Страница:
была женщина с деревянной ногой.
VII. Ночные покупатели и таинственный продавец
VIII. Карамболь красным и черным шаром
IX. Полезные сведения для тех, кто ждет или боится писем из-за моря
VII. Ночные покупатели и таинственный продавец
Во вторник вечером Клюбен не показывался в "Гостинице Жана", не был он там и в среду вечером.
В этот день, когда начало смеркаться, в переулке Кутанше появилось двое мужчин: они остановились у Жакресарды. Один из них постучался. Дверь лавчонки открылась. Они вошли.
Женщина с деревянной ногой одарила их улыбкой, которая предназначалась только для людей почтенных. На столе горела свеча.
Действительно, пришельцы были люди почтенные.
Тот, кто стучал, произнес: "Здравствуйте, хозяйка. Пришел за обещанным".
"Деревянная нога" снова одарила его улыбкой и вышла через черный ход во двор с колодцем. Немного погодя дверь снова приотворилась и пропустила какого-то мужчину. На нем был картуз и блуза; блуза топорщилась, под ней было что-то спрятано. В ее складках застряли соломинки, глаза у человека были заспанные.
Он подошел ближе. Все молча оглядели друг друга. У человека в блузе было тупое и хитрое лицо. Он спросил:
– Вы, значит, оружейник?
Тот, кто постучался в дверь, ответил:
– Да. А вы, значит, Парижанин?
– Именно. По кличке Краснокожий.
– Показывайте.
– Глядите.
Парижанин вытащил из-под блузы редкостное для тех времен в Европе оружие – револьвер.
Револьвер был новый, блестящий. Посетители стали его рассматривать. Тот, кому, видимо, было знакомо это заведение и кого человек в блузе назвал оружейником, взвел курок. Он передал револьвер спутнику, стоявшему спиной к свету, – посетитель этот не походил на местных жителей.
Оружейник спросил:
– Сколько?
Человек в блузе ответил:
– Я привез его из Америки. Есть такие чудаки, которые тащат с собой обезьян, попугаев, всякое зверье, как будто французы – дикари. Ну, а я привез вот эту вещичку. Полезное изобретение.
– Сколько? – повторил оружейник.
– Пистолет с вращающимся барабаном.
– Сколько?
– Паф! Первый выстрел. Паф! Второй. Паф!.. Выстрелы градом. Что скажете? Работает на совесть!
– Сколько?
– Шестизарядный!
– Ну так сколько же?
– Шесть зарядов – шесть луидоров, – Согласны на пять?
– Никак не возможно. По луидору за пулю. Вот моя цена.
– Хотите покончить с делом, говорите толком.
– Я сказал правильную цену. Поглядите-ка на товар, господин стрелок.
– Поглядел.
– Барабан вертится, как господин Талейран. Можно бы эту вертушку поместить в Справочнике флюгеров. Ох, и хороша машинка!
– Видел.
– А ствол-то – испанской ковки.
– Заметил.
– И сделано из стальных лент. Вот как приготовляют эти ленты: в горны вываливают корзину со всяким железным ломом. Берут любой железный хлам – ржавые гвозди, обломки подков…
– И старые лезвия от кос.
– Только что хотел сказать об этом, господин оружейник. Подложат под эту дрянь жару сколько нужно, и вот – тебе расчудесный стальной сплав…
– Да, но в нем могут оказаться трещины, раковины, неровности.
– Еще бы! Но неровности сгладишь напилком, а от продольных трещин избавишься при сильной ковке. Сплав обрабатывают тяжелым молотом, потом еще разок-другой поддают жару; если сплав перекален, то его подправляют жирной смазкой и снова легонько куют. Ну, а потом вытягивают, навертывают на цилиндр, и из этих-то железных полос, черт его знает как, получаются готовенькие револьверные стволы, – В таких делах вы, видно, мастер!
– Я на все руки мастер.
– У ствола какой-то голубоватый отлив.
– В этом вся красота, господин оружейник. А получается он при помощи жирной сурьмы.
– Итак, решено, платим пять луидоров.
– Позволю себе заметить, сударь, что я имел честь назначить шесть луидоров.
Оружейник заговорил вполголоса:
– Послушайте, Парижанин. Пользуйтесь случаем. Сбудьте это с рук. Вашему брату такое оружие не к лицу. С ним живо попадетесь.
– Это-то верно, – подтвердил Парижанин, – вещица в глаза бросается. Человеку с положением больше подходит, – Согласны на пять луидоров?
– Нет, шесть. По одному за заряд.
– Ну, а шесть наполеондоров?
– Сказал – шесть. луидоров.
– Выходит, вы не бонапартист, раз предпочитаете Луи Наполеону!
Парижанин, по кличке Краснокожий, ухмыльнулся.
– Наполеон получше. Но Луи – повыгоднее.
– Шесть наполеондоров.
– Шесть луидоров. Для меня это разница в двадцать четыре франка…
– Значит, не столкуемся.
– Что ж, оставлю себе безделушку.
– Ну и оставляйте.
– Спустить цену! Чего захотели! Уж никто не скажет, что я продешевил такую вещь. Ведь это новое изобретение.
– В таком случае прощайте.
– Усовершенствованный пистолет. Индейцы племени чивапиков называют его "Нортей-у-Га".
– Пять луидоров наличными и в золоте.
– "Нортей-у-Га" – значит "короткое ружье". Многие понятия об этом не имеют.
– Ну, согласны на пять луидоров и экю в придачу?
– Уважаемый, я сказал: шесть луидоров.
Человек, стоявший спиной к свету, до сих пор не вмешивался в разговор и на все лады вертел в руках револьвер. Но тут он подошел к оружейнику и шепнул ему на ухо:
– Вещь стоящая?
– Превосходная.
– Плачу шесть луидоров.
Минут пять спустя, пока Парижанин, он же Краснокожий, прятал за пазуху, в потайной карман блузы, шесть, только что полученных золотых монет, оружейник и покупатель, положивший револьвер в карман брюк, выходили из переулка Кутанше.
В этот день, когда начало смеркаться, в переулке Кутанше появилось двое мужчин: они остановились у Жакресарды. Один из них постучался. Дверь лавчонки открылась. Они вошли.
Женщина с деревянной ногой одарила их улыбкой, которая предназначалась только для людей почтенных. На столе горела свеча.
Действительно, пришельцы были люди почтенные.
Тот, кто стучал, произнес: "Здравствуйте, хозяйка. Пришел за обещанным".
"Деревянная нога" снова одарила его улыбкой и вышла через черный ход во двор с колодцем. Немного погодя дверь снова приотворилась и пропустила какого-то мужчину. На нем был картуз и блуза; блуза топорщилась, под ней было что-то спрятано. В ее складках застряли соломинки, глаза у человека были заспанные.
Он подошел ближе. Все молча оглядели друг друга. У человека в блузе было тупое и хитрое лицо. Он спросил:
– Вы, значит, оружейник?
Тот, кто постучался в дверь, ответил:
– Да. А вы, значит, Парижанин?
– Именно. По кличке Краснокожий.
– Показывайте.
– Глядите.
Парижанин вытащил из-под блузы редкостное для тех времен в Европе оружие – револьвер.
Револьвер был новый, блестящий. Посетители стали его рассматривать. Тот, кому, видимо, было знакомо это заведение и кого человек в блузе назвал оружейником, взвел курок. Он передал револьвер спутнику, стоявшему спиной к свету, – посетитель этот не походил на местных жителей.
Оружейник спросил:
– Сколько?
Человек в блузе ответил:
– Я привез его из Америки. Есть такие чудаки, которые тащат с собой обезьян, попугаев, всякое зверье, как будто французы – дикари. Ну, а я привез вот эту вещичку. Полезное изобретение.
– Сколько? – повторил оружейник.
– Пистолет с вращающимся барабаном.
– Сколько?
– Паф! Первый выстрел. Паф! Второй. Паф!.. Выстрелы градом. Что скажете? Работает на совесть!
– Сколько?
– Шестизарядный!
– Ну так сколько же?
– Шесть зарядов – шесть луидоров, – Согласны на пять?
– Никак не возможно. По луидору за пулю. Вот моя цена.
– Хотите покончить с делом, говорите толком.
– Я сказал правильную цену. Поглядите-ка на товар, господин стрелок.
– Поглядел.
– Барабан вертится, как господин Талейран. Можно бы эту вертушку поместить в Справочнике флюгеров. Ох, и хороша машинка!
– Видел.
– А ствол-то – испанской ковки.
– Заметил.
– И сделано из стальных лент. Вот как приготовляют эти ленты: в горны вываливают корзину со всяким железным ломом. Берут любой железный хлам – ржавые гвозди, обломки подков…
– И старые лезвия от кос.
– Только что хотел сказать об этом, господин оружейник. Подложат под эту дрянь жару сколько нужно, и вот – тебе расчудесный стальной сплав…
– Да, но в нем могут оказаться трещины, раковины, неровности.
– Еще бы! Но неровности сгладишь напилком, а от продольных трещин избавишься при сильной ковке. Сплав обрабатывают тяжелым молотом, потом еще разок-другой поддают жару; если сплав перекален, то его подправляют жирной смазкой и снова легонько куют. Ну, а потом вытягивают, навертывают на цилиндр, и из этих-то железных полос, черт его знает как, получаются готовенькие револьверные стволы, – В таких делах вы, видно, мастер!
– Я на все руки мастер.
– У ствола какой-то голубоватый отлив.
– В этом вся красота, господин оружейник. А получается он при помощи жирной сурьмы.
– Итак, решено, платим пять луидоров.
– Позволю себе заметить, сударь, что я имел честь назначить шесть луидоров.
Оружейник заговорил вполголоса:
– Послушайте, Парижанин. Пользуйтесь случаем. Сбудьте это с рук. Вашему брату такое оружие не к лицу. С ним живо попадетесь.
– Это-то верно, – подтвердил Парижанин, – вещица в глаза бросается. Человеку с положением больше подходит, – Согласны на пять луидоров?
– Нет, шесть. По одному за заряд.
– Ну, а шесть наполеондоров?
– Сказал – шесть. луидоров.
– Выходит, вы не бонапартист, раз предпочитаете Луи Наполеону!
Парижанин, по кличке Краснокожий, ухмыльнулся.
– Наполеон получше. Но Луи – повыгоднее.
– Шесть наполеондоров.
– Шесть луидоров. Для меня это разница в двадцать четыре франка…
– Значит, не столкуемся.
– Что ж, оставлю себе безделушку.
– Ну и оставляйте.
– Спустить цену! Чего захотели! Уж никто не скажет, что я продешевил такую вещь. Ведь это новое изобретение.
– В таком случае прощайте.
– Усовершенствованный пистолет. Индейцы племени чивапиков называют его "Нортей-у-Га".
– Пять луидоров наличными и в золоте.
– "Нортей-у-Га" – значит "короткое ружье". Многие понятия об этом не имеют.
– Ну, согласны на пять луидоров и экю в придачу?
– Уважаемый, я сказал: шесть луидоров.
Человек, стоявший спиной к свету, до сих пор не вмешивался в разговор и на все лады вертел в руках револьвер. Но тут он подошел к оружейнику и шепнул ему на ухо:
– Вещь стоящая?
– Превосходная.
– Плачу шесть луидоров.
Минут пять спустя, пока Парижанин, он же Краснокожий, прятал за пазуху, в потайной карман блузы, шесть, только что полученных золотых монет, оружейник и покупатель, положивший револьвер в карман брюк, выходили из переулка Кутанше.
VIII. Карамболь красным и черным шаром
На другой день, в четверг, неподалеку от Сен-Мало, близ мыса Деколле, в том месте, где берег высок, а море глубоко, разыгралась трагедия.
Скалистая коса, в виде наконечника пики, соединенная с сушей узким перешейком, у моря резко обрывается и нависает над ним гранитной кручей; океан часто возводит такие сооружения. Чтобы добраться с побережья до площадки на отвесной скале, нужно одолеть подъем, местами довольно трудный.
На такой вот скале, – в четвертом часу дня, стоял человек в широком форменном плаще с капюшоном, видимо вооруженный, что нетрудно было отгадать по тому, как топорщились складки плаща. Вершина, на которой стоял человек, представляла собою довольно обширную площадку, усеянную глыбами скал кубической формы, похожими на булыжники непомерной величины; между ними пролегали узкие проходы. Со стороныморя край площадки, заросшей низкой и густой травой, кончался крутым откосом. Откос достигал шестидесяти футов высоты над поверхностью моря во время прилива и точно был высечен по отвесу. Правда, слева он начинал осыпаться, превращаясь в одну из тех естественных лестниц, что часто попадаются на скалистых берегах; ступени ее не очень удобны: по ним то шагаешь великаньими шагами, то прыгаешь как клоун.
Скалы тут отвесно спускались к морю и тонули в нем. Сломать себе шею было нетрудно. И все же этим путем можно было добраться до самого подножия стены и сесть в лодку.
Дул северный ветер. Человек в плаще твердо стоял на ногах, поддерживая левой рукой локоть правой, и, зажмурив один глаз, другим смотрел в подзорную трубу. Он замер над самым обрывом, не отводя взгляда от горизонта. Прилив нарастал. Далеко внизу волны били о скалы.
Человек следил за судном в открытом море; с этим судном на самом деле творилось что-то странное.
Час тому назад корабль покинул порт Сен-Мало и теперь вдруг остановился за утесами Банкетье. То был трехмачтовый корабль. Якоря он не бросил, может быть, оттого, что не позволило дно, а может быть, и оттого, что якорь попал бы под водорез корабля. Он ограничился тем, что лег в дрейф.
Человек. – береговой сторож, как свидетельствовал о том его форменный плащ, – следил за судном и, казалось, мысленно отмечал каждое его движение. Корабль лег в дрейф, на это указывали прильнувший к мачте фор-марсель и наполненный ветром грот-марсель; бизань-шкот был натянут, а крюйсель обрасоплен как можно ближе к ветру, таким образом паруса парализовали действие друг друга, и это не позволяло судну ни продвигаться вперед, ни отплывать далеко назад, в море.
Корабль, видимо, не хотел подставлять себя ветру, так как формарсель был поставлен перпендикулярно килю. Течение уносило судно, лежащее в дрейфе, от берега не более чем на поллье в час.
Было еще совсем светло, особенно в открытом море и на вершинах утесов. Но внизу, на берегу, смеркалось. – Сторож был поглощен своим делом: наблюдая за тем, что происходит в море, он и не подумал посмотреть назад или вниз, на подножие скалы, на которой находился. Он повернулся спиной к крутой лестнице, соединявшей площадку утеса с океаном. Там кто-то двигался, он этого не замечал. А между тем на лестнице, за выступом, притаился человек, как видно, спрятавшийся до прихода берегового сторожа. То и дело из-за скалы показывалась чья-то голова, кто-то, стоя в тени, поглядывал вверх и подкарауливал караульщика. Голова в широкополой американской шляпе принадлежала тому квакеру, который десять дней назад разговаривал в скалах Малой бухты с капитаном Зуэлой.
Вдруг сторож стал всматриваться с удвоенным вниманием.
Он поспешно протер суконным рукавом подзорную трубу и быстро навел ее на парусник.
От судна отделилась черная точка.
Черная точка, походившая на муравья в море, была шлюпкой.
Лодка, очевидно, направлялась к берегу. Дружно греблп матросы, сидевшие на веслах.
Судя по всему, лодка направлялась к мысу Деколле.
Внимание берегового сторожа было напряжено до предела.
Он не упускал из виду ни одного движения гребцов. Он подошел еще ближе к краю площадки.
И тут, на верхней ступени лестницы, сзади него, словно из-под земли, появился рослый мужчина, квакер. Караульщик его не видел.
Квакер постоял секунду, опустив руки с судорожно сжатыми кулаками, и взглядом целящегося охотника впился в спину берегового сторожа.
Их отделяло шага четыре. Он ступил и остановился, опять шагнул и снова остановился; шагая, он не делал ни одного лишнего движения, он словно превратился в статую, бесшумно скользившую по траве. Сделав еще шаг, он остановился снова и застыл на месте; он почти касался сторожа, все так же неподвижно смотревшего в подзорную трубу. Человек в шляпе медленно поднял крепко стиснутые кулаки, прижал их к плечам и, внезапно выпрямив руки, словно выстрелив кулаками, обрушил их на спину караульного. Удар был роковой. Сторож даже не успел крикнуть. Он упал в море вниз головой. С быстротой молнии мелькнули его подошвы. Он камнем пошел ко дну. И море сомкнулось.
Два-три больших круга расплылись по темной поверхности волн.
На траве осталась лишь подзорная труба, выпавшая из рук сторожа.
Квакер наклонился над обрывом, наблюдая, как исчезают круги, выждал несколько минут и выпрямился, напевая сквозь зубы:
Только на том месте, где утонул сторож, на поверхности воды появился бурый налет – он разливался по зыби. Вероятно, сторож, падая, разбил голову о подводный камень. Всплывшая кровь окрасила пену. Квакер запел снова, глядя на красноватое пятно.
Ах, до сей позиции Он еще дышал…
Песенка оборвалась.
Позади него раздались слова, произнесенные вкрадчивым голосом:
– Вот и вы, Рантен. Здравствуйте. Сейчас вы совершили убийство.
Рантен обернулся и увидел шагах в пятнадцати от себя, в проходе между двумя скалами, невысокого человека с револьвером в руке.
– Как видите, да, – ответил он. – Здравствуйте, сьер Клюбен.
Человек вздрогнул:
– Вы меня узнали?
– Ведь вы-то узнали меня, – заметил Рантен.
Слышался шум весел. Приближалась та самая шлюпка, за которой следил береговой сторож.
Сьер Клюбен проговорил вполголоса, как бы про себя; – Обделано в два счета.
– Что вам от меня угодно? – спросил Рантен.
– Да так, пустяки. Мы с вами не виделись ровнехонько десять лет. Вы, должно быть, преуспели. Как чувствуете себя?
– Хорошо, – сказал Рантен. – А вы?
– Очень хорошо, – ответил сьер Клюбен.
Рантен шагнул по направлению к сьеру Клюбену. f Раздался негромкий отрывистый звук. Сьер Клюбен взвел курок револьвера.
– Рантен! Нас разделяют пятнадцать шагов. Расстояние самое подходящее. Стойте, где стоите.
– Вот как! Да что вам от меня надо?
– Я пришел поболтать с вами.
Рантен не шелохнулся. Сьер Клюбен продолжала – Вы только что убили берегового сторожа, Рантен приподнял шляпу и ответил; – Я уже имел честь это слышать, – Не в столь точных выражениях. Я сказал: "Совершили убийство": теперь я говорю: "Убили берегового сторожа". Сторожа за номером шестьсот девятнадцать. Отца семейства. После него осталась жена и пятеро детей.
– Вполне возможно, – согласился Рантен, После короткой паузы Клюбен сказал:
– Береговые сторожа – ребята отборные, почти все – бывшие моряки.
– Я давно приметил, что вдова с пятью детьми – обычное явление, – вставил Рантен.
Сьер Клюбен продолжал:
– Отгадайте-ка, сколько стоил мне револьвер.
– Хорошая штука, – сказал Рантен.
– Сколько бы вы за нее дали?
– Я бы дал много.
– Он мне обошелся в сто сорок четыре франка.
– Должно быть, куплен в оружейной лавке в переулке Кутапше, – заметил Рантен.
Клюбен продолжал:
– Сторож-то даже не вскрикнул. Когда падаешь, перехватывает дыхание.
– Сьер Клюбен! Нынче ночью будет сильный ветер.
– Только я знаю тайну.
– Вы по-прежнему останавливаетесь в "Гостинице Жана"? – спросил Рантен.
– Да, там неплохо.
– Мне помнится, я там едал отличную кислую капусту.
– У вас, видно, бычья силища, Рантен. Какие плечи! Не хотел бы я получить от вас затрещину. А я вот родился таким заморышем, что даже выходить меня пе надеялись.
– К счастью, выходили.
– Да, я по-прежнему останавливаюсь в нашей старой "Гостинице Жана".
– Угадайте, сьер Клюбен, почему я вас узнал? Потому что вы узнали меня. Я сразу подумал: тут нужен нюх Клюбена.
Он сделал шаг вперед.
– Вернитесь на то место, где вы стояли, Рантен.
Рантен отошел, буркнув себе под нос:
– Становишься ребенком, как увидишь такую игрушку. Сьер Клюбен продолжал:
– Обстановка такова. Вправо, в сторону Сент-Энога, шагах в трехстах от нас, другой береговой сторож, номер шестьсот восемнадцать, пока еще живехонек; влево по направлению к Сен-Люнер, таможенный пост. Семеро вооруженных молодцов поспеют сюда за пять минут. Скала будет оцеплена, перешеек взят под наблюдение. Улизнуть не удастся. А у подножия скалы – труп.
Рантен метнул косой взгляд на револьвер.
– Вы правы, Рантен. Игрушка хороша. Быть может, заряжена только порохом. Но это ничего не значит. Достаточно одного выстрела, и сбежится вся охрана. А у меня их шесть в запасе.
Мерные удары весел уже звучали отчетливо. Лодка была неподалеку.
Высокий смотрел на низенького странным взглядом. Все миролюбивее, все вкрадчивее становился голос Клюбена:
– Рантен! Гребцы в лодке, которая сюда поделывает, окажут вооруженную помощь при вашем аресте, узнав, что вы сейчас совершили убийство. Вы платите капитану Зуэле десять тысяч франков за проезд. Между прочим, пленмонские контрабандисты взяли бы дешевле; правда, они доставили бы вас только в Англию, а кроме того, вам опасно появляться на Гернсее, где кое-кто имеет честь вас знать. Итак, возвращаюсь к создавшемуся положению. Стоит мне выстрелить и вас арестуют. Вы должны уплатить капитану Зуэле десять тысяч франков. Пять тысяч вы уже внесли вперед. Зуэла прикарманит ваши пять тысяч и скроется. Так-то, Рантен. А вы ловко перерядились. Шляпа, потешный костюм и гетры здорово вас изменили. Вы упустили из вида только очки. Но хорошо что вы отрастили бакенбарды.
Рантен нe то усмехнулся, не то заскрежетал зубами Клюбен продолжал:
– Рантен! На вас американские штаны с двойными карманами. В одном из них часы. Можете оставить их себе.
– Очень благодарен, сьер Клюбен.
– В другом – ларчик кованого железа: он открывается и закрывается при помощи пружины. Старинная матросская табакерка. Выньте-ка ее и бросьте мне.
– Но это просто грабеж!
– Зовите на помощь, дело ваше.
Клюбен пристально посмотрел на Рантена.
– Послушайте, месс Клюбен… – сказал Рантен, шагнув вперед с протянутой рукой.
"Месс" было сказано из желания польстить.
– Стойте на месте, Рантен.
– Месс Клюбен! Давайте столкуемся. Предлагаю вам половину.
Клюбен скрестил на груди руки, но дуло револьвера было наведено на Рантена.
– За кого вы меня принимаете, Рантен? Я человек честный.
Помолчав, месс Клюбен прибавил:
– Мне нужна все.
Рантен пробормотал сквозь зубы: "Ну и пройдоха!"
Глаза Клюбена сверкнули. Голос зазвенел металлом, резко и сильно. Он воскликнул:
– Я вижу, вы заблуждаетесь. Грабителем можно назвать вас, я же – тот, кто возвращает похищенное. Слушайте, Рантен. Однажды ночью, десять лет тому назад, вы покинули Гернсей, взяв из кассы одного предприятия пятьдесят тысяч франков, принадлежавших вам, но забыв оставить там пятьдесят тысяч франков, принадлежавших другому. Пятьдесят тысяч франков, украденные вами у вашего компаньона, превосходного, достойного человека, месса Летьери, составляют теперь вместе с процентами за десять лет восемьдесят тысяч шестьсот шестьдесят шесть франков шестьдесят шесть сантимов. Вчера вы заходили к меняле. Я назову его: Ребюше, улица Сен-Венсан. Вы отсчитали ему семьдесят шесть тысяч франков билетами французского банка, которые он вам обменял на три английских банкнота в тысячу фунтов стерлингов каждый и кое-какую мелочь в придачу. Банкноты вы спрятали в железную табакерку, а табакерку в правый карман. Три тысячи фунтов стерлингов составляют семьдесят пять тысяч франков. От имени месса Летьери я удовольствуюсь ими. Завтра я отправляюсь на Гервсей и возвращу ему деньги. Рантен! Вот то судно, что лежит в дрейфе, – «Тамолипас». Сегодня ночью вы переправили туда свои чемоданы вместе с вещами и багажом экипажа. Вы собираетесь покинуть Францию. На сей предмет у вас свои соображения. Вы отправляетесь в Арекипу. За вами послана лодка. Вы ее ждете. Она подплывает. Слышны удары весел. В моей власти задержать вас или отпустить. Довольно разговоров. Бросайте мне табакерку.
Рантен расстегнул карман, вынул коробочку и швырнул ее Клюбену. То была железная табакерка. Она покатилась к ногам Клюбева.
Клюбен присел, не нагибая головы, и поднял табакерку левой рукой, не сводя с Рантена глаз и дула револьвера со всеми шестью зарядами.
Затем крикнул:
– Ну-ка, дружок, повернитесь ко мне спиной!
Рантен повернулся.
Сьер Клюбен, зажав револьвер под мышкой, надавил ва пружину табакерки. Коробочка открылась.
Там лежали четыре банкнота: три по тысяче и один в десять фунтов.
Клюбен снова сложил три тысячефунтовых билета, спрятал в железную табакерку, запер ее и сунул в карман.
Потом поднял с земли голыш, завернул его в десятифунтовый билет и сказал:
– Повернитесь.
Рантен повернулся.
Сьер Клюбен продолжал:
– Я уже вам сказал, что удовольствуюсь тремя тысячами фунтов. Вот вам сдача – десять фунтов.
Он бросил Рантену камешек, обернутый кредиткой.
Рантен ударом ноги швырнул в море и банкнот и камешек.
– Как вам угодвю. Видно, вы богач. Значит, мне беспокоиться нечего, – заметил Клюбен.
Шум весел, который все нарастал во время беседы, стих, Это означало, что лодка остановилась у подножия скалы, – Карета подана. Можете садиться, Рантен.
Рантен направился к лестнице и начал спускаться вниз.
Клюбен осторожно подошел к обрыву и, вытянув шею, принялся наблюдать.
Лодка пристала к нижнему уступу скалы, как раз там, где утонул береговой сторож.
Глядя вслед Рантену, прыгавшему с уступа на уступ, Клюбен проворчал:
– Бедняга этот номер шестьсот девятнадцать! Воображал, что он здесь один. Рантен воображал, что они – вдвоем.
И только один я знал, что нас тут трое.
Он заметил под ногами на траве подзорную трубу, которую уронил сторож, и поднял ее.
Снова послышался плеск воды. Рантее прыгнул в лодку, и она поплыла в открытое море.
После первых взмахов весел, когда Рантен уже сидел в лодке и она стала удаляться от берега, он вдруг вскочил: его лицо исказила уродливая гримаса, и он закричал, потрясая кулаками:
– Эх! Сам дьявол и тот. – мерзавец!
Немного погодя до скалы, на которой стоял Клюбен, следивший за лодкой в подзорную трубу, сквозь шум моря отчетливо донеслись слова, произнесенные зычным голосом:
– Сьер Клюбен! Хоть вы и честный человек, но я думаю, что вы одобрите мое намерение написать Летьери и оповестить его обо всем, что произошло. Кстати, в лодке находится гернсеец из команды «Тамолипаса» по имени Айе Тостевен, он вернется в Сен-Мало в следующий приезд Зуэлы и засвидетельствует, что я вам вручил для передачи мессу Летьери три тысячи фунтов стерлингов.
То был голос Рантена.
Клюбен принадлежал к породе людей, доводящих все до конца. Стоя неподвижно, как стоял береговой сторож, на том же месте, не отрываясь от подзорной трубы, он ни на миг не терял из поля зрения уходившую лодку. Он видел, как она становится все меньше и меньше, то теряясь в волнах, то снова показываясь, видел, как она подошла к кораблю, лежавшему в дрейфе, как причалила, и даже разглядел высокую фигуру Рантена на палубе "Тамолипаса".
Лодку подняли на корабль и убрали на шлюпбалки. «Тамолипас» развернул паруса. Потянул береговой ветер, все паруса надулись; подзорная труба Клюбена все еще была наведена на силуэт корабля, постепенно терявший четкость очертаний, и через полчаса «Тамолипас» превратился в маленький черный завиток на горизонте, тающий в бледном вечернем небе.
Скалистая коса, в виде наконечника пики, соединенная с сушей узким перешейком, у моря резко обрывается и нависает над ним гранитной кручей; океан часто возводит такие сооружения. Чтобы добраться с побережья до площадки на отвесной скале, нужно одолеть подъем, местами довольно трудный.
На такой вот скале, – в четвертом часу дня, стоял человек в широком форменном плаще с капюшоном, видимо вооруженный, что нетрудно было отгадать по тому, как топорщились складки плаща. Вершина, на которой стоял человек, представляла собою довольно обширную площадку, усеянную глыбами скал кубической формы, похожими на булыжники непомерной величины; между ними пролегали узкие проходы. Со стороныморя край площадки, заросшей низкой и густой травой, кончался крутым откосом. Откос достигал шестидесяти футов высоты над поверхностью моря во время прилива и точно был высечен по отвесу. Правда, слева он начинал осыпаться, превращаясь в одну из тех естественных лестниц, что часто попадаются на скалистых берегах; ступени ее не очень удобны: по ним то шагаешь великаньими шагами, то прыгаешь как клоун.
Скалы тут отвесно спускались к морю и тонули в нем. Сломать себе шею было нетрудно. И все же этим путем можно было добраться до самого подножия стены и сесть в лодку.
Дул северный ветер. Человек в плаще твердо стоял на ногах, поддерживая левой рукой локоть правой, и, зажмурив один глаз, другим смотрел в подзорную трубу. Он замер над самым обрывом, не отводя взгляда от горизонта. Прилив нарастал. Далеко внизу волны били о скалы.
Человек следил за судном в открытом море; с этим судном на самом деле творилось что-то странное.
Час тому назад корабль покинул порт Сен-Мало и теперь вдруг остановился за утесами Банкетье. То был трехмачтовый корабль. Якоря он не бросил, может быть, оттого, что не позволило дно, а может быть, и оттого, что якорь попал бы под водорез корабля. Он ограничился тем, что лег в дрейф.
Человек. – береговой сторож, как свидетельствовал о том его форменный плащ, – следил за судном и, казалось, мысленно отмечал каждое его движение. Корабль лег в дрейф, на это указывали прильнувший к мачте фор-марсель и наполненный ветром грот-марсель; бизань-шкот был натянут, а крюйсель обрасоплен как можно ближе к ветру, таким образом паруса парализовали действие друг друга, и это не позволяло судну ни продвигаться вперед, ни отплывать далеко назад, в море.
Корабль, видимо, не хотел подставлять себя ветру, так как формарсель был поставлен перпендикулярно килю. Течение уносило судно, лежащее в дрейфе, от берега не более чем на поллье в час.
Было еще совсем светло, особенно в открытом море и на вершинах утесов. Но внизу, на берегу, смеркалось. – Сторож был поглощен своим делом: наблюдая за тем, что происходит в море, он и не подумал посмотреть назад или вниз, на подножие скалы, на которой находился. Он повернулся спиной к крутой лестнице, соединявшей площадку утеса с океаном. Там кто-то двигался, он этого не замечал. А между тем на лестнице, за выступом, притаился человек, как видно, спрятавшийся до прихода берегового сторожа. То и дело из-за скалы показывалась чья-то голова, кто-то, стоя в тени, поглядывал вверх и подкарауливал караульщика. Голова в широкополой американской шляпе принадлежала тому квакеру, который десять дней назад разговаривал в скалах Малой бухты с капитаном Зуэлой.
Вдруг сторож стал всматриваться с удвоенным вниманием.
Он поспешно протер суконным рукавом подзорную трубу и быстро навел ее на парусник.
От судна отделилась черная точка.
Черная точка, походившая на муравья в море, была шлюпкой.
Лодка, очевидно, направлялась к берегу. Дружно греблп матросы, сидевшие на веслах.
Судя по всему, лодка направлялась к мысу Деколле.
Внимание берегового сторожа было напряжено до предела.
Он не упускал из виду ни одного движения гребцов. Он подошел еще ближе к краю площадки.
И тут, на верхней ступени лестницы, сзади него, словно из-под земли, появился рослый мужчина, квакер. Караульщик его не видел.
Квакер постоял секунду, опустив руки с судорожно сжатыми кулаками, и взглядом целящегося охотника впился в спину берегового сторожа.
Их отделяло шага четыре. Он ступил и остановился, опять шагнул и снова остановился; шагая, он не делал ни одного лишнего движения, он словно превратился в статую, бесшумно скользившую по траве. Сделав еще шаг, он остановился снова и застыл на месте; он почти касался сторожа, все так же неподвижно смотревшего в подзорную трубу. Человек в шляпе медленно поднял крепко стиснутые кулаки, прижал их к плечам и, внезапно выпрямив руки, словно выстрелив кулаками, обрушил их на спину караульного. Удар был роковой. Сторож даже не успел крикнуть. Он упал в море вниз головой. С быстротой молнии мелькнули его подошвы. Он камнем пошел ко дну. И море сомкнулось.
Два-три больших круга расплылись по темной поверхности волн.
На траве осталась лишь подзорная труба, выпавшая из рук сторожа.
Квакер наклонился над обрывом, наблюдая, как исчезают круги, выждал несколько минут и выпрямился, напевая сквозь зубы:
Он наклонился еще раз. Ничто не показалось из глубины.
Умер чин полиции —
Жизнь он потерял.
Только на том месте, где утонул сторож, на поверхности воды появился бурый налет – он разливался по зыби. Вероятно, сторож, падая, разбил голову о подводный камень. Всплывшая кровь окрасила пену. Квакер запел снова, глядя на красноватое пятно.
Ах, до сей позиции Он еще дышал…
Песенка оборвалась.
Позади него раздались слова, произнесенные вкрадчивым голосом:
– Вот и вы, Рантен. Здравствуйте. Сейчас вы совершили убийство.
Рантен обернулся и увидел шагах в пятнадцати от себя, в проходе между двумя скалами, невысокого человека с револьвером в руке.
– Как видите, да, – ответил он. – Здравствуйте, сьер Клюбен.
Человек вздрогнул:
– Вы меня узнали?
– Ведь вы-то узнали меня, – заметил Рантен.
Слышался шум весел. Приближалась та самая шлюпка, за которой следил береговой сторож.
Сьер Клюбен проговорил вполголоса, как бы про себя; – Обделано в два счета.
– Что вам от меня угодно? – спросил Рантен.
– Да так, пустяки. Мы с вами не виделись ровнехонько десять лет. Вы, должно быть, преуспели. Как чувствуете себя?
– Хорошо, – сказал Рантен. – А вы?
– Очень хорошо, – ответил сьер Клюбен.
Рантен шагнул по направлению к сьеру Клюбену. f Раздался негромкий отрывистый звук. Сьер Клюбен взвел курок револьвера.
– Рантен! Нас разделяют пятнадцать шагов. Расстояние самое подходящее. Стойте, где стоите.
– Вот как! Да что вам от меня надо?
– Я пришел поболтать с вами.
Рантен не шелохнулся. Сьер Клюбен продолжала – Вы только что убили берегового сторожа, Рантен приподнял шляпу и ответил; – Я уже имел честь это слышать, – Не в столь точных выражениях. Я сказал: "Совершили убийство": теперь я говорю: "Убили берегового сторожа". Сторожа за номером шестьсот девятнадцать. Отца семейства. После него осталась жена и пятеро детей.
– Вполне возможно, – согласился Рантен, После короткой паузы Клюбен сказал:
– Береговые сторожа – ребята отборные, почти все – бывшие моряки.
– Я давно приметил, что вдова с пятью детьми – обычное явление, – вставил Рантен.
Сьер Клюбен продолжал:
– Отгадайте-ка, сколько стоил мне револьвер.
– Хорошая штука, – сказал Рантен.
– Сколько бы вы за нее дали?
– Я бы дал много.
– Он мне обошелся в сто сорок четыре франка.
– Должно быть, куплен в оружейной лавке в переулке Кутапше, – заметил Рантен.
Клюбен продолжал:
– Сторож-то даже не вскрикнул. Когда падаешь, перехватывает дыхание.
– Сьер Клюбен! Нынче ночью будет сильный ветер.
– Только я знаю тайну.
– Вы по-прежнему останавливаетесь в "Гостинице Жана"? – спросил Рантен.
– Да, там неплохо.
– Мне помнится, я там едал отличную кислую капусту.
– У вас, видно, бычья силища, Рантен. Какие плечи! Не хотел бы я получить от вас затрещину. А я вот родился таким заморышем, что даже выходить меня пе надеялись.
– К счастью, выходили.
– Да, я по-прежнему останавливаюсь в нашей старой "Гостинице Жана".
– Угадайте, сьер Клюбен, почему я вас узнал? Потому что вы узнали меня. Я сразу подумал: тут нужен нюх Клюбена.
Он сделал шаг вперед.
– Вернитесь на то место, где вы стояли, Рантен.
Рантен отошел, буркнув себе под нос:
– Становишься ребенком, как увидишь такую игрушку. Сьер Клюбен продолжал:
– Обстановка такова. Вправо, в сторону Сент-Энога, шагах в трехстах от нас, другой береговой сторож, номер шестьсот восемнадцать, пока еще живехонек; влево по направлению к Сен-Люнер, таможенный пост. Семеро вооруженных молодцов поспеют сюда за пять минут. Скала будет оцеплена, перешеек взят под наблюдение. Улизнуть не удастся. А у подножия скалы – труп.
Рантен метнул косой взгляд на револьвер.
– Вы правы, Рантен. Игрушка хороша. Быть может, заряжена только порохом. Но это ничего не значит. Достаточно одного выстрела, и сбежится вся охрана. А у меня их шесть в запасе.
Мерные удары весел уже звучали отчетливо. Лодка была неподалеку.
Высокий смотрел на низенького странным взглядом. Все миролюбивее, все вкрадчивее становился голос Клюбена:
– Рантен! Гребцы в лодке, которая сюда поделывает, окажут вооруженную помощь при вашем аресте, узнав, что вы сейчас совершили убийство. Вы платите капитану Зуэле десять тысяч франков за проезд. Между прочим, пленмонские контрабандисты взяли бы дешевле; правда, они доставили бы вас только в Англию, а кроме того, вам опасно появляться на Гернсее, где кое-кто имеет честь вас знать. Итак, возвращаюсь к создавшемуся положению. Стоит мне выстрелить и вас арестуют. Вы должны уплатить капитану Зуэле десять тысяч франков. Пять тысяч вы уже внесли вперед. Зуэла прикарманит ваши пять тысяч и скроется. Так-то, Рантен. А вы ловко перерядились. Шляпа, потешный костюм и гетры здорово вас изменили. Вы упустили из вида только очки. Но хорошо что вы отрастили бакенбарды.
Рантен нe то усмехнулся, не то заскрежетал зубами Клюбен продолжал:
– Рантен! На вас американские штаны с двойными карманами. В одном из них часы. Можете оставить их себе.
– Очень благодарен, сьер Клюбен.
– В другом – ларчик кованого железа: он открывается и закрывается при помощи пружины. Старинная матросская табакерка. Выньте-ка ее и бросьте мне.
– Но это просто грабеж!
– Зовите на помощь, дело ваше.
Клюбен пристально посмотрел на Рантена.
– Послушайте, месс Клюбен… – сказал Рантен, шагнув вперед с протянутой рукой.
"Месс" было сказано из желания польстить.
– Стойте на месте, Рантен.
– Месс Клюбен! Давайте столкуемся. Предлагаю вам половину.
Клюбен скрестил на груди руки, но дуло револьвера было наведено на Рантена.
– За кого вы меня принимаете, Рантен? Я человек честный.
Помолчав, месс Клюбен прибавил:
– Мне нужна все.
Рантен пробормотал сквозь зубы: "Ну и пройдоха!"
Глаза Клюбена сверкнули. Голос зазвенел металлом, резко и сильно. Он воскликнул:
– Я вижу, вы заблуждаетесь. Грабителем можно назвать вас, я же – тот, кто возвращает похищенное. Слушайте, Рантен. Однажды ночью, десять лет тому назад, вы покинули Гернсей, взяв из кассы одного предприятия пятьдесят тысяч франков, принадлежавших вам, но забыв оставить там пятьдесят тысяч франков, принадлежавших другому. Пятьдесят тысяч франков, украденные вами у вашего компаньона, превосходного, достойного человека, месса Летьери, составляют теперь вместе с процентами за десять лет восемьдесят тысяч шестьсот шестьдесят шесть франков шестьдесят шесть сантимов. Вчера вы заходили к меняле. Я назову его: Ребюше, улица Сен-Венсан. Вы отсчитали ему семьдесят шесть тысяч франков билетами французского банка, которые он вам обменял на три английских банкнота в тысячу фунтов стерлингов каждый и кое-какую мелочь в придачу. Банкноты вы спрятали в железную табакерку, а табакерку в правый карман. Три тысячи фунтов стерлингов составляют семьдесят пять тысяч франков. От имени месса Летьери я удовольствуюсь ими. Завтра я отправляюсь на Гервсей и возвращу ему деньги. Рантен! Вот то судно, что лежит в дрейфе, – «Тамолипас». Сегодня ночью вы переправили туда свои чемоданы вместе с вещами и багажом экипажа. Вы собираетесь покинуть Францию. На сей предмет у вас свои соображения. Вы отправляетесь в Арекипу. За вами послана лодка. Вы ее ждете. Она подплывает. Слышны удары весел. В моей власти задержать вас или отпустить. Довольно разговоров. Бросайте мне табакерку.
Рантен расстегнул карман, вынул коробочку и швырнул ее Клюбену. То была железная табакерка. Она покатилась к ногам Клюбева.
Клюбен присел, не нагибая головы, и поднял табакерку левой рукой, не сводя с Рантена глаз и дула револьвера со всеми шестью зарядами.
Затем крикнул:
– Ну-ка, дружок, повернитесь ко мне спиной!
Рантен повернулся.
Сьер Клюбен, зажав револьвер под мышкой, надавил ва пружину табакерки. Коробочка открылась.
Там лежали четыре банкнота: три по тысяче и один в десять фунтов.
Клюбен снова сложил три тысячефунтовых билета, спрятал в железную табакерку, запер ее и сунул в карман.
Потом поднял с земли голыш, завернул его в десятифунтовый билет и сказал:
– Повернитесь.
Рантен повернулся.
Сьер Клюбен продолжал:
– Я уже вам сказал, что удовольствуюсь тремя тысячами фунтов. Вот вам сдача – десять фунтов.
Он бросил Рантену камешек, обернутый кредиткой.
Рантен ударом ноги швырнул в море и банкнот и камешек.
– Как вам угодвю. Видно, вы богач. Значит, мне беспокоиться нечего, – заметил Клюбен.
Шум весел, который все нарастал во время беседы, стих, Это означало, что лодка остановилась у подножия скалы, – Карета подана. Можете садиться, Рантен.
Рантен направился к лестнице и начал спускаться вниз.
Клюбен осторожно подошел к обрыву и, вытянув шею, принялся наблюдать.
Лодка пристала к нижнему уступу скалы, как раз там, где утонул береговой сторож.
Глядя вслед Рантену, прыгавшему с уступа на уступ, Клюбен проворчал:
– Бедняга этот номер шестьсот девятнадцать! Воображал, что он здесь один. Рантен воображал, что они – вдвоем.
И только один я знал, что нас тут трое.
Он заметил под ногами на траве подзорную трубу, которую уронил сторож, и поднял ее.
Снова послышался плеск воды. Рантее прыгнул в лодку, и она поплыла в открытое море.
После первых взмахов весел, когда Рантен уже сидел в лодке и она стала удаляться от берега, он вдруг вскочил: его лицо исказила уродливая гримаса, и он закричал, потрясая кулаками:
– Эх! Сам дьявол и тот. – мерзавец!
Немного погодя до скалы, на которой стоял Клюбен, следивший за лодкой в подзорную трубу, сквозь шум моря отчетливо донеслись слова, произнесенные зычным голосом:
– Сьер Клюбен! Хоть вы и честный человек, но я думаю, что вы одобрите мое намерение написать Летьери и оповестить его обо всем, что произошло. Кстати, в лодке находится гернсеец из команды «Тамолипаса» по имени Айе Тостевен, он вернется в Сен-Мало в следующий приезд Зуэлы и засвидетельствует, что я вам вручил для передачи мессу Летьери три тысячи фунтов стерлингов.
То был голос Рантена.
Клюбен принадлежал к породе людей, доводящих все до конца. Стоя неподвижно, как стоял береговой сторож, на том же месте, не отрываясь от подзорной трубы, он ни на миг не терял из поля зрения уходившую лодку. Он видел, как она становится все меньше и меньше, то теряясь в волнах, то снова показываясь, видел, как она подошла к кораблю, лежавшему в дрейфе, как причалила, и даже разглядел высокую фигуру Рантена на палубе "Тамолипаса".
Лодку подняли на корабль и убрали на шлюпбалки. «Тамолипас» развернул паруса. Потянул береговой ветер, все паруса надулись; подзорная труба Клюбена все еще была наведена на силуэт корабля, постепенно терявший четкость очертаний, и через полчаса «Тамолипас» превратился в маленький черный завиток на горизонте, тающий в бледном вечернем небе.
IX. Полезные сведения для тех, кто ждет или боится писем из-за моря
В тот вечер сьер Кяюбен вернулся поздно.
Одной из причин его позднего возвращения была прогулка до порта Динан, богатого питейными заведениями. В каком-то кабачке, где его никто не знал, он купил бутылку спиртного и сунул ее в широченный карман куртки, словно хотел спрятать; затем Клюбен отправился на пароход, чтобы убедиться, все ли в порядке, ибо Дюранда должна была утром отчалить.
Когда сьер Клюбен вошел в "Гостиницу Жана", в нижней зале еще сидел старый капитан дальнего плавания ЖертреГабуро, потягивая пиво и покуривая трубку.
Жертре-Габуро приветствовал сьера Клюбена между затяжкой табака и глотком пива.
– Здорово, капитан Клюбен.
– Добрый вечер, капитан Жертре.
– Вот и «Тамолипас» бтчалил.
– Да? А я и не заметил.
Капитан Жертре-Габуро сплюнул и продолжал:
– Убрался Зуэла. – Когда же?
– Нынче вечером.
– Куда он держит путь?
– К черту на рога.
– Не сомневаюсь, но куда именно?
– В Арекипу.
– А я ничего и не слыхал, – сказал Клюбен и добавил: – Пора на боковую.
Он зажег свечу, пошел было к двери, но вернулся.
– Случалось вам бывать в Арекипе, капитан Жертре?
– Случалось. Немало лет тому назад.
– В какие порты заходили по пути?
– Во все понемножку, ненадолго. Но «Тамолипас» заходить не будет.
Капитан Жертре-Габуро вытряхнул пепел из трубки на тарелку и продолжал:
– Слыхали о люгере "Троянский конь" и красивой трехмачтовой шхуне «Трантмузен», что ушли в Кардиф? Я был против того, чтобы они выходили в непогоду. В хорошем же виде они вернулись. Люгер, нагруженный терпентином, дал течь, пришлось взяться за насосы, а с водой заодно выкачали весь груз. Особенно пострадала надводная часть шхуны; княвдегед, гальюн, фока-галсбоканец, шток якоря левого борта – все было разбито. Утлегарь начисто срезан у самого эзельтофта.
Ватерштаги и ватербакштаги – поминай как звали. Фок-мачта хоть и получила здоровый толчок, однако ж легко отделалась.
Все железные части бушприта сорваны, но, неслыханное дело, сам он только помят, хотя совершенно ободран. В обшивке левого борта дыра в добрых три квадратных фута. Вот что значит не слушаться людей!
Клюбен поставил свечу на стол и, перекалывая булавки, воткнутые в отворот куртки, проговорил:
– Вы, кажется, сказали, капитан Жертре, что «Тамолипас» никуда заходить не будет?
– Да. Он идет прямо в Чили.
– Стало быть, он не даст о себе знать с дороги? – Позвольте, капитан Клюбен. Во-первых, он может передавать письма всем встречным судам, идущим в Европу.
– Правильно.
– Во-вторых, в его распоряжении морской почтовый ящик.
– А что вы называете морским почтовым ящиком?
– Разве вы не знаете, капитан Клюбен?
– Нет.
– В Магеллановом проливе.
– Ну?
– Сплошной снег, бури без передышки, препротивные ветры, море – хуже некуда.
Одной из причин его позднего возвращения была прогулка до порта Динан, богатого питейными заведениями. В каком-то кабачке, где его никто не знал, он купил бутылку спиртного и сунул ее в широченный карман куртки, словно хотел спрятать; затем Клюбен отправился на пароход, чтобы убедиться, все ли в порядке, ибо Дюранда должна была утром отчалить.
Когда сьер Клюбен вошел в "Гостиницу Жана", в нижней зале еще сидел старый капитан дальнего плавания ЖертреГабуро, потягивая пиво и покуривая трубку.
Жертре-Габуро приветствовал сьера Клюбена между затяжкой табака и глотком пива.
– Здорово, капитан Клюбен.
– Добрый вечер, капитан Жертре.
– Вот и «Тамолипас» бтчалил.
– Да? А я и не заметил.
Капитан Жертре-Габуро сплюнул и продолжал:
– Убрался Зуэла. – Когда же?
– Нынче вечером.
– Куда он держит путь?
– К черту на рога.
– Не сомневаюсь, но куда именно?
– В Арекипу.
– А я ничего и не слыхал, – сказал Клюбен и добавил: – Пора на боковую.
Он зажег свечу, пошел было к двери, но вернулся.
– Случалось вам бывать в Арекипе, капитан Жертре?
– Случалось. Немало лет тому назад.
– В какие порты заходили по пути?
– Во все понемножку, ненадолго. Но «Тамолипас» заходить не будет.
Капитан Жертре-Габуро вытряхнул пепел из трубки на тарелку и продолжал:
– Слыхали о люгере "Троянский конь" и красивой трехмачтовой шхуне «Трантмузен», что ушли в Кардиф? Я был против того, чтобы они выходили в непогоду. В хорошем же виде они вернулись. Люгер, нагруженный терпентином, дал течь, пришлось взяться за насосы, а с водой заодно выкачали весь груз. Особенно пострадала надводная часть шхуны; княвдегед, гальюн, фока-галсбоканец, шток якоря левого борта – все было разбито. Утлегарь начисто срезан у самого эзельтофта.
Ватерштаги и ватербакштаги – поминай как звали. Фок-мачта хоть и получила здоровый толчок, однако ж легко отделалась.
Все железные части бушприта сорваны, но, неслыханное дело, сам он только помят, хотя совершенно ободран. В обшивке левого борта дыра в добрых три квадратных фута. Вот что значит не слушаться людей!
Клюбен поставил свечу на стол и, перекалывая булавки, воткнутые в отворот куртки, проговорил:
– Вы, кажется, сказали, капитан Жертре, что «Тамолипас» никуда заходить не будет?
– Да. Он идет прямо в Чили.
– Стало быть, он не даст о себе знать с дороги? – Позвольте, капитан Клюбен. Во-первых, он может передавать письма всем встречным судам, идущим в Европу.
– Правильно.
– Во-вторых, в его распоряжении морской почтовый ящик.
– А что вы называете морским почтовым ящиком?
– Разве вы не знаете, капитан Клюбен?
– Нет.
– В Магеллановом проливе.
– Ну?
– Сплошной снег, бури без передышки, препротивные ветры, море – хуже некуда.