Страница:
И тут дерево произнесло сердитым мужским голосом:
– Хватит издеваться над мальцом.
Кто-то спрыгнул с ветки и остановился перед мальчиком. Барон пробормотал себе в колени:
– Не надо.
– Что хочу, то и делаю, – последовал ответ. И, возвысившись, голос попросил несколько повелительным тоном: – Фейдельм, отдай его мне.
– Как вы смеете! – крикнул барон, срываясь. Он неловко вскочил, протягивая вперед руки, чтобы оттолкнуть от себя непрошенного защитника. Тот лишь рассмеялся. Барон увидел синий плащ и широкополую шляпу Одина. Его остроносое лицо казалось жестким и злым. Он стоял рядом с бароном, невысокий, худой, с беспорядочной сединой в черных волосах. Единственный глаз Одина, невинного синего цвета, в упор рассматривал Фейдельм.
Барон дернулся, но Один, не глядя, задержал его, преградив ему путь протянутой рукой, и повторил чуть тише:
– Отдай его мне, Фейдельм.
В его голосе еле заметно прозвучала угроза. И Фейдельм, которая никогда и ничего не боялась, поняла, что сейчас ей лучше уступить. Лицо ее стало неподвижным и слегка побледнело, когда она ответила ему спокойно и величаво:
– Пусть будет, как ты хочешь, Один.
– Хватит издеваться над мальцом.
Кто-то спрыгнул с ветки и остановился перед мальчиком. Барон пробормотал себе в колени:
– Не надо.
– Что хочу, то и делаю, – последовал ответ. И, возвысившись, голос попросил несколько повелительным тоном: – Фейдельм, отдай его мне.
– Как вы смеете! – крикнул барон, срываясь. Он неловко вскочил, протягивая вперед руки, чтобы оттолкнуть от себя непрошенного защитника. Тот лишь рассмеялся. Барон увидел синий плащ и широкополую шляпу Одина. Его остроносое лицо казалось жестким и злым. Он стоял рядом с бароном, невысокий, худой, с беспорядочной сединой в черных волосах. Единственный глаз Одина, невинного синего цвета, в упор рассматривал Фейдельм.
Барон дернулся, но Один, не глядя, задержал его, преградив ему путь протянутой рукой, и повторил чуть тише:
– Отдай его мне, Фейдельм.
В его голосе еле заметно прозвучала угроза. И Фейдельм, которая никогда и ничего не боялась, поняла, что сейчас ей лучше уступить. Лицо ее стало неподвижным и слегка побледнело, когда она ответила ему спокойно и величаво:
– Пусть будет, как ты хочешь, Один.
22.
Они сидели на берегу реки Лиамор – Желтые Камни, свесив ноги к воде. Один задумчиво смотрел сбоку на осунувшееся лицо мальчика. Правильно он сделал, что отобрал его у Фейдельм. Фейдельм – Закон, а он, Один – Беззаконие, но лучше уже беззаконие, чем мучить людей.
– Ох, как тебе досталось, – сказал он, обнимая барона за плечи.
Барон сердито дернулся.
– Пустите…
Один по-мальчишески хмыкнул:
– Богам говорят «ты», – заметил он. – Разве ты не знаешь, Хельги?
– Знаю, – сказал барон. – Просто забыл. Уходи, Один.
– А ты упрямый, – с удовольствием сказал Один. – Настоящий барон.
Барон угрюмо отвернулся. Ему очень хотелось попросить Одина,чтобы тот ничего не говорил родителям, когда они придут с Белых Гор, но это было бы уж слишком по-детски. Про себя же он твердо решил сгинуть в Светлом Городе и без Хальдора не возвращаться.
– Что молчишь? – спросил Один. – Задумал каверзу?
– Тебе-то что? – отозвался барон, прижимаясь к нему теснее. Был он там богом или нет, но руки у него вполне человеческие.
– Я близко знал твоих родителей, – неторопливо сказал Один. – Знаю и твою сестрицу. Хорошая девочка. Правильная.
Барон поднял голову, глядя на сухой камыш, висящий после половодья на кустах, как белье, набрался мужества и проговорил:
– Лучше ты оставь меня, Один. Фейдельм же сказала…
– Напрасно ты думаешь, что она жестокая, – мягко заметил Один. – Она испугалась за Лес. К нам и вправду из Города пришло Зло. Она только не знает, что ты в этом не виноват. Ты был первым, кого оно настигло.
Один заметил. как покраснели баронские уши, и усмехнулся.
– А кто же тогда впустил его? – еле слышно шепнул барон.
– Я, – сказал Один. Он снял шляпу и положил ее себе на колени. – Потому что это я привел сюда твоего Хальдора. С этого все и началось. – Он тряхнул головой. – Бродил я как-то вечером возле этой стены, – начал он, сталкивая камешки с обрыва в реку. – Волчонок, который был со мной, презабавно выл и тявкал, пугая городских жителей, и я хотел повеселиться. И тут я услышал нечто странное. Кто-то, кто стоял возле самой стены, отчетливо произнес, словно зная, что я слушаю: «Лес! – сказал он. – Забери меня и делай со мной все, что хочешь».
– Но ты же не знал, что это запрещено?
Один в некотором смущении почесал кончик носа.
– Запрещено, запрещено… Фейдельм говорит, что я волюнтарист.
– Что это значит? – удивился барон.
– Понятия не имею… Словом, я забрал его. Ну – просто из любопытства. Я всегда подозревал, что городская жизнь – не сахар, но чтобы из Города ломились в Лес, – такое впервые. Хотелось посмотреть на этого человека. Вот так оно и вышло.
Он вздохнул.
Барон покосился на остроносый птичий профиль, на всклокоченные, обильно пронизанные сединой волосы, и неожиданно спросил:
– А почему ты одноглазый, Один? Ты потерял свой глаз в бою?
Один повернулся к нему, пришурившись.
– Нет, – ответил он. – Я подарил его одному великану. Он растрогал меня своей мудростью. Теперь он хранит мой глаз в источнике, бережет, на роже не носит. Я потом жалел, просил, чтобы глаз вернул, – не отдает. Говорит, что так сохранней будет. – Он задумчиво сунул в рот травинку и принялся ее жевать. – Может, он и прав, – заключил Один. – Вышибли бы мне его в какой-нибудь дурацкой драке без всякой пользы для дела…
– Знаешь, – сказал барон, помолчав, – ты все-таки иди. Я сам разберусь во всем, что натворил. А про тебя Фейдельм ничего не узнает.
Один зажал ему рот рукой, не желая больше слушать.
– Чушь, – заявил он. – Ты просто голоден. От этого знаешь, как глупеют?
Он встал и подал барону руку. Тот уцепился, поднялся на ноги. В голове тяжело звенело, перед глазами плавали круги оранжевого цвета. Один внимательно наблюдал за ним.
– Ага, – сказал он. – Я был прав. Голодный обморок в Лесу – ничего глупее быть не может.
Он вынул из кармана кусок хлеба с салом и мятый помидор и посмотрел на них с некоторым сомнением. Сало от жары расползлось и было усеяно крошками. Барону стало плохо, и он качнулся. Один подхватил его на руки.
– Да ешь ты, дурачок, – сказал он сердито. – Тоже мне, мученик совести.
Что-то в его манерах напомнило барону Хальдора. Давясь от жадности, он начал рвать зубами какие-то жилки, которыми было опутано сало, а под конец просто затолкал все в рот и впился в помидор. Один наблюдал за ним с удовольствием.
– Вот таким ты мне нравишься, – заявил он.
Барон слабо улыбнулся, истекая помидором.
– Восстановил умственные способности, братишка?
– Восстановил, – сказал барон и вытер рот. – А почему «братишка»?
– Потому что не жиряк, – не совсем понятно объяснил Один. – Это твоя мать где-то услышала и пытается всех поделить на жиряков и братишек. Теперь вот мается: жиряков в Лесу найти не может. – Один фыркнул. – Проблемы у нее всегда какие-то… неожиданные. Да и у тебя, признаться, тоже. Зачем тебе понадобилось смешивать свою кровь с кровью этого Хальдора?
Барон помрачнел.
– Так вышло, – уклончиво сказал он.
– Помочь ему хотел, – проницательно заметил Один. – Помогло ему это, как же! Великие боги, с кем ты связался!
Узкие губы Одина поползли в нехорошую улыбку, словно он вспомнил какой-то неприятный случай. Барон похолодел. На Хальдора это было очень похоже – оставить по себе такое воспоминание.
– Да, – повторил Один. – Я, дурак, напрасно все это затеял. Светлогородца могила исправит.
Барон вздрогнул.
– Может быть, уже исправила, – шепнул он.
– Твой Хальдор – невоспитанный тип с ужасными манерами, – сказал Один. – Моя бы воля – я бы его в подвалах сгноил. – Он сердито нахлобучил шляпу. – Я проведу тебя сквозь стену, – сказал он. – Только смотри, не очень там бесчинствуй.
Барон недоверчиво взмахнул ресницами.
– Ты мне поможешь?
– Только попасть в Город, – уточнил Один. – Твоя задача – не сгинуть там навеки, иначе твоя мать выцарапает мне последний глаз.
Он сдивнул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся, словно предвкушая какое-то интересное развлечение.
– Идем, братишка, – сказал Один.
– Ох, как тебе досталось, – сказал он, обнимая барона за плечи.
Барон сердито дернулся.
– Пустите…
Один по-мальчишески хмыкнул:
– Богам говорят «ты», – заметил он. – Разве ты не знаешь, Хельги?
– Знаю, – сказал барон. – Просто забыл. Уходи, Один.
– А ты упрямый, – с удовольствием сказал Один. – Настоящий барон.
Барон угрюмо отвернулся. Ему очень хотелось попросить Одина,чтобы тот ничего не говорил родителям, когда они придут с Белых Гор, но это было бы уж слишком по-детски. Про себя же он твердо решил сгинуть в Светлом Городе и без Хальдора не возвращаться.
– Что молчишь? – спросил Один. – Задумал каверзу?
– Тебе-то что? – отозвался барон, прижимаясь к нему теснее. Был он там богом или нет, но руки у него вполне человеческие.
– Я близко знал твоих родителей, – неторопливо сказал Один. – Знаю и твою сестрицу. Хорошая девочка. Правильная.
Барон поднял голову, глядя на сухой камыш, висящий после половодья на кустах, как белье, набрался мужества и проговорил:
– Лучше ты оставь меня, Один. Фейдельм же сказала…
– Напрасно ты думаешь, что она жестокая, – мягко заметил Один. – Она испугалась за Лес. К нам и вправду из Города пришло Зло. Она только не знает, что ты в этом не виноват. Ты был первым, кого оно настигло.
Один заметил. как покраснели баронские уши, и усмехнулся.
– А кто же тогда впустил его? – еле слышно шепнул барон.
– Я, – сказал Один. Он снял шляпу и положил ее себе на колени. – Потому что это я привел сюда твоего Хальдора. С этого все и началось. – Он тряхнул головой. – Бродил я как-то вечером возле этой стены, – начал он, сталкивая камешки с обрыва в реку. – Волчонок, который был со мной, презабавно выл и тявкал, пугая городских жителей, и я хотел повеселиться. И тут я услышал нечто странное. Кто-то, кто стоял возле самой стены, отчетливо произнес, словно зная, что я слушаю: «Лес! – сказал он. – Забери меня и делай со мной все, что хочешь».
– Но ты же не знал, что это запрещено?
Один в некотором смущении почесал кончик носа.
– Запрещено, запрещено… Фейдельм говорит, что я волюнтарист.
– Что это значит? – удивился барон.
– Понятия не имею… Словом, я забрал его. Ну – просто из любопытства. Я всегда подозревал, что городская жизнь – не сахар, но чтобы из Города ломились в Лес, – такое впервые. Хотелось посмотреть на этого человека. Вот так оно и вышло.
Он вздохнул.
Барон покосился на остроносый птичий профиль, на всклокоченные, обильно пронизанные сединой волосы, и неожиданно спросил:
– А почему ты одноглазый, Один? Ты потерял свой глаз в бою?
Один повернулся к нему, пришурившись.
– Нет, – ответил он. – Я подарил его одному великану. Он растрогал меня своей мудростью. Теперь он хранит мой глаз в источнике, бережет, на роже не носит. Я потом жалел, просил, чтобы глаз вернул, – не отдает. Говорит, что так сохранней будет. – Он задумчиво сунул в рот травинку и принялся ее жевать. – Может, он и прав, – заключил Один. – Вышибли бы мне его в какой-нибудь дурацкой драке без всякой пользы для дела…
– Знаешь, – сказал барон, помолчав, – ты все-таки иди. Я сам разберусь во всем, что натворил. А про тебя Фейдельм ничего не узнает.
Один зажал ему рот рукой, не желая больше слушать.
– Чушь, – заявил он. – Ты просто голоден. От этого знаешь, как глупеют?
Он встал и подал барону руку. Тот уцепился, поднялся на ноги. В голове тяжело звенело, перед глазами плавали круги оранжевого цвета. Один внимательно наблюдал за ним.
– Ага, – сказал он. – Я был прав. Голодный обморок в Лесу – ничего глупее быть не может.
Он вынул из кармана кусок хлеба с салом и мятый помидор и посмотрел на них с некоторым сомнением. Сало от жары расползлось и было усеяно крошками. Барону стало плохо, и он качнулся. Один подхватил его на руки.
– Да ешь ты, дурачок, – сказал он сердито. – Тоже мне, мученик совести.
Что-то в его манерах напомнило барону Хальдора. Давясь от жадности, он начал рвать зубами какие-то жилки, которыми было опутано сало, а под конец просто затолкал все в рот и впился в помидор. Один наблюдал за ним с удовольствием.
– Вот таким ты мне нравишься, – заявил он.
Барон слабо улыбнулся, истекая помидором.
– Восстановил умственные способности, братишка?
– Восстановил, – сказал барон и вытер рот. – А почему «братишка»?
– Потому что не жиряк, – не совсем понятно объяснил Один. – Это твоя мать где-то услышала и пытается всех поделить на жиряков и братишек. Теперь вот мается: жиряков в Лесу найти не может. – Один фыркнул. – Проблемы у нее всегда какие-то… неожиданные. Да и у тебя, признаться, тоже. Зачем тебе понадобилось смешивать свою кровь с кровью этого Хальдора?
Барон помрачнел.
– Так вышло, – уклончиво сказал он.
– Помочь ему хотел, – проницательно заметил Один. – Помогло ему это, как же! Великие боги, с кем ты связался!
Узкие губы Одина поползли в нехорошую улыбку, словно он вспомнил какой-то неприятный случай. Барон похолодел. На Хальдора это было очень похоже – оставить по себе такое воспоминание.
– Да, – повторил Один. – Я, дурак, напрасно все это затеял. Светлогородца могила исправит.
Барон вздрогнул.
– Может быть, уже исправила, – шепнул он.
– Твой Хальдор – невоспитанный тип с ужасными манерами, – сказал Один. – Моя бы воля – я бы его в подвалах сгноил. – Он сердито нахлобучил шляпу. – Я проведу тебя сквозь стену, – сказал он. – Только смотри, не очень там бесчинствуй.
Барон недоверчиво взмахнул ресницами.
– Ты мне поможешь?
– Только попасть в Город, – уточнил Один. – Твоя задача – не сгинуть там навеки, иначе твоя мать выцарапает мне последний глаз.
Он сдивнул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся, словно предвкушая какое-то интересное развлечение.
– Идем, братишка, – сказал Один.
23.
Лейтенант, носящий знаки Ордена Каскоголовых, возник на пороге и, кривя от усердия рот, проорал профессионально-отвратительным голосом:
– Встать! Построиться!
Барон, лежавший на нарах в полном одиночестве, сел и заморгал на лейтенанта. То был юноша, немного старше Хальдора, худой, прыщавый, с детскими оттопыренными ушами, которые двигались от старания. Он снова крикнул так, словно перед ним находилась дюжина отпетых бандитов:
– Кэпэзэ, я сказал – стр-рэиться!
Барон сполз с нар, не совсем понимая, как ему строиться. Он молча взял свою клетчатую рубашку, накинул ее на плечи и вышел к лейтенанту в коридор.
– Пэстрэиться! – распорядился лейтенант, широким жестом указывая на коридор.
Барон осторожно встал возле стены. Лейтенант безмолвно излучал гнев. Тогда барон сказал:
– А там больше никого нет.
– Мэлчать! – крикнул юноша.
– Не кричите, – попросил его барон.
Лейтенант одним прыжком оказался перед ним и прошипел жутким, по его представлению, голосом:
– Я тебя, гнида, с дерьмом съем.
Барон тихонько вздохнул и слегка отвернул голову, потому что от лейтенанта пахло чесноком и вчерашним спиртом.
– Как зовут? – спросил лейтенант.
– Хельги из Веселой Стражи, – сумрачно ответил мальчик. Он попытался надеть рубашку в рукава, потому что в коридоре было довольно холодно, но лейтенант опять разбушевался, и пришлось стоять смирно.
– Кто задержал?
– Мокрушинский пост.
– Обвинение?
– Что я ночью ходил. Скажите, разве ходить по ночам – это преступление?
Лейтенант глянул на него со странным начальственным весельем в глазах.
– Ну до чего все умные стали… Скажи мне, кто ты такой, сопляк, чтобы ходить по ночам?
– Я барон. – сказал барон.
Лейтенант захохотал, побагровев прыщами.
– Дадно, иди в камеру. Барон.
– А когда меня выпустят?
– Иди-иди. – Он подтолкнул мальчика в спину. – Топай. Барон. До выяснения посидишь.
Барон,споткнувшись, вошел в камеру и обернулся к уже захлопывающейся двери.
– Я есть хочу! – крикнул он.
Из-за двери донеслось:
– До выяснения не положено.
Барон взвыл и начал стучать в дверь ногами.
– Скоты! Я второй день тут голодаю! Я же сдохну!
Голос лейтенанта отозвался неожиданно близко:
– Не сдохнешь. Будешь буянить – засажу в подвал.
Барон опустился на осточертевшие ему нары.
– Не буду я буянить, – сказал он. – Дайте хоть хлебушка.
– Вот придет господин капитан, выяснит, разберется…
Барон мрачно посмотрел на закрытую дверь. Бледно-зеленая краска на ней была покрыта грязными пятнами. Видимо, не он один пинал ее в негодовании ногами. Барон просвистел несколько тактов душераздирающей песни «Орленок, орленок», которую певала ему мать. Лейтенант вполне человеческим голосом произнес из-за двери:
– Ладно. Разнесешь еду по камерам – остатки твои.
Барон спрыгнул с нар.
– Согласен! – крикнул он.
Лейтенант заскрежетал в замке ключом.
– Вылезай. – Он ухмыльнулся с пониманием. – Капусту из ведра руками не вылавливай. Арестанты тоже люди и жрать хотят.
Барон заправил рубашку в штаны и подвернул рукава.
– Куда идти? – спросил он.
Лейтенант ткнул ему подбородком в сторону заплеванной побелкой лестницы.
– Увидишь, – добавил он для ясности, глядя, как мальчик стремительно кинулся навстречу тошнотворным запахам кухни.
Каскоголовый побродил немного по коридору, бездумно стараясь наступать на солнечные пятна, скудно рассеянные по полу. Он ждал командира роты Каскоголовых, Кьетви по прозванию Верзила. Верзила был хорошим командиром, но имел один очень существенный недостаток: он был непредсказуем. Никогда нельзя знать заранее, что вызовет его похвалу или неодобрение. Кьетви был немногословен, гневался редко, безмолвно бледнея, отчего наиболее впечатлительные прапорщики обильно потели в строю. Словом, в среде Каскоголовых Верзила слыл интеллигентом. Правда, он много пил.
Заметив в конце коридора долговязую фигуру в белой кирасе, лейтенант, трепеща и радуясь, вытянулся и затих. Верзила Кьетви махнул ему рукой, слегка потеплев глазами, что означало у него высшую степень одобрения. Глаза у капитана были очень светлые, почти бесцветные, лицо покрыто медным загаром, нос напоминал клюв, а волосы соломенного цвета были коротко острижены, потому что все каски для ордена Каскоголовых делали одного размера и наличие пышной шевелюры не позволило бы Кьетви носить этот знак различия непосредственно на голове.
– Арестованные? – спросил Кьетви, глядя вдаль.
– Вторые сутки – задержан мокрушинским постом – ходил ночью.
На лице Кьетви появилось выражение глубокой тоски.
– Господин капитан, а у меня новость, позвольте доложить, – осмелился юноша. Светлые глаза капитана медленно обратились к нему, и лейтенант вдруг вспомнил о слухах, ходивших про Верзилу, будто он берсерк и иногда превращается в медведя.
– Докладывайте, – сказал капитан.
– Сегодня у меня на кухне работает какой-то барон, – выпалил лейтенант.
Выгоревшие брови Верзилы поползли под каску.
– Барон? Где ты взял барона?
Лейтенант позволил себе хихикнуть.
– Это арестант, задержанный мокрушинским постом.
– В Мокрушах арестовали барона? Как его зовут?
– Да это он говорит, что он барон. – Лейтенант хмыкнул. – Теперь вот еду по камерам разносит. За хавку чего не сделаешь…
– Да вы с ума сошли! – рявкнул Кьетви, побледнев под загаром.
Лейтенант попятился.
– По-моему, он просто псих. Он никак не может быть бароном, господин капитан.
– Позови его, – холодно распорядился Кьетви и заложил руки за спину.
Лейтенант пискнул: «Слушаюсь!» и двинулся в сторону кухни. Барон уже шел ему навстречу – взъерошенный, с пятнами сажи на руках и рубашке.
– Эй, ты! – сказал лейтенант. – Барон. Тебя хочет видеть господин капитан.
Мальчик безмолвно подошел к долговязому офицеру, смотревшему на него пристальным тяжелым взглядом. Он остановился в двух шагах, хмурясь. Кьетви повернулся к лейтенанту.
– Этот?
– Да, господин капитан, – с готовностью отозвался юноша.
Светлые глаза снова обратились на мальчика.
– Ну что, – сказал Верзила. – Будем говорить все, как есть?
Барон заложил руки за пояс и кивнул.
– Тогда назови свое имя.
– Я уж называл.
– Еще раз назови, – слегка повысив голос, сказал Кьетви. – Настоящее.
– Барон Хельги из Веселой Стражи, – устало сказал барон.
Лейтенант коротко засмеялся.
– Что я вам говорил, господин капитан? Настоящий псих!
Нос-клюв хищно нацелился на лейтенанта.
– А по-моему, он настоящий барон. Посмотри на его осанку, на манеры. На его руки.
Барон поспешно поджал пальцы. Лейтенант заморгал жалобно.
Верзила спокойно продолжал распросы:
– Что такое «Веселая Стража»?
– Замок моих родителей.
– В Светлом Городе нет замков.
– Веселая Стража – это не в Светлом Городе. Это в Лесу.
Наступила тишина, в которой отчетливо был слышен тихий шепот лейтенанта: «Псих!».
– Ты хочешь сказать, что пришел сюда из Леса?
– Да.
– Как же ты проник в Город?
– Я прошел сквозь стену.
Лейтенант смотрел на своего начальника в немом восторге, восхищаясь его нечеловеческим самообладанием.
– Ты чародей, который умеет ходить сквозь стены?
– Нет, господин капитан. Меня провел великий Один.
– И что же сказал тебе великий Один? Какое-нибудь напутственное заклинание? – слегка севшим голосом спросил Верзила Кьетви.
Мальчик качнул головой.
– Нет, он сказал: «Иди, братишка».
Кьетви еще раз посмотрел в эти ясные темно-серые глаза, окинул взглядом стройную тоненькую фигурку в потертых штанах и клетчатой рубашке. Мальчик стоял перед ним спокойный, немного хмурый, и глаз не опускал.
– Ребенок бредит, – сказал Верзила лейтенанту. – Но он благочестив и, несомненно, знатного рода. В рапорте писарь пусть запишет, что я забрал его к себе в казарму.
Он взял барона за плечо. Руки у Верзилы отдаленно напоминали сельхозорудия. Грабли, например. Но Каскоголовые об этом не догадывались, потому что увидеть грабли светлогородцы могли только в сельских кварталах, которые были намертво отгорожены от прочих частей города и считались запретной для взоров святыней.
– Встать! Построиться!
Барон, лежавший на нарах в полном одиночестве, сел и заморгал на лейтенанта. То был юноша, немного старше Хальдора, худой, прыщавый, с детскими оттопыренными ушами, которые двигались от старания. Он снова крикнул так, словно перед ним находилась дюжина отпетых бандитов:
– Кэпэзэ, я сказал – стр-рэиться!
Барон сполз с нар, не совсем понимая, как ему строиться. Он молча взял свою клетчатую рубашку, накинул ее на плечи и вышел к лейтенанту в коридор.
– Пэстрэиться! – распорядился лейтенант, широким жестом указывая на коридор.
Барон осторожно встал возле стены. Лейтенант безмолвно излучал гнев. Тогда барон сказал:
– А там больше никого нет.
– Мэлчать! – крикнул юноша.
– Не кричите, – попросил его барон.
Лейтенант одним прыжком оказался перед ним и прошипел жутким, по его представлению, голосом:
– Я тебя, гнида, с дерьмом съем.
Барон тихонько вздохнул и слегка отвернул голову, потому что от лейтенанта пахло чесноком и вчерашним спиртом.
– Как зовут? – спросил лейтенант.
– Хельги из Веселой Стражи, – сумрачно ответил мальчик. Он попытался надеть рубашку в рукава, потому что в коридоре было довольно холодно, но лейтенант опять разбушевался, и пришлось стоять смирно.
– Кто задержал?
– Мокрушинский пост.
– Обвинение?
– Что я ночью ходил. Скажите, разве ходить по ночам – это преступление?
Лейтенант глянул на него со странным начальственным весельем в глазах.
– Ну до чего все умные стали… Скажи мне, кто ты такой, сопляк, чтобы ходить по ночам?
– Я барон. – сказал барон.
Лейтенант захохотал, побагровев прыщами.
– Дадно, иди в камеру. Барон.
– А когда меня выпустят?
– Иди-иди. – Он подтолкнул мальчика в спину. – Топай. Барон. До выяснения посидишь.
Барон,споткнувшись, вошел в камеру и обернулся к уже захлопывающейся двери.
– Я есть хочу! – крикнул он.
Из-за двери донеслось:
– До выяснения не положено.
Барон взвыл и начал стучать в дверь ногами.
– Скоты! Я второй день тут голодаю! Я же сдохну!
Голос лейтенанта отозвался неожиданно близко:
– Не сдохнешь. Будешь буянить – засажу в подвал.
Барон опустился на осточертевшие ему нары.
– Не буду я буянить, – сказал он. – Дайте хоть хлебушка.
– Вот придет господин капитан, выяснит, разберется…
Барон мрачно посмотрел на закрытую дверь. Бледно-зеленая краска на ней была покрыта грязными пятнами. Видимо, не он один пинал ее в негодовании ногами. Барон просвистел несколько тактов душераздирающей песни «Орленок, орленок», которую певала ему мать. Лейтенант вполне человеческим голосом произнес из-за двери:
– Ладно. Разнесешь еду по камерам – остатки твои.
Барон спрыгнул с нар.
– Согласен! – крикнул он.
Лейтенант заскрежетал в замке ключом.
– Вылезай. – Он ухмыльнулся с пониманием. – Капусту из ведра руками не вылавливай. Арестанты тоже люди и жрать хотят.
Барон заправил рубашку в штаны и подвернул рукава.
– Куда идти? – спросил он.
Лейтенант ткнул ему подбородком в сторону заплеванной побелкой лестницы.
– Увидишь, – добавил он для ясности, глядя, как мальчик стремительно кинулся навстречу тошнотворным запахам кухни.
Каскоголовый побродил немного по коридору, бездумно стараясь наступать на солнечные пятна, скудно рассеянные по полу. Он ждал командира роты Каскоголовых, Кьетви по прозванию Верзила. Верзила был хорошим командиром, но имел один очень существенный недостаток: он был непредсказуем. Никогда нельзя знать заранее, что вызовет его похвалу или неодобрение. Кьетви был немногословен, гневался редко, безмолвно бледнея, отчего наиболее впечатлительные прапорщики обильно потели в строю. Словом, в среде Каскоголовых Верзила слыл интеллигентом. Правда, он много пил.
Заметив в конце коридора долговязую фигуру в белой кирасе, лейтенант, трепеща и радуясь, вытянулся и затих. Верзила Кьетви махнул ему рукой, слегка потеплев глазами, что означало у него высшую степень одобрения. Глаза у капитана были очень светлые, почти бесцветные, лицо покрыто медным загаром, нос напоминал клюв, а волосы соломенного цвета были коротко острижены, потому что все каски для ордена Каскоголовых делали одного размера и наличие пышной шевелюры не позволило бы Кьетви носить этот знак различия непосредственно на голове.
– Арестованные? – спросил Кьетви, глядя вдаль.
– Вторые сутки – задержан мокрушинским постом – ходил ночью.
На лице Кьетви появилось выражение глубокой тоски.
– Господин капитан, а у меня новость, позвольте доложить, – осмелился юноша. Светлые глаза капитана медленно обратились к нему, и лейтенант вдруг вспомнил о слухах, ходивших про Верзилу, будто он берсерк и иногда превращается в медведя.
– Докладывайте, – сказал капитан.
– Сегодня у меня на кухне работает какой-то барон, – выпалил лейтенант.
Выгоревшие брови Верзилы поползли под каску.
– Барон? Где ты взял барона?
Лейтенант позволил себе хихикнуть.
– Это арестант, задержанный мокрушинским постом.
– В Мокрушах арестовали барона? Как его зовут?
– Да это он говорит, что он барон. – Лейтенант хмыкнул. – Теперь вот еду по камерам разносит. За хавку чего не сделаешь…
– Да вы с ума сошли! – рявкнул Кьетви, побледнев под загаром.
Лейтенант попятился.
– По-моему, он просто псих. Он никак не может быть бароном, господин капитан.
– Позови его, – холодно распорядился Кьетви и заложил руки за спину.
Лейтенант пискнул: «Слушаюсь!» и двинулся в сторону кухни. Барон уже шел ему навстречу – взъерошенный, с пятнами сажи на руках и рубашке.
– Эй, ты! – сказал лейтенант. – Барон. Тебя хочет видеть господин капитан.
Мальчик безмолвно подошел к долговязому офицеру, смотревшему на него пристальным тяжелым взглядом. Он остановился в двух шагах, хмурясь. Кьетви повернулся к лейтенанту.
– Этот?
– Да, господин капитан, – с готовностью отозвался юноша.
Светлые глаза снова обратились на мальчика.
– Ну что, – сказал Верзила. – Будем говорить все, как есть?
Барон заложил руки за пояс и кивнул.
– Тогда назови свое имя.
– Я уж называл.
– Еще раз назови, – слегка повысив голос, сказал Кьетви. – Настоящее.
– Барон Хельги из Веселой Стражи, – устало сказал барон.
Лейтенант коротко засмеялся.
– Что я вам говорил, господин капитан? Настоящий псих!
Нос-клюв хищно нацелился на лейтенанта.
– А по-моему, он настоящий барон. Посмотри на его осанку, на манеры. На его руки.
Барон поспешно поджал пальцы. Лейтенант заморгал жалобно.
Верзила спокойно продолжал распросы:
– Что такое «Веселая Стража»?
– Замок моих родителей.
– В Светлом Городе нет замков.
– Веселая Стража – это не в Светлом Городе. Это в Лесу.
Наступила тишина, в которой отчетливо был слышен тихий шепот лейтенанта: «Псих!».
– Ты хочешь сказать, что пришел сюда из Леса?
– Да.
– Как же ты проник в Город?
– Я прошел сквозь стену.
Лейтенант смотрел на своего начальника в немом восторге, восхищаясь его нечеловеческим самообладанием.
– Ты чародей, который умеет ходить сквозь стены?
– Нет, господин капитан. Меня провел великий Один.
– И что же сказал тебе великий Один? Какое-нибудь напутственное заклинание? – слегка севшим голосом спросил Верзила Кьетви.
Мальчик качнул головой.
– Нет, он сказал: «Иди, братишка».
Кьетви еще раз посмотрел в эти ясные темно-серые глаза, окинул взглядом стройную тоненькую фигурку в потертых штанах и клетчатой рубашке. Мальчик стоял перед ним спокойный, немного хмурый, и глаз не опускал.
– Ребенок бредит, – сказал Верзила лейтенанту. – Но он благочестив и, несомненно, знатного рода. В рапорте писарь пусть запишет, что я забрал его к себе в казарму.
Он взял барона за плечо. Руки у Верзилы отдаленно напоминали сельхозорудия. Грабли, например. Но Каскоголовые об этом не догадывались, потому что увидеть грабли светлогородцы могли только в сельских кварталах, которые были намертво отгорожены от прочих частей города и считались запретной для взоров святыней.
24.
Именно так он и сказал, великий Один: «Иди, братишка». И барон почему-то сразу успокоился и зашагал через поляну к Городу. Перед стеной он замешкался и обернулся. Один стоял, привалившись к сосне и опустив пальцы в густую шерсть на загривке сидяшего рядом волка. Волк фамильярно ухмылялся, распахнув пасть. Один кивнул издалека, и барон, вытянув руки, коснулся стены. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как под его руками камень словно расступается.
Сразу стало темно. В лесу еще светился закат, а в Городе уже была глубокая ночь. Под стеной кто-то спал, время от времени отчаянно всхрапывая. Барон осторожно перешагнул через тело и двинулся к сараю, где и собирался переночевать. Сарай высился мощной, как бастион, темной громадой. Возле него наблюдалось безмолвное движение. Барон затаил дыхание и присмотрелся. Ловкие, торопливые тени шныряли возле открытой двери, что-то вытаскивая и перебрасывая тем, которые были снаружи. Те хватали на лету и с легким топотом исчезали. Вероятно, происходила кража. У барона хватило ума незаметно уйти в темноту. Приближался самый глухой ночной час, когда по миру бродят сновидения и тайные шорохи, и только сон может спасти человека от встречи с ними. Поэтому когда барона арестовали за подозрительные ночные хождения по улицам, он даже обрадовался и к нарам прильнул, преисполненный благодарности. Ему было все равно, где спать. Он пришел сюда за Хальдором, а прочее было неважно.
Неважно было, какими будут ночлег, еда, одежда, не интересовало барона и отношение к нему окружающих. Может быть, поэтому он и сказал долговязому офицеру правду, не потрудившись соврать, что было бы более приемлемо. Единственным, что удивило мальчика, была реакция Верзилы Кьетви: он как будто поверил.
Ни о чем больше не спрашивая, Верзила провел его через ремесленный квартал Четыре Цвета, не снимая тяжелой руки с плеча, словно из опасения, что он убежит, и остановился возле ворот третьей городской стены, за которой начинался военный квартал Шлем Бриона.
Стражники на посту азартно резались в карты. Один из них снял ботинки и сидел на лавке, поджав под себя ноги, второй уселся на ту же лавку верхом. Верзила приоткрыл дверь и втолкнул мальчика в караульное помещение. Споткнувшись о выставленные возле порга ботинки, он вошел. Следом за ним порог переступил и Верзила. Босой стражник в этот момент как раз орал, ругаясь самым мерзким образом, что «молодку надо было объявлять сразу». Кьетви молча посмотрел на багровые от возбужения физиономии стражников своим тяжелым взглядом, и они остановились на полуслове. Тот, что был разут, тихонько положил карты на лавку вверх рубашкой, сполз на пол и, слегка прихрамывая, заковылял к своим ботинкам. Второй, помедлив, встал, держа карты в опущенной руке. Не сказав ни слова, Верзила вышел, крепко держа барона за плечо.
Квартал Шлем Бриона отнюдь не радовал глаз живописностью, и если можно было найти в нем что-нибудь привлекательное, то это была чисто выметенная мостовая. Верзила шагал по булыжникам, задрав голову. Барон с трудом поспевал за ним, и времени на то, чтобы разглядывать дома, у него не оставалось. Впрочем, разнообразием они не отличались, длинные, с узкими фасадами и малым количеством окон. В одном из этих домов размещалась казарма Ордена Каскоголовых.
Кьетви, не замедляя шага, вошел в дверь, расписанную воинскими атрибутами. Трое солдат с грохотом вскочили при виде своего капитана.
Барон оказался в длинной, как кишка, полутемной комнате с голыми стенами, выкрашенными в серовато-зеленоватый цвет. Единственным, что могло усладить взоры обитателей этого помещения, можно было считать стойку с холодным оружием – мечами и пиками, над которой висела оранжевая лента с искусно вытканной надписью: «Исполнительность – душа дисциплины». Где-то в глубине дома глухо звякала жесть: судя по звуку, там скребли ложками по мискам, но запахов еды не доносилось. Пахло недавно высохшей краской и сапогами.
Барон сумрачно посмотрел в обветренное лицо Верзилы. Кьетви снял каску, украшенную символическим зигзагом, означающим, вероятно, молнию, с отвращением положил ее на лавку и провел ладонью по лбу, стирая пот. Его хищный нос шевельнулся, когда он заговорил, обращаясь к солдатам:
– В комнате писаря поставьте для мальчика койку.
– А стол куда, господин капитан? – осмелился один из солдат.
Кьетви, помолчав, ответил голосом, не предвещающим ничего хорошего:
– А стол сюда, возле тахты. Что-нибудь еще?
Все трое уставились в неведомые дали. Кьетви снова взял барона за руку и потащил в глубину дома. Они стремительно прошли по узкому коридору, освещенному чадной масляной лампой, и оказались в закопченной кухне.
Половину кухни занимала плита, сплошь уставленная котелками, кастрюлями и ведрами. Повара на кухне не было. Кьетви толкнул барона к перевернутому ящику, и мальчик неловко плюхнулся на шершавые доски. Осторожно подобрав ноги, он смотрел, подрагивая пушистыми ресницами, как капитан шарит по кастрюлям, зависая то над одной, то над другой емкостью. Сейчас он был похож на стервятника, кружащего над полем боя. Он снял крышку, и барона окутал сладкий запах картошки, тушеной с луком. Он громко глотнул. Ему так и не удалось поесть за все это время. Разнося по камерам то, что лейтенант именовал «завтраком», он держал слово и капусту из ведра не вылавливал.
Верзила прижал крышку к кастрюле, перевернул ее и встряхнул. Барон слегка вытянул шею. Верзила поставил перевернутую крышку, на которой пирамидкой лежали пять лоснящихся картофелин, ему на колени. Барон поднял глаза.
– Жри, – сердито сказал Кьетви. – Фон-барон. – И он плюнул на пол, тут же затерев плевок ногой.
Барон впился в картошку с детской непосредственностью. Верзила, примостившись на соседнем ящике, задумчиво высвистывал патриотическую мелодию. Внезапно он спросил барона:
– Из-за стены пришел, значит?
Барон, не переставая жевать, кивнул.
– Ну и что там, за стеной, делается?
Барон замер с набитым ртом. Тесная и грязная кухня, заросшая жирной копотью, заставленная давно не чищеной посудой, вся эта казарма, перенаселенная, живущая по странным и недобрым законам, весь этот город с его многочисленными перегородками и стражниками на каждом углу, – все это внезапно схлынуло, и перед глазами у него встал подвижный зеленый горизонт, холмы и медленные равнинные реки, через которые переброшены лавы. Он словно увидел просторный двор, где чудаковатый старик обучал его искусству фехтования, свою комнату и стол с медным подсвечником в виде кобры, и теплые желтые пятна солнца по утрам возле кровати.
Кьетви внимательно смотрел на него, ожидая ответа. Барон, давясь, заглотал картошку и сказал:
– Там… там, господин капитан, все. Ветер, вода. Небо синее близко. Там мир.
Он искоса метнул взгляд на свирепый профиль Кьетви. Тот покусывая нижнюю губу, словно удерживаясь от гримасы.
– Слушай, барон, – произнес он с некоторым нажимом. – Постарайся про это никому не рассказывать.
Барон слегка улыбнулся.
– Вы, наверное, думаете, что я больной? – сказал он.
Кьетви отмолчался. В мальчишке действительно было что-то нездешнее, хотя поверить в то, что за стеной живут люди, он не мог.
– Ребята покажут тебе твою койку, – буркнул Верзила. – Писать умеешь?
– Умею, – ответил барон.
Кьетви не удивился.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Тогда я писаря поставлю в строй, а тебя – на его место.
«Писарь – вот гадость», – подумал барон. Он не знал, что эта должность, о которой мечтала добрая половина роты и которая была закрыта для большинства из-за поголовной неграмотности Каскоголовых.
– Я теперь тоже буду в вашем Ордене? – спросил барон.
– Если заслужишь, – нехотя отозвался Кьетви. – Ты за третьей стеной, это уже большая честь.
– За третьей стеной? – переспросил барон.
– Ну да, в квартале воинов. В Шлеме Бриона.
– А кто это – Брион?
– Это был герой. Великий герой древности. Он проник в логово злобного чудовища, которое своим зловонным дыханием отравляло пол и луга, так что гибли птицы и выгорали травы. Оружие для Бриона сковали из обломков мечей знаменитых бойцов. И когда Брион отрубил дракону голову, то клинок растворился в ядовитой крови…
Барон сказал задумчиво:
– Почему-то у многих такое странное отношение к драконам и великанам… Я думаю, что ваш Брион был просто браконьером.
Кьетви поперхнулся.
– Малыш, это предание записано у нас в Уставе!
– Я не хотел обидеть вас, – искренне сказал барон. – Но я близко знаю одного дракона. Вы же не видели драконов?
– Хвала великому Одину – нет, – с чувством ответил Кьетви.
– Если я останусь жив, – сказал барон вполне серьезно, – я познакомлю вас. Он чудный.
Кьетви вздохнул и, и поднимаясь на ноги, коснулся его волос.
– Бедный ты парень, – сказал он.
Сразу стало темно. В лесу еще светился закат, а в Городе уже была глубокая ночь. Под стеной кто-то спал, время от времени отчаянно всхрапывая. Барон осторожно перешагнул через тело и двинулся к сараю, где и собирался переночевать. Сарай высился мощной, как бастион, темной громадой. Возле него наблюдалось безмолвное движение. Барон затаил дыхание и присмотрелся. Ловкие, торопливые тени шныряли возле открытой двери, что-то вытаскивая и перебрасывая тем, которые были снаружи. Те хватали на лету и с легким топотом исчезали. Вероятно, происходила кража. У барона хватило ума незаметно уйти в темноту. Приближался самый глухой ночной час, когда по миру бродят сновидения и тайные шорохи, и только сон может спасти человека от встречи с ними. Поэтому когда барона арестовали за подозрительные ночные хождения по улицам, он даже обрадовался и к нарам прильнул, преисполненный благодарности. Ему было все равно, где спать. Он пришел сюда за Хальдором, а прочее было неважно.
Неважно было, какими будут ночлег, еда, одежда, не интересовало барона и отношение к нему окружающих. Может быть, поэтому он и сказал долговязому офицеру правду, не потрудившись соврать, что было бы более приемлемо. Единственным, что удивило мальчика, была реакция Верзилы Кьетви: он как будто поверил.
Ни о чем больше не спрашивая, Верзила провел его через ремесленный квартал Четыре Цвета, не снимая тяжелой руки с плеча, словно из опасения, что он убежит, и остановился возле ворот третьей городской стены, за которой начинался военный квартал Шлем Бриона.
Стражники на посту азартно резались в карты. Один из них снял ботинки и сидел на лавке, поджав под себя ноги, второй уселся на ту же лавку верхом. Верзила приоткрыл дверь и втолкнул мальчика в караульное помещение. Споткнувшись о выставленные возле порга ботинки, он вошел. Следом за ним порог переступил и Верзила. Босой стражник в этот момент как раз орал, ругаясь самым мерзким образом, что «молодку надо было объявлять сразу». Кьетви молча посмотрел на багровые от возбужения физиономии стражников своим тяжелым взглядом, и они остановились на полуслове. Тот, что был разут, тихонько положил карты на лавку вверх рубашкой, сполз на пол и, слегка прихрамывая, заковылял к своим ботинкам. Второй, помедлив, встал, держа карты в опущенной руке. Не сказав ни слова, Верзила вышел, крепко держа барона за плечо.
Квартал Шлем Бриона отнюдь не радовал глаз живописностью, и если можно было найти в нем что-нибудь привлекательное, то это была чисто выметенная мостовая. Верзила шагал по булыжникам, задрав голову. Барон с трудом поспевал за ним, и времени на то, чтобы разглядывать дома, у него не оставалось. Впрочем, разнообразием они не отличались, длинные, с узкими фасадами и малым количеством окон. В одном из этих домов размещалась казарма Ордена Каскоголовых.
Кьетви, не замедляя шага, вошел в дверь, расписанную воинскими атрибутами. Трое солдат с грохотом вскочили при виде своего капитана.
Барон оказался в длинной, как кишка, полутемной комнате с голыми стенами, выкрашенными в серовато-зеленоватый цвет. Единственным, что могло усладить взоры обитателей этого помещения, можно было считать стойку с холодным оружием – мечами и пиками, над которой висела оранжевая лента с искусно вытканной надписью: «Исполнительность – душа дисциплины». Где-то в глубине дома глухо звякала жесть: судя по звуку, там скребли ложками по мискам, но запахов еды не доносилось. Пахло недавно высохшей краской и сапогами.
Барон сумрачно посмотрел в обветренное лицо Верзилы. Кьетви снял каску, украшенную символическим зигзагом, означающим, вероятно, молнию, с отвращением положил ее на лавку и провел ладонью по лбу, стирая пот. Его хищный нос шевельнулся, когда он заговорил, обращаясь к солдатам:
– В комнате писаря поставьте для мальчика койку.
– А стол куда, господин капитан? – осмелился один из солдат.
Кьетви, помолчав, ответил голосом, не предвещающим ничего хорошего:
– А стол сюда, возле тахты. Что-нибудь еще?
Все трое уставились в неведомые дали. Кьетви снова взял барона за руку и потащил в глубину дома. Они стремительно прошли по узкому коридору, освещенному чадной масляной лампой, и оказались в закопченной кухне.
Половину кухни занимала плита, сплошь уставленная котелками, кастрюлями и ведрами. Повара на кухне не было. Кьетви толкнул барона к перевернутому ящику, и мальчик неловко плюхнулся на шершавые доски. Осторожно подобрав ноги, он смотрел, подрагивая пушистыми ресницами, как капитан шарит по кастрюлям, зависая то над одной, то над другой емкостью. Сейчас он был похож на стервятника, кружащего над полем боя. Он снял крышку, и барона окутал сладкий запах картошки, тушеной с луком. Он громко глотнул. Ему так и не удалось поесть за все это время. Разнося по камерам то, что лейтенант именовал «завтраком», он держал слово и капусту из ведра не вылавливал.
Верзила прижал крышку к кастрюле, перевернул ее и встряхнул. Барон слегка вытянул шею. Верзила поставил перевернутую крышку, на которой пирамидкой лежали пять лоснящихся картофелин, ему на колени. Барон поднял глаза.
– Жри, – сердито сказал Кьетви. – Фон-барон. – И он плюнул на пол, тут же затерев плевок ногой.
Барон впился в картошку с детской непосредственностью. Верзила, примостившись на соседнем ящике, задумчиво высвистывал патриотическую мелодию. Внезапно он спросил барона:
– Из-за стены пришел, значит?
Барон, не переставая жевать, кивнул.
– Ну и что там, за стеной, делается?
Барон замер с набитым ртом. Тесная и грязная кухня, заросшая жирной копотью, заставленная давно не чищеной посудой, вся эта казарма, перенаселенная, живущая по странным и недобрым законам, весь этот город с его многочисленными перегородками и стражниками на каждом углу, – все это внезапно схлынуло, и перед глазами у него встал подвижный зеленый горизонт, холмы и медленные равнинные реки, через которые переброшены лавы. Он словно увидел просторный двор, где чудаковатый старик обучал его искусству фехтования, свою комнату и стол с медным подсвечником в виде кобры, и теплые желтые пятна солнца по утрам возле кровати.
Кьетви внимательно смотрел на него, ожидая ответа. Барон, давясь, заглотал картошку и сказал:
– Там… там, господин капитан, все. Ветер, вода. Небо синее близко. Там мир.
Он искоса метнул взгляд на свирепый профиль Кьетви. Тот покусывая нижнюю губу, словно удерживаясь от гримасы.
– Слушай, барон, – произнес он с некоторым нажимом. – Постарайся про это никому не рассказывать.
Барон слегка улыбнулся.
– Вы, наверное, думаете, что я больной? – сказал он.
Кьетви отмолчался. В мальчишке действительно было что-то нездешнее, хотя поверить в то, что за стеной живут люди, он не мог.
– Ребята покажут тебе твою койку, – буркнул Верзила. – Писать умеешь?
– Умею, – ответил барон.
Кьетви не удивился.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Тогда я писаря поставлю в строй, а тебя – на его место.
«Писарь – вот гадость», – подумал барон. Он не знал, что эта должность, о которой мечтала добрая половина роты и которая была закрыта для большинства из-за поголовной неграмотности Каскоголовых.
– Я теперь тоже буду в вашем Ордене? – спросил барон.
– Если заслужишь, – нехотя отозвался Кьетви. – Ты за третьей стеной, это уже большая честь.
– За третьей стеной? – переспросил барон.
– Ну да, в квартале воинов. В Шлеме Бриона.
– А кто это – Брион?
– Это был герой. Великий герой древности. Он проник в логово злобного чудовища, которое своим зловонным дыханием отравляло пол и луга, так что гибли птицы и выгорали травы. Оружие для Бриона сковали из обломков мечей знаменитых бойцов. И когда Брион отрубил дракону голову, то клинок растворился в ядовитой крови…
Барон сказал задумчиво:
– Почему-то у многих такое странное отношение к драконам и великанам… Я думаю, что ваш Брион был просто браконьером.
Кьетви поперхнулся.
– Малыш, это предание записано у нас в Уставе!
– Я не хотел обидеть вас, – искренне сказал барон. – Но я близко знаю одного дракона. Вы же не видели драконов?
– Хвала великому Одину – нет, – с чувством ответил Кьетви.
– Если я останусь жив, – сказал барон вполне серьезно, – я познакомлю вас. Он чудный.
Кьетви вздохнул и, и поднимаясь на ноги, коснулся его волос.
– Бедный ты парень, – сказал он.
25.
Барон сидел за столом возле стойки с холодным оружием, прямо под надписью: «Исполнительность – душа дисциплины» и, изнемогая от скуки, писал протокол. Дежурный солдат у входа избегал встречаться с ним глазами. С тех пор,как барон утвердился в должности писаря по распоряжению самого Верзилы Кьетви, жизнь стала солдатам не в радость. Стол поставили прямо у входа. Многолетний опыт научил их тому, что любимчики командира занимаются слежкой за остальными-прочими. Никогда прежде в роте таковых не было. И вот писарь отправлен во взвод тяжелых пикинеров, а этот зануда юных лет шуршит бумажками, с тоской поглядывая на холодное оружие. При нем даже в карты не переброситься. И разговоры все слышит.