...
Как всегда он после ужина захотел посидеть "у Идочки", как он называл часы которые проводил в ее комнате. Поправляя подушку на сиденье, он заметил, что она немного приподнята с правого угла, на которое он никогда не обращал внимания. Он поднял ее, подбил с двух сторон, хотел положить обратно, когда заметил небольшой блокнот. Он узнал его. Это он сам привез его Иде из Москвы, куда ездил лет пять назад. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что это дневник ее дочери. Он тут же захлопнул его. Сердце учащенно забилось, казалось Ида снова заговорила с ним, и он тяжело опустился в кресло. Что делать, думал он, прочитать? Но ведь это некрасиво, может, Ида была бы против, нет, не могу. И он в этот день не посмел открыть его снова, и только после когда сердцебиение стабилизировалось, он осторожно спрятал блокнот в стол и запер на ключ, чтобы никто ненароком не нашел и не прочел. Ключ от стола он теперь постоянно носил в кармане своего выходного костюма, с связке с другими ключами. Прошло несколько дней, прежде чем он убедил себя, что имеет право прочитать дневник своей дочери.
Глава семнадцатая
Ида вела дневник не регулярно. Иногда, судя по датам, она не подходила к нему по месяцам, а порой в нем было по две записи на день. Теперь у Исаака Самуиловича стало две жизни, одну он старался прожить как можно быстрее, выполняя свои профессиональные обязанности, только бы скорее отделаться от них и вернуться домой. Тут он запирался в комнате дочери и вновь, уже вместе с ней, проживал день из прошлого. Многие эти дни он вспоминал отчетливо, но теперь через призму ее мыслей, глядя на все произошедшее уже глазами Иды, он по разному оценивал все произошедшие события, действия и слова людей, которые в свое время он слышал, но не придавал им значения. По-другому он смотрел теперь и на свои поступки, гордился ими если их отмечала Ида, и стыдился, когда смотрел на них глазами дочери, и в эти дни он весь остальной вечер ходил грустный, и не могла понять Инесса Львовна причину его печали. Читал он медленно, смакуя каждую страницу, каждое слово, как бы заново разговаривая со своей дочерью и счастье его было безмерно. Заново, совсем по другому он узнавал и Фархада Велиева, снова слышал его слова, говорил с ним, и полюбил его, как полюбила его Ида. Вместе с ней он переживал его отъезд, и вместе отныне они ожидали от него вестей. После отъезда Фархада Ида к дневнику долго не подходила. Потом, через полгода, появилась новая запись, где она писала, как ходила вокруг здания на набережной, в надежде, что-то услышать, узнать о Фархаде, и ... тут что-то насторожило Исаака Самуиловича в записях.
" ... Сегодня вечером Гурген Левонович обещал познакомить меня с человеком, который недавно вернулся из Испании. Он видел Фархада! Боже, какое счастье! Наконец я увижу человека, который был рядом с ним, говорил с ним. Он будет смотреть на меня, теми же глазами, которыми он смотрел на Него! Я, наверно, не смогу дождаться этого часа! Маме я все рассказала, она хотела пойти со мной, но я воспротивилась. Гурген Левонович предупредил, что человек этот секретный агент и его никто не должен видеть..."
Дальше Исаак Самуилович читать не мог, руки у него задрожали, слезы навернулись на глаза и он быстро зажег сигарету и глубоко затянулся. "Это что-то не то, - стучало у него в мозгу, - какой еще секретный агент? Зачем это?". Он догадывался, что это могло быть, но признаться в этом не хотел. "Нет, это шутка, он просто шутит над ней", - твердил он себе. Пройдя по комнатам и убедившись, что жена его уже легла, он снова вернулся в комнату Иды, запер дверь на ключ и со страхом открыл дневник на нужной странице и помутнел перед ним свет. " ... Почему нельзя вернуть вчерашний день? Он обманул меня! Не было никакого секретного агента, все это ложь. Неужели все люди такие подлые? Как он мог? Ведь он знает Фархада, как он будет смотреть ему в глаза? А Я? Как я смогу видеть его после всего что случилось? Обманывать его? Нет, я не смогу... Вчера мир принадлежал мне, сегодня я хочу только одного - смерти. Но что мне оставалось делать, он грозил посадить отца. А папа такой ранимый, больной. Тюрьмы он не выдержит. Умрет там, я знаю. А за ним умрет с горя и мама. Нет, я так их люблю! Фархада я уже потеряла. Их хотя бы спасу. Пусть я буду жертвой, но пусть с ними ничего не случиться..." А дальше еще страшней "...О Боже, как все было противно, ужасно, грязно! Меня тошнило. Теперь я знаю, как пахнет в аду. Ад пахнет Гургеном..." А на последней странице, датированной днем ее смерти, "... Он требует все новых и новых встреч, а я больше не могу. Это оказалось выше моих сил. Мне все опротивело. Я противна самой себе, когда гляжу в зеркало. О, если бы можно было поменять кожу, к которой прикасался Гурген... Родиться заново, вернуть все вспять. Теперь я бежала бы от него прочь. Но все поздно. Сегодня он обещал принести все документы на отца, но, наверное, снова обманет. Обманет, как обманывал всегда. Ни разу не сказал он правды. Наверно, и тогда лгал, нет у него ничего против отца!... А если есть? Ну, что же, пойду еще раз. Это мой ад..."
Прочтя эти строки Исаак Самуилович уронил из рук дневник и закрыл глаза. Тело его сотрясалось в беззвучных рыданиях и колотило его в ознобе. " Доченька, ангел мой, цветочек мой аленький, зачем ты это сделала? Чтобы спасти меня? От кого? От этого ублюдка? О, как подло, подло. Как мне больно, лучше бы я это не знал. Ангелочек мой, зачем ты это сделала?"- повторял он снова и снова.
В комнате Иды был большой старинный камин, весь покрытый немецкими керамическими плитками и широкой полкой, на котором стояли две большие фарфоровые вазы, а посередине часы в окружении хоровода нимф. Камином давно не пользовались, и он стоял теперь, скорее как украшение.
Утром, когда Инесса Львовна зашла в комнату, Исаак Самуилович все еще сидел в кресле и неотрывно смотрел на огонь, который ярко горел в камине. Изредка он приподнимался, что-то перемешивал в нем и снова садился на свое место. Вид его был страшен. За эту ночь он, казалось, постарел лет на двадцать, и теперь он не был ухоженный профессор, любимец всех работников кафедры, которого почитали и уважали его студенты, поклонялись больные. Теперь в кресле сидел старый, уставший еврей.
- Что с тобой? Ты не заболел?
Но молчал Исаак Самуилович, только слезы текли из его глаз.
- Никуда ты сегодня не пойдешь, - решительно сказала Инесса Львовна, немедленно ложись в постель. Почему ты разжег камин? На улице весна, ты что? Простыл, что ли, не дай бог?
- Простыл, - тихо согласился Исаак и медленно встав вышел из комнаты. Через два дня, домработница выгребет из камина остатки золы, среди которых будет небольшой кусочек кожи. Это все, что останется от дневника Иды. До самой смерти сохранит Исаак Самуилович тайну своей дочери, не сказав никому о том, что прочитал он в ее дневнике, даже жене своей. Пусть светлой будет для них память о ней, решил он.
Глава восемнадцатая
Исаак Самуилович стоял у окна. Внизу, в маленьком сквере, мальчик лет трех убегал от женщины, наверное, бабушки, которая хотела запихнуть что-то ему в рот. Он бежал проворней, и она в отчаянии остановилась и села на скамейку, тяжело дыша, и тогда мальчонок подошел к ней и покорно позволил себя кормить. Даже отсюда, профессор видел как счастливо улыбается женщина, сумевшая таки накормить свое любимое чадо тем, без чего в ее понимании он никогда не вырастит таким, каким она мечтала его увидеть. В другое время эта картинка развеселила бы его, но теперь он просто смотрел на них, ни о чем не думая, и внутри у него было пустота. На кафедре никого не было. Уже час как он отпустил всех. Снова Исаак Самуилович посмотрел на часы, было без пяти семь. Ему оставалось ждать еще около часа, и хорошо, что рядом никого не было. Можно было все снова хорошенько обдумать. Но думать тоже не хотелось, все уже было решено и ему не терпелось со всем этим закончить, раз и навсегда. Вахтеру он тоже ничего не сказал, не предупредил, что кого-то ждет. Человека, которого он ждал, он знал это по опыту, вахтер остановить никак не мог бы.
- Добрый вечер, доктор, - вдруг раздалось у него за спиной и он, вздрогнув, повернулся, - извини, что пришел раньше, так получилось.
- Добрый вечер, - тихо произнес Исаак Самуилович, - спасибо, что пришел.
- Мне сказали, ты ищешь меня?
- Да, Джаббар, мне очень нужна твоя помощь.
- Слушаю тебя, - сказал Железный Джаббар, и подойдя прихрамывая, сел в кресло напротив письменного стола.
Исаак Самуилович тяжело опустился в свое кресло, напротив него, и некоторое время молча смотрел на вошедшего.
- А ты почти не изменился.
- Тебе спасибо.
- Ноги не мучают?
- Весной и осенью побаливают немного, но твои мази просто чудо, как рукой все снимает.
Сам ты как? - спросил в ответ Железный Джаббар, - не нравишься мне, что-нибудь стряслось?
- Так заметно?
- На тебе лица нет.
Еще немного помолчал Исаак Самуилович, Железный Джаббар не мешал ему, терпеливо ожидая. Открыв ключом ящик стола, Исаак Самуилович достал оттуда небольшую шкатулку и положил ее перед Железным Джаббаром.
- Что это?
- Это тебе.
Железный Джаббар открыл шкатулку, она была полна драгоценных украшений. Это не был набор случайных безделушек, купленных по дешевке, на толкучке, у разных старушек, продававших в голодные годы свое самое дорогое. Здесь каждая вещица стоила внимания, в каждой чувствовался неповторимый талант ювелира. Они словно говорили всем, что обладатели их были люди со вкусом, ценящие красоту и знавшие в ней толк. Это был не ширпотреб, продающийся в ювелирторге, их собирали по крупице, поштучно, или передавали из поколения в поколение. Одно кольцо с крупным бриллиантом, величиной в ноготь, необычной, редкой окраски, переливающейся даже здесь, в полумраке кафедры, всеми цветами радуги, привлек особое внимание Железного Джаббара. Он узнал его. Он сам подарил его Исааку Самуиловичу для Иды, в день ее совершеннолетия несколько лет назад.
- Не понял, профессор?
- Я могу вас попросить кое о чем?
- О чем?
- Мне нужен человек, для одного дела.
- Что за человек?
- Который поможет мне избавится от одной мрази.
- Ты хочешь, чтобы кого-то убили?
- Это будет не убийство, дезинфекция.
- Что?
- Когда где-то заводятся клопы, место это дезинфицируют, чтобы зараза дальше не распространилась.
- Кто он? - спросил Железный Джаббар, подумав некоторое время, пристально разглядывая Исаака Самуиловича.
Профессор открыл блокнот, что-то написал на листке, вырвал его и протянул Железному Джаббару. Прочитав листок, тот положил его на стол и задумчиво посмотрел на своего врача. Молчание затянулось.
- Если мало, то я еще достану, - наконец нарушил молчание Исаак Самуилович и кивнул в сторону шкатулки.
- Да любой вещицы здесь достаточно для этого дела, - ответил Железный Джаббар. - Просто я хочу понять, что сделал он, что ты предлагаешь и кольцо покойной дочери и колье своей жены? - Железный Джаббар приподнял очень дорогое, старинное украшение. - Я видел это на вашей супруге, когда в первый раз пришел к вам.
- Он убил меня, - просто ответил Исаак Самуилович.
И тогда, после долгого молчания, железный Джаббар медленно закрыл крышку шкатулки, пока не раздался характерный щелчок замка, поднял ее, как бы взвешивая на руке, и положил перед Исааком Самуиловичем. Потом, взяв карандаш, он переписал все, что было на листке, а тот, который был написан рукой Исаака Самуиловича разорвав на мелкие кусочки, положил в пепельницу. Окончив это, Железный Джабар встал и хромая заковылял к выходу.
- Я не понял, ты найдешь мне этого человека?
- Желание покойника - закон.
Глава девятнадцатая
На следующий день после возвращения Фархада Велиева Шямсяддин пришел домой поздно. Хорошо хоть успел встретить Айшу на вокзале, но домой ее привез уже шофер. Шямсяддин сошел по дороге, обещая вернуться как можно скорей, но обещание свое как всегда не выполнил, работы как всегда было много. В прихожей стояли две коробки с продуктами. Каждый раз, приезжая из деревни, она привозила много всего, иначе родители ее просто бы не отпустили. По возможности они часто присылали дочери и внукам то свежие фрукты, то сыр, то творог или что-то другое, чем всегда славится село. Шямсяддин к этому привык, но то, что коробки до сих пор были не распакованы, его удивило. Да и тишина в квартире была странной, всегда, даже после недолгой разлуки, Айша всегда встречала его в дверях и улыбка ее говорила ему, что его здесь ждали. Шямсяддин осторожно подошел к двери, что вела в гостиную. Айша сидела за столом и, спрятав лицо ладонях, плакала. При виде его, она зарыдала уже в голос. Плакала так, как не плакала давно, горько, по бабьи, иногда протяжно завывая. И когда Шямсяддин увидел лежавший перед ней конверт, он побледнел. Как он мог забыть, забрать обратно письмо, которое написал для Айши и отдал соседке! "Безмозглая дура, - подумал про себя Шямсяддин, - вместо того, чтобы вернуть письмо мне, отдала Айше". Но, потом через минуту, понял, что соседка ни в чем не виновата. Она сделала то, о чем он ее просил. И как нашкодивший школьник, Шямсяддин подошел к Айше, и осторожно дотронулся до ее плеча.
- Айша, перестань. Все это в прошлом. Не надо.
Рывком поднялась с места Айша и прильнула к Шамсяддину, покрывая его лицо поцелуями. Так и стояли они обнявшись, молчали и слезы, душившие их многие годы, омывали их душу, принося им покой.
Эпилог
Машина медленно поднималась на перевал, и, когда впереди показались первые дома Сеидли, сердце Лейли радостно забилось. Сколько раз во сне она видела эту дорогу, но только теперь узнала ее. И раньше она много раз приезжала в гости к бабушке Сугре, но ни разу дорога не была ей столь родной. Казалось, она смотрела на эти деревья, камни, горы вдали теперь другими глазами, она узнавала их, и все что ей пришлось услышать за последнее время, теперь оживало в ее воображении. Стояла осень. Урожай в этом году выдался отменный, и деревья в садах Сеидли ломились под тяжестью фруктов. Она возвращалась не одна, жизнь, что билась у нее под сердцем, с каждым днем все явственней заявляла о себе, и замирала Лейли от счастья, когда он требовательно стучал ножками. "Потерпи еще немного, малыш, прошу тебя, мало осталось", - шептали ее губы, и улыбалась она, почувствовав, как он успокаивался. "Вот так, умница, хороший мой",- хвалила его Лейли, уверенная, что он все понимает. Каждый раз, когда на кочках машину немного подбрасывало, шофер испуганно смотрел ей в лицо. Но улыбалась ему в ответ Лейли, все хорошо, все очень хорошо, ничего не может случиться, она возвращается в свой дом.
За эти полгода, что прожила она в Вейсали, в доме своего мужа, она многое узнала и теперь по-другому оценивала многие события, участником которых она волею судьбы стала. Многое рассказал ей Эйваз, ее свекор, человек мудрый и красивый. Но не сразу она все узнала. Долго он ее изучал, и только когда решил что-то важное для себя, проговорил:
- Глаза у тебя отцовские.
- Вы знали моего отца?
- Он был моим другом.
- Но я никогда не слышала об этом.
- А это никто и не знал.
И поведал ей Эйваз то, что столько лет хранил в тайне. Все беседы их, мысли Садияра, которыми он делился с Эйвазом в те годы. Иногда слова эти были столь откровенными, что пугалась Лейли, словно говорил с ней отец устами Эйваза. Глубоко заглядывал он в глубину ее души. Оживали слова и отвечали на ее вопросы, звучавшие все эти годы в ее сердце. Ничего не скрыл от нее Эйваз, и то, что хотел убить и Айшу и Садияра, и то, как спас Садияр-ага его сына, Гудрата. Как потом искали убийц его первой жены Хумар, и как хоронили Зию. Рассказал и про смерть Садияра, испустившего дух у него на руках.
- И никто это не знал? Никому вы об этом не говорили?
- Только Гара Баширу, в ту самую ночь, и он велел мне молчать.
- А матери моей, Айше, почему не сказали?
- Боялся.
- Чего?
- Боялся не поверит. И так каждый раз, встречаясь с ней, я словно читал немой укор. Мне казалось обвиняет она меня в смерти мужа. Обвиняет, но не может в этом никому признаться. Так и жили мы все эти годы, каждый со своей тайной. Теперь я все сказал, чист я отныне и перед тобой и перед Богом.
И тогда упала перед ним на колени Лейли и поцеловала руку, закрывшую глаза ее отца.
Теперь отец часто приходил к ней по ночам, слушал ее, смеялся над ее словами, хмурился, если ему что-то не нравилось, но не обижался. Ни разу не отвернулся он от нее, и уже знала Лейли, что отныне он будет рядом. А в ту ночь, когда он, улыбаясь, протянул к ней ключ, тот самый, который когда-то повесила ей на шею Сугра- нене, она впервые узнала о свой беременности. Больше он не приходил.
Вскоре Гудрята отправили на учебу в Москву, в аспирантуру. Письма оттуда идут долго, больше недели, но все равно они всегда знали друг о друге все. А когда она написала ему о том, что хочет вернуться в Сеидли, в дом своего отца, он понял ее. " ... Я только хочу, чтобы стол твой там всегда был накрыт к моему возвращению, а тендир был горячим", - писал он ей, и смеялась Лейли, читая это. "О чем он думает, когда он вернется, его будет ждать сын. Забудет он о еде, обо всем забудет, когда поднимет на руки крохотное тельце. И тогда еще посмотрим, кто побежит разжигать тендир?", думала про себя Лейли и улыбалась своим мыслям.
...
Когда кажется, что жизнь завершена и все светлое и радостное у тебя осталось позади, а впереди лишь сырая могила, когда, вставая поутру, ты больше не смотришь на улицу, выглянуло ли солнце или снова тучи покрыли небосвод, потому что каждый день для тебя сплошные сумерки, и не ждешь ты просветления, судьба поворачивается к тебе лицом и дарит улыбку, от которой согревается остывшая кровь, сильнее бьется сердце и светлеют глаза. Иногда радость бывает столь сильной, что ее не выдерживает истерзанное сердце и рвется оно в клочья, и умирает тогда человек, но умирает с улыбкой, без страха и упрека за свое бесполезное и бессмысленное все эти последние годы существование. Умирает с расправленными крыльями, как птица перед дальней дорогой, и в это мгновение он бывает прекрасен.
...
Когда перед дверьми дома старой Сугры остановилась машина и из нее медленно, осторожно вышла молодая женщина в просторном плаще и устало потянулась, распрямляя затекшую спину, сердце старой женщины учащенно забилось. Тяжело передвигая больные ноги, поддерживаемая Сакиной, она вышла на крыльцо, когда шофер, уже сняв с кузова, положил на землю два больших чемодана. Женщина повернулась, и подслеповатые глаза Сугры узнали ее. Но молчала Сугра, со страхом и надеждой глядя на Лейли, и, наконец, она услышала то, что ожидала столько лет.
- Здравствуй, нене, вернулась вот я.
Лейли сказала это просто, не громко, буднично, как будто ушла она из этого дома только вчера, и, подойдя к старой женщине, нежно обняла ее. Слезы катились из глаз Сугры, но сердце ее пело. Не потухнет отныне очаг в этом доме.
А наутро, все Сеидли с удивлением узнало, что сняла старая Сугра свой траурный наряд, который носила со дня смерти своего мужа, Исрафила-ага. Сняла, потому, что сын ее Садияр вернулся в свой дом.
Конец.
Как всегда он после ужина захотел посидеть "у Идочки", как он называл часы которые проводил в ее комнате. Поправляя подушку на сиденье, он заметил, что она немного приподнята с правого угла, на которое он никогда не обращал внимания. Он поднял ее, подбил с двух сторон, хотел положить обратно, когда заметил небольшой блокнот. Он узнал его. Это он сам привез его Иде из Москвы, куда ездил лет пять назад. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что это дневник ее дочери. Он тут же захлопнул его. Сердце учащенно забилось, казалось Ида снова заговорила с ним, и он тяжело опустился в кресло. Что делать, думал он, прочитать? Но ведь это некрасиво, может, Ида была бы против, нет, не могу. И он в этот день не посмел открыть его снова, и только после когда сердцебиение стабилизировалось, он осторожно спрятал блокнот в стол и запер на ключ, чтобы никто ненароком не нашел и не прочел. Ключ от стола он теперь постоянно носил в кармане своего выходного костюма, с связке с другими ключами. Прошло несколько дней, прежде чем он убедил себя, что имеет право прочитать дневник своей дочери.
Глава семнадцатая
Ида вела дневник не регулярно. Иногда, судя по датам, она не подходила к нему по месяцам, а порой в нем было по две записи на день. Теперь у Исаака Самуиловича стало две жизни, одну он старался прожить как можно быстрее, выполняя свои профессиональные обязанности, только бы скорее отделаться от них и вернуться домой. Тут он запирался в комнате дочери и вновь, уже вместе с ней, проживал день из прошлого. Многие эти дни он вспоминал отчетливо, но теперь через призму ее мыслей, глядя на все произошедшее уже глазами Иды, он по разному оценивал все произошедшие события, действия и слова людей, которые в свое время он слышал, но не придавал им значения. По-другому он смотрел теперь и на свои поступки, гордился ими если их отмечала Ида, и стыдился, когда смотрел на них глазами дочери, и в эти дни он весь остальной вечер ходил грустный, и не могла понять Инесса Львовна причину его печали. Читал он медленно, смакуя каждую страницу, каждое слово, как бы заново разговаривая со своей дочерью и счастье его было безмерно. Заново, совсем по другому он узнавал и Фархада Велиева, снова слышал его слова, говорил с ним, и полюбил его, как полюбила его Ида. Вместе с ней он переживал его отъезд, и вместе отныне они ожидали от него вестей. После отъезда Фархада Ида к дневнику долго не подходила. Потом, через полгода, появилась новая запись, где она писала, как ходила вокруг здания на набережной, в надежде, что-то услышать, узнать о Фархаде, и ... тут что-то насторожило Исаака Самуиловича в записях.
" ... Сегодня вечером Гурген Левонович обещал познакомить меня с человеком, который недавно вернулся из Испании. Он видел Фархада! Боже, какое счастье! Наконец я увижу человека, который был рядом с ним, говорил с ним. Он будет смотреть на меня, теми же глазами, которыми он смотрел на Него! Я, наверно, не смогу дождаться этого часа! Маме я все рассказала, она хотела пойти со мной, но я воспротивилась. Гурген Левонович предупредил, что человек этот секретный агент и его никто не должен видеть..."
Дальше Исаак Самуилович читать не мог, руки у него задрожали, слезы навернулись на глаза и он быстро зажег сигарету и глубоко затянулся. "Это что-то не то, - стучало у него в мозгу, - какой еще секретный агент? Зачем это?". Он догадывался, что это могло быть, но признаться в этом не хотел. "Нет, это шутка, он просто шутит над ней", - твердил он себе. Пройдя по комнатам и убедившись, что жена его уже легла, он снова вернулся в комнату Иды, запер дверь на ключ и со страхом открыл дневник на нужной странице и помутнел перед ним свет. " ... Почему нельзя вернуть вчерашний день? Он обманул меня! Не было никакого секретного агента, все это ложь. Неужели все люди такие подлые? Как он мог? Ведь он знает Фархада, как он будет смотреть ему в глаза? А Я? Как я смогу видеть его после всего что случилось? Обманывать его? Нет, я не смогу... Вчера мир принадлежал мне, сегодня я хочу только одного - смерти. Но что мне оставалось делать, он грозил посадить отца. А папа такой ранимый, больной. Тюрьмы он не выдержит. Умрет там, я знаю. А за ним умрет с горя и мама. Нет, я так их люблю! Фархада я уже потеряла. Их хотя бы спасу. Пусть я буду жертвой, но пусть с ними ничего не случиться..." А дальше еще страшней "...О Боже, как все было противно, ужасно, грязно! Меня тошнило. Теперь я знаю, как пахнет в аду. Ад пахнет Гургеном..." А на последней странице, датированной днем ее смерти, "... Он требует все новых и новых встреч, а я больше не могу. Это оказалось выше моих сил. Мне все опротивело. Я противна самой себе, когда гляжу в зеркало. О, если бы можно было поменять кожу, к которой прикасался Гурген... Родиться заново, вернуть все вспять. Теперь я бежала бы от него прочь. Но все поздно. Сегодня он обещал принести все документы на отца, но, наверное, снова обманет. Обманет, как обманывал всегда. Ни разу не сказал он правды. Наверно, и тогда лгал, нет у него ничего против отца!... А если есть? Ну, что же, пойду еще раз. Это мой ад..."
Прочтя эти строки Исаак Самуилович уронил из рук дневник и закрыл глаза. Тело его сотрясалось в беззвучных рыданиях и колотило его в ознобе. " Доченька, ангел мой, цветочек мой аленький, зачем ты это сделала? Чтобы спасти меня? От кого? От этого ублюдка? О, как подло, подло. Как мне больно, лучше бы я это не знал. Ангелочек мой, зачем ты это сделала?"- повторял он снова и снова.
В комнате Иды был большой старинный камин, весь покрытый немецкими керамическими плитками и широкой полкой, на котором стояли две большие фарфоровые вазы, а посередине часы в окружении хоровода нимф. Камином давно не пользовались, и он стоял теперь, скорее как украшение.
Утром, когда Инесса Львовна зашла в комнату, Исаак Самуилович все еще сидел в кресле и неотрывно смотрел на огонь, который ярко горел в камине. Изредка он приподнимался, что-то перемешивал в нем и снова садился на свое место. Вид его был страшен. За эту ночь он, казалось, постарел лет на двадцать, и теперь он не был ухоженный профессор, любимец всех работников кафедры, которого почитали и уважали его студенты, поклонялись больные. Теперь в кресле сидел старый, уставший еврей.
- Что с тобой? Ты не заболел?
Но молчал Исаак Самуилович, только слезы текли из его глаз.
- Никуда ты сегодня не пойдешь, - решительно сказала Инесса Львовна, немедленно ложись в постель. Почему ты разжег камин? На улице весна, ты что? Простыл, что ли, не дай бог?
- Простыл, - тихо согласился Исаак и медленно встав вышел из комнаты. Через два дня, домработница выгребет из камина остатки золы, среди которых будет небольшой кусочек кожи. Это все, что останется от дневника Иды. До самой смерти сохранит Исаак Самуилович тайну своей дочери, не сказав никому о том, что прочитал он в ее дневнике, даже жене своей. Пусть светлой будет для них память о ней, решил он.
Глава восемнадцатая
Исаак Самуилович стоял у окна. Внизу, в маленьком сквере, мальчик лет трех убегал от женщины, наверное, бабушки, которая хотела запихнуть что-то ему в рот. Он бежал проворней, и она в отчаянии остановилась и села на скамейку, тяжело дыша, и тогда мальчонок подошел к ней и покорно позволил себя кормить. Даже отсюда, профессор видел как счастливо улыбается женщина, сумевшая таки накормить свое любимое чадо тем, без чего в ее понимании он никогда не вырастит таким, каким она мечтала его увидеть. В другое время эта картинка развеселила бы его, но теперь он просто смотрел на них, ни о чем не думая, и внутри у него было пустота. На кафедре никого не было. Уже час как он отпустил всех. Снова Исаак Самуилович посмотрел на часы, было без пяти семь. Ему оставалось ждать еще около часа, и хорошо, что рядом никого не было. Можно было все снова хорошенько обдумать. Но думать тоже не хотелось, все уже было решено и ему не терпелось со всем этим закончить, раз и навсегда. Вахтеру он тоже ничего не сказал, не предупредил, что кого-то ждет. Человека, которого он ждал, он знал это по опыту, вахтер остановить никак не мог бы.
- Добрый вечер, доктор, - вдруг раздалось у него за спиной и он, вздрогнув, повернулся, - извини, что пришел раньше, так получилось.
- Добрый вечер, - тихо произнес Исаак Самуилович, - спасибо, что пришел.
- Мне сказали, ты ищешь меня?
- Да, Джаббар, мне очень нужна твоя помощь.
- Слушаю тебя, - сказал Железный Джаббар, и подойдя прихрамывая, сел в кресло напротив письменного стола.
Исаак Самуилович тяжело опустился в свое кресло, напротив него, и некоторое время молча смотрел на вошедшего.
- А ты почти не изменился.
- Тебе спасибо.
- Ноги не мучают?
- Весной и осенью побаливают немного, но твои мази просто чудо, как рукой все снимает.
Сам ты как? - спросил в ответ Железный Джаббар, - не нравишься мне, что-нибудь стряслось?
- Так заметно?
- На тебе лица нет.
Еще немного помолчал Исаак Самуилович, Железный Джаббар не мешал ему, терпеливо ожидая. Открыв ключом ящик стола, Исаак Самуилович достал оттуда небольшую шкатулку и положил ее перед Железным Джаббаром.
- Что это?
- Это тебе.
Железный Джаббар открыл шкатулку, она была полна драгоценных украшений. Это не был набор случайных безделушек, купленных по дешевке, на толкучке, у разных старушек, продававших в голодные годы свое самое дорогое. Здесь каждая вещица стоила внимания, в каждой чувствовался неповторимый талант ювелира. Они словно говорили всем, что обладатели их были люди со вкусом, ценящие красоту и знавшие в ней толк. Это был не ширпотреб, продающийся в ювелирторге, их собирали по крупице, поштучно, или передавали из поколения в поколение. Одно кольцо с крупным бриллиантом, величиной в ноготь, необычной, редкой окраски, переливающейся даже здесь, в полумраке кафедры, всеми цветами радуги, привлек особое внимание Железного Джаббара. Он узнал его. Он сам подарил его Исааку Самуиловичу для Иды, в день ее совершеннолетия несколько лет назад.
- Не понял, профессор?
- Я могу вас попросить кое о чем?
- О чем?
- Мне нужен человек, для одного дела.
- Что за человек?
- Который поможет мне избавится от одной мрази.
- Ты хочешь, чтобы кого-то убили?
- Это будет не убийство, дезинфекция.
- Что?
- Когда где-то заводятся клопы, место это дезинфицируют, чтобы зараза дальше не распространилась.
- Кто он? - спросил Железный Джаббар, подумав некоторое время, пристально разглядывая Исаака Самуиловича.
Профессор открыл блокнот, что-то написал на листке, вырвал его и протянул Железному Джаббару. Прочитав листок, тот положил его на стол и задумчиво посмотрел на своего врача. Молчание затянулось.
- Если мало, то я еще достану, - наконец нарушил молчание Исаак Самуилович и кивнул в сторону шкатулки.
- Да любой вещицы здесь достаточно для этого дела, - ответил Железный Джаббар. - Просто я хочу понять, что сделал он, что ты предлагаешь и кольцо покойной дочери и колье своей жены? - Железный Джаббар приподнял очень дорогое, старинное украшение. - Я видел это на вашей супруге, когда в первый раз пришел к вам.
- Он убил меня, - просто ответил Исаак Самуилович.
И тогда, после долгого молчания, железный Джаббар медленно закрыл крышку шкатулки, пока не раздался характерный щелчок замка, поднял ее, как бы взвешивая на руке, и положил перед Исааком Самуиловичем. Потом, взяв карандаш, он переписал все, что было на листке, а тот, который был написан рукой Исаака Самуиловича разорвав на мелкие кусочки, положил в пепельницу. Окончив это, Железный Джабар встал и хромая заковылял к выходу.
- Я не понял, ты найдешь мне этого человека?
- Желание покойника - закон.
Глава девятнадцатая
На следующий день после возвращения Фархада Велиева Шямсяддин пришел домой поздно. Хорошо хоть успел встретить Айшу на вокзале, но домой ее привез уже шофер. Шямсяддин сошел по дороге, обещая вернуться как можно скорей, но обещание свое как всегда не выполнил, работы как всегда было много. В прихожей стояли две коробки с продуктами. Каждый раз, приезжая из деревни, она привозила много всего, иначе родители ее просто бы не отпустили. По возможности они часто присылали дочери и внукам то свежие фрукты, то сыр, то творог или что-то другое, чем всегда славится село. Шямсяддин к этому привык, но то, что коробки до сих пор были не распакованы, его удивило. Да и тишина в квартире была странной, всегда, даже после недолгой разлуки, Айша всегда встречала его в дверях и улыбка ее говорила ему, что его здесь ждали. Шямсяддин осторожно подошел к двери, что вела в гостиную. Айша сидела за столом и, спрятав лицо ладонях, плакала. При виде его, она зарыдала уже в голос. Плакала так, как не плакала давно, горько, по бабьи, иногда протяжно завывая. И когда Шямсяддин увидел лежавший перед ней конверт, он побледнел. Как он мог забыть, забрать обратно письмо, которое написал для Айши и отдал соседке! "Безмозглая дура, - подумал про себя Шямсяддин, - вместо того, чтобы вернуть письмо мне, отдала Айше". Но, потом через минуту, понял, что соседка ни в чем не виновата. Она сделала то, о чем он ее просил. И как нашкодивший школьник, Шямсяддин подошел к Айше, и осторожно дотронулся до ее плеча.
- Айша, перестань. Все это в прошлом. Не надо.
Рывком поднялась с места Айша и прильнула к Шамсяддину, покрывая его лицо поцелуями. Так и стояли они обнявшись, молчали и слезы, душившие их многие годы, омывали их душу, принося им покой.
Эпилог
Машина медленно поднималась на перевал, и, когда впереди показались первые дома Сеидли, сердце Лейли радостно забилось. Сколько раз во сне она видела эту дорогу, но только теперь узнала ее. И раньше она много раз приезжала в гости к бабушке Сугре, но ни разу дорога не была ей столь родной. Казалось, она смотрела на эти деревья, камни, горы вдали теперь другими глазами, она узнавала их, и все что ей пришлось услышать за последнее время, теперь оживало в ее воображении. Стояла осень. Урожай в этом году выдался отменный, и деревья в садах Сеидли ломились под тяжестью фруктов. Она возвращалась не одна, жизнь, что билась у нее под сердцем, с каждым днем все явственней заявляла о себе, и замирала Лейли от счастья, когда он требовательно стучал ножками. "Потерпи еще немного, малыш, прошу тебя, мало осталось", - шептали ее губы, и улыбалась она, почувствовав, как он успокаивался. "Вот так, умница, хороший мой",- хвалила его Лейли, уверенная, что он все понимает. Каждый раз, когда на кочках машину немного подбрасывало, шофер испуганно смотрел ей в лицо. Но улыбалась ему в ответ Лейли, все хорошо, все очень хорошо, ничего не может случиться, она возвращается в свой дом.
За эти полгода, что прожила она в Вейсали, в доме своего мужа, она многое узнала и теперь по-другому оценивала многие события, участником которых она волею судьбы стала. Многое рассказал ей Эйваз, ее свекор, человек мудрый и красивый. Но не сразу она все узнала. Долго он ее изучал, и только когда решил что-то важное для себя, проговорил:
- Глаза у тебя отцовские.
- Вы знали моего отца?
- Он был моим другом.
- Но я никогда не слышала об этом.
- А это никто и не знал.
И поведал ей Эйваз то, что столько лет хранил в тайне. Все беседы их, мысли Садияра, которыми он делился с Эйвазом в те годы. Иногда слова эти были столь откровенными, что пугалась Лейли, словно говорил с ней отец устами Эйваза. Глубоко заглядывал он в глубину ее души. Оживали слова и отвечали на ее вопросы, звучавшие все эти годы в ее сердце. Ничего не скрыл от нее Эйваз, и то, что хотел убить и Айшу и Садияра, и то, как спас Садияр-ага его сына, Гудрата. Как потом искали убийц его первой жены Хумар, и как хоронили Зию. Рассказал и про смерть Садияра, испустившего дух у него на руках.
- И никто это не знал? Никому вы об этом не говорили?
- Только Гара Баширу, в ту самую ночь, и он велел мне молчать.
- А матери моей, Айше, почему не сказали?
- Боялся.
- Чего?
- Боялся не поверит. И так каждый раз, встречаясь с ней, я словно читал немой укор. Мне казалось обвиняет она меня в смерти мужа. Обвиняет, но не может в этом никому признаться. Так и жили мы все эти годы, каждый со своей тайной. Теперь я все сказал, чист я отныне и перед тобой и перед Богом.
И тогда упала перед ним на колени Лейли и поцеловала руку, закрывшую глаза ее отца.
Теперь отец часто приходил к ней по ночам, слушал ее, смеялся над ее словами, хмурился, если ему что-то не нравилось, но не обижался. Ни разу не отвернулся он от нее, и уже знала Лейли, что отныне он будет рядом. А в ту ночь, когда он, улыбаясь, протянул к ней ключ, тот самый, который когда-то повесила ей на шею Сугра- нене, она впервые узнала о свой беременности. Больше он не приходил.
Вскоре Гудрята отправили на учебу в Москву, в аспирантуру. Письма оттуда идут долго, больше недели, но все равно они всегда знали друг о друге все. А когда она написала ему о том, что хочет вернуться в Сеидли, в дом своего отца, он понял ее. " ... Я только хочу, чтобы стол твой там всегда был накрыт к моему возвращению, а тендир был горячим", - писал он ей, и смеялась Лейли, читая это. "О чем он думает, когда он вернется, его будет ждать сын. Забудет он о еде, обо всем забудет, когда поднимет на руки крохотное тельце. И тогда еще посмотрим, кто побежит разжигать тендир?", думала про себя Лейли и улыбалась своим мыслям.
...
Когда кажется, что жизнь завершена и все светлое и радостное у тебя осталось позади, а впереди лишь сырая могила, когда, вставая поутру, ты больше не смотришь на улицу, выглянуло ли солнце или снова тучи покрыли небосвод, потому что каждый день для тебя сплошные сумерки, и не ждешь ты просветления, судьба поворачивается к тебе лицом и дарит улыбку, от которой согревается остывшая кровь, сильнее бьется сердце и светлеют глаза. Иногда радость бывает столь сильной, что ее не выдерживает истерзанное сердце и рвется оно в клочья, и умирает тогда человек, но умирает с улыбкой, без страха и упрека за свое бесполезное и бессмысленное все эти последние годы существование. Умирает с расправленными крыльями, как птица перед дальней дорогой, и в это мгновение он бывает прекрасен.
...
Когда перед дверьми дома старой Сугры остановилась машина и из нее медленно, осторожно вышла молодая женщина в просторном плаще и устало потянулась, распрямляя затекшую спину, сердце старой женщины учащенно забилось. Тяжело передвигая больные ноги, поддерживаемая Сакиной, она вышла на крыльцо, когда шофер, уже сняв с кузова, положил на землю два больших чемодана. Женщина повернулась, и подслеповатые глаза Сугры узнали ее. Но молчала Сугра, со страхом и надеждой глядя на Лейли, и, наконец, она услышала то, что ожидала столько лет.
- Здравствуй, нене, вернулась вот я.
Лейли сказала это просто, не громко, буднично, как будто ушла она из этого дома только вчера, и, подойдя к старой женщине, нежно обняла ее. Слезы катились из глаз Сугры, но сердце ее пело. Не потухнет отныне очаг в этом доме.
А наутро, все Сеидли с удивлением узнало, что сняла старая Сугра свой траурный наряд, который носила со дня смерти своего мужа, Исрафила-ага. Сняла, потому, что сын ее Садияр вернулся в свой дом.
Конец.