Страница:
Прибежал-таки Васенька. В объятия, слава Богу, не бросился, держал дистанцию.
В скверике было малолюдно в эту пору – пересменка: пенсионеры обедают, детишки после обеда спят. Но мы все-таки выбрали самую укромную скамейку, под старой липой; сзади шумели машины, впереди все просматривалось до разумных пределов.
– Я работаю теперь в частной сыскной конторе, вот мое удостоверение, – начал я без вступлений. Васеньку нужно брать теплым, не теряя темпа. – Ты знаешь, если частный детектив имеет сведения о готовящемся преступлении, он обязан поставить в известность официальные правоохранительные органы, так?
Васенька заинтересованно кивнул и потер в волнении руки. Забирает его…
– Такими сведениями я располагаю. И очень серьезными. Минимум – на внеочередное звание, а то и орден. Так вот, мне они не нужны – у меня другие заботы, и орденов хватает. Я отдам их тебе. Поступай как знаешь – хочешь, предотврати, хочешь – организуй задержание с поличным… Тебе любой вариант будет в цвет.
– А взамен? – догадался, хоть и был туповат, осторожный Васенька.
– Взамен ты мне поможешь посмотреть дело Ростовцева.
Васенька вскочил и решительно зашагал, почти побежал, по аллее, подальше от соблазна.
– Ни за что! – крикнул он, как крикнула бы старая дева в лицо насильнику. – Ни-когда! – И тут же вернулся: – Зря ты все это затеваешь!
– Я ничего не затеваю, запомни! Хорошо запомни – это в твоих же интересах.
– Да оно не в архиве ли?
– Узнай, найди повод затребовать – это твоя проблема. Я даю тебе много больше. Завтра дело должно быть на твоем столе. А у дежурного – пропуск на мое имя.
– Только ничего не выписывай, – потребовал Фролякин, когда я вошел в его кабинет, где на столе лежала серая стандартная папка.
– Обещаю, – отмахнулся я. – Ты лучше в коридоре, на шухере постой.
Трудно было раскрывать эту папку. Я старался побыстрее находить нужные мне документы и не смотреть на снимки, попавшие в текст. Но все равно, зубы скрипели, пальцы сводила судорога, когда я торопливо перебрасывал подшитые листы и делал нужные выписки.
По делу здорово прошлась чья-то опытная рука: показания потерпевшей вообще исчезли, свидетелей – изменены, причем довольно тонко – они уточняли суть прежних показаний, и в результате этих уточнений решающие факты полярно трансформировались: черное стало белым, сладкое – горьким, большое – маленьким. Исчезли следы автомашины, она стала просто «светлой иномаркой». И, конечно же, исчез ее номер, который, как я знал, назвал вначале один из свидетелей. Впрочем, номер-то как раз мне не нужен, наверняка сменили в тот же день.
Кое-какие сведения я нашел о потерпевшей. Девочка учится на первом курсе факультета журналистики. Семья простая, не очень обеспеченная. Адрес, телефон. Разумеется, прежние.
Я успел сунуть ручку и блокнот в карман за секунду до того, как Васенька, поседевший за дверью, буквально вырвал папку из моих рук.
– Спасибо, Фролякин. Пора придет, и ты все получишь, – успокоил его я. – Никогда не забуду твоей доброты.
– Лучше бы ты забыл, – выдохнул Фро лякин, делая отметку в моем пропуске.
В контору я не поехал – мне нужно было плотно садиться на телефон и к тому же много врать, а я не хотел, чтобы эту ложь слушали мои коллеги, особенно Женька: все-таки я – немножко честный. И я поехал к Прохору.
– Ба! – густо пропел он, широко растворяя дверь и распахивая объятия. – Великий сыщик! Собственной персоной! Почтил! А я – не во фраке. Простишь?
Прохор действительно был не во фраке, а в домашней куртке с «брандендурами», как он говорил, и с трубкой в руке. Была у него такая маленькая невинная слабость – очень старался походить на «настоящего» писателя. Даже бороду пробовал отпустить. Но борода у него не росла, трубка не курилась, а широкая куртка смотрелась на его узких плечах – как драный пиджак на огородном пугале. И вообще, не в обиду ему будет сказано, Прохор – с кривоватыми ногами, чуть вытянутым носом и грустными карими глазами – был похож на старую мудрую таксу. Несмотря на сочный бас и хорошие книги.
– Супчику обрадуешься? Только что разогрел. И по Манечке набежит. Пойдем на кухню.
У Прохора – трехкомнатная квартира, хороший кабинет с большим и удобным рабочим столом, со стеллажами, набитыми нужными книгами, но работает он только на кухне. Неистребима привычка, заработанная в молодости, когда приходилось писать либо на подоконнике, либо ночью в подсобных помещениях.
Прохор переложил со стола на холодильник сумбур бумаг, поставил тарелки, разлил водку.
– Ну, с приехалом, – провозгласил он свой любимый тост, похищенный у какого-то зазевавшегося грузина.
– Заночуешь? – спросил он. – Не стесняйся, я опять один. Опять моя дура по каким-то митингам шляется. Уж лучше бы мужика завела, право слово. А то – ни себе, ни людям.
Его жена, в общем-то, милая и не очень глупая женщина, вдруг превратилась в оголтелую демократку. Стала бегать на митинги, где нещадно клеймили тоталитарный режим, давший ей высшее образование, ученую степень, квартиру и хорошего мужа, организовывала сборы каких-то подписей, чаще всего в защиту тех зубастых политиков, которые ни в какой защите не нуждались, участвовала в подготовке их выборов – и совершенно забросила дом.
Но если честно, то Прохора это не беспокоило. Он, похоже, с облегчением ощутил отсутствие супруги, тем более что у них уже намечались нелады на политической почве, а Прохор своих убеждений менять не собирался. И к тому же постоянно нуждался во внутреннем одиночестве, необходимом для творчества.
– Что-нибудь пишешь?
Прохор засмеялся легко, свободно, как человек, наконец-то правильно решивший долго мучившую его задачу. Как брошенный в разгар страсти любовник, внезапно прозревший и увидевший, что предмет его страданий – крив, горбат, соплив, гугнив и косноязычен.
– А что сейчас писать-то? Нынешний издатель, да за ним и читатель, требуют побольше крови, дерьма и спермы. А я так не умею. И не стану. Уж своего времени дождусь.
– Лукавишь, Проша. А это что? – Я кивнул на ворох бумаг на холодильнике.
Прохор опять рассмеялся. Но на этот раз – зло и горько.
– Досье собираю для потомков. Чтоб знали, какого времечка нам хлебнуть довелось. – Он сгреб листы, газетные вырезки, стал их ворошить. – Это рекламные тексты под рубрикой: «Одна драже «Тик-так». Никогда так не видна наша «новая русская» дурь, как в потугах походить на иностранцев. Пустили Дуньку в Европу – такого дерьма домой навезла!.. Хотелось бы мне взглянуть хоть на одного этого творца, по головке его погладить.
– Утюгом, что ли?
– А хотя бы. Вот, – он наугад выдернул листок. Слушай: «Шоколад нежнее шелка». Ты пробовал когда-нибудь жевать шелк, а? Или гладить шоколад? Вот еще: «Чашка кофе – в вашем кармане». Лихо? Да еще горячего, с лимончиком… В кармане… «Мы обуем всю страну». Вот это точно – обуют. Уже обули. «Горячий хот-дог!» Иностранцы сраные. Русского языка не знают, а туда же – по инглишу болтают. Ну ладно, эти-то «бизнесмены» – что с них возьмешь, с убогих: ни чему не учились, читают по складам, только считать умеют, правда, губами при этом шевелят. А то ведь недавно слышал, как один «великий» политик завершил свою программную речь: «Такова селяви!» Так и вижу: они по бумажке заучивают новые слова: консенсус, менталитет, эксклюзив – и перед зеркалом их примеряют, репетируют. Это не смешно, Леша. Это страшно. Это совершенно дремучая дикость. Они, оказывается, из пещер-то и не вылезали. И нас теперь туда поворачивают. Мы уже забываем колесо, скоро забудем огонь – и тогда все, конец… Ну ладно, – он махнул рукой, снова забросил бумаги на холодильник, – ты-то чем живешь? Кого теперь ловишь?
– Я тебе говорил – устроился в сыскное бюро…
– Неспроста ведь, а?
– Неспроста, – я повертел в пальцах рюмку. – Ты же понимаешь…
– Найдешь?
– Найду.
– А дальше?
Я помолчал.
– Понятно, – вздохнул Прохор. – Дай тебе Бог. Рискуешь сильно. Моя помощь нужна?
– Нужна. Ты помнишь ту заметку, об Андрее?
– Еще бы!
– Можешь узнать, кто ее писал? Она подписана двумя буквами – «Ж.П.», вряд ли это инициалы.
– Псевдоним. Знаю я его. Сволочь, перевертыш!
– Поможешь мне его сделать?
– А как же! С чувством глубокого удовлетворения. Что ты надумал?
– Я дам тебе совершенно дикую, но абсолютно «достоверную» скандальную информацию от источника, «заслуживающего без граничного доверия». Ты донесешь ее до этого Ж.П., так как только он достоин «эксклюзивной» чести ее опубликовать, и только от своего имени. Там будут такие имена, что его мгновенно сожрут и быстро им покакают. Добро? Только сделать это надо тонко и осторожно. И сам не засветись…
Прохор в восторге потер руки:
– И газетенке этой поганой клизму сделаем, ага? Они все там любят мертвых пинать и живому в спину плюнуть.
– Теперь вот что, Проша. Дай мне на часок телефон. Но тебе лучше не слушать мои разговоры – спокойнее спать будешь.
– Иди в кабинет. Я тебе туда кофе принесу.
Прежде всего я позвонил шефу и доложил о результатах визита к Яне. Высказал свои догадки и соображения. По-моему, все они совпали с его предположениями.
– Думаю, Чванько жив и относительно здоров. Из него выжимают согласие продать магазин…
– Он стоит того, магазин?
– Он рядом с коммерческим банком.
– Что значит – рядом? – потребовал уточнить шеф.
– Стенка в стенку.
Молчание, сопение.
– Но мы обязаны сообщить об этом…
– …И остаться при этом в стороне. Есть вариант. Я уже начал по нему работать. И кое-что уже получил.
– Постарайся проконтролировать сам факт продажи магазина. Наверняка будут оформлять на подставное лицо.
– Понял – не только конспирация, но и хорошая возможность подставить вместо себя несговорчивого конкурента.
– Только не зарывайся, Леша. И все время держи меня в курсе твоих шагов. Мне беспокойно за тебя. Похоже, ты уже просочился в щелочку.
– Похоже…
– Но обратного пути может не быть.
– Так знаем, на что идем.
– Ты не обиделся на меня? За Яну. Что вывел ее на тебя?
– Нет, я тебе благодарен.
– Что дальше?
– Сейчас хочу связаться с потерпевшей.
– Пустой же номер, разве не понимаешь?
– Что-нибудь все-таки вытащу.
– Ну разве что…
Я положил трубку и, прежде чем набрать следующий номер, немного подумал. Прикинул, как вести разговор, к каким неожиданностям и поворотам нужно быть готовым. Главное – не насторожить, а сразу успокоить и дать понять, что звонит не враг, а совершенно посторонний человек, не имеющий ни малейшего отношения к тем событиям.
– Добрый день. Ольгу Николаевну можно попросить?
– А они здесь больше не живут, – любопытный женский голос. Ожидание реакции. Упреждающий шаг: – И нового телефона ихнего я не знаю, не оставили.
Как же – не оставили. Врешь, голубушка, врешь торопливо, глупо и неумело. Не так все это просто. У каждой семьи, как правило, – широчайший круг связей, и невозможно обзвонить всех и дать новый номер. Инструкции ты, конечно, получила, а в сомнительных случаях будешь консультироваться. Вот этого и нельзя допустить. Ответ я должен получить сразу, сейчас. Иначе не получу никогда.
– Вот как? – огорченно и растерянно удивился я. – Как же мне быть?
Собеседница медлила. Словно ждала веского аргумента. Ей ведь тоже эта канитель ни к чему – проще назвать номер, чем созваниваться и очень подробно объясняться с Кручиниными, получить от них указания, ждать моего звонка… В общем, следовало немного поднажать и выдавить капельку доверия.
– Моя фамилия Рыбаков. Я из молодежной газеты «Бывший комсомолец». В свое время Ольга давала нам материал. Мы запускаем его в завтрашний номер. Необходимо срочно уточнить кое-какие детали…
– Ну, я не знаю, чем вам помочь, – она колебалась. – Попробуйте перезвонить позже, я наведу справки.
Щаз-з! Если она попросит пятнадцать минут – все, я не только не получу номер телефона, но и насторожу Кручининых.
– Извините, – отказался с сожалением, – у меня уже нет времени. Придется снимать материал. Обидно, конечно. Особенно для начинающего автора…
– Подождите, я спрошу у мамы, может, она знает…
Мама – удивительно, какая удача! – знала. Совершенно случайно. Я записал номер, горячо поблагодарил за него и сейчас же его набрал. Трубку снял мужчина, видимо отец Ольги. Тут уж я врать не мог.
– Кто? Какой детектив? Никаких встреч и разговоров. Откуда у вас наш телефон? – Он казался не столько возмущенным, сколько встревоженным и, несмотря на решительные, по сути, слова, в голосе чувствовалась неуверенность. – Оставьте нас в покое! – Не пригрозив милицией и не дав мне сказать ни слова, он положил трубку.
Через адресное бюро я ничего не получу, наверняка Кручинины «закрылись». Придется снова теребить Фролякина.
– Нет, нет, и не проси, – заныл Васенька. – Ну что ты все время звонишь? Чего ты командываешь? Я и так уже раскаиваюсь в содеянном.
Так и сказал, стервец.
– Васенька, я рано или поздно все равно достану этот адрес, ты же понимаешь. Но лучше раньше. И для тебя – тоже. А то я не выполню свое обещание, – вкрадчиво пригрозил я и резко добавил по существу: – Да еще и морду тебе набью. Я перезвоню через десять минут.
Вошел Прохор, поменял пепельницу, поставил рядом горячий кофейник.
– Записывай, – дрожащим голосом отозвался на мое «Слушаю, Сергеев» Васенька. – Но в последний раз. Маклахо-Миклуй, 12, 2, 16.
– Может быть, наоборот? А, Вася?
– Не понял… Ты думаешь, 16, 2, 12? Нет, правильно, как я сказал.
– Миклухо-Маклай скорее всего…
– Какая разница. И не звони мне больше. Пока не получишь свою информацию. Хоп? Или не хоп?
– Очень даже хоп. Еще какой!
Я готов был тут же ехать на Маклая, хотя и понимал, что встретят меня без особого восторга. Если вообще впустят в дом. Что же, я уже начал привыкать к своему новому положению, когда любой гражданин мог захлопнуть передо мной дверь. Хорошо, если при этом я успею убрать нос. Правда, этому я, кажется, научился.
Но сперва надо попробовать поговорить со свидетелями. Не исключено, что кто-то из них вооружит меня данными, полезными в разговоре с Кручиниными.
Посмотрев свои записи, я остановился на персональном пенсионере Кашине И.В. Во-первых, больше шансов застать его дома, и, во-вторых, именно Кашин сообщил номер машины.
Словоохотливая бабуля, видимо жена И.В., с удовольствием сообщила мне, что Ваня гуляет с друзьями в сквере, под окнами. И там его легко найти: он с белой бородой и в профиль похож на Льва Толстого. Правда, я никогда не видел Толстого в профиль, но особо не беспокоился: вряд ли Ванины друзья все как один белобороды. Найду.
– Ты вернешься? – спросил Прохор, закрывая за мной дверь.
– Да, я, пожалуй, действительно у тебя заночую, если ты не против.
– Сказал же, – буркнул Прохор. – Счастливо тебе.
Кашина я узнал сразу: подпирая щеку ладонью, задумчиво положив бороду на шахматную доску, он делал вид, что глубоко думает над своим ходом, хотя на самом деле спал с младенческой беззаботностью. Его партнер, похоже, потому и не торопил Кашина, что тоже подремывал под весенним солнышком.
Я тронул Кашина за плечо. Он всхрапнул и вскинул голову, распахнув жиденькие голубенькие глазки, кашлянул, внимательно рассмотрел мое удостоверение, даже с обратной стороны, и резонно заметил:
– Ну и что?
Предвидя сопротивление, я начал взывать к его чувству долга, заверил в полнейшей конфиденциальности нашей беседы и обещал больше не беспокоить.
– Милок, – прервал меня Кашин в самом патетическом месте. – Ты скажи, чего надо-то? И что вспомню – все твое.
– Номер машины.
– Не помню. – Он не лгал. – Я как в милиции его назвал, тут же и запамятовал: мне ведь, считай, все семьдесят.
– Кто-нибудь еще этим интересовался?
– Ну, в милицию два раза вызывали, и потом один звонил. Тоже из милиции. «Ты, – говорит, – дед, номер забыл?» Я говорю: «Забыл». – «Ну и не вспоминай – тебе же лучше». И трубку повесил.
– Положил…
– Не, повесил. Он из автомата звонил. Я проверил.
Дед-то непрост.
– А какой марки была машина, не помните?
– А я их не разбираю. Видел, что не наша – и все. Белая такая, большая, зад тяжелый.
– А тех, кто в машине был, не разглядели? Какие они?
– Какой – разглядел! Я ж только тогда встрепенулся, когда стрельба началась. До этого я туда не смотрел. А тут – бах, бах, дверцы – хлоп, хлоп, только номер и успел разглядеть. И сразу побежал «скорую» вызывать. Один только мне показался чудным по виду…
– Чем же чудной? – спросил я и замер.
– Понимаешь, они все сейчас с придурью: то в трусах по площади ходят, то штаны какие-то дурные натянут. А этот – в приличном черном пиджаке, а пиджак-то – прямо на майке, без рубашки. И галстук – на голой шее. Разве не чудной? Федя, кончай ночевать, твой ход-то.
– Это он стрелял?
– Да говорю же, стрельбы не видел. Как на них взгляд бросил, они все уже в машине были. Да ты девчонку-то расспроси. Поди она-то их до смерти не забудет.
«Как же, – подумал я, – может, и не забудет, да никому не скажет».
Дед, видно, выдал все, что знал. Я поблагодарил его, попрощался. Он церемонно пожал мне руку, не отрываясь от доски, – похоже, его опять засасывало в пучину сна.
– Да, – вдруг сонно сказал он мне в спину. – А на одном тюбетейка была. Точно. Я еще подивился, давно их не носят.
Я обернулся, готовый задать еще вопрос, но опоздал – дед уже уложил бороду на доску, голову – на руку и ровно сопел носом. Федя – тоже. Аи да ребята! Аи да комсомольцы!
Забегая вперед, скажу, что позже я разыскал еще двоих свидетелей. Но эти все «забыли». И выстрелов они не помнят, и машины, и убитого милиционера. Что ж, они меня не удивили…
– Кто? – спросил за дверью Кручинин-отец.
– Я, – был ответ. И это, как ни странно, сработало. Дверь он открыл, но стоял на пороге настороженный, злой, равно готовый и наступать, и сдаться.
И потому я догадался опасливо оглянуться и со значением сказать:
– Мне лучше войти.
Тоже сработало. Он сделал один шаг назад, другой. И мы оказались в комнате, где резко выделялись из всей обстановки чужие для нее, явно новые вещи – японский телевизор с видаком, по которому крутилась какая-то порнуха (видимо, папочка только что слюни пускал), музыкальный центр, а на кухне наверняка мелодично ворчал благородный «Розенлев». На меня испуганно смотрели мать и дочь.
– Вы – Ольга? – утвердительно спросил я девушку. – Мне нужно с вами поговорить. Я разыскиваю бандитов, которые напали на вас и застрелили моего друга…
– Не пущу, – вдруг завизжала мать.
– Я не буду с вами разговаривать, – тихо проговорила Ольга – тоненькая, светловолосая, беззащитная.
– Оставьте ее в покое, – кося одним глазом на экран, врубился папаша. – Или я вызову милицию, – он положил руку на телефон.
– Спасая честь, а может быть, и жизнь вашей дочери, погиб человек не многим ее старше.
– Никто не спасал, никто не погибал. Газеты надо читать. Там все написано. Уходите.
Что сказать? Про совесть, долг… Я чуть не рассмеялся. Какая тут совесть, когда страх, когда новая квартира и видак с порнухой – вот и вся их совесть!
– Хорошо, я ухожу. Только подумайте вот о чем: в страшную минуту рядом с вашей дочерью оказался человек, заслонивший ее грудью. Но ведь так бывает не всегда. – Это уже было похоже на угрозу, но я не мог остановиться. – А что, если в следующий раз вашу дочь некому будет защитить?
Они промолчали, готовясь к новому отпору, не вдумываясь в мои слова. Но я заметил Ольгин взгляд. И он меня обнадежил.
Я положил на журнальный столик свою карточку. Папаша схватил ее как жабу и выбросил в окно.
Я сел в машину, запустил двигатель и долго сидел, упершись подбородком в руль, а взглядом – в забор, за которым была заброшенная новостройка. Я чувствовал усталость. Не гнев, не обиду, не презрение. Ведь в том, что они совершают подлость, Кручинины не виноваты. Виноваты те, кто заставил их пойти на это. И не только их. Ну что, плюсовать это к счету, который я надеюсь им предъявить? Влепить им по совокупности? Так они уже давно на вышку потянули. Что же еще? А может, там… Не знаю…
Бормотание Крошки Вилли напомнило, что надо ехать. Что толку сидеть?
– Устал? – спросил Прохор. – Вижу. Ложись-ка ты спать. Утро вечера мудренее, забыл? Да, тебе Полковник звонил, сердится. Ждет твоего звонка.
– Хорошо. – Я взял аппарат и поволок его за собой на тахту. Плюхнулся, поставил телефон на живот, набрал номер.
– Леша, – строго выговорил Полковник. – Ты не прав. Поручик волнуется. От тебя нет вестей. Все ли в порядке?
– Нормально. Просто забегался.
– Когда приедешь?
– Завтра.
– Вот и славно. Груня придет, песни играть будет…
Разбудил меня Прохор: одной рукой тряс за плечо, другой протягивал мне трубку. Звонила Женька:
– Тебя какая-то дева разыскивает…
– Кто?
– Не назвалась. Сказала, что позвонит завтра в девять. Будь в конторе.
– А сейчас сколько?
– Два. Ночи.
– Раньше ты не могла позвонить?
– А я только что вспомнила, – безмятежно созналась Женька и положила трубку.
…Я поставил телефон на пол. Уснул. Тут же, как мне показалось, раздался звонок.
– Да, еще вспомнила: клиент твой звонил…
– Полянская? И что?
– Просила позвонить.
– Когда?
– Вчера. – Женька зевнула.
– Дура ты, Женька.
– Ага, – сонно согласилась она. – Рассеянная.
Половина третьего. Яна сняла трубку, будто всю ночь держала на ней руку.
– Ты не можешь сейчас приехать? Мне страшно.
Никогда еще Крошка Вилли не делал таких бросков. Хорошо, что была глубокая ночь и пустой, затаившийся город. Ревел движок, истерически визжала резина на поворотах, разбегались в стороны и спешили сменить огни ошалевшие светофоры.
Я осадил машину у соседнего дома под прикрытием кустарника. На бегу переложил пистолет из кобуры в карман. Маловероятно, конечно, чтобы это была ловушка, но к некоторым неожиданностям нужно быть готовым. Тем более что однажды Яна уже меня предала. Сама она, правда, совершенно иначе оценивала этот шаг.
Машина Яны стояла у подъезда с каким-то недоуменно-обиженным видом. И немудрено – ветрового стекла у нее фактически не было, только крошево осколков на капоте и передних сиденьях. Молотили скорее всего арматурным прутом.
Соблюдая все правила безопасности, я поднялся на этаж, осмотрелся, позвонил. Яна открыла дверь с несвойственной ей осторожностью. Обычно она распахивала ее так, будто за порогом стояло огромное толстое счастье и его надо было побольше впустить, сколько влезет.
Но лицо ее меня успокоило. Ясно, что за ее спиной с пулеметами не стояли. На нем попеременно мелькнули облегчение, радость (даже!) и ехидство. Она всегда быстро брала себя в руки.
– Примчался? По женской ласке соскучился? Изменщик!
– Что случилось?
Яна оглядела лестничную площадку и заперла двери на оба замка.
– Пойдем. – Дверь в прихожую она оставила открытой.
Во всей квартире горел свет. Я давно уже не был здесь, и комнаты показались мне чужими, хотя ничего в них не изменилось.
Яна села в кресло у журнального столика, закурила.
– Сегодня мне позвонили. Я испугалась. А твоя Женька никак не могла тебя разыскать. И я так растерялась, что не доперла позвонить Прохору.
– Кто звонил?
– Не знаю, конечно. Двое. По очереди. Вначале вежливый голос, чуточку с акцентом.
– Какой акцент?
Яна, не понимая, захлопала ресницами.
– Западный, южный, восточный?
– Скорее последний. Предложил, ко взаимному удовлетворению и на взаимовыгодных условиях, совершить сделку. Я его послала. Потом позвонил другой, говорил в основном матом. Но я все поняла.
– Где твой муж?
– Не знаю.
– Я знаю. Хочешь к нему? Скучно не будет. Правда, развлекаться будем мы. С тобой. А он будет смотреть и учиться.
– Все?
– Ты машину свою видела? Твоя очередь – следующая».
– На чем договорились?
– Завтра в двенадцать будут звонить, что бы получить от меня согласие.
– Пару дней сможешь потянуть? Сошлись на то, что надо дела подготовить, бумаги в порядок привести.
– А если сегодня придут?
– Сегодня не придут, – успокоил ее я. – Они правила игры соблюдают достаточно строго. Но почему-то они торопятся…
– Что?
– Так, думаю. Когда будете оформлять документацию, обязательно разгляди и запомни фамилию покупателя. Нового владельца.
– А какая мне разница? – Яна загасила сигарету.
– Мне это важно знать.
– Хорошо. – И кокетливо спросила: – Ты где ляжешь?
– Здесь, – я кивнул на дверь в прихожую, где стояла маленькая тахтушка. Мне хотелось, чтобы Яна провела остаток ночи спокойно. – Мне отдохнуть надо, а ты храпишь, как бультерьер.
– С кем-то путаешь меня. Постелить?
– Не надо. Как в трусах воевать, если придется? Найди только мои треники, если ты их еще не выкинула.
– Кофе хочешь?
– Боишься, усну?
– Ничего я не боюсь.
– Ну и молодец. Мне завтра надо в девять обязательно быть в конторе. Но до двенадцати я вернусь, не беспокойся. Послушаю ваш разговор. Все, ложись. Выпей снотворное. Тебе надо отдохнуть. Завтра день – не из легких.
Я переоделся, сунул в изголовье пистолет, хотя был уверен, что ночь пройдет спокойно. Ее и осталось-то – три часа. Продержимся.
В скверике было малолюдно в эту пору – пересменка: пенсионеры обедают, детишки после обеда спят. Но мы все-таки выбрали самую укромную скамейку, под старой липой; сзади шумели машины, впереди все просматривалось до разумных пределов.
– Я работаю теперь в частной сыскной конторе, вот мое удостоверение, – начал я без вступлений. Васеньку нужно брать теплым, не теряя темпа. – Ты знаешь, если частный детектив имеет сведения о готовящемся преступлении, он обязан поставить в известность официальные правоохранительные органы, так?
Васенька заинтересованно кивнул и потер в волнении руки. Забирает его…
– Такими сведениями я располагаю. И очень серьезными. Минимум – на внеочередное звание, а то и орден. Так вот, мне они не нужны – у меня другие заботы, и орденов хватает. Я отдам их тебе. Поступай как знаешь – хочешь, предотврати, хочешь – организуй задержание с поличным… Тебе любой вариант будет в цвет.
– А взамен? – догадался, хоть и был туповат, осторожный Васенька.
– Взамен ты мне поможешь посмотреть дело Ростовцева.
Васенька вскочил и решительно зашагал, почти побежал, по аллее, подальше от соблазна.
– Ни за что! – крикнул он, как крикнула бы старая дева в лицо насильнику. – Ни-когда! – И тут же вернулся: – Зря ты все это затеваешь!
– Я ничего не затеваю, запомни! Хорошо запомни – это в твоих же интересах.
– Да оно не в архиве ли?
– Узнай, найди повод затребовать – это твоя проблема. Я даю тебе много больше. Завтра дело должно быть на твоем столе. А у дежурного – пропуск на мое имя.
– Только ничего не выписывай, – потребовал Фролякин, когда я вошел в его кабинет, где на столе лежала серая стандартная папка.
– Обещаю, – отмахнулся я. – Ты лучше в коридоре, на шухере постой.
Трудно было раскрывать эту папку. Я старался побыстрее находить нужные мне документы и не смотреть на снимки, попавшие в текст. Но все равно, зубы скрипели, пальцы сводила судорога, когда я торопливо перебрасывал подшитые листы и делал нужные выписки.
По делу здорово прошлась чья-то опытная рука: показания потерпевшей вообще исчезли, свидетелей – изменены, причем довольно тонко – они уточняли суть прежних показаний, и в результате этих уточнений решающие факты полярно трансформировались: черное стало белым, сладкое – горьким, большое – маленьким. Исчезли следы автомашины, она стала просто «светлой иномаркой». И, конечно же, исчез ее номер, который, как я знал, назвал вначале один из свидетелей. Впрочем, номер-то как раз мне не нужен, наверняка сменили в тот же день.
Кое-какие сведения я нашел о потерпевшей. Девочка учится на первом курсе факультета журналистики. Семья простая, не очень обеспеченная. Адрес, телефон. Разумеется, прежние.
Я успел сунуть ручку и блокнот в карман за секунду до того, как Васенька, поседевший за дверью, буквально вырвал папку из моих рук.
– Спасибо, Фролякин. Пора придет, и ты все получишь, – успокоил его я. – Никогда не забуду твоей доброты.
– Лучше бы ты забыл, – выдохнул Фро лякин, делая отметку в моем пропуске.
В контору я не поехал – мне нужно было плотно садиться на телефон и к тому же много врать, а я не хотел, чтобы эту ложь слушали мои коллеги, особенно Женька: все-таки я – немножко честный. И я поехал к Прохору.
– Ба! – густо пропел он, широко растворяя дверь и распахивая объятия. – Великий сыщик! Собственной персоной! Почтил! А я – не во фраке. Простишь?
Прохор действительно был не во фраке, а в домашней куртке с «брандендурами», как он говорил, и с трубкой в руке. Была у него такая маленькая невинная слабость – очень старался походить на «настоящего» писателя. Даже бороду пробовал отпустить. Но борода у него не росла, трубка не курилась, а широкая куртка смотрелась на его узких плечах – как драный пиджак на огородном пугале. И вообще, не в обиду ему будет сказано, Прохор – с кривоватыми ногами, чуть вытянутым носом и грустными карими глазами – был похож на старую мудрую таксу. Несмотря на сочный бас и хорошие книги.
– Супчику обрадуешься? Только что разогрел. И по Манечке набежит. Пойдем на кухню.
У Прохора – трехкомнатная квартира, хороший кабинет с большим и удобным рабочим столом, со стеллажами, набитыми нужными книгами, но работает он только на кухне. Неистребима привычка, заработанная в молодости, когда приходилось писать либо на подоконнике, либо ночью в подсобных помещениях.
Прохор переложил со стола на холодильник сумбур бумаг, поставил тарелки, разлил водку.
– Ну, с приехалом, – провозгласил он свой любимый тост, похищенный у какого-то зазевавшегося грузина.
– Заночуешь? – спросил он. – Не стесняйся, я опять один. Опять моя дура по каким-то митингам шляется. Уж лучше бы мужика завела, право слово. А то – ни себе, ни людям.
Его жена, в общем-то, милая и не очень глупая женщина, вдруг превратилась в оголтелую демократку. Стала бегать на митинги, где нещадно клеймили тоталитарный режим, давший ей высшее образование, ученую степень, квартиру и хорошего мужа, организовывала сборы каких-то подписей, чаще всего в защиту тех зубастых политиков, которые ни в какой защите не нуждались, участвовала в подготовке их выборов – и совершенно забросила дом.
Но если честно, то Прохора это не беспокоило. Он, похоже, с облегчением ощутил отсутствие супруги, тем более что у них уже намечались нелады на политической почве, а Прохор своих убеждений менять не собирался. И к тому же постоянно нуждался во внутреннем одиночестве, необходимом для творчества.
– Что-нибудь пишешь?
Прохор засмеялся легко, свободно, как человек, наконец-то правильно решивший долго мучившую его задачу. Как брошенный в разгар страсти любовник, внезапно прозревший и увидевший, что предмет его страданий – крив, горбат, соплив, гугнив и косноязычен.
– А что сейчас писать-то? Нынешний издатель, да за ним и читатель, требуют побольше крови, дерьма и спермы. А я так не умею. И не стану. Уж своего времени дождусь.
– Лукавишь, Проша. А это что? – Я кивнул на ворох бумаг на холодильнике.
Прохор опять рассмеялся. Но на этот раз – зло и горько.
– Досье собираю для потомков. Чтоб знали, какого времечка нам хлебнуть довелось. – Он сгреб листы, газетные вырезки, стал их ворошить. – Это рекламные тексты под рубрикой: «Одна драже «Тик-так». Никогда так не видна наша «новая русская» дурь, как в потугах походить на иностранцев. Пустили Дуньку в Европу – такого дерьма домой навезла!.. Хотелось бы мне взглянуть хоть на одного этого творца, по головке его погладить.
– Утюгом, что ли?
– А хотя бы. Вот, – он наугад выдернул листок. Слушай: «Шоколад нежнее шелка». Ты пробовал когда-нибудь жевать шелк, а? Или гладить шоколад? Вот еще: «Чашка кофе – в вашем кармане». Лихо? Да еще горячего, с лимончиком… В кармане… «Мы обуем всю страну». Вот это точно – обуют. Уже обули. «Горячий хот-дог!» Иностранцы сраные. Русского языка не знают, а туда же – по инглишу болтают. Ну ладно, эти-то «бизнесмены» – что с них возьмешь, с убогих: ни чему не учились, читают по складам, только считать умеют, правда, губами при этом шевелят. А то ведь недавно слышал, как один «великий» политик завершил свою программную речь: «Такова селяви!» Так и вижу: они по бумажке заучивают новые слова: консенсус, менталитет, эксклюзив – и перед зеркалом их примеряют, репетируют. Это не смешно, Леша. Это страшно. Это совершенно дремучая дикость. Они, оказывается, из пещер-то и не вылезали. И нас теперь туда поворачивают. Мы уже забываем колесо, скоро забудем огонь – и тогда все, конец… Ну ладно, – он махнул рукой, снова забросил бумаги на холодильник, – ты-то чем живешь? Кого теперь ловишь?
– Я тебе говорил – устроился в сыскное бюро…
– Неспроста ведь, а?
– Неспроста, – я повертел в пальцах рюмку. – Ты же понимаешь…
– Найдешь?
– Найду.
– А дальше?
Я помолчал.
– Понятно, – вздохнул Прохор. – Дай тебе Бог. Рискуешь сильно. Моя помощь нужна?
– Нужна. Ты помнишь ту заметку, об Андрее?
– Еще бы!
– Можешь узнать, кто ее писал? Она подписана двумя буквами – «Ж.П.», вряд ли это инициалы.
– Псевдоним. Знаю я его. Сволочь, перевертыш!
– Поможешь мне его сделать?
– А как же! С чувством глубокого удовлетворения. Что ты надумал?
– Я дам тебе совершенно дикую, но абсолютно «достоверную» скандальную информацию от источника, «заслуживающего без граничного доверия». Ты донесешь ее до этого Ж.П., так как только он достоин «эксклюзивной» чести ее опубликовать, и только от своего имени. Там будут такие имена, что его мгновенно сожрут и быстро им покакают. Добро? Только сделать это надо тонко и осторожно. И сам не засветись…
Прохор в восторге потер руки:
– И газетенке этой поганой клизму сделаем, ага? Они все там любят мертвых пинать и живому в спину плюнуть.
– Теперь вот что, Проша. Дай мне на часок телефон. Но тебе лучше не слушать мои разговоры – спокойнее спать будешь.
– Иди в кабинет. Я тебе туда кофе принесу.
Прежде всего я позвонил шефу и доложил о результатах визита к Яне. Высказал свои догадки и соображения. По-моему, все они совпали с его предположениями.
– Думаю, Чванько жив и относительно здоров. Из него выжимают согласие продать магазин…
– Он стоит того, магазин?
– Он рядом с коммерческим банком.
– Что значит – рядом? – потребовал уточнить шеф.
– Стенка в стенку.
Молчание, сопение.
– Но мы обязаны сообщить об этом…
– …И остаться при этом в стороне. Есть вариант. Я уже начал по нему работать. И кое-что уже получил.
– Постарайся проконтролировать сам факт продажи магазина. Наверняка будут оформлять на подставное лицо.
– Понял – не только конспирация, но и хорошая возможность подставить вместо себя несговорчивого конкурента.
– Только не зарывайся, Леша. И все время держи меня в курсе твоих шагов. Мне беспокойно за тебя. Похоже, ты уже просочился в щелочку.
– Похоже…
– Но обратного пути может не быть.
– Так знаем, на что идем.
– Ты не обиделся на меня? За Яну. Что вывел ее на тебя?
– Нет, я тебе благодарен.
– Что дальше?
– Сейчас хочу связаться с потерпевшей.
– Пустой же номер, разве не понимаешь?
– Что-нибудь все-таки вытащу.
– Ну разве что…
Я положил трубку и, прежде чем набрать следующий номер, немного подумал. Прикинул, как вести разговор, к каким неожиданностям и поворотам нужно быть готовым. Главное – не насторожить, а сразу успокоить и дать понять, что звонит не враг, а совершенно посторонний человек, не имеющий ни малейшего отношения к тем событиям.
– Добрый день. Ольгу Николаевну можно попросить?
– А они здесь больше не живут, – любопытный женский голос. Ожидание реакции. Упреждающий шаг: – И нового телефона ихнего я не знаю, не оставили.
Как же – не оставили. Врешь, голубушка, врешь торопливо, глупо и неумело. Не так все это просто. У каждой семьи, как правило, – широчайший круг связей, и невозможно обзвонить всех и дать новый номер. Инструкции ты, конечно, получила, а в сомнительных случаях будешь консультироваться. Вот этого и нельзя допустить. Ответ я должен получить сразу, сейчас. Иначе не получу никогда.
– Вот как? – огорченно и растерянно удивился я. – Как же мне быть?
Собеседница медлила. Словно ждала веского аргумента. Ей ведь тоже эта канитель ни к чему – проще назвать номер, чем созваниваться и очень подробно объясняться с Кручиниными, получить от них указания, ждать моего звонка… В общем, следовало немного поднажать и выдавить капельку доверия.
– Моя фамилия Рыбаков. Я из молодежной газеты «Бывший комсомолец». В свое время Ольга давала нам материал. Мы запускаем его в завтрашний номер. Необходимо срочно уточнить кое-какие детали…
– Ну, я не знаю, чем вам помочь, – она колебалась. – Попробуйте перезвонить позже, я наведу справки.
Щаз-з! Если она попросит пятнадцать минут – все, я не только не получу номер телефона, но и насторожу Кручининых.
– Извините, – отказался с сожалением, – у меня уже нет времени. Придется снимать материал. Обидно, конечно. Особенно для начинающего автора…
– Подождите, я спрошу у мамы, может, она знает…
Мама – удивительно, какая удача! – знала. Совершенно случайно. Я записал номер, горячо поблагодарил за него и сейчас же его набрал. Трубку снял мужчина, видимо отец Ольги. Тут уж я врать не мог.
– Кто? Какой детектив? Никаких встреч и разговоров. Откуда у вас наш телефон? – Он казался не столько возмущенным, сколько встревоженным и, несмотря на решительные, по сути, слова, в голосе чувствовалась неуверенность. – Оставьте нас в покое! – Не пригрозив милицией и не дав мне сказать ни слова, он положил трубку.
Через адресное бюро я ничего не получу, наверняка Кручинины «закрылись». Придется снова теребить Фролякина.
– Нет, нет, и не проси, – заныл Васенька. – Ну что ты все время звонишь? Чего ты командываешь? Я и так уже раскаиваюсь в содеянном.
Так и сказал, стервец.
– Васенька, я рано или поздно все равно достану этот адрес, ты же понимаешь. Но лучше раньше. И для тебя – тоже. А то я не выполню свое обещание, – вкрадчиво пригрозил я и резко добавил по существу: – Да еще и морду тебе набью. Я перезвоню через десять минут.
Вошел Прохор, поменял пепельницу, поставил рядом горячий кофейник.
– Записывай, – дрожащим голосом отозвался на мое «Слушаю, Сергеев» Васенька. – Но в последний раз. Маклахо-Миклуй, 12, 2, 16.
– Может быть, наоборот? А, Вася?
– Не понял… Ты думаешь, 16, 2, 12? Нет, правильно, как я сказал.
– Миклухо-Маклай скорее всего…
– Какая разница. И не звони мне больше. Пока не получишь свою информацию. Хоп? Или не хоп?
– Очень даже хоп. Еще какой!
Я готов был тут же ехать на Маклая, хотя и понимал, что встретят меня без особого восторга. Если вообще впустят в дом. Что же, я уже начал привыкать к своему новому положению, когда любой гражданин мог захлопнуть передо мной дверь. Хорошо, если при этом я успею убрать нос. Правда, этому я, кажется, научился.
Но сперва надо попробовать поговорить со свидетелями. Не исключено, что кто-то из них вооружит меня данными, полезными в разговоре с Кручиниными.
Посмотрев свои записи, я остановился на персональном пенсионере Кашине И.В. Во-первых, больше шансов застать его дома, и, во-вторых, именно Кашин сообщил номер машины.
Словоохотливая бабуля, видимо жена И.В., с удовольствием сообщила мне, что Ваня гуляет с друзьями в сквере, под окнами. И там его легко найти: он с белой бородой и в профиль похож на Льва Толстого. Правда, я никогда не видел Толстого в профиль, но особо не беспокоился: вряд ли Ванины друзья все как один белобороды. Найду.
– Ты вернешься? – спросил Прохор, закрывая за мной дверь.
– Да, я, пожалуй, действительно у тебя заночую, если ты не против.
– Сказал же, – буркнул Прохор. – Счастливо тебе.
Кашина я узнал сразу: подпирая щеку ладонью, задумчиво положив бороду на шахматную доску, он делал вид, что глубоко думает над своим ходом, хотя на самом деле спал с младенческой беззаботностью. Его партнер, похоже, потому и не торопил Кашина, что тоже подремывал под весенним солнышком.
Я тронул Кашина за плечо. Он всхрапнул и вскинул голову, распахнув жиденькие голубенькие глазки, кашлянул, внимательно рассмотрел мое удостоверение, даже с обратной стороны, и резонно заметил:
– Ну и что?
Предвидя сопротивление, я начал взывать к его чувству долга, заверил в полнейшей конфиденциальности нашей беседы и обещал больше не беспокоить.
– Милок, – прервал меня Кашин в самом патетическом месте. – Ты скажи, чего надо-то? И что вспомню – все твое.
– Номер машины.
– Не помню. – Он не лгал. – Я как в милиции его назвал, тут же и запамятовал: мне ведь, считай, все семьдесят.
– Кто-нибудь еще этим интересовался?
– Ну, в милицию два раза вызывали, и потом один звонил. Тоже из милиции. «Ты, – говорит, – дед, номер забыл?» Я говорю: «Забыл». – «Ну и не вспоминай – тебе же лучше». И трубку повесил.
– Положил…
– Не, повесил. Он из автомата звонил. Я проверил.
Дед-то непрост.
– А какой марки была машина, не помните?
– А я их не разбираю. Видел, что не наша – и все. Белая такая, большая, зад тяжелый.
– А тех, кто в машине был, не разглядели? Какие они?
– Какой – разглядел! Я ж только тогда встрепенулся, когда стрельба началась. До этого я туда не смотрел. А тут – бах, бах, дверцы – хлоп, хлоп, только номер и успел разглядеть. И сразу побежал «скорую» вызывать. Один только мне показался чудным по виду…
– Чем же чудной? – спросил я и замер.
– Понимаешь, они все сейчас с придурью: то в трусах по площади ходят, то штаны какие-то дурные натянут. А этот – в приличном черном пиджаке, а пиджак-то – прямо на майке, без рубашки. И галстук – на голой шее. Разве не чудной? Федя, кончай ночевать, твой ход-то.
– Это он стрелял?
– Да говорю же, стрельбы не видел. Как на них взгляд бросил, они все уже в машине были. Да ты девчонку-то расспроси. Поди она-то их до смерти не забудет.
«Как же, – подумал я, – может, и не забудет, да никому не скажет».
Дед, видно, выдал все, что знал. Я поблагодарил его, попрощался. Он церемонно пожал мне руку, не отрываясь от доски, – похоже, его опять засасывало в пучину сна.
– Да, – вдруг сонно сказал он мне в спину. – А на одном тюбетейка была. Точно. Я еще подивился, давно их не носят.
Я обернулся, готовый задать еще вопрос, но опоздал – дед уже уложил бороду на доску, голову – на руку и ровно сопел носом. Федя – тоже. Аи да ребята! Аи да комсомольцы!
Забегая вперед, скажу, что позже я разыскал еще двоих свидетелей. Но эти все «забыли». И выстрелов они не помнят, и машины, и убитого милиционера. Что ж, они меня не удивили…
– Кто? – спросил за дверью Кручинин-отец.
– Я, – был ответ. И это, как ни странно, сработало. Дверь он открыл, но стоял на пороге настороженный, злой, равно готовый и наступать, и сдаться.
И потому я догадался опасливо оглянуться и со значением сказать:
– Мне лучше войти.
Тоже сработало. Он сделал один шаг назад, другой. И мы оказались в комнате, где резко выделялись из всей обстановки чужие для нее, явно новые вещи – японский телевизор с видаком, по которому крутилась какая-то порнуха (видимо, папочка только что слюни пускал), музыкальный центр, а на кухне наверняка мелодично ворчал благородный «Розенлев». На меня испуганно смотрели мать и дочь.
– Вы – Ольга? – утвердительно спросил я девушку. – Мне нужно с вами поговорить. Я разыскиваю бандитов, которые напали на вас и застрелили моего друга…
– Не пущу, – вдруг завизжала мать.
– Я не буду с вами разговаривать, – тихо проговорила Ольга – тоненькая, светловолосая, беззащитная.
– Оставьте ее в покое, – кося одним глазом на экран, врубился папаша. – Или я вызову милицию, – он положил руку на телефон.
– Спасая честь, а может быть, и жизнь вашей дочери, погиб человек не многим ее старше.
– Никто не спасал, никто не погибал. Газеты надо читать. Там все написано. Уходите.
Что сказать? Про совесть, долг… Я чуть не рассмеялся. Какая тут совесть, когда страх, когда новая квартира и видак с порнухой – вот и вся их совесть!
– Хорошо, я ухожу. Только подумайте вот о чем: в страшную минуту рядом с вашей дочерью оказался человек, заслонивший ее грудью. Но ведь так бывает не всегда. – Это уже было похоже на угрозу, но я не мог остановиться. – А что, если в следующий раз вашу дочь некому будет защитить?
Они промолчали, готовясь к новому отпору, не вдумываясь в мои слова. Но я заметил Ольгин взгляд. И он меня обнадежил.
Я положил на журнальный столик свою карточку. Папаша схватил ее как жабу и выбросил в окно.
Я сел в машину, запустил двигатель и долго сидел, упершись подбородком в руль, а взглядом – в забор, за которым была заброшенная новостройка. Я чувствовал усталость. Не гнев, не обиду, не презрение. Ведь в том, что они совершают подлость, Кручинины не виноваты. Виноваты те, кто заставил их пойти на это. И не только их. Ну что, плюсовать это к счету, который я надеюсь им предъявить? Влепить им по совокупности? Так они уже давно на вышку потянули. Что же еще? А может, там… Не знаю…
Бормотание Крошки Вилли напомнило, что надо ехать. Что толку сидеть?
– Устал? – спросил Прохор. – Вижу. Ложись-ка ты спать. Утро вечера мудренее, забыл? Да, тебе Полковник звонил, сердится. Ждет твоего звонка.
– Хорошо. – Я взял аппарат и поволок его за собой на тахту. Плюхнулся, поставил телефон на живот, набрал номер.
– Леша, – строго выговорил Полковник. – Ты не прав. Поручик волнуется. От тебя нет вестей. Все ли в порядке?
– Нормально. Просто забегался.
– Когда приедешь?
– Завтра.
– Вот и славно. Груня придет, песни играть будет…
Разбудил меня Прохор: одной рукой тряс за плечо, другой протягивал мне трубку. Звонила Женька:
– Тебя какая-то дева разыскивает…
– Кто?
– Не назвалась. Сказала, что позвонит завтра в девять. Будь в конторе.
– А сейчас сколько?
– Два. Ночи.
– Раньше ты не могла позвонить?
– А я только что вспомнила, – безмятежно созналась Женька и положила трубку.
…Я поставил телефон на пол. Уснул. Тут же, как мне показалось, раздался звонок.
– Да, еще вспомнила: клиент твой звонил…
– Полянская? И что?
– Просила позвонить.
– Когда?
– Вчера. – Женька зевнула.
– Дура ты, Женька.
– Ага, – сонно согласилась она. – Рассеянная.
Половина третьего. Яна сняла трубку, будто всю ночь держала на ней руку.
– Ты не можешь сейчас приехать? Мне страшно.
Никогда еще Крошка Вилли не делал таких бросков. Хорошо, что была глубокая ночь и пустой, затаившийся город. Ревел движок, истерически визжала резина на поворотах, разбегались в стороны и спешили сменить огни ошалевшие светофоры.
Я осадил машину у соседнего дома под прикрытием кустарника. На бегу переложил пистолет из кобуры в карман. Маловероятно, конечно, чтобы это была ловушка, но к некоторым неожиданностям нужно быть готовым. Тем более что однажды Яна уже меня предала. Сама она, правда, совершенно иначе оценивала этот шаг.
Машина Яны стояла у подъезда с каким-то недоуменно-обиженным видом. И немудрено – ветрового стекла у нее фактически не было, только крошево осколков на капоте и передних сиденьях. Молотили скорее всего арматурным прутом.
Соблюдая все правила безопасности, я поднялся на этаж, осмотрелся, позвонил. Яна открыла дверь с несвойственной ей осторожностью. Обычно она распахивала ее так, будто за порогом стояло огромное толстое счастье и его надо было побольше впустить, сколько влезет.
Но лицо ее меня успокоило. Ясно, что за ее спиной с пулеметами не стояли. На нем попеременно мелькнули облегчение, радость (даже!) и ехидство. Она всегда быстро брала себя в руки.
– Примчался? По женской ласке соскучился? Изменщик!
– Что случилось?
Яна оглядела лестничную площадку и заперла двери на оба замка.
– Пойдем. – Дверь в прихожую она оставила открытой.
Во всей квартире горел свет. Я давно уже не был здесь, и комнаты показались мне чужими, хотя ничего в них не изменилось.
Яна села в кресло у журнального столика, закурила.
– Сегодня мне позвонили. Я испугалась. А твоя Женька никак не могла тебя разыскать. И я так растерялась, что не доперла позвонить Прохору.
– Кто звонил?
– Не знаю, конечно. Двое. По очереди. Вначале вежливый голос, чуточку с акцентом.
– Какой акцент?
Яна, не понимая, захлопала ресницами.
– Западный, южный, восточный?
– Скорее последний. Предложил, ко взаимному удовлетворению и на взаимовыгодных условиях, совершить сделку. Я его послала. Потом позвонил другой, говорил в основном матом. Но я все поняла.
– Где твой муж?
– Не знаю.
– Я знаю. Хочешь к нему? Скучно не будет. Правда, развлекаться будем мы. С тобой. А он будет смотреть и учиться.
– Все?
– Ты машину свою видела? Твоя очередь – следующая».
– На чем договорились?
– Завтра в двенадцать будут звонить, что бы получить от меня согласие.
– Пару дней сможешь потянуть? Сошлись на то, что надо дела подготовить, бумаги в порядок привести.
– А если сегодня придут?
– Сегодня не придут, – успокоил ее я. – Они правила игры соблюдают достаточно строго. Но почему-то они торопятся…
– Что?
– Так, думаю. Когда будете оформлять документацию, обязательно разгляди и запомни фамилию покупателя. Нового владельца.
– А какая мне разница? – Яна загасила сигарету.
– Мне это важно знать.
– Хорошо. – И кокетливо спросила: – Ты где ляжешь?
– Здесь, – я кивнул на дверь в прихожую, где стояла маленькая тахтушка. Мне хотелось, чтобы Яна провела остаток ночи спокойно. – Мне отдохнуть надо, а ты храпишь, как бультерьер.
– С кем-то путаешь меня. Постелить?
– Не надо. Как в трусах воевать, если придется? Найди только мои треники, если ты их еще не выкинула.
– Кофе хочешь?
– Боишься, усну?
– Ничего я не боюсь.
– Ну и молодец. Мне завтра надо в девять обязательно быть в конторе. Но до двенадцати я вернусь, не беспокойся. Послушаю ваш разговор. Все, ложись. Выпей снотворное. Тебе надо отдохнуть. Завтра день – не из легких.
Я переоделся, сунул в изголовье пистолет, хотя был уверен, что ночь пройдет спокойно. Ее и осталось-то – три часа. Продержимся.