Гвоздей Валерий Николаевич
Секреты чеховского художественного текста
В.Н.Гвоздей
Секреты чеховского художественного текста
Монография
ОГЛАВЛЕНИЕ
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ.......... 3
Глава I
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ................................. 7
Глава II
ПЕРВЫЙ КРИЗИС............................... 25
Глава III
ПОИСКИ СВОЕЙ ДОРОГИ......................... 51
Глава IV
НАКОПЛЕНИЕ СИЛ.............................. 68
Глава V
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН............................... 83
Глава VI
МЕТАФОРА ИЛИ СРАВНЕНИЕ?.. .................. 98
Глава VII
НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ.............................113
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ.......................... 126
Рецензенты: А.М.Буланов, доктор филологических наук, профессор ВГПУ;
Г.Г.Исаев, доктор филологических наук, профессор АГПУ.
Гвоздей В.Н.
Секреты чеховского художественного текста: Монография.
Астрахань: Изд-во Астраханского гос. пед. ун-та, 1999. - 128 с.
В книге рассматриваются малоизученные стороны поэтики А.П.Чехова, составляющие характерную особенность его художественной прозы и в целом творческого метода. Основное внимание уделяется тропеическому уровню чеховского текста, выясняются чеховские предпочтения в этой сфере и особенности индивидуально-авторского использования данных изобразительно-выразительных средств, в их связи с основополагающими творческими принципами писателя. Исследование позволяет существенно дополнить, а в чем-то - скорректировать устоявшиеся интерпретации ряда произведений Чехова, прояснить некоторые спорные моменты творческой эволюции художника.
Для преподавателей литературы, студентов, учащихся школ, для широкого круга читателей, интересующихся творчеством А.П.Чехова и проблемами художественности.
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
О том, что чеховский творческий метод представляет собой нечто новое по отношению к русскому реализму XIX века, писали уже современники Чехова.
Высказывания такого рода можно обнаружить в работах Д.Мережковского, А.Глинки, усматривавших суть этой новизны в импрессионистическом начале.
Широко известны слова Л.Толстого о "новых, совершенно новых для всего мира формах письма", созданных Чеховым, о присущей ему "необыкновенной технике реализма". Именно в этом Толстой увидел то главное, что привнес в русскую и мировую литературу А.П.Чехов.
О новом качестве чеховского творческого метода писали Горький, Станиславский, Мейерхольд...
Пожалуй, особенно показателен отзыв М.Горького об одном из поздних рассказов Чехова: "Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм".
Эта неожиданно экспрессивная оценка отразила не только восхищение писателя чеховскими художественными открытиями, но и острое ощущение новизны, непохожести того, что делал Чехов 90-х годов, на традиционный русский реализм XIX века, ощущение полного раскрытия и даже исчерпанности возможностей реализма под пером А.П. Чехова.
Внимание к проблеме чеховского творческого метода не ослабевает и сегодня. Современные литературоведы нередко говорят о стремлении писателя "обновить реалистическое искусство". По-видимому, эта проблема вообще является одной из самых сложных и актуальных в изучении творческого наследия Чехова, и от ее разработки в значительной мере зависит корректная интерпретация его произведений.
Усилиями российских и зарубежных литературоведов немало сделано в изучении чеховского творческого метода. В то же время анализ работ о творчестве Чехова показывает, что по большей части изучались, условно говоря, макроструктуры его поэтики: концепция действительности и человека, типология героев, конфликт, сюжетостроение, предметная картина мира, образ автора, способы выражения авторской позиции, архитектоника произведений и т.д. С.3
Исключение, пожалуй, составляет чеховская деталь, изучавшаяся довольно широко и обстоятельно.
Значительно меньше внимания уделялось таким классическим составляющим поэтики Чехова, как тропы. К ним исследователи обращались лишь эпизодически, говорили о них, как правило, бегло, вскользь.
Между тем именно эти средства являются первоэлементами художественности, прежде всего свидетельствуют об особой, целенаправленной обработке текста, отличающей художественную речь от других видов речи. И прежде всего именно эти элементы обладают уникальной способностью воздействовать не только на сознание, но и на подсознание читателя, активизируя творческое мышление, обеспечивая необычайно ценный эффект читательского сотворчества.
Разумеется, изобразительно-выразительнные возможности и художественные функции тропов различны.
Более того, с изменением человеческих представлений о мире, обществе, искусстве те или иные тропы утрачивают актуальность.
А.Н.Веселовский заметил в свое время, что "эпитеты холодеют, как давно похолодели гиперболы".
В.Н.Жирмунский выразился еще более определенно: "... в XIX в. эпитет выходит из употребления, вытесняемый индивидуальными определениями...".
Эпитетами и гиперболами этот процесс, конечно же, не ограничивается. Из наиболее употребляемых тропов заметно "похолодели" метонимия и олицетворение - не говоря уже о других, менее выразительных тропах.
Это свойство человеческого сознания. То, что еще вчера казалось яркой, оригинальной находкой, спустя некоторое время становится общим местом.
Одним из последствий распространения грамотности, значительного увеличения числа читающих и - пишущих стало "остывание", девальвация тропов. Процесс неизмеримо ускоряется с превращением литературы в отрасль индустрии.
Тропы по большей мере уже почти не привлекают внимания даже искушенного читателя, не становятся поводом для эстетической рефлексии. И уже почти не интересуют критика, литературоведа.
Расхожим сегодня стало мнение, согласно которому тропы, эти "прописи" вузовского курса теории литературы, в произведениях нового времени, особенно - эпических, выполняют, в общем, служебную роль. Они слишком элементарны, слишком слабо связаны с идеологическим уровнем текста и лежат за пределами актуальной литературоведческой проблематики.
На этом фоне странным кажется все возрастающее внимание психологов, философов, специалистов в области языка науки - к сравнению и метафоре. С.4
Но, к сожалению, научные интересы литературоведов и представителей других отраслей знания пересекаются здесь довольно редко. Появляющиеся работы связаны, в основном, с поэзией, и в них доминирует лингвистический аспект. Гораздо меньше в этом отношении повезло прозе. К тому же для современных исследователей тропов не характерен ценностный подход к изучаемым явлениям, и художественные эффекты, смыслы, создаваемые тропами, в их связи с эстетическим целым, зачастую оказываются чем-то вторичным.
Между тем, как заметил А.П.Чудаков, "сравнения и метафоры более чем многое другое определяют характер поэтики художника". И не только потому, что имеют тысячелетнюю традицию.
В отличие от других, уже "остывших" тропов, сравнение и метафора более тесно связаны с основополагающими свойствами человеческого мышления и с практическими нуждами каждодневной деятельности. "Все познается в сравнении!" Этим и объясняется устойчивость данных тропов. Во всяком случае, говорить об их "остывании" пока еще рано. Они по-прежнему актуальны, как во времена Аристотеля, продолжают, хотя бы изредка, радовать читателя свежестью и оригинальностью.
И думается, что сегодня, с учетом знаний, накопленных смежными науками, изучение роли и места этих тропов в творчестве того или иного писателя способно приоткрыть новые грани творческой индивидуальности.
Сравнение и метафора прямо связаны с и з о б р а ж е н и е м, с освоением и воссозданием картины мира; они являются, можно сказать, первичными составляющими творческого метода. И в таковом качестве заслуживают самого пристального внимания.
Если уподобить художественное целое живому организму, то исследование тропов можно соотнести с изучением живого организма на клеточном уровне.
Данная аналогия заставляет предположить, что такие "клетки", являясь относительно замкнутой, живущей по своим законам системой, сложно взаимодействуют с другими системами организма. И тем самым также определяют специфику и свойства целого, во всяком случае - отражают процессы и тенденции, характерные для тех или иных этапов творческой эволюции художника.
Нельзя сказать, что никто из литературоведов не касался чеховских тропов. Однако в основном разговор о них велся в самой общей форме, на уровне констатаций, как бы не требующих иных аргументов, кроме многочисленных примеров из текста. Прокламируя "неожиданную свежесть стилевых ходов и метафорическую образность", которые "резко выделили чеховский текст на рядовом фоне", исследователи зачастую оставляли без внимания внутреннюю противоС.5
речивость, свойственную означенным явлениям в такой же мере, как и любым другим.
Похожим образом обстоит дело и с чеховскими сравнениями.
"Энергия чеховской речи нагляднее всего проявилась в метких, как выстрел, сравнениях, которые (...) до сих пор поражают читателя неожиданной и свежей своей новизной", - писал К.И.Чуковский в книге "О Чехове". Этой яркой и интересной работой вопрос о сравнениях в творчестве Чехова не был закрыт, хотя, похоже, именно такое негласное мнение сложилось в литературоведении под воздействием авторитета Чехова и - самого К.Чуковского. Вопрос не был закрыт уже хотя бы потому, что далеко не все чеховские сравнения "поражают читателя неожиданной и свежей своей новизной>.
Ясно, что вопрос о чеховских тропах значительно сложнее, чем могло показаться одному из первых его исследователей.
Вопрос этот далек от своего исчерпывающего разрешения и сегодня. И нуждается в строгом и беспристрастном изучении.
Именно такую задачу и ставит перед собой автор книги, конечно же, не претендуя на раскрытие абсолютно всех секретов чеховской художественности.
Одним из важнейших принципов предлагаемой работы является последовательный эмпиризм, по возможности корректное следование за чеховским текстом, подчиненное логике творческой эволюции писателя. Вероятно, это сделает работу несколько однообразной и "нудной". Сознавая такую опасность, автор все же считает, что только избранный путь позволит выяснить подлинную картину изучаемых явлений и сделать научно состоятельные выводы.
Тропы автором понимаются в духе классической аристотелевской тради-ции, уже в наше время получившей корректное и убедительное развитие в трудах В.М.Жирмунского. Учтены также некоторые разработки последних лет, представляющиеся перспективными.
Чеховские предпочтения в сфере тропов будут рассматриваться на материале всего прозаического художественного наследия писателя, отраженного его тридцатитомным Полным собранием сочинений и писем.
Теоретической базой исследования послужили работы российских и зарубежных ученых, в той или иной мере относящиеся к теме.
Предполагается, что изучение данной проблематики позволит углубить современные представления о своеобразии реализма А.П. Чехова. С.6
Глава I
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Суждение о неповторимой оригинальности найденных Чеховым "форм письма" приобрело статус аксиомы уже сто лет назад. Однако лишь в последние десятилетия были предприняты серьезные попытки наполнить этот толстовский тезис литературоведческим, научным содержанием.
Видимо, просто пришло время, установилась нужная дистанция, накоплен необходимый потенциал.
И в последние десятилетия, и немного ранее исследователи "необыкновенной техники реализма" А.П.Чехова в качестве самого яркого примера этой оригинальности нередко приводили целыми списками знаменитые чеховские сравнения.
Прием безусловно выигрышный. Но - не отвечающий законам изучаемой художественной системы, поскольку на общем фоне разного рода сравнений, имеющихся в художественной прозе Чехова, таких ярких, неожиданных, "чеховских" сравнений - не так уж много.
Можно спорить о правомерности количественного подхода к явлениям эстетического порядка, говорить о том, что одно "чеховское" сравнение затмевает собой десятки "не-чеховских", расхожих сравнений, штампов, встречающихся в произведениях писателя, но факт остается фактом.
Вряд ли подобная избирательность способствует созданию объективной картины исследуемого явления.
Ведь и "не-чеховские" сравнения использованы в произведениях А.П. Чехова - самим писателем. И таких сравнений в его прозе - подавляющее большинство.
Произведения А.П. Чехова, написанные в 1880-85 годы, дают огромное количество примеров.
Преобладают сравнения, описывающие в целом, нерасчлененно, какое-либо действие, настроение, состояние, причем зачастую используются сочетания-клише: красный, как рак; бледный, как полотно; мягкий, как шелк; как вкопанный; как угорелый; как на иголках; как в лихорадке и т.п.
Возникает ощущение, что в пределах чеховской поэтики раннего периода предмет в детализирующем сравнении не нуждается, он явлен как целое и вполне определен уже в силу своей названности, равен сам себе.
Конечно же, в значительной мере такой подход к сравнению объясняется требованиями юмористических журналов, о чем говорили уже много и достаточно убедительно.
Писать коротко, предельно обнажая суть комической ситуации, лишь несколькими беглыми штрихами характеризуя обстановку и персонажей - такие С.7
правила игры неизбежно вели к упрощению и даже обеднению поэтического арсенала. И в то же время - к постепенному повышению мастерства писателя, который учился достигать художественного эффекта, пользуясь минимумом средств.
Последнее происходило, разумеется, не с каждым юмористом. Многие так и остались во власти "общих мест".
Нет возможности, да и необходимости описывать каждое чеховское сравнение.
Но самые характерные примеры, отражающие тот или иной период, те или иные тенденции в работе Чехова со сравнениями, есть смысл рассмотреть и - в хронологической последовательности.
При этом пострадает "системность", классификация сравнительных оборотов, зато более ощутимой предстанет эволюция чеховского сравнения, ее связь с ключевыми этапами творческой эволюции писателя.
Уже в первом опубликованном рассказе Чехова, в "Письме к ученому соседу" (1880), обнаруживаем сравнения, которые, однако, несут на себе печать "личности" Василия Семи-Булатова, автора письма, откровенно комического персонажа, и включены в поток его косноязычной речи.
Являясь одним из средств создания комического эффекта, они служат раскрытию внутреннего убожества героя и не слишком много говорят о собственных чеховских предпочтениях.
Сравнения эти сотворены Василием Семи-Булатовым с явной претензией на литературность и наукообразность, как и все письмо в целом. Часть из них Василий втискивает в одну громоздкую, неуклюжую фразу: "Давно искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором роде мать наша родная, все одно как и цивилизацыя и потому что сердечно уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых, увенчанное ореолом популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит как гром и молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого т.е. подлунного" [С.1; 11].
Бросается в глаза словесная избыточность, тавтологичность речи Семи-Булатова, нагнетание однородных, по его мнению, слов. Василий ставит в один ряд разноуровневые понятия, из достаточно далеких друг от друга сфер жизни, стилей и речевых ситуаций. И сравнения здесь тонут в нагромождениях слов, подавляемые алогизмом, нелепым словоупотреблением, создающим против воли отставного урядника из дворян каламбурные или оксюморонные эффекты. Вот уж точно слова "удивляются соседству друг друга"!
Но не этот горацианский тезис стал здесь определяющим.
Ведущим принципом, организующим текст, является алогизм. Василий Семи-Булатов непринужденно и без натуги, с легкостью абсолютного невежества соС.8
единяет "далековатые идеи" и противоречащие друг другу стилистические нормы.
В письме нашло исчерпывающее выражение хаотичное, лишенное элементарной культуры мышление героя, претендующее, между тем, на истинность и даже учительность.
Еще одним источником комизма и признаком духовного "разброса" становится очень естественный, не требующий от Василия никаких внутренних усилий, неоднократный переход от менторской интонации к прямо противоположной: он то указывает соседу на "логические ошибки", с некоторым оттенком снисходительности, глядя на него сверху вниз, то предается самоуничижению, в духе литературной традиции прошлых веков, опять-таки соединяя несоединимое и, как ни странно, воссоздавая в общих чертах стиль писем Ивана Грозного, адресованных опальному князю Курбскому.
В том же духе выдержаны и отрицательные сравнения: "Если бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на христианском кладбище; мой прапрадед например Амвросий, живший во время оно в царстве Польском, был погребен не как обезьяна, а рядом с абатом католическим Иоакимом Шостаком, записки коего об умеренном климате и неумеренном употреблении горячих напитков хранятся еще доселе у брата моего Ивана (Маиора). Абат значит католический поп" [С.1; 12].
Не менее колоритный пример отрицательного сравнения:
"Я недавно читал у одного Французского ученого, что львиная морда совсем не похожа на человеческий лик, как думают ученыи" [С.1; 15].
Но чаще всего цитируется другое сравнение, комически отразившее те же общие закономерности текста: "Всякое открытие терзает меня как гвоздик в спине" [С.1; 14].
Используется Семи-Булатовым и перифраз, еще один явный "гость", но не из предшествующих литературных эпох, как можно было бы предположить, а скорее всего из провинциальных велеречивых газеток: "Рубль сей парус девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила у моих глаз своими дальнейшими крылами" [С.1; 14].
Нет необходимости приводить другие менее выразительные и менее "свежие" тропы из письма отставного урядника; все они выдержаны в одном ключе, подчинены принципу алогизма и невежественной стилистической эклектики. И сравнения здесь не являются исключением, они включены в эту систему и почти поглощены ей.
Характерно, однако, что уже первый опубликованный рассказ начинающего писателя отразил его интерес к проблемам человеческого сознания, к особенностям картины мира, создаваемой индивидуальным сознанием.
Создавая "аналитический" опус под названием "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?" (1880), своего рода перечень беллетристических банальностей, и словно давая зарок - постараться избежать их в своем творчестве, А.Чехонте по существу также рассматривает картину мира, на этот раз - сотворенную массовой литературой. С.9
Как выясняется, и картина мира, и сознание породивших ее литераторов в принципе мало чем отличаются от того, что было показано в "Письме к ученому соседу". Те же штампы мышления, то же узколобое неумение выйти за рамки раз и навсегда усвоенных стереотипов, шаблонов.
Организующим началом текста стала перечислительная интонация, внешне претендующая на исследовательскую строгость и сухость, но преисполненная авторской иронии.
Внутреннее напряжение стиля, создаваемое этими противоположными тенденциями, разрешается комическими эффектами.
Они могут порождаться отрицательным сравнением:
"Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть" [С.1; 17].
Алогичным соединением разнородных понятий, предлагаемых как однородные:
"Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис; часто имеет палку с набалдашником и лысину" [С.1; 17].
Такое сопряжение "далековатых идей" комично еще и потому, что набалдашник на палке начинает восприниматься аналогом лысой головы, венчающей фигуру доктора. Основанием для сближения становятся гладкая, округленно-выпуклая поверхность сравниваемых объектов и мерцающее между ними слово "балда", контрабандой привносимое в контекст "набалдашником".
Как видим, данное сочетание - "часто имеет палку с набалдашником и лысину" - чревато потенциальным, очень метким и явно оценочным сравнением и прежде всего именно поэтому вызывает смех.
Кстати сказать, сравнение человеческой фигуры и трости с набалдашником еще всплывет в чеховской прозе в более отчетливой форме, что будет показано позже.
Сравнение, сопоставление лежит и в основании ставшего популярным выражения:
"Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства" [С.1; 18].
Игра слов невольно заставляет сознание читателя соотнести противопоставленные друг другу определения и улыбнуться неожиданному словосочетанию "толстые обстоятельства", воспринимаемому особенно остро на фоне штампа "тонкие намеки".
И все же ведущим источником комизма становится узнаваемость приводимых "исследователем" штампов современной беллетристики: "Герой - спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков. (...) А где доктор, там ревматизм от трудов праведных, там мигрень, воспаление мозга, уход за раненным на дуэли и неизбежный совет ехать на воды" [С.1; 17].
Естественно, что такая узнаваемость обеспечивается соотнесением, сравнением называемых примет с аналогичными ситуациями из литературных произведений. Эта работа целиком ложится на плечи читателя, базируется на его читательском и эстетическом опыте и совершенно невыполнима в случае, если текст попадает в руки читателя-новичка. С.10
Очевиден чеховский расчет на вполне определенный тип собеседника: он должен быть литературно подготовлен, он должен так же остро чувствовать штамп, как Антоша Чехонте.
Такой подход, с одной стороны, повышает планку требований к читателю, а с другой - раскрывает доверие писателя к тому, кто возьмет в руки его текст.
Приведенные примеры показывают, что уже первые произведения А.Чехонте содержат довольно интересные эстетические эффекты, глубина и сложность которых, как правило, не осознаются читателем благодаря органичности и непринужденности авторского стиля.
В рассказе "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь" (1880) таких эффектов уже огромное количество, а средства их создания - очень разнообразны.
Не считая своей задачей детальный анализ каждого из них, сосредоточим внимание на тропах и прежде всего на фразе, почти целиком из них состоящей: "В голове у него кипела непривычная работа, лицо горело и было краснее вареного рака; кулаки судорожно сжимались, а в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал" [С.1; 19].
Стершаяся метафора "кипела работа", воспринимавшаяся в качестве общеязыковой и в чеховские времена, особой выразительностью не обладает, как и стершаяся метафора "лицо горело". Гораздо более значимым оказывается определение "непривычная работа", которое характеризует интеллектуальный статус майора и соотносится с говорящей фамилией Щелколобов, а также с высказанными женой в его адрес обвинениями в "тупоумии, мужицких манерах и наклонности к умопомешательству и хроническому пьянству" [С.1; 19].
Вероятно, использование этого определения имело также целью разнообразить "остывшую" метафору, но эффект создается обратный : оно вызывает у читателя комические ассоциации, достаточно далеко уводящие от "кипения работы".
Нетрудно заметить еще одну попытку Чехова несколько освежить общеязыковой штамп ("красный как рак") употреблением превосходной степени и введением логически избыточного в данном контексте определения "вареный".
В целом это сравнение передает лишь один из внешних признаков, в которых выразилось негодование майора Щелколобова и, возможно, косвенно указывает на некоторые его гастрономические пристрастия, поскольку уже этот рассказ, по крайней мере - на трех первых страницах, предъявляет картину мира, в значительной мере определенную особенностями восприятия героя, его сознания.
Здесь же обнаруживаем любопытный пример того, как в художественной системе А.Чехонте взаимодействуют гипербола и отрицательное сравнение: "... в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал". Перед нами явное преувеличение, но гипербола подчиняется здесь идее сопоставления внутренних признаков майорского волнения и военных действий "под Карсом". Последний элемент сравнения тоже, кстати, представляет собой своего рода штамп, "концепт" современного Чехову российского общественного сознания, поскольку война с Турцией закончилась за два года до публикации рассказа и ее события оставались достаточно актуальными для читателя. С.11
В тексте немало и других сопоставлений, менее отчетливых, не облеченных в форму сравнения.
Двумя такими сопоставлениями начинается произведение:
"Пробило 12 часов дня, и майор Щелколобов, обладатель тысячи десятин земли и молоденькой жены, высунул свою плешивую голову из-под ситцевого одеяла и громко выругался".
Невольное сопоставление тысячи десятин и молоденькой жены, оказавшихся однородными дополнениями и объединенных в сознании майора на основании "обладания" ими (несколько двусмысленная многозначность слова "обладать" в данном контексте не срабатывает, возможно - вопреки замыслу автора), уже вызывает комический эффект своей несообразностью, которая, конечно же, недоступна пониманию героя.
Секреты чеховского художественного текста
Монография
ОГЛАВЛЕНИЕ
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ.......... 3
Глава I
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ................................. 7
Глава II
ПЕРВЫЙ КРИЗИС............................... 25
Глава III
ПОИСКИ СВОЕЙ ДОРОГИ......................... 51
Глава IV
НАКОПЛЕНИЕ СИЛ.............................. 68
Глава V
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН............................... 83
Глава VI
МЕТАФОРА ИЛИ СРАВНЕНИЕ?.. .................. 98
Глава VII
НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ.............................113
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ.......................... 126
Рецензенты: А.М.Буланов, доктор филологических наук, профессор ВГПУ;
Г.Г.Исаев, доктор филологических наук, профессор АГПУ.
Гвоздей В.Н.
Секреты чеховского художественного текста: Монография.
Астрахань: Изд-во Астраханского гос. пед. ун-та, 1999. - 128 с.
В книге рассматриваются малоизученные стороны поэтики А.П.Чехова, составляющие характерную особенность его художественной прозы и в целом творческого метода. Основное внимание уделяется тропеическому уровню чеховского текста, выясняются чеховские предпочтения в этой сфере и особенности индивидуально-авторского использования данных изобразительно-выразительных средств, в их связи с основополагающими творческими принципами писателя. Исследование позволяет существенно дополнить, а в чем-то - скорректировать устоявшиеся интерпретации ряда произведений Чехова, прояснить некоторые спорные моменты творческой эволюции художника.
Для преподавателей литературы, студентов, учащихся школ, для широкого круга читателей, интересующихся творчеством А.П.Чехова и проблемами художественности.
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ
О том, что чеховский творческий метод представляет собой нечто новое по отношению к русскому реализму XIX века, писали уже современники Чехова.
Высказывания такого рода можно обнаружить в работах Д.Мережковского, А.Глинки, усматривавших суть этой новизны в импрессионистическом начале.
Широко известны слова Л.Толстого о "новых, совершенно новых для всего мира формах письма", созданных Чеховым, о присущей ему "необыкновенной технике реализма". Именно в этом Толстой увидел то главное, что привнес в русскую и мировую литературу А.П.Чехов.
О новом качестве чеховского творческого метода писали Горький, Станиславский, Мейерхольд...
Пожалуй, особенно показателен отзыв М.Горького об одном из поздних рассказов Чехова: "Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм".
Эта неожиданно экспрессивная оценка отразила не только восхищение писателя чеховскими художественными открытиями, но и острое ощущение новизны, непохожести того, что делал Чехов 90-х годов, на традиционный русский реализм XIX века, ощущение полного раскрытия и даже исчерпанности возможностей реализма под пером А.П. Чехова.
Внимание к проблеме чеховского творческого метода не ослабевает и сегодня. Современные литературоведы нередко говорят о стремлении писателя "обновить реалистическое искусство". По-видимому, эта проблема вообще является одной из самых сложных и актуальных в изучении творческого наследия Чехова, и от ее разработки в значительной мере зависит корректная интерпретация его произведений.
Усилиями российских и зарубежных литературоведов немало сделано в изучении чеховского творческого метода. В то же время анализ работ о творчестве Чехова показывает, что по большей части изучались, условно говоря, макроструктуры его поэтики: концепция действительности и человека, типология героев, конфликт, сюжетостроение, предметная картина мира, образ автора, способы выражения авторской позиции, архитектоника произведений и т.д. С.3
Исключение, пожалуй, составляет чеховская деталь, изучавшаяся довольно широко и обстоятельно.
Значительно меньше внимания уделялось таким классическим составляющим поэтики Чехова, как тропы. К ним исследователи обращались лишь эпизодически, говорили о них, как правило, бегло, вскользь.
Между тем именно эти средства являются первоэлементами художественности, прежде всего свидетельствуют об особой, целенаправленной обработке текста, отличающей художественную речь от других видов речи. И прежде всего именно эти элементы обладают уникальной способностью воздействовать не только на сознание, но и на подсознание читателя, активизируя творческое мышление, обеспечивая необычайно ценный эффект читательского сотворчества.
Разумеется, изобразительно-выразительнные возможности и художественные функции тропов различны.
Более того, с изменением человеческих представлений о мире, обществе, искусстве те или иные тропы утрачивают актуальность.
А.Н.Веселовский заметил в свое время, что "эпитеты холодеют, как давно похолодели гиперболы".
В.Н.Жирмунский выразился еще более определенно: "... в XIX в. эпитет выходит из употребления, вытесняемый индивидуальными определениями...".
Эпитетами и гиперболами этот процесс, конечно же, не ограничивается. Из наиболее употребляемых тропов заметно "похолодели" метонимия и олицетворение - не говоря уже о других, менее выразительных тропах.
Это свойство человеческого сознания. То, что еще вчера казалось яркой, оригинальной находкой, спустя некоторое время становится общим местом.
Одним из последствий распространения грамотности, значительного увеличения числа читающих и - пишущих стало "остывание", девальвация тропов. Процесс неизмеримо ускоряется с превращением литературы в отрасль индустрии.
Тропы по большей мере уже почти не привлекают внимания даже искушенного читателя, не становятся поводом для эстетической рефлексии. И уже почти не интересуют критика, литературоведа.
Расхожим сегодня стало мнение, согласно которому тропы, эти "прописи" вузовского курса теории литературы, в произведениях нового времени, особенно - эпических, выполняют, в общем, служебную роль. Они слишком элементарны, слишком слабо связаны с идеологическим уровнем текста и лежат за пределами актуальной литературоведческой проблематики.
На этом фоне странным кажется все возрастающее внимание психологов, философов, специалистов в области языка науки - к сравнению и метафоре. С.4
Но, к сожалению, научные интересы литературоведов и представителей других отраслей знания пересекаются здесь довольно редко. Появляющиеся работы связаны, в основном, с поэзией, и в них доминирует лингвистический аспект. Гораздо меньше в этом отношении повезло прозе. К тому же для современных исследователей тропов не характерен ценностный подход к изучаемым явлениям, и художественные эффекты, смыслы, создаваемые тропами, в их связи с эстетическим целым, зачастую оказываются чем-то вторичным.
Между тем, как заметил А.П.Чудаков, "сравнения и метафоры более чем многое другое определяют характер поэтики художника". И не только потому, что имеют тысячелетнюю традицию.
В отличие от других, уже "остывших" тропов, сравнение и метафора более тесно связаны с основополагающими свойствами человеческого мышления и с практическими нуждами каждодневной деятельности. "Все познается в сравнении!" Этим и объясняется устойчивость данных тропов. Во всяком случае, говорить об их "остывании" пока еще рано. Они по-прежнему актуальны, как во времена Аристотеля, продолжают, хотя бы изредка, радовать читателя свежестью и оригинальностью.
И думается, что сегодня, с учетом знаний, накопленных смежными науками, изучение роли и места этих тропов в творчестве того или иного писателя способно приоткрыть новые грани творческой индивидуальности.
Сравнение и метафора прямо связаны с и з о б р а ж е н и е м, с освоением и воссозданием картины мира; они являются, можно сказать, первичными составляющими творческого метода. И в таковом качестве заслуживают самого пристального внимания.
Если уподобить художественное целое живому организму, то исследование тропов можно соотнести с изучением живого организма на клеточном уровне.
Данная аналогия заставляет предположить, что такие "клетки", являясь относительно замкнутой, живущей по своим законам системой, сложно взаимодействуют с другими системами организма. И тем самым также определяют специфику и свойства целого, во всяком случае - отражают процессы и тенденции, характерные для тех или иных этапов творческой эволюции художника.
Нельзя сказать, что никто из литературоведов не касался чеховских тропов. Однако в основном разговор о них велся в самой общей форме, на уровне констатаций, как бы не требующих иных аргументов, кроме многочисленных примеров из текста. Прокламируя "неожиданную свежесть стилевых ходов и метафорическую образность", которые "резко выделили чеховский текст на рядовом фоне", исследователи зачастую оставляли без внимания внутреннюю противоС.5
речивость, свойственную означенным явлениям в такой же мере, как и любым другим.
Похожим образом обстоит дело и с чеховскими сравнениями.
"Энергия чеховской речи нагляднее всего проявилась в метких, как выстрел, сравнениях, которые (...) до сих пор поражают читателя неожиданной и свежей своей новизной", - писал К.И.Чуковский в книге "О Чехове". Этой яркой и интересной работой вопрос о сравнениях в творчестве Чехова не был закрыт, хотя, похоже, именно такое негласное мнение сложилось в литературоведении под воздействием авторитета Чехова и - самого К.Чуковского. Вопрос не был закрыт уже хотя бы потому, что далеко не все чеховские сравнения "поражают читателя неожиданной и свежей своей новизной>.
Ясно, что вопрос о чеховских тропах значительно сложнее, чем могло показаться одному из первых его исследователей.
Вопрос этот далек от своего исчерпывающего разрешения и сегодня. И нуждается в строгом и беспристрастном изучении.
Именно такую задачу и ставит перед собой автор книги, конечно же, не претендуя на раскрытие абсолютно всех секретов чеховской художественности.
Одним из важнейших принципов предлагаемой работы является последовательный эмпиризм, по возможности корректное следование за чеховским текстом, подчиненное логике творческой эволюции писателя. Вероятно, это сделает работу несколько однообразной и "нудной". Сознавая такую опасность, автор все же считает, что только избранный путь позволит выяснить подлинную картину изучаемых явлений и сделать научно состоятельные выводы.
Тропы автором понимаются в духе классической аристотелевской тради-ции, уже в наше время получившей корректное и убедительное развитие в трудах В.М.Жирмунского. Учтены также некоторые разработки последних лет, представляющиеся перспективными.
Чеховские предпочтения в сфере тропов будут рассматриваться на материале всего прозаического художественного наследия писателя, отраженного его тридцатитомным Полным собранием сочинений и писем.
Теоретической базой исследования послужили работы российских и зарубежных ученых, в той или иной мере относящиеся к теме.
Предполагается, что изучение данной проблематики позволит углубить современные представления о своеобразии реализма А.П. Чехова. С.6
Глава I
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Суждение о неповторимой оригинальности найденных Чеховым "форм письма" приобрело статус аксиомы уже сто лет назад. Однако лишь в последние десятилетия были предприняты серьезные попытки наполнить этот толстовский тезис литературоведческим, научным содержанием.
Видимо, просто пришло время, установилась нужная дистанция, накоплен необходимый потенциал.
И в последние десятилетия, и немного ранее исследователи "необыкновенной техники реализма" А.П.Чехова в качестве самого яркого примера этой оригинальности нередко приводили целыми списками знаменитые чеховские сравнения.
Прием безусловно выигрышный. Но - не отвечающий законам изучаемой художественной системы, поскольку на общем фоне разного рода сравнений, имеющихся в художественной прозе Чехова, таких ярких, неожиданных, "чеховских" сравнений - не так уж много.
Можно спорить о правомерности количественного подхода к явлениям эстетического порядка, говорить о том, что одно "чеховское" сравнение затмевает собой десятки "не-чеховских", расхожих сравнений, штампов, встречающихся в произведениях писателя, но факт остается фактом.
Вряд ли подобная избирательность способствует созданию объективной картины исследуемого явления.
Ведь и "не-чеховские" сравнения использованы в произведениях А.П. Чехова - самим писателем. И таких сравнений в его прозе - подавляющее большинство.
Произведения А.П. Чехова, написанные в 1880-85 годы, дают огромное количество примеров.
Преобладают сравнения, описывающие в целом, нерасчлененно, какое-либо действие, настроение, состояние, причем зачастую используются сочетания-клише: красный, как рак; бледный, как полотно; мягкий, как шелк; как вкопанный; как угорелый; как на иголках; как в лихорадке и т.п.
Возникает ощущение, что в пределах чеховской поэтики раннего периода предмет в детализирующем сравнении не нуждается, он явлен как целое и вполне определен уже в силу своей названности, равен сам себе.
Конечно же, в значительной мере такой подход к сравнению объясняется требованиями юмористических журналов, о чем говорили уже много и достаточно убедительно.
Писать коротко, предельно обнажая суть комической ситуации, лишь несколькими беглыми штрихами характеризуя обстановку и персонажей - такие С.7
правила игры неизбежно вели к упрощению и даже обеднению поэтического арсенала. И в то же время - к постепенному повышению мастерства писателя, который учился достигать художественного эффекта, пользуясь минимумом средств.
Последнее происходило, разумеется, не с каждым юмористом. Многие так и остались во власти "общих мест".
Нет возможности, да и необходимости описывать каждое чеховское сравнение.
Но самые характерные примеры, отражающие тот или иной период, те или иные тенденции в работе Чехова со сравнениями, есть смысл рассмотреть и - в хронологической последовательности.
При этом пострадает "системность", классификация сравнительных оборотов, зато более ощутимой предстанет эволюция чеховского сравнения, ее связь с ключевыми этапами творческой эволюции писателя.
Уже в первом опубликованном рассказе Чехова, в "Письме к ученому соседу" (1880), обнаруживаем сравнения, которые, однако, несут на себе печать "личности" Василия Семи-Булатова, автора письма, откровенно комического персонажа, и включены в поток его косноязычной речи.
Являясь одним из средств создания комического эффекта, они служат раскрытию внутреннего убожества героя и не слишком много говорят о собственных чеховских предпочтениях.
Сравнения эти сотворены Василием Семи-Булатовым с явной претензией на литературность и наукообразность, как и все письмо в целом. Часть из них Василий втискивает в одну громоздкую, неуклюжую фразу: "Давно искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором роде мать наша родная, все одно как и цивилизацыя и потому что сердечно уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых, увенчанное ореолом популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит как гром и молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого т.е. подлунного" [С.1; 11].
Бросается в глаза словесная избыточность, тавтологичность речи Семи-Булатова, нагнетание однородных, по его мнению, слов. Василий ставит в один ряд разноуровневые понятия, из достаточно далеких друг от друга сфер жизни, стилей и речевых ситуаций. И сравнения здесь тонут в нагромождениях слов, подавляемые алогизмом, нелепым словоупотреблением, создающим против воли отставного урядника из дворян каламбурные или оксюморонные эффекты. Вот уж точно слова "удивляются соседству друг друга"!
Но не этот горацианский тезис стал здесь определяющим.
Ведущим принципом, организующим текст, является алогизм. Василий Семи-Булатов непринужденно и без натуги, с легкостью абсолютного невежества соС.8
единяет "далековатые идеи" и противоречащие друг другу стилистические нормы.
В письме нашло исчерпывающее выражение хаотичное, лишенное элементарной культуры мышление героя, претендующее, между тем, на истинность и даже учительность.
Еще одним источником комизма и признаком духовного "разброса" становится очень естественный, не требующий от Василия никаких внутренних усилий, неоднократный переход от менторской интонации к прямо противоположной: он то указывает соседу на "логические ошибки", с некоторым оттенком снисходительности, глядя на него сверху вниз, то предается самоуничижению, в духе литературной традиции прошлых веков, опять-таки соединяя несоединимое и, как ни странно, воссоздавая в общих чертах стиль писем Ивана Грозного, адресованных опальному князю Курбскому.
В том же духе выдержаны и отрицательные сравнения: "Если бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на христианском кладбище; мой прапрадед например Амвросий, живший во время оно в царстве Польском, был погребен не как обезьяна, а рядом с абатом католическим Иоакимом Шостаком, записки коего об умеренном климате и неумеренном употреблении горячих напитков хранятся еще доселе у брата моего Ивана (Маиора). Абат значит католический поп" [С.1; 12].
Не менее колоритный пример отрицательного сравнения:
"Я недавно читал у одного Французского ученого, что львиная морда совсем не похожа на человеческий лик, как думают ученыи" [С.1; 15].
Но чаще всего цитируется другое сравнение, комически отразившее те же общие закономерности текста: "Всякое открытие терзает меня как гвоздик в спине" [С.1; 14].
Используется Семи-Булатовым и перифраз, еще один явный "гость", но не из предшествующих литературных эпох, как можно было бы предположить, а скорее всего из провинциальных велеречивых газеток: "Рубль сей парус девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила у моих глаз своими дальнейшими крылами" [С.1; 14].
Нет необходимости приводить другие менее выразительные и менее "свежие" тропы из письма отставного урядника; все они выдержаны в одном ключе, подчинены принципу алогизма и невежественной стилистической эклектики. И сравнения здесь не являются исключением, они включены в эту систему и почти поглощены ей.
Характерно, однако, что уже первый опубликованный рассказ начинающего писателя отразил его интерес к проблемам человеческого сознания, к особенностям картины мира, создаваемой индивидуальным сознанием.
Создавая "аналитический" опус под названием "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?" (1880), своего рода перечень беллетристических банальностей, и словно давая зарок - постараться избежать их в своем творчестве, А.Чехонте по существу также рассматривает картину мира, на этот раз - сотворенную массовой литературой. С.9
Как выясняется, и картина мира, и сознание породивших ее литераторов в принципе мало чем отличаются от того, что было показано в "Письме к ученому соседу". Те же штампы мышления, то же узколобое неумение выйти за рамки раз и навсегда усвоенных стереотипов, шаблонов.
Организующим началом текста стала перечислительная интонация, внешне претендующая на исследовательскую строгость и сухость, но преисполненная авторской иронии.
Внутреннее напряжение стиля, создаваемое этими противоположными тенденциями, разрешается комическими эффектами.
Они могут порождаться отрицательным сравнением:
"Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть" [С.1; 17].
Алогичным соединением разнородных понятий, предлагаемых как однородные:
"Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис; часто имеет палку с набалдашником и лысину" [С.1; 17].
Такое сопряжение "далековатых идей" комично еще и потому, что набалдашник на палке начинает восприниматься аналогом лысой головы, венчающей фигуру доктора. Основанием для сближения становятся гладкая, округленно-выпуклая поверхность сравниваемых объектов и мерцающее между ними слово "балда", контрабандой привносимое в контекст "набалдашником".
Как видим, данное сочетание - "часто имеет палку с набалдашником и лысину" - чревато потенциальным, очень метким и явно оценочным сравнением и прежде всего именно поэтому вызывает смех.
Кстати сказать, сравнение человеческой фигуры и трости с набалдашником еще всплывет в чеховской прозе в более отчетливой форме, что будет показано позже.
Сравнение, сопоставление лежит и в основании ставшего популярным выражения:
"Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства" [С.1; 18].
Игра слов невольно заставляет сознание читателя соотнести противопоставленные друг другу определения и улыбнуться неожиданному словосочетанию "толстые обстоятельства", воспринимаемому особенно остро на фоне штампа "тонкие намеки".
И все же ведущим источником комизма становится узнаваемость приводимых "исследователем" штампов современной беллетристики: "Герой - спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков. (...) А где доктор, там ревматизм от трудов праведных, там мигрень, воспаление мозга, уход за раненным на дуэли и неизбежный совет ехать на воды" [С.1; 17].
Естественно, что такая узнаваемость обеспечивается соотнесением, сравнением называемых примет с аналогичными ситуациями из литературных произведений. Эта работа целиком ложится на плечи читателя, базируется на его читательском и эстетическом опыте и совершенно невыполнима в случае, если текст попадает в руки читателя-новичка. С.10
Очевиден чеховский расчет на вполне определенный тип собеседника: он должен быть литературно подготовлен, он должен так же остро чувствовать штамп, как Антоша Чехонте.
Такой подход, с одной стороны, повышает планку требований к читателю, а с другой - раскрывает доверие писателя к тому, кто возьмет в руки его текст.
Приведенные примеры показывают, что уже первые произведения А.Чехонте содержат довольно интересные эстетические эффекты, глубина и сложность которых, как правило, не осознаются читателем благодаря органичности и непринужденности авторского стиля.
В рассказе "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь" (1880) таких эффектов уже огромное количество, а средства их создания - очень разнообразны.
Не считая своей задачей детальный анализ каждого из них, сосредоточим внимание на тропах и прежде всего на фразе, почти целиком из них состоящей: "В голове у него кипела непривычная работа, лицо горело и было краснее вареного рака; кулаки судорожно сжимались, а в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал" [С.1; 19].
Стершаяся метафора "кипела работа", воспринимавшаяся в качестве общеязыковой и в чеховские времена, особой выразительностью не обладает, как и стершаяся метафора "лицо горело". Гораздо более значимым оказывается определение "непривычная работа", которое характеризует интеллектуальный статус майора и соотносится с говорящей фамилией Щелколобов, а также с высказанными женой в его адрес обвинениями в "тупоумии, мужицких манерах и наклонности к умопомешательству и хроническому пьянству" [С.1; 19].
Вероятно, использование этого определения имело также целью разнообразить "остывшую" метафору, но эффект создается обратный : оно вызывает у читателя комические ассоциации, достаточно далеко уводящие от "кипения работы".
Нетрудно заметить еще одну попытку Чехова несколько освежить общеязыковой штамп ("красный как рак") употреблением превосходной степени и введением логически избыточного в данном контексте определения "вареный".
В целом это сравнение передает лишь один из внешних признаков, в которых выразилось негодование майора Щелколобова и, возможно, косвенно указывает на некоторые его гастрономические пристрастия, поскольку уже этот рассказ, по крайней мере - на трех первых страницах, предъявляет картину мира, в значительной мере определенную особенностями восприятия героя, его сознания.
Здесь же обнаруживаем любопытный пример того, как в художественной системе А.Чехонте взаимодействуют гипербола и отрицательное сравнение: "... в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал". Перед нами явное преувеличение, но гипербола подчиняется здесь идее сопоставления внутренних признаков майорского волнения и военных действий "под Карсом". Последний элемент сравнения тоже, кстати, представляет собой своего рода штамп, "концепт" современного Чехову российского общественного сознания, поскольку война с Турцией закончилась за два года до публикации рассказа и ее события оставались достаточно актуальными для читателя. С.11
В тексте немало и других сопоставлений, менее отчетливых, не облеченных в форму сравнения.
Двумя такими сопоставлениями начинается произведение:
"Пробило 12 часов дня, и майор Щелколобов, обладатель тысячи десятин земли и молоденькой жены, высунул свою плешивую голову из-под ситцевого одеяла и громко выругался".
Невольное сопоставление тысячи десятин и молоденькой жены, оказавшихся однородными дополнениями и объединенных в сознании майора на основании "обладания" ими (несколько двусмысленная многозначность слова "обладать" в данном контексте не срабатывает, возможно - вопреки замыслу автора), уже вызывает комический эффект своей несообразностью, которая, конечно же, недоступна пониманию героя.