Страница:
Ручьев горестно признался, что живет в бандитском районе. Каждый день тут драки со стрельбой. Вчера, например, мафия устроила здесь разборку в метро, на станции «Профсоюзная».
— Прямо на самой станции? — полюбопытствовал я.
Ручьев сказал, что подробностей не знает, но вроде на самой станции или в подземном переходе, где туалет. Троих избили до полусмерти, четвертый ушел.
Ага, подумал я. Четвертый все-таки ушел. Четвертым, как нетрудно догадаться, был я сам. Роль мафии сыграли три мордоворота с желтыми пропусками-карточками и с пистолетами системы «стечкин». Мне вдруг пришло в голову, что в Москве и мафии-то никакой нет. Просто спецслужбы разбираются между собой, пугая честной народ вроде тихони Ручьева.
— Бери «вальтер», — деловито посоветовал я Ручьеву. — У него вид солидный. А еще лучше обучите вашего Плаксу команде «фас».
Ручьев переспросил название пистолета и грустно заметил, что Плакса у них знает только команду «гулять», а больше всего любит пожрать и поспать…
На этом месте трубку взяла Ирина, супруга Ручьева.
— Але, Макс, — затараторила она. — Скажи мне, дорогой, почему ваши меня сейчас на работу не пустили?
— То есть как не пустили? — растерялся я. Трудно было найти человека, который бы мог помешать Ирочке Ручьевой добиться своего. — И почему это наши?
— А то не знаешь! — огрызнулась Ирка. — Четверо каких-то дегенератов оккупировали литчасть в Большом и мне даже в дверь войти не дали. Заладили свое: «Охрана, охрана!» Их тут с утра уже в театре видимо-невидимо, а в нашей литчасти у них не то штаб, не то засада.
В голове моей все прояснилось. Кусочки мозаики, которые были рассыпаны по сторонам без пользы, точь-в-точь как папки в Мусорном Архиве, вмиг сложились в одну картинку. Вон оно что, подумал я. Ну, хитрецы. Ну, подонки. Как ловко все придумали…
— Что ты молчишь, Макс? — продолжала терзать меня Ирка. — Ну, скажи что-нибудь. Мне ведь домой из-за этого пришлось вернуться. Скажи на милость, что все это значит и когда все это кончится? А, Максим?
— Спасибо, Ирина, — сказал я совершенно невпопад. — Эти «наши» совсем не наши, это Управление Охраны, а я в ФСК… Я что-нибудь узнаю и сразу позвоню. Хорошо?
— Хорошо, — недовольно ответила Ирка. Она поняла так, будто я выгораживаю своих. Для нее тоже не было никакой разницы между ФСК, УО и СБ.
Между тем разница была. И большая.
И сегодня в ней-то было все дело…
Я выскочил из здания на Лубянке, замахал жезлом и с ходу остановил уазик. Перед тем как назвать адрес, я на мгновение задумался. Кто же из трех тот самый Андрей, слуга двух господ? Трахтенберг? Николашин? Колокольцев?
Глава 48
Глава 49
Глава 50
— Прямо на самой станции? — полюбопытствовал я.
Ручьев сказал, что подробностей не знает, но вроде на самой станции или в подземном переходе, где туалет. Троих избили до полусмерти, четвертый ушел.
Ага, подумал я. Четвертый все-таки ушел. Четвертым, как нетрудно догадаться, был я сам. Роль мафии сыграли три мордоворота с желтыми пропусками-карточками и с пистолетами системы «стечкин». Мне вдруг пришло в голову, что в Москве и мафии-то никакой нет. Просто спецслужбы разбираются между собой, пугая честной народ вроде тихони Ручьева.
— Бери «вальтер», — деловито посоветовал я Ручьеву. — У него вид солидный. А еще лучше обучите вашего Плаксу команде «фас».
Ручьев переспросил название пистолета и грустно заметил, что Плакса у них знает только команду «гулять», а больше всего любит пожрать и поспать…
На этом месте трубку взяла Ирина, супруга Ручьева.
— Але, Макс, — затараторила она. — Скажи мне, дорогой, почему ваши меня сейчас на работу не пустили?
— То есть как не пустили? — растерялся я. Трудно было найти человека, который бы мог помешать Ирочке Ручьевой добиться своего. — И почему это наши?
— А то не знаешь! — огрызнулась Ирка. — Четверо каких-то дегенератов оккупировали литчасть в Большом и мне даже в дверь войти не дали. Заладили свое: «Охрана, охрана!» Их тут с утра уже в театре видимо-невидимо, а в нашей литчасти у них не то штаб, не то засада.
В голове моей все прояснилось. Кусочки мозаики, которые были рассыпаны по сторонам без пользы, точь-в-точь как папки в Мусорном Архиве, вмиг сложились в одну картинку. Вон оно что, подумал я. Ну, хитрецы. Ну, подонки. Как ловко все придумали…
— Что ты молчишь, Макс? — продолжала терзать меня Ирка. — Ну, скажи что-нибудь. Мне ведь домой из-за этого пришлось вернуться. Скажи на милость, что все это значит и когда все это кончится? А, Максим?
— Спасибо, Ирина, — сказал я совершенно невпопад. — Эти «наши» совсем не наши, это Управление Охраны, а я в ФСК… Я что-нибудь узнаю и сразу позвоню. Хорошо?
— Хорошо, — недовольно ответила Ирка. Она поняла так, будто я выгораживаю своих. Для нее тоже не было никакой разницы между ФСК, УО и СБ.
Между тем разница была. И большая.
И сегодня в ней-то было все дело…
Я выскочил из здания на Лубянке, замахал жезлом и с ходу остановил уазик. Перед тем как назвать адрес, я на мгновение задумался. Кто же из трех тот самый Андрей, слуга двух господ? Трахтенберг? Николашин? Колокольцев?
Глава 48
ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ
— Вставайте, граф! — сказал знакомый женский голос. — Завтрак готов и уже стынет.
Я протер глаза, еще не очень соображая, где я. Снилась какая-то чушь. Будто в казино за столиком с рулеткой сидит все наше телевизионное начальство с Александром Яковличем во главе. Причем вся компания ставит на красное. Я тоже хочу поставить на красное, но мне не дают. «А вам на черное, на черное, — говорит Сан-Яклич. — Или на зеро. Но только учтите: проиграете — пойдете командовать Таманской дивизией. Танк водить умеете?»…
Я сел в кровати, обхватив голову руками. Ну и сон. Бред, а не сон. Интересно, как бы его старик Фрейд истолковал? Пожалуй, что никак. Рулетку и шефа он бы еще как-то объяснил, но Таманскую дивизию… Вот вопрос: если во сне вас хотят назначить комдивом — к чему это? К добру или не к добру? Может быть, к войне? Не дай Бог, конечно.
— Проснулся, Аркаша? — спросил меня все тот же голос. — Вот молодец. Я уже думала, тебя из пушек не разбудишь.
Дались вам эти пушки, все еще сонно подумал я, но уже проснулся. И догадался наконец, где я нахожусь. У Натальи. Ну да.
Сама Наталья, довольно улыбаясь, протягивала мне рубашку. Ее круглое лицо излучало одно сплошное Дружелюбие. Золотая улыбка едва ли не слепила мне глаза.
Мне стало неловко. Я ничем такого отношения к себе не заслужил. Даже вчера, заявившись к Наталье в полпервого ночи, я сразу недипломатично задрых. Или не сразу? Я потер лоб, соображая. То-то мне всю ночь танки снились. Чудилось, будто обнимаю броню какого-нибудь Т-72… Нет, пожалуй, все-таки сразу. Натальино дружелюбие — это аванс.
Я взял у нее из рук рубашку, припоминая события вчерашнего вечера.
Счастливо оторвавшись от соколов, мы еще попетляли для надежности и остановились в каком-то из любимых Мокеичем переулков.
— Все, братцы-кролики, — сказал я своей команде. — Спасибо за службу. Теперь разбегаемся. На три ближайших дня даю вам всем отгулы и исчезните с горизонта. В деревню, на дачу, в гости к теще — куда хотите. Только не, отсвечивайте в городе. Завтра на ТВ может быть скандал, и лучше, чтобы вас на горизонте не было. Соколы шуток не понимают. Пока они опомнятся да остынут, должно пройти какое-то время. Но пока сматывайтесь. Я вас прикрою, а вы, если что, все валите на меня…
— Вот еще, — пробурчала Катя. — Что мы, маленькие? Не первый год вместе работаем…
— Именно, — наставительно сказал я. — Пора бы привыкнуть, что в таких случаях приказы начальника не обсуждают. Вот берите пример с Мокеича: сидит и не обсуждает.
— Тебя обсудишь, — хмыкнул Мокеич.
— Вот так-то, — удовлетворенно согласился я. — Все, расходняк. Мокеич, отгонишь «рафик» на нашу запасную стоянку… Кстати, — добавил я, — одолжи-ка начальнику свою старую тачку. На пару дней.
Мокеич с готовностью отдал мне ключи. У него был старый ушастый «Запорожец», который он давно терпеть не мог, мечтал кому-нибудь сплавить и пока ездил по доверенности на «нивке» своей тещи. Я же, разбивший свою «Волгу», с удовольствием пользовался ушастым уродцем. С ним я был спокоен: такую машину грабить не полезут.
— А сами вы куда сейчас? — спросил Журавлев. — Домой вам тем более нельзя. Может, к нам? Потеснимся… Жена будет рада, — закончил он неестественно бодрым голосом. Как видно, ему смертельно не хотелось одному возвращаться к семейным разговорам про темпы инфляции. И мне, по правде говоря, тем более.
— Я найду, куда ехать, — заверил я. — За меня прошу не беспокоиться, не пропаду.
— К Алле Евгеньевне поедете? — ревниво спросила Катюша. — Или к Татьяне? А может, к Наталье или Верочке с «Мосфильма»?
Каким-то образом Катя всегда была в курсе всех моих личных дел. Она знала многое, хотя и не все. Женская интуиция у нее была развита отменно. Я был для нее чуть больше, чем просто любимый начальник.
— Катюша, — проникновенным голосом произнес я. — Рыбка моя, мечта моя. Ты ведь знаешь, я поехал бы только к тебе. Но ведь Петюня… И потом Борис Игоревич едва ли будет доволен…
Катюша примолкла. Супруг Борис Игоревич едва ли был бы доволен. Я подозреваю, что он и так имел на меня огромнейший зуб из-за вечерних записей нашей программы. Возможно, он подозревал, что дело не только в записях…
Мы подбросили до дома Журавлева, потом Катю. После чего Мокеич вопросительно поглядел на меня:
— Куда ехать, шеф?
Я задал ему направление, в самом общем виде, а потом задумался. Если соколы до утра не угомонятся, меня станут искать в первую очередь. Значит, адрес мой на ближайшие день-два никто не должен был знать. В районе Тверской, куда держал путь наш «рафик», у меня было три варианта. Алла Евгеньевна, Наталья и Вита. Насколько я помню из истории, Ясир Арафат, проживая в Тунисе и опасаясь покушений, каждый вечер менял свой адрес, доверяясь случаю: подбрасывал драхму. У меня была штука получше. Я выудил из наружного кармана рубашки пластмассовый кубик и загадал: один, два — иду к Алле, три — четыре — ночую у Виты. А если выпадет пятерка или шестерка — делать нечего, придется идти к Наталье. Честно говоря, хотелось мне к Алле, но там меня и проще всего было отыскать. Доверимся-ка случаю.
Метод Арафата дал мне шестерку. Против судьбы не пойдешь.
— Стой, — сказал я Мокеичу. — Дальше я пешком. А ты лучше позабудь, в какую сторону ты меня вез.
— Будет сделано, — миролюбиво сказал Мокеич и умчался.
Так я попал к Наталье.
Я провел рукой по карману рубашки, кубик был там. Маленькое орудие Фатума. Если бы не он, был бы я сейчас у Аллы и пил бы чай… без сахара и безо всего. В том числе и без хлеба. Вечно у Аллы холодильник пустой, и если приходишь без предупреждения — пеняй на себя.
В этом отношении кубик выбрал Наталью недаром. За ее завтраки ей можно простить очень многое. Даже три золотых передних зуба. Даже неправильные ударения, которые она иногда расставляла в иностранных словах. Наталья была женщиной умной и начитанной. Но что же поделать, если в книгах на иностранных словах ударения не ставятся — догадайся, мол, сама. Наталья догадывалась, но части неправильно.
Раньше меня это раздражало, но потом я привык.
Кстати, к ее потрясающим котлетам я привык еще раньше.
Я доел свою порцию, глотнул компоту и только тогда взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Так. Теперь надо позвонить на работу и Дроздову, как договорились.
Только, конечно, не из квартиры. Я пошарил в карманах.
— Наташ, у тебя жетон есть? — спросил я.
У хозяйственной Наташи жетонов нашлась целая пригоршня. Я взял парочку. Потом, подумав, взял еще два. Телефоны-автоматы, производимые в нашей стране, на редкость ненадежны. Это вам не автоматы Калашникова.
Я протер глаза, еще не очень соображая, где я. Снилась какая-то чушь. Будто в казино за столиком с рулеткой сидит все наше телевизионное начальство с Александром Яковличем во главе. Причем вся компания ставит на красное. Я тоже хочу поставить на красное, но мне не дают. «А вам на черное, на черное, — говорит Сан-Яклич. — Или на зеро. Но только учтите: проиграете — пойдете командовать Таманской дивизией. Танк водить умеете?»…
Я сел в кровати, обхватив голову руками. Ну и сон. Бред, а не сон. Интересно, как бы его старик Фрейд истолковал? Пожалуй, что никак. Рулетку и шефа он бы еще как-то объяснил, но Таманскую дивизию… Вот вопрос: если во сне вас хотят назначить комдивом — к чему это? К добру или не к добру? Может быть, к войне? Не дай Бог, конечно.
— Проснулся, Аркаша? — спросил меня все тот же голос. — Вот молодец. Я уже думала, тебя из пушек не разбудишь.
Дались вам эти пушки, все еще сонно подумал я, но уже проснулся. И догадался наконец, где я нахожусь. У Натальи. Ну да.
Сама Наталья, довольно улыбаясь, протягивала мне рубашку. Ее круглое лицо излучало одно сплошное Дружелюбие. Золотая улыбка едва ли не слепила мне глаза.
Мне стало неловко. Я ничем такого отношения к себе не заслужил. Даже вчера, заявившись к Наталье в полпервого ночи, я сразу недипломатично задрых. Или не сразу? Я потер лоб, соображая. То-то мне всю ночь танки снились. Чудилось, будто обнимаю броню какого-нибудь Т-72… Нет, пожалуй, все-таки сразу. Натальино дружелюбие — это аванс.
Я взял у нее из рук рубашку, припоминая события вчерашнего вечера.
Счастливо оторвавшись от соколов, мы еще попетляли для надежности и остановились в каком-то из любимых Мокеичем переулков.
— Все, братцы-кролики, — сказал я своей команде. — Спасибо за службу. Теперь разбегаемся. На три ближайших дня даю вам всем отгулы и исчезните с горизонта. В деревню, на дачу, в гости к теще — куда хотите. Только не, отсвечивайте в городе. Завтра на ТВ может быть скандал, и лучше, чтобы вас на горизонте не было. Соколы шуток не понимают. Пока они опомнятся да остынут, должно пройти какое-то время. Но пока сматывайтесь. Я вас прикрою, а вы, если что, все валите на меня…
— Вот еще, — пробурчала Катя. — Что мы, маленькие? Не первый год вместе работаем…
— Именно, — наставительно сказал я. — Пора бы привыкнуть, что в таких случаях приказы начальника не обсуждают. Вот берите пример с Мокеича: сидит и не обсуждает.
— Тебя обсудишь, — хмыкнул Мокеич.
— Вот так-то, — удовлетворенно согласился я. — Все, расходняк. Мокеич, отгонишь «рафик» на нашу запасную стоянку… Кстати, — добавил я, — одолжи-ка начальнику свою старую тачку. На пару дней.
Мокеич с готовностью отдал мне ключи. У него был старый ушастый «Запорожец», который он давно терпеть не мог, мечтал кому-нибудь сплавить и пока ездил по доверенности на «нивке» своей тещи. Я же, разбивший свою «Волгу», с удовольствием пользовался ушастым уродцем. С ним я был спокоен: такую машину грабить не полезут.
— А сами вы куда сейчас? — спросил Журавлев. — Домой вам тем более нельзя. Может, к нам? Потеснимся… Жена будет рада, — закончил он неестественно бодрым голосом. Как видно, ему смертельно не хотелось одному возвращаться к семейным разговорам про темпы инфляции. И мне, по правде говоря, тем более.
— Я найду, куда ехать, — заверил я. — За меня прошу не беспокоиться, не пропаду.
— К Алле Евгеньевне поедете? — ревниво спросила Катюша. — Или к Татьяне? А может, к Наталье или Верочке с «Мосфильма»?
Каким-то образом Катя всегда была в курсе всех моих личных дел. Она знала многое, хотя и не все. Женская интуиция у нее была развита отменно. Я был для нее чуть больше, чем просто любимый начальник.
— Катюша, — проникновенным голосом произнес я. — Рыбка моя, мечта моя. Ты ведь знаешь, я поехал бы только к тебе. Но ведь Петюня… И потом Борис Игоревич едва ли будет доволен…
Катюша примолкла. Супруг Борис Игоревич едва ли был бы доволен. Я подозреваю, что он и так имел на меня огромнейший зуб из-за вечерних записей нашей программы. Возможно, он подозревал, что дело не только в записях…
Мы подбросили до дома Журавлева, потом Катю. После чего Мокеич вопросительно поглядел на меня:
— Куда ехать, шеф?
Я задал ему направление, в самом общем виде, а потом задумался. Если соколы до утра не угомонятся, меня станут искать в первую очередь. Значит, адрес мой на ближайшие день-два никто не должен был знать. В районе Тверской, куда держал путь наш «рафик», у меня было три варианта. Алла Евгеньевна, Наталья и Вита. Насколько я помню из истории, Ясир Арафат, проживая в Тунисе и опасаясь покушений, каждый вечер менял свой адрес, доверяясь случаю: подбрасывал драхму. У меня была штука получше. Я выудил из наружного кармана рубашки пластмассовый кубик и загадал: один, два — иду к Алле, три — четыре — ночую у Виты. А если выпадет пятерка или шестерка — делать нечего, придется идти к Наталье. Честно говоря, хотелось мне к Алле, но там меня и проще всего было отыскать. Доверимся-ка случаю.
Метод Арафата дал мне шестерку. Против судьбы не пойдешь.
— Стой, — сказал я Мокеичу. — Дальше я пешком. А ты лучше позабудь, в какую сторону ты меня вез.
— Будет сделано, — миролюбиво сказал Мокеич и умчался.
Так я попал к Наталье.
Я провел рукой по карману рубашки, кубик был там. Маленькое орудие Фатума. Если бы не он, был бы я сейчас у Аллы и пил бы чай… без сахара и безо всего. В том числе и без хлеба. Вечно у Аллы холодильник пустой, и если приходишь без предупреждения — пеняй на себя.
В этом отношении кубик выбрал Наталью недаром. За ее завтраки ей можно простить очень многое. Даже три золотых передних зуба. Даже неправильные ударения, которые она иногда расставляла в иностранных словах. Наталья была женщиной умной и начитанной. Но что же поделать, если в книгах на иностранных словах ударения не ставятся — догадайся, мол, сама. Наталья догадывалась, но части неправильно.
Раньше меня это раздражало, но потом я привык.
Кстати, к ее потрясающим котлетам я привык еще раньше.
Я доел свою порцию, глотнул компоту и только тогда взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Так. Теперь надо позвонить на работу и Дроздову, как договорились.
Только, конечно, не из квартиры. Я пошарил в карманах.
— Наташ, у тебя жетон есть? — спросил я.
У хозяйственной Наташи жетонов нашлась целая пригоршня. Я взял парочку. Потом, подумав, взял еще два. Телефоны-автоматы, производимые в нашей стране, на редкость ненадежны. Это вам не автоматы Калашникова.
Глава 49
МАКС ЛАПТЕВ
На мой звонок долго никто не открывал. Наконец, за дверью я услышал шаркающие шаги.
— Кто это там? — спросил старушечий голос из-за двери.
— Милиция, — строго произнес я. — Трахтенберг здесь проживает?
Дверь приоткрылась сантиметров на пять, в проеме блеснула цепочка. Хозяйка, видимо, обсмотрела мою милицейскую форму, осталась довольна и, наконец, пустила меня внутрь. Но не далее прихожей.
Старушка была как в книге «Преступление и наказание». Грязноватый халат, крысиный хвостик волос. Из кухни несло чем-то горелым и противным. Да и квартирка сама выглядела на редкость противно. Чувствовалось, что живут здесь не очень давно, но уже успели все основательно загадить. Стены были в какой-то жирной копоти и, случайно коснувшись одной из стен, я думал о том, обо что же вытереть руку.
— Трахберги? — радостно сказала старушка. — Уехали, уехали они. В Израиль, значит, подались. Квартирку продали и поминай как звали. Скатертью дорога. Пущай отдохнет от них Россия-матушка… — Тут старуха тревожно посмотрела мне в лицо и спросила: — Извиняйте. А вас, товарищ милиционер, как, к примеру, звать-величать?
— Лаптев, — отрапортовал я. — По имени Максим, по отчеству Анатольевич. По званию — капитан. Что вас еще интересует?
Старушка успокоилась.
— Да нет, — ответила она. — Ничего, товарищ милиционер. Я подумала, может, вы из этих…
— Из каких? — переспросил я. Очень я не люблю таких разговоров. В эти минуты мне хочется, хоть ненадолго, стать евреем.
Старуха засмущалась и ничего не ответила. Словно бы ей на подмогу из комнаты в прихожую вышел мужик лет сорока, со встрепанными волосами, в трусах, в майке и в шлепанцах. В руках он держал наполовину опустошенную банку с солеными помидорами. Мужик задумчиво ел. Глаза у него были чуть прикрыты от удовольствия.
— День добрый, гражданин начальник, — произнес мужик, жуя. — Хотите помидорку? Мамаша сама солила. — Он лениво мотнул головой в сторону старухи. Та горделиво потупилась.
— Здравствуйте, — сказал я. — Спасибо, конечно. Я только что из-за стола, сыт…
— Ну, как хотите. — Мужик спокойно вытер пальцы о майку. — А старую вы не слушайте. Андрюха нормальный парень. Я с ним пару раз успел потолковать, пока квартиру оформляли. Злой только был очень, а так ничего. Все ругался на всех. Идиоты, говорил, падлы… нет, быдлы. Короче, суки позорные, примерно так. И выпить был не дурак. Короче, парень что надо, и плевать мне, что еврей…
Старуха недовольно кашлянула. Слова сына ей не нравились, но спорить она не хотела, стесняясь постороннего, да еще и милиционера.
— Плевать, — повторил мужик. — Главное что? Главное, чтобы человек был хороший. Взять хотя бы президента нашего. Чихал я на то, что он Маркович по отчеству. Пусть хоть Абрамович. Главное, чтобы он всем коммунякам и демократам дал просраться… Правильно я излагаю, гражданин начальник?
Старуха поджала губы.
— Макарович он по отчеству, а не Маркович, — с досадой произнесла она. — Папу его Макаром звали. Он же рассказывал по телевизору. В паспортном столе ошиблись или специально навредить захотели.
Мужик засмеялся и добродушно покрутил пальцем у виска. При этом он чуть не выронил свою банку, однако проворно успел подхватить.
— Выходит, уехали, — сказал я. — А, простите, давно?
— Да месяца три будет. — Мужик прищурился. — Ну да, сразу после выборов и уехал Андрюха. Я его еще в аэропорт провожал. Багаж-то они поездом отправили, — пояснил он, — а сами вот на самолете, налегке.
— Благодарю вас. — Я козырнул. — Извините за беспокойство.
— Да какое там беспокойство, гражданин начальник, — пожал плечами мужик. — Все равно сегодня не работаю. Вот поем и телевизор буду смотреть. Как наш президент всяких американцев-французов встречает. Понаехали, не запылились, нате-здрасьте. Уважают Россию…
Я еще раз козырнул, вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице. Лифт не работал, и, похоже, давно. Пройдя уже два пролета вниз, я вдруг услышал голос старухи:
— Товарищ милиционер, а, товарищ милиционер?
Пришлось вернуться.
— Товарищ милиционер, я забыла спросить… — Старуха с любопытством уставилась на меня. — А чего вы Трахберга-то искали? Натворил он чего-то перед отъездом? Украл, может, чего?
— Да ничего не натворил, — ответил я официальным голосом. — Просто я с ним хотел побеседовать. По вопросу соблюдения паспортного режима.
— Понятно… — Старуха потеряла ко мне всякий интерес и скрылась за дверью, а я, наконец, смог покинуть этот дом. Не могу сказать, что общение со старушкой и с ее сыном доставило мне большое удовольствие.
На улице я хорошенько проверил, нет ли за мной хвоста. Я, правда, и с Лубянки ушел вполне конспиративно, но тем не менее. Еще одной провокации мне совсем не хотелось. Хотя, конечно, представить, чтобы эта парочка после беседы со мной решила покончить жизнь самоубийством, любому бы было довольно затруднительно. От такого липой несло бы за версту. На это я и надеялся. Да и среди бела дня… Помимо всего прочего, мужик с банкой — это вам не хлипкий Воскресенский.
Слежки за мной я не обнаружил и довольно быстро добрался до дома предпоследнего из оставшихся Андреев — Колокольцева. Милиции на улицах было уже хоть отбавляй, и я в своей форме ничем не выделялся. Идет себе опер по своим делам. Или гаишник. Или участковый.
Колокольцев жил на Аргуновской, недалеко от Останкино и гостиницы «Космос». Дом его представлял собой такое высоченное здание с единственным подъездом, который имел, правда, два входа, с наружной и с внутренней стороны фасада. С обеих сторон дома были расставлены скамеечки, и на них грелись сонные бабули. Насколько мне известно, наши оперативники терпеть не могли такие дома-башни. Звукоизоляции здесь практически не было никакой, и любая операция захвата превращалась в спектакль с участием всех любопытных жителей дома. Уж не говоря о том, что каждый мог попасть под шальную пулю…
Квартира Колокольцева располагалась на десятом этаже, а всего этажей было двенадцать. Лифт работал, но так угрожающе скрипел, что я решил обратный путь проделать пешком. Осторожности ради.
Впрочем, осторожничать мне пришлось гораздо раньше. Позвонив в обшарпанную дверь, я машинально встал сбоку. И не напрасно. Лохматый паренек, высунувшийся из квартиры, действовал решительно. В руках у него был большой железный прут, и он с размаху свистнул по тому месту, где, по идее, должен был стоять визитер. Кажется, он собирался ударить вообще любого, кто надумает прийти к нему с визитом. Однако, увидев мою милицейскую форму, он впал в неистовство.
— А-а-а! — страшно крикнул он и еще раз ударил прутом. И еще раз промахнулся, причем я даже не особенно уворачивался. Что-то у этого парня было неладное с координацией движений. Словно руки его существовали отдельно от головы.
— Бросай прут! — крикнул в ответ я. — Буду стрелять!
Парень бешено вращал глазами. Непослушная железная палка в руках явно злила его не меньше, чем я сам. Он снова крикнул, что-то совсем неразборчивое, и метнул свое орудие прямо мне в лицо.
Прут ударился о стену в полуметре над моей головой и отколол солидный кусок штукатурки. Поле битвы на мгновение заволокло известковыми брызгами. Я воспользовался этой заминкой, чтобы схватить скандалиста за руку. Однако он оказался неожиданно сильным, вырвался и помчался по лестнице. Почему-то вверх, а не вниз.
Я побежал за ним, моля Бога, чтобы дверь на чердак была заперта. Для полного счастья мне не хватало только поединка на крыше небоскреба, как в американском боевике.
На сей раз удача улыбнулась мне. Я нагнал парня и схватил его в тот момент, когда он пытался голыми руками свернуть замок на двери, ведущей на чердак. Он снова закричал, стал неистово вырываться, суча руками и ногами. И вдруг обмяк, тяжело задышал и медленно сполз на бетонный пол. Я даже испугался — настолько этот парень вдруг стал похож на нелепую заводную игрушку, у которой лопнула пружина завода.
— Пошли отсюда… козлы… — невнятно пробормотал он, глядя мне в глаза и в то же время куда-то помимо меня. Меня он уже не видел. Я расстегнул пуговицу на рукаве его давно не стираной рубахи и закатал рукав. Так и есть. Вся рука на внутреннем изгибе локтя была в красных точках. Понятно.
Осторожно обхватив парня, я приподнял его и медленно повел вниз. Тот, по-прежнему тяжело дыша и опираясь на мою руку, доплелся таким образом до квартиры и плюхнулся кулем на диван. Длинные его патлы разметались по грязной подушке, открыв наконец, полностью его лицо.
Это лицо было мне уже знакомо по фотографии, которую я подобрал вчера в Мусорном Архиве. Так и есть. Колокольцев Андрей Ефимович, некогда соратник Леры Старосельской, явный и безнадежный наркоман. Судя по обстановке в квартире, Колокольцев не всегда был таким. Пустые полки еще хранили следы книг. На стене висело несколько эстампов, которые бы и я не отказался у себя повесить. Мебели почти не было — так, диван и пара стульев, — но та, что еще оставалась, когда-то имела отношение к хорошему гарнитуру. Среди жестяных тарелок и граненых стаканов на полу стояло несколько чашек и блюдец, определенно принадлежавших некогда к красивому сервизу.
Я оставил Колокольцева лежать на диване и прошелся по лестничной площадке, звоня во все двери. В квартире напротив оказался телефон. Благодаря моей милицейской форме я мог быть избавлен от расспросов. Впрочем, и так все было ясно. Быстро вызвав наркологическую бригаду, я двинулся обратно, в убежище бывшего члена ДА Колокольцева.
— Опять Андрей? — сразу все поняла пожилая миловидная женщина, хозяйка телефона. Она вышла вслед за мной на площадку.
Я кивнул и спросил:
— Давно это с ним?
— С год… Или чуть поменьше. Раньше был человек как человек. Вежливый, внимательный. Пить — сроду не пил, все с книжками. Друзья к нему заходили, девушки…
Я полез в свой планшет, и соседка сразу же опознала по фотографиям Леру Старосельскую и Андрея Трахтенберга.
— А потом что было? — Я положил фотографии обратно.
— А потом — все, — грустно ответила соседка. — Со всеми поссорился. На нас стал кричать. Мы уж с мужем и так с ним, и эдак… Заходили, звали чайку попить, пообедать, но даже нам он, в конце концов, перестал дверь открывать… Последний раз мы с ним нормально поговорили месяца три назад. Он тогда сказал, что страна катится в пропасть, и ему уже все равно…
— А эти друзья его больше не приходили? — Я повел пальцем в сторону планшета с фотографиями.
— Нет, ни разу. Я ведь все больше дома сижу, а слышно у нас на лестнице все так, будто и стен никаких нет. Как лифт зашумит, я и подойду к глазку… Нет-нет, перестали к нему друзья ходить. И еще раньше, чем он пристрастился к этому делу. Потом уж мы пару раз хотели и «скорую» вызвать. Но Андрей просил этого не делать. Говорил, что иначе его посадят в тюрьму за наркотики… Неужели теперь тюрьма? Я отрицательно помотал головой.
— Да нет, не думаю. Но лечить его придется, иначе уж… сами понимаете.
Соседка понимала. Я тоже понимал, но уже другое: если и готовится теракт, Колокольцев к нему не причастен. Полностью отпадает. Оставалась последняя моя надежда — Николашин.
Передав Колокольцева прямо на руки приехавшим санитарам, я покинул дом-башню. Уже в лифте я вспомнил, что решил спускаться пешком, но, на счастье, дребезжащий механизм довез меня без происшествий.
Андрей Николашин жил на Воронцовом поле, в старом, но крепком доме хрущевской застройки. Квартира располагалась на третьем этаже.
На звонок открыл сам хозяин, молодой человек, похожий на собственную фотографию из досье. Ни слова не говоря, он ввел меня в комнату и там поглядел на меня с усмешкой.
— Добрый день, капитан Лаптев, — почти весело проговорил он. — Мы уж вас заждались.
Я хотел спросить, кто это мы, но тут меня сзади ударили по затылку чем-то тяжелым, и я потерял сознание.
— Кто это там? — спросил старушечий голос из-за двери.
— Милиция, — строго произнес я. — Трахтенберг здесь проживает?
Дверь приоткрылась сантиметров на пять, в проеме блеснула цепочка. Хозяйка, видимо, обсмотрела мою милицейскую форму, осталась довольна и, наконец, пустила меня внутрь. Но не далее прихожей.
Старушка была как в книге «Преступление и наказание». Грязноватый халат, крысиный хвостик волос. Из кухни несло чем-то горелым и противным. Да и квартирка сама выглядела на редкость противно. Чувствовалось, что живут здесь не очень давно, но уже успели все основательно загадить. Стены были в какой-то жирной копоти и, случайно коснувшись одной из стен, я думал о том, обо что же вытереть руку.
— Трахберги? — радостно сказала старушка. — Уехали, уехали они. В Израиль, значит, подались. Квартирку продали и поминай как звали. Скатертью дорога. Пущай отдохнет от них Россия-матушка… — Тут старуха тревожно посмотрела мне в лицо и спросила: — Извиняйте. А вас, товарищ милиционер, как, к примеру, звать-величать?
— Лаптев, — отрапортовал я. — По имени Максим, по отчеству Анатольевич. По званию — капитан. Что вас еще интересует?
Старушка успокоилась.
— Да нет, — ответила она. — Ничего, товарищ милиционер. Я подумала, может, вы из этих…
— Из каких? — переспросил я. Очень я не люблю таких разговоров. В эти минуты мне хочется, хоть ненадолго, стать евреем.
Старуха засмущалась и ничего не ответила. Словно бы ей на подмогу из комнаты в прихожую вышел мужик лет сорока, со встрепанными волосами, в трусах, в майке и в шлепанцах. В руках он держал наполовину опустошенную банку с солеными помидорами. Мужик задумчиво ел. Глаза у него были чуть прикрыты от удовольствия.
— День добрый, гражданин начальник, — произнес мужик, жуя. — Хотите помидорку? Мамаша сама солила. — Он лениво мотнул головой в сторону старухи. Та горделиво потупилась.
— Здравствуйте, — сказал я. — Спасибо, конечно. Я только что из-за стола, сыт…
— Ну, как хотите. — Мужик спокойно вытер пальцы о майку. — А старую вы не слушайте. Андрюха нормальный парень. Я с ним пару раз успел потолковать, пока квартиру оформляли. Злой только был очень, а так ничего. Все ругался на всех. Идиоты, говорил, падлы… нет, быдлы. Короче, суки позорные, примерно так. И выпить был не дурак. Короче, парень что надо, и плевать мне, что еврей…
Старуха недовольно кашлянула. Слова сына ей не нравились, но спорить она не хотела, стесняясь постороннего, да еще и милиционера.
— Плевать, — повторил мужик. — Главное что? Главное, чтобы человек был хороший. Взять хотя бы президента нашего. Чихал я на то, что он Маркович по отчеству. Пусть хоть Абрамович. Главное, чтобы он всем коммунякам и демократам дал просраться… Правильно я излагаю, гражданин начальник?
Старуха поджала губы.
— Макарович он по отчеству, а не Маркович, — с досадой произнесла она. — Папу его Макаром звали. Он же рассказывал по телевизору. В паспортном столе ошиблись или специально навредить захотели.
Мужик засмеялся и добродушно покрутил пальцем у виска. При этом он чуть не выронил свою банку, однако проворно успел подхватить.
— Выходит, уехали, — сказал я. — А, простите, давно?
— Да месяца три будет. — Мужик прищурился. — Ну да, сразу после выборов и уехал Андрюха. Я его еще в аэропорт провожал. Багаж-то они поездом отправили, — пояснил он, — а сами вот на самолете, налегке.
— Благодарю вас. — Я козырнул. — Извините за беспокойство.
— Да какое там беспокойство, гражданин начальник, — пожал плечами мужик. — Все равно сегодня не работаю. Вот поем и телевизор буду смотреть. Как наш президент всяких американцев-французов встречает. Понаехали, не запылились, нате-здрасьте. Уважают Россию…
Я еще раз козырнул, вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице. Лифт не работал, и, похоже, давно. Пройдя уже два пролета вниз, я вдруг услышал голос старухи:
— Товарищ милиционер, а, товарищ милиционер?
Пришлось вернуться.
— Товарищ милиционер, я забыла спросить… — Старуха с любопытством уставилась на меня. — А чего вы Трахберга-то искали? Натворил он чего-то перед отъездом? Украл, может, чего?
— Да ничего не натворил, — ответил я официальным голосом. — Просто я с ним хотел побеседовать. По вопросу соблюдения паспортного режима.
— Понятно… — Старуха потеряла ко мне всякий интерес и скрылась за дверью, а я, наконец, смог покинуть этот дом. Не могу сказать, что общение со старушкой и с ее сыном доставило мне большое удовольствие.
На улице я хорошенько проверил, нет ли за мной хвоста. Я, правда, и с Лубянки ушел вполне конспиративно, но тем не менее. Еще одной провокации мне совсем не хотелось. Хотя, конечно, представить, чтобы эта парочка после беседы со мной решила покончить жизнь самоубийством, любому бы было довольно затруднительно. От такого липой несло бы за версту. На это я и надеялся. Да и среди бела дня… Помимо всего прочего, мужик с банкой — это вам не хлипкий Воскресенский.
Слежки за мной я не обнаружил и довольно быстро добрался до дома предпоследнего из оставшихся Андреев — Колокольцева. Милиции на улицах было уже хоть отбавляй, и я в своей форме ничем не выделялся. Идет себе опер по своим делам. Или гаишник. Или участковый.
Колокольцев жил на Аргуновской, недалеко от Останкино и гостиницы «Космос». Дом его представлял собой такое высоченное здание с единственным подъездом, который имел, правда, два входа, с наружной и с внутренней стороны фасада. С обеих сторон дома были расставлены скамеечки, и на них грелись сонные бабули. Насколько мне известно, наши оперативники терпеть не могли такие дома-башни. Звукоизоляции здесь практически не было никакой, и любая операция захвата превращалась в спектакль с участием всех любопытных жителей дома. Уж не говоря о том, что каждый мог попасть под шальную пулю…
Квартира Колокольцева располагалась на десятом этаже, а всего этажей было двенадцать. Лифт работал, но так угрожающе скрипел, что я решил обратный путь проделать пешком. Осторожности ради.
Впрочем, осторожничать мне пришлось гораздо раньше. Позвонив в обшарпанную дверь, я машинально встал сбоку. И не напрасно. Лохматый паренек, высунувшийся из квартиры, действовал решительно. В руках у него был большой железный прут, и он с размаху свистнул по тому месту, где, по идее, должен был стоять визитер. Кажется, он собирался ударить вообще любого, кто надумает прийти к нему с визитом. Однако, увидев мою милицейскую форму, он впал в неистовство.
— А-а-а! — страшно крикнул он и еще раз ударил прутом. И еще раз промахнулся, причем я даже не особенно уворачивался. Что-то у этого парня было неладное с координацией движений. Словно руки его существовали отдельно от головы.
— Бросай прут! — крикнул в ответ я. — Буду стрелять!
Парень бешено вращал глазами. Непослушная железная палка в руках явно злила его не меньше, чем я сам. Он снова крикнул, что-то совсем неразборчивое, и метнул свое орудие прямо мне в лицо.
Прут ударился о стену в полуметре над моей головой и отколол солидный кусок штукатурки. Поле битвы на мгновение заволокло известковыми брызгами. Я воспользовался этой заминкой, чтобы схватить скандалиста за руку. Однако он оказался неожиданно сильным, вырвался и помчался по лестнице. Почему-то вверх, а не вниз.
Я побежал за ним, моля Бога, чтобы дверь на чердак была заперта. Для полного счастья мне не хватало только поединка на крыше небоскреба, как в американском боевике.
На сей раз удача улыбнулась мне. Я нагнал парня и схватил его в тот момент, когда он пытался голыми руками свернуть замок на двери, ведущей на чердак. Он снова закричал, стал неистово вырываться, суча руками и ногами. И вдруг обмяк, тяжело задышал и медленно сполз на бетонный пол. Я даже испугался — настолько этот парень вдруг стал похож на нелепую заводную игрушку, у которой лопнула пружина завода.
— Пошли отсюда… козлы… — невнятно пробормотал он, глядя мне в глаза и в то же время куда-то помимо меня. Меня он уже не видел. Я расстегнул пуговицу на рукаве его давно не стираной рубахи и закатал рукав. Так и есть. Вся рука на внутреннем изгибе локтя была в красных точках. Понятно.
Осторожно обхватив парня, я приподнял его и медленно повел вниз. Тот, по-прежнему тяжело дыша и опираясь на мою руку, доплелся таким образом до квартиры и плюхнулся кулем на диван. Длинные его патлы разметались по грязной подушке, открыв наконец, полностью его лицо.
Это лицо было мне уже знакомо по фотографии, которую я подобрал вчера в Мусорном Архиве. Так и есть. Колокольцев Андрей Ефимович, некогда соратник Леры Старосельской, явный и безнадежный наркоман. Судя по обстановке в квартире, Колокольцев не всегда был таким. Пустые полки еще хранили следы книг. На стене висело несколько эстампов, которые бы и я не отказался у себя повесить. Мебели почти не было — так, диван и пара стульев, — но та, что еще оставалась, когда-то имела отношение к хорошему гарнитуру. Среди жестяных тарелок и граненых стаканов на полу стояло несколько чашек и блюдец, определенно принадлежавших некогда к красивому сервизу.
Я оставил Колокольцева лежать на диване и прошелся по лестничной площадке, звоня во все двери. В квартире напротив оказался телефон. Благодаря моей милицейской форме я мог быть избавлен от расспросов. Впрочем, и так все было ясно. Быстро вызвав наркологическую бригаду, я двинулся обратно, в убежище бывшего члена ДА Колокольцева.
— Опять Андрей? — сразу все поняла пожилая миловидная женщина, хозяйка телефона. Она вышла вслед за мной на площадку.
Я кивнул и спросил:
— Давно это с ним?
— С год… Или чуть поменьше. Раньше был человек как человек. Вежливый, внимательный. Пить — сроду не пил, все с книжками. Друзья к нему заходили, девушки…
Я полез в свой планшет, и соседка сразу же опознала по фотографиям Леру Старосельскую и Андрея Трахтенберга.
— А потом что было? — Я положил фотографии обратно.
— А потом — все, — грустно ответила соседка. — Со всеми поссорился. На нас стал кричать. Мы уж с мужем и так с ним, и эдак… Заходили, звали чайку попить, пообедать, но даже нам он, в конце концов, перестал дверь открывать… Последний раз мы с ним нормально поговорили месяца три назад. Он тогда сказал, что страна катится в пропасть, и ему уже все равно…
— А эти друзья его больше не приходили? — Я повел пальцем в сторону планшета с фотографиями.
— Нет, ни разу. Я ведь все больше дома сижу, а слышно у нас на лестнице все так, будто и стен никаких нет. Как лифт зашумит, я и подойду к глазку… Нет-нет, перестали к нему друзья ходить. И еще раньше, чем он пристрастился к этому делу. Потом уж мы пару раз хотели и «скорую» вызвать. Но Андрей просил этого не делать. Говорил, что иначе его посадят в тюрьму за наркотики… Неужели теперь тюрьма? Я отрицательно помотал головой.
— Да нет, не думаю. Но лечить его придется, иначе уж… сами понимаете.
Соседка понимала. Я тоже понимал, но уже другое: если и готовится теракт, Колокольцев к нему не причастен. Полностью отпадает. Оставалась последняя моя надежда — Николашин.
Передав Колокольцева прямо на руки приехавшим санитарам, я покинул дом-башню. Уже в лифте я вспомнил, что решил спускаться пешком, но, на счастье, дребезжащий механизм довез меня без происшествий.
Андрей Николашин жил на Воронцовом поле, в старом, но крепком доме хрущевской застройки. Квартира располагалась на третьем этаже.
На звонок открыл сам хозяин, молодой человек, похожий на собственную фотографию из досье. Ни слова не говоря, он ввел меня в комнату и там поглядел на меня с усмешкой.
— Добрый день, капитан Лаптев, — почти весело проговорил он. — Мы уж вас заждались.
Я хотел спросить, кто это мы, но тут меня сзади ударили по затылку чем-то тяжелым, и я потерял сознание.
Глава 50
ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК
У Мосина был до того побитый вид, что я раздумал добавлять. Толстые его щечки обвисли, а нашлепка из пластыря, по-моему, выросла раза в два. Об такого грех было руки пачкать. Я для профилактики щелкнул его по носу и поинтересовался:
— Ну что, игрок? Весело провел вчерашний вечер? Видел, видел я тебя с твоим другом Аркашей Полковниковым. Ха-а-рошая компания, ничего не скажешь!
— Я убью его, — злобно произнес Мосин. — Я его достану. Он не рад будет, что родился на свет. Я…
— Ты вонючка, — прервал я его. — Стой и слушай. Предупреждение мое тебе будет самое последнее. Я тебе приказал вчера не ездить и готовить соколов к сегодняшней работе. Ты мой приказ нарушил. Мало того, ты опозорил нашу службу своим скандалом. Ты бросил тень на самого Президента!… — Голос мой сорвался на крик. Это у меня получилось невольно. Моська втянула голову в плечи. — Я тебе говорю: еще один раз, и я тебя вышвырну обратно в твою сраную бильярдную в парке Горького. Или вообще пристрелю. Понял, ну?
Мосин закивал. Толстые его щечки вместе с нашлепкой мелко затряслись в такт. Он все осознал, проникся и вообще больше никогда…
— Понимаете, хозяин, — своим мерзким плаксивым тоном заговорил он. — Эти ублюдки с телевидения налетели на нас, как вороны…
— А ты что, разве не сокол, — раздраженно перебил я, — чтобы ворон бояться? Выходит, ты и есть глупая жирная ворона…
— Я виноват, виноват, — продолжил свою покаянную песенку Мосин. — Я ж не думал, что этой гниде Полковникову все известно! Я же думал, обычное телевидение. Вопрос — ответ, с кем не бывает?…
— Вижу, что не думал, — заметил я наставительно. — Не умеешь это делать, так не лезь. За нас Президент думает, усек?…
Потом до меня дошли наконец моськины слова.
— Что ему известно? — спросил я зловеще. — А ну, выкладывай, сукин сын, игрок гребаный!
Моська попятилась.
— Ну… это… Про то, как мы этого фискала замочили…
— Врешь! — Я схватил его за грудки. — Ты проболтался?! Ты сам ему сказал, урод?!
Мой заместитель, вице-сокол с битой мордой, с готовностью подставил мне щеку для удара и захныкал:
— Да я ни сном ни духом… Я и сказать ничего не успел. У него уже все на руке было написано.
Я отпустил Моську.
— Что значит на руке?
Мосин, захлебываясь в словах, изложил мне, в конце концов, все события вчерашнего вечера. Если это было правда, все выходило очень неприятно.
— Позвольте, хозяин, я его найду и собственноручно шлепну, — произнес Мосин, преданно глядя мне в глаза. — Это ведь не Дроздов с его танками, а паршивый репортеришка. Пристрелим по-тихому, никто жалеть не будет. Больно умный стал, во все лезет…
— Даже не думай, — прекратил я его излияния. — Сообрази хорошенько, дурень. Откуда-то он все это узнал. Наверняка он на кого-то работает.
— На охранцев, наверное, — встрял Мосин. — Это их штучки, это они ведь нас подставили… Ну, я до него доберусь!…
— Ты до Митрофанова доберись, — сказал я. — Слабо тебе ЕГО пристрелить по-тихому или по-громкому. А?
Мосин захлопал глазами. Самому добраться до начальника всех охранцев ему было слабо.
— К тому же, — добавил я, — если Аркашка с кем и связан, так, конечно, не с охранцами. Некультурная для него эта публика. Скорее, он пашет на Контору, на генерала Голубева.
— А что, — согласился Мосин. — У Голубева вся Москва в фискалах. Фискалов как грязи. Ну и хорошо. Одним фискалом больше — одним меньше. Отдайте мне его, хозяин, а?
— Голубева тебе отдать? — спросил я. — Давай, забирай. Осилишь?
— Да нет, — испуганно поправился Мосин. — Зачем Голубева? Журналиста этого поганого, трепло телевизионное…
— Даже не думай, — повторил я грозным тоном. Эту фразу я нашел в фильме «Грязный Гарри», который смотрел уже раз пятнадцать на своем домашнем «Шарпе». Эх, из тех бы ребят набрать себе команду. — Вы позавчера уже грохнули одного фискала, еще одного хочешь? Голубев нас за это уж точно отщелкает поодиночке, и Президент нам не поможет… Пошли ребят только понаблюдать. Пусть, значит, одни соколы посматривают за Дроздовым, а другие пошустрят за Аркашкой. Но не трогать. Пока. Усек?
— Ну что, игрок? Весело провел вчерашний вечер? Видел, видел я тебя с твоим другом Аркашей Полковниковым. Ха-а-рошая компания, ничего не скажешь!
— Я убью его, — злобно произнес Мосин. — Я его достану. Он не рад будет, что родился на свет. Я…
— Ты вонючка, — прервал я его. — Стой и слушай. Предупреждение мое тебе будет самое последнее. Я тебе приказал вчера не ездить и готовить соколов к сегодняшней работе. Ты мой приказ нарушил. Мало того, ты опозорил нашу службу своим скандалом. Ты бросил тень на самого Президента!… — Голос мой сорвался на крик. Это у меня получилось невольно. Моська втянула голову в плечи. — Я тебе говорю: еще один раз, и я тебя вышвырну обратно в твою сраную бильярдную в парке Горького. Или вообще пристрелю. Понял, ну?
Мосин закивал. Толстые его щечки вместе с нашлепкой мелко затряслись в такт. Он все осознал, проникся и вообще больше никогда…
— Понимаете, хозяин, — своим мерзким плаксивым тоном заговорил он. — Эти ублюдки с телевидения налетели на нас, как вороны…
— А ты что, разве не сокол, — раздраженно перебил я, — чтобы ворон бояться? Выходит, ты и есть глупая жирная ворона…
— Я виноват, виноват, — продолжил свою покаянную песенку Мосин. — Я ж не думал, что этой гниде Полковникову все известно! Я же думал, обычное телевидение. Вопрос — ответ, с кем не бывает?…
— Вижу, что не думал, — заметил я наставительно. — Не умеешь это делать, так не лезь. За нас Президент думает, усек?…
Потом до меня дошли наконец моськины слова.
— Что ему известно? — спросил я зловеще. — А ну, выкладывай, сукин сын, игрок гребаный!
Моська попятилась.
— Ну… это… Про то, как мы этого фискала замочили…
— Врешь! — Я схватил его за грудки. — Ты проболтался?! Ты сам ему сказал, урод?!
Мой заместитель, вице-сокол с битой мордой, с готовностью подставил мне щеку для удара и захныкал:
— Да я ни сном ни духом… Я и сказать ничего не успел. У него уже все на руке было написано.
Я отпустил Моську.
— Что значит на руке?
Мосин, захлебываясь в словах, изложил мне, в конце концов, все события вчерашнего вечера. Если это было правда, все выходило очень неприятно.
— Позвольте, хозяин, я его найду и собственноручно шлепну, — произнес Мосин, преданно глядя мне в глаза. — Это ведь не Дроздов с его танками, а паршивый репортеришка. Пристрелим по-тихому, никто жалеть не будет. Больно умный стал, во все лезет…
— Даже не думай, — прекратил я его излияния. — Сообрази хорошенько, дурень. Откуда-то он все это узнал. Наверняка он на кого-то работает.
— На охранцев, наверное, — встрял Мосин. — Это их штучки, это они ведь нас подставили… Ну, я до него доберусь!…
— Ты до Митрофанова доберись, — сказал я. — Слабо тебе ЕГО пристрелить по-тихому или по-громкому. А?
Мосин захлопал глазами. Самому добраться до начальника всех охранцев ему было слабо.
— К тому же, — добавил я, — если Аркашка с кем и связан, так, конечно, не с охранцами. Некультурная для него эта публика. Скорее, он пашет на Контору, на генерала Голубева.
— А что, — согласился Мосин. — У Голубева вся Москва в фискалах. Фискалов как грязи. Ну и хорошо. Одним фискалом больше — одним меньше. Отдайте мне его, хозяин, а?
— Голубева тебе отдать? — спросил я. — Давай, забирай. Осилишь?
— Да нет, — испуганно поправился Мосин. — Зачем Голубева? Журналиста этого поганого, трепло телевизионное…
— Даже не думай, — повторил я грозным тоном. Эту фразу я нашел в фильме «Грязный Гарри», который смотрел уже раз пятнадцать на своем домашнем «Шарпе». Эх, из тех бы ребят набрать себе команду. — Вы позавчера уже грохнули одного фискала, еще одного хочешь? Голубев нас за это уж точно отщелкает поодиночке, и Президент нам не поможет… Пошли ребят только понаблюдать. Пусть, значит, одни соколы посматривают за Дроздовым, а другие пошустрят за Аркашкой. Но не трогать. Пока. Усек?