Я с наслаждением погрузил свою жопу в бархатное серое кресло, которое тут же податливо приняло форму моего тела. Мурзик в растерянности замаячил на пороге, не решаясь ступить на пушистый, как кошка, ковер.
- Друг мой, - зарокотал учитель Бэлшуну, - не смущайтесь. Ковер всего лишь преходящее и суетное. Стоит ли заботиться о ничтожных, подверженных тлению благах, когда впереди у нас вечность и позади - срок не меньший...
Мурзик ничего не понял.
- Не ломайся, - перевел я бэлшуновы речи для своего раба, - иди сюда. Только сапоги сними.
Мурзик сковырнул с ног грязные сапоги и остался в носках. Комната сразу наполнилась запахом мурзиковых ног.
Девушка Цира еле заметно сморщила свой точеный носик, а учитель Бэлшуну громко расхохотался и повел Мурзика в ванную комнату. Из ванной Мурзик вернулся совершенно убитый - видать, никогда не видел такого количества кафеля, никеля и ковров. Носков на нем не было, а босые ноги источали запах дорогого мыла.
Отчаянно смущаясь, Мурзик пристроился в мягкое кресло, на самый краешек.
Учитель Бэлшуну мельком поцеловал девушку в лоб и уселся сам. Не уселся - развалился: большой, грузный, весь какой-то физиологический. Все в нем кричало - нет, даже не кричало - орало! - о могучей и грубой витальной силе.
- Ну-с, друзья мои, - начал он, надвинувшись на нас с Мурзиком, - моя Цира говорит о вас невероятные вещи...
Я ревниво поглядел на девушку, но она не сводила с учителя Бэлшуну обожающих глаз, а я для нее как будто перестал существовать.
Я назвал свое имя и рассказал о своем происхождении. Упомянул тему научной работы и вскользь коснулся перспектив развития нашей фирмы. Рассказывая, я превосходно осознавал, что все это не имеет ни малейшего отношения к делу, ради которого мы притащились в этот богатый дом. Но остановиться не мог. Сам не знаю, что на меня накатило. Мне вдруг захотелось произвести на этого мясника хорошее, а если получится, то и внушительное впечатление.
К моему удивлению, он слушал внимательно, не перебивал. Ему даже как будто было интересно. Иногда он энергично кивал. У него были внимательные серые глаза и тонкий, крепко сжатый рот.
Неожиданно он спросил - вроде бы и не обрывая мой рассказ, а как-то исключительно ловко заполняя паузу:
- Вас никогда не преследовали странные сны? Не случалось ли чего-то такого, чему вы не можете найти объяснения?
Я начал было рассказывать про астрального гада и линию интеллекта на ладони - даже показать порывался, но тут влез Мурзик. Сильно покраснев, мой раб выпалил:
- А то! Как же, не случалось странного! Очень даже случалось! А кто, извините, тут нам высказывался, что, мол, ирр-ка нгх-аа л'гхма аанья! А?
Стало тихо. Мурзик из красного стал белым, а по его широкой морде расплылось тоскливое предчувствие экзекутария.
Учитель Бэлшуну спросил меня - осторожно, как будто обращался к больному:
- На каком языке говорил сейчас ваш друг?
- Он мне не друг, - мрачно ответил я. - Он мой раб.
- Я спрашиваю о языке, - повторил учитель Бэлшуну. Он говорил мягким, тихим тоном, но в его глазах появилась неприятная настойчивость.
- Откуда мне знать, что это за язык...
Я рассказал ему всю историю, от начала до конца. Учитель Бэлшуну слушал, покусывая губы. Думал. Потом хлопнул себя по коленям.
- Так, - подытожил он. - Отнесем это к числу загадок. Продолжайте.
Но оказалось, что я сбился с мысли и запутался в собственном повествовании. И что рассказывать мне, собственно говоря, нечего. Ничего исключительного в моей жизни не происходило.
Кроме того, меня раздражало, что Мурзика посадили в такое же кресло, как меня.
Бэлшуну словно угадал мои мысли.
- Перевоплощения души, ее странствия из тела в тело - реальность, друг мой. Такая же реальность, как этот стол. И даже в большей степени, ибо стол пришел и ушел, а душа бессмертна и ее переселения вечны. Поэтому мы не придаем значения тем социальным, половым и прочим различиям, которые существуют между нами в текущем земном воплощении. Ибо настанет срок, и души покинут тела, а после снова воплотятся в материальном мире. И, возможно, тогда неравенство исчезнет. Или поменяет полюса. Раб станет господином, а господин - рабом.
- Это когда еще будет, - упрямо сказал я.
- Но будет! - убежденным тоном заявил учитель Бэлшуну.
Я решил обескуражить его каким-нибудь резким заявлением и не придумал ничего умнее, как обвинить в симпатиях к коммунистам.
Холеный буржуй рассмеялся. Он даже возражать мне не стал.
- Вам трудно себе представить, какой долгий, какой славный жизненный опыт у вас за плечами. Он подавлен гнетом вашей нынешней, бесцветной жизни. Но в прошлых воплощениях вы не были тем, чем являетесь сейчас. Вы изменяли лицо мира. От вас зависело множество людей. Вы, не задумываясь, бросали армию за армией в кровавую бойню, вы убивали людей и щадили их по своей прихоти, вы овладевали прекрасными женщинами, вы мчались, стоя на спине разъяренного быка под рев влюбленной в вас толпы!
Я обиделся. Я вовсе не считал мое нынешнее существование бесцветным.
Но перебить учителя Бэлшуну оказалось не так-то просто. Он порылся в своем столе и вытащил толстую тетрадь в дешевом бумажном переплете. На обложке тетради было оттиснуто "ГЛАВНАЯ КНИГА". Это была стандартная дешевая тетрадь, какие обычно валяются, замусоленные, у табельщицы на проходной государственного заводика.
- Вы должны прочесть это, - сказал он. - Возьмите. Ознакомьтесь.
Я потянулся, взял тетрадь. Полистал. Она была исписана разными почерками. Учитель Бэлшуну с интересом наблюдал за мной.
- Кстати, - добавил он, - это нельзя выносить отсюда.
Я положил тетрадь себе на колени. Возражать учителю Бэлшуну было очень трудно. Как будто в стенку идти. Но я все же попытался.
- Не хотите же вы сказать, что я буду жить здесь, у вас.
- Именно это я и хочу сказать, - бодро улыбнулся он. - Вы и ваш друг останетесь у меня. До тех пор, пока не поймете, какая великая тайна вам приоткрылась.
Я встал.
- Я все понял, - сказал я. - Здесь подполье левых террористов-радикалов. Вы - нурит?
Учитель Бэлшуну оглушительно расхохотался. У него даже слезы выступили.
- Да сядьте вы, сядьте!.. - выговорил он сквозь смех. - Вовсе нет. Я предлагаю вам остановиться в моей гостинице и почитать эту книгу со всевозможным комфортом. Не более того. Если вы считаете, что это невозможно... Или что вам это не нужно...
- Он сам не понимает, что ему нужно, - резковато вмешалась Цира. И посмотрела на меня отстраненно. Как чужая взрослая тетя на нашкодившего детсадовца.
Я сдался.
- Ну... ладно... Но позвонить-то я могу?
Учитель Бэлшуну безмолвно придвинул ко мне телефон. Я набрал номер Ицхака и наврал ему что-то бессвязное.
- Что, от какой-нибудь швабры оторваться не можешь? - спросил Ицхак.
Я воровато оглянулся на Циру.
- Не знаешь, не говори.
- Да ладно тебе, Баян... Трахайся. Только в день Мардука чтоб был!.. Иначе уволю, понял?
- Понял, - сказал я и повесил трубку.
- Договорились? - как ни в чем не бывало спросил учитель Бэлшуну и забрал от меня телефон. - Вот и хорошо. Для начала я хочу предложить вам совсем простой опыт. Если вы не возражаете...
Он посмотрел на Циру и кивнул ей на шкаф - мол, подай. Цира безмолвно встала и вынула из шкафа небольшой ящичек, обитый красивым шелком с тисненым узором.
Учитель Бэлшуну откинул крышку ящичка. Его широкие руки с вьющимися черными волосками на пальцах выглядели чужими над этой изящной безделушкой. Как руки вора.
В ящичке на двух черных бархатных подушечках лежали два хрустальных шара, каждый размером с мурзиков кулак.
- Возьмите, - велел учитель Бэлшуну. Ни Мурзик, ни я не посмели ослушаться. Цира погасила верхний свет. Теперь гостиная освещалась только настольной лампой.
- Что мы должны делать? - спросил я.
- Ничего, - отозвался Бэлшуну. - Просто расслабьтесь. Вам не грозит никакая опасность. Не будьте так напряжены и насторожены. Сядьте так, чтобы вам было удобно. И смотрите на шар.
- Больше ничего?
- Больше ничего.
И он широко, ободряюще улыбнулся.
Мне стало спокойно и даже весело. В самом деле, ничего страшного не происходило. Я склонился над хрустальным шаром и начал смотреть.
Поначалу ничего не происходило. Я подумал, что у меня довольно глупый вид, и поднял глаза. Но ни учитель Бэлшуну, ни Цира не насмехались.
Цира кивнула мне подбородком. Ее губы прошептали: "Не отвлекайся".
Я снова уткнулся в шар. И вот из замутившейся хрустальной глубины поднялось лицо. Это было лицо моей матери. Оно сменилось неприятной картинкой: меня порет жрец-педагог. Я моргнул и увидел танки, разбивающие синий изразец Дороги Иштар. Мелькнуло смуглое лицо, почти до самых глаз скрытое черным покрывалом, прикушенным зубами. Затем возникла девушка такой небесной красоты, что на глаза наворачивались слезы. И сразу вслед за тем все пропало.
Я поднял голову.
Мурзик неловко сидел на краешке кресла, сдвинув колени. На коленях покоился шар, как колобок из детской сказки. Широкие брови моего раба двигались, толстые губы шевелились - он вел какой-то долгий, безмолвный разговор.
Неожиданно вспыхнул свет. Я вздрогнул, как от удара. Тонкая ручка Циры протянулась к моему шару и забрала его. Мурзик с сожалением оторвался от созерцания и позволил ей уложить хрустального собеседника в ящичек.
- Ну, - промолвил учитель Бэлшуну, - что вы видели?
Я думал, он захочет услышать о моих видениях, и уже приготовился к долгой речи, но учитель Бэлшуну смотрел на Мурзика. Мой раб поерзал в кресле и нерешительно ответил:
- Так... разные вещи... вам неинтересно, господин.
- Отчего же, - возразил учитель Бэлшуну. - Если бы мне было неинтересно, я бы не спрашивал. Неужели ты думаешь, друг мой, что я делаю хоть что-нибудь из бесполезной вежливости?
Мурзик так не думал. Он оглядел роскошную обстановку гостиной и просто ответил:
- С такими-то деньжищами? Да с такими деньжищами можно всю жизнь шептунов пускать и больше ничем не заботиться...
Учитель Бэлшуну откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Цира слегка покраснела. Мурзик смутился окончательно. Но Бэлшуну махнул ему рукой: мол, рассказывай.
- Ну... сперва железку нашу увидел. Ну, Трансмеждуречье... Будто мы с одним, его потом паровозом пополам разрезало, шпалы укладываем... Потом вдруг тот дурачок, что мне русалку наколол на плече... Смешной был. А после все эта девушка мнилась, вон та, - он махнул в сторону Циры, - как она улыбается и какие у нее сиськи, будто колючие...
- Может, она просто у тебя в шаре отражалась? - спросил я сердито. Рядом же сидит...
- Не, - с убежденным видом ответил мой раб. - Здесь-то она одетая сидит, а из шара-то всё голенькая глядела...
...В той жизни я была мужчиной, воином. Под моим началом ходила тысяча отчаянных головорезов. Мы носили блестящие позолоченные кольчуги. Нас боялись. Я вижу бесконечную дорогу. Дорога пролегает мимо осенних полей, кое-где сжатых, но чаще - черных от пожарищ. Мы едем по дороге. Под копытами коней чавкает грязь. Мы едем шагом. За нашим отрядом тащится телега, к телеге крепится цепь. На длинной цепи за телегой бредет большой полон.
Впереди появляется всадник. Это один из моих людей. Его лицо полно гнева и ожидания боя.
- Засада, командир! - кричит он мне.
Я привстаю на стременах. Я отдаю команду моему отряду. Мои отчаянные головорезы мчатся вперед...
...Я вижу себя султаншей. Я красива. Куда красивее всех, кого печатают на обложках журналов. На мне шелковая одежда. Подошвы ног и ладони выкрашены у меня охрой, ногти красны, от меня пахнет дорогой косметикой - как в магазине "Око Нефертити", только еще лучше.
Вокруг меня множество рабынь и евнухов. Все девушки очень красивы. Евнухи меня боятся. Один из них не угодил мне, и по мановению моей руки его уводят на казнь.
Ко мне подходит слуга. У него в руках золотой бокал. Я кладу туда яд, который храню в перстне, и говорю: "Это для султана..."
...Я вижу себя во главе огромного войска...
...Я вижу себя на сцене великолепного театра. Одно мое появление вызывает гром аплодисментов. Я стою в центре, улыбаясь под маской трагического актера...
...Я - принцесса крови древнего рода. Мой отец император был убит во время дворцового переворота. Меня спас верный самурай. Я иду по тенистому саду. Кричат красивые, странные птицы. Я не могу определить, где я нахожусь. Но убийца моего отца близко...
...Мы любили друг друга. Я лежала в его объятиях. У него было сумрачное, смуглое лицо с тонкими чертами, и сильные руки. Вот он встает, облачается в черное. Печальный, он проходит мимо моих окон. Я остаюсь в комнате. Я обречена ждать его. Так он сказал мне на прощание. Я надеюсь встретить его в этой жизни...
Я отложил тетрадь. Эти короткие рассказы, написанные разными почерками, произвели на меня сильное впечатление, хотелось мне того или нет.
Мы с Мурзиком читали в полутемной комнате в доме Бэлшуну. У окна угадывалась искусственная пальма в кадке. Легкий сквознячок едва шевелил белую шелковую занавеску.
Я лежал на широкой, очень мягкой кровати, закутанный скользкими атласными одеялами. Время от времени Мурзик подносил к моим губам горячее молоко и, выказывая изрядную сноровку, присущую няням грудных младенцев, поил меня.
Иногда подавал мне на длинной тонкой вилочке с перламутровой ручкой то кусочек персика, то кусочек банана, а то и ягодку земляники, выуживая их из компота.
Я читал вслух. Об этом настоятельно просил меня Бэлшуну. А уж Мурзик просто не знал, как и угодить милостивцу.
- Ладно, - сказал я, опуская "Главную книгу" на одеяло. - Мне надоело.
На самом деле мне хотелось закрыть глаза и погрузиться в то самое состояние, которое я сам для себя определял как "гнить и грезить".
Мурзик не посмел ныть и просить. Тихонько сидел рядом. Я опустил веки. Задумался.
Итак, все эти люди, которые оставили учителю Бэлшуну свои записи, были отправлены им в их прошлое. Вернее, в прошлое воплощение их души. Было ли это путешествие опасным? Так или иначе, но каждый из них пережил незабываемое приключение.
Картины были очень яркими, почти вещественными. При том, что многие из писавших явно не обладали литературным талантом. Они просто описывали то, что видели.
Конечно, это могло быть и фикцией. Дешевым розыгрышем.
Но зачем? Пока что учитель Бэлшуну не заговаривал о деньгах. Может быть... От последней догадки меня прошиб холодный пот. А что, если он завлекает доверчивых простаков, вроде меня, после чего вторгается в их разум для постановки своих извращенных психологических опытов? Матушка как-то предостерегала, что в Вавилоне орудуют маньяки. Заманивают, а затем зомбируют.
Я приоткрыл глаза. Мурзик потихоньку допивал компот.
- Мурзик, - спросил я, - а ты ее трахал, эту Циру?
- Ну, - сказал Мурзик. Отставил банку. Обтер липкие губы. - А что, нельзя было? Мне никто не говорил, что нельзя.
- И когда же ты ее трахал?
- Ну, когда пришла... Она как пришла, сразу по сторонам - шасть! Огляделась и говорит: ты один, мол? Я говорю: один, госпожа, а господин еще у себя в офисе. Совсем, говорю, он себя не жалеет в этом офисе. Приходит, от усталости шатается. А она взяла и сняла свитер. Раз - и... А под свитером у ней ничего нет, кроме сисек. Она этими сиськами на меня надвинулась и сразу джинсы с меня долой потащила... А что, господин, разве нельзя было? Она, вроде бы, свободная и ничья, так что бы ей и не порадоваться...
Я молчал. Значит, я был у нее после раба. Объедками, значит, рабскими пользовался... Я даже говорить ничего не мог.
Мурзик спросил:
- А что вы в шаре видели, господин?
- Ничего, - процедил я.
- Эх, лгхама! - вздохнул Мурзик.
Ишь, освоился.
- Мурзик, - сказал я зловеще, - кто тебе разрешил говорить на том языке, из магнитофона? Это мой язык!
Мурзик заморгал. А я уже ярился и бил ногами по кровати.
- Мой! Только мой! А ты, холуй, не смей своей грязной пастью мою царскую речь мусолить! Понял?
Мурзик сказал, что понял. Поправил на мне одеяло. И ушел спать в ту комнату, которую Бэлшуну отвел лично ему.
Это рабу-то!.. Личная комната!.. Да еще ничуть не хуже, чем моя. Только без пальмы.
Я сказал учителю Бэлшуну, когда наутро тот пришел нас проведать:
- Я решился участвовать в ваших опытах, господин Бэлшуну. Но только сперва я хотел попросить вас об одном одолжении.
Он расплылся в широкой улыбке. Однако было в этой улыбке что-то, по-моему, нехорошее. Такое, от чего в животе у меня будто кишка кишку в объятиях стиснула.
- Разумеется, - сказал Бэлшуну. - Я готов. Любая ваша просьба. Или почти любая. Вы у меня в гостях, господин Даян.
Стало быть, денег не спросит, подумал я. Но вслух этого говорить не стал.
Вернул ему "Главную книгу".
Его глаза засветились.
- Впечатляет, не так ли?
- Да, господин Бэлшуну. Именно впечатляет.
Он присел на край моей кровати. Я еще не переоделся и лежал, будто хворый, в ночной рубашке тончайшего батиста, обшитой кружевами.
- Я хотел сказать, господин Бэлшуну, что сперва хотел бы убедиться в том, что ваши эксперименты безопасны для моей тонкой психики. Видите ли, я человек впечатлительный, плохо приспособленный к новым переживаниям... нервный...
Он кивал, нетерпеливый. Я неспешно завершил:
- Словом, для начала я не отказался бы посмотреть, как вы отправляете в прошлые жизни других людей.
Он развел руками.
- Нет ничего проще. Считайте, что вы приглашены участвовать в сеансе в качестве наблюдателя, господин Даян.
- Договорились, - сказал я. И крикнул: - Мурзик!..
Мой раб лежал на узкой кушетке, закутанный теплым пледом. Девушка Цира сидела в кресле в углу комнаты, уютно поджав ноги, и неподвижно глядела в одну точку. Ее лицо было строгим и вдохновенным. До меня ей не было никакого дела.
Мне было предложено кресло в другом углу. Я потребовал плед, потому что в комнате было довольно прохладно. Бэлшуну принес мне из своей спальни второй плед и помог закутать ноги.
Мурзик, ошалевая, следил за нами со своей кушетки. Он был похож на мумию. Вернее, он был похож на саркофаг.
Учитель Бэлшуну встал в головах Мурзикова ложа. Мурзик поднял глаза к нему, сверкнув белками.
Учитель Бэлшуну был необычайно серьезен. Если теперь он и смахивал на мясника, то, скорее, на храмового - того, что ежегодно убивает быка на ступенях Центрального Государственного Мардукославилища.
- Друг мой, ты слышишь меня? - вопросил он Мурзика.
- Да, господин, - ответил Мурзик. Покосился на меня. Я сердито махнул ему, чтоб не отвлекался. Мурзик закрыл глаза.
- Ты не должен бояться, друг мой. Мы здесь, с тобой, - сказал Бэлшуну. - Все, что произойдет с тобой, находится под контролем и в любой момент может быть прервано. Ты вернешься обратно, в свое нынешнее тело, обогащенный новым знанием о себе.
- Господин, - сказал Мурзик и снова открыл глаза, - а нельзя, пока суд да дело, это тело... ну, немного подправить?
Бэлшуну ошеломленно посмотрел на него.
- Что?
- Ну, пока я брожу, значит, духовно обогащаюсь, а тело тут без толку валяется... Нельзя с него убрать хотя бы русалку эту похабную? А то девушки иной раз отказываются... Сперва, вроде бы, и хотят, а потом, как увидят, так сразу визг: мол, похабник... А?
Учитель Бэлшуну сказал кратко, что поправлять тело он не может. Он вообще мало интересуется телами. Его волнуют души, эти одинокие странницы.
И положил руку Мурзику на лоб.
- Перенеси центр сознания в мышцы век, друг мой.
Мурзик затих под его ладонью.
- Расслабься. Расслабь веки. Осознай свои глаза. Перенеси туда центр своего сознания. Пусть расслабится глазное яблоко. Пусть напряжение оставит мышцы глаз.
Мурзик пошевелился и спросил:
- Господин... а что такое центр сознания?
- Расслабься! - рявкнул Бэлшуну. - Расслабляйся. Глаза расслабь. Теперь лоб. Не хмурь брови.
Он довольно долго перечислял разные части тела Мурзика, которые тот должен был расслабить. Мурзик старался изо всех сил. Двигался, ерзал. Напрягался. Бэлшуну весь вспотел, пока заставил Мурзика расслабиться.
Быстрым и в то же время осторожным движением Бэлшуну засучил рукава. При этом он не переставал уговаривать.
- Воздух входит в твои ноздри... Воздух входит и выходит... Тебе приятно. Ты дышишь все глубже и глубже... Ты расслабляешься... Ты расслабляешься...
К моему величайшему удивлению, по морде Мурзика разлился почти неземной покой. Он действительно расслабился.
А Бэлшуну ворковал, как огромный, толстый, волосатый голубь:
- Ты все расслабленнее и расслабленнее... Тебе все удобнее и удобнее... Удобнее и удобнее... Ты находишься в прекрасном месте. Здесь тепло и уютно...
Он так убедительно втолковывал это моему рабу, что я вдруг начал завидовать Мурзику. Вот бы вокруг меня так выплясывали, вот бы ради меня так пыхтели!..
- Сегодня прекрасный день. Ты находишься в прекрасном месте. Ты прекрасен. Ты расслаблен. Твой дух медленно поднимается над твоим телом. Твой дух постепенно выходит из твоего тела. Посмотри на себя сверху вниз. Ты видишь, как лежишь, полностью расслабленный, на этой прекрасной кушетке под этим прекрасным пледом...
Я ровным счетом ничего не видел. То есть, я не видел ничего особенного. Мой раб хамски дрых под шикарным пледом. Учитель Бэлшуну, отирая пот со лба, всячески старался его ублажить. Втолковывал, что все, мол, прекрасно. Мурзик, кажется, верил. Бедный доверчивый Мурзик.
А девушка Цира напряглась, широко раскрыв глаза. Она видела что-то. Что-то такое, чего я при всем желании разглядеть не мог.
- Ты поднялся над своим телом. Ты вышел из своего тела. Твоя душа свободна.
Если Мурзик в результате этого эксперимента просто подохнет, я получу почти всю стоимость раба, за вычетом амортизации. Страховку на него оформили на бирже и выдали вместе с гарантийным талоном.
- Постепенно снижайся с высоты. Постепенно. Постепенно. Медленно, очень медленно. Когда твои ноги коснутся земли, ты окажешься в одной из твоих прошлых жизней. Твоя жизнь будет прекрасна. Ты почувствуешь, что эта жизнь - твоя. Ты прожил ее в прошлом. Ты прожил ее до того, как родиться на этот раз. Ты паришь, ты опускаешься вниз. Ты опускаешься... Все ниже и ниже... Медленно, осторожно. Когда ты дотронешься до земли, ты вспомнишь свою прошлую жизнь. Медленнее, медленнее. Ты опускаешься. Ты дотрагиваешься ногами до земли. Свершилось!
Он замолчал. Стало тихо. Цира пошевелилась в своем кресле, как кошка, и опять затихла.
- Посмотри вниз. Ты видишь землю у себя под ногами.
Мурзик разлепил губы и проговорил:
- Ну...
Во взгляде учителя Бэлшуну мелькнуло торжество.
- Переведи взгляд выше. Только не спеши. Медленно. Медленно... Мир вокруг тебя постепенно проясняется... Проясняется... Проясняется...
Он хлопнул в ладоши.
- Рассказывай. Что ты видишь?
- Я вижу поля. Золотые поля. Это колосья пшеницы. Они скоро созреют.
- Рассказывай, - подбодрил Мурзика Бэлшуну.
- Конница мнет колосья. Я вижу множество коней. Мы едем прямо по полям. Полуголые крестьяне кричат нам вслед. У них грязные, заплаканные лица...
- Ты во главе этой армии, Мурзик? - спросил Бэлшуну. - Ты полководец?
- Я простой солдат. Не, не простой... - Он ухмыльнулся. - Наш сотник дал мне вчера десяток. Прежнего-то десятника-то того... Убили. А сотник у нас замечательный...
- Расскажи нам об этом человеке...
Мурзик с удовольствием принялся рассказывать. Вскоре мне уже казалось, будто я знаю об этом замечательном сотнике все.
И какая у него борода, расчесанная надвое и выкрашенная охрой.
И какие у него черные глаза и какая седина на висках.
И как он седлает коня. И какая у него попона есть, с дли-инными кистями.
И как он один из всей тысячи не побоялся сесть на слона. Во! Представляете? У слона был во такой хобот... Яблоко спер у одной девки, принцессы, что ли - мы не разглядели - слон-то, представляете? Хохоту!..
Еще этот сотник был ему, Мурзику, как отец. Собственноручно вынес из боя, пронзенного стрелой. Мол, сына ему напомнил. Сын у сотника погиб.
Девка между ними вертелась. Простая девка, крестьянка какая-то. Они дом у нее сожгли, а она потом по рукам пошла и к воинам прибилась. Сотник сперва сам с нею спал, а потом Мурзику подарил. Она мяконькая была и ласковая.
- Рассказывай, рассказывай, - время от времени понукал Мурзика Бэлшуну. - Мы слушаем. Мы с интересом слушаем твой рассказ, сидя в прекрасном месте.
- Ну вот, значит, - с охотой разливался Мурзик, - а я ему говорю: "Ежели мы в Ниппуре фуража не добудем, то все, хана нам, значит, с голой задницей останемся. За Ниппуром и полей-то толком нет... Пожгли". А он и говорит: "Так-то оно так, да только сам знаешь, что будет, если мы начнем в Ниппуре фураж брать". А я и говорю: "Попытка не пытка. Я берусь. Дашь десяток?" А он рассмеялся... - Тут по лицу Мурзика пробежала улыбка, какой я у моего раба никогда не видел. - Он бороду сквозь пальцы пропустил, аж дернул, и говорит: "Бери десяток. Живой вернешься - десятником сделаю". Я и поехал...
Все остальные истории Мурзика были столь же занимательны. Он увлеченно, со слюной, повествовал об оффензивах и диффензивах, предпринимаемых высшим армейским начальством и младшему командному составу непонятных. О фураже. О провианте. Провианту уделял изнуряюще много внимания. О деревнях, где брали молоко, мясо, женщин. О женщинах. Их было много, но все казались одинаковыми - податливыми и мяконькими.
Раз у Мурзика в десятке приболел один воин. Мурзик отправил другого воина искать лекаря. Лекаря нашли, заставили хворого воина целить, а воин тот возьми да и помри, невзирая ни на какое целение. Мурзик распорядился лекаря повесить. Но мудрый сотник рассудил иначе. Велел лекаря из петли вынуть. И прав оказался мудрый сотник. Тот лекарь еще не раз жизнь мурзиковым воинам спасал. Так что не жалели кормить его из общего котла.
- Друг мой, - зарокотал учитель Бэлшуну, - не смущайтесь. Ковер всего лишь преходящее и суетное. Стоит ли заботиться о ничтожных, подверженных тлению благах, когда впереди у нас вечность и позади - срок не меньший...
Мурзик ничего не понял.
- Не ломайся, - перевел я бэлшуновы речи для своего раба, - иди сюда. Только сапоги сними.
Мурзик сковырнул с ног грязные сапоги и остался в носках. Комната сразу наполнилась запахом мурзиковых ног.
Девушка Цира еле заметно сморщила свой точеный носик, а учитель Бэлшуну громко расхохотался и повел Мурзика в ванную комнату. Из ванной Мурзик вернулся совершенно убитый - видать, никогда не видел такого количества кафеля, никеля и ковров. Носков на нем не было, а босые ноги источали запах дорогого мыла.
Отчаянно смущаясь, Мурзик пристроился в мягкое кресло, на самый краешек.
Учитель Бэлшуну мельком поцеловал девушку в лоб и уселся сам. Не уселся - развалился: большой, грузный, весь какой-то физиологический. Все в нем кричало - нет, даже не кричало - орало! - о могучей и грубой витальной силе.
- Ну-с, друзья мои, - начал он, надвинувшись на нас с Мурзиком, - моя Цира говорит о вас невероятные вещи...
Я ревниво поглядел на девушку, но она не сводила с учителя Бэлшуну обожающих глаз, а я для нее как будто перестал существовать.
Я назвал свое имя и рассказал о своем происхождении. Упомянул тему научной работы и вскользь коснулся перспектив развития нашей фирмы. Рассказывая, я превосходно осознавал, что все это не имеет ни малейшего отношения к делу, ради которого мы притащились в этот богатый дом. Но остановиться не мог. Сам не знаю, что на меня накатило. Мне вдруг захотелось произвести на этого мясника хорошее, а если получится, то и внушительное впечатление.
К моему удивлению, он слушал внимательно, не перебивал. Ему даже как будто было интересно. Иногда он энергично кивал. У него были внимательные серые глаза и тонкий, крепко сжатый рот.
Неожиданно он спросил - вроде бы и не обрывая мой рассказ, а как-то исключительно ловко заполняя паузу:
- Вас никогда не преследовали странные сны? Не случалось ли чего-то такого, чему вы не можете найти объяснения?
Я начал было рассказывать про астрального гада и линию интеллекта на ладони - даже показать порывался, но тут влез Мурзик. Сильно покраснев, мой раб выпалил:
- А то! Как же, не случалось странного! Очень даже случалось! А кто, извините, тут нам высказывался, что, мол, ирр-ка нгх-аа л'гхма аанья! А?
Стало тихо. Мурзик из красного стал белым, а по его широкой морде расплылось тоскливое предчувствие экзекутария.
Учитель Бэлшуну спросил меня - осторожно, как будто обращался к больному:
- На каком языке говорил сейчас ваш друг?
- Он мне не друг, - мрачно ответил я. - Он мой раб.
- Я спрашиваю о языке, - повторил учитель Бэлшуну. Он говорил мягким, тихим тоном, но в его глазах появилась неприятная настойчивость.
- Откуда мне знать, что это за язык...
Я рассказал ему всю историю, от начала до конца. Учитель Бэлшуну слушал, покусывая губы. Думал. Потом хлопнул себя по коленям.
- Так, - подытожил он. - Отнесем это к числу загадок. Продолжайте.
Но оказалось, что я сбился с мысли и запутался в собственном повествовании. И что рассказывать мне, собственно говоря, нечего. Ничего исключительного в моей жизни не происходило.
Кроме того, меня раздражало, что Мурзика посадили в такое же кресло, как меня.
Бэлшуну словно угадал мои мысли.
- Перевоплощения души, ее странствия из тела в тело - реальность, друг мой. Такая же реальность, как этот стол. И даже в большей степени, ибо стол пришел и ушел, а душа бессмертна и ее переселения вечны. Поэтому мы не придаем значения тем социальным, половым и прочим различиям, которые существуют между нами в текущем земном воплощении. Ибо настанет срок, и души покинут тела, а после снова воплотятся в материальном мире. И, возможно, тогда неравенство исчезнет. Или поменяет полюса. Раб станет господином, а господин - рабом.
- Это когда еще будет, - упрямо сказал я.
- Но будет! - убежденным тоном заявил учитель Бэлшуну.
Я решил обескуражить его каким-нибудь резким заявлением и не придумал ничего умнее, как обвинить в симпатиях к коммунистам.
Холеный буржуй рассмеялся. Он даже возражать мне не стал.
- Вам трудно себе представить, какой долгий, какой славный жизненный опыт у вас за плечами. Он подавлен гнетом вашей нынешней, бесцветной жизни. Но в прошлых воплощениях вы не были тем, чем являетесь сейчас. Вы изменяли лицо мира. От вас зависело множество людей. Вы, не задумываясь, бросали армию за армией в кровавую бойню, вы убивали людей и щадили их по своей прихоти, вы овладевали прекрасными женщинами, вы мчались, стоя на спине разъяренного быка под рев влюбленной в вас толпы!
Я обиделся. Я вовсе не считал мое нынешнее существование бесцветным.
Но перебить учителя Бэлшуну оказалось не так-то просто. Он порылся в своем столе и вытащил толстую тетрадь в дешевом бумажном переплете. На обложке тетради было оттиснуто "ГЛАВНАЯ КНИГА". Это была стандартная дешевая тетрадь, какие обычно валяются, замусоленные, у табельщицы на проходной государственного заводика.
- Вы должны прочесть это, - сказал он. - Возьмите. Ознакомьтесь.
Я потянулся, взял тетрадь. Полистал. Она была исписана разными почерками. Учитель Бэлшуну с интересом наблюдал за мной.
- Кстати, - добавил он, - это нельзя выносить отсюда.
Я положил тетрадь себе на колени. Возражать учителю Бэлшуну было очень трудно. Как будто в стенку идти. Но я все же попытался.
- Не хотите же вы сказать, что я буду жить здесь, у вас.
- Именно это я и хочу сказать, - бодро улыбнулся он. - Вы и ваш друг останетесь у меня. До тех пор, пока не поймете, какая великая тайна вам приоткрылась.
Я встал.
- Я все понял, - сказал я. - Здесь подполье левых террористов-радикалов. Вы - нурит?
Учитель Бэлшуну оглушительно расхохотался. У него даже слезы выступили.
- Да сядьте вы, сядьте!.. - выговорил он сквозь смех. - Вовсе нет. Я предлагаю вам остановиться в моей гостинице и почитать эту книгу со всевозможным комфортом. Не более того. Если вы считаете, что это невозможно... Или что вам это не нужно...
- Он сам не понимает, что ему нужно, - резковато вмешалась Цира. И посмотрела на меня отстраненно. Как чужая взрослая тетя на нашкодившего детсадовца.
Я сдался.
- Ну... ладно... Но позвонить-то я могу?
Учитель Бэлшуну безмолвно придвинул ко мне телефон. Я набрал номер Ицхака и наврал ему что-то бессвязное.
- Что, от какой-нибудь швабры оторваться не можешь? - спросил Ицхак.
Я воровато оглянулся на Циру.
- Не знаешь, не говори.
- Да ладно тебе, Баян... Трахайся. Только в день Мардука чтоб был!.. Иначе уволю, понял?
- Понял, - сказал я и повесил трубку.
- Договорились? - как ни в чем не бывало спросил учитель Бэлшуну и забрал от меня телефон. - Вот и хорошо. Для начала я хочу предложить вам совсем простой опыт. Если вы не возражаете...
Он посмотрел на Циру и кивнул ей на шкаф - мол, подай. Цира безмолвно встала и вынула из шкафа небольшой ящичек, обитый красивым шелком с тисненым узором.
Учитель Бэлшуну откинул крышку ящичка. Его широкие руки с вьющимися черными волосками на пальцах выглядели чужими над этой изящной безделушкой. Как руки вора.
В ящичке на двух черных бархатных подушечках лежали два хрустальных шара, каждый размером с мурзиков кулак.
- Возьмите, - велел учитель Бэлшуну. Ни Мурзик, ни я не посмели ослушаться. Цира погасила верхний свет. Теперь гостиная освещалась только настольной лампой.
- Что мы должны делать? - спросил я.
- Ничего, - отозвался Бэлшуну. - Просто расслабьтесь. Вам не грозит никакая опасность. Не будьте так напряжены и насторожены. Сядьте так, чтобы вам было удобно. И смотрите на шар.
- Больше ничего?
- Больше ничего.
И он широко, ободряюще улыбнулся.
Мне стало спокойно и даже весело. В самом деле, ничего страшного не происходило. Я склонился над хрустальным шаром и начал смотреть.
Поначалу ничего не происходило. Я подумал, что у меня довольно глупый вид, и поднял глаза. Но ни учитель Бэлшуну, ни Цира не насмехались.
Цира кивнула мне подбородком. Ее губы прошептали: "Не отвлекайся".
Я снова уткнулся в шар. И вот из замутившейся хрустальной глубины поднялось лицо. Это было лицо моей матери. Оно сменилось неприятной картинкой: меня порет жрец-педагог. Я моргнул и увидел танки, разбивающие синий изразец Дороги Иштар. Мелькнуло смуглое лицо, почти до самых глаз скрытое черным покрывалом, прикушенным зубами. Затем возникла девушка такой небесной красоты, что на глаза наворачивались слезы. И сразу вслед за тем все пропало.
Я поднял голову.
Мурзик неловко сидел на краешке кресла, сдвинув колени. На коленях покоился шар, как колобок из детской сказки. Широкие брови моего раба двигались, толстые губы шевелились - он вел какой-то долгий, безмолвный разговор.
Неожиданно вспыхнул свет. Я вздрогнул, как от удара. Тонкая ручка Циры протянулась к моему шару и забрала его. Мурзик с сожалением оторвался от созерцания и позволил ей уложить хрустального собеседника в ящичек.
- Ну, - промолвил учитель Бэлшуну, - что вы видели?
Я думал, он захочет услышать о моих видениях, и уже приготовился к долгой речи, но учитель Бэлшуну смотрел на Мурзика. Мой раб поерзал в кресле и нерешительно ответил:
- Так... разные вещи... вам неинтересно, господин.
- Отчего же, - возразил учитель Бэлшуну. - Если бы мне было неинтересно, я бы не спрашивал. Неужели ты думаешь, друг мой, что я делаю хоть что-нибудь из бесполезной вежливости?
Мурзик так не думал. Он оглядел роскошную обстановку гостиной и просто ответил:
- С такими-то деньжищами? Да с такими деньжищами можно всю жизнь шептунов пускать и больше ничем не заботиться...
Учитель Бэлшуну откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Цира слегка покраснела. Мурзик смутился окончательно. Но Бэлшуну махнул ему рукой: мол, рассказывай.
- Ну... сперва железку нашу увидел. Ну, Трансмеждуречье... Будто мы с одним, его потом паровозом пополам разрезало, шпалы укладываем... Потом вдруг тот дурачок, что мне русалку наколол на плече... Смешной был. А после все эта девушка мнилась, вон та, - он махнул в сторону Циры, - как она улыбается и какие у нее сиськи, будто колючие...
- Может, она просто у тебя в шаре отражалась? - спросил я сердито. Рядом же сидит...
- Не, - с убежденным видом ответил мой раб. - Здесь-то она одетая сидит, а из шара-то всё голенькая глядела...
...В той жизни я была мужчиной, воином. Под моим началом ходила тысяча отчаянных головорезов. Мы носили блестящие позолоченные кольчуги. Нас боялись. Я вижу бесконечную дорогу. Дорога пролегает мимо осенних полей, кое-где сжатых, но чаще - черных от пожарищ. Мы едем по дороге. Под копытами коней чавкает грязь. Мы едем шагом. За нашим отрядом тащится телега, к телеге крепится цепь. На длинной цепи за телегой бредет большой полон.
Впереди появляется всадник. Это один из моих людей. Его лицо полно гнева и ожидания боя.
- Засада, командир! - кричит он мне.
Я привстаю на стременах. Я отдаю команду моему отряду. Мои отчаянные головорезы мчатся вперед...
...Я вижу себя султаншей. Я красива. Куда красивее всех, кого печатают на обложках журналов. На мне шелковая одежда. Подошвы ног и ладони выкрашены у меня охрой, ногти красны, от меня пахнет дорогой косметикой - как в магазине "Око Нефертити", только еще лучше.
Вокруг меня множество рабынь и евнухов. Все девушки очень красивы. Евнухи меня боятся. Один из них не угодил мне, и по мановению моей руки его уводят на казнь.
Ко мне подходит слуга. У него в руках золотой бокал. Я кладу туда яд, который храню в перстне, и говорю: "Это для султана..."
...Я вижу себя во главе огромного войска...
...Я вижу себя на сцене великолепного театра. Одно мое появление вызывает гром аплодисментов. Я стою в центре, улыбаясь под маской трагического актера...
...Я - принцесса крови древнего рода. Мой отец император был убит во время дворцового переворота. Меня спас верный самурай. Я иду по тенистому саду. Кричат красивые, странные птицы. Я не могу определить, где я нахожусь. Но убийца моего отца близко...
...Мы любили друг друга. Я лежала в его объятиях. У него было сумрачное, смуглое лицо с тонкими чертами, и сильные руки. Вот он встает, облачается в черное. Печальный, он проходит мимо моих окон. Я остаюсь в комнате. Я обречена ждать его. Так он сказал мне на прощание. Я надеюсь встретить его в этой жизни...
Я отложил тетрадь. Эти короткие рассказы, написанные разными почерками, произвели на меня сильное впечатление, хотелось мне того или нет.
Мы с Мурзиком читали в полутемной комнате в доме Бэлшуну. У окна угадывалась искусственная пальма в кадке. Легкий сквознячок едва шевелил белую шелковую занавеску.
Я лежал на широкой, очень мягкой кровати, закутанный скользкими атласными одеялами. Время от времени Мурзик подносил к моим губам горячее молоко и, выказывая изрядную сноровку, присущую няням грудных младенцев, поил меня.
Иногда подавал мне на длинной тонкой вилочке с перламутровой ручкой то кусочек персика, то кусочек банана, а то и ягодку земляники, выуживая их из компота.
Я читал вслух. Об этом настоятельно просил меня Бэлшуну. А уж Мурзик просто не знал, как и угодить милостивцу.
- Ладно, - сказал я, опуская "Главную книгу" на одеяло. - Мне надоело.
На самом деле мне хотелось закрыть глаза и погрузиться в то самое состояние, которое я сам для себя определял как "гнить и грезить".
Мурзик не посмел ныть и просить. Тихонько сидел рядом. Я опустил веки. Задумался.
Итак, все эти люди, которые оставили учителю Бэлшуну свои записи, были отправлены им в их прошлое. Вернее, в прошлое воплощение их души. Было ли это путешествие опасным? Так или иначе, но каждый из них пережил незабываемое приключение.
Картины были очень яркими, почти вещественными. При том, что многие из писавших явно не обладали литературным талантом. Они просто описывали то, что видели.
Конечно, это могло быть и фикцией. Дешевым розыгрышем.
Но зачем? Пока что учитель Бэлшуну не заговаривал о деньгах. Может быть... От последней догадки меня прошиб холодный пот. А что, если он завлекает доверчивых простаков, вроде меня, после чего вторгается в их разум для постановки своих извращенных психологических опытов? Матушка как-то предостерегала, что в Вавилоне орудуют маньяки. Заманивают, а затем зомбируют.
Я приоткрыл глаза. Мурзик потихоньку допивал компот.
- Мурзик, - спросил я, - а ты ее трахал, эту Циру?
- Ну, - сказал Мурзик. Отставил банку. Обтер липкие губы. - А что, нельзя было? Мне никто не говорил, что нельзя.
- И когда же ты ее трахал?
- Ну, когда пришла... Она как пришла, сразу по сторонам - шасть! Огляделась и говорит: ты один, мол? Я говорю: один, госпожа, а господин еще у себя в офисе. Совсем, говорю, он себя не жалеет в этом офисе. Приходит, от усталости шатается. А она взяла и сняла свитер. Раз - и... А под свитером у ней ничего нет, кроме сисек. Она этими сиськами на меня надвинулась и сразу джинсы с меня долой потащила... А что, господин, разве нельзя было? Она, вроде бы, свободная и ничья, так что бы ей и не порадоваться...
Я молчал. Значит, я был у нее после раба. Объедками, значит, рабскими пользовался... Я даже говорить ничего не мог.
Мурзик спросил:
- А что вы в шаре видели, господин?
- Ничего, - процедил я.
- Эх, лгхама! - вздохнул Мурзик.
Ишь, освоился.
- Мурзик, - сказал я зловеще, - кто тебе разрешил говорить на том языке, из магнитофона? Это мой язык!
Мурзик заморгал. А я уже ярился и бил ногами по кровати.
- Мой! Только мой! А ты, холуй, не смей своей грязной пастью мою царскую речь мусолить! Понял?
Мурзик сказал, что понял. Поправил на мне одеяло. И ушел спать в ту комнату, которую Бэлшуну отвел лично ему.
Это рабу-то!.. Личная комната!.. Да еще ничуть не хуже, чем моя. Только без пальмы.
Я сказал учителю Бэлшуну, когда наутро тот пришел нас проведать:
- Я решился участвовать в ваших опытах, господин Бэлшуну. Но только сперва я хотел попросить вас об одном одолжении.
Он расплылся в широкой улыбке. Однако было в этой улыбке что-то, по-моему, нехорошее. Такое, от чего в животе у меня будто кишка кишку в объятиях стиснула.
- Разумеется, - сказал Бэлшуну. - Я готов. Любая ваша просьба. Или почти любая. Вы у меня в гостях, господин Даян.
Стало быть, денег не спросит, подумал я. Но вслух этого говорить не стал.
Вернул ему "Главную книгу".
Его глаза засветились.
- Впечатляет, не так ли?
- Да, господин Бэлшуну. Именно впечатляет.
Он присел на край моей кровати. Я еще не переоделся и лежал, будто хворый, в ночной рубашке тончайшего батиста, обшитой кружевами.
- Я хотел сказать, господин Бэлшуну, что сперва хотел бы убедиться в том, что ваши эксперименты безопасны для моей тонкой психики. Видите ли, я человек впечатлительный, плохо приспособленный к новым переживаниям... нервный...
Он кивал, нетерпеливый. Я неспешно завершил:
- Словом, для начала я не отказался бы посмотреть, как вы отправляете в прошлые жизни других людей.
Он развел руками.
- Нет ничего проще. Считайте, что вы приглашены участвовать в сеансе в качестве наблюдателя, господин Даян.
- Договорились, - сказал я. И крикнул: - Мурзик!..
Мой раб лежал на узкой кушетке, закутанный теплым пледом. Девушка Цира сидела в кресле в углу комнаты, уютно поджав ноги, и неподвижно глядела в одну точку. Ее лицо было строгим и вдохновенным. До меня ей не было никакого дела.
Мне было предложено кресло в другом углу. Я потребовал плед, потому что в комнате было довольно прохладно. Бэлшуну принес мне из своей спальни второй плед и помог закутать ноги.
Мурзик, ошалевая, следил за нами со своей кушетки. Он был похож на мумию. Вернее, он был похож на саркофаг.
Учитель Бэлшуну встал в головах Мурзикова ложа. Мурзик поднял глаза к нему, сверкнув белками.
Учитель Бэлшуну был необычайно серьезен. Если теперь он и смахивал на мясника, то, скорее, на храмового - того, что ежегодно убивает быка на ступенях Центрального Государственного Мардукославилища.
- Друг мой, ты слышишь меня? - вопросил он Мурзика.
- Да, господин, - ответил Мурзик. Покосился на меня. Я сердито махнул ему, чтоб не отвлекался. Мурзик закрыл глаза.
- Ты не должен бояться, друг мой. Мы здесь, с тобой, - сказал Бэлшуну. - Все, что произойдет с тобой, находится под контролем и в любой момент может быть прервано. Ты вернешься обратно, в свое нынешнее тело, обогащенный новым знанием о себе.
- Господин, - сказал Мурзик и снова открыл глаза, - а нельзя, пока суд да дело, это тело... ну, немного подправить?
Бэлшуну ошеломленно посмотрел на него.
- Что?
- Ну, пока я брожу, значит, духовно обогащаюсь, а тело тут без толку валяется... Нельзя с него убрать хотя бы русалку эту похабную? А то девушки иной раз отказываются... Сперва, вроде бы, и хотят, а потом, как увидят, так сразу визг: мол, похабник... А?
Учитель Бэлшуну сказал кратко, что поправлять тело он не может. Он вообще мало интересуется телами. Его волнуют души, эти одинокие странницы.
И положил руку Мурзику на лоб.
- Перенеси центр сознания в мышцы век, друг мой.
Мурзик затих под его ладонью.
- Расслабься. Расслабь веки. Осознай свои глаза. Перенеси туда центр своего сознания. Пусть расслабится глазное яблоко. Пусть напряжение оставит мышцы глаз.
Мурзик пошевелился и спросил:
- Господин... а что такое центр сознания?
- Расслабься! - рявкнул Бэлшуну. - Расслабляйся. Глаза расслабь. Теперь лоб. Не хмурь брови.
Он довольно долго перечислял разные части тела Мурзика, которые тот должен был расслабить. Мурзик старался изо всех сил. Двигался, ерзал. Напрягался. Бэлшуну весь вспотел, пока заставил Мурзика расслабиться.
Быстрым и в то же время осторожным движением Бэлшуну засучил рукава. При этом он не переставал уговаривать.
- Воздух входит в твои ноздри... Воздух входит и выходит... Тебе приятно. Ты дышишь все глубже и глубже... Ты расслабляешься... Ты расслабляешься...
К моему величайшему удивлению, по морде Мурзика разлился почти неземной покой. Он действительно расслабился.
А Бэлшуну ворковал, как огромный, толстый, волосатый голубь:
- Ты все расслабленнее и расслабленнее... Тебе все удобнее и удобнее... Удобнее и удобнее... Ты находишься в прекрасном месте. Здесь тепло и уютно...
Он так убедительно втолковывал это моему рабу, что я вдруг начал завидовать Мурзику. Вот бы вокруг меня так выплясывали, вот бы ради меня так пыхтели!..
- Сегодня прекрасный день. Ты находишься в прекрасном месте. Ты прекрасен. Ты расслаблен. Твой дух медленно поднимается над твоим телом. Твой дух постепенно выходит из твоего тела. Посмотри на себя сверху вниз. Ты видишь, как лежишь, полностью расслабленный, на этой прекрасной кушетке под этим прекрасным пледом...
Я ровным счетом ничего не видел. То есть, я не видел ничего особенного. Мой раб хамски дрых под шикарным пледом. Учитель Бэлшуну, отирая пот со лба, всячески старался его ублажить. Втолковывал, что все, мол, прекрасно. Мурзик, кажется, верил. Бедный доверчивый Мурзик.
А девушка Цира напряглась, широко раскрыв глаза. Она видела что-то. Что-то такое, чего я при всем желании разглядеть не мог.
- Ты поднялся над своим телом. Ты вышел из своего тела. Твоя душа свободна.
Если Мурзик в результате этого эксперимента просто подохнет, я получу почти всю стоимость раба, за вычетом амортизации. Страховку на него оформили на бирже и выдали вместе с гарантийным талоном.
- Постепенно снижайся с высоты. Постепенно. Постепенно. Медленно, очень медленно. Когда твои ноги коснутся земли, ты окажешься в одной из твоих прошлых жизней. Твоя жизнь будет прекрасна. Ты почувствуешь, что эта жизнь - твоя. Ты прожил ее в прошлом. Ты прожил ее до того, как родиться на этот раз. Ты паришь, ты опускаешься вниз. Ты опускаешься... Все ниже и ниже... Медленно, осторожно. Когда ты дотронешься до земли, ты вспомнишь свою прошлую жизнь. Медленнее, медленнее. Ты опускаешься. Ты дотрагиваешься ногами до земли. Свершилось!
Он замолчал. Стало тихо. Цира пошевелилась в своем кресле, как кошка, и опять затихла.
- Посмотри вниз. Ты видишь землю у себя под ногами.
Мурзик разлепил губы и проговорил:
- Ну...
Во взгляде учителя Бэлшуну мелькнуло торжество.
- Переведи взгляд выше. Только не спеши. Медленно. Медленно... Мир вокруг тебя постепенно проясняется... Проясняется... Проясняется...
Он хлопнул в ладоши.
- Рассказывай. Что ты видишь?
- Я вижу поля. Золотые поля. Это колосья пшеницы. Они скоро созреют.
- Рассказывай, - подбодрил Мурзика Бэлшуну.
- Конница мнет колосья. Я вижу множество коней. Мы едем прямо по полям. Полуголые крестьяне кричат нам вслед. У них грязные, заплаканные лица...
- Ты во главе этой армии, Мурзик? - спросил Бэлшуну. - Ты полководец?
- Я простой солдат. Не, не простой... - Он ухмыльнулся. - Наш сотник дал мне вчера десяток. Прежнего-то десятника-то того... Убили. А сотник у нас замечательный...
- Расскажи нам об этом человеке...
Мурзик с удовольствием принялся рассказывать. Вскоре мне уже казалось, будто я знаю об этом замечательном сотнике все.
И какая у него борода, расчесанная надвое и выкрашенная охрой.
И какие у него черные глаза и какая седина на висках.
И как он седлает коня. И какая у него попона есть, с дли-инными кистями.
И как он один из всей тысячи не побоялся сесть на слона. Во! Представляете? У слона был во такой хобот... Яблоко спер у одной девки, принцессы, что ли - мы не разглядели - слон-то, представляете? Хохоту!..
Еще этот сотник был ему, Мурзику, как отец. Собственноручно вынес из боя, пронзенного стрелой. Мол, сына ему напомнил. Сын у сотника погиб.
Девка между ними вертелась. Простая девка, крестьянка какая-то. Они дом у нее сожгли, а она потом по рукам пошла и к воинам прибилась. Сотник сперва сам с нею спал, а потом Мурзику подарил. Она мяконькая была и ласковая.
- Рассказывай, рассказывай, - время от времени понукал Мурзика Бэлшуну. - Мы слушаем. Мы с интересом слушаем твой рассказ, сидя в прекрасном месте.
- Ну вот, значит, - с охотой разливался Мурзик, - а я ему говорю: "Ежели мы в Ниппуре фуража не добудем, то все, хана нам, значит, с голой задницей останемся. За Ниппуром и полей-то толком нет... Пожгли". А он и говорит: "Так-то оно так, да только сам знаешь, что будет, если мы начнем в Ниппуре фураж брать". А я и говорю: "Попытка не пытка. Я берусь. Дашь десяток?" А он рассмеялся... - Тут по лицу Мурзика пробежала улыбка, какой я у моего раба никогда не видел. - Он бороду сквозь пальцы пропустил, аж дернул, и говорит: "Бери десяток. Живой вернешься - десятником сделаю". Я и поехал...
Все остальные истории Мурзика были столь же занимательны. Он увлеченно, со слюной, повествовал об оффензивах и диффензивах, предпринимаемых высшим армейским начальством и младшему командному составу непонятных. О фураже. О провианте. Провианту уделял изнуряюще много внимания. О деревнях, где брали молоко, мясо, женщин. О женщинах. Их было много, но все казались одинаковыми - податливыми и мяконькими.
Раз у Мурзика в десятке приболел один воин. Мурзик отправил другого воина искать лекаря. Лекаря нашли, заставили хворого воина целить, а воин тот возьми да и помри, невзирая ни на какое целение. Мурзик распорядился лекаря повесить. Но мудрый сотник рассудил иначе. Велел лекаря из петли вынуть. И прав оказался мудрый сотник. Тот лекарь еще не раз жизнь мурзиковым воинам спасал. Так что не жалели кормить его из общего котла.