Страница:
Однако ни в Китае, ни в Афганистане, ни в Турции, ни в Японии европейцы долгое время не имели никакого успеха, во всяком случае, в этот инерционный период, характерный для Европы XVIII и даже XIX вв.
Но и в этом плане Европа инерционной фазы – не исключение. Территориальное расширение, создание грандиозных империй, обширных колоний характерно для всех этносов, сумевших дожить до фазы цивилизации. Ведь фаза надлома – возрастная болезнь этноса, катаклизм, который надо уметь пережить, что удается не всегда и не всем. Например, арабо-мусульманскому суперэтносу это не удалось. Но если этнос во время катаклизма не распался и сохранил здоровое ядро, он продолжает жить и развиваться более удачно, чем во время пассионарного перегрева и раскола поля. Тогда все мешали друг другу, а теперь выполняют свой долг перед родиной и властью. Трудолюбивые ремесленники, бережливые солдаты, исполнительные чиновники, храбрые мушкетеры, имея твердую власть, составляют устойчивую систему, осуществляющую такие планы, какие в эпоху «расцвета» казались мечтами. В инерционной фазе не мечтают, а приводят в исполнение планы – продуманные и взвешенные. Поэтому эта фаза кажется прогрессивной и вечной. Именно в этой фазе римляне назвали свою столицу «Вечный город», а французы, немцы, англичане были уверены, что вступили на путь бесконечного прогресса, ведущего в вечность. А куда же еще? Лишь социальное развитие идет по спирали, а этническое – дискретно, то есть имеет начала и концы.
Поэтому, чтобы подтвердить, что Европа – не исключение, перенесемся с западной окраины Евразийского континента на восточную и посмотрим, что там происходило в инерционной фазе, наступившей на сто лет раньше, чем в Европе.
В сердце Азии
Расцвет начинает меркнуть
Покорение природы
Расправа с индейцами
Но и в этом плане Европа инерционной фазы – не исключение. Территориальное расширение, создание грандиозных империй, обширных колоний характерно для всех этносов, сумевших дожить до фазы цивилизации. Ведь фаза надлома – возрастная болезнь этноса, катаклизм, который надо уметь пережить, что удается не всегда и не всем. Например, арабо-мусульманскому суперэтносу это не удалось. Но если этнос во время катаклизма не распался и сохранил здоровое ядро, он продолжает жить и развиваться более удачно, чем во время пассионарного перегрева и раскола поля. Тогда все мешали друг другу, а теперь выполняют свой долг перед родиной и властью. Трудолюбивые ремесленники, бережливые солдаты, исполнительные чиновники, храбрые мушкетеры, имея твердую власть, составляют устойчивую систему, осуществляющую такие планы, какие в эпоху «расцвета» казались мечтами. В инерционной фазе не мечтают, а приводят в исполнение планы – продуманные и взвешенные. Поэтому эта фаза кажется прогрессивной и вечной. Именно в этой фазе римляне назвали свою столицу «Вечный город», а французы, немцы, англичане были уверены, что вступили на путь бесконечного прогресса, ведущего в вечность. А куда же еще? Лишь социальное развитие идет по спирали, а этническое – дискретно, то есть имеет начала и концы.
Поэтому, чтобы подтвердить, что Европа – не исключение, перенесемся с западной окраины Евразийского континента на восточную и посмотрим, что там происходило в инерционной фазе, наступившей на сто лет раньше, чем в Европе.
В сердце Азии
Монотонный ландшафт Арало-Каспийской равнины на востоке пересечен цепью горных кряжей: Алтаем, Тарбагатаем, Сауром и, наконец, Западным Тянь-Шанем. Склоны этих гор – одно из красивейших мест Земли, и не удивительно, что обитатели Алтая мало похожи по культуре, быту и историческим судьбам на жителей степи: гузов, канглов, карлуков и даже куманов.
По отношению к степным соседям Алтай – крепость, «Крутой скат» (Эргене кун), где при любых переменах вокруг можно отсидеться, не сдаваясь противнику. Пищи там достаточно. Для скота есть прекрасные пастбища – северные склоны речных долин, опаленные южным солнцем, а для охоты – южные склоны, поросшие густым лесом, по которым солнечные лучи только скользят, не иссушая почву и не сжигая растения. В чистых речках много рыбы, на опушках леса – птицы. Короче говоря, Алтай – самое благоприятное место для сохранения культуры, даже зародившейся в совсем других местах; потому так богата и разнообразна археология Алтая. И не случайно, что именно на Алтае началась добыча и обработка железа, ранее получаемого хуннами из Тибета и Китая.
Инерционная фаза в Великой степи продолжалась 200 лет (546–747) и закончилась трагически: этнос-создатель исчез, оставив потомкам только статуи, надписи и имя. А может быть, это не так уж мало?.
Вихрь времени ломал дубы – империи и клены – царства, но степную траву он только пригибал к земле, и она вставала неповрежденной. Жужани, разросшаяся банда степных разбойников, с 360 г. терроризировали всех соседей и после удачных внезапных набегов укрывались на склонах Хэнтэя, или Монгольского Алтая. Захваченные в плен, они находили способ убежать. В 411 г. жужани покорили саянских динлинов,вернее – остатки их, и Баргу; в 424 г. разгромили столицу империи Тоба-Вэй; в 4бО г. взяли крепость Гаочан (в Турфанской впадине), а в 470 г. разграбили Хотан. Жужани были проклятием кочевой Азии и всех соседних государств. Но и этому осколку эпохи надлома должен был наступить конец.
Во время жестокой эпохи надлома, перемоловшей все племена в муку, военные отряды часто комплектовались из представителей разных этносов: хуннов, сяньбийцев, тангутов и прочих. Во главе такого небольшого отряда (500 семейств) стоял некий сяньбиец Ашина, служивший хунтам Хэси в 439 г. После завоевания страны табгачами Ашина увел свой отряд вместе с семьями воинов через Гоби на север, поселился на склонах Алтая и «стал добывать железо для жужаней». Это были предки этноса «тюрк».Этноним не надо путать с современным значением этого слова – лингвистическим. В XIX в. их называли «ту-кю» по-китайски и «тюр-кют» – по-монгольски.
В конце IV в., когда повышенное увлажнение снова покрыло землю травой, на северо-запад Великой степи перекочевали теле,ранее жившие на окраине державы Хунну. Теле изобрели телеги на высоких колесах, весьма облегчившие им кочевание по степи. Они были храбры, вольнолюбивы и не склонны к организованности. Формой их общественного строя была конфедерация 12 племен, из которых ныне известны якуты, теленгиты и уйгуры. Этноним их сохранился на Алтае в форме «телеут».
В 488 г. телеуты уничтожили хуннское царство в Семиречье – Юебань, распавшееся на 4 племени. Телеуты воевали в Средней Азии с эфталитами,а в Восточной – с жужанями... и крайне неудачно. Наконец, в 545 г. телеутов покорил глава тюркютов Бумын-каган, и с тех пор «тюркюты геройствовали их силами в пустынях севера». К тюркютам примкнули и остатки хазар, болгары-утургуры (на Северном Кавказе), кидани (в Маньчжурии) и согдийцы, а жужани, эфталиты и огоры были побеждены. Так создался Великий Тюркютский каганат.
Чтобы держать в покорности такую огромную страну, надо было создать жесткую социальную систему. Тюркюты ее создали и назвали «эль».
В центре этой социально-политической системы была «орда» – ставка хана с воинами, их женами, детьми и слугами. Вельможи имели каждый свою орду с офицерами и солдатами. Все вместе они составляли этнос «кара будун», или «тюрк беглер будун» – тюркские беги и народ; почти как в Риме: «сенат и народ римский».
Термин «орда» совпадает по смыслу и звучанию с латинским «ordo» – орден, то есть упорядоченное войско с правым (восточным) и левым (западным) крылами. Восточные назывались «тёлес», а западные – «тардуш». Это, все вместе, было ядро державы, заставлявшее «головы склониться и колени согнуться». А кормили этот народ-войско огузы – покоренные племена, служившие орде и хану из страха, а отнюдь не по искренней симпатии. Восстания племен то и дело возникали в тюркском эле, но жестоко подавлялись, пока одно из них не оказалось удачным. Тогда тюркютов не стало.
И вот что интересно. Вместе с усложнением социальной структуры идет снижение эстетического уровня. Искусство тюркютов – надгробные статуи хотя и эффектны, но и по выдумке, и по исполнению несравнимы с хуннскими предметами «звериного стиля». Тюркютское искусство уступает даже куманскому, то есть половецкому, сохранившемуся в европейской части Великой степи. Но это не вызывает удивления: тюркюты все время воевали, а это не способствует совершенствованию культуры. Зато оружие, конская сбруя и юрты – все то, что практически необходимо в быту, выполнялось на исключительно высоком уровне. Но ведь такое соотношение характерно для инерционной фазы любого этногенеза.
По сути дела, каганат стал колониальной империей, как Рим в эпоху Принципата, когда были завоеваны Прирейнская Германия, Норик, Британия, Иллирия, Дакия, Каппадокия и Мавритания, или как Англия и Франция в XVIII–XIX вв. Каганат был не только обширнее, но и экономически сильнее Хунну, ибо он взял контроль над «дорогой шелка» – караванным путем, по которому китайский шелк тек в Европу в обмен на европейское золото, пристававшее к липким рукам согдийских купцов-посредников.
Шелк тюркюты получали из раздробленного Китая, где два царства, Бэй-Чжоу и Бэй-Ци, охотно платили за военную помощь и даже за нейтралитет. Тюркютский хан говорил: «Только бы на юге два мальчика были покорны нам; тогда не нужно бояться бедности» (два мальчика – Чжоу и Ци).
В VI в. шелк был валютой и ценился в Византии наравне с золотом и драгоценными камнями. За шелк Византия получала и союзников, пусть подкупленных, и наемников, и рабов, и любые товары. Она соглашалась оплатить любое количество шелка, но торговый путь шел через Иран, который тоже жил за счет таможенных пошлин с караванов и потому вынужден был их пропускать, но строго ограничивал, ибо при получении лишнего шелка Византия наращивала военный потенциал, направленный против Ирана.
Обостренная экономическая коллизия повела к войнам каганата с Ираном. Тюркюты, в отличие от хуннов и гуннов, использовали изобилие высококачественного железа и создали латную конницу, не уступавшую персидской. Но победы они не достигли. Войны повели к истощению сил не столько социальной системы каганата, сколько самого тюркютского этноса, ибо от торговли шелком выигрывали и богатели согдийские купцы и тюркские ханы, а не народ. Но пока не сказал своего слова обновленный Китай, положение и расстановка сил были стабильны. Они изменились в начале VII в., когда снова в историю вмешалась природа и произошел раскол каганата на Восточный и Западный – два разных государства и этноса, у которых общей была только династия – Ашина.
Восточный каганат был расположен в Монголии, где летнее увлажнение стимулировало круглогодичное кочевание, при котором пастухи постоянно общаются друг с другом. Навыки общения и угроза сплачивали народ вокруг орды и хана, и держава была монолитна.
Западный каганат находился в предгорьях Тарбагатая, Саура и Тянь-Шаня. Увлажнение там зимнее, и надо запасать сено для скота. Поэтому летом скот и молодежь уходили на джейляу – горные пастбища, а пожилые работали около зимовий. Встречи были редки, и навыков общения не возникло. Поэтому вместо эля там сложилась племенная конфедерация. Десять племенных вождей получили в виде символа по стреле, почему этот этнос называли «десятистрельные тюрки». Ханы Ашина вскоре потеряли значение и престиж, ибо их собственная тюркютская дружина была малочисленна и вся политика определялась вождями племен. Китай был далек, Иран – слаб, караванный путь обогащал тюркскую знать, которая могла воевать друг с другом, что и ослабило Западный каганат настолько, что войска династии Тан, находящейся в фазе подъема, его легко завоевали в 757 г.
Можно привести наряду с «Вечным элем» и другие примеры инерционных фаз: эпох торжества здорового обывательского цинизма. Такая формулировка, хотя и может показаться на первый взгляд достаточно экстремальной, на самом деле содержит в себе лишь констатацию факта.
По отношению к степным соседям Алтай – крепость, «Крутой скат» (Эргене кун), где при любых переменах вокруг можно отсидеться, не сдаваясь противнику. Пищи там достаточно. Для скота есть прекрасные пастбища – северные склоны речных долин, опаленные южным солнцем, а для охоты – южные склоны, поросшие густым лесом, по которым солнечные лучи только скользят, не иссушая почву и не сжигая растения. В чистых речках много рыбы, на опушках леса – птицы. Короче говоря, Алтай – самое благоприятное место для сохранения культуры, даже зародившейся в совсем других местах; потому так богата и разнообразна археология Алтая. И не случайно, что именно на Алтае началась добыча и обработка железа, ранее получаемого хуннами из Тибета и Китая.
Инерционная фаза в Великой степи продолжалась 200 лет (546–747) и закончилась трагически: этнос-создатель исчез, оставив потомкам только статуи, надписи и имя. А может быть, это не так уж мало?.
Вихрь времени ломал дубы – империи и клены – царства, но степную траву он только пригибал к земле, и она вставала неповрежденной. Жужани, разросшаяся банда степных разбойников, с 360 г. терроризировали всех соседей и после удачных внезапных набегов укрывались на склонах Хэнтэя, или Монгольского Алтая. Захваченные в плен, они находили способ убежать. В 411 г. жужани покорили саянских динлинов,вернее – остатки их, и Баргу; в 424 г. разгромили столицу империи Тоба-Вэй; в 4бО г. взяли крепость Гаочан (в Турфанской впадине), а в 470 г. разграбили Хотан. Жужани были проклятием кочевой Азии и всех соседних государств. Но и этому осколку эпохи надлома должен был наступить конец.
Во время жестокой эпохи надлома, перемоловшей все племена в муку, военные отряды часто комплектовались из представителей разных этносов: хуннов, сяньбийцев, тангутов и прочих. Во главе такого небольшого отряда (500 семейств) стоял некий сяньбиец Ашина, служивший хунтам Хэси в 439 г. После завоевания страны табгачами Ашина увел свой отряд вместе с семьями воинов через Гоби на север, поселился на склонах Алтая и «стал добывать железо для жужаней». Это были предки этноса «тюрк».Этноним не надо путать с современным значением этого слова – лингвистическим. В XIX в. их называли «ту-кю» по-китайски и «тюр-кют» – по-монгольски.
В конце IV в., когда повышенное увлажнение снова покрыло землю травой, на северо-запад Великой степи перекочевали теле,ранее жившие на окраине державы Хунну. Теле изобрели телеги на высоких колесах, весьма облегчившие им кочевание по степи. Они были храбры, вольнолюбивы и не склонны к организованности. Формой их общественного строя была конфедерация 12 племен, из которых ныне известны якуты, теленгиты и уйгуры. Этноним их сохранился на Алтае в форме «телеут».
В 488 г. телеуты уничтожили хуннское царство в Семиречье – Юебань, распавшееся на 4 племени. Телеуты воевали в Средней Азии с эфталитами,а в Восточной – с жужанями... и крайне неудачно. Наконец, в 545 г. телеутов покорил глава тюркютов Бумын-каган, и с тех пор «тюркюты геройствовали их силами в пустынях севера». К тюркютам примкнули и остатки хазар, болгары-утургуры (на Северном Кавказе), кидани (в Маньчжурии) и согдийцы, а жужани, эфталиты и огоры были побеждены. Так создался Великий Тюркютский каганат.
Чтобы держать в покорности такую огромную страну, надо было создать жесткую социальную систему. Тюркюты ее создали и назвали «эль».
В центре этой социально-политической системы была «орда» – ставка хана с воинами, их женами, детьми и слугами. Вельможи имели каждый свою орду с офицерами и солдатами. Все вместе они составляли этнос «кара будун», или «тюрк беглер будун» – тюркские беги и народ; почти как в Риме: «сенат и народ римский».
Термин «орда» совпадает по смыслу и звучанию с латинским «ordo» – орден, то есть упорядоченное войско с правым (восточным) и левым (западным) крылами. Восточные назывались «тёлес», а западные – «тардуш». Это, все вместе, было ядро державы, заставлявшее «головы склониться и колени согнуться». А кормили этот народ-войско огузы – покоренные племена, служившие орде и хану из страха, а отнюдь не по искренней симпатии. Восстания племен то и дело возникали в тюркском эле, но жестоко подавлялись, пока одно из них не оказалось удачным. Тогда тюркютов не стало.
И вот что интересно. Вместе с усложнением социальной структуры идет снижение эстетического уровня. Искусство тюркютов – надгробные статуи хотя и эффектны, но и по выдумке, и по исполнению несравнимы с хуннскими предметами «звериного стиля». Тюркютское искусство уступает даже куманскому, то есть половецкому, сохранившемуся в европейской части Великой степи. Но это не вызывает удивления: тюркюты все время воевали, а это не способствует совершенствованию культуры. Зато оружие, конская сбруя и юрты – все то, что практически необходимо в быту, выполнялось на исключительно высоком уровне. Но ведь такое соотношение характерно для инерционной фазы любого этногенеза.
По сути дела, каганат стал колониальной империей, как Рим в эпоху Принципата, когда были завоеваны Прирейнская Германия, Норик, Британия, Иллирия, Дакия, Каппадокия и Мавритания, или как Англия и Франция в XVIII–XIX вв. Каганат был не только обширнее, но и экономически сильнее Хунну, ибо он взял контроль над «дорогой шелка» – караванным путем, по которому китайский шелк тек в Европу в обмен на европейское золото, пристававшее к липким рукам согдийских купцов-посредников.
Шелк тюркюты получали из раздробленного Китая, где два царства, Бэй-Чжоу и Бэй-Ци, охотно платили за военную помощь и даже за нейтралитет. Тюркютский хан говорил: «Только бы на юге два мальчика были покорны нам; тогда не нужно бояться бедности» (два мальчика – Чжоу и Ци).
В VI в. шелк был валютой и ценился в Византии наравне с золотом и драгоценными камнями. За шелк Византия получала и союзников, пусть подкупленных, и наемников, и рабов, и любые товары. Она соглашалась оплатить любое количество шелка, но торговый путь шел через Иран, который тоже жил за счет таможенных пошлин с караванов и потому вынужден был их пропускать, но строго ограничивал, ибо при получении лишнего шелка Византия наращивала военный потенциал, направленный против Ирана.
Обостренная экономическая коллизия повела к войнам каганата с Ираном. Тюркюты, в отличие от хуннов и гуннов, использовали изобилие высококачественного железа и создали латную конницу, не уступавшую персидской. Но победы они не достигли. Войны повели к истощению сил не столько социальной системы каганата, сколько самого тюркютского этноса, ибо от торговли шелком выигрывали и богатели согдийские купцы и тюркские ханы, а не народ. Но пока не сказал своего слова обновленный Китай, положение и расстановка сил были стабильны. Они изменились в начале VII в., когда снова в историю вмешалась природа и произошел раскол каганата на Восточный и Западный – два разных государства и этноса, у которых общей была только династия – Ашина.
Восточный каганат был расположен в Монголии, где летнее увлажнение стимулировало круглогодичное кочевание, при котором пастухи постоянно общаются друг с другом. Навыки общения и угроза сплачивали народ вокруг орды и хана, и держава была монолитна.
Западный каганат находился в предгорьях Тарбагатая, Саура и Тянь-Шаня. Увлажнение там зимнее, и надо запасать сено для скота. Поэтому летом скот и молодежь уходили на джейляу – горные пастбища, а пожилые работали около зимовий. Встречи были редки, и навыков общения не возникло. Поэтому вместо эля там сложилась племенная конфедерация. Десять племенных вождей получили в виде символа по стреле, почему этот этнос называли «десятистрельные тюрки». Ханы Ашина вскоре потеряли значение и престиж, ибо их собственная тюркютская дружина была малочисленна и вся политика определялась вождями племен. Китай был далек, Иран – слаб, караванный путь обогащал тюркскую знать, которая могла воевать друг с другом, что и ослабило Западный каганат настолько, что войска династии Тан, находящейся в фазе подъема, его легко завоевали в 757 г.
Можно привести наряду с «Вечным элем» и другие примеры инерционных фаз: эпох торжества здорового обывательского цинизма. Такая формулировка, хотя и может показаться на первый взгляд достаточно экстремальной, на самом деле содержит в себе лишь констатацию факта.
Расцвет начинает меркнуть
Здоровый «обывательский» цинизм следует за мятежной эпохой неизбежно. В Европе он нашел словесное воплощение в тезисе Quius regio, eius religio («Чья власть, того и вера»), когда католики и протестанты перестали различать друг друга – высшее проявление равнодушия. В Византии такая же усталость наступила в середине IX в.
Последней трагедией пассионарного надлома, подорвавшей силы византийского этноса, было иконоборчество. Мы уже упоминали об идеологической программе и этническом наполнении этого явления: малоазиаты схватились с греками. Борьба тянулась с 718 по 842 г. Она унесла много жизней, причем погибли те люди, которые могли противостоять врагам Византии. В результате болгары захватили Фракию, арабы – Сицилию и Крит, франки – Истрию. А уж о культурно-религиозном влиянии на страны Запада можно было полностью забыть.
Но как только избыток пассионариев исчез из системы и миновала эпоха последствий пассионарного надлома – пассионарная депрессия, начался восстановительный период, связанный с пассионарным оптимумом. Это значит, что пассионариев в Византии было столько, сколько надо. Уже при Михаиле III (842–867) начались победы над арабами и болгарами. Последних даже удалось крестить. Последующая Македонская династия восстановила границы Византии по Евфрату и Дунаю, добилась крещения киевских каганов, подняла экономику и культуру Константинополя и вознесла его славу над всем миром. Но самой главной ее заслугой следует считать то, что в это время византийству удалось инкорпорировать множество славян и малоазиатов, хотя и не всех. Византийский этнос стал менее мозаичным, то есть более монолитным.
И это явление связано с пассионарностью, вернее, со спадом пассионарного напряжения системы. Огромный и богатый Константинополь своими соблазнами притягивал и втягивал в себя самых разных людей, искавших «карьеры и фортуны». Даже императорская фамилия и ее фавориты были в IX–X вв. не греческого, а армянского происхождения. Так можно ли вообще говорить о существовании византийского этноса? Согласно нашим дефинициям, можно и нужно. Понятие «византийство» (хотя в X в. его так не называли) существовало как стереотип поведения, устойчивость которого обеспечивалась социальными и идеологическими формами: властью базилевса над телами и православного патриарха над душами. И все варяги, армяне и половцы, попадавшие в столицу империи, легко входили в устоявшийся ритм городской жизни и, говоря языком этнографии, инкорпорировались местным населением. Так, несмотря на текучесть и постоянную смену населения, культурная традиция Византии сохранялась. Наличие большого пассионарного центра цементировало периферийные области – Малую Азию и Балканский полуостров. Благодаря постоянному обмену населения связь между столицей и фемами, как правило, не нарушалась. А империя, защищенная храбрыми славянскими солдатами и способными армянскими офицерами, богатела, жирела и... опускалась.
В культуре ислама цивилизация – это эпоха Тимуридов, Сефевидов и Великих Моголов; в Китае – время династии Юань и Мин. Для древнего переднеазиатского Востока роль умиротворителя принял на себя царь города Аншана Кир, и Ахеменидская империя была фазой цивилизации, то есть угасания страстей и накопления материальных благ.
Как видно из краткого, далеко не полного перечня, ЯВЛЕНИЕ «ЦИВИЛИЗАЦИИ» В УКАЗАННОМ СМЫСЛЕ СВОЙСТВЕННО ВСЕМ НАРОДАМ, НЕ ПОГИБШИМ ДО ДОСТИЖЕНИЯ ЭТОГО ВОЗРАСТА.
Казалось бы, описанная система должна быть предельно устойчивой, но исторический опыт показывает как раз обратное. Именно «цивилизованное» царство Навуходоносора пророк Даниил уподобил металлическому колоссу на глиняных ногах, и этот образ сделался классическим. Все перечисленные выше «цивилизованные» империи пали с потрясающей легкостью под ударами малочисленных и «отсталых» врагов. Для каждого отдельного случая можно подыскать локальные причины, но, очевидно, есть и что-то общее, лежащее не на поверхности явления, а в причинной глубине. Разберемся.
Последней трагедией пассионарного надлома, подорвавшей силы византийского этноса, было иконоборчество. Мы уже упоминали об идеологической программе и этническом наполнении этого явления: малоазиаты схватились с греками. Борьба тянулась с 718 по 842 г. Она унесла много жизней, причем погибли те люди, которые могли противостоять врагам Византии. В результате болгары захватили Фракию, арабы – Сицилию и Крит, франки – Истрию. А уж о культурно-религиозном влиянии на страны Запада можно было полностью забыть.
Но как только избыток пассионариев исчез из системы и миновала эпоха последствий пассионарного надлома – пассионарная депрессия, начался восстановительный период, связанный с пассионарным оптимумом. Это значит, что пассионариев в Византии было столько, сколько надо. Уже при Михаиле III (842–867) начались победы над арабами и болгарами. Последних даже удалось крестить. Последующая Македонская династия восстановила границы Византии по Евфрату и Дунаю, добилась крещения киевских каганов, подняла экономику и культуру Константинополя и вознесла его славу над всем миром. Но самой главной ее заслугой следует считать то, что в это время византийству удалось инкорпорировать множество славян и малоазиатов, хотя и не всех. Византийский этнос стал менее мозаичным, то есть более монолитным.
И это явление связано с пассионарностью, вернее, со спадом пассионарного напряжения системы. Огромный и богатый Константинополь своими соблазнами притягивал и втягивал в себя самых разных людей, искавших «карьеры и фортуны». Даже императорская фамилия и ее фавориты были в IX–X вв. не греческого, а армянского происхождения. Так можно ли вообще говорить о существовании византийского этноса? Согласно нашим дефинициям, можно и нужно. Понятие «византийство» (хотя в X в. его так не называли) существовало как стереотип поведения, устойчивость которого обеспечивалась социальными и идеологическими формами: властью базилевса над телами и православного патриарха над душами. И все варяги, армяне и половцы, попадавшие в столицу империи, легко входили в устоявшийся ритм городской жизни и, говоря языком этнографии, инкорпорировались местным населением. Так, несмотря на текучесть и постоянную смену населения, культурная традиция Византии сохранялась. Наличие большого пассионарного центра цементировало периферийные области – Малую Азию и Балканский полуостров. Благодаря постоянному обмену населения связь между столицей и фемами, как правило, не нарушалась. А империя, защищенная храбрыми славянскими солдатами и способными армянскими офицерами, богатела, жирела и... опускалась.
В культуре ислама цивилизация – это эпоха Тимуридов, Сефевидов и Великих Моголов; в Китае – время династии Юань и Мин. Для древнего переднеазиатского Востока роль умиротворителя принял на себя царь города Аншана Кир, и Ахеменидская империя была фазой цивилизации, то есть угасания страстей и накопления материальных благ.
Как видно из краткого, далеко не полного перечня, ЯВЛЕНИЕ «ЦИВИЛИЗАЦИИ» В УКАЗАННОМ СМЫСЛЕ СВОЙСТВЕННО ВСЕМ НАРОДАМ, НЕ ПОГИБШИМ ДО ДОСТИЖЕНИЯ ЭТОГО ВОЗРАСТА.
Казалось бы, описанная система должна быть предельно устойчивой, но исторический опыт показывает как раз обратное. Именно «цивилизованное» царство Навуходоносора пророк Даниил уподобил металлическому колоссу на глиняных ногах, и этот образ сделался классическим. Все перечисленные выше «цивилизованные» империи пали с потрясающей легкостью под ударами малочисленных и «отсталых» врагов. Для каждого отдельного случая можно подыскать локальные причины, но, очевидно, есть и что-то общее, лежащее не на поверхности явления, а в причинной глубине. Разберемся.
Покорение природы
Как бы ни свирепствовали пассионарии, но в отношении кормящей нас природы торжествующий обыватель – явление куда более губительное. В фазе подъема ландшафт старались приспособить к своим потребностям и сохранить для будущих поколений: природу организовывали. В акматической фазе, когда все убивали друг друга ради чести, славы, богатства, ненависти, злобы, мстительности и других страстей, природой заниматься было некогда. Но когда оказалось, что человекоубийство – дело рискованное, потому что можно получить сдачи и могут тебя самого убить, тогда силы большинства населения направились по линии наименьшего сопротивления – на беззащитную природу. Именно в это время в Европе сложилась теория прогресса, согласно которой природа имеет безграничные возможности, а наше дело – их использовать.
Было громко объявлено, что «человек – царь природы», и он стал брать с нее дань спокойно и планомерно. Особенно преуспели в этом наиболее энергичные европейцы, переехавшие на жительство в Америку. Американские колонисты стали обрабатывать холмы – тогда еще не песчаные, как теперь, а поросшие субтропическим, очень красивым лесом: холмы Виргинии, Каролины – вплоть до Миссисипи, до Луизианы. Эта местность теперь называется Диксиленд, а была она кусочком рая на земле. Климат там не очень жаркий, потому что холодное течение, которое отделяет Гольфстрим от Америки, смягчает зональное воздействие солнца. Ведь это очень южные места: Нью-Йорк там северный город, но какому городу у нас по широте он соответствует? – Батуми! А поскольку там такой жары, как в Батуми, нет, поэтому там росли великолепные леса, полные дичи. Там индейки водились дикими; потом их приручили и развели в Старом Свете. Там были олени. Там можно было жить небольшой легкой охотой, не испытывая боязни, что может возникнуть голод. Индейцы, которые там существовали и которые применились к местным условиям, разводили маис, который тоже вполне обеспечивал их существование. Но когда пришли туда европейцы, то они увидели, что на этих богатых землях, если свести лес, можно сажать хлопок. А хлопок, вы знаете, – это белое серебро, которое везли в Англию, там вырабатывали хлопчатобумажные ткани, которые развозили по всему миру. Это было легкое средство обогащения.
Для того чтобы разводить хлопковые плантации, потребовались рабочие. Рабочих сначала брали в Англии из числа бедных. Там против бедных действовали законы. Бедность считалась преступлением. Нормальный человек обеднеть не может: с чего он обеднеет, если у него участок земли, он всегда прокормится, а если у него нет, значит, он его пропил, и тогда – пожалуйста, на плантации. Были белые рабы, но это недолго продолжалось, потому что англичане были достаточно энергичными и предпочитали сами уезжать в Америку, чтобы их не увозили в кандалах. И тогда началась работорговля черными. Стали ловить несчастных негров, привозить их туда и заставлять работать до упаду.
Две теории в отношении использования рабов существовали в этих южных штатах Северной Америки. Одна, что купленного негра надо заставлять работать, чтобы он успел окупить затраченные на него средства, а потом пусть умирает. Другая концепция заключалась в том, что нужно создать негру лучшие условия существования, чтобы он жил, работал долго, пусть не так интенсивно, но количеством дней он покроет затраты на себя, а если у него еще окажутся и дети, то тем лучше. И так как дети негров ценились тем больше, чем они были светлее, то хозяин не жалел своих сил на то, чтобы сделать своих рабов более светлыми, а если ему не хватало своих сил, то он всем гостям, которых приглашал к себе на гасиенду, предлагал оказать ему такую услугу. Таким образом, американцы, выходит, обращали в рабство своих собственных детей.
Для природы результат был чрезвычайно плохой. Ж. Дорст в своей книге «До того, как умрет природа» приводит данные, что для того, чтобы смыть 10 кв. см гумуса в лесу, требуется 1500–1800 лет; при сложном земледелии совсем немного – несколько десятков лет; при монокультуре десять лет достаточно, чтобы оголить основные породы и превратить богатейшую местность в песчаные бесплодные дюны. И это проделали американские рабовладельцы с той страной, которой они овладели. Вот последствия миграции, которые до сих пор для Америки неисправимы. При всей своей технике американцы не могут вернуть того ландшафта, в который они приехали двести лет тому назад. Если в Южной Америке испанские конкистадоры, убивавшие большое количество индейцев, грабившие их храмы, переливавшие золотые и серебряные произведения искусства в слитки, чтобы отвезти в Испанию, действительно были людьми отнюдь не добрыми, то гораздо больше ущерба природе принесли их довольно гуманные потомки, которые устраивали хозяйства-гасиенды капиталистического типа на завоеванных землях. Правда, в испанских колониях этот процесс был несколько осложнен тем, что испанцы изменили биоценозы Латинской Америки. Они привезли туда коров, лошадей, дали индейцам железные орудия. Привезли ослов, развели мулов, и индейцы, не имевшие транспорта, получили возможность перевозить тяжелые грузы на вьючных животных. Испанцы привезли из Аравии кофе, устроили кофейные плантации, а коров развелось столько, что Венесуэла и Аргентина превратились в мировых поставщиков мяса.
Но для того чтобы развести кофейные плантации или потом каучуковые, потребовалось колоссальное уничтожение сельвы, а сельва и так сильно пострадала во время первоначального заселения ее индейцами. Страшная сельва, описание которой можно прочесть во многих книгах, тот тропический лес Амазонии или Юкатана, в котором нельзя жить из-за обилия вредных насекомых и невероятно тяжелого климата. Там ужасно плохо: жара с влажностью, змеи, пауки-птицееды, от укуса которых можно спастись, если только сразу руку отрезать, настолько они ядовиты, – ведь это тоже результат человеческой деятельности, только более древней. Вся эта страшная сельва выросла на переотложенных почвах, после того как индейцы, впервые пришедшие сюда, очевидно, с Североамериканского континента, ее заселяли, разоряя самым варварским способом – окоряли деревья, потом ждали, когда они подсохнут, и выжигали; сажали маис, два-три года собирали урожаи, потом, когда тропические ливни смывали гумус, уходили на следующий участок, а на месте первоначальной флоры, о которой мы даже не знаем, какая она была, вырастали эти грандиозные лопухи в виде современных тропических деревьев. Но среди них были каучуконосы. Для того чтобы собирать каучук, потребовались огромные силы и средства, потому что каучук нашел себе применение в автомобильной промышленности и в целом ряде других отраслей. Для того чтобы обеспечить безопасность этого сбора, истреблялись целые племена индейцев, которые и к этой тяжелой сельве приспособились. Убивали их, высасывали соки из каучуковых деревьев, строили себе на этом дворцы, оперные театры, там, в бассейне Амазонки. Денег плантаторам девать было некуда, до тех пор пока семена каучука не были привезены в Африку и он перестал быть их монополией. И на месте каучуковых плантаций оставалась еще худшая «зеленая пустыня».
Было громко объявлено, что «человек – царь природы», и он стал брать с нее дань спокойно и планомерно. Особенно преуспели в этом наиболее энергичные европейцы, переехавшие на жительство в Америку. Американские колонисты стали обрабатывать холмы – тогда еще не песчаные, как теперь, а поросшие субтропическим, очень красивым лесом: холмы Виргинии, Каролины – вплоть до Миссисипи, до Луизианы. Эта местность теперь называется Диксиленд, а была она кусочком рая на земле. Климат там не очень жаркий, потому что холодное течение, которое отделяет Гольфстрим от Америки, смягчает зональное воздействие солнца. Ведь это очень южные места: Нью-Йорк там северный город, но какому городу у нас по широте он соответствует? – Батуми! А поскольку там такой жары, как в Батуми, нет, поэтому там росли великолепные леса, полные дичи. Там индейки водились дикими; потом их приручили и развели в Старом Свете. Там были олени. Там можно было жить небольшой легкой охотой, не испытывая боязни, что может возникнуть голод. Индейцы, которые там существовали и которые применились к местным условиям, разводили маис, который тоже вполне обеспечивал их существование. Но когда пришли туда европейцы, то они увидели, что на этих богатых землях, если свести лес, можно сажать хлопок. А хлопок, вы знаете, – это белое серебро, которое везли в Англию, там вырабатывали хлопчатобумажные ткани, которые развозили по всему миру. Это было легкое средство обогащения.
Для того чтобы разводить хлопковые плантации, потребовались рабочие. Рабочих сначала брали в Англии из числа бедных. Там против бедных действовали законы. Бедность считалась преступлением. Нормальный человек обеднеть не может: с чего он обеднеет, если у него участок земли, он всегда прокормится, а если у него нет, значит, он его пропил, и тогда – пожалуйста, на плантации. Были белые рабы, но это недолго продолжалось, потому что англичане были достаточно энергичными и предпочитали сами уезжать в Америку, чтобы их не увозили в кандалах. И тогда началась работорговля черными. Стали ловить несчастных негров, привозить их туда и заставлять работать до упаду.
Две теории в отношении использования рабов существовали в этих южных штатах Северной Америки. Одна, что купленного негра надо заставлять работать, чтобы он успел окупить затраченные на него средства, а потом пусть умирает. Другая концепция заключалась в том, что нужно создать негру лучшие условия существования, чтобы он жил, работал долго, пусть не так интенсивно, но количеством дней он покроет затраты на себя, а если у него еще окажутся и дети, то тем лучше. И так как дети негров ценились тем больше, чем они были светлее, то хозяин не жалел своих сил на то, чтобы сделать своих рабов более светлыми, а если ему не хватало своих сил, то он всем гостям, которых приглашал к себе на гасиенду, предлагал оказать ему такую услугу. Таким образом, американцы, выходит, обращали в рабство своих собственных детей.
Для природы результат был чрезвычайно плохой. Ж. Дорст в своей книге «До того, как умрет природа» приводит данные, что для того, чтобы смыть 10 кв. см гумуса в лесу, требуется 1500–1800 лет; при сложном земледелии совсем немного – несколько десятков лет; при монокультуре десять лет достаточно, чтобы оголить основные породы и превратить богатейшую местность в песчаные бесплодные дюны. И это проделали американские рабовладельцы с той страной, которой они овладели. Вот последствия миграции, которые до сих пор для Америки неисправимы. При всей своей технике американцы не могут вернуть того ландшафта, в который они приехали двести лет тому назад. Если в Южной Америке испанские конкистадоры, убивавшие большое количество индейцев, грабившие их храмы, переливавшие золотые и серебряные произведения искусства в слитки, чтобы отвезти в Испанию, действительно были людьми отнюдь не добрыми, то гораздо больше ущерба природе принесли их довольно гуманные потомки, которые устраивали хозяйства-гасиенды капиталистического типа на завоеванных землях. Правда, в испанских колониях этот процесс был несколько осложнен тем, что испанцы изменили биоценозы Латинской Америки. Они привезли туда коров, лошадей, дали индейцам железные орудия. Привезли ослов, развели мулов, и индейцы, не имевшие транспорта, получили возможность перевозить тяжелые грузы на вьючных животных. Испанцы привезли из Аравии кофе, устроили кофейные плантации, а коров развелось столько, что Венесуэла и Аргентина превратились в мировых поставщиков мяса.
Но для того чтобы развести кофейные плантации или потом каучуковые, потребовалось колоссальное уничтожение сельвы, а сельва и так сильно пострадала во время первоначального заселения ее индейцами. Страшная сельва, описание которой можно прочесть во многих книгах, тот тропический лес Амазонии или Юкатана, в котором нельзя жить из-за обилия вредных насекомых и невероятно тяжелого климата. Там ужасно плохо: жара с влажностью, змеи, пауки-птицееды, от укуса которых можно спастись, если только сразу руку отрезать, настолько они ядовиты, – ведь это тоже результат человеческой деятельности, только более древней. Вся эта страшная сельва выросла на переотложенных почвах, после того как индейцы, впервые пришедшие сюда, очевидно, с Североамериканского континента, ее заселяли, разоряя самым варварским способом – окоряли деревья, потом ждали, когда они подсохнут, и выжигали; сажали маис, два-три года собирали урожаи, потом, когда тропические ливни смывали гумус, уходили на следующий участок, а на месте первоначальной флоры, о которой мы даже не знаем, какая она была, вырастали эти грандиозные лопухи в виде современных тропических деревьев. Но среди них были каучуконосы. Для того чтобы собирать каучук, потребовались огромные силы и средства, потому что каучук нашел себе применение в автомобильной промышленности и в целом ряде других отраслей. Для того чтобы обеспечить безопасность этого сбора, истреблялись целые племена индейцев, которые и к этой тяжелой сельве приспособились. Убивали их, высасывали соки из каучуковых деревьев, строили себе на этом дворцы, оперные театры, там, в бассейне Амазонки. Денег плантаторам девать было некуда, до тех пор пока семена каучука не были привезены в Африку и он перестал быть их монополией. И на месте каучуковых плантаций оставалась еще худшая «зеленая пустыня».
Расправа с индейцами
Столь же плачевна была история прерий Северной Америки. Это было так: пока американцы продвигались через влажные леса восточной половины своего континента, пока они еще не дошли до Миссисипи, они свирепствовали главным образом над местным населением – индейцами. Индейцы были земледельцы, имели поля, строили большие дома, довольно быстро переняли у англичан и французов огнестрельное оружие, сопротивлялись как могли, но они не сумели организоваться. Для того чтобы организоваться, даже в условиях крайней необходимости, нужна некоторая пассионарность, позволяющая ставить идеал выше ближних непосредственных интересов. Ведь идеал – это далекий прогноз; для того чтобы защитить себя, нужно его иметь, а не жить только сегодняшним днем, как обыватели. При всех хороших качествах – личной храбрости, выносливости, честности – нужно еще суметь сообразить, что необходимо подчиняться вождю, даже если он из чужого племени, иначе конфедерации племен создать было нельзя.
Конечно, и у индейцев попадались отдельные пассионарии, потому что и у них пассионарные толчки в свое время были. Имена индейских пассионариев мы знаем. Например, Понтиак – вождь оттавов (алгонкинское племя), Оцеола – вождь семинолов, возглавивший восстание во Флориде, Сидящий Бык – вождь сиу, сумевший вывести свое племя в Канаду, Херонимо – вождь апачей, Волчий Плащ – вождь чейеннов, Острый Нос – вождь арапахов и многие другие. Однако это были реликтовые персоны, а не этносы.
В дальнейшем последовательно племя за племенем индейцы истреблялись американцами, имевшими хорошую организацию. Эта организация заключалась в следующем: белые понимали, что подчиняться своим губернаторам штатов и своим полковникам надо, в этом есть смысл, и хотя это в данный момент неприятно, но потом окупится.
И вот эта пассионарная волна перешла Миссисипи и стала распространяться по американской прерии, а прерия – это примерно наша казахская степь, с той только разницей, что в ней паслись не стада сайги, а стада бизонов. Индейцы этих бизонов истребить не могли. Они не могли использовать огромные запасы бесплатного мяса до тех пор, пока у них не было лошадей, потому что с грузом пешком по степи далеко не пройдешь. Воду надо брать с собой, а она тяжелая. Поэтому они жили по берегам рек и на охоту ходили только очень недалеко. А бизоны безопасно паслись по всей прерии от Рио-Гранде до Южной Канады, до границы леса; их прирост ограничивался только эпидемиями, которые уносили их в большом количестве из-за скученности. Иногда их резали крупные серые американские волки.
Конечно, и у индейцев попадались отдельные пассионарии, потому что и у них пассионарные толчки в свое время были. Имена индейских пассионариев мы знаем. Например, Понтиак – вождь оттавов (алгонкинское племя), Оцеола – вождь семинолов, возглавивший восстание во Флориде, Сидящий Бык – вождь сиу, сумевший вывести свое племя в Канаду, Херонимо – вождь апачей, Волчий Плащ – вождь чейеннов, Острый Нос – вождь арапахов и многие другие. Однако это были реликтовые персоны, а не этносы.
В дальнейшем последовательно племя за племенем индейцы истреблялись американцами, имевшими хорошую организацию. Эта организация заключалась в следующем: белые понимали, что подчиняться своим губернаторам штатов и своим полковникам надо, в этом есть смысл, и хотя это в данный момент неприятно, но потом окупится.
И вот эта пассионарная волна перешла Миссисипи и стала распространяться по американской прерии, а прерия – это примерно наша казахская степь, с той только разницей, что в ней паслись не стада сайги, а стада бизонов. Индейцы этих бизонов истребить не могли. Они не могли использовать огромные запасы бесплатного мяса до тех пор, пока у них не было лошадей, потому что с грузом пешком по степи далеко не пройдешь. Воду надо брать с собой, а она тяжелая. Поэтому они жили по берегам рек и на охоту ходили только очень недалеко. А бизоны безопасно паслись по всей прерии от Рио-Гранде до Южной Канады, до границы леса; их прирост ограничивался только эпидемиями, которые уносили их в большом количестве из-за скученности. Иногда их резали крупные серые американские волки.