Страница:
Гурский Лев
Убить президента
ОТ АВТОРА
Автор считает своим долгом предупредить: все события, описанные в романе, от начала и до конца вымышлены. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждений и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.
Часть первая
ПРЕЛЮДИЯ
Можно сидеть в ванне и не быть при этом Архимедом.
Патрик Блер, «Жизнеописание Шарлотты Кордэ»
Глава 1
ПРЕЗИДЕНТ
В девять тридцать замигала лампочка телефона спецсвязи. Зуммер такой вежливый, негромкий, никак не привыкну. Я поднял трубку, и Павлик напряженным голосом сообщил, что убивать меня будут завтра. Предположительно вечером. Точные время и место, покушения пока неизвестны. Состав участников неизвестен.
Умницы.
Павлик, если кто еще не знает, руководит Службой Безопасности Президента. То есть меня. Главный Телохранитель, если угодно. Существо преданное, но интеллектуально крайне убогое. Попросту дубина. Говорят, в свое время так и не смог одолеть рассказ «Муму». Завяз на середине. Давно заметил, что ум и личная преданность — две вещи несовместные. Как гений и злодейство (я — исключение). И хорошо, что несовместные. Павлик дело свое охранное знает и притом преданный дурак. Найдите-ка сейчас такого умника, в верности которого я бы не усомнился. Последним был мой пресс-секретарь Веня. Вениамин Васечкин, кандидат наук. Правда, он пока еще не знает, что был. Завтра узнает. Завтра будет для многих день приятных неожиданностей. И неприятных… Что-то наш Павлик так нервно задышал в трубке. Ах да, еще покушение.
— Подробности какие-нибудь есть? Хоть что-нибудь? — поинтересовался я у Павлика. Подробностей, естественно, не было. Дубина Павлик стал извиняться. Оказывается, соколы перестарались. Приняли агента ФСК за одного из участников будущей акции. Проявили бдительность. Сам Павлик примчался в Лефортово слишком поздно, когда стукача уже отскребали от стен камеры. Как уверяет Павлик, покойник успел сказать только про завтра.
Тут мой имбецил Павлик начал снова мучительно оправдываться. Оказывается, фискалы сами виноваты — не поставили его, начальника СБ, в известность. А сам он опоздал в Лефортово потому, что-де проверял сигнал. Гражданка Воронина обнаружила в подъезде своего дома, в пяти кварталах от Кремля, подозрительного мужчину с пакетом в руках. Выяснилось, что мужчина — нормальный алконавт. И в пакете не пластиковая взрывчатка, а две бутылки «Распутина», «красненькое» и какая-то ливерная колбаса. Колбасу на всякий случай отдали на экспертизу.
— А водку? — спросил я вкрадчиво. Так, как только я умею. — Водку проверили? Вдруг там нитроглицерин?
Кретин Павлик вполне серьезно отрапортовал, что водка настоящая. Действительно, натуральный «Распутин». Один портрет на горлышке, один на этикетке. Он сам проверял. Кстати, хозяин пакета пока задержан. До особого распоряжения. Моего, надо полагать. Ну-ка, господин Президент России, распорядись насчет бутылки водки и колбасы.
Мне пришла в голову неплохая мысль: задержать самого Павлика. Обвинить в мародерстве и судить показательным судом. Поддержать имидж сурового, но справедливого царя. Народу это нравится. Хотя, пожалуй, не выйдет. Павлика пока нельзя. Дегенерат, но верный. Что я буду без таких делать? Например, завтра? И потом президентская команда слишком ценный капитал, чтобы тратить по пустякам. Золотой фонд Большой политики. После того как погиб в автокатастрофе лейб-медик Гриша, пришлось и так сделать паузу. Пресса, наш дорогой аппендикс демократии, уже помалкивала. Но слухи, если они не исходят лично от Президента, — вещь бессмысленная и опасная. Поэтому отставить показательный суд. По крайней мере, пока.
— Мужика отпустить. Водку вернуть. Потерю колбасы компенсировать. Гражданку Воронину официально поблагодарить…
Я почувствовал, как ожил на другом конце линии мой Павлик. Приказы ясные и четкие. Все понятно. Это он любит. Пришлось испортить ему удовольствие.
— Ну, а теперь о завтрашнем покушении. Это, Паша, очень некстати. Ты понял? Сам знаешь, какой завтра день — в Кремле не отсидишься. Встречи, обеды, водружение венков. Журналистов набралась уже целая дивизия. Может, отменить хотя бы Большой?…
Паша согласно вякнул в трубке. Охрана в театре для него — одна морока. Всех зрителей через металлоискатель не пропустишь. Мудро, господин Президент! Отменить, конечно, отменить!
— …Хотя нет, нельзя, — раздумчиво сказал я к совершенному Павликову неудовольствию. — Большой балет — это наша гордость. Придется присутствовать. Церемониал. Протокол. Понимаешь?
Слово «протокол» Павлик понимал. Как-никак работал когда-то рядовым участковым. И если бы не фортуна в моем лице… Однако хорошенького понемножку, Павлик.
— И еще, — добавил я, чтобы уж совсем расстроить своего Главного Телохранителя. — Попроси, чтобы генерал Голубев был у меня в течение получаса.
— Так точно, — буркнул Павлик обиженно.
Генерал Голубев — начальник Управления ФСК. Он да еще Митрофанов из Управления Охраны — два Павликовых вечных конкурента. Все трое так меня любят, что ревнуют друг к другу. И это правильно. Спецслужбы разделили еще при Ельцине. Да нет, еще, кажется, при Горбачеве в сентябре 91-го. Михаил Сергеич не успел уже воспользоваться своей идеей. Но идея была старая и славная. Разделяй и властвуй. Пусть конкурируют друг с другом, пусть каждый тянет одеяло на себя. Суеты больше, но спокойнее. Никогда не объединятся против Президента. Кто-нибудь, да заложит всенепременно.
Павлик в трубке между тем демонстрировал молчаливый укор. Он не любит федералистов. У них опыт, они шустрят. У них стукачи по всей Москве. Голубев убийство стукача ему припомнит.
— А может, твои нарочно прибили фискала? — эдак небрежно спросил я вдруг у Павлика. — Может, как раз по твоему приказу? Чтобы потом, не торопясь, уконтропупить любимого Президента? А?
Павлик что-то панически булькнул в трубке. Кажется, он готов был уже доказать свою преданность тут же, по телефону. Сделать себе харакири из табельного оружия. Всякий раз я забываю, что преданным имбецилам не свойственно чувство юмора. А мне, как назло, свойственно. Говорят, это наследство от папы. Папочка, сволочь, был большой юморист. Когда не ссорился с мамочкой.
— Ладно-ладно, — пресек я чуть было не состоявшееся харакири. — Пошутил. Но Голубева все-таки пригласи. И сам, кстати, можешь зайти. Ум хорошо, а полтора — лучше.
Павлик с облегчением хихикнул. Эту шутку он уже научился понимать. С четвертого или пятого раза, но научился. Способный.
Умницы.
Павлик, если кто еще не знает, руководит Службой Безопасности Президента. То есть меня. Главный Телохранитель, если угодно. Существо преданное, но интеллектуально крайне убогое. Попросту дубина. Говорят, в свое время так и не смог одолеть рассказ «Муму». Завяз на середине. Давно заметил, что ум и личная преданность — две вещи несовместные. Как гений и злодейство (я — исключение). И хорошо, что несовместные. Павлик дело свое охранное знает и притом преданный дурак. Найдите-ка сейчас такого умника, в верности которого я бы не усомнился. Последним был мой пресс-секретарь Веня. Вениамин Васечкин, кандидат наук. Правда, он пока еще не знает, что был. Завтра узнает. Завтра будет для многих день приятных неожиданностей. И неприятных… Что-то наш Павлик так нервно задышал в трубке. Ах да, еще покушение.
— Подробности какие-нибудь есть? Хоть что-нибудь? — поинтересовался я у Павлика. Подробностей, естественно, не было. Дубина Павлик стал извиняться. Оказывается, соколы перестарались. Приняли агента ФСК за одного из участников будущей акции. Проявили бдительность. Сам Павлик примчался в Лефортово слишком поздно, когда стукача уже отскребали от стен камеры. Как уверяет Павлик, покойник успел сказать только про завтра.
Тут мой имбецил Павлик начал снова мучительно оправдываться. Оказывается, фискалы сами виноваты — не поставили его, начальника СБ, в известность. А сам он опоздал в Лефортово потому, что-де проверял сигнал. Гражданка Воронина обнаружила в подъезде своего дома, в пяти кварталах от Кремля, подозрительного мужчину с пакетом в руках. Выяснилось, что мужчина — нормальный алконавт. И в пакете не пластиковая взрывчатка, а две бутылки «Распутина», «красненькое» и какая-то ливерная колбаса. Колбасу на всякий случай отдали на экспертизу.
— А водку? — спросил я вкрадчиво. Так, как только я умею. — Водку проверили? Вдруг там нитроглицерин?
Кретин Павлик вполне серьезно отрапортовал, что водка настоящая. Действительно, натуральный «Распутин». Один портрет на горлышке, один на этикетке. Он сам проверял. Кстати, хозяин пакета пока задержан. До особого распоряжения. Моего, надо полагать. Ну-ка, господин Президент России, распорядись насчет бутылки водки и колбасы.
Мне пришла в голову неплохая мысль: задержать самого Павлика. Обвинить в мародерстве и судить показательным судом. Поддержать имидж сурового, но справедливого царя. Народу это нравится. Хотя, пожалуй, не выйдет. Павлика пока нельзя. Дегенерат, но верный. Что я буду без таких делать? Например, завтра? И потом президентская команда слишком ценный капитал, чтобы тратить по пустякам. Золотой фонд Большой политики. После того как погиб в автокатастрофе лейб-медик Гриша, пришлось и так сделать паузу. Пресса, наш дорогой аппендикс демократии, уже помалкивала. Но слухи, если они не исходят лично от Президента, — вещь бессмысленная и опасная. Поэтому отставить показательный суд. По крайней мере, пока.
— Мужика отпустить. Водку вернуть. Потерю колбасы компенсировать. Гражданку Воронину официально поблагодарить…
Я почувствовал, как ожил на другом конце линии мой Павлик. Приказы ясные и четкие. Все понятно. Это он любит. Пришлось испортить ему удовольствие.
— Ну, а теперь о завтрашнем покушении. Это, Паша, очень некстати. Ты понял? Сам знаешь, какой завтра день — в Кремле не отсидишься. Встречи, обеды, водружение венков. Журналистов набралась уже целая дивизия. Может, отменить хотя бы Большой?…
Паша согласно вякнул в трубке. Охрана в театре для него — одна морока. Всех зрителей через металлоискатель не пропустишь. Мудро, господин Президент! Отменить, конечно, отменить!
— …Хотя нет, нельзя, — раздумчиво сказал я к совершенному Павликову неудовольствию. — Большой балет — это наша гордость. Придется присутствовать. Церемониал. Протокол. Понимаешь?
Слово «протокол» Павлик понимал. Как-никак работал когда-то рядовым участковым. И если бы не фортуна в моем лице… Однако хорошенького понемножку, Павлик.
— И еще, — добавил я, чтобы уж совсем расстроить своего Главного Телохранителя. — Попроси, чтобы генерал Голубев был у меня в течение получаса.
— Так точно, — буркнул Павлик обиженно.
Генерал Голубев — начальник Управления ФСК. Он да еще Митрофанов из Управления Охраны — два Павликовых вечных конкурента. Все трое так меня любят, что ревнуют друг к другу. И это правильно. Спецслужбы разделили еще при Ельцине. Да нет, еще, кажется, при Горбачеве в сентябре 91-го. Михаил Сергеич не успел уже воспользоваться своей идеей. Но идея была старая и славная. Разделяй и властвуй. Пусть конкурируют друг с другом, пусть каждый тянет одеяло на себя. Суеты больше, но спокойнее. Никогда не объединятся против Президента. Кто-нибудь, да заложит всенепременно.
Павлик в трубке между тем демонстрировал молчаливый укор. Он не любит федералистов. У них опыт, они шустрят. У них стукачи по всей Москве. Голубев убийство стукача ему припомнит.
— А может, твои нарочно прибили фискала? — эдак небрежно спросил я вдруг у Павлика. — Может, как раз по твоему приказу? Чтобы потом, не торопясь, уконтропупить любимого Президента? А?
Павлик что-то панически булькнул в трубке. Кажется, он готов был уже доказать свою преданность тут же, по телефону. Сделать себе харакири из табельного оружия. Всякий раз я забываю, что преданным имбецилам не свойственно чувство юмора. А мне, как назло, свойственно. Говорят, это наследство от папы. Папочка, сволочь, был большой юморист. Когда не ссорился с мамочкой.
— Ладно-ладно, — пресек я чуть было не состоявшееся харакири. — Пошутил. Но Голубева все-таки пригласи. И сам, кстати, можешь зайти. Ум хорошо, а полтора — лучше.
Павлик с облегчением хихикнул. Эту шутку он уже научился понимать. С четвертого или пятого раза, но научился. Способный.
Глава 2
ВАЛЕРИЯ
Еще вчера мы согласовали с Андреем место проведения операции, но крепко поцапались в вопросе о выборе оружия. Андрей настаивал на бомбе, но я была непоколебима: только пистолет. От входа до лестницы наверх, в правительственную ложу, сорок восемь метров. Целых десять секунд, даже если идти быстрым шагом. И там уж точно будет кто-то посторонний, помимо дуболомов из личной охраны. Если бросать бомбу, то обязательно будет много жертв. Невинных жертв. Это аксиома террора, его краеугольный камень. Урок Игнатия Гриневицкого нам всем должен пойти впрок. Никаких бомб!
Андрей добросовестно мне кивал, но видно было, что имя народовольца Гриневицкого для него что звук пустой. И что историю покушения на Александра II он либо знает нетвердо, либо вообще не знает. Странно — чему его учили в этом историко-архивном? Хотя да: его же вышибли со второго курса. Как он рассказывал, по личному распоряжению оппортуниста Афанасьева. Думаю, что мальчик присочинял, и наверняка он лишился студбилета из-за какого-нибудь банального хвоста по немецкому. Милый героический лоботряс. Пусть сочиняет. Революционер сам должен быть автором и творцом своей биографии, особенно молодой. Не всем же повезло в молодости разбрасывать листовки на премьере «Иоланты», отсидеть свои полгода в «Матросской Тишине» и два года у Кащенко. И тем более не все удостоились прозвища «бабушка русской демократии».
Андрей сказал, что из пистолета я непременно промахнусь, и все пойдет насмарку. И тогда придется стрелять уже ему. Только с запозданием, из неудобного положения. И ты, Лерочка, и я обязательно погибнем, потому что сами станем мишенями…
Я ответила Андрею, что такая смерть почетна, но сама думала о другом. Я думала, что не промахнусь, не могу промахнуться. Неудобно прицельно стрелять, когда у тебя очки минус восемь. Но я долго тренировалась, каждый шаг повторяла раз двести. Могу теперь даже с закрытыми глазами повторить. Три шага вперед, два направо, мимо портьеры, мимо дурацкого ампирного светильника (какая, к слову, безвкусица!), мимо колонны, мимо двери литчасти, потом еще поворот направо… И у меня всего четыре секунды. На два выстрела, больше не успею. Покойный Фортунатов еще пять лет назад меня учил: «Лера, целься только в голову или в шею, у этих друзей наверняка надет бронежилет». Пять лет назад его уроки не пригодились, да и цели были другие. Несерьезные, в общем, цели. Грамматика боя, язык батарей. Ничего, завтра пригодятся. Завтра будет ТВОЙ ТУЛОН, Лера. Звездный час твоей прекрасной и яростной жизни. Кто это сказал: «Жизнь не удалась, отрепетируем смерть!»? Не помню, да и не важно. Важно, как это у Некрасова: умрешь недаром — дело прочно. И главное, чтобы ЕГО смерть состоялась раньше…
Интересно, что еще недавно я была убеждена, будто мой звездный час — это та ночь на окружной дороге, под дождем. Когда таманцы сгрудили свои танки перед нашим игрушечным пикетом, и я все ждала, что оловянноглазый генерал в сером дождевике погасит свою дурацкую сигарету и скомандует танкистам: «Полный вперед!» Мои друзья из Дем.Альянса — а также трусливые крысы, которых я тогда полагала друзьями, — говорили мне потом, будто я специально лезла на рожон, будто совершенно ни к чему было рвать у них на глазах портрет батьки Язова и швырять мокрому и злому генералу в лицо. Но все-таки мы задержали их на два с половиной часа, и когда они въехали в центр, все схлопнулось. Думаю, тот генерал с сигаретой еще мысленно благодарил меня за то, что я помешала ему выполнить приказ. Если эти оловянноглазые способны мыслить. Наверное, все же и не благодарил. И черт с ним. Какое мне дело до вас до всех — усатых, лысых, верноподданных?
Но вам до меня уже завтра будет дело. Итак, три шага вперед, два направо… Лет двадцать тому назад, еще девчонкой, я была влюблена в Бакунина. Огромный, мощный и злой был мужик, веселый разрушитель. Маркс от него трусливо прятался, потому что не понимал, а аккуратный кухонный революционер Герцен (этот духовный предтеча нашего Витюши Морозова!) предупреждал не то Муханова, не то единокровного Огарева — мол, держитесь подальше от этого неуемного господина. Дескать, чересчур неистов, чересчур размашист. Уж не перевербован ли в здании у Цепного моста, не состоит ли на жалованье у Департамента полиции?… Какой там к черту Департамент! Бакунин просто ДЕЛА хотел, настоящего дела. Я думаю, он наверняка понял бы неизбежность нашей завтрашней АКЦИИ…
Акция, согласна, слово нехорошее. Некрасивое, чужое. Словно к убийству пристегнут экономический расчет. Но не говорить же казнь? Получается еще страшнее, глупее и выспреннее. Словно я уже не Лера Старосельская, профессиональная революционерка тридцати девяти лет от роду, а чуть ли не праща в деснице Господней. Богу ведь совершенно наплевать на наши земные дела. Ему наплевать, убью я завтра Этого Господина или кто-нибудь из телохранителей успеет выстрелить в меня раньше. Лично я надеюсь, что убью. На моей стороне эффект неожиданности. ОН уже вообразил, будто все не пикнут. Брежнев тоже так думал, и передумал лишь в тот момент, когда храбрый полковник Ильин вышел навстречу кавалькаде с двумя «Макаровыми» в руках. Правда, Ильин перепутал машины: в той, куда он целил, сидели наши космонавты, а Леонид Ильич сидел в «Чайке», ехавшей следом.
Ильина потому и объявили психом, что он перепутал. Но я-то не ошибусь мишенью.
Эту физиономию с плакатов невозможно спутать ни с какой другой. Эту физиономию наш многострадальный и глупый народ выбрал посредством свободного волеизъявления. Взял да и поставил жирную галочку напротив его фамилии. И Этот Господин на следующий день после победы торжественно сдержал одно свое обещание: снизил цены на хлеб, сахар и водку. Снизил почти до дореформенного предела. Кричали мужики «ура» и в воздух чепчики бросали. А через неделю все, что сказочно подешевело, фактически исчезло из свободной продажи… А потом снова появилось и снова подорожало, уже раз в пять. Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет. Экономическая аксиома, господа! Да, хорошо бы не забыть: до завтра подсунуть Машке все свои консервы и весь свой сахар. Мне они уже не понадобятся, а девочке не помешают.
Уже десять утра. Где же Андрей? Он должен был уже полчаса назад принести мне оружие. Я давно этот пистолет у него выпрашивала. Маленький, тяжелый, мне как раз по руке. И калибр замечательный. Когда мы в лесу стреляли по большим консервным банкам, каждая пулька проделывала в жести дыру величиной с кулак. Я попала в цель три раза из трех. Андрей проворчал тогда, что это наверняка случайность, но посмотрел с уважением. Как же, случайность. Когда приходит твой Звездный Час, твой Тулон, просто необходимо быть во всеоружии. Как в переносном, так и в буквальном смысле этого слова…
Та-ак. Вот и два звонка в дверь, как договорились. Это Андрей.
Андрей добросовестно мне кивал, но видно было, что имя народовольца Гриневицкого для него что звук пустой. И что историю покушения на Александра II он либо знает нетвердо, либо вообще не знает. Странно — чему его учили в этом историко-архивном? Хотя да: его же вышибли со второго курса. Как он рассказывал, по личному распоряжению оппортуниста Афанасьева. Думаю, что мальчик присочинял, и наверняка он лишился студбилета из-за какого-нибудь банального хвоста по немецкому. Милый героический лоботряс. Пусть сочиняет. Революционер сам должен быть автором и творцом своей биографии, особенно молодой. Не всем же повезло в молодости разбрасывать листовки на премьере «Иоланты», отсидеть свои полгода в «Матросской Тишине» и два года у Кащенко. И тем более не все удостоились прозвища «бабушка русской демократии».
Андрей сказал, что из пистолета я непременно промахнусь, и все пойдет насмарку. И тогда придется стрелять уже ему. Только с запозданием, из неудобного положения. И ты, Лерочка, и я обязательно погибнем, потому что сами станем мишенями…
Я ответила Андрею, что такая смерть почетна, но сама думала о другом. Я думала, что не промахнусь, не могу промахнуться. Неудобно прицельно стрелять, когда у тебя очки минус восемь. Но я долго тренировалась, каждый шаг повторяла раз двести. Могу теперь даже с закрытыми глазами повторить. Три шага вперед, два направо, мимо портьеры, мимо дурацкого ампирного светильника (какая, к слову, безвкусица!), мимо колонны, мимо двери литчасти, потом еще поворот направо… И у меня всего четыре секунды. На два выстрела, больше не успею. Покойный Фортунатов еще пять лет назад меня учил: «Лера, целься только в голову или в шею, у этих друзей наверняка надет бронежилет». Пять лет назад его уроки не пригодились, да и цели были другие. Несерьезные, в общем, цели. Грамматика боя, язык батарей. Ничего, завтра пригодятся. Завтра будет ТВОЙ ТУЛОН, Лера. Звездный час твоей прекрасной и яростной жизни. Кто это сказал: «Жизнь не удалась, отрепетируем смерть!»? Не помню, да и не важно. Важно, как это у Некрасова: умрешь недаром — дело прочно. И главное, чтобы ЕГО смерть состоялась раньше…
Интересно, что еще недавно я была убеждена, будто мой звездный час — это та ночь на окружной дороге, под дождем. Когда таманцы сгрудили свои танки перед нашим игрушечным пикетом, и я все ждала, что оловянноглазый генерал в сером дождевике погасит свою дурацкую сигарету и скомандует танкистам: «Полный вперед!» Мои друзья из Дем.Альянса — а также трусливые крысы, которых я тогда полагала друзьями, — говорили мне потом, будто я специально лезла на рожон, будто совершенно ни к чему было рвать у них на глазах портрет батьки Язова и швырять мокрому и злому генералу в лицо. Но все-таки мы задержали их на два с половиной часа, и когда они въехали в центр, все схлопнулось. Думаю, тот генерал с сигаретой еще мысленно благодарил меня за то, что я помешала ему выполнить приказ. Если эти оловянноглазые способны мыслить. Наверное, все же и не благодарил. И черт с ним. Какое мне дело до вас до всех — усатых, лысых, верноподданных?
Но вам до меня уже завтра будет дело. Итак, три шага вперед, два направо… Лет двадцать тому назад, еще девчонкой, я была влюблена в Бакунина. Огромный, мощный и злой был мужик, веселый разрушитель. Маркс от него трусливо прятался, потому что не понимал, а аккуратный кухонный революционер Герцен (этот духовный предтеча нашего Витюши Морозова!) предупреждал не то Муханова, не то единокровного Огарева — мол, держитесь подальше от этого неуемного господина. Дескать, чересчур неистов, чересчур размашист. Уж не перевербован ли в здании у Цепного моста, не состоит ли на жалованье у Департамента полиции?… Какой там к черту Департамент! Бакунин просто ДЕЛА хотел, настоящего дела. Я думаю, он наверняка понял бы неизбежность нашей завтрашней АКЦИИ…
Акция, согласна, слово нехорошее. Некрасивое, чужое. Словно к убийству пристегнут экономический расчет. Но не говорить же казнь? Получается еще страшнее, глупее и выспреннее. Словно я уже не Лера Старосельская, профессиональная революционерка тридцати девяти лет от роду, а чуть ли не праща в деснице Господней. Богу ведь совершенно наплевать на наши земные дела. Ему наплевать, убью я завтра Этого Господина или кто-нибудь из телохранителей успеет выстрелить в меня раньше. Лично я надеюсь, что убью. На моей стороне эффект неожиданности. ОН уже вообразил, будто все не пикнут. Брежнев тоже так думал, и передумал лишь в тот момент, когда храбрый полковник Ильин вышел навстречу кавалькаде с двумя «Макаровыми» в руках. Правда, Ильин перепутал машины: в той, куда он целил, сидели наши космонавты, а Леонид Ильич сидел в «Чайке», ехавшей следом.
Ильина потому и объявили психом, что он перепутал. Но я-то не ошибусь мишенью.
Эту физиономию с плакатов невозможно спутать ни с какой другой. Эту физиономию наш многострадальный и глупый народ выбрал посредством свободного волеизъявления. Взял да и поставил жирную галочку напротив его фамилии. И Этот Господин на следующий день после победы торжественно сдержал одно свое обещание: снизил цены на хлеб, сахар и водку. Снизил почти до дореформенного предела. Кричали мужики «ура» и в воздух чепчики бросали. А через неделю все, что сказочно подешевело, фактически исчезло из свободной продажи… А потом снова появилось и снова подорожало, уже раз в пять. Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет. Экономическая аксиома, господа! Да, хорошо бы не забыть: до завтра подсунуть Машке все свои консервы и весь свой сахар. Мне они уже не понадобятся, а девочке не помешают.
Уже десять утра. Где же Андрей? Он должен был уже полчаса назад принести мне оружие. Я давно этот пистолет у него выпрашивала. Маленький, тяжелый, мне как раз по руке. И калибр замечательный. Когда мы в лесу стреляли по большим консервным банкам, каждая пулька проделывала в жести дыру величиной с кулак. Я попала в цель три раза из трех. Андрей проворчал тогда, что это наверняка случайность, но посмотрел с уважением. Как же, случайность. Когда приходит твой Звездный Час, твой Тулон, просто необходимо быть во всеоружии. Как в переносном, так и в буквальном смысле этого слова…
Та-ак. Вот и два звонка в дверь, как договорились. Это Андрей.
Глава 3
ГЛАВНЫЙ ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ ПАВЛИК
Шеф меня за дурака считает. Вслух не говорит, но я по глазам вижу. Конечно, у него и инъяз за плечами, и училище политработников, и юрфак заочный. А у меня только сраная ментовская школа в Верхних Нужниках, да пять лет участковым в Кузьминках. Где уж нам, дуракам, чай пить! Он даже думает, что я рассказ «Муму» не одолел. Вот тут ошибочка вышла. Рассказ этот я нарочно нашел и прочел, уже когда в СБ пришел. И понял я вот что: если бы барыня своего глухонемого козла его собачкой не напрягала бы, он бы ей всю жизнь служил верой и правдой. Мне только скажи поласковее: «Павлик, надо!» — и я в лепешку расшибусь, но сделаю. Майор Ванюков, начальник райотдела в Кузьминках, этого не понимал. А шеф понял. Посмеивается, подначивает, иногда и прикрикнет — зато доверяет. Поэтому согласен быть при нем дураком. Дураком Его Превосходительства. Лучше, чем дураком при майоре Ванюкове в загребанных Кузьминках. Но только я не совсем уж дурак. Мой принцип — лучше перебдеть, чем недобдеть. Мог бы спокойно не выезжать самолично по каждому сигналу, но всякий раз боялся: а вдруг? Вдруг это ТО САМОЕ, из-за чего я свой хлеб генеральский ем и водку генеральскую пью? Ясно ведь, что террорист-профессионал не будет в пяти кварталах от Кремля прятаться с гранатой в подъезде. А что, если любитель? Какой-нибудь разочарованный хрен, защитник свободы и демократии? Когда я еще в Кузьминках кантовался, знакомый участковый рассказывал про Шмонова, который из берданки в Горбачева метил. Значит, когда обшмонали этого Шмонова, нашли у него плакатик «Горбачев — палач советского народа!». И два патрона с крупной дробью. На крупную, стало быть, дичь. И если бы не был тот Шмонов малахольным и не зацепилось его ружьишко за подкладку, вышел бы громкий концерт по заявкам трудящихся.
Горбачева-то мне не жалко, хотя он никакой не палач. Но ошибки дурных его охранников я учел. Система «четыре — два — четыре» хороша только в футболе, и то если за спиной настоящий вратарь, а не дырка от бублика. А для охраны эта метода никуда не годится: непроницаема, как решето. Достаточно отсечь левого крайнего потехничней — и левый фланг объекта номер 1 тут же открыт. Подходи, говори здрасьте и стреляй с нашим с вами удовольствием. Можно и без здрасьте, молча. Бабахнул, крутанулся и ушел. А ты вызывай труповозку. Я даже удивляюсь, что за все горбачевские шесть лет на него никто всерьез не покушался. Кроме, конечно, этого придурка с берданкой. Словно Горбачев — не Горбачев, а неуловимый Джо из анекдота. Который, значит, никому не нужен…
По правде сказать, и против моего нынешнего начальника никаких серьезных терактов покамест не было. Хотя официально, для прессы, велено намекать на два ин-ци-ден-та во время его предвыборной кампании. Для солидности, говорят. Только ничего там солидного не было. Первый раз просто раскулачили его «Жигули» в Ягодном: выбили боковое стекло, пока шеф выступал перед своими избирателями на текстильном комбинате. Взяли видюшник, кожаное пальто, магнитофон и ящик водки с заднего сиденья. Шеф потом намекал, что машина была заминирована и называл какие-то страшные килограммы взрывчатки. Это попало во все газеты. Но я-то работал вместе с саперами и убедился, что никаким взрывателем там и не пахло. Обычное уличное шакалье. Урки те мелкие и не знали, ЧЬЮ машину они грабанули. Польстились они на видак, который разглядели через стекло. Начальник к краже техники и водки отнесся спокойно — благо куплено все было не на родные, а на партийные деньги. А за пальто переживал. Говорил журналистам, что это дорогой подарок от соратников с Дона. Хотя я сам покупал ему это пальтецо в «комке» в Столешниковом. Это называется пропаганда, вранье себе на пользу. Шеф проделывает это уже машинально, но всегда с толком. Самое интересное — после того случая на Дону и впрямь объявились какие-то соратнички. Прислали в подарок бекешу, тыщ на… на много.
Воров, ясное дело, не нашли, а дело о теракте сам же шеф тихо замял через три дня — после того, как газеты сделали свое дело. А мне сказал: «Бди! Считай это генеральной репетицией. В следующий раз могут и в самом деле мину подложить. Знаешь ведь, как меня любят некоторые…» Я, помнится, тогда пообещал крепить бдительность, хотя моей вины в том не было: я, как и положено, обеспечивал безопасность в зале для выступлений. А за машиной обязан был следить шофер Клыков. Отлить, видите ли, он ходил…
Шеф ошибся. В следующий раз, на встрече с работягами в Бутово, мы бросили все ударные силы на охрану драгоценного автомобиля, но ослабили фронтальный охват охраняемого лица. Это был первый и, думаю, последний раз, когда лицо пострадало по моей вине. К счастью, злоумышленник не был вооружен. Потому что при огневом контакте я, наверное, не успел бы выбить ствол из его руки. Я-то и замешкался чуть, поскольку в руке его ничего не заметил, кроме кулака. Им он и вмазал шефу по физиономии. Второго удара он, конечно, нанести не успел — я прыгнул ему на плечи, попытавшись обычным приемом завернуть ему руку за спину. Мужик был здоровый, и прием не сразу сработал. Соколы при этом не столько помогали, сколько мешали — кричали дурными голосами, хватали мужика за ноги (я потом выгнал двоих из охраны, самых бестолковых). Мужик, здоровый как танк, занимался только мной. Как и я им. Два удара выдержало мое ухо, один пришелся по корпусу, но я уже дожал его, вывернул руку до предела, до скрипа, до крика. И мне было гораздо спокойнее получать свои оплеухи и сидеть потом на спине лежащего гада, вязать ему руки, — чем потом поднять глаза и посмотреть в побитое лицо моего дорогого начальника. Когда я все-таки набрался смелости и взглянул на шефа, тот уже был почти в порядке. О стычке напоминал только платочек, который он держал возле разбитого носа.
Шеф мне тогда сказал очень серьезно: «Павлик, запомни! Если меня убьют, я тебя уволю…» Я запомнил. Этот удар по морде мы снова расписали как теракт, хотя мужик оказался никаким не политическим противником. Просто ему давно не платили зарплаты и он был не дурак выпить и подраться. Увидев с бодуна шефа со свитой, он, представьте, вообразил, что приехал кто-то из заводоуправления. Я и раньше осторожненько предупреждал шефа: если уж он говорит на каждом митинге «Я такой же, как и вы!» — то и надо бы одеваться поскромнее. Мужики сейчас злые и не любят богатеньких. Шеф тогда проворчал: «В обносках ходить прикажешь?» Но после мордобоя без напоминаний уже надевал свой старый плащ и потертую кепку. И выглядел уже совсем своим в доску. И уже до самого всенародного избрания его никто и пальцем не тронул.
А вот теперь, значит, хотят тронуть. И кто его сможет защитить? Ясно мы, не голубевские же фискалы. Тут без вопросов. Все эти их вшивые разработки пусть засунут подальше. Ты нам дай время и место и отойди. Стукач, с которым мои ребята так неосторожно обошлись, знал гораздо больше, чем успел сказать. Но все звал, говорят, генерала Голубева. Мой заместитель его, видите ли, не устраивал.
Горбачева-то мне не жалко, хотя он никакой не палач. Но ошибки дурных его охранников я учел. Система «четыре — два — четыре» хороша только в футболе, и то если за спиной настоящий вратарь, а не дырка от бублика. А для охраны эта метода никуда не годится: непроницаема, как решето. Достаточно отсечь левого крайнего потехничней — и левый фланг объекта номер 1 тут же открыт. Подходи, говори здрасьте и стреляй с нашим с вами удовольствием. Можно и без здрасьте, молча. Бабахнул, крутанулся и ушел. А ты вызывай труповозку. Я даже удивляюсь, что за все горбачевские шесть лет на него никто всерьез не покушался. Кроме, конечно, этого придурка с берданкой. Словно Горбачев — не Горбачев, а неуловимый Джо из анекдота. Который, значит, никому не нужен…
По правде сказать, и против моего нынешнего начальника никаких серьезных терактов покамест не было. Хотя официально, для прессы, велено намекать на два ин-ци-ден-та во время его предвыборной кампании. Для солидности, говорят. Только ничего там солидного не было. Первый раз просто раскулачили его «Жигули» в Ягодном: выбили боковое стекло, пока шеф выступал перед своими избирателями на текстильном комбинате. Взяли видюшник, кожаное пальто, магнитофон и ящик водки с заднего сиденья. Шеф потом намекал, что машина была заминирована и называл какие-то страшные килограммы взрывчатки. Это попало во все газеты. Но я-то работал вместе с саперами и убедился, что никаким взрывателем там и не пахло. Обычное уличное шакалье. Урки те мелкие и не знали, ЧЬЮ машину они грабанули. Польстились они на видак, который разглядели через стекло. Начальник к краже техники и водки отнесся спокойно — благо куплено все было не на родные, а на партийные деньги. А за пальто переживал. Говорил журналистам, что это дорогой подарок от соратников с Дона. Хотя я сам покупал ему это пальтецо в «комке» в Столешниковом. Это называется пропаганда, вранье себе на пользу. Шеф проделывает это уже машинально, но всегда с толком. Самое интересное — после того случая на Дону и впрямь объявились какие-то соратнички. Прислали в подарок бекешу, тыщ на… на много.
Воров, ясное дело, не нашли, а дело о теракте сам же шеф тихо замял через три дня — после того, как газеты сделали свое дело. А мне сказал: «Бди! Считай это генеральной репетицией. В следующий раз могут и в самом деле мину подложить. Знаешь ведь, как меня любят некоторые…» Я, помнится, тогда пообещал крепить бдительность, хотя моей вины в том не было: я, как и положено, обеспечивал безопасность в зале для выступлений. А за машиной обязан был следить шофер Клыков. Отлить, видите ли, он ходил…
Шеф ошибся. В следующий раз, на встрече с работягами в Бутово, мы бросили все ударные силы на охрану драгоценного автомобиля, но ослабили фронтальный охват охраняемого лица. Это был первый и, думаю, последний раз, когда лицо пострадало по моей вине. К счастью, злоумышленник не был вооружен. Потому что при огневом контакте я, наверное, не успел бы выбить ствол из его руки. Я-то и замешкался чуть, поскольку в руке его ничего не заметил, кроме кулака. Им он и вмазал шефу по физиономии. Второго удара он, конечно, нанести не успел — я прыгнул ему на плечи, попытавшись обычным приемом завернуть ему руку за спину. Мужик был здоровый, и прием не сразу сработал. Соколы при этом не столько помогали, сколько мешали — кричали дурными голосами, хватали мужика за ноги (я потом выгнал двоих из охраны, самых бестолковых). Мужик, здоровый как танк, занимался только мной. Как и я им. Два удара выдержало мое ухо, один пришелся по корпусу, но я уже дожал его, вывернул руку до предела, до скрипа, до крика. И мне было гораздо спокойнее получать свои оплеухи и сидеть потом на спине лежащего гада, вязать ему руки, — чем потом поднять глаза и посмотреть в побитое лицо моего дорогого начальника. Когда я все-таки набрался смелости и взглянул на шефа, тот уже был почти в порядке. О стычке напоминал только платочек, который он держал возле разбитого носа.
Шеф мне тогда сказал очень серьезно: «Павлик, запомни! Если меня убьют, я тебя уволю…» Я запомнил. Этот удар по морде мы снова расписали как теракт, хотя мужик оказался никаким не политическим противником. Просто ему давно не платили зарплаты и он был не дурак выпить и подраться. Увидев с бодуна шефа со свитой, он, представьте, вообразил, что приехал кто-то из заводоуправления. Я и раньше осторожненько предупреждал шефа: если уж он говорит на каждом митинге «Я такой же, как и вы!» — то и надо бы одеваться поскромнее. Мужики сейчас злые и не любят богатеньких. Шеф тогда проворчал: «В обносках ходить прикажешь?» Но после мордобоя без напоминаний уже надевал свой старый плащ и потертую кепку. И выглядел уже совсем своим в доску. И уже до самого всенародного избрания его никто и пальцем не тронул.
А вот теперь, значит, хотят тронуть. И кто его сможет защитить? Ясно мы, не голубевские же фискалы. Тут без вопросов. Все эти их вшивые разработки пусть засунут подальше. Ты нам дай время и место и отойди. Стукач, с которым мои ребята так неосторожно обошлись, знал гораздо больше, чем успел сказать. Но все звал, говорят, генерала Голубева. Мой заместитель его, видите ли, не устраивал.
Глава 4
РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Это был приятный визит. И одновременно неожиданный. Но все-таки больше приятный. Приятный, хотя и неожиданный. Минут пять я по привычке двигал эти слова взад и вперед, словно костяные фрагменты китайской головоломки, пока не нашел для них идеально точное расположение. Неожиданный, но приятный. В этом забавном «но» все дело. Я сам похож на это аккуратное «но». Противительный союз. Умеренно противительный, а потому нерушимый. Республик свободных. Свободных, как моя газета.
Сначала в мой кабинет вошли двое в штатском, озираясь, словно новички саперы на минном поле. Я думал, у них головы открутятся от разнообразных впечатлений. Мой рабочий кабинет специально и задуман для того, чтобы производить впечатление. На иностранных дипломатов и на орлов из спецслужб. Слева по курсу — книжная стенка, вся из старинных фолиантов в натуральных кожаных переплетах с золотым тиснением. Подделка, конечно, но издали отменно смотрится. Справа по курсу — роскошные цветные фотографии, в ореховых рамках и без. Некоторые, по нынешним временам, следовало бы убрать подальше, но я их держу из принципа. Опять мое «но». Маленький аккуратный привкус свободомыслия. Умное начальство, как известно, терпит в интеллигенте чуть-чуть фронды. Понятно, что любое начальство старается выглядеть умным. На фотографиях изображен в основном я. Я в разнообразных компаниях. Я и Тэтчер. Я и Горбачев. Я и Клинтон. Я и Папа Римский. Я и Пол Маккартни. Я и Ельцин. Я и академик Сахаров. Причем почти все снимки, в отличие от фолиантов, подлинные. Только мое фото с Сахаровым — фотомонтаж. Мы с ним действительно один раз встречались, однако упрямый старик не пожелал фотографироваться. Сказал мне своим скрипучим голосом, что в Горьком так устал от оперативной съемки ГБ, что теперь старается, без крайней на то необходимости, не глядеть в объектив. Я проглотил обиду такого сравнения. Гений, что с него возьмешь. К тому же в нашей фотолаборатории мне потом сделали очень солидный монтаж: Сахаров жмет мне руку и улыбается. А я — ему. Трогательно так все получилось, просто до слез…
Штатские по привычке въехали глазами в Ельцина, потом в Папу Римского. Даже не заметили, что прямо по курсу за своим рабочим столом сижу я и закуриваю сигарету. Учуяли только запах дыма и повернули свои глазки ко мне. Один из штатских сказал очень любезно: «Господин Морозов! Извините, что без приглашения. С вами тут хотели бы побеседовать…» Я поднялся было с места, но второй штатский замахал рукой. Мол, сидите-сидите. Никуда ехать не надо, гора сама явится к Магомету. И точно, секунд через тридцать гора явилась. Ленивым жестом выпроводила штатских и села напротив моего стола. Горе было лет тридцать пять. Гора была одета в суперэлегантный и модный костюм от Юдашкина.
— Привет, Олег! — сказал я. — Виноват, Олег… м-м… Витальевич.
— Доброе утро, Виктор Ноевич, — любезно отозвался гость.
Я сначала даже не понял, куда он смотрит, но потом сообразил. На мои настольные часы он смотрит. Огромные, в форме морского штурвала, раньше такие у Брежнева были. Я их достал уже после того, как Олег покинул нашу редакцию. Большому кораблю, сами понимаете…
— Слушаю вас, — сказал я со всевозможной учтивостью, не перерастающей, однако, в подобострастие. При желании в этом моем «слушаю» можно было уловить чуть заметный привкус почтительной издевки.
— Часики брежневские, конечно, подделка? — спросил Олег.
— Конечно, подлинные, — небрежным тоном соврал я. — Ребята из Протокольного отдела подарили. А что, восстанавливаем реликвии? Чтобы все было как при дедушке? Часы, если надо, готов вернуть. А вот статью сто девяностую-прим лучше бы не возвращать.
— Ладно, вернем народу статью семидесятую.
Олег оценил мою маленькую фронду. Но видно было, что настроения пикироваться, как в былые времена, у него нет. Да и не подобает чину.
— Виктор Ноевич. — Вялым жестом начальника Олег разогнал табачный дым, и я тотчас же загасил свою сигарету. — Я к вам по-приятельски зашел. Знал, что в утренний час мой визит вас не слишком обременит.
— Не слишком, — подтвердил я, не очень понимая, в чем дело.
Олег кивнул.
— Есть мнение, Виктор Ноевич, что в России чересчур много газет. Мы, конечно, не против свободы слова, но, сами понимаете, излишний разброс суждений дезориентирует человека труда. Он не знает, чему верить. Еще при «уральском медведе», — Олег не глядя ткнул указующим перстом куда-то вбок, где, по его расчетам, должна была висеть фотография Ельцина, — пресса совершенно обнаглела…
Я машинально проследил направление его пальца и обнаружил, что он по ошибке указывает на Папу Римского. Да-с, что было то было. Догмат о непогрешимости Папы в ту пору не соблюдали все, кому не лень. Я в том числе.
Сначала в мой кабинет вошли двое в штатском, озираясь, словно новички саперы на минном поле. Я думал, у них головы открутятся от разнообразных впечатлений. Мой рабочий кабинет специально и задуман для того, чтобы производить впечатление. На иностранных дипломатов и на орлов из спецслужб. Слева по курсу — книжная стенка, вся из старинных фолиантов в натуральных кожаных переплетах с золотым тиснением. Подделка, конечно, но издали отменно смотрится. Справа по курсу — роскошные цветные фотографии, в ореховых рамках и без. Некоторые, по нынешним временам, следовало бы убрать подальше, но я их держу из принципа. Опять мое «но». Маленький аккуратный привкус свободомыслия. Умное начальство, как известно, терпит в интеллигенте чуть-чуть фронды. Понятно, что любое начальство старается выглядеть умным. На фотографиях изображен в основном я. Я в разнообразных компаниях. Я и Тэтчер. Я и Горбачев. Я и Клинтон. Я и Папа Римский. Я и Пол Маккартни. Я и Ельцин. Я и академик Сахаров. Причем почти все снимки, в отличие от фолиантов, подлинные. Только мое фото с Сахаровым — фотомонтаж. Мы с ним действительно один раз встречались, однако упрямый старик не пожелал фотографироваться. Сказал мне своим скрипучим голосом, что в Горьком так устал от оперативной съемки ГБ, что теперь старается, без крайней на то необходимости, не глядеть в объектив. Я проглотил обиду такого сравнения. Гений, что с него возьмешь. К тому же в нашей фотолаборатории мне потом сделали очень солидный монтаж: Сахаров жмет мне руку и улыбается. А я — ему. Трогательно так все получилось, просто до слез…
Штатские по привычке въехали глазами в Ельцина, потом в Папу Римского. Даже не заметили, что прямо по курсу за своим рабочим столом сижу я и закуриваю сигарету. Учуяли только запах дыма и повернули свои глазки ко мне. Один из штатских сказал очень любезно: «Господин Морозов! Извините, что без приглашения. С вами тут хотели бы побеседовать…» Я поднялся было с места, но второй штатский замахал рукой. Мол, сидите-сидите. Никуда ехать не надо, гора сама явится к Магомету. И точно, секунд через тридцать гора явилась. Ленивым жестом выпроводила штатских и села напротив моего стола. Горе было лет тридцать пять. Гора была одета в суперэлегантный и модный костюм от Юдашкина.
— Привет, Олег! — сказал я. — Виноват, Олег… м-м… Витальевич.
— Доброе утро, Виктор Ноевич, — любезно отозвался гость.
Я сначала даже не понял, куда он смотрит, но потом сообразил. На мои настольные часы он смотрит. Огромные, в форме морского штурвала, раньше такие у Брежнева были. Я их достал уже после того, как Олег покинул нашу редакцию. Большому кораблю, сами понимаете…
— Слушаю вас, — сказал я со всевозможной учтивостью, не перерастающей, однако, в подобострастие. При желании в этом моем «слушаю» можно было уловить чуть заметный привкус почтительной издевки.
— Часики брежневские, конечно, подделка? — спросил Олег.
— Конечно, подлинные, — небрежным тоном соврал я. — Ребята из Протокольного отдела подарили. А что, восстанавливаем реликвии? Чтобы все было как при дедушке? Часы, если надо, готов вернуть. А вот статью сто девяностую-прим лучше бы не возвращать.
— Ладно, вернем народу статью семидесятую.
Олег оценил мою маленькую фронду. Но видно было, что настроения пикироваться, как в былые времена, у него нет. Да и не подобает чину.
— Виктор Ноевич. — Вялым жестом начальника Олег разогнал табачный дым, и я тотчас же загасил свою сигарету. — Я к вам по-приятельски зашел. Знал, что в утренний час мой визит вас не слишком обременит.
— Не слишком, — подтвердил я, не очень понимая, в чем дело.
Олег кивнул.
— Есть мнение, Виктор Ноевич, что в России чересчур много газет. Мы, конечно, не против свободы слова, но, сами понимаете, излишний разброс суждений дезориентирует человека труда. Он не знает, чему верить. Еще при «уральском медведе», — Олег не глядя ткнул указующим перстом куда-то вбок, где, по его расчетам, должна была висеть фотография Ельцина, — пресса совершенно обнаглела…
Я машинально проследил направление его пальца и обнаружил, что он по ошибке указывает на Папу Римского. Да-с, что было то было. Догмат о непогрешимости Папы в ту пору не соблюдали все, кому не лень. Я в том числе.