Гудкайнд Терри. Закон девяток

   Элегантный мистер Мартин, облаченный сегодня в темный двубортный костюм, имел привычку жеманно складывать руки перед собой. Одна ладонь всегда накрывала другую, хотя порядок их расположения менялся несколько раз кряду, пока наконец владелец салона не находил наиболее удобную для себя комбинацию. Ярко-розовый галстук-бабочка пылал у воротничка, подпирая выдающееся адамово яблоко.
   – Как у вас сегодня дела, мистер Мартин? Я тут шел мимо, вот и подумал…
   – Ах, мне очень жаль, Алекс, но с прошлого месяца ни кто так и не купил ни одной вашей работы.
   Молодой человек закусил нижнюю губу.
   – Понятно…
   Сесть за руль Алекс не мог – его джип требовал ремонта. Остается, видимо, пешком бродить по городу. К счастью, все нужные места располагались неподалеку. В прошлом году открылось много новых магазинчиков и салонов. Да и к деду можно заглянуть. Бен жил поблизости и, надо думать, все ждал, когда его навестит внук.
   Мистер Мартин тем временем изобразил улыбку и доверительно подался вперед.
   – Алекс, я вам много раз предлагал: доверьтесь моей интуиции, и я сделаю вам имя… не говоря уже про кучу денег. – Он поднял руку, помахивая худенькими пальцами в сторону полотен, выставленных по центру витрины. – Своими поразительными работами Диллион уже заработал целое состояние. Его скорбь и страдания, вызванные упадком и разрушением экологии нашей планеты, не просто берут за душу, но и заставляют людей выворачивать карманы. Коллекционеры жаждут заиметь работу такого мастера, который способен перенести столь выразительные эмоции на холст. Единение со взглядами прогрессивного художника – это ли не повод для гордости?
   Алекс скосил глаз на злые кроваво-красные потеки. Вот уж действительно, упадок и разрушение.
   – Я и не знал, что Диллион изобразил здесь именно эти впечатления.
   – Разумеется, не знали. А все потому, что вы, Алекс, не хотите прислушаться к моему ценному совету и распахнуться навстречу квинтэссенции иных реальностей, как принято среди по-настоящему значительных художников.
   – Мне нравится передавать квинтэссенцию нашей собственной реальности, – ответил Алекс, стараясь придерживаться цивилизованного тона. – Если вы считаете, что покупатели столь заинтересованы в нашей планете, отчего же не показываете им другие мои работы? Я как раз и рисую то, что вижу вокруг.
   Мистер Мартин подарил ему свою фирменную снисходительно-терпеливую улыбку.
   – Ну как же, Алекс, я все им показываю, просто их больше увлекает собственно художественное видение, а не… а не то, что предлагают ваши работы. Ведь вы ничего не пишете на тему хищнической натуры человека. Ваши полотна милы, но не существенны. Их вряд ли можно назвать прорывным искусством.
   – Ясно-ясно.
   Если бы мысли Алекса не были заняты другим, он, пожалуй, счел бы себя вправе разозлиться. Впрочем, его и без того угрюмое настроение не позволило ощетиниться на насмешки. Мрачное настроение просто сделало юношу еще более несговорчивым.
   – Однако заверяю вас, Алекс, что я действительно выставляю ваши работы под самым выгодным углом. И, как вы знаете, даже добился кое-какого, пусть незначительного, успеха. – Воспоминание о том, что на полотна Алекса порой действительно находились покупатели, сделало улыбку мистера Мартина до невозможности слащавой. Тем более что его салон брал себе сорок процентов от выручки. – Надеюсь, ближе к праздникам ваши работы станут продаваться активнее.
   Алекс кивнул, отлично зная, что спорить по поводу взглядов на искусство – дело бесполезное. Здесь только одно играло роль: продаются работы или нет. Кое-какого признания он добился среди ценителей пейзажей. Судя по всему, до сих пор имелись люди, которые хотели видеть побольше полотен, где запечатлена выкристаллизованная красота природы. Та самая красота, которая дарит душевный подъем.
   Взять хотя бы ту девушку. Вот ей пейзаж глянулся, да и выглядела она куда более умной, нежели любой из коллекционеров мистера Мартина. Она знала, что ей по сердцу, и не стыдилась в этом признаться. А большинство из клиентов Мартина, к примеру, хотели стороннего совета и объяснений, какая картина им должна нравиться и почему. За помощь эрудита-поводыря в мире искусства они были готовы платить аппетитные суммы.
   Кстати, об аппетите. Как-то ведь нужно зарабатывать на пропитание…
   – Благодарю вас, мистер Мартин. Я еще забегу.
   – Не волнуйтесь, Алекс. Как только я продам какую-нибудь из ваших картин, сразу же сообщу. И пожалуйста, подумайте над моим советом.
   Алекс вежливо раскланялся и пошел к выходу. Он знал, что никакой голод не заставит его швырять краску на холст и называть это искусством.
   Нынешний день рождения оказался еще более унылым, чем он предполагал. Впрочем, оставалась надежда, что настроение поднимет встреча с дедом.
   Алекс обернулся.
   – Мистер Мартин… Пожалуй, вот эту я заберу с собой.
   Глубокая морщина омрачила гладкое чело хозяина галереи, пока на его глазах Алекс снимал пейзаж с мольберта.
   – Заберете? Но почему?
   А что здесь такого? Минус одна картина – стало быть, в салоне останется еще шесть непроданных работ Алекса. Вряд ли это можно считать варварским набегом.
   – Подарок хочу сделать… Для настоящего ценителя.
   Губы мистера Мартина тронула лукавая улыбка.
   – Мудрая мысль, Алекс. Порой небольшой презент способен стать тем семечком, из которого вырастает дорогая коллекция…
   Алекс выдавил смешок и кивнул, поудобнее пристраивая раму под мышкой.
   Он понятия не имел, доведется ли вновь увидеть ту девушку. Наверное, надеяться глупо.
   И все же ему хотелось подарить ей этот небольшой пейзаж. Хотелось еще раз увидеть ее загадочную полуулыбку – и если для этого надо пожертвовать одной картиной, то овчинка с лихвой стоила выделки.

4

   Такое чувство, будто зеркала за мной следят, – задумчиво сообщил Алекс, уставившись в пустоту.
   Бен бросил косой взгляд через плечо.
   – С зеркалами это обычное дело.
   – Да нет же, я серьезно. В последнее время почему-то возникло такое странное ощущение…
   – Ты просто сам себя видишь в зеркале, вот и все.
   – Нет. – Глаза Алекса наконец сфокусировались на лице деда. – Я к тому, что на меня словно кто-то пялится из Зазеркалья.
   Бен внимательно посмотрел на внука.
   – Из Зазеркалья, говоришь?
   – Да.
   Интересно, откуда та девушка могла такое узнать?
   Алекс начинал всерьез сомневаться в ее реальности. Может, галлюцинация? В голове от такой мысли колыхнулась паническая рябь.
   – Александр, не позволяй своему богатому воображению одержать верх, – посоветовал дед.
   Взгляд Алекса вновь затуманился.
   – Ты как думаешь, я тоже стану чокнутым? – спросил он через какое-то время.
   Ответом ему была мертвая тишина. Дед перестал возиться за древним верстаком и теперь буравил внука жестким тревожным взглядом, который могли породить лишь темные беспокойные мысли.
   Взгляд по-настоящему пугающий – и совсем несвойственный деду, по крайней мере с точки зрения Алекса. Он словно увидел в Бене другого человека.
   Наконец морщинистый рот пополз в улыбке и зловещее выражение исчезло.
   – Нет, Алекс, – мягко сказал старик. – Я так не думаю. И какая муха тебя укусила, что ты поддаешься эдаким настроениям в собственный день рождения?
   Его внук откинулся на деревянную обшивку стены возле винтовой лестницы, но так, чтобы отсюда не было видно зеркала, что висело по левую сторону. Алекс сложил руки на груди.
   – Понимаешь, я ведь в том же возрасте. Сегодня мне стукнуло двадцать семь, как и ей, когда она заболела… потеряла разум.
   Старик поворошил горсть винтиков, что были насыпаны в старую помятую пепельницу из штампованного алюминия. Эту пепельницу с винтиками Алекс помнил с самого раннего детства. На сей раз поиски нужной детальки успехом не увенчались.
   – Александр, – мягко вздохнул Бен. – Я и раньше не считал, что твоя мать сошла с ума, и теперь так не думаю.
   Алекс давно перестал надеяться, что дед когда-нибудь признает очевидное. Он слишком хорошо помнил приступы истерической безутешной паники, которым была подвержена мать при появлении любого незнакомца. Отчего-то она думала, будто ее кто-то преследует. К тому же Алекс отказывался верить, что врачи станут восемнадцать лет кряду держать человека в психиатрической лечебнице без серьезных оснований. Впрочем, он не стал высказывать свое мнение вслух. Даже неозвученная, эта мысль казалась жестокой.
   Ему было девять, когда мать положили в стационар. В столь юном возрасте он не понял сути произошедшего – просто сильно испугался. Бабушка с дедом взяли Алекса к себе, а вскоре их официально признали опекунами малолетнего внука. Жизнь неподалеку от родительского дома помогала сохранить чувство преемственности в душе мальчика. Старики поддерживали пустующий домик в образцовом порядке, чтобы в него могла вернуться мать Алекса – после выздоровления, разумеется. Но этого так и не случилось.
   Пока Алекс подрастал, он временами – главным образом по ночам – пробирался в родительский дом и сидел там в одиночестве. В нем развилось ощущение, что этот дом и есть единственное связующее звено с родителями. Здесь все казалось иным, вечно неизменным, замороженным. Как остановившиеся часы. Напоминание о жизни, чей размеренный ход внезапно прервался.
   Это заставляло чувствовать себя потерянным, не нашедшим места. Алекс не совсем понимал, кто он такой.
   Даже сейчас, особенно по вечерам, когда наступало время отправляться спать, Алекса порой охватывало опасение, что он тоже падет жертвой безумия. Ему было известно, что такого рода напасти передаются по наследству. Еще мальчишкой он не раз слышал, как об этом перешептываются другие школьники, хотя бы и за спиной. Впрочем, шепоток всегда был достаточно громкий, чтобы он мог отчетливо разобрать слова.
   А с другой стороны, когда Алекс приглядывался к жизни людей – к тому, что и как они делают, во что верят и так далее, – ему казалось, что именно он и есть самый здравомыслящий человек на свете. Молодой человек частенько задавался вопросом, отчего люди с такой легкостью впадают в заблуждение – например, готовы поверить на слово, что такая-то поделка – произведение искусства.
   И все же имелись обстоятельства, которые беспокоили его очень серьезно. Тем более что странные вещи проявлялись лишь тогда, когда он находился в одиночестве.
   Взять, к примеру, эти треклятые зеркала…
   Алекс вздохнул и посмотрел на ввалившиеся щеки деда, пока тот копался в поисках нужной железяки среди хлама, которым был завален его верстак. Седая щетина покрывала его щеки – Бен явно сегодня не брился. Как, впрочем, и вчера. Наверное, был слишком занят в мастерской и даже не подозревал, что солнце успело встать, закатиться и засиять вновь. Деду это было свойственно… особенно после того как умерла его супруга, бабушка Алекса. Иногда казалось, что у Бена имелись свои сложности с восприятием реальности после смерти сына, а затем и жены.
   Никто, впрочем, не держал старика за сумасшедшего. Большинство знакомых просто считали его «эксцентричным». Вежливое словечко, которое люди пускают в ход, когда речь заходит о человеке, слегка «сдвинутом по фазе». Простодушно-озорное отношение деда к жизни – его вечная чуть удивленная улыбка и легкое изумление перед любой, даже самой заурядной, вещью вкупе с полнейшим безразличием к делам других людей – убеждали окружающих в том, что старик совершенно безобиден. Очередной чудак, живущий по соседству, вот и все. Занимается какими-то пустяками вроде возни с жестянками, потрепанными книжками и коллекцией разнообразных видов плесени, которую он разводил в чашках Петри.
   Но Алекс знал, что этот образ его дед культивировал сознательно. Такой подход он именовал «искусством невидимости», а сам в действительности был совершенно иным человеком.
   Алекс никогда не считал Бена полоумным или хотя бы эксцентричным. Просто его дед был… ну, скажем так, уникальным и по всем статьям примечательным индивидуумом. Он разбирался в вопросах, о которых большинство людей и слыхом не слыхивали. Похоже, Бену довелось видеть множество смертей. Он любил жизнь и всего лишь хотел досконально изучить все ее аспекты.
   – А ты, собственно, зачем пришел? – спросил дед.
   Алекс даже моргнул от неожиданности.
   – Чего?
   – Так ведь сегодня твой день рождения. Тебе что, не с кем пойти куда-то, повеселиться? С какой-нибудь девицей, к примеру…
   Алекс вздохнул, не желая углубляться в подобную тему. Затем, изобразив улыбку, он сказал:
   – Да вот решил, что у тебя найдется для меня подарок.
   – Подарок? С чего вдруг?
   – Сам сказал: сегодня мой день рождения!
   Старик нахмурился.
   – Ясное дело, об этом я помню. Я ничего не забываю.
   – Ну и как насчет подарка? – съехидничал Алекс.
   – Ты уже вырос из этого возраста.
   – А вот я тебе прошлый раз принес подарок. Ты, значит, еще не вырос?
   Бен насупился еще больше.
   – Ну и чего прикажешь делать с этой… как ее…
   – Кофеваркой.
   – У меня на плите стоит отличный кофейник.
   – Который варит препротивнейший кофе!
   Старик погрозил пальцем.
   – Если какой-то вещи много лет, вовсе не обязательно, что она никуда не годится. И, как ты знаешь, новомодные штучки далеко не всегда лучше старых. Скорее наоборот.
   Алекс слегка подался вперед.
   – Да ты хоть раз опробовал эту кофеварку? Мой подарок?
   Бен спрятал палец.
   – Ладно, не кипятись. Чего ты хочешь на свой день рождения?
   – Не знаю. Просто подумал, что ты мог приготовить для меня презент, вот и все. Да мне и не надо ничего. Вроде бы…
   – Ну и чем ты тогда недоволен? Мне, к примеру, эта кофеварка тоже ни к чему. Ты бы лучше сэкономил денег да сам себе купил подарок.
   – Эх! Важен знак уважения, как ты не понимаешь! Свидетельство, так сказать, любви.
   – Я и так знаю, что ты меня любишь. А что? Посмотри на меня: чего тут не любить?
   Алекс не удержался от ухмылки, пересаживаясь поближе к деду.
   – Знаешь, у тебя есть одно особенное свойство… Ты заставляешь забыть про маму в мой день рождения.
   Он тут же пожалел о вылетевших словах. Сам намек на подобную забывчивость был, пожалуй, оскорбителен.
   Бен холодно улыбнулся и, поджав губы, отвернулся к верстаку. Взяв в руку паяльник, он заявил:
   – Считай, что я прямо сейчас работаю над твоим подарком.
   Алекс молча понаблюдал за струйкой дыма от горячего жала, пока дед припаивал тоненькую трубку к верхней крышке жестяной банки.
   – И что ты мастеришь?
   – Экстрактор.
   – И что он экстрагирует?
   – Экстракт.
   – Тьфу ты! Экстракт чего?!
   Старик раздраженно фыркнул:
   – Александр, ты иногда совершенно несносен, честное слово.
   Алекс повел плечом.
   – А я что? Я ничего. Просто мне любопытно, вот и все…
   Он стал смотреть, как припой превращается в блестящий ручеек и обволакивает кончик трубки.
   – Поговорку про любопытные носы слышал? – ворчливо отозвался дед.
   Алекс опустил глаза в пол.
   – Зато я помню, как мама говорила… еще когда была здоровой… дескать, свою любознательность я унаследовал от тебя.
   – Ты тогда был маленький. Все дети любознательны.
   – Ты на ребенка что-то не похож. И вообще, по-моему, всю жизнь нами движет в первую очередь любопытство. Скажешь, не так? Ты всегда всем интересовался…
   В наступившей тишине подвальной мастерской слышалось лишь тиканье, с которым хвост пластикового кота на стене отщелкивал секунды.
   Не выпрямляя спину, согнутую над верстаком, Бен скосил свои темные глаза на внука.
   – Да, в этом мире есть вещи, которые заслуживают внимания, – произнес он негромким загадочным тоном. – Они кажутся странными, лишенными смысла. И вот почему я воспитывал тебя моим собственным методом: чтобы ты смог подготовиться.
   Меж лопаток Алекса поползла дрожь. Непривычно рассудительный тон деда – словно приоткрывшаяся дверная щель. Своего рода портал, за которым пряталось нечто иное, не имевшее ничего общего с простодушным удивлением, которое обычно заполняло собой жизнь Бена. Полная противоположность его беспечности – и эта изнаночная сторона открывалась Алексу лишь во время тренировочных занятий.
   Он прекрасно знал: несмотря на всю свою возню в мастерской, дед никогда ничего путного не добивался. Точнее говоря, ничего путного в традиционном смысле. Скажем, он ни разу не сколотил скворечник, не починил дверь или хотя бы не спаял абстрактную скульптуру из кусков жести, чтобы ее можно было с гордостью выставить на лужайке перед домом.
   – Ладно, что за экстракт ты собираешься извлекать?
   Губы старика тронула таинственная улыбка:
   – Кто знает, Александр, кто знает…
   – По-моему, раз ты пытаешься это сделаешь, то должен сам знать.
   – Пытаться и знать – разные вещи, – пробормотал Бен. Он кинул взгляд через плечо и сменил тему. – Итак, что именно ты хотел бы получить на свой день рождения?
   – Как насчет нового стартера для моего джипа? – Алекс брезгливо поморщился. – Далеко не все старые вещи так уж замечательны. Женщинам не очень-то нравятся парни, у которых машина заводится через раз. Нет, они уходят к тем, у кого есть настоящая тачка.
   – М-м, – отозвался старик, кивая сам себе.
   Алекс сообразил, что секунду назад, сам того не подозревая, затронул тему, которой избегал с момента появления в мастерской деда. Он напрочь забыл, что обещал перезвонить Бетани. Вернее, подсознательно от этого увиливал.
   – Да и вообще, – сказал он, наваливаясь локтем на стол, – она не в моем вкусе.
   – Хочешь сказать, что она считает тебя… слишком странным? – хмыкнул старик, улыбаясь собственной шутке.
   Алекс хмуро взглянул на него.
   – Да нет же. Я к тому, что ей больше нравится ходить по ночным клубам и пить коктейли, чем делать что-то стоящее. Она вообще собиралась меня сегодня напоить, представляешь? А по-моему, одних развлечений для настоящей жизни недостаточно. Должно быть что-то еще.
   – Например? – негромко спросил Бен.
   – Да не знаю я… – вздохнул Алекс, устав от этой темы. Он соскользнул с табуретки. – Пожалуй, мне пора.
   – Опаздываешь на свидание с новым предметом увлечения?
   – Ага, с хозяином автомобильной свалки, чтобы подыскать стартер, который все-таки работает.
   А ведь правда: если ему когда-либо повезет вновь встретиться с той девушкой и если его «чероки» заведется, он мог бы съездить с ней за город. Там среди холмов есть такие замечательные места…
   Алекс в который раз задумался о ней, о том, как она ходила по «Риджент-центру» – как в родной стихии среди фешенебельных бутиков, – и отмахнулся от этой мечты. Зачем строить воздушные замки?
   – Алекс, тебе следовало бы купить новую машину. Они работают гораздо лучше.
   – Скажи это моему банковскому счету. Художественный салон вот уже второй месяц не может продать ни одну из моих работ.
   – Тебе нужны деньги? Я мог бы помочь… раз ты сегодня именинник.
   Алекс кисло поморщился.
   – Дед, ты хоть представляешь, сколько стоит новая тачка? На жизнь мне хватает, но и только…
   Впрочем, то же самое можно было сказать и про Бена.
   Старик почесал впалую щеку.
   – Ну, мне просто казалось, что уж на новую машину у тебя вполне должно хватить.
   Алекс нахмурился:
   – Ты о чем?
   – Сегодня тебе исполнилось двадцать семь.
   – И что?
   Бен задумчиво опустил голову.
   – Так ведь семерка появилась.
   – Какая такая семерка?
   – Цифра. Двадцать… семь…
   – Я что-то не догоняю.
   Бен рассеянно прищурился, углубившись в закоулки своих мыслей.
   – Да я и сам пробовал с этим разобраться, но что-то не получилось. Семерка – единственная моя подсказка, от которой приходится отплясывать.
   Алекс раздраженно фыркнул, досадуя на привычку Бена проваливаться в «кроличьи норы». Тоже мне, Алиса в Стране чудес!
   – Ты же знаешь, я терпеть не могу загадки. Если у тебя есть что сказать, выкладывай напрямую.
   – Семерка. – Бен оторвал взгляд от жестяного «экстрактора». – Твоей матери было двадцать семь, когда она с этим столкнулась. Настал твой черед.
   По коже Алекса побежали мурашки. С безумием – вот с чем столкнулась мать в возрасте двадцати семи лет. В знакомой до мелочей подвальной мастерской на него вдруг навалилась клаустрофобия.
   – Дед, хватит валять дурака. Ты о чем говоришь?
   Бен оторвался от работы и всем телом повернулся к внуку. Взгляд старика был неприятно жестким, пытливым.
   – Есть одна вещь, которую я должен тебе передать в твой двадцать седьмой день рождения. В свое время точно так же ее получила и твоя мать. Вернее сказать… – Он расстроенно покачал головой. – Бедная девочка. Господи, благослови ее измученную душу…
   Алекс выпрямился. Не хватало еще играть в загадки с собственным дедом.
   – Так. Что происходит?
   Бен сполз со стула. Замер на мгновение, потом вытянул костлявую руку и похлопал Александра по плечу.
   – Как я и сказал, в твой двадцать седьмой день рождения ты должен получить от меня одну вещь.
   – И что это такое?
   Бен запустил пятерню в седую, сильно поредевшую шевелюру.
   – Ну… – промямлил он, неопределенно крутя свободной рукой в воздухе, – лучше взглянуть. Да. Пришло время тебе увидеть это своими глазами.

5

   Алекс не отрываясь следил за дедом, пока тот шаркал по захламленной мастерской, прокладывая себе путь среди картонных коробок. У дальней стены Бен сдвинул в сторону грабли, мотыги, лопаты и прочее. Инструменты повалились на пол, и старик, ворча себе под нос, принялся ногой расшвыривать садовый инвентарь, пока не освободил место, после чего, к вящему изумлению внука, принялся разбирать стену.
   – Ты что затеял, дед?!
   Держа на весу охапку кирпичей, Бен бросил взгляд через плечо.
   – Да вот, припрятал понадежнее на случай пожара…
   Разумная мысль. Удивительно, что дед до сих пор не спалил дом, – ведь в своей мастерской он постоянно возился со спичками, газовыми горелками и паяльными лампами.
   Пока старик укладывал кирпичи на пол, Алекс обернулся к верстаку. Так и есть: дед забыл вернуть паяльник на подставку. Алекс успел схватить его, когда на столешнице уже появилась очередная подпалина. Положив раскаленный инструмент на металлический держатель, он послюнил палец и пригасил курившееся дымом пятно.
   – Дед, ты опять чуть не поджег свое рабочее место. Я тебе сто раз говорил: надо быть повнимательней. – Алекс постучал костяшками пальцев по огнетушителю, который висел на кирпичной стене. По глухому звуку было не понять, пустой он или полный. Алекс перевернул инспекционную бирку и прищурился, силясь отыскать дату последней проверки. Вообще ничего не написано. – Слушай, он хотя бы заправлен? Еще не протух?
   – Да-да, нормально все… – буркнул Бен.
   Когда Алекс вновь повернулся к деду, тот уже стоял рядом, протягивая внушительный конверт из желтой, так называемой манильской, бумаги. Под цементной пылью явственно проглядывали следы древних потеков.
   – На, держи. Это я должен передать тебе в твой двадцать седьмой день рождения.
   Алекс с подозрением пригляделся к загадочному конверту.
   – И как давно он у тебя хранится?
   – Почти девятнадцать лет.
   Алекс нахмурился.
   – Все это время ты держал его здесь, в подвале?
   Старик кивнул.
   – Как бы в сейфе, вплоть до момента, когда можно будет отдать его тебе. Мне не хотелось, чтобы ты вырос, неся на себе груз этого знания. Подобные вещи, объявленные не вовремя, способны изменить все течение жизни молодого человека. В худшую сторону.
   Алекс упер руки в бока.
   – Дед, почему ты всегда так странно поступаешь? А если бы ты умер? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Вот что случилось бы, если б ты умер и твой дом оказался в чужих руках, а?
   – По завещанию дом отходит тебе.
   – Это мне известно, но ведь я мог бы его продать. И никогда бы не узнал, что ты здесь запрятал.
   Дед подался ближе.
   – Ничего страшного; в завещании об этом все написано.
   – Что именно?
   – Ну, там сказано, где конверт лежит и что он твой… но лишь после двадцать седьмого дня рождения. – Бен загадочно улыбнулся. – Любопытная штука эти завещания. В них можно много чего написать.
   С этими словами старик решительно сунул конверт ему в руку. Дед всегда был склонен к чудачествам, но на сей раз превзошел самого себя. Кто вообще хранит документы в кирпичных стенах собственного подвала? И с какой стати?
   Алексу вдруг стало не по себе. В глубине души росло неясное беспокойство.
   – Давай-ка, – сказал дед, прошаркал обратно к верстаку и бесцеремонно сгреб в сторону хлам, расчищая место. – Клади вот сюда, под лампу.
   Клапан конверта был когда-то разорван, причем явно без малейшей попытки скрыть следы. Дед есть дед: наверняка уже давно вскрыл пакет, чтобы изучить содержимое. Алекс отметил про себя, что на лицевой стороне конверта аккуратно написано имя отца. Заглянув внутрь, он вытащил стопку листов, скрепленных в левом верхнем углу. Верхний лист представлял собой нечто вроде сопроводительного письма и был напечатан на фирменном бланке с выцветшим синим логотипом юридической конторы «Ланкастер, Бакман и Фентон» из Бостона.