-прежнему не нашла ничего интересного… Тогда он окончательно распоясался и принялся утверждать, что без какого-то паршивого замужества я не могу считаться твоей родственницей. Представь себе – какая наглость! Я возразила, что все женщины на земле – это родственницы и нечего твоему дядюшке лезть в чужой монастырь со своим уставом. Он не понял! Хотя, как ты видишь, я все объяснила правильно. В дядюшкином уставе записано, что «каждая женщина обязана выйти замуж…», а в нашем добавлено – «…при необходимости». Вот этого я и не вижу – необходимости выходить за твоего дядюшку…
Бог с ним, с дядюшкой, перейдем к главному… У нас будет бассейн возле дома! Его уже копают… За время твоей учебы я решила переоборудовать все поместье. Мне надоело слушать про масло оливковое и прованское, что, впрочем, один черт! Я ободрала плюшевые обои в гостиной до половины – пусть твой дядюшка поживет в этом свинарнике, если он не понимает, что жил в нем всю свою жизнь!… Словом, на следующей неделе мы едем в Марсель, где я выберу подходящие обои. Для гостиной, для ванной, для туалета и для коровника… И приглашу архитектора и бульдозер… С архитектором затею роман, а с бульдозером – сровняю все до основания… Как ты понимаешь, милая Берта, планы у меня обширные, и слава богу, что твой дядюшка ни о чем не догадывается… Ведь женщине стоит только начать, а дальше – сам дьявол ее не остановит. Приедешь на каникулы – не узнаешь дядюшкино поместье. Если будут у тебя дополнительные фантазии по поводу переустройства жизни – обязательно поделись.
Маленький Брют дорос до ручки, если измерять его по дверному косяку. Скоро тоже отправится в Англию, где сделают из него законченного джентльмена. На основании «дядюшкиного устава». Быть может, я немного мужененавистница, но самую малость. «Если ждать от мужчины, пока он прочтет в ресторане меню от корки до корки, можно состариться и помереть с голоду». Ведь этой мысли недостаточно, чтобы меня сожгли на костре как ведьму? Просто я считаю, что у нас своя жизнь, а у мужчин своя. Но поскольку время от времени мы с ними соединяемся и доставляем себе маленькие удовольствия, приходится с мужчинами мириться как с неизбежностью… Твой дядюшка – мужчина, маленький Брют – мужчина, и если мы не будем с тобою заодно – они нас сожрут по своим правилам. Вместе с чулочками… Извини за подробности…
Твой дядюшка разговаривает с маленьким Брютом как с идиотом – вот не повезло парню. А может быть, так и надо воспитывать подрастающих мужчин? Не знаю, никогда не ощущала себя мальчиком, даже в прошлой жизни… С тобою, Берта, у меня не было никаких затруднений. Я больше чувствовала, что нужно тебе сказать, чем понимала, что тянет меня за язык…
Твоя невозможная Валерия».
Двенадцать лет пролетели – мгновенно. Все письма Валерии слились в одно письмо…
«Вот как? – удивилась Валерия. – Ты уже вернулась? А я бы продолжала шляться по английским кабакам…»
За эти годы, под легкой рукой Валерии, наше поместье буквально преобразилось. «Свинарник, облицованный мрамором», – Валерия пренебрежительно разводила руками. По мнению Валерии, нашему «свинарнику» не хватало стиля. «Это как вечерние духи рано утром, – говорила Валерия. – Вроде бы и запах приятный, а тяжеловато… Нельзя ли вырубить к чертовой матери вон ту оливковую рощу?» Дядюшка отвечал, что «роща – источник нашего процветания». «Очень жаль, – заявляла Валерия, – что у нас такой источник. Биржевые акции выглядят намного лучше. Не заслоняют панораму и не пахнут маслом». Валерия говорила так специально, чтобы позлить дядюшку. Она не считала нужным с ним что-нибудь обсуждать серьезно. «Запомни, Берта, – говорила Валерия. – У женщины должен быть прочный фундамент в виде собственных сбережений. А воздушные замки можно строить на сбережениях мужчин». Она приводила мне десятки примеров, когда – «играем вместе, а шарик круглый. Ставим на красное, а выпадает черное… Мужчина пускает себе пулю в лоб, а женщина уезжает из казино на такси». Валерия разглядывала свой маникюр и добавляла: «В любой ситуации у женщины обязательно останется какая-нибудь мелочь – на такси. Не знаю, откуда она берется, но в сумочке непременно что-то есть. Открой сумочку и посмотри внимательно…»
У дядюшки появилась странная привычка разгуливать вокруг дома и заглядывать в окна. «Дядюшка, не вытаптывай нам розы!» – предупреждала Валерия. Она занимала центральное место в гостиной и наблюдала, как перемещается дядюшка. С небольшими интервалами дядюшка появлялся – либо здесь, либо там. Постукивал пальцем по стеклу, смотрел на нас и улыбался. «Как ты думаешь, Берта, зачем он это делает?» – спрашивала Валерия. Я предполагала, что дядюшка играет в кукольный домик. Ему кажется, что тут могут жить только фарфоровые куколки. «Тогда мне нравится эта игра, – одобрительно кивала Валерия. – Если дядюшка не хочет поджечь дом». – «Сельский, двухэтажный, живописный», – добавляла я. Валерия морщилась, словно от зубной боли. «Кое-кому, – намекала Валерия, – после аристократической Англии может нравиться деревенский стиль… Мне же хочется наоборот – заасфальтировать гостиную. И поставить везде указатели – „до ванной осталось триста метров“.
Но мы не стали устраивать из дядюшкиного поместья каменных джунглей, мы просто отказались с Валерией от «верха» и впредь загорали в «разобранном виде». Во всяком случае, так выражался дядюшка – «ваш разобранный вид шокирует всю округу». «Взаимно, – отвечала Валерия. – Меня тоже возбуждают деревенские соломенные шляпы. Дядюшка, не заслоняй нам солнца…» И тогда дядюшка докупил земли, чтобы расширить свое поместье. Теперь «шокированная округа» могла разглядывать нас только через бинокль. «На самом же деле, – добавила Валерия, – стесняется твой дядюшка. Когда видит, что ты, Берта, вполне оформилась…» И по общей договоренности с Валерией мы решили наплевать на морально-этические проблемы как на несущественные. Потому что они исходили от мужчины, у которого этих проблем всегда больше, чем есть их на самом деле…
Мои годы английского аскетизма теперь оценивались как процесс, когда молодое вино хранится в погребе. «Что толку в едва забродившем компоте, – рассуждала Валерия, как лисичка. – Где пикантный букет, свойственный дорогому вину?» Я требовала, чтобы Валерия выражалась точнее… «Ты знаешь теперь свою номинальную стоимость?» – уточняла Валерия. Я застенчиво предполагала. «Надо быть смелее, – ободряла меня Валерия. – Потому что с такой самооценкой можно запросто оказаться на панели…» И Валерия говорила, что любой паразит готов скупить у непрактичной девушки все ее счастливые билетики. «Опыт появляется тогда, – говорила Валерия, – когда не можешь им по-настоящему воспользоваться. Можно лечь с одним мужчиной неоднократно, но почему-то нельзя войти в одну речку дважды. Я никогда не понимала этой пословицы и лезла в речку разными способами и думала, что купаюсь… Теперь, Берта, ты исправишь мое английское произношение, а я позабочусь обо всем остальном…»
Я верила в «невозможную Валерию» с детства. Она перепрыгнула на двадцать лет вперед и все время беседовала со мною из пункта моего назначения.
«Разумеется, Валерия!… The weather is bad for tennis – погода неблагоприятна для тенниса…»
Я всегда мечтала быть такой же невозможной, как Валерия, и теперь расстояние между нами сократилось до минимума. Год с небольшим. «Двадцать шесть ступенек, – подытожила наш разговор Валерия. – Ты перескакиваешь через каждую, и получается вдвое меньше. Мысленно возвращаешься обратно, и снова – двадцать шесть. Так что, считай, благополучно проехали… Ведь необязательно наступать на каждую ступеньку и помнить, как она скрипит».
«The weather changed appreciably – погода заметно изменилась…»
Безмятежное критское солнце заглядывает сквозь шторы на окнах. Без кондиционера жить в Греции предосудительно. Можно жить в Греции без мужа, но без кондиционера – ни за что. Ночью душно, в девять часов утра уже жарко. Выйти из прохладного номера на лоджию – как ошпариться. Утром в Греции меня подстерегает приятная неожиданность: я открываю стеклянную дверь и получаю тепловой удар вместе с национальной музыкой. И спросонья таращу глаза на вечное греческое веселье, как католическая монахиня, которая направляется в келью, а попадает на карнавал. Кстати, о монахинях… Есть у меня близкая подруга Кики. Полжизни мы провели вместе, и что же дальше? А дальше – она начинает устраивать фокусы… Кроватка дядюшки Клавдио – пуста.
Валерия: шорты, футболка, сабо, пляжная сумочка, крем для загара, бинокль.
Я позвонила Милошу из холла…
– Алло? – моментально отозвался он.
– Друг мой, – сказала я проникновенно, – жду тебя на террасе ресторана.
– Во что теперь сыграем? – рассмеялся Милош.
– В завтрак, – строго ответила я и повесила трубку…
Клавдио сидел в ресторане и медленно жевал. Я обнаружила его в дальнем углу зала. Постояла за пальмой… Что за толстокожий мужчина! Он совершенно не чувствовал, как я на него таращусь. «Избушка-избушка, повернись к тарелке задницей, а ко мне личиком», – прошептала я. Он обернулся и покраснел. Вероятно, от удовольствия видеть меня…
– Ранняя птичка клювик протирает? – осведомилась я.
Клавдио поперхнулся и развел руками. Мол, он не виноват, что я так поздно просыпаюсь. И пришлось ему завтракать в одиночестве. А после завтрака в одиночестве он пойдет в одиночестве бродить по острову…
– Ну-ну, – подытожила я. – На террасе, мне кажется, будет попрохладнее…
И, помахивая ручонкой, как веером, я отправилась пить кофе на террасу. Ничего не поделаешь – у каждого дядюшки свой адюльтер. И у каждой невозможной Валерии – тоже.
На террасе я выбрала угловой столик. Понаблюдала, как Клавдио спешно покидает отель, и закурила, наслаждаясь видом побережья. А на самом деле меня беспокоило, чтобы морской причал не загораживала какая-нибудь ветвистая зараза. Елка или пальма. Море, дорога вдоль побережья, пляжные зонтики – это причальный антураж. Вчера я подслушала один интересный разговор между Клавдио и Кики и теперь хотела проследить за его развитием… «Ах, волна, ах, чудный воздух, ах, остров, темнеющий вдали… Ты бы хотел, дорогой, оказаться со мною на острове? Только ты и я. Бамбуковая хижина, моя любовь и шелест волн, опять же под мои вздохи…»
Режиссер объявился на террасе, когда спектакль был в самом разгаре.
– Я получил еще одну фотографию, – сообщил мне Милош.
Эти фотографии беспокоили меня гораздо больше, чем Милоша. Только я не орала по ночам и не прыгала, как Тарзан.
– Посмотри-ка, друг мой, на причал. – Я протянула Милошу свой театральный бинокль.
Вытащила нахально из пляжной сумочки. Милош слегка удивился, но взял у меня бинокль и принялся изучать окрестности.
– На причале Клавдио и Кики, – сообщила я.
В дамской сумочке может заваляться все, что угодно. Но бинокль я притащила с собой специально. От моих интонаций можно иногда описаться.
– Что такое «кики»? – заинтересовался Милош.
– Любовница Клавдио.
И стало быть, я – обманутая жена, которая страдает… А на самом деле Кики приплыла вместе со всеми. На том же морском пароме, и строила Милошу глазки довольно продолжительное время…
– Нет, это не она, – задумчиво произнес Милош, имея в виду злополучные фотографии.
Конечно же не она… Однако на пароме наш режиссер все больше таращился на меня. И Кики – осталась незамеченной…
– Неверный муж – повод для развода, – подытожила я, потому что спектакль заканчивался и от Милоша требовалось какое-нибудь продолжение. В виде душевной и сексуальной поддержки.
– Теперь мы сбежим в Мексику? – спросил Милош, когда уяснил, что дама его сердца свободна для романтической оргии.
«В Мексику? За каким чертом?»
– Нет, мы переедем в другой отель, – ответила я и вытащила свой безымянный пальчик из обручального колечка…
Пляжные романы. Пляжные романы состоят из песка, из девушки в бикини, из пустых обещаний. Пляжный роман смывается вместе с загаром, когда с каждым днем все бледнее становятся кожа и воспоминания. Пляжный роман продолжается две недели и заканчивается так же легко, как и начинается. У меня не пляжный роман.
– Сейчас мы пойдем и похороним Клавдио, – добавила я, разглядывая свое обручальное колечко на блюдечке.
– Как это? – испугался Милош.
Мужчины довольно пугливые создания. У них слишком развито воображение. Они представляют себе боль задолго до наступления боли. Поэтому нередко кричат от ужаса, когда ровным счетом еще ничего не происходит.
– Мы похороним Клавдио символически, – пояснила я.
А еще мужчины очень непонятливы, когда им не хочется чего-то понимать… Что реальная женщина – это тебе не продукт литературного творчества.
– Может быть, похороним Клавдио в пустой бутылке из-под текилы? – предложил Милош, когда мы вышли из отеля.
Но останавливаться у пляжного бара и пить мексиканскую самогонку я не захотела. Меня тянуло на причал, где море разбивалось о волнорезы, где точки расставлялись над буквами «i» и где Клавдио о чем-то договорился с Кики… В общем-то, я поступала так, как требовали того обстоятельства.
– Аминь! – заключила я и выбросила свое обручальное колечко в море.
– Красиво, – оценил мою выходку Милош.
– Пойдем собирать вещи, – сказала я…
(Разговаривай со мною, Милош, разговаривай. Сейчас подходящее время для болтовни, для пустых обещаний, для объяснений в любви. «Кап, кап, кап», – ты слышишь, Милош, как проходит жизнь, пустая и непонятная. «Кап, кап», – и мне уже двадцать шесть, и тебе – под сорок. Убеди меня, Милош, что не надо совершать ничего ужасного. Я буду вспоминать твой голос, твою интонацию, я буду вспоминать эти разноцветные пляжные зонтики, окрашенные твоей интонацией, и смеяться от радости, что ничего не совершила. «Кап, кап, кап», – какое счастье…)
Я предложила Милошу переехать в отель «Диоген». Милош засомневался – «Клавдио сразу же нас найдет».
– А я не собираюсь скрываться, друг мой. Мы поселимся в «Диогене» открыто, как супружеская пара, как любовники, как коллеги по работе, как пара поношенных туфель, потому что отныне я не считаю себя замужем за Клавдио. Если повезет – будем радоваться жизни, если не повезет – «можешь выгнать меня утром к чертовой матери».
– На это особенно не рассчитывай, – вставил словечко Милош и припечатал меня к «ресепшну», под самым носом у портье.
– Почту забирать будете? – спросил портье, поглядывая в потолок.
Мы целовались с Милошем так страстно, что портье убрал со стойки все посторонние предметы – кроме моих рук, разумеется. Иначе наше моральное падение случилось бы неминуемо. Опытный портье понимал, что трогать мои руки сейчас нельзя. Это точка опоры, без которой перевернется весь мир.
– Вам сегодня нужны скандалы? – спросила я у портье между поцелуями.
– Сегодня – нет, – отвечал портье. – Сегодня – уже были.
– Тогда пересылайте нашу почту в «Диоген», – распорядилась я. – Мы туда переезжаем.
– О'кей! – согласился портье. – Я так и подумал…
На упаковку вещей нам потребовалось не более получаса. Клавдио в номере не было, он шлялся где-то по острову вместе с Кики. Только благодаря этому обстоятельству «Афродите» удалось сохранить репутацию тихого местечка. Я молча пошвыряла свои вещи в чемоданы и вытолкнула чемоданы из номера, прямо под ноги Милошу. Раз и два! После чего мы спустились на лифте вниз.
– Такси? – предложил нам портье в холле.
– Самолет! – огрызнулась я, но портье, слава богу, ни слова не разумел по-чешски.
И вообще, тот английский язык, на котором я разговариваю, может считаться интернациональным только по части ругательств. Уж их-то понимают точно, а все остальные мои выражения – приблизительно.
Когда мы устроились в такси, Милош вдруг хлопнул себя по колену и что-то пробормотал.
– А теперь повтори все то же самое, но только внятно и остроумно, – попросила я.
Оказывается, он огорчался, что завтра прилетает съемочная группа и ему необходимо приниматься за работу…
– А ты что будешь делать?
– Буду таскать за тобой кинокамеру.
Он по-прежнему подозревал, будто «загадочные» фотографии ему присылает какой-то Александр, будто это фотографии какой-то Лолы. И мне пришлось закинуть свою ногу ему на колени, чтобы чем-то отвлечь от этой темы. Милош, как водится, позабыл на время про фотографии, про Александра, про Лолу, про Агриппину он тоже позабыл. Только я постоянно помнила про Агриппину. А Милош попытался засунуть свою руку в мои шортики, и, чтобы он особенно не пытался, я спросила у него, как работает кинокамера. Он вытащил руку, соединил пальцы рамочкой и погряз в технических деталях. Тогда я положила Милошу на колени и вторую ногу, устроилась поудобнее и принялась кивать головой – на каждой кочке. Машина то и дело подпрыгивала, что только облегчало мою задачу – быть внимательной по отношению к мужчине. Таксист, между прочим, поглядывал на меня чаще, чем на дорогу, и я показала таксисту язык. «Панорама, перспектива, интерьер, натура», – самозабвенно бубнил Милош до самого отеля…
«Диоген» заявлял о себе как о «рае для влюбленных». В нашем номере я распахнула стеклянные двери и вышла на лоджию. Отсюда открывался прелестный вид. Волны лениво разглаживали песок совсем неподалеку от отеля, цикады успокоительно верещали, кондиционер работал, и только ангелы не порхали под окнами.
– И свадьбу новую сыграла при жизни мужа… – вполголоса сказала я. – И ночь провела в супружеских вольностях…
Друг мой, а сколько стоит мужчина? Покуда его потрошит другая женщина, он ровным счетом ничего не стоит. Надо оценивать после развода – сколько от него осталось. Я рассмеялась. Я знала точно – кто посылает фотографии Милошу…