Ничтожная маленькая Цира. Я могу схватить ее за ноги, как козу, и разорвать пополам. И печень вывалится из ее бессильного тела, и я поймаю эту печень на лету зубами и начну жевать, и моя борода покраснеет от живой крови...
Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!
- Гильгамеш, хаа...аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..
Неожиданно оттуда - из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста - донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:
- Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!
Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.
- Ннамья! - закричал я. - Эль-энки?
- Энкиду! - звал меня голос. - Ио-йо-кха, Энкиду!
- Кха-кхх! - ответил я.
- Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... - вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.
- Заткнись, жалкая баба! - проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.
Но Цира не унималась.
- Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!
Она хлопнула в ладоши, и я умер.
Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.
Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.
- Эль-эль-эль... - затрепетало у меня в горле.
- Нньямья, господин, - отозвался Мурзик. - Экхха?
- Хранн... - сказал я и стянул рубаху через голову. - Э кваа-ль кх-нн?
Мурзик кивнул.
- Нхнн-аа...
И вытащил из шкафа свежую рубашку.
Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко распахнутыми глазами.
- Ты что, Цирка? - спросил ее Мурзик почти весело.
- Мальчики... - пролепетала Цира. - Что это было?
- Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный молодец!
Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал, расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.
Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и вдруг преклонила колени.
- Ты чего? - смутился я. Радость в моей груди вдруг разом потухла.
- Господин Энкиду, - молвила Цира. - Я обрела тебя.
Я поднял ее и поцеловал.
- Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?
- Как ты велишь... - прошептала Цира. - О, я сразу увидела, сразу... Но я не ожидала, что ты - Энкиду...
- Слышь, Цирка, - спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь на мой диван, - а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то неловко как-то... Все про него речи, а я и не ведаю, об чем беседа...
Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий, Цира молвила торжественно:
- Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают страха - все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и познал ее...
- Что? - переспросил Мурзик.
- Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, - пояснил я моему рабу.
Цира покорно повторила:
- И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны друг другу. И побратались они, сделались как братья... Много подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя смерть, что назначалась побратиму...
На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.
- Вот, значит, каков он был - Энкиду, - прошептал Мурзик. И тоже преклонил колени. - Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-нна!
- Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! - милостиво молвил я и протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня с искренним обожанием.
И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался. Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне. Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был я, только сотни поколений назад.
И...
Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот язык?
Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.
- Кханн, Мурзик! Элль-эоа?
Он пожал плечами.
- Аратт-хаа, господин.
Я повернулся к Цире.
- Цира, - сказал я. - Слушай... ты не могла бы поработать с Мурзиком?
- Только не сегодня, - сказала она. - Ты не рассердишься, если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?
- Не рассержусь, - сказал я милостиво. И засмеялся. Мне нравилось быть милостивым.
Мурзик, помедлив, встал.
- Я провожу ее, - сказал он. - Вон, вся дрожит... Устала, бедняжка.
Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.
Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно поднимал Ицхак, - пресной и бессмысленной. Только одно еще и держало меня на работе - часы упоения на крыше обсерватории. Я стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под датчиками, а я рычал вполголоса:
- Арргх! Эль-эль-эль-эль!
Ицхак ворчал, что я стал работать без души. Я огрызался:
- Тебя никогда не беспокоила моя душа, Изя! Тебя только жопа моя беспокоила!
Ицхак и сам выглядел не лучше. Плоскогрудая стерва все соки из него высосала. В конце концов, я решил, что моего шефа и одноклассника пора спасать. Решение пришло на третий день после того, как я обрел в себе Энкиду, вечером, когда Ицхак в очередной раз плакался мне на судьбу. Я не стал ничего говорить Ицхаку. Просто выслушал его, выпил с ним харранского коньяка и на прощание сжал ему руки. Ицхак ушел.
Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за Ицхаком дверь:
- Не иначе, приворотила она его.
Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в диалог.
- Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую жизнь отправить?
Мурзик пожал плечами.
- Это уж как лучше, господин...
- Я с этой девкой разберусь! - вдруг вскипел я.
Мурзик не удивился. Только сказал тихо:
- Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена ныне иные. По уголовной отвечать заставят... У нас на руднике был один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к соседке - телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался, стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу повязали, клеймо на лоб - и в рудник, до скончания жизни. Быстро помер, нежный был...
- Фу, - поморщился я. - Тебя, Мурзик, послушаешь - и вообще жить не хочется.
- Это я к тому, чтоб вы поосторожнее, господин, - невозмутимо ответствовал Мурзик. И ушел на кухню кормить кошку.
Плоскогрудую девицу я подстерег у нашего офиса. Она деловито шкандыбала куда-то, колотя в мостовую каблуками.
- Привет, - вывернул я из-за угла. И тут же взял ее под руку.
Она метнула на меня мрачный взгляд, но ничего не сказала. Продолжала топать.
- Торопишься, красавица? - спросил я.
- А ну, пусти! - резко сказала она и вывернулась. Каратистка, вспомнил я запоздало.
- Стой, ты! - рявкнул я. - Поговорить надо!
Она не отвечая, уходила прочь. Ее прямая спина была прямо-таки голый вызов. Достань, мол, если смеешь.
- Арргхх! - проснулся во мне Энкиду. Я облил ее бранью на божественном языке древнего героя. Она замедлила шаг. Обернулась.
- Что вы сказали?
- Кхх! Нхх! Аккх! - рычал я вне себя от гнева.
Она остановилась. Позволила мне подойти ближе. Сама взяла меня под руку.
- Блудница, - сказал я на ее убогом наречии. - Ты что же это с нашим Изей делаешь? Он с лица спал!
- Я с ним делаю? - возмутилась девица. - Это он со мной делает! Работать не дает. Чуть что - сразу хвать, юбку задерет, повалит куда ни попадя и вставляет свою палку! Я на работу не трахаться хожу! У меня научная тема. Достал он меня, ваш Изя. Что, у него всегда стояк?
- Сохнет он по тебе, - сказал я. - Ты уж, девка, решай что-нибудь. Либо с работы уходи, либо давай ему безотказно, не то помрет Иська.
- Да кто он тебе? Родственник, что ли? - Она близоруко прищурилась. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались очень маленькими.
- Одноклассник, - буркнул я. - Ты, Луринду, не дури. Я тебя предупредил. Я ведь тебя, каратистку хренову, голыми руками порвать могу.
Она посмотрела на меня оценивающе. Чуть усмехнулась.
- Вряд ли, - сказала она. Я видел, что она ничуть не испугалась. Впрочем, - добавила она, покрепче уцепившись за мой локоть, - я вовсе не хочу ссориться. Скажи лучше, чего ты добиваешься?
- Если б знать... - проворчал я. - А ты его не привораживала, а?
- Нет, - ответила она спокойно. Я видел, что мой вопрос ее не удивляет. - Зачем мне это?
- Мало ли...
- По-настоящему меня интересует только моя работа, - твердо сказала девица. - Если ты так дружен с нашим начальником, то попроси его не лазить ко мне под свитер, когда я занимаюсь вычислениями. И не опрокидывать меня раком на клавиатуру компьютера. Это компьютеру не полезно. Может пострадать информация. И хорошо бы он не заливал спермой мои записи, а то чернила расплываются. Передашь?
Я кивнул.
Она вырвала руку и ушла - бум-бум-бум - прямая, как палка, независимая, близорукая и яростная. И что только Иська в ней нашел, в кочерыжке этой?..
В дверь позвонили. Мы с Мурзиком оторвались от "Безумного киллера-5" и переглянулись. Я никого не ждал. Вообще не люблю поздних визитов, особенно если завтра предстоит идти на работу. В Вавилоне полно дармоедов и бездельников.
Звонок повторился. Мурзик приподнялся, чтобы идти к двери. Бросил на меня вопросительный взгляд.
- Открой, - сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался испортить мне мирный вечер с "Киллером".
Мурзик замялся.
- Так это... - вымолвил он.
- Да ладно уж, - сказал я. - Открывай.
Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.
- Кто пришел? - крикнул я, не отрываясь от "Киллера". Как я и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела и плавилась. Эффектно.
Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое, успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла Цира.
Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой блузочке с кружавчиками вокруг шеи - мальчик-подросток. Хрупкая, чуть угловатая легкая горчинка в букете дорогого вина.
И...
- Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?
Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана засохшая кровь.
- Не видишь разве? - сказала Цира. И уселась на диван, дернув лицом в злой гримаске.
- Мурзик! - крикнул я. - Горячей воды! Чаю!
- Да сам уж знаю... - проворчал Мурзик.
"Уровень жалоб второй: много стал себе позволять, высказывает свое мнение..." - подумал я.
Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела "Киллера". Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.
Пришла кошка - посмотреть, что случилось. Залегла у Циры на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь, приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и направилась к потомству - наводить порядок. Котята пищали и, замирая, писали.
Затем пришел Мурзик.
- Ну-ка, - сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.
- Это все, Цирка, ерунда, - приговаривал мой раб. - Вот раз был у нас на Андарранской буровой такой случай...
- Заткнись, Мурзик, - сказал я. - "Киллера" смотреть мешаешь.
Цира молчала.
Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное про то, как на Андарранской буровой один мужик другого суковатым поленом отделал - и то ничего.
А еще раз - это уже на железке, Трансмеждуречье - был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка...
Подобных случаев Мурзик знал великое множество.
- Заткнешься ты или нет! - повысил я голос.
Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.
Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.
- Ой, - сказала Цира.
Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.
- Кто тебя, Цирка? - вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...
Цира громко, зло рассмеялась.
- Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.
- Ты чего... - изумился Мурзик. - Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?
И скромно посмотрел на свои кулаки.
- Почему он избил тебя? - спросил я.
- Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил...
Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.
- Ты, Цира, веко не тронь, - со знанием дела сказал Мурзик. - Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...
- Заткнись ты со своим рудником! - плаксиво закричала Цира.
Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.
- Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.
Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.
Он покивал.
- Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать - дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе не повезло - так повезет еще, - ни с того ни с сего добавил Мурзик.
Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.
- Тряпку дай какую-нибудь, - сказала она Мурзику. - Да не эту, чистую.
И горделиво направилась в туалет.
Полстражи спустя, когда "Киллер" иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.
- А ночевать где будешь, Цирка? - деловито спрашивал Мурзик.
- У вас, - ответила Цира. И повернулась ко мне. - Ты ведь не против, Даян?
Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.
- Может, еще и Мурзика в постель возьмем? - спросил я.
- А что?
- И кошку, - добавил я.
- И кошку, - фыркнула Цира. - Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...
- Ну вот еще, - встрял Мурзик. - Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...
...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.
И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.
Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног - и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.
И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.
И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду - друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.
И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.
И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...
Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш - мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя - доверчив и беззащитен.
И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.
А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.
Я взял копье и вышел ей навстречу...
Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.
- Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...
- Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? обращался ко мне Мурзик. - Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...
- Ты Цире рассказывай, - сказал я сквозь слезы.
- А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы - хохотать. Понравилось? Еще - нна!
Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:
- И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком - то есть, великий герой Энкиду - наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей".
- Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!
- Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша... - переводил я для Циры.
Мурзик тяжко вздохнул.
- Это всего лишь твоя прошлая жизнь, - сказала Цира. - Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.
- А на фига мне это бытие, - пробормотал Мурзик, - коли Энкиду помер... и сотник мой тоже, я же знаю... Я помню, как он помер... Сам его и тащил, а кишки за ним по земле волочились... Меня на другой день убили, попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду - он тоже...
- Мурзик! - гневно сказал я. - Что еще за разговорчики? Я тебе как твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься...
- Ну... - замялся Мурзик.
- Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это прекрасное место, - сказала Цира. Очень строго. И добавила: - Арр-гх-энки!
- Ну ты, Цирка, даешь... - сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!
- Не богохульствуй, Энкиду! - прикрикнула на него Цира.
- Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка, бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!
- Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее воплощение, Мурзик, - настойчиво сказала Цира. Я видел, что она покраснела. - Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!
Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза. Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.
- Стой, ты куда!..
- Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..
- Кого?
- Гильгамеш... Ой.
- Это я, - сказал я. - Даян.
- Ой, - смутился Мурзик и обмяк на диване.
Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную - мыться. Она была вся мокрая.
Я крикнул ей в спину:
- Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!
- Мурзика не трогай, - бросила она на ходу. - Пусть отлежится. Лучше сам ему молока дай.
Еще не хватало. Чтобы я какого-то Мурзика молоком поил.
Мурзик тихонько сказал:
- Не надо, господин. Она просто так сказала.
Я разозлился:
- Что ты себе, Мурзик, позволяешь? Давно я тебя не порол!
И ушел на кухню искать молоко.
Кошка страшно засуетилась. Стряхнула с себя котят, повыдергивав у них из пастей соски, и принялась виться. Я показал ей дулю и отнес молоко Мурзику.
Мурзик выхлебал.
- Ну, - сказал я. - Что же это получается, а?
Мурзик виновато заморгал.
- Получается, - продолжал я с мрачным видом, - что мы с тобой, Мурзик, оба являемся воплощением Энкиду.
- Так оно не может такого быть... - сказал Мурзик. - Энкиду-то был один. А нас с вами, господин, как ни верти, все ж таки двое. Душа - не пополам же она разорвалась...
Я помолчал. Забрал у него грязный стакан, поставил на пол. Кошка тут же всунула туда рыло и стала осторожно нюхать.
- Кыш! - сказал я, отгоняя настырную тварь.
Мы помолчали немного. Я спросил:
- Когда сегодня "Киллер-6"?
- В середине восьмой стражи.
- Надо бы посмотреть...
- А по хорасанскому каналу гоняют "Пляжных девочек"... - сказал Мурзик и вздохнул.
Из ванной вышла Цира. На ней был мой полосатый махровый халат с дырой под мышкой. Мокрые волосы торчали, как перья. К ее синяку мы уже попривыкли, так что стало казаться, будто фингал не так уж ее и уродует. Лицо как лицо. Разноцветное. Даже интереснее, что разноцветное.
Цира улеглась рядом с Мурзиком и натянула на себя одеяло.
Помолчала.
Я почувствовал себя дураком. Глупо вот так сидеть с краешку, когда двое лежат и молчат. Взял и лег с другой стороны.
Цира раскинула руки и обняла нас с Мурзиком.
- Значит так, мальчики, - сказала она как ни в чем не бывало. - Душа великого воина может воплотиться и в двух, и в трех телах... В этом нет ничего экстраординарного.
- Какого нет? - спросил Мурзик, чуть пошевелившись.
- Ничего удивительного, - повторила Цира. - Великая цельная натура, Энкиду. И душа в нем была огромная, цельная. Неструктурированная.
- Чего? - опять перебил Мурзик.
- Да заткнись ты, каторжанин, - не выдержал я. - Что ты все время лезешь со своими дурацкими вопросами?
- Так непонятно же, - проворчал Мурзик. - Что, по-людски говорить нельзя?
- Неструктурированная - значит, на кусочки ее не разобьешь. Вся как цельный кусок камня, - пояснила Цира.
- Вот тут ты маху дала, Цирка, - обрадовался Мурзик и блеснул познаниями. - Камень - его можно взять. Не кайлом, так отбойным молотком... Не бывает такого камня, какой на кусочки разъять невозможно. У нас в забое был один мужик, так он голыми руками мог породу из стены рвать...
Цира положила ладошку ему на губы.
- Замолчи. Ты понял, о чем я говорю. Энкиду был велик и целостен. А после первой смерти он будто бы разбился, ударившись о стену... Века мельчали, люди становились меньше, и все теснее делалось душе великого героя. И распределялась она сперва между двумя, потом между четырьмя, а там и между шестнадцатью телами последующих воплощений... кто знает? Может быть, не только вы - Энкиду... Может, в Вавилоне еще десяток Энкиду наберется...
Меня окатило волной жгучей ревности.
- Еще чего! - сказал я. - Не только мы! Да мне и то обидно, что приходится великого героя с моим рабом делить, а тут еще кто-нибудь влезет совсем посторонний...
- Энкиду много, - твердо сказала Цира. - Я думаю, что... - Она помолчала, кусая губу, и наконец решилась: - Я думаю, в храмах Темной Эрешкигаль должны знать об этом. Не может быть, чтобы не сохранилось никаких данных. В храмах Эрешкигаль очень много знают. Очень много...
- Не ходи, - обеспокоился Мурзик. - Вон, как тебя этот профессор отделал... А там, сама говоришь, одни бабы. Бабы - народ завистливый. Все волосья тебе пообрывают, лысая ходить будешь...
- Я есть хочу, - сказала Цира. - Приготовьте мне чего-нибудь...
- Бланманже по-каторжански, - сострил я.
Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!
- Гильгамеш, хаа...аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..
Неожиданно оттуда - из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста - донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:
- Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!
Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.
- Ннамья! - закричал я. - Эль-энки?
- Энкиду! - звал меня голос. - Ио-йо-кха, Энкиду!
- Кха-кхх! - ответил я.
- Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... - вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.
- Заткнись, жалкая баба! - проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.
Но Цира не унималась.
- Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!
Она хлопнула в ладоши, и я умер.
Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.
Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.
- Эль-эль-эль... - затрепетало у меня в горле.
- Нньямья, господин, - отозвался Мурзик. - Экхха?
- Хранн... - сказал я и стянул рубаху через голову. - Э кваа-ль кх-нн?
Мурзик кивнул.
- Нхнн-аа...
И вытащил из шкафа свежую рубашку.
Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко распахнутыми глазами.
- Ты что, Цирка? - спросил ее Мурзик почти весело.
- Мальчики... - пролепетала Цира. - Что это было?
- Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный молодец!
Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал, расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.
Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и вдруг преклонила колени.
- Ты чего? - смутился я. Радость в моей груди вдруг разом потухла.
- Господин Энкиду, - молвила Цира. - Я обрела тебя.
Я поднял ее и поцеловал.
- Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?
- Как ты велишь... - прошептала Цира. - О, я сразу увидела, сразу... Но я не ожидала, что ты - Энкиду...
- Слышь, Цирка, - спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь на мой диван, - а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то неловко как-то... Все про него речи, а я и не ведаю, об чем беседа...
Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий, Цира молвила торжественно:
- Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают страха - все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и познал ее...
- Что? - переспросил Мурзик.
- Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, - пояснил я моему рабу.
Цира покорно повторила:
- И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны друг другу. И побратались они, сделались как братья... Много подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя смерть, что назначалась побратиму...
На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.
- Вот, значит, каков он был - Энкиду, - прошептал Мурзик. И тоже преклонил колени. - Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-нна!
- Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! - милостиво молвил я и протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня с искренним обожанием.
И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался. Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне. Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был я, только сотни поколений назад.
И...
Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот язык?
Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.
- Кханн, Мурзик! Элль-эоа?
Он пожал плечами.
- Аратт-хаа, господин.
Я повернулся к Цире.
- Цира, - сказал я. - Слушай... ты не могла бы поработать с Мурзиком?
- Только не сегодня, - сказала она. - Ты не рассердишься, если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?
- Не рассержусь, - сказал я милостиво. И засмеялся. Мне нравилось быть милостивым.
Мурзик, помедлив, встал.
- Я провожу ее, - сказал он. - Вон, вся дрожит... Устала, бедняжка.
Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.
Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно поднимал Ицхак, - пресной и бессмысленной. Только одно еще и держало меня на работе - часы упоения на крыше обсерватории. Я стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под датчиками, а я рычал вполголоса:
- Арргх! Эль-эль-эль-эль!
Ицхак ворчал, что я стал работать без души. Я огрызался:
- Тебя никогда не беспокоила моя душа, Изя! Тебя только жопа моя беспокоила!
Ицхак и сам выглядел не лучше. Плоскогрудая стерва все соки из него высосала. В конце концов, я решил, что моего шефа и одноклассника пора спасать. Решение пришло на третий день после того, как я обрел в себе Энкиду, вечером, когда Ицхак в очередной раз плакался мне на судьбу. Я не стал ничего говорить Ицхаку. Просто выслушал его, выпил с ним харранского коньяка и на прощание сжал ему руки. Ицхак ушел.
Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за Ицхаком дверь:
- Не иначе, приворотила она его.
Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в диалог.
- Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую жизнь отправить?
Мурзик пожал плечами.
- Это уж как лучше, господин...
- Я с этой девкой разберусь! - вдруг вскипел я.
Мурзик не удивился. Только сказал тихо:
- Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена ныне иные. По уголовной отвечать заставят... У нас на руднике был один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к соседке - телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался, стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу повязали, клеймо на лоб - и в рудник, до скончания жизни. Быстро помер, нежный был...
- Фу, - поморщился я. - Тебя, Мурзик, послушаешь - и вообще жить не хочется.
- Это я к тому, чтоб вы поосторожнее, господин, - невозмутимо ответствовал Мурзик. И ушел на кухню кормить кошку.
Плоскогрудую девицу я подстерег у нашего офиса. Она деловито шкандыбала куда-то, колотя в мостовую каблуками.
- Привет, - вывернул я из-за угла. И тут же взял ее под руку.
Она метнула на меня мрачный взгляд, но ничего не сказала. Продолжала топать.
- Торопишься, красавица? - спросил я.
- А ну, пусти! - резко сказала она и вывернулась. Каратистка, вспомнил я запоздало.
- Стой, ты! - рявкнул я. - Поговорить надо!
Она не отвечая, уходила прочь. Ее прямая спина была прямо-таки голый вызов. Достань, мол, если смеешь.
- Арргхх! - проснулся во мне Энкиду. Я облил ее бранью на божественном языке древнего героя. Она замедлила шаг. Обернулась.
- Что вы сказали?
- Кхх! Нхх! Аккх! - рычал я вне себя от гнева.
Она остановилась. Позволила мне подойти ближе. Сама взяла меня под руку.
- Блудница, - сказал я на ее убогом наречии. - Ты что же это с нашим Изей делаешь? Он с лица спал!
- Я с ним делаю? - возмутилась девица. - Это он со мной делает! Работать не дает. Чуть что - сразу хвать, юбку задерет, повалит куда ни попадя и вставляет свою палку! Я на работу не трахаться хожу! У меня научная тема. Достал он меня, ваш Изя. Что, у него всегда стояк?
- Сохнет он по тебе, - сказал я. - Ты уж, девка, решай что-нибудь. Либо с работы уходи, либо давай ему безотказно, не то помрет Иська.
- Да кто он тебе? Родственник, что ли? - Она близоруко прищурилась. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались очень маленькими.
- Одноклассник, - буркнул я. - Ты, Луринду, не дури. Я тебя предупредил. Я ведь тебя, каратистку хренову, голыми руками порвать могу.
Она посмотрела на меня оценивающе. Чуть усмехнулась.
- Вряд ли, - сказала она. Я видел, что она ничуть не испугалась. Впрочем, - добавила она, покрепче уцепившись за мой локоть, - я вовсе не хочу ссориться. Скажи лучше, чего ты добиваешься?
- Если б знать... - проворчал я. - А ты его не привораживала, а?
- Нет, - ответила она спокойно. Я видел, что мой вопрос ее не удивляет. - Зачем мне это?
- Мало ли...
- По-настоящему меня интересует только моя работа, - твердо сказала девица. - Если ты так дружен с нашим начальником, то попроси его не лазить ко мне под свитер, когда я занимаюсь вычислениями. И не опрокидывать меня раком на клавиатуру компьютера. Это компьютеру не полезно. Может пострадать информация. И хорошо бы он не заливал спермой мои записи, а то чернила расплываются. Передашь?
Я кивнул.
Она вырвала руку и ушла - бум-бум-бум - прямая, как палка, независимая, близорукая и яростная. И что только Иська в ней нашел, в кочерыжке этой?..
В дверь позвонили. Мы с Мурзиком оторвались от "Безумного киллера-5" и переглянулись. Я никого не ждал. Вообще не люблю поздних визитов, особенно если завтра предстоит идти на работу. В Вавилоне полно дармоедов и бездельников.
Звонок повторился. Мурзик приподнялся, чтобы идти к двери. Бросил на меня вопросительный взгляд.
- Открой, - сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался испортить мне мирный вечер с "Киллером".
Мурзик замялся.
- Так это... - вымолвил он.
- Да ладно уж, - сказал я. - Открывай.
Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.
- Кто пришел? - крикнул я, не отрываясь от "Киллера". Как я и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела и плавилась. Эффектно.
Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое, успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла Цира.
Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой блузочке с кружавчиками вокруг шеи - мальчик-подросток. Хрупкая, чуть угловатая легкая горчинка в букете дорогого вина.
И...
- Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?
Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана засохшая кровь.
- Не видишь разве? - сказала Цира. И уселась на диван, дернув лицом в злой гримаске.
- Мурзик! - крикнул я. - Горячей воды! Чаю!
- Да сам уж знаю... - проворчал Мурзик.
"Уровень жалоб второй: много стал себе позволять, высказывает свое мнение..." - подумал я.
Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела "Киллера". Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.
Пришла кошка - посмотреть, что случилось. Залегла у Циры на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь, приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и направилась к потомству - наводить порядок. Котята пищали и, замирая, писали.
Затем пришел Мурзик.
- Ну-ка, - сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.
- Это все, Цирка, ерунда, - приговаривал мой раб. - Вот раз был у нас на Андарранской буровой такой случай...
- Заткнись, Мурзик, - сказал я. - "Киллера" смотреть мешаешь.
Цира молчала.
Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное про то, как на Андарранской буровой один мужик другого суковатым поленом отделал - и то ничего.
А еще раз - это уже на железке, Трансмеждуречье - был на шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная драка...
Подобных случаев Мурзик знал великое множество.
- Заткнешься ты или нет! - повысил я голос.
Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых челюстей.
Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился и запачкал беленькую блузку.
- Ой, - сказала Цира.
Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое время тупо смотрел в экран.
- Кто тебя, Цирка? - вдруг спросил Мурзик вполголоса, с угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о цирином обидчике. Ты нам скажи, а мы уж с господином решим, как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...
Цира громко, зло рассмеялась.
- Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться буду я сама.
- Ты чего... - изумился Мурзик. - Ты думаешь сама с таким здоровым мужиком разобраться?
И скромно посмотрел на свои кулаки.
- Почему он избил тебя? - спросил я.
- Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж, как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам дальше какого-нибудь банщика и не лазил...
Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.
- Ты, Цира, веко не тронь, - со знанием дела сказал Мурзик. - Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...
- Заткнись ты со своим рудником! - плаксиво закричала Цира.
Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру понимает и от души ей сочувствует.
- Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на тряпочку и к глазу приложить.
Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо глянула на Мурзика здоровым глазом.
Он покивал.
- Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу, только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать - дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе не повезло - так повезет еще, - ни с того ни с сего добавил Мурзик.
Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она встала.
- Тряпку дай какую-нибудь, - сказала она Мурзику. - Да не эту, чистую.
И горделиво направилась в туалет.
Полстражи спустя, когда "Киллер" иссяк, я выключил телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у больного глаза. От Циры несло мочой.
- А ночевать где будешь, Цирка? - деловито спрашивал Мурзик.
- У вас, - ответила Цира. И повернулась ко мне. - Ты ведь не против, Даян?
Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира с подбитым глазом.
- Может, еще и Мурзика в постель возьмем? - спросил я.
- А что?
- И кошку, - добавил я.
- И кошку, - фыркнула Цира. - Какой ты, Даян, несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...
- Ну вот еще, - встрял Мурзик. - Не, Цира, тебе на полу не годится. Тебе сегодня и так досталось...
...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.
И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.
Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его. И было у него много рук, а ног - и того больше. И окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против положенного.
И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище бессмертных кедров, их родина.
И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду - друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.
И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.
И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...
Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш - мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как дитя - доверчив и беззащитен.
И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.
А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы вместе с ним укрывались.
Я взял копье и вышел ей навстречу...
Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.
- Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...
- Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? обращался ко мне Мурзик. - Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...
- Ты Цире рассказывай, - сказал я сквозь слезы.
- А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы - хохотать. Понравилось? Еще - нна!
Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не обижалась:
- И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком - то есть, великий герой Энкиду - наступать стали. И сказала смерть великому герою Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а Гильгамеш останется на земле, среди людей".
- Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх! Энки-ллах!
- Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша... - переводил я для Циры.
Мурзик тяжко вздохнул.
- Это всего лишь твоя прошлая жизнь, - сказала Цира. - Я хочу, чтобы ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и продолжать земное бытие.
- А на фига мне это бытие, - пробормотал Мурзик, - коли Энкиду помер... и сотник мой тоже, я же знаю... Я помню, как он помер... Сам его и тащил, а кишки за ним по земле волочились... Меня на другой день убили, попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду - он тоже...
- Мурзик! - гневно сказал я. - Что еще за разговорчики? Я тебе как твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься...
- Ну... - замялся Мурзик.
- Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это прекрасное место, - сказала Цира. Очень строго. И добавила: - Арр-гх-энки!
- Ну ты, Цирка, даешь... - сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!
- Не богохульствуй, Энкиду! - прикрикнула на него Цира.
- Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка, бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!
- Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее воплощение, Мурзик, - настойчиво сказала Цира. Я видел, что она покраснела. - Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету "гимл"... алеф... бейс... гимл!
Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза. Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.
- Стой, ты куда!..
- Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..
- Кого?
- Гильгамеш... Ой.
- Это я, - сказал я. - Даян.
- Ой, - смутился Мурзик и обмяк на диване.
Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную - мыться. Она была вся мокрая.
Я крикнул ей в спину:
- Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!
- Мурзика не трогай, - бросила она на ходу. - Пусть отлежится. Лучше сам ему молока дай.
Еще не хватало. Чтобы я какого-то Мурзика молоком поил.
Мурзик тихонько сказал:
- Не надо, господин. Она просто так сказала.
Я разозлился:
- Что ты себе, Мурзик, позволяешь? Давно я тебя не порол!
И ушел на кухню искать молоко.
Кошка страшно засуетилась. Стряхнула с себя котят, повыдергивав у них из пастей соски, и принялась виться. Я показал ей дулю и отнес молоко Мурзику.
Мурзик выхлебал.
- Ну, - сказал я. - Что же это получается, а?
Мурзик виновато заморгал.
- Получается, - продолжал я с мрачным видом, - что мы с тобой, Мурзик, оба являемся воплощением Энкиду.
- Так оно не может такого быть... - сказал Мурзик. - Энкиду-то был один. А нас с вами, господин, как ни верти, все ж таки двое. Душа - не пополам же она разорвалась...
Я помолчал. Забрал у него грязный стакан, поставил на пол. Кошка тут же всунула туда рыло и стала осторожно нюхать.
- Кыш! - сказал я, отгоняя настырную тварь.
Мы помолчали немного. Я спросил:
- Когда сегодня "Киллер-6"?
- В середине восьмой стражи.
- Надо бы посмотреть...
- А по хорасанскому каналу гоняют "Пляжных девочек"... - сказал Мурзик и вздохнул.
Из ванной вышла Цира. На ней был мой полосатый махровый халат с дырой под мышкой. Мокрые волосы торчали, как перья. К ее синяку мы уже попривыкли, так что стало казаться, будто фингал не так уж ее и уродует. Лицо как лицо. Разноцветное. Даже интереснее, что разноцветное.
Цира улеглась рядом с Мурзиком и натянула на себя одеяло.
Помолчала.
Я почувствовал себя дураком. Глупо вот так сидеть с краешку, когда двое лежат и молчат. Взял и лег с другой стороны.
Цира раскинула руки и обняла нас с Мурзиком.
- Значит так, мальчики, - сказала она как ни в чем не бывало. - Душа великого воина может воплотиться и в двух, и в трех телах... В этом нет ничего экстраординарного.
- Какого нет? - спросил Мурзик, чуть пошевелившись.
- Ничего удивительного, - повторила Цира. - Великая цельная натура, Энкиду. И душа в нем была огромная, цельная. Неструктурированная.
- Чего? - опять перебил Мурзик.
- Да заткнись ты, каторжанин, - не выдержал я. - Что ты все время лезешь со своими дурацкими вопросами?
- Так непонятно же, - проворчал Мурзик. - Что, по-людски говорить нельзя?
- Неструктурированная - значит, на кусочки ее не разобьешь. Вся как цельный кусок камня, - пояснила Цира.
- Вот тут ты маху дала, Цирка, - обрадовался Мурзик и блеснул познаниями. - Камень - его можно взять. Не кайлом, так отбойным молотком... Не бывает такого камня, какой на кусочки разъять невозможно. У нас в забое был один мужик, так он голыми руками мог породу из стены рвать...
Цира положила ладошку ему на губы.
- Замолчи. Ты понял, о чем я говорю. Энкиду был велик и целостен. А после первой смерти он будто бы разбился, ударившись о стену... Века мельчали, люди становились меньше, и все теснее делалось душе великого героя. И распределялась она сперва между двумя, потом между четырьмя, а там и между шестнадцатью телами последующих воплощений... кто знает? Может быть, не только вы - Энкиду... Может, в Вавилоне еще десяток Энкиду наберется...
Меня окатило волной жгучей ревности.
- Еще чего! - сказал я. - Не только мы! Да мне и то обидно, что приходится великого героя с моим рабом делить, а тут еще кто-нибудь влезет совсем посторонний...
- Энкиду много, - твердо сказала Цира. - Я думаю, что... - Она помолчала, кусая губу, и наконец решилась: - Я думаю, в храмах Темной Эрешкигаль должны знать об этом. Не может быть, чтобы не сохранилось никаких данных. В храмах Эрешкигаль очень много знают. Очень много...
- Не ходи, - обеспокоился Мурзик. - Вон, как тебя этот профессор отделал... А там, сама говоришь, одни бабы. Бабы - народ завистливый. Все волосья тебе пообрывают, лысая ходить будешь...
- Я есть хочу, - сказала Цира. - Приготовьте мне чего-нибудь...
- Бланманже по-каторжански, - сострил я.