Страница:
Президент, похоже, не шутил.
— Да-да, к Жукову, — повторил он с нажимом. — К Георгию Константиновичу. Считаете, что Хрущев обошелся с ним несправедливо?
Он сумасшедший, решил я вдруг. Если так, все сразу вставало на свои места — сталинская трубочка, дурацкие вопросы, разговоры про Афган… Хотелось бы знать, когда он свихнулся, до выборов или после? Боюсь, что до. Но мы-то, мы-то, выбирая, были в своем уме?
— К Жукову? — переспросил я, стараясь выиграть время. — Я считаю, что…
Президент нетерпеливо махнул рукой…
— Я так и думал, — сказал он. — Идите, служите. И помните, о чем я вам говорил.
Я быстрым шагом вышел за дверь, боясь услышать еще какой-нибудь вопрос. Пока вертлявый референт вел меня к главному выходу из апартаментов, я пытался выкинуть из головы весь этот бредовый разговор и представить себе лицо моего Игоря, когда тот был еще жив. Однако память, как заведенная, прокручивала последний вопрос, неожиданно заданный не в кабинете Президента. К тому моменту, когда я садился в свою машину, у меня возникло одно предположение.
Он хочет меня убрать из дивизии, подумал я. И боится, что я не подчинюсь… так, что ли? И брошу солдат на Кремль?
Нелепость какая-то. Глупость. Дичь. Если я прав, значит, он все-таки настоящий сумасшедший. Только ненормальный может всерьез просчитывать и такой вариант. Хотя, разумеется, для таманцев взять тот же Кремль — дело пустяковое. Работы минут на сорок. Но для этого нужно еще, чтобы сумасшедшими были и хотя бы половина моих старших офицеров. Как минимум.
Глава 35
Глава 36
Глава 37
— Да-да, к Жукову, — повторил он с нажимом. — К Георгию Константиновичу. Считаете, что Хрущев обошелся с ним несправедливо?
Он сумасшедший, решил я вдруг. Если так, все сразу вставало на свои места — сталинская трубочка, дурацкие вопросы, разговоры про Афган… Хотелось бы знать, когда он свихнулся, до выборов или после? Боюсь, что до. Но мы-то, мы-то, выбирая, были в своем уме?
— К Жукову? — переспросил я, стараясь выиграть время. — Я считаю, что…
Президент нетерпеливо махнул рукой…
— Я так и думал, — сказал он. — Идите, служите. И помните, о чем я вам говорил.
Я быстрым шагом вышел за дверь, боясь услышать еще какой-нибудь вопрос. Пока вертлявый референт вел меня к главному выходу из апартаментов, я пытался выкинуть из головы весь этот бредовый разговор и представить себе лицо моего Игоря, когда тот был еще жив. Однако память, как заведенная, прокручивала последний вопрос, неожиданно заданный не в кабинете Президента. К тому моменту, когда я садился в свою машину, у меня возникло одно предположение.
Он хочет меня убрать из дивизии, подумал я. И боится, что я не подчинюсь… так, что ли? И брошу солдат на Кремль?
Нелепость какая-то. Глупость. Дичь. Если я прав, значит, он все-таки настоящий сумасшедший. Только ненормальный может всерьез просчитывать и такой вариант. Хотя, разумеется, для таманцев взять тот же Кремль — дело пустяковое. Работы минут на сорок. Но для этого нужно еще, чтобы сумасшедшими были и хотя бы половина моих старших офицеров. Как минимум.
Глава 35
ПРЕЗИДЕНТ
Болван, как я и думал. Суровый, но справедливый. Слуга царю, отец солдатам. У этих военных одна извилина, и та прямая. Боже мой, как напрягались его мозги, пока он пытался понять мои вопросы, пока пытался складывать свои ответы из заплесневелых уставов внутренней службы. Армия никогда не пойдет против своего народа… Я весело хмыкнул. Идет сейчас и думает: чем же я не угодил господину Президенту? Зачем тот спрашивал про Жукова?
Просто так спрашивал. Искал достойную кандидатуру. При товарище Сталине должен быть такой товарищ Жуков, которого можно было бы поощрять и примерно наказывать. И знать, что он никогда не устроит против тебя заговор. И, наоборот, послушается, согласно уставу, именно тебя.
Я сунул трубку в глубокий ящик стола и включил кондиционер. Терпеть не могу табак. И зачем, спрашивается, курю? Чтобы быть похожим на НЕГО? И так на него похож, совсем уж можно не обезьянничать.
Впрочем, пусть будет трубка. Все привыкли к такому образу. Не будем менять.
Я с удовлетворением подумал, что Горбачев погорел на том, что выбрал себе не того Жукова. У Язова не было полководческого дара. Был бы на его месте настоящий Жуков или даже этот, Дроздов, они в том августе никогда не ввязались бы в глупый путч.
Тогда это было бессмысленно, а сейчас — втройне. Тогда не существовало трех секретных служб, каждая из которых бы тянула одеяло на себя и доносила бы на товарку.
А сейчас они есть, кивнул я, соглашаясь с самим собой. И потому переворот возможен в России в одном-единственном случае: если его возглавляет сам Президент, поддерживают кабинет, армия и специальные службы. Тогда это, правда, и не называется переворотом, а только корректировкой политического курса.
Корректировкой, да. Градусов примерно на сто восемьдесят.
Под аплодисменты восхищенного народа — куда же он, голубчик, денется!
Мысли эти всегда были самыми приятными, и всякий раз я их поспешно от себя гнал. Не время расслабляться, не время. В свое время все будет, а сейчас не будем отвлекаться. Завтра — день серьезных событий, возможно, даже исторических событий.
Я в очередной раз заглянул в завтрашний распорядок и, подумав, вычеркнул и Сокольники, и ВДНХ, и вообще все, кроме официальных встреч в аэропорту и культпохода в Большой театр. Осмотр достопримечательностей отложим: ВДНХ я, что ли, никогда не видел?
Под руку мне попался сиреневый листок с распорядком на послезавтра. Там стояло только одно слово «саммит».
Отлично, подумал я. Надеюсь, все так и произойдет согласно заранее утвержденному плану. Члены семерки — люди дисциплинированные, а уж я какой пунктуальный! Раз запланирована официальная встреча на высшем уровне, значит, проведем.
Покажем высший уровень, как это мы умеем. Недовольных не будет. И довольных не будет. Как говорил товарищ Сталин, командовать парадом буду я. Я представил себе такой парад на Красной площади. Ура. Музыка. Несут портреты. Впереди маршал Жуков на белом коне. Точнее, и.о. Жукова генерал Дроздов.
И я выступаю с Мавзолея: «Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои!…» Красиво. И это показывают по ТВ на всю страну. Очень досадно, что во времена товарища Сталина у нас не было массового телевидения. Да и саммиты при товарище Сталине были хиловатые. Тот же Потсдам хотя бы: всего три человека. Курам на смех.
На историческое событие никак не тянет. Вот наш саммит будет событием и войдет во все учебники истории.
Потому что все великие события всегда попадают в учебники истории. И это будет тот случай, когда величие события будет всем нормальным людям ясным с самого начала. А те, которым что-то будет не ясно, поверят нам на слово.
Павлик, например, поверит. Что он, кстати, делает? Спорю, что сидит, задрав ноги на стол, и уставился в телевизор. Отдыхай, Павлик, отдыхай. Мою драгоценную жизнь ты будешь оберегать завтра, а сейчас, разрешаю, расслабься. Смотри свое дурацкое видео. Но будь начеку.
Я присел к столу и нажал кнопку телефона спецсвязи.
Павлик снял трубку мгновенно.
— Слушаю, господин Президент! Что-нибудь случилось?
В трубке еще секунду слышалась музычка, а потом мой Главный Телохранитель, очевидно, дотянулся до клавиши, и все смолкло. Чувствовалось, что Павлик уже не сидит, а стоит с трубкой в руках.
— Да ничего не случилось, Павлик! — ответил я. — Тут у меня был на приеме генерал Дроздов. Хороший, честный офицер. Мы с ним обменялись мнениями о реформе в армии и, знаешь, во многом наши позиции совпали. Я, кстати, выразил ему свои соболезнования в связи с кончиной сына… — Тут я почувствовал, как напрягся Павлик на другом конце трубки. — И ты знаешь…
Я сделал паузу. Я просто физически ощущал, как Павлик томится у телефона.
— Ты знаешь, мне показалось…
Я опять сделал долгую паузу.
— Мне почему-то показалось, что генерал не поверил официальной версии о несчастном случае.
Молчание в трубке стало почти похоронным.
— Ну ладно, Павлик, отдыхай, — закончил я. — Не буду тебе мешать. Я, собственно, просто так позвонил, по-дружески. Счастливо!
Просто так спрашивал. Искал достойную кандидатуру. При товарище Сталине должен быть такой товарищ Жуков, которого можно было бы поощрять и примерно наказывать. И знать, что он никогда не устроит против тебя заговор. И, наоборот, послушается, согласно уставу, именно тебя.
Я сунул трубку в глубокий ящик стола и включил кондиционер. Терпеть не могу табак. И зачем, спрашивается, курю? Чтобы быть похожим на НЕГО? И так на него похож, совсем уж можно не обезьянничать.
Впрочем, пусть будет трубка. Все привыкли к такому образу. Не будем менять.
Я с удовлетворением подумал, что Горбачев погорел на том, что выбрал себе не того Жукова. У Язова не было полководческого дара. Был бы на его месте настоящий Жуков или даже этот, Дроздов, они в том августе никогда не ввязались бы в глупый путч.
Тогда это было бессмысленно, а сейчас — втройне. Тогда не существовало трех секретных служб, каждая из которых бы тянула одеяло на себя и доносила бы на товарку.
А сейчас они есть, кивнул я, соглашаясь с самим собой. И потому переворот возможен в России в одном-единственном случае: если его возглавляет сам Президент, поддерживают кабинет, армия и специальные службы. Тогда это, правда, и не называется переворотом, а только корректировкой политического курса.
Корректировкой, да. Градусов примерно на сто восемьдесят.
Под аплодисменты восхищенного народа — куда же он, голубчик, денется!
Мысли эти всегда были самыми приятными, и всякий раз я их поспешно от себя гнал. Не время расслабляться, не время. В свое время все будет, а сейчас не будем отвлекаться. Завтра — день серьезных событий, возможно, даже исторических событий.
Я в очередной раз заглянул в завтрашний распорядок и, подумав, вычеркнул и Сокольники, и ВДНХ, и вообще все, кроме официальных встреч в аэропорту и культпохода в Большой театр. Осмотр достопримечательностей отложим: ВДНХ я, что ли, никогда не видел?
Под руку мне попался сиреневый листок с распорядком на послезавтра. Там стояло только одно слово «саммит».
Отлично, подумал я. Надеюсь, все так и произойдет согласно заранее утвержденному плану. Члены семерки — люди дисциплинированные, а уж я какой пунктуальный! Раз запланирована официальная встреча на высшем уровне, значит, проведем.
Покажем высший уровень, как это мы умеем. Недовольных не будет. И довольных не будет. Как говорил товарищ Сталин, командовать парадом буду я. Я представил себе такой парад на Красной площади. Ура. Музыка. Несут портреты. Впереди маршал Жуков на белом коне. Точнее, и.о. Жукова генерал Дроздов.
И я выступаю с Мавзолея: «Братья и сестры! К вам обращаюсь, друзья мои!…» Красиво. И это показывают по ТВ на всю страну. Очень досадно, что во времена товарища Сталина у нас не было массового телевидения. Да и саммиты при товарище Сталине были хиловатые. Тот же Потсдам хотя бы: всего три человека. Курам на смех.
На историческое событие никак не тянет. Вот наш саммит будет событием и войдет во все учебники истории.
Потому что все великие события всегда попадают в учебники истории. И это будет тот случай, когда величие события будет всем нормальным людям ясным с самого начала. А те, которым что-то будет не ясно, поверят нам на слово.
Павлик, например, поверит. Что он, кстати, делает? Спорю, что сидит, задрав ноги на стол, и уставился в телевизор. Отдыхай, Павлик, отдыхай. Мою драгоценную жизнь ты будешь оберегать завтра, а сейчас, разрешаю, расслабься. Смотри свое дурацкое видео. Но будь начеку.
Я присел к столу и нажал кнопку телефона спецсвязи.
Павлик снял трубку мгновенно.
— Слушаю, господин Президент! Что-нибудь случилось?
В трубке еще секунду слышалась музычка, а потом мой Главный Телохранитель, очевидно, дотянулся до клавиши, и все смолкло. Чувствовалось, что Павлик уже не сидит, а стоит с трубкой в руках.
— Да ничего не случилось, Павлик! — ответил я. — Тут у меня был на приеме генерал Дроздов. Хороший, честный офицер. Мы с ним обменялись мнениями о реформе в армии и, знаешь, во многом наши позиции совпали. Я, кстати, выразил ему свои соболезнования в связи с кончиной сына… — Тут я почувствовал, как напрягся Павлик на другом конце трубки. — И ты знаешь…
Я сделал паузу. Я просто физически ощущал, как Павлик томится у телефона.
— Ты знаешь, мне показалось…
Я опять сделал долгую паузу.
— Мне почему-то показалось, что генерал не поверил официальной версии о несчастном случае.
Молчание в трубке стало почти похоронным.
— Ну ладно, Павлик, отдыхай, — закончил я. — Не буду тебе мешать. Я, собственно, просто так позвонил, по-дружески. Счастливо!
Глава 36
ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ
Прежде чем ехать в ЦПКиО и искать там толстощекого маркера, необходимо было сделать два важных дела. Поэтому я сперва завернул в редакцию «Московского листка» и на тамошнем ксероксе откатал себе несколько приличных копий карманного формата с рисунков санитара-художника. Копии я рассовал по карманам, причем один толстощекий портрет специально поместил аккуратненько в свой бумажник — и не в то отделение, где рубли, а туда, где доллары. Пора было двигаться дальше, однако пройти в «Московский листок» оказалось проще, чем оттуда выйти: здешний народ, не слушая моих возражений, потянул меня к столу. Многолюдство в редакции, несмотря на вечерний час, объяснилось очередным некруглым юбилеем их главного, Стаса Боровицкого — веселого мужичка лет тридцати восьми, пробивного, обаятельного и себе на уме.
Отказываться было неудобно, да и поесть не худо. Поэтому я отдался на волю стихии и, положив себе минут двадцать на ужин, придвинул поближе бутылку пепси и глубокую миску с бутербродами. За столом тем временем шел обычный треп: юбиляра традиционно допрашивали с пристрастием, как его в действительности зовут. Это был редакционный ритуал. Дело в том, что Стасу никто не верил, будто Боровицкий — его подлинная фамилия, уж больно московской она была! Газетка «Честь и порядок», помню, одно время особенно много упражнялась в раскрытии настоящей фамилии Стаса. Самой многоступенчатой была, кажется, такая — Альперович-Каценеленбоген. В действительности Боровицкий был настоящим Боровицким и жил рядом с метро «Боровицкая», хотя, когда его особенно допекали насчет фамилии, Стас грозился и вправду ее поменять…
Съев пару бутербродов, я осмотрелся и обнаружил, что соседствую с двумя криминальными репортерами «Листка», Гариком Сафроновым и Женей Кулебякиным. Пользуясь тем, что празднование началось недавно и ребята еще не успели толком разогреться, я осторожно расспросил их про Парк культуры. Выяснилось, что вечерами там относительно спокойно, рэкетиры не балуют, а если кто и наезжает туда — то разве что парни из Управления Охраны, да и те нерегулярно. Про обстановку в тамошней бильярдной ни Гарик, ни Женечка, впрочем, толком не знали. Ибо репортеров, тем более из «Листка», там не жаловали.
Минут через десять я тихонько допил свое пепси и незаметно — по крайней мере я на это надеялся — вылез из-за стола. Общение с Гариком и Женей окончательно убедило меня в необходимости совершения еще одного дела. Я залез в свой «рафик» и вытащил из бардачка мой туристический набор — пегий парик и очки в черепаховой оправе. Эти два простеньких предмета из набора для школьного драмкружка всегда служили мне на удивление эффективно. В таком обличье ведущего популярной телепрограммы «Лицом к лицу» узнать было крайне затруднительно. В нужных местах я никогда не упускал случая попользоваться своей известностью, но иногда лучше выглядеть понезаметнее.
Похоже, сейчас предстоял именно такой случай.
Я поставил свой «рафик» у ворот парка и до бильярдной дошел пешком, бдительно оглядываясь по сторонам. Но в парке было действительно спокойно. Лишь на подступах к бильярдной меня ожидала пестрая толпа желающих насладиться прелестями нехитрой игры в шарики на зеленом поле. Пробиваться через толпу и штурмовать двери с боем нечего было и думать — тем более что вход в бильярдную подпирали рослые ребятишки из парковой секьюрити, с дубинками на поясах и коробочками уоки-токи в руках. Отступать или тем более отстаивать очередь было глупо, да и обидно: Полковников я или кто? Следовало действовать хитростью.
Я обогнул толпу, а затем, лениво раздвигая плечами крайних, приблизился к ближайшему из двух секьюрити. Тот даже внимания обращать не стал на длинноволосого очкарика, пока я не ткнул его пальчиком.
— Чего тебе? В очередь, в очередь… — процедил мальчишечка с дубинкой и с уоки-токи, отмахиваясь от меня как от мухи.
Тут я сделал некий малозаметный жест левой рукой.
Этот жест я подсмотрел у охранцев, а потом долго тренировался перед зеркалом. Следовало чуть потянуть себя за левый лацкан с таким видом, будто ты вот-вот отвернешь его и покажешь спрятанный значок. Никаких таких значков у Управления Охраны не существовало — это просто был их негласный способ общения с мелкими частными охранниками. Означал этот хитрый жест примерно следующее: не шуми, дядя пришел. Наверняка любой из штатных работников Охраны без труда выявил бы во мне самозванца. Охотно допускаю, что в жесте, скопированном мной, был недостаток наглого хозяйского шарма. Но для посторонних приемчик делал свое дело. Секьюрити мог заартачиться в единственном случае. Если бы эту территорию контролировали не охранцы, а, например, соколы.
К счастью, информация из стен «Московского листка» оказалась точной.
Мальчик с дубинкой захлопал глазами, потом молодцевато подобрался, едва ли не щелкнул каблуками и распахнул передо мной дверь. Толпа вокруг глядела на меня с завистью и ненавистью. Будь я настоящим охранцем, я бы попенял мальчику за излишнее усердие, благодаря которому меня легко могли бы раскусить окружающие. Но я всего лишь настоящий Аркаша Полковников, и мне все равно, что обо мне подумают оставшиеся за порогом бильярдисты.
В бильярдной было накурено, но довольно уютно для такого злачного места. Горели лампы под расписными абажурами, возле столиков деловито кучковались игроки и болельщики. Те, кому не повезло, заливали горе в соседнем зале, где баночное пиво продавали по традиции на квотер-другой дешевле, чем по всей Москве. Когда в позапрошлом году я последний раз заходил сюда, женщин явно было больше. Теперь же игроки предпочитали ходить сюда без подружек: видимо, репутация приличного заведения, куда не стыдно пригласить даму, здешней бильярдной была уже потеряна.
Может, оно и к лучшему. Тот еще был гадючник — это я понял еще в свой предыдущий визит, когда толстощекий маркер ограбил меня на два десятка честно заработанных баксов.
Я сунул швейцару десять входных штук и неторопливо двинулся к ближайшему столу, где колдовал старикан со сморщенным лицом и с крепкими мускулистыми руками мастера кия и шариков. Минут через пять, когда очередной проигравший разочарованно, отвалился от стола и исчез в пивной комнате, настала моя очередь брать в руки кий.
Игрок я средненький, хотя и азартный. Таких маркеры очень любят, и я не стал разочаровывать рукастого старикана, проиграв ему пару партий, а одну, сильно напрягшись, выиграл. Сальдо было в пользу маркера, но он наконец-то посмотрел на меня с уважением.
Теперь самое время пить пиво.
— Угощаю! — заявил я, по-купечески размахивая бумажником. — Ты классно играешь, батя.
Я знал, что правила бильярдной запрещают маркеру лакомиться пивом, да еще на рабочем месте, да еще и по приглашению клиентов. Однако внешние данные морщинистого бати подсказывали мне, что старикан плюет на запреты.
Так оно и оказалось. Батя для приличия помялся, потом не выдержал, сунул свой кий в пирамиду у стены и последовал за мной в пивной зал. Теперь следовало аккуратно обронить рисунок. Это было довольно просто. Расплачиваясь за свое и за стариковское пиво, я чуть больше, чем следовало, приоткрыл кармашек с долларами, придерживая пальцами купюры. По законам аэродинамики копия рисунка спланировала на стойку, прямо перед глазами моего соратника по пиву. Старик машинально подхватил бумажку и так и впился в нее глазами.
— Это откуда у тебя? — удивленно спросил он, даже отставив в сторону заветную баночку. Узнал старикан, узнал! Очень хорошо.
— Это из моей домашней коллекции, — сообщил я важно. — Испанский художник Франсиско Гойя, слыхал про такого? Офорт из цикла «Капричос».
Старик не выпускал картинки из рук, хмыкая себе под нос.
— А что, испанец этот ходил к нам сюда играть, что ли? — поинтересовался он. — Вроде не было тут испанца. Янки вот захаживали, бундесы иногда забредают, но испанца точно не было.
— Художник Франсиско Гойя скончался в прошлом веке, — произнес я надменно. — И потому, батя, посещать это заведение никак не имел возможности.
Тут старикан радостно заржал. Так неожиданно громко, что я чуть не выронил свое пиво.
— Вот черт! — радостно заявил он. — А морда эта будто с нашего Ваньки срисована. Ну просто один к одному.
— Какого еще Ваньки? — спросил я с оскорбленным видом, забирая у бати рисунок и засовывая его обратно в бумажник.
— Да нашего же Ваньки Мосина! — пояснил старик и вознаградил себя за открытие хорошим глотком пива. — Совпадение от и до. Особенно щеки. Ну, испанец, ну дает! Помер в прошлом веке, а Ваньку так похоже нарисовал.
Я по-прежнему изображал оскорбленное достоинство ценителя живописи, которому только что сообщили, будто Мона Лиза — никакая не Джоконда, а просто Лизка с Савеловского вокзала.
— А ну-ка, веди меня к своему Мосину, — сказал я сердито и взял старика за рукав. — Желаю лично убедиться, что врешь…
Старик вырвался, осушил банку и утер пену с кончика носа.
— Нет его больше здесь, — огорченно поведал мне он. — Вот уж год скоро, как нету. Не работает. А какой удар у него был!…
— На пенсии, что ли? — недоверчиво спросил я. — Или, не дай Бог, дуба дал?
Старик маркер гордо выпрямился.
— Как же, на пенсии, — ухмыльнулся он с видом превосходства. — Ванька сейчас большой человек. При должности да при оружии. И команда при нем дай Боже.
— Рэкет, что ли? — Я понизил голос. Старикан покачал головой.
— Я ж тебе объясняю, при должности… — Тут батя пустился в невразумительные объяснения, в чем, по его мнению, заключается мосинская должность. Чувствовалось, что маркер и сам крайне приблизительно представляет, чем нынче занят его бывший корешок. По рассказу выходило, будто Мосин следит за порядком по всей Москве.
— В милиции, выходит, служит? — задал я наводящий вопрос. Нет, запротестовал старик, не в милиции. Ванька-де не тот человек, чтобы в менты податься. Может быть, Ваня нынче на Лубянке служит? Тоже нет: Ване западло идти в фискалы.
Намучившись с невразумительным дедушкой, я взял еще по банке пива и вручил жестянку старику с последним вопросом: знает ли он хотя бы, где этого Ваню Мосина можно найти на предмет сравнения с рисунком Гойи. Оказалось, что тут батя знал более-менее точный ответ. По его сведениям, Мосин со своей командой любит отдыхать в «Вишенке». Там-де его неоднократно видели какие-то общие знакомые.
Я присвистнул. «Вишенка» была едва ли не самым престижным и дорогим казино в столице. Располагалось это заведение у истоков Арбата, в здании бывшего кинотеатра «Художественный».
Я посмотрел на часы. Было всего десять. Вечер в «Вишенке» только-только начинался.
— А что, может быть, и заеду туда как-нибудь, — объявил я старику. — Проверю. И если брешешь, потом настучу тебе кием по лбу.
Старик хлопнул еще баночку и был уже своим в доску.
— Идет, — сказал он сердечно. — Увидишь Мосина, передавай ему привет от Николая Фомича, от Суворова. Я не выдержал и ухмыльнулся:
— Так ты Суворов, что ли? Старикан орлом расправил плечи:
— А то! Потомок того самого, графа Рымникского.
— Да-а-а, — задумчиво протянул я. — До чего довели большевики русскую аристократию!
С этими словами я покинул бильярдно-пивную точку, оставив старика в размышлении, поощрил я его этой последней фразой или, напротив, смертельно уязвил.
Я не стал ждать, когда он поймет.
Надо было поторапливаться.
Отказываться было неудобно, да и поесть не худо. Поэтому я отдался на волю стихии и, положив себе минут двадцать на ужин, придвинул поближе бутылку пепси и глубокую миску с бутербродами. За столом тем временем шел обычный треп: юбиляра традиционно допрашивали с пристрастием, как его в действительности зовут. Это был редакционный ритуал. Дело в том, что Стасу никто не верил, будто Боровицкий — его подлинная фамилия, уж больно московской она была! Газетка «Честь и порядок», помню, одно время особенно много упражнялась в раскрытии настоящей фамилии Стаса. Самой многоступенчатой была, кажется, такая — Альперович-Каценеленбоген. В действительности Боровицкий был настоящим Боровицким и жил рядом с метро «Боровицкая», хотя, когда его особенно допекали насчет фамилии, Стас грозился и вправду ее поменять…
Съев пару бутербродов, я осмотрелся и обнаружил, что соседствую с двумя криминальными репортерами «Листка», Гариком Сафроновым и Женей Кулебякиным. Пользуясь тем, что празднование началось недавно и ребята еще не успели толком разогреться, я осторожно расспросил их про Парк культуры. Выяснилось, что вечерами там относительно спокойно, рэкетиры не балуют, а если кто и наезжает туда — то разве что парни из Управления Охраны, да и те нерегулярно. Про обстановку в тамошней бильярдной ни Гарик, ни Женечка, впрочем, толком не знали. Ибо репортеров, тем более из «Листка», там не жаловали.
Минут через десять я тихонько допил свое пепси и незаметно — по крайней мере я на это надеялся — вылез из-за стола. Общение с Гариком и Женей окончательно убедило меня в необходимости совершения еще одного дела. Я залез в свой «рафик» и вытащил из бардачка мой туристический набор — пегий парик и очки в черепаховой оправе. Эти два простеньких предмета из набора для школьного драмкружка всегда служили мне на удивление эффективно. В таком обличье ведущего популярной телепрограммы «Лицом к лицу» узнать было крайне затруднительно. В нужных местах я никогда не упускал случая попользоваться своей известностью, но иногда лучше выглядеть понезаметнее.
Похоже, сейчас предстоял именно такой случай.
Я поставил свой «рафик» у ворот парка и до бильярдной дошел пешком, бдительно оглядываясь по сторонам. Но в парке было действительно спокойно. Лишь на подступах к бильярдной меня ожидала пестрая толпа желающих насладиться прелестями нехитрой игры в шарики на зеленом поле. Пробиваться через толпу и штурмовать двери с боем нечего было и думать — тем более что вход в бильярдную подпирали рослые ребятишки из парковой секьюрити, с дубинками на поясах и коробочками уоки-токи в руках. Отступать или тем более отстаивать очередь было глупо, да и обидно: Полковников я или кто? Следовало действовать хитростью.
Я обогнул толпу, а затем, лениво раздвигая плечами крайних, приблизился к ближайшему из двух секьюрити. Тот даже внимания обращать не стал на длинноволосого очкарика, пока я не ткнул его пальчиком.
— Чего тебе? В очередь, в очередь… — процедил мальчишечка с дубинкой и с уоки-токи, отмахиваясь от меня как от мухи.
Тут я сделал некий малозаметный жест левой рукой.
Этот жест я подсмотрел у охранцев, а потом долго тренировался перед зеркалом. Следовало чуть потянуть себя за левый лацкан с таким видом, будто ты вот-вот отвернешь его и покажешь спрятанный значок. Никаких таких значков у Управления Охраны не существовало — это просто был их негласный способ общения с мелкими частными охранниками. Означал этот хитрый жест примерно следующее: не шуми, дядя пришел. Наверняка любой из штатных работников Охраны без труда выявил бы во мне самозванца. Охотно допускаю, что в жесте, скопированном мной, был недостаток наглого хозяйского шарма. Но для посторонних приемчик делал свое дело. Секьюрити мог заартачиться в единственном случае. Если бы эту территорию контролировали не охранцы, а, например, соколы.
К счастью, информация из стен «Московского листка» оказалась точной.
Мальчик с дубинкой захлопал глазами, потом молодцевато подобрался, едва ли не щелкнул каблуками и распахнул передо мной дверь. Толпа вокруг глядела на меня с завистью и ненавистью. Будь я настоящим охранцем, я бы попенял мальчику за излишнее усердие, благодаря которому меня легко могли бы раскусить окружающие. Но я всего лишь настоящий Аркаша Полковников, и мне все равно, что обо мне подумают оставшиеся за порогом бильярдисты.
В бильярдной было накурено, но довольно уютно для такого злачного места. Горели лампы под расписными абажурами, возле столиков деловито кучковались игроки и болельщики. Те, кому не повезло, заливали горе в соседнем зале, где баночное пиво продавали по традиции на квотер-другой дешевле, чем по всей Москве. Когда в позапрошлом году я последний раз заходил сюда, женщин явно было больше. Теперь же игроки предпочитали ходить сюда без подружек: видимо, репутация приличного заведения, куда не стыдно пригласить даму, здешней бильярдной была уже потеряна.
Может, оно и к лучшему. Тот еще был гадючник — это я понял еще в свой предыдущий визит, когда толстощекий маркер ограбил меня на два десятка честно заработанных баксов.
Я сунул швейцару десять входных штук и неторопливо двинулся к ближайшему столу, где колдовал старикан со сморщенным лицом и с крепкими мускулистыми руками мастера кия и шариков. Минут через пять, когда очередной проигравший разочарованно, отвалился от стола и исчез в пивной комнате, настала моя очередь брать в руки кий.
Игрок я средненький, хотя и азартный. Таких маркеры очень любят, и я не стал разочаровывать рукастого старикана, проиграв ему пару партий, а одну, сильно напрягшись, выиграл. Сальдо было в пользу маркера, но он наконец-то посмотрел на меня с уважением.
Теперь самое время пить пиво.
— Угощаю! — заявил я, по-купечески размахивая бумажником. — Ты классно играешь, батя.
Я знал, что правила бильярдной запрещают маркеру лакомиться пивом, да еще на рабочем месте, да еще и по приглашению клиентов. Однако внешние данные морщинистого бати подсказывали мне, что старикан плюет на запреты.
Так оно и оказалось. Батя для приличия помялся, потом не выдержал, сунул свой кий в пирамиду у стены и последовал за мной в пивной зал. Теперь следовало аккуратно обронить рисунок. Это было довольно просто. Расплачиваясь за свое и за стариковское пиво, я чуть больше, чем следовало, приоткрыл кармашек с долларами, придерживая пальцами купюры. По законам аэродинамики копия рисунка спланировала на стойку, прямо перед глазами моего соратника по пиву. Старик машинально подхватил бумажку и так и впился в нее глазами.
— Это откуда у тебя? — удивленно спросил он, даже отставив в сторону заветную баночку. Узнал старикан, узнал! Очень хорошо.
— Это из моей домашней коллекции, — сообщил я важно. — Испанский художник Франсиско Гойя, слыхал про такого? Офорт из цикла «Капричос».
Старик не выпускал картинки из рук, хмыкая себе под нос.
— А что, испанец этот ходил к нам сюда играть, что ли? — поинтересовался он. — Вроде не было тут испанца. Янки вот захаживали, бундесы иногда забредают, но испанца точно не было.
— Художник Франсиско Гойя скончался в прошлом веке, — произнес я надменно. — И потому, батя, посещать это заведение никак не имел возможности.
Тут старикан радостно заржал. Так неожиданно громко, что я чуть не выронил свое пиво.
— Вот черт! — радостно заявил он. — А морда эта будто с нашего Ваньки срисована. Ну просто один к одному.
— Какого еще Ваньки? — спросил я с оскорбленным видом, забирая у бати рисунок и засовывая его обратно в бумажник.
— Да нашего же Ваньки Мосина! — пояснил старик и вознаградил себя за открытие хорошим глотком пива. — Совпадение от и до. Особенно щеки. Ну, испанец, ну дает! Помер в прошлом веке, а Ваньку так похоже нарисовал.
Я по-прежнему изображал оскорбленное достоинство ценителя живописи, которому только что сообщили, будто Мона Лиза — никакая не Джоконда, а просто Лизка с Савеловского вокзала.
— А ну-ка, веди меня к своему Мосину, — сказал я сердито и взял старика за рукав. — Желаю лично убедиться, что врешь…
Старик вырвался, осушил банку и утер пену с кончика носа.
— Нет его больше здесь, — огорченно поведал мне он. — Вот уж год скоро, как нету. Не работает. А какой удар у него был!…
— На пенсии, что ли? — недоверчиво спросил я. — Или, не дай Бог, дуба дал?
Старик маркер гордо выпрямился.
— Как же, на пенсии, — ухмыльнулся он с видом превосходства. — Ванька сейчас большой человек. При должности да при оружии. И команда при нем дай Боже.
— Рэкет, что ли? — Я понизил голос. Старикан покачал головой.
— Я ж тебе объясняю, при должности… — Тут батя пустился в невразумительные объяснения, в чем, по его мнению, заключается мосинская должность. Чувствовалось, что маркер и сам крайне приблизительно представляет, чем нынче занят его бывший корешок. По рассказу выходило, будто Мосин следит за порядком по всей Москве.
— В милиции, выходит, служит? — задал я наводящий вопрос. Нет, запротестовал старик, не в милиции. Ванька-де не тот человек, чтобы в менты податься. Может быть, Ваня нынче на Лубянке служит? Тоже нет: Ване западло идти в фискалы.
Намучившись с невразумительным дедушкой, я взял еще по банке пива и вручил жестянку старику с последним вопросом: знает ли он хотя бы, где этого Ваню Мосина можно найти на предмет сравнения с рисунком Гойи. Оказалось, что тут батя знал более-менее точный ответ. По его сведениям, Мосин со своей командой любит отдыхать в «Вишенке». Там-де его неоднократно видели какие-то общие знакомые.
Я присвистнул. «Вишенка» была едва ли не самым престижным и дорогим казино в столице. Располагалось это заведение у истоков Арбата, в здании бывшего кинотеатра «Художественный».
Я посмотрел на часы. Было всего десять. Вечер в «Вишенке» только-только начинался.
— А что, может быть, и заеду туда как-нибудь, — объявил я старику. — Проверю. И если брешешь, потом настучу тебе кием по лбу.
Старик хлопнул еще баночку и был уже своим в доску.
— Идет, — сказал он сердечно. — Увидишь Мосина, передавай ему привет от Николая Фомича, от Суворова. Я не выдержал и ухмыльнулся:
— Так ты Суворов, что ли? Старикан орлом расправил плечи:
— А то! Потомок того самого, графа Рымникского.
— Да-а-а, — задумчиво протянул я. — До чего довели большевики русскую аристократию!
С этими словами я покинул бильярдно-пивную точку, оставив старика в размышлении, поощрил я его этой последней фразой или, напротив, смертельно уязвил.
Я не стал ждать, когда он поймет.
Надо было поторапливаться.
Глава 37
МАКС ЛАПТЕВ
Первым на моем пути оказался многоэтажный дом на Сретенском бульваре, где проживал некто Минич Андрей Михайлович. Когда я припарковал свой «жигуль» возле дома, мои наручные часики проиграли «Йестедей». Видно, конструкторы этого тайваньского механизма предвидели, что носить их продукцию будут поклонники «Битлз». Или, может, никакой другой европейской мелодии под рукой у них не оказалось.
Так или иначе, «Йестедей» означал, что время — десять вечера. Порядок. Сотруднику Лубянки пора выходить на охоту. Даже, может быть, еще и рановато. Я вспомнил хит прошлого сезона, который, с легкой руки Юрия Шевчука, распевала вся Россия. По крайней мере, молодая ее часть.
Досадно, что наш внутренний рынок на Западе и на Востоке еще толком не изучен. О, сколько им открытий чудных готовит просвещенья дух…
Ну, поехали.
Дверь, за которой жил Андрей Михайлович Минич, была сделана из крепкой листовой стали. Автоматные пули или автоген ее бы не взяли. Пожалуй, разнести ее можно было бы из армейской базуки, если бы удалось установить базуку в этом тесном коридоре. Проще всего было бы сокрушить эту преграду направленным взрывом — но тут требовался опытный сапер. Взрывную волну пришлось бы направлять строго в глубь квартиры, не левее, не правее. Иначе легко можно устроить неприятность заодно и всем соседям по лестничной клетке…
— Кто там? — спросил тонкий голос из-за двери, и окуляр дверного глазка-перископа уставился мне в лицо. Я тотчас же сунул под перископ свое служебное удостоверение, гадая, придется ли мне все-таки вызывать саперов и что на это скажет генерал Голубев.
Обошлось, к счастью, без направленных взрывов. Защелкали засовы, заскрипели замки, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы смог протиснуться человек средней комплекции. Комплекция, по счастью, у меня как раз средняя, а индекс обидчивости — даже ниже среднего. Поэтому я не стал ломать голову, пристало ли капитану ФСК, выполняющему к тому же спецзадание самого директора ФСК, пролезать в милостиво открытый мне зазор, — а просто пролез.
Хозяин квартиры немедленно замкнул все свои замки. Сделал он это столь быстро и виртуозно, что я подумал сразу: если мне придется отсюда спасаться бегством, замки меня задержат как минимум минут на пятнадцать. Будем надеяться, ничего такого не случится.
— Итак, с чем пожаловали? — холодно спросил хозяин, не пропуская меня из коридора в комнату. На вид Андрею Михайловичу Миничу было лет тридцать пять. Белокурая шевелюра обметала его голову в живописном беспорядке. Старомодные очки в металлической оправе придавали ему вид то ли бухгалтера-расстриги, то ли Жака Паганеля в период юношества. Одет Андрей Михайлович был в дорогой импортный спортивный костюм фирмы «Пума» и в какие-то разбитые тапочки-плетенки на босу ногу.
— Добрый вечер, многоуважаемый Андрей Михайлович, — сказал я самым любезным тоном. — Извините, что побеспокоил. Мне хотелось бы поговорить с вами в приватном, так сказать, порядке, не отнимая ваше время вызовом, официальными повестками. Скажу более: на руках я не имею даже ордера на обыск и вы вправе не пустить меня дальше порога… — Андрей Михайлович осклабился. Как видно, он вовсю собирался воспользоваться этим правом. — Хотя, сами понимаете, оформить мне ордер — дело полутора часов. После чего не только я, но и ваши соседи в качестве понятых смогут осмотреть вашу квартиру. Итак, давайте, что называется, определимся сразу: мы с вами просто беседуем или придется беспокоить и вас, и себя, и соседей?
Андрей Михайлович определился в три секунды. Просто отодвинулся и пропустил меня в комнату.
— С каких это пор Лубянка стала этим делом интересоваться? — проворчал он. — Я понимаю, милиция нравов или там налоговая инспекция… Но контрразведка-то здесь с какого бока?
Я уже собирался сказать, что ФСК интересуется всем и всегда с какого-то бака, работа такая. Однако, бросив взгляд на обстановку в комнате, вовремя промолчал, сочтя, что в данных условиях фраза моя может прозвучать на редкость двусмысленно.
Бизнес Андрея Михайловича Минича был виден невооруженным глазом. Квартира была превращена в складское помещение. На полу, под столом, на стульях громоздились яркие пачки в полиэтиленовых упаковках. Вот оно что. Немного «Плейбоя», немного «Пентхауза» для самых интеллигентных потребителей, а для всех остальных — «Хард-мэгэзин», жесткое порно из Гонконга. Каждый такой журнальчик стоил пятую часть моего месячного жалованья.
— Контрразведке, — согласился я, подумав, — ваш бизнес действительно не интересен. Хотя, конечно, с перечисленными вами ведомствами у нас самые тесные контакты. Желаете проверить?
Андрей Михайлович тут же поверил на слово и, наконец, нормальным светским тоном поинтересовался целью моего визита.
— Цель-то у меня пустяковая, — кротко заметил я и протянул ему аккуратно глянцевую фотографию покойного Дроздова-«Кириченко». Несколькими экземплярами такого снимка я разжился еще днем, у себя в отделе. — Видели вы когда-нибудь этого человека?
Минич сосредоточенно повертел фото в руках и с видимым облегчением ответил, что никогда не видел и не знает. После чего вернул мне снимок. Я же, со своей стороны, подставил раскрытую папку, и фотография скользнула туда. Вот так. Отпечатки сверим завтра, в лаборатории у Некрасова.
Теперь предстояло самое главное. Я вытащил другую фотографию и подал ее Миничу. Тот взглянул на снимок и презрительно сощурился.
— Политический сыск? — поинтересовался он. — Я-то думал, что с этим вы покончили. Впрочем, она-то как раз и предупреждала, что все вернется на круги своя…
Я не стал спорить с ним, а просто спросил его:
— Так где бы мне отыскать госпожу Старосельскую, а, Андрей Михайлович? Сделайте милость, подскажите.
Минич нехорошо посмотрел на меня. Так смотрят не на представителя серьезного государственного ведомства, а на мелкое шакалье, которое отбирает у школьников карманные деньги.
— Я думал. Что. Пятое. Управление. Ликвидировано, — сказал он медленно, с расстановкой. Так уважающий себя пацан объясняет уличному шакалу, что денег у него при себе нет. — И факт. Моего. Выхода. Из Дем.Альянса. Не дает. Вам. Никакого. Права. Считать. Меня стукачом.
Я невольно порадовался за Андрея Михайловича. Говорить подобным тоном с фискалом, имея дома такой склад готовой и столь сомнительной продукции, мог и вправду далеко не трусливый человек.
— Я не из Пятого управления, — сказал я мягко. — Я из отдела по борьбе с терроризмом. Террористы, понимаете? Пиф-паф.
Минич с удивлением поднял брови. Взгляд его стал менее враждебным, но более озадаченным.
— Уж не думаете ли вы, что Лера…
— Я ничего пока не думаю, — перебил я его все тем же мягким тоном. Моя Ленка называет этот тон убедительным. В том плане, что мне им иногда удается убедить собеседника, мою Ленку, например — не покупать четырехтомник Юкио Мисимы, ну его к черту. — Я расследую дело, и только.
Так или иначе, «Йестедей» означал, что время — десять вечера. Порядок. Сотруднику Лубянки пора выходить на охоту. Даже, может быть, еще и рановато. Я вспомнил хит прошлого сезона, который, с легкой руки Юрия Шевчука, распевала вся Россия. По крайней мере, молодая ее часть.
Я невольно замурлыкал чуть слышно эту песенку. Жаль, что тайваньцы не сообразили настроить партию своих часов именно на этот хит. Вся Лубянка, от младшего оперативника до генерала, расхватала бы такое чудо.
Фискалы ходят по ночам —
На то они фискалы…
Досадно, что наш внутренний рынок на Западе и на Востоке еще толком не изучен. О, сколько им открытий чудных готовит просвещенья дух…
Ну, поехали.
Дверь, за которой жил Андрей Михайлович Минич, была сделана из крепкой листовой стали. Автоматные пули или автоген ее бы не взяли. Пожалуй, разнести ее можно было бы из армейской базуки, если бы удалось установить базуку в этом тесном коридоре. Проще всего было бы сокрушить эту преграду направленным взрывом — но тут требовался опытный сапер. Взрывную волну пришлось бы направлять строго в глубь квартиры, не левее, не правее. Иначе легко можно устроить неприятность заодно и всем соседям по лестничной клетке…
— Кто там? — спросил тонкий голос из-за двери, и окуляр дверного глазка-перископа уставился мне в лицо. Я тотчас же сунул под перископ свое служебное удостоверение, гадая, придется ли мне все-таки вызывать саперов и что на это скажет генерал Голубев.
Обошлось, к счастью, без направленных взрывов. Защелкали засовы, заскрипели замки, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы смог протиснуться человек средней комплекции. Комплекция, по счастью, у меня как раз средняя, а индекс обидчивости — даже ниже среднего. Поэтому я не стал ломать голову, пристало ли капитану ФСК, выполняющему к тому же спецзадание самого директора ФСК, пролезать в милостиво открытый мне зазор, — а просто пролез.
Хозяин квартиры немедленно замкнул все свои замки. Сделал он это столь быстро и виртуозно, что я подумал сразу: если мне придется отсюда спасаться бегством, замки меня задержат как минимум минут на пятнадцать. Будем надеяться, ничего такого не случится.
— Итак, с чем пожаловали? — холодно спросил хозяин, не пропуская меня из коридора в комнату. На вид Андрею Михайловичу Миничу было лет тридцать пять. Белокурая шевелюра обметала его голову в живописном беспорядке. Старомодные очки в металлической оправе придавали ему вид то ли бухгалтера-расстриги, то ли Жака Паганеля в период юношества. Одет Андрей Михайлович был в дорогой импортный спортивный костюм фирмы «Пума» и в какие-то разбитые тапочки-плетенки на босу ногу.
— Добрый вечер, многоуважаемый Андрей Михайлович, — сказал я самым любезным тоном. — Извините, что побеспокоил. Мне хотелось бы поговорить с вами в приватном, так сказать, порядке, не отнимая ваше время вызовом, официальными повестками. Скажу более: на руках я не имею даже ордера на обыск и вы вправе не пустить меня дальше порога… — Андрей Михайлович осклабился. Как видно, он вовсю собирался воспользоваться этим правом. — Хотя, сами понимаете, оформить мне ордер — дело полутора часов. После чего не только я, но и ваши соседи в качестве понятых смогут осмотреть вашу квартиру. Итак, давайте, что называется, определимся сразу: мы с вами просто беседуем или придется беспокоить и вас, и себя, и соседей?
Андрей Михайлович определился в три секунды. Просто отодвинулся и пропустил меня в комнату.
— С каких это пор Лубянка стала этим делом интересоваться? — проворчал он. — Я понимаю, милиция нравов или там налоговая инспекция… Но контрразведка-то здесь с какого бока?
Я уже собирался сказать, что ФСК интересуется всем и всегда с какого-то бака, работа такая. Однако, бросив взгляд на обстановку в комнате, вовремя промолчал, сочтя, что в данных условиях фраза моя может прозвучать на редкость двусмысленно.
Бизнес Андрея Михайловича Минича был виден невооруженным глазом. Квартира была превращена в складское помещение. На полу, под столом, на стульях громоздились яркие пачки в полиэтиленовых упаковках. Вот оно что. Немного «Плейбоя», немного «Пентхауза» для самых интеллигентных потребителей, а для всех остальных — «Хард-мэгэзин», жесткое порно из Гонконга. Каждый такой журнальчик стоил пятую часть моего месячного жалованья.
— Контрразведке, — согласился я, подумав, — ваш бизнес действительно не интересен. Хотя, конечно, с перечисленными вами ведомствами у нас самые тесные контакты. Желаете проверить?
Андрей Михайлович тут же поверил на слово и, наконец, нормальным светским тоном поинтересовался целью моего визита.
— Цель-то у меня пустяковая, — кротко заметил я и протянул ему аккуратно глянцевую фотографию покойного Дроздова-«Кириченко». Несколькими экземплярами такого снимка я разжился еще днем, у себя в отделе. — Видели вы когда-нибудь этого человека?
Минич сосредоточенно повертел фото в руках и с видимым облегчением ответил, что никогда не видел и не знает. После чего вернул мне снимок. Я же, со своей стороны, подставил раскрытую папку, и фотография скользнула туда. Вот так. Отпечатки сверим завтра, в лаборатории у Некрасова.
Теперь предстояло самое главное. Я вытащил другую фотографию и подал ее Миничу. Тот взглянул на снимок и презрительно сощурился.
— Политический сыск? — поинтересовался он. — Я-то думал, что с этим вы покончили. Впрочем, она-то как раз и предупреждала, что все вернется на круги своя…
Я не стал спорить с ним, а просто спросил его:
— Так где бы мне отыскать госпожу Старосельскую, а, Андрей Михайлович? Сделайте милость, подскажите.
Минич нехорошо посмотрел на меня. Так смотрят не на представителя серьезного государственного ведомства, а на мелкое шакалье, которое отбирает у школьников карманные деньги.
— Я думал. Что. Пятое. Управление. Ликвидировано, — сказал он медленно, с расстановкой. Так уважающий себя пацан объясняет уличному шакалу, что денег у него при себе нет. — И факт. Моего. Выхода. Из Дем.Альянса. Не дает. Вам. Никакого. Права. Считать. Меня стукачом.
Я невольно порадовался за Андрея Михайловича. Говорить подобным тоном с фискалом, имея дома такой склад готовой и столь сомнительной продукции, мог и вправду далеко не трусливый человек.
— Я не из Пятого управления, — сказал я мягко. — Я из отдела по борьбе с терроризмом. Террористы, понимаете? Пиф-паф.
Минич с удивлением поднял брови. Взгляд его стал менее враждебным, но более озадаченным.
— Уж не думаете ли вы, что Лера…
— Я ничего пока не думаю, — перебил я его все тем же мягким тоном. Моя Ленка называет этот тон убедительным. В том плане, что мне им иногда удается убедить собеседника, мою Ленку, например — не покупать четырехтомник Юкио Мисимы, ну его к черту. — Я расследую дело, и только.