Гусейнов Рагим. Ключ дома твоего

   ...
   Разговор этот произошел уже позже, когда они вернулись к своим. А перед этим был бой, жестокий, страшный, и забыли все, что стреляют в брата своего, ибо если помнить об этом, рука дрогнет, и не он, а ты будешь убит в этой мясорубке. И хотя людей на мосту было в два раза больше чем в отряде Эриха, внезапность и быстрота сделали свое дело. Спали солдаты в большой комнате сторожки, когда к ним тихо подползли разведчики и забросали гранатами, а тех, кто выходил, срезали автоматной очередью. Часовых убрали заранее, они и ахнуть не успели, видно, не ждали они нападения с этой стороны. Но все равно без потерь не обошлось, двое из отряда Фархада остались убитыми на мосту, и задело осколком руку Фархаду. Ранение было не страшное, но крови было много, и Габриэлле пришлось туго перевязать ее у локтя. Подниматься к пещере не пришлось, с другой стороны моста послышались автоматные очереди и упали двое солдат выбежавших из окна сторожки и пытавшихся спастись на той стороне моста. А после выстрелов из кустов, что окружала мост с той стороны, показались люди Мигеля. Сам он шел тяжело ступая на правую ногу, опираясь на сук, который держал под мышкой вместо костыля.
   - Все в порядке? - спросил его Фархад.
   - Спасибо, Эрих, все хорошо.
   - Как вы оказались здесь?
   - Я знал, что ты придешь.
   - А если бы не пришел?
   - Значить, тебя больше нет в живых. Помощи ждать неоткуда, и нам надо сражаться самим. В любом случае, сегодня здесь был бы бой.
   - Хорошо, теперь уходим. После поговорим, сам идти сможешь?
   - За меня не беспокойся.
   - Все равно, пусть Аурелино будет с тобой рядом, - и Фархад повернулся уйти.
   - Эрих, - снова позвал его Мигель. Фархад остановился и повернул голову в его сторону.
   - Спасибо тебе, - услышал он и ничего не ответил.
   ...
   Свой последний день на войне Фархад помнил со всей отчетливостью, каждый миг его запечатлелся в его памяти. С самого утра что-то предсказало ему, что этот день не будет похож на другие. С утра ныло сердце в предчувствии каких-то новостей, с надеждой смотрел каждый раз он на дорогу. Утренний туман, поднимающийся над ущельем, дополнял чувство тревоги и ожидания тяжелыми предчувствиями. Фархад стоял поеживаясь, не столько от холода, сколько от беспокойства, которое царило у него в душе. Подошла Габриэлла, постояла рядом, но видя состояние Фархада, молча удалилась, ничего не спросив. И в этот туман пошли люди. Фархад шел третьим, после него шло еще четверо. Почти час ничего не предвещало беды, тишина была столь глубокой, что закладывала уши, каждый хруст каждый скрип отдавался в тишине и заставлял замирать сердца. И когда показалось, что все страхи были напрасны, и все самое сложное осталось позади, раздался взрыв, оглушительный, страшный, поднявший огромный пласт черной земли и закрывший собой солнце. Последнее, что помнил Фархад, была темнота, которая внезапно наступила, и усталость, сковавшая внезапно все его мускулы.
   Глава пятая
   Всю ночь над Баку шел дождь. Он начался с вечера, а до этого два дня небо было серым, облачным, казалось, оно собиралось с силами, чтобы наконец разразиться дождем. Но сил оказалось недостаточно, и вода с небес сливалась не сильным, стремительным потоком, быстрым и очищающим, а мелким моросящим дождичком, долгим и нудным. Ида так и не уснула. Как только она закрывала глаза, снились ей кошмары. Задыхалась она, словно кто-то железной рукой надавил ей на горло, и задыхалась она под этим бременем. Зима кончилась, и хотя было холодно, снег выпал лишь раз в новогоднюю ночь, пролежал дня два, а затем медленно исчез, оставив после себя надолго грязные, мокрые тротуары. И хотя официально считалось, что наступила весна, погода не позволяла еще снять зимнюю одежду, от которой люди устали, и вообще соскучились все по ярким краскам. Казалось, с приходом весны кончатся многие кошмары, настанет мир вокруг и в душах людских, и с надеждой взирали в небо жители Баку, ожидая погожие дни, но весна, как будто, обиделась на людей, прятала личико свое под тучами. Несколько раз вставала Ида и, набросив на плечи расшитый китайский халат, шла на кухню попить воды. Но желаемого облегчения не наступало и только под самое утро, ее словно током ударило: " а может, что-либо случилось с Фархадом", что это ее вдруг так разволновало... С каждым мгновением тревога росла и наконец ей стало невмоготу, и она зарыдала, громко, в голос и в этом плаче было все: и страх за любимого, и тоска по нему, признание в любви и надежда на встречу. Проснулись все в доме от ее плача, но не мешали ей, дав выплакаться. Только под утро Ида успокоилась и заснула под монотонный звук капель, скатывающихся с карниза ей на подоконник. Утром ее никто не будил и она проснулась поздно. На занятия в консерваторию она уже не пошла, хотя погода прояснилась. Быстро позавтракав, она накинув плащ вышла на улицу. Куда идти, она еще не решила, просто ей хотелось чем то заняться, сидеть просто так и ждать сведения она больше не хотела. "Кто может знать о Фархаде?", задавала она себе вопрос. И сама же отвечала себе: родители и сослуживцы. К родителям она идти боялась, хотя ее там встречали как родную, осталось сослуживцы. Но кого из них она может спросить? Она и раньше уже несколько раз подходила к большому зданию на набережной, ждала, когда оттуда выходили люди, но не было среди них никого к кому бы она могла обратиться. Только один раз увидела она знакомое лицо, с этим человеком Фархад ее однажды познакомил, потом они еще виделись несколько раз, один раз даже познакомилась с его женой, красивая такая женщина, высокая, стройная, уверенная в себе. Кажется, она где-то преподает, только где и что, она не узнала. А как бы это было сейчас кстати, она могла бы найти ее и попросить узнать что-нибудь у мужа, если у них есть какие-либо сведения. Все это она думала, идя за ним, не решаясь подойти. Но когда он хотел перейти дорогу, она испугавшись, что потеряет его, окликнула :
   - Товарищ Шахсуваров!
   Шямсяддин удивленно повернулся, но тот же миг глаза его подобрели и он улыбнулся.
   - Это вы? Если не ошибаюсь, Ида? Я не ошибся? Рад вас видеть. Ну, как у вас дела? - было видно, что он действительно обрадовался этой встрече.
   - Спасибо, у меня все хорошо. Я вот увидела вас и решила подойти...неуверенно начала говорить Ида.
   - Очень хорошо решила, - снова улыбнулся Шямсяддин.
   - Вы не знаете...- начала Ида и остановилась.
   - Что? - спросил Шямсяддин, хотя хорошо понимал, что интересует Иду.
   - Про Фархада, ничего не слышали?
   - Нет. Но думаю, все у него хорошо. Он вернется, обязательно.
   - Да, да. Я тоже так думаю.
   - Тебе может, что надо?
   - Нет, спасибо, все хорошо. Я вот только о нем беспокоюсь.
   - Все будет хорошо, Ида. Ты надейся. Кстати, куда ты сейчас?
   - Домой.
   - Пошли к нам. Айша- ханум будет рада. Совсем недавно она спрашивала о тебе.
   - Нет, спасибо, - смутилась Ида от такого приглашения. С Айшой, супругой майора Шахсуварова, они познакомились случайно, около года назад. Они с Фархадом выходили из кинотеатра, где шла веселая комедия "Волга-Волга", и в дверях столкнулись с ними. Шямсяддин вел под руку красивую женщину, высокую, чуть полноватую, уверенную в себе.
   - Фархад, - окликнул его Шямсяддин, - куда так спешишь? А вы, если не ошибаюсь, Ида? Ну конечно. Как узнал? А разве это трудно узнать? Фархад о вас нам все уши прожужжал. Ну, не смущайтесь.
   Вот так, просто, весело, без всяких ненужных церемоний они и познакомились. Потом несколько раз они с Фархадом были в гостях у Шямсяддина, и каждый раз, Ида чувствовала, что здесь рады ей. Айша понимала ее с полуслова, Ида даже секретничала с ней, рассказывая многое, о чем не решалась говорить с матерью. Здесь, в этом доме, она познакомилась и с Лейли, дочерью Айши от первого брака. Девочки очень быстро подружились и часто впоследствии, виделись в городе, ходили друг к другу в гости. Лейли очень понравилась и Инессе Львовне, особенно то, что несмотря на молодость она была довольно толковым врачом и внимательно выслушав жалобы Инессы Львовны относительно постоянных головных болей и мучавшей отдышки, дала несколько довольно дельных советов; но самое главное, она настояла на немедленной сдаче анализов. Как всякая женщина, Инесса Львовна верила в то, что она хронически больна различными заболеваниями, и лечилась самозабвенно, так что совет Лейли попал на благодатную почву. Но, к сожалению, после отъезда Фархада Ида виделась с Лейли только раз, на концерте в зале консерватории, куда она ее пригласила. А через неделю после этого Лейли уехала на практику в свое село, в Вейсали.
   - Пошли, Ида, - настаивал Шямсяддин, - и Лейли, кстати, будет.
   - Она вернулась? - обрадовалась Ида. - Когда?
   - Вчера, я тоже ее еще не видел. Сегодня обещала зайти и, говорят, не одна.
   - С Гудрятом?
   - По-моему, я единственный, который все узнает последним, - улыбнулся Шямсяддин.
   Засмеялась Ида, вспоминая, как шушукались они с Лейли, запершись в ее комнате, как рассказывали друг другу о своих любимых и мечтали. А сегодня Лейли официально приведет в дом своего Гудрята. Такого Ида пропустить не могла, и она согласилась.
   - Надо будет предупредить маму.
   - Как придем, Айша- ханум позвонит твоим. Лейли будет очень рада, спасибо тебе.
   Через полчаса подруги, забыв обо всем, что-то горячо шептали друг другу на ухо, закатывали в восторге глаза, смеялись, иногда плакали, но никому не открывали своих секретов. Гудрят, смуглый, черноглазый молодой человек, словно выточенный из одного цельного камня, покорно стоял рядом, не прислушиваясь к их шепоту. Сила его чувствовалась на расстоянии, твердо стоял он на земле, и красота его была неброской, но такой, которая не оставляет ни одну женщину равнодушной, и звенят тогда в их голосах игривые нотки в разговоре с ним. Но строго следила за ним Лейли, не позволяя никому, подходить к Гудряту достаточно близко. Только Иде она сделала исключение, потому что знала Фархада.
   Айша с любовью следила за дочерью, с любопытством разглядывала ее жениха. Она долго противилась этому, правда, не открыто, на прямой вопрос Лейли она не смогла привести разумных доводов, но душа ее всегда была против. С первого дня, как увидала она, как достает этот мальчонок груши для Лейли, и позже, когда слышала, как избивает он всех в школе, кто только посмеет посмотреть в ее сторону. И что самое обидное, это нравилось ее дочери. Думала Айша, что в Баку, пока будет учиться в медицинском, пройдет у Лейли это детское увлечение. Не прошло. Гудрят тоже приехал на учебу, в технический вуз. Когда приехал, как сдавал экзамены, никто не знал, просто однажды Лейли, выходя с занятий, заметила его, стоящего у забора напротив и спокойно лущащего семечки. Лейли даже не удивилась. Она остановилась, внимательно осмотрела его, потом, как будто они расстались вчера, протянула ему свою сумку с книгами.
   - Что встал, сумку возьми, тяжелая, не видишь?
   И когда Гудрят, взяв сумку, словно на привязи, покорно пошел следом, она недовольным голосом отчитала его:
   - Почему, так долго тебя не было?
   Глава шестая
   После этой встречи на душе у Иды наступило спокойствие, она поверила каждому слову Шямсяддина, который успокаивал ее насчет Фархада, словно он только вчера вернулся из Испании. "Не мог он просто так сказать, если не был бы уверен", успокаивала себя Ида и была счастлива. Но дождь, что разбудил ее ночью, снова взбудоражил ее опасения, и уже сомневалась она во всем. Неужели никто не сможет сказать ей правды, и она, к ее удивлению, снова оказалась у дома на набережной. Долго бродила она на бульваре, глядя на темные окна; но не говорили они с Идой, погруженные в безмолвие. Хотя за этими стенами, и это знали многие, криком кричали тысячи людей, даже не от побоев, от бессилия и отчаяния не выдавала она никому своей тайны. Наступил вечер, Ида чувствовала как холод прошелся по ее телу и издрогла она в ознобе. Она поежилась и пошла домой, ничего не узнав в этот вечер.
   То же произошло и на следующий день, Ида не знала, чего она ждет, кого она хочет видеть, о чем спросить, просто ей надо было приходить сюда. Здесь, ей казалось, она становилась ближе к Фархаду, и она успокаивалась. А на третий день, когда Ида уже собиралась уходить, ее окликнули.
   - О, кого мы видим? Неужели это вы? Здравствуйте.
   - Здравствуйте, - ответила Ида, повернувшись на голос и вздрогнула. Это был Гурген Саркисян, сослуживец Фархада, человек, видеть которого Ида точно не хотела. От него исходила какая-то скрытая угроза, даже улыбка его не скрывала этого.
   - Вы знаете, а я вас недавно видел.
   - Да, и где?
   - А в зале консерватории, на концерте.
   - Вы ходили к нам на концерт? - искренне удивилась Ида.
   - Нет, что вы. Музыку вашу я не понимаю. Мы сопровождали гостей из Москвы. Я стоял в холле, когда вы прошли. Хотел вас окликнуть, но вы были не одни, с какой-то девушкой.
   - Да, это моя подруга.
   Гурген говорил неправду, он и тогда хотел подойти к ней, и даже, изобразив на губах улыбку, уже двинулся к Иде, стоявшей к нему спиной, когда девушка, которая разговаривала с ней, подняла глаза и взгляды их встретились. Вздрогнул Гурген от этого взгляда, словно нож вонзился в сердце, покрылся потом и задрожали ноги его. Не помнил он, как отвернулся и спрятался за колону, и Ида, удивленно повернувшись, чтобы рассмотреть, что такое увидала Лейли за ее спиной, что передернуло ее, словно увидела змею. Но не заметила его Лейли. Этот взгляд действительно испугал Гургена. Он уже видел его, давно, еще в детстве. Так смотрел на него тот самый Ага, которого они с отцом потом застрелили в лесу. Тогда, еще когда Ага был в их доме, а отец его с матерью ползали у него в ногах, он, Гурген это хорошо помнил, под его взглядом задрожал и от страха заплакал. Часто потом по ночам он видел эти глаза и всегда просыпался в холодном поту и молился неистово своему богу, прося прощения за тот свой грех. И снова этот страх охватил его, под взглядом этой девчонки, словно ожил грозный Садияр-ага и пришел по его душу.
   - Ну, как вы, хорошо? - задал он Иде ничего не зачавший вопрос.
   - Да, спасибо, до свидания.
   - Подождите, может, вам что надо?
   - Спасибо, - сказала она еще раз и хотела уйти.
   - Жаль, а я думал, вы о Фархаде хотели что-либо узнать?
   Услышав имя Фархада, Ида остановилась и быстро повернулась к Гургену.
   -Вы что-нибудь знаете о нем? Нет, правда, вам, наверно, что-то говорят? Вы должны знать...
   Гурген понял, что попал в точку, теперь уже роли поменялись, и уже не он, а Ида сама стремилась поговорить с ним.
   - Ну, это не простая информация, сами знаете.
   - Да конечно, я понимаю. Но умоляю вас, только одно, он жив? Мне этого достаточно.
   - Я все выясню, но это не просто, нужно время, - начал говорить Гурген, быстро соображая, что бы еще такое придумать, пока Ида столь заинтересована. - А вы знаете, давайте встретимся в воскресенье, днем, часов в двенадцать, к тому времени я что-нибудь выясню.
   ...
   Через два дня в назначенное время, Гурген ждал ее у большого платанового дерева, что раскинулась у входа на бульвар. Платан весь был усеян набухшими почками, готовыми в любую минуту взорваться молодыми листочками. Ида не хотела приходить сюда, здесь каждый уголок напоминал ей Фархада, и она не хотела проходить по этим местам с другим человеком, но Гурген настоял именно на этом месте, и ей пришлось подчиниться. Пришла она вовремя, но еще раньше пришел Гурген. Она увидела его еще издали. На этот раз он был в гражданской одежде, и на его худой фигуре она смешно болталась. Худая шея его торчала из широкого воротника коричневого костюма. Погода было теплой, и Гурген, сняв плащ, держал его в руках. Когда Ида подошла, он как фокусник вытащил из-под плаща три гвоздики и с напускной галантностью протянул их девушке.
   - Спасибо, только это лишнее, я не на свидание сюда пришла, - не взяла цветы Ида.
   - Ну что вы, я в хорошем смысле. Просто мне хотелось сделать вам приятное.
   - Еще раз спасибо, но этого не нужно было.
   - В следующий раз учту, но сейчас прошу вас, не откажите. У меня глупый вид с цветами, когда рядом такая девушка и без цветов, - и он снова хохотнул над своей шуткой, от которого у Иды по спине пошли мурашки. Что-то в его смехе ее раздражало, но цветы она взяла.
   - Вы что-нибудь узнали?
   - Главное, он жив, - и видя, как заблестели от радости, глаза девушки, он добавил: - Правда, говорят, заболел или ранен , не знаю, но что-то такое.
   - Ранен или заболел?
   - Кажется, ранен, - ответил Гурген, - справедливо полагая, что на войне быть раненым намного вероятней, чем заболеть.
   - Куда ранен, не знаете? - уже настоятельно требовала у него ответа Ида. Глаза у нее наполнились слезами, когда она представила себе Фархада, лежащего на земле, истекая кровью.
   - Не знаю. Только не плачьте, говорят, легко. Уже даже здоров. Да, да, мне обещали узнать.
   - Кто?
   - Есть такой человек, из нашего управления. Только его сейчас здесь нет. Будет вечером, можете прийти.
   - Куда?
   - Тут, недалеко. Я вам покажу.
   - А тот человек тоже подойдет?
   - Да, конечно.
   - И он мне скажет, что с Фархадом? - всхлипывая спрашивала Ида, глядя прямо в глаза Гургена.
   - Тот человек сам оттуда, и он видел его. Придете?
   - Да, конечно. Когда?
   - Приходите к семи часам. Я встречу вас и мы пойдем к нему.
   - Домой?
   - Ну да.
   - А мы не можем встретиться где-нибудь в другом месте, не в доме, - уже не столь уверенно спросила Ида.
   - Нет, это его условие. Он не может появляться пока на людях. Вы меня понимаете? Это не от него зависит.
   - Но тогда, как же мы можем прийти к нему, наверное, это тоже запрещено?
   - Но вы же со мной, - ответил Гурген, и снова хохотнул.
   Глава седьмая
   Ида нравилась Гургену давно, с первого дня, когда он увидел ее рядом с Фархадом. Может, если бы она была одна, он просто посмотрел на нее, не решившись подойти; но увидев, какими влюбленными глазами смотрела она на его сослуживца... Злоба охватила его сердце. Никто никогда не смотрел на него такими глазами. Только в детстве, наверное, так смотрела на него мать, но это было так давно и так больно для него, что вспоминать об этом он не хотел. Не мог. Как только он вспоминал ее, краска стыда заливала его лицо. Не помнил он больше ее ласковых глаз, те глаза, что вспоминал он, были полны ненависти и презрения. И просыпался он в холодном поту, когда снились они Гургену.
   В то утро, когда он в последний раз проснулся в отчем доме, с тяжелой после вечерней попойки головой, первое, что его смутило, был негромкий всхлип и завывание, которое доносилось из-за стенки, отгораживающей мужскую половину от женской. Он прислушался: кажется, плакала Айкануш, его сестра, во всяком случае, плач походил на детский. Шатаясь, он прошел на другую половину и от увиденного тотчас же отрезвел. Мать его лежала на кровати в разорванной рубахе, голая и не пыталась ничем прикрыться. В кровь искусанные губы ее набухли и выла она, словно раненая волчица, вцепившись пальцами в грязную простыню. И глядя на нее глазами полными ужаса, всхлипывала ее дочурка. Только младшая спала. Так и не проснулась она, и не видела, что сделали с ее матерью двое мужчин, пришедших с Гургеном и кому мать ее прислуживала вечером. Ей повезло в отличие от Айкануш, ее старшей сестры, проснувшейся от странных звуков и ужаснувшейся от увиденного. Кричать хотела она, но только встретилась глазами с мужчиной, странно возвышающимся над матерью, уткнувшейся головой в подушку и закусившей ее, чтобы не закричать от разрывающей ее боли. Мужчина приложил палец к губам, приказывая ей молчать, а потом пригрозил пальцем. Потом был другой. И все это видела Айкануш и не смела произнести ни звука. Под утро ушли они, и лишь тогда завыла мать, тихо, протяжно, страшно. И заплакала вместе с ней Айкануш. А может не так все это было, может, было еще страшней, не знал этого Гурген, но каждый раз, при воспоминании об этом, его воспаленное воображение рисовало ему эту страшную картину, и каждый раз все более подробно и изощренно. И уже забывал Гурген, что это была мать его, так распаляло его виденное, что задыхался он от жары, и тогда, когда желание распирало его, он находил женщину, дешевую, грязную, часто некрасивую, но это не имело для него никакого значения. Ее он фактически не замечал, да и не нужно ему было ее видеть, она была для него лишь объектом, с которой он мог удовлетворить свои фантазии. А часто он еще ночью, сразу после всего, прогонял ее, сунув в руку несколько бумажек, и проваливался в сон, глубокий, тяжелый, безо всяких видений. Но не приносил он удовлетворения и успокоения, и просыпался Гурген разбитым, уставшим и с чувством вины.
   "Нет у меня больше сына, - прошептали в то утро губы Сусанны, когда она, повернув голову, увидала Гургена. - Говорила тебе, не иди за Агой, не послушал, убежал за отцом своим, а теперь уходи прочь и будь ты проклят. Отец всю жизнь жил волком - и ты в него пошел". Сусанна говорила, глядя прямо в глаза Гургена, не пытаясь прикрыть свою наготу. "Проклинаю молоко, которым вскормила тебя". В ужасе отпрянул Гурген и побежал во двор. Карен и Давид, с которыми он приехал, уже седлали коней. В бешенстве выбежал Гурген из дому, еще не решив, что предпримет, но тут, под строгим взглядом Карена, сорокалетнего бородача, мужчины исполинского роста и силы, он вдруг как-то сник, осел и заплакал. Усмехнулся Давид, державший на всякий случай наготове винтовку, но, поняв, что больше ничего не случится, опустил ее и сел на коня. Следом на своего вороного коня, осевшего под его тяжестью, сел Карен и посмотрел сверху вниз на Гургена.
   - Ты с нами или остаешься?
   Молчал Гурген, не в силах что-либо произнести.
   - Ладно, не вой, как баба. Садись на коня, поехали. А это все забудь. Так будет лучше.
   И ускакали они, а через несколько минуту за ними поскакал Гурген, размазывая по лицу слезы.
   Через два месяца, когда от разрыва снаряда разворотило внутренности Давида и, пока были у него силы, он руками хватал вываливающиеся кишки и пытался запихнуть обратно, как будто этим мог исправить что-то в своей судьбе, Гурген стоял рядом и молча наблюдал за ним.
   - Помоги, - хрипел Давид, лежа в траве и снизу глядя на него, пристрели меня, больно.
   Но не помог ему ничем Гурген, молча смотрел он на мучения своего товарища, и не было в сердце у него ничего, ни чувства радости, ни сожаления.
   Другой знакомый Гургена, Карен Ашотович Багдасарян, и после войны, пользуясь близким знакомством с Микояном, красным комиссаром, хорошо устроился в органы НКВД, куда перетащил, как только появилась возможность, и Гургена. Теперь он был его непосредственным начальником, и всегда служил Гургену защитой. Ни о родителях своих, ни о сестрах никогда больше не слышал Гурген, и жил, словно не было их никогда на свете. Было ему уже за тридцать, но о женитьбе он и не думал, убила у него всякое желание та ночь.
   Ида была первой женщиной, к которой у него было настоящее влечение, может оно возникло у него в отместку на то, что не любил его никто. Гурген замечал всегда: как то сторонились его девушки, со страхом смотрели ему в глаза, это было приятно, но кроме страха ему хотелось видеть в них что-то другое. То, что читал он в глазах многих осужденных, которых вели на расстрел или допрос, и понимал Гурген, что это то, ради чего и живут люди на этом свете, это то, ради чего отдают люди свои жизни. И может, как это часто бывало раньше, когда он наступал ногой себе на горло, чтобы никто не догадался о его намереньях, он и на этот раз прошел бы мимо, но обстоятельства оказались сильнее. Не мог он видеть, как смотрела Ида на своего мужчину, и зло охватило его. Не знал он еще, что будет, что скажет ей, когда вел он Иду обманом к себе домой, в комнаты на втором этаже старого дома. И не думал он о том, что грязным был пол и ни разу не были мыты стекла. И смотрел через них на мир Гурген, и мысли его покрывались плесенью. Не видел он этого, так как приходил сюда в основном ночью и сразу же заваливался спать. А женщины, которых приводил сюда иногда, иногда жили в условиях еще хуже этого; да и не говорил он с ними ни о чем.
   - Куда мы идем? - один раз спросила его Ида, когда зашли они в темный подъезд, стены которого были разрисованы старыми, потрескавшимися фресками. Рисовал их, видать, местный умелец, настолько бездарными и примитивными они показались Иде, неплохо разбиравшейся в живописи.
   - Это конспиративная квартира, - солгал ей Гурген, - человек, должен сюда подойти, если уже не подошел.
   Поднявшись на второй этаж Гурген негромко постучался в правую дверь. Постоял немного, к чему-то прислушиваясь, потом постучал во второй раз. Ида уже хотела уйти, ей не нравилось здесь, не такой она представляла себе сегодняшнюю встречу. Матери она сказала, с кем она идет встречаться, и хотя она не советовала ей идти или предлагала пойти вместе, Ида настояла на своем и пошла одна. Отцу они ничего не сказали, да и не было его сегодня дома, в гостях он был у своего друга.