Гусев Валерий Борисович. Если бы у меня было много денег

   – Сейчас, говоришь, приедет?
   – Приедет. Он-то на своей машине сюда не проедет. Сопляк по виду, а боязно. Сила за ним.
   – Давай-ка я с ним поговорю. Проводи его сюда.
   Я сбегал в машину, забрал дубинку и, вернувшись на свое место, положил ее рядом, на лавку.
   – Ты из милиции, что ли?
   – Немножко, – уклонился я, помня, что нам запрещено выдавать себя за работников милиции.
   – Был я у них – без толку. Нужно, говорят, с поличным брать. А у меня до телефона сорок верст бездорожных. Вон он, приперся, – обернулся Коныгин на яростный собачий лай. – Пойти собак отозвать, а то ведь постреляет еще.
   Как было хорошо здесь – ветерок играет за стеклами ветками сирени, тени их бегают по стене, на чистом полу – яркие солнечные пятна, хлебом пахнет, крестьянским бытом; как бы хорошо… если бы не эта жадная до чужого сволочь. Кругом. Всюду.
   На крыльце тяжело застучали шаги. Вошел крепкий молодец, коротко стриженный, настороженный.
   – Привет, – дружелюбно сказал я. – Садись, выпей молочка.
   Он немного растерялся, совсем не того ждал. Но сел напротив.
   – Киса велел сказать… – начал угрожающе.
   – Подожди, мы что, уже виделись сегодня? – перебил я, отпивая молоко маленькими глотками – давно я так искренне не наслаждался. И подсказал: – Где «здравствуй», понял?
   Он начал угрожающе подниматься. Не вставая и не выпуская из левой руки стакан, я сильно ткнул его дубинкой в солнечное сплетение. И резко сменил тон:
   – Сядь, я сказал!
   Он и не пытался встать – корчился, всхлипывал, хватал воздух ртом и руками.
   – Что за Киса такая?
   – Кликуха, – тяжело дыша, выдавил молодец. – Вообще-то он Игорь. Игорек.
   – Так вот, передай Игорьку, чтобы на этой фазенде ни ноги, ни духу вашего не было. Имей в виду: я не от себя работаю, понял? Или объяснить? – Я покачал дубинкой.
   – От Руслана, что ли? Так бы и сказал, – с обидой проскулил он. – Можно идти?
   – Идите, – величаво кивнул я.
   В распахнутую дверь я видел, как фермер проводил его до ворот, и парень, пожав плечами, что-то объясняя, протянул ему руку.
   – Кто такой Руслан? – спросил я Коныгина, когда он вернулся. – Не слыхал?
   – Нет, не знаю. Молочка еще хочешь?
   – Спасибо, ехать пора.
   – Прохору Матвеичу привет от меня. Молочка ему отвезешь?
   – Я не скоро у него буду, прокиснет.
   – Ну бывай, спасибо тебе. Хоть ты из этих, а человек…
   – Объединиться вам, мужики, надо. Эт-точно. Тогда и государство вас слушать станет, и бандиты будут обходить.
   «Сделал доброе дело, – усмехнулся я, садясь в машину, – и в бандиты попал…»
 
   Перед поездкой в Никольское я еще раз просмотрел записи в Мишкином «Ежедневнике бизнесмена», но ничего нового в нем не обнаружил. Та же, частая в последних числах мая, загадочная буква Р с точкой или восклицательным знаком, те же динамично-лаконичные строки по поводу Алки. Впрочем, одна деталь мне показалась интересной: записи об Алке («позвонить», «передать», но еще не «трахнуть») появились всего на несколько дней раньше, чем буква Р, и дальше они мелькали, все время переплетаясь. Более того, если вчера была Алка, завтра – непременно Р, и наоборот. Что-то здесь такое было. Какая-то – тоньше паутинки – связь, хотя скорее всего случайное совпадение. Я старался не думать об этом, не отвлекаться на бесплодные догадки, но эта мысль все время беспокоила меня как задоринка на столешнице – вроде гладко и ровно, проведешь случайно ладонью – больно цепляется что-то остренькое, царапает… Напоминает.
   – Ну что же, там, где след потерялся, с того места и искать его нужно; где веревочка оборвалась, оттуда и клубочек распутывать, с самого кончика.
   Алка, Алка… Алка-давалка… Манекенщица в Никольском Доме моделей. Знаем мы такие «дома», и «манекенщиц» из них тоже знаем, не вчера родились, не в яслях воспитывались…
   Сперва я не хотел ехать на машине, чтобы загодя не светиться – уж больно она приметная. Но, подумав, что мне все равно потребуется легенда, причем такая, чтобы своей «тайной деятельностью» я как можно скорее привлек к себе пристальное и настороженное внимание определенных кругов, решил, что Крошка Вилли неплохо на эту легенду сыграет: люди, на которых я собираюсь выйти, получат информацию о моей глупости и неосторожности, а значит, хоть на самую малость потеряют бдительность, и тогда мне будет легче, достовернее войти в их окружение и решать там свои задачи…
   По дороге в Никольское я такую легенду, с которой мне придется шастать, видимо, по всей области, вчерне накидал, оставляя в узловых ее пунктах пробелы для возможного маневра и необходимой импровизации. Легенда получилась, так сказать, трехслойная, для всех уровней возможного общения: вначале – что-то разнюхивающий, не очень опытный мент, потом – лох, неумело работающий под делового по поручению туповатого шефа, а на самом-то деле – ого! – прекрутой полномочный представитель мощной организации, осторожно, под дурачка, нащупывающий новые связи, новые формы и области бизнеса, чтобы из Москвы прибрать к рукам то, что еще не прибрано провинцией, а если подвернется что-то стоящее, то и отобрать не грех…
 
   Дом моделей в Никольском я нашел достаточно легко – нынче в нашей стране все дороги так или иначе ведут в тот или иной бордель. И как всякий бордель, он был окружен хищной стайкой иномарок – тут и дрянь ржавая с дырявыми крыльями, подвязанным проволокой выхлопом, слепленными скотчем стеклами, но есть и новенькие – прямо с картинок спецкаталогов. Иные из них пустые (значит, шеф сам за рулем), в иных – водилы-хранители: кругломордые, мутноглазые штампованные «качки», тупо жующие резинку или нахально сосущие пиво из банок, выставляя порожние на капот – вот, мол, я какой крутой: и пиво-то пью западное, по два куска банка, и на ментов мне плевать…
   Я загнал своего «козлика» в самую гущу стаи и резко тормознул – вызывающе, с визгом, нахально. Наше появление было подобно плюхнувшемуся в аквариум с экзотическими заморскими рыбками облезлому уродливому ротану.
   Реакция золотистых аборигенов прошла несколько стадий. Поскольку, подобно золотым рыбкам, брызнуть в стороны они не могли, да и сами были рыбками плотоядными и зубастыми, сначала их постигло немалое изумление, потом они проявили оскорбительное внимание, сменившееся агрессивным интересом. Но пока еще в пассивном выражении. Да на это нам на…. то есть все равно.
   – Командир, – лениво окликнул меня, ухмыляясь через полуопущенное стекло ближайшей «Вольво», коротко остриженный белобрысый парень в ладно потертой джинсе, – ты куда вперся? Плейсом, часом, не ошибся? А то и по фейсу можно схватить. Здесь тебе не помойка, понял? И не очередь за картошкой.
   Примерно на это я и рассчитывал. Права сейчас качать опасно, да и войти в их круг было бы крайне полезно. Ведь об этом Доме моделей я почти ничего не знал. К тому же я мог сделать заявку, оставить свой след именно на этом уровне. Поэтому лучше всего красиво пошутить, сыграть дурачка вначале, заслужить снисходительное одобрение, а может, и покровительство. И лучше всего для таких дубов – смеяться над собой. Попробуем.
   Я шагнул из машины, поставил ногу на подножку, вышиб отработанным щелчком сигарету из пачки и, дурашливо улыбаясь, отмочил:
   – Отсталый народ, парни. За делами от жизни оторвались. Такая модель, – я положил руку на капот, – на Западе – самый дикий визг моды. «Олдсмобил» – называется. Старина-автомобиль, по-нашему.
   – И на какой же свалке ты его откопал, свой мобил? – угрожающе хохотнул другой водитель, в пестрой до ужаса майке и в таких же разноцветных трусах. – На нем, что ли, Чапаев к Анке ездил?
   Все заржали: юмор – отпад! Да и мой не выше, как и надо.
   Я тоже похихикал – с явной досадой на несмышленышей, осмеивающих по темноте своей то, чем должны восхищаться.
   – На свалке? – Я сокрушённо покачал головой в ответ на такую явную серость. – Ты приглядись – ведь это точная копия военного джипа, с полной имитацией. Видишь, даже пулевые пробоины сделаны, даже ржавчина несмываемая нанесена – от настоящей не отличишь. – И тут по их глазам я с ужасом понял, что они мне верят, что мою незамысловатую шуточку не поняли, принимают за чистую монету. Вот это уже опасно. Разберутся – могу и по ушам схлопотать. Ладно, Бог не выдаст… – Ну а внутри кисочки все, конечно, с иголочки, по последнему слову. Движок ж-образный, с двойным передувом наддува, резина – пуленепробиваемая (на хрена она на открытой-то машине, спохватился я внутренне, но остановиться уже не мог – понесло). Стекла из Австралии – там какой-то редкий песок для них нашли – не грязнятся и не бьются, скрытый бортком-пьютер и всякое прочее.
   Мужики подобрались поближе. Белобрысая «джинса» недоверчиво ахнула:
   – Ну, дают гады-немцы! И сколько же такая тачка стоит?
   – Хрен ее знает, – я небрежно дернул плечом. – Я ее не покупал – подарок фирмы «Хорнс энд хувз» («Рога и копыта»). Между прочим, наш парень основал, одессит. Толковый мен, мы с ним на Привозе одно время знались, он мебелью торговал – столами, стульями, гобеленами. Теперь в Мюнхене заправляет. По старой памяти мне сделал, – я похлопал ошалевшего от такой биографии Вилли по капоту.
   – Дай движок глянуть! – с блеснувшим в глазах огоньком профессионала робко попросили «цветные трусы».
   Во-во, только этого не хватало!
   – А что тебе под капотом глядеть? – нахально отказал я. – Ты ж водила, а не механик, не поймешь все равно ни… черта, там все на интегральных схемах и топонимике.
   – Водила… – вдруг обиделся он. – Да я знаешь какой мастер был? Первый люкс! Развалилась наша лавочка – кто на нары, кто – в бега, а мне выпало за баранку сесть. Дай глянуть – душу поласкать…
   – Так у нее ж капот не открывается! – Наглость – лучшее средство в любой борьбе. – Условие фирмы – гарантия на пятнадцать лет. Никакого обслуживания, только горючку заливай. Но если вдруг что – поставляют за свой счет любую другую модель.
   – Ну дают немцы! – напомнил о себе белобрысый.
   – Одесситы, – ревниво уточнил я. – Сейчас по всей Европе мода такая пошла. Даже этот… Мюрилин Диор в такой тачке ездит – копия нашей «Победы», если кто помнит…
   – Ну, – уважительно протянули «трусы». – Как не помнить – первая моя тачка. Считай, еще пацаном по болтикам собрал. Броневик! Двенадцать годков на ней калымил, пока не зарвался – конфисковали… Теперь где-нибудь в Тараканий какой-нибудь темный пенсионер-ветеран свою старую красно-коричневую жопу в ней греет, – сказал с таким искренним презрением, будто сам он – истинный демократ – живет и работает, по крайней мере, в Париже, закончив последовательно МГУ, Кембридж и Сорбонну.
   – Ладно, парни, – озабоченно прервал я нашу милую беседушку. – Шеф поручение дал, он ждать не любит…
   – Крут? – с лакейским участием отозвался белобрысый.
   – Да ничего, в общем-то, ладим… Но если что – у него не задержится… Но за своих – горой!
   – А он кто? Московский?
   Я усмехнулся, огляделся, подмигнул и с выразительной томностью возвел к небесам свои лживые очи. Всю эту примитивную мимику надо было понять так: мой деловой круг на порядок выше, им он недоступен, и всякая информация о нем для них не только недосягаема, но и просто опасна.
   – Так что, мужики, не задавайте глупых вопросов – не получите грубых ответов.
   – Я тебе не мужик, – вдруг оскорбился белобрысый. – Мужики в поле…
   – Это точно, – дружелюбно согласился я и не сдержался: – А холуи – в «Вольве».
   Он засопел и начал выбираться из машины, одновременно запуская красную волосатую «лопату» под мышку. Остальные тоже сделали несколько шагов, окружая мою машину.
   – Не спешите, коллеги, – спокойно посоветовал я, ныряя за руль и запуская двигатель, – а то я вам такой ночной таран в подмосковном небе устрою… – Но ссориться с ними в мои планы не входило, хотя и очень хотелось. Я круто переменил курс. – Стоп, парни, погорячился. Ради красного словца ляпнул, – примирительно сказал я. – Есть такой недостаток. Трепану, потом сам жалею. Приношу свои искренние извинения. Тем более что хлебаем мы из одной кормушки. – И я протянул белобрысому раскрытую коробку «Джи Пи Эс».
   Он еще немного попыхтел, убрал свою газовую пушку, взял сигарету, закурил, потом – халявная натура – вытянул еще две и положил на полочку в машине.
   – Не знаешь, – спросил я его, – сама здесь сегодня? – Мне было известно, что Домом моделей командовала какая-то дама, но ни ее имени, ни «псевдонима» я не имел.
   – Хозяйка-то, – ухмыльнулся белобрысый, – Серафима? Кто ее знает! Но должна быть. Как же без нее? Мы этот Дом-модель Дом-бордель зовем. Здесь хозяйка телок напрокат дает. Девки – блеск. Я и сам пользовался. Но дают не всех и не каждому, по чину. Самых крутых для больших людей держат. Ты, значит, для шефа приехал невесту на ночь выбрать? Что ж у вас, в столице нашей Родины, своих телок мало?
   Я ухмыльнулся: коммерческая тайна.
   – Пригляди за тачкой, ладно? Я скоро. Пиво за мной.
   На верхней ступеньке, преградив вход, маялся охранник: расставив ноги, руки за спиной (и когда научился?), на поясе – дубинка, на лице – рябинка, сонный, тяжелобезразличный взгляд.
   – Куда? – грубо спросил он, когда я почти ткнулся головой в его живот.
   – К самой, – так же грубо отрубил я.
   На его лбу собрались морщинки, трудно зашевелились, глаза еще больше затуманились – соображает, пытается ворочать заржавевшими без практики шариками. Сообразил!
   – Зачем?
   – Фирма мне сказала: если Рябой спросит, пошли его на…
   Он ухмыльнулся – такой ответ был вполне доступен его пониманию, ясен и понятен – и сделал шаг в сторону, пропуская меня в здание.
   Снаружи Дом моделей, даже облепленный по всем своим облупленным стенам разномастной рекламой, более всего походил на кирпичный барак или казарму. Впрочем, так оно и было – до революции здесь квартировал какой-то конно-гвардейский полк. И я вспомнил об этом, когда вошел внутрь: здесь одуряюще пахло конюшней, где вспотевшие после скачек лошади перебирают ногами, стучат копытами и встряхивают растрепанными гривами. Но в конюшне, надо полагать, не бывает такого шума: дурная музыка, аплодисменты, топот ног, свист, визгливые возгласы распорядителей и посетителей.
   В холле я осмотрелся и вздохнул. Мебель, рекламные листы на стенах, одноногие пепельницы по углам, вазы с искусственными цветами – все здесь было рваное, ломаное, пыльное, затасканное; не было ни одной новой или хотя бы целой вещи. Вытертые подлокотники и лопнувшие подушки кресел, царапины, следы загашенных сигарет и неприличные слова на полировке столешниц. Как будто какая-то фирма решила наконец обновить свой ставший уже неприличным интерьер и выбросила все атрибуты на помойку, а Дом моделей подобрал и с дикарским благоговением расставил по углам и развесил по стенам весь этот хлам. Наверное, и персонал такой же, особенно – девочки. Ну и вкусы же у нашей элитарной провинциальной мафии…
   Я перехватил делового озабоченного молодого человека в малиновом пиджаке и черных бесформенных брюках, при бабочке и усиках, с какими-то бумажками в руках, и спросил, как мне найти Катю Иванову. Выходить непосредственно на Алку было рискованно.
   – Кэт? – озабоченно переспросил он, нетерпеливо постукивая стоптанными лаковыми копытами. – Она на подиуме. Через три минуты освободится. Я передам ей, что ее спрашивают. Подождите здесь. Ведь вы от Руслана?
   – Еще бы! – согласился я, до сих пор понятия не имея, кто такой Руслан.
   Молодой человек со снисходительным одобрением, но как-то не очень хорошо усмехнулся и исчез.
   Я присел в уголке, но не успел выкурить сигарету, как девушка в стареньком спортивном костюме, а вовсе не в мехах, как я ожидал, вошла в холл и уверенно направилась ко мне. Шла она хорошо, профессионально – высоко держала головку, равномерно, свободно выбрасывала длинные ноги и ритмично покачивала узкими бедрами.
   Она вплотную подошла ко мне, улыбнулась.
   – Хай, – приветствовала меня Кэт Иванова и, все еще улыбаясь, уперла мне в грудь пальчик. – Ты мент, верно?
   – Вроде этого, – уклончиво не стал отрицать я. – А как вы догадались?
   – По глазам. У всех моих знакомых ментов такой же взгляд: вроде твердый, но какой-то уклончивый, у меня раньше много было друзей среди ментов.
   – А сейчас что же? Растеряли?
   Она пожала плечами, отбросила волосы:
   – Времена изменились. И менты – тоже. Теперь от них подальше надо держаться. Так что я тебе ничего не скажу.
   – А мне от вас ничего и не надо. Я Алку ищу.
   – Какую? У нас их три.
   – Ну, эту… подружку Чванько.
   – А! – обрадовалась Катя. – Жувачку! – Она поняла мой вопросительный взгляд и пояснила: – Мы с девками ее так прозвали. Понимаешь, вроде развитая, интеллигентная, тампаксами пользуется, все книжки перечитала, а все – «жувачка» и «жувачка». Мы сколько раз учили: не жувачка, а жевачка, а она все свое. Так Жувачкой и осталась. А клиента ее, этого Чванько, мы Папой Карлой прозвали. Он такой же лысый, поделки какие-то из дерева делает и сам будто поленом пристукнутый. Бабник! – пропела она, широко раскрыв глаза. – Но слабак, ты понимаешь?
   – Понимаю, – успокоил я ее и вспомнил, как безжалостно определила Мишкины мужские достоинства Яна, – однопалочный…
   Катя залилась таким смехом, что я даже позавидовал. А слоняющиеся по холлу охранники уже откровенно уставились на нас.
   – Слушай, пойдем в бар, у меня время есть, там и поговорим. С тобой интересно. И никакой ты не мент, врешь ты все.
   – Это почему же?
   – Ну, – она опять отбросила волосы и пожала плечами. – Не хамишь. Встал, когда я подошла, сигарету выбросил…
   – Ты уж очень плохо о ментах думаешь.
   Она немного поскучнела.
   – Да знаю я их, – поморщилась. – Разные среди них попадались. Всякие…
   Девочка ушлая, окончательно убедился я. И огонь, и воды прошла. Мне стало ее жаль.
   – Ну пошли? Что, не при деньгах? Ну и что? Я приглашаю – я угощаю. Как на Западе. И ты не бойся, у нас для сотрудников скидка. Пойдем, очень хочется с хорошим человеком хоть раз в баре посидеть.
   Бедная девочка…
   Мы прошли какими-то мрачными коридорами, спустились вниз и вошли в бар через мутные стеклянные двери, заляпанные вкладышами от «жувачки». Он был почти пуст, только в уголке за столиком шептались над коктейлями две проститутки. У одной юбка была всего лишь до пупка, зато у другой – до пола, правда, с лихим разрезом во всю длину. Кэт кивнула им и помахала ладошкой. Они ответили ей, оглядели меня и еще сильнее зашептались, сблизив головы над стаканами.
   За стойкой маячил молодец в форменной куртке и золотых очках.
   – Ник, запиши на меня. – Катя ловко, я даже не успел ей помочь, взлетела на высокий табурет. – Есть хочешь? – Это уже мне. – Нет? Тогда две финской водки, две колы и мороженое. Садись, кури. Как тебя зовут?
   Мы выпили, закурили, я пододвинул ей пепельницу. Бармен, протирая стаканы, искоса поглядывал на нас, посверкивая стеклами очков.
   – А зачем тебе Алка? – спросила вдруг Катя, потягивая колу. Не дожидаясь ответа, понимающе кивнула. – Я ведь ее тоже давно не видела. Она ушла от нас. Как-то сразу и вдруг – даже тряпки свои и косметику оставила. За ней белый «мерс» приезжал, она прямо с подиума в него и порхнула, даже не переоделась. Говорят, где-то ближе к Москве обосновалась, мехами торгует. Руслан ее устроил.
   Бармен дернулся и снова сверкнул очками. Катя не отреагировала.
   – Ну да, ну да… – задумчиво проговорил я, понизив голос. – Руслан у вас – большой человек. Он что, глава администрации?
   Катя звонко и от души рассмеялась:
   – Ну, ты даешь, Леша! – И тут же задумалась. – Глава – не глава, а самый главный. Он и меня ведь в люди вытащил. Школу кончила – куда деваться? Учиться дальше? Зачем? Никакого смысла. Хотела работать пойти. У нас тут раньше фабрика была, мама еще на ней работала. Много рассказывала. Там хорошо было. Всякие путевки, профилактории, кружки, самодеятельность, учеба разная, квартиры давали. Свой дом отдыха в Крыму держали. И все, считай, бесплатно…
   – И что же?
   Катя вздохнула.
   – Да кто-то купил ее. И закрыли фабрику.
   – Может, Руслан купил? Чтобы девочки не на фабрику шли, а в бордель?
   Я думал, она обидится, но Катя только пожала плечами, безразлично так: какая разница…
   – Ну, деваться некуда, а жить надо. Пошла в киоск торговать. Надоело. Владельцу – дай, охраннику дай, под оптовика тоже ложись… Надоело. И тут меня Алка с Русланом свела. Не с самим, конечно. Я-то его всего раз и видела. Он меня сюда устроил.
   – Нравится здесь?
   – Жить можно, – безразлично отозвалась она. – Платят неплохо. Правда, клиентов все-таки подбрасывают иногда. А что делать? Надо зарабатывать свои миллионы…
   – А зачем тебе миллионы?
   Катя грустно посмотрела на меня, будто очень пожалела дурачка, и серьезно сказала:
   – Квартиру куплю, обставлю и выйду замуж за хорошего парня. Буду его любить, ухаживать, заботиться, детей ему рожу…
   – А что же – никого еще не любила?
   – Любила, как же… – Она вздохнула. – Сразу после школы. Потом он меня своему приятелю отдал.
   – Прямо так и отдал? – удивился я.
   – Ну, не прямо, за деньги, да и побил не много на прощанье…
   Она говорила о своей жизни легко, с улыбкой, будто и не могло у нее быть другой судьбы – простой, чистой, среди нормальных людей, которые не продают своих любимых. Она была уверена, что какой-то Руслан вправе распоряжаться ею как собственностью, заставлять на себя работать, ложиться под нужных ему людей, безропотно погибнуть, захлебнувшись этой грязью, когда она станет ненужной или в чем-то помешает ему в его делах… Что-то страшное происходит с нашими людьми. Я невольно подумал о Костике, который тоже крутится в этом безжалостном, жестоком мире, которого тоже может кто-то унизить, купить, продать, уничтожить…
   – Слушай, – оживилась Катя. – Мы здесь все равно не поговорим. Может, заглянешь вечерком ко мне? Я рядом живу, возле универсама, дом шесть, квартира двенадцать. Заходи, а? Просто так, по-хорошему. Без денег.
   – Девочка, у меня сын – твой ровесник.
   – Ну и что? – искренне удивилась она. – Знаешь, я каких старцев шевелила? А ты ведь мужчина, я чувствую. Или, может, ты – голубой? Не похож вроде.
   Я усмехнулся:
   – Красно-коричневый!
   – Иди ты! – восхитилась Катя. – Дай-ка на тебя хорошенько посмотреть, – она откинула голову. – Ха! Обычный мужик, даже симпатичный, хоть седоват немного, но тебе это идет. А где же твой звериный оскал?
   – Дома оставил, – пояснил я. – Мне он только на сборищах нужен.
   – Вот ты и скажи – почему так: если демократы, то «светлые лица и митинг», а если коммунисты, то «звериный оскал и сборище»?
   – Ты же сама знаешь. Потому что мы – злодеи. Хотим, чтоб ты училась, а не по кабакам шлялась, чтобы…
   – …Все ясно – и загнать нас снова в тоталитаризм, в культ личности, в концлагеря. Ну ладно, это мы все проходили, – она загасила сигарету. – Не хочешь сам – познакомь с сыном, может, это моя судьба? Он похож на тебя? Небось студент или композитор?
   – Ладно, Катя, хватит дурачиться. Мне пора.
   – Ну, – она огорченно надула губки. – Хоть адрес оставь – я к тебе как-нибудь забегу.
   – Нет у меня адреса. Ты лучше припомни, куда Алка перебралась, и фамилию ее скажи, ладно?
   – Странный ты мужик. Совсем не тем интересуешься. Но я для тебя на все готова: фамилия Алкина – Снежко, а живет она не то в Ногинске, не то в Норильске, в общем, рядом с Москвой. Разыщешь ее – привет передай.
   Я подозвал очкастого бармена и, несмотря на протестующий визг, расплатился наличными. Толкнув стеклянную дверь, я оглянулся. Бармен смотрел мне вслед и что-то зло, угрожающе выговаривал съежившейся Кате. Прощай, Кэт…
   Я сел в машину, запустил двигатель. Белобрысый нагло-обиженно протянул руку:
   – А пиво, шеф?
   Большим пальцем я потыкал за спину:
   – Все не бери, мне оставь.
   Он ухмыльнулся, сгреб несколько банок.
   – Решил вопросы? Серафиму обаял?
   – Да это мелочь, – озабоченно пожаловался я. – Шеф мне велел еще с Русланом связаться. А где его искать? Ни адреса не дал, ни фамилии. И попробуй спроси: зарычит и проглотит.
   – Руслан здесь редко бывает, – настороженно отстранился белобрысый. – Он в других местах обитает.
   И я понял, что больше он не скажет ни слова. Что искать Руслана надо с другого конца.
 
   В Ногинск (а не в Норильск) я добрался уже к вечеру. Поболтавшись в демонстрационном зале магазина «Меха», приглядел девицу по имени Алка, проводил ее (скрытно) до дома, выждал немного и позвонил.
   Яркая девица, блондинка, все при ней. Но неразговорчивая. На диктофонной кассете остался наш краткий диалог:
   – Чванько? Не знаю такого. И не знала никогда.
   – Я – частный детектив. Разыскиваю его по заявлению жены. У нас есть сведения, что вы с ним были близко знакомы.
   – Ах, Чванько? Он уехал, давно.
   – Куда?
   – Откуда мне знать? Сел в белый «Мерседес», сделал мне ручкой и укатил. Больше ничего не знаю и не скажу.
   – А Руслана где можно повидать?
   Она побледнела, ударила каблучком, целясь мне в ногу, которой я не давал закрыть ей дверь. Вот и все наше общение.
   Я выехал за город и переночевал в машине. Мне снилась буква Р со всеми остальными положенными к ней буквами.
   …Вернувшись в Москву и обсудив с шефом результаты поездки, я позвонил Яне в ее «Теремок».