в жизнь!
- Ну да, - внезапно возразил Фуфлунс, который имел более объективный
взгляд на историю. - А этот... как его... пожгли у нас все к чертям,
помнишь?
- Это ты про того царя... как его...
- Про него, про него! - воскликнул Фуфлунс, натыкаясь в темноте на
стену. - Помнишь, еще тесно стало у него в Галлии от великого изобилия
народу и послал он часть своих подданных вместе с племянниками своими
Белловезом и Сеговезом куда глаза глядят...
- Не куда глаза глядят, а куда боги укажут, - поправил Сефлунс.
- И выпал Белловезу по жребию лес, где тот и сгинул со своими
людишками, - мечтательно продолжал Фуфлунс. - А Сеговезу выпали по жребию
горы. Перевалил он, значит, через горы, а там... земля там распрекрасная
такая, что ихнему галльскому барду разве что в пьяном угаре приснится. И
сие была Этрурия наша... благословенная... - Он шумно всхлипнул.
- Этрурия выпала Белловезу, - возразил Сефлунс. - А вот Сеговез как
раз сгинул в лесах.
- Сам ты сгинул, - огрызнулся Фуфлунс, мгновенно осушив слезы. -
Склеротик.
Сефлунс прижался к двери большого дома, возле которого они
остановились, увлеченные спором.
- У меня уже в ухе звенит от твоей болтовни, - недовольно сказал
Сефлунс.
- В каком?
Сефлунс прислушался.
- В правом.
- В правом ухе звенит в час мыши, - сказал Фуфлунс, - к убытку или
порче. Сейчас я тебе организую порчу.
Неожиданно дверь приоткрылась, толкнув Сефлунса в спину.
- Кто здесь? - тихо спросил женский голос. Мелькнула керосиновая
лампа, прикрытая шалью.
- Почтенная матрона, - торжественно произнес Фуфлунс, отступая на
шаг. - Мы посланы в этот глупый мир, населенный людьми, Великим Магистром
Разенной, дабы спасти какого-то безмозглого воина, пораженного этой
новомодной дрянью... как ее... поняла ли ты меня, матрона?
- Клянусь Менерфой, женщина, лучше бы тебе ответить нам не медля, -
подхватил Сефлунс. - Велика мощь нашего Магистра... И всего этрусского
народа в целом.
Он оглушительно чихнул и схватился за нос.
- К веселию, - мрачно отметил Фуфлунс.
Боги замолчали и уставились на женщину. Моргая сонными глазами, она
ошеломленно разглядывала их. Фуфлунс был выше ростом, чем его собрат-бог,
но сходство между ними оставалось значительное: резкие черты лица, круглые
черные глаза, длинные черные волосы, прямые плечи. На голове Фуфлунса была
простая полотняная лента, поднимающая волосы надо лбом, а Сефлунс носил
плетеный головной убор в виде совы с опущенными крыльями.
- Вас прислал Разенна? - спросила Анна-Стина.
- Да это... как его...
Сефлунс возвел глаза к ночному небу и заунывно провозгласил:
- Великий Магистр, да продлит Элизабет дни его, да наполнит она их
радостью...
Старый бог поперхнулся посреди своей выспренней речи и надрывно
закашлялся. Стараясь перекричать собрата, Фуфлунс встрял:
- Потому что воевать не умеете, вот что! Палите в белый свет как в
копеечку, а потом плачете, когда в вас пули попадают! То ли дело римское
копье с наконечником из мягкого металла! Коли застрянет в кости, нипочем
не вытащишь, так и подохнешь...
Сефлунс перестал кашлять и с раскрытым ртом уставился на Фуфлунса.
Потом, собравшись с силами, закричал:
- Это ты о чем? О pilum? Об этой дурацкой палке? Вспомни лучше
зазубренные аланские стрелы! Вот это оружие! Бьет с полумили!
- Так уж и с полумили! - завопил Фуфлунс. - И ста метров не будет!
Твои аланы стрелять не умели! Вот татары!
- А что татары?
- Да! И гунны!
Оба замолчали, багровые от гнева.
Анна-Стина подняла лампу повыше.
- Вы что, лекари?
- Ну да, безмозглая курица! - сердито сказал Фуфлунс.
Анна-Стина слегка отстранилась, пропуская их в дверь. Они
протиснулись в дом следом за ней. Оставив лампу на столе. Анна-Стина
кивнула в сторону распростертого на диване Синяки и села неподалеку. Она
была босая, в легком халатике.
Фуфлунс и Сефлунс переглянулись. Они предполагали, что Разенну
беспокоит судьба великого воина, израненного в битве с этими гнусными
Завоевателями, и приготовились увидеть гору мышц, временно выведенных из
строя. Вместо этого они оказались перед щупленьким пареньком, который весь
горел и еле слышно бормотал себе под нос какую-то ахинею.
Фуфлунс для верности указал на него пальцем.
- Вот ЭТО нужно спасать?
Анна-Стина кивнула.
- Вас точно прислал Разенна? - переспросила она недоверчиво.
- Неужели ты думаешь, смертная, что мы пришли бы сюда сами?
Сефлунс расставил на столе коробки и потребовал кипятка. Анна-Стина
показала ему, где кухня. Фуфлунс сунул каменный нож в горящую керосиновую
лампу для дезинфекции, потом плюнул на его гладкую поверхность и обтер об
одежду копоть с клинка.
- Сейчас я быстренько вытащу пули, - сказал он и усмехнулся в лицо
Анне-Стине.
Из кухни выбрался Сефлунс с дымящимся медным кувшином в руке.
- Все будет в лучшем виде, хозяйка, - заверил он. - Мы же боги, ясно
тебе?
Фуфлунс уже ковырялся в синякиной ране каменным ножом. Солдатик
давился болью и беззвучно хрипел.
- Нормальненько, - бормотал Фуфлунс, слизывая с ножа кровь. -
Чудненько.
Он показал пулю на раскрытой ладони. Сефлунс по-хозяйски пошарил на
полках, выбрал глубокое фаянсовое блюдо и принялся смешивать травы,
добавляя туда же кипяток.
- Масло есть? - спросил он, не поднимая головы.
- Что?
- Масло дай, дура! - рявкнул Сефлунс. - Слушать надо, когда с тобой
разговаривают.
Проглотив обиду, Анна-Стина вынула из заветной кладовки кусочек масла
и подала его лекарю.
- Как украла, - укоризненно сказал бог, повертев кусочек в пальцах и
небрежно бросив его в свое зелье.
- Это последнее, - разозлилась Анна-Стина.
Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев на
Анну-Стину, заметил назидательным тоном:
- Пылающие уши в час мыши - добрый друг совет даст. Ты слушай нас,
женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.
- А помнишь битву при... - мечтательно начал Сефлунс, размазывая
деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.
- Что, забыл? - сказал Фуфлунс ехидно. - Ну и молчи тогда.
- Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда
полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя,
может быть, спасут, если раненый, - да и то пять раз подумают. А с такой
дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.
Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась
было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.
- Полотно для перевязки, - распорядился он.
Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на
стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых
стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы,
чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором
Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая
слюной, шипел: "А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в
этрусском переводе!"
Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:
- А вот сейчас у меня дергается правое веко.
- К сытной еде, - тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о
Ксенофонте.
Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула - она
уже начинала дремать.
- Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? - предположила она.
- Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его
умял ваш драгоценный Ларс Разенна.
И демонстративно отвернулась.
Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:
- Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.
- Только попробуй, - угрожающе сказала Анна-Стина. - Разенна все
узнает. Завтра же.
Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс
засунул коробки с травами себе под плащ.
- Ну, извини, - сказал он.
Анна-Стина не шевельнулась.
Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла
дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке.
Он был в сознании и не спал.
- Тебе лучше? - спросила она тихонько. Он ответил утвердительно,
прикрыв глаза.
Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный
голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую
керосиновую лампу.
- Кто здесь был?
Анна-Стина слегка усмехнулась.
- Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных
чудака. Нагрубили, натоптали на ковре...
Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса,
потом тяжело опустился на скрипнувший стул.
- Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать.
- Ничего нет. Немного сахара осталось.
- Черт, - сказал Ингольв и замолчал.
Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще
влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не
двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и
попросил неласково:
- Хоть кипятка дай.
Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на
скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной
ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У
одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под
кипятком.
Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:
- Он просто чародей.
Ингольв фыркнул.
- Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.
- Тебе и так пришлось бы это делать.
- Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок.
Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в
сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими
синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной
тревогой.
Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и
хрипло спросил:
- Кто... чародей?
Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали
из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол
возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.
Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету
тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе.
Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.
- Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул
от себя бессильную синякину руку.
В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал
приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских
филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных
или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались городские приюты,
находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным
предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем
начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем,
были хорошие.
Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по
крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что
смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему его так
испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него не все в порядке,
решила Анна-Стина.
- Как он вообще попал в армию? - спросила она брата.
Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:
- Сволочь.
Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и
провел пальцем по ее щеке.
- Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он
пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества.
Мерзавец... - Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно,
полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не
только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.
Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте
притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял,
что все время думает только об этом.
Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она
склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.
- Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут?
Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:
- Умнее было бы сдать его без боя.
- Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?
Он улыбнулся.
- Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.
Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно
забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле
Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только
лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг
поражения.
Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно
оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице,
выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака
стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые
сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от
старого форта.
Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без
боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане - члены городского
магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники;
уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные
в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах,
подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию
присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки.
Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса
разбивали мостовую.
По всему городу звонили колокола. Они начали звонить сами собой,
словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены,
и звон получался слабый, жалобный.
По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного
кучей добра сидели те, кто не мог идти.
Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам.
Казалось, все в городе пришло в движение.
Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного
Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К
тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем
близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной.
Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное - бросил
на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где
еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держали воду.
- Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят?
Ингольв пожал плечами.
- Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на себя
воду и замолчал, заметно разозлившись.
Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
- А соседи, похоже, съехали.
Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
- Анна, что у нас на завтрак?
Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может
спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел.
Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры,
капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
- Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя
ненароком подстрелили.
Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый
свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и
несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с
аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина
заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами.
Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и
закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в
чашке и улыбнулся.
- Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
- Почему звонят?
- Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано
или поздно это случится?
- Знала... но почему так скоро?
Он пожал плечами.
- Какая разница? Перед смертью не надышишься.
Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза
сестры. Потом улыбнулся.
- Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с
тобой остаемся в Ахене, правда?
Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
- А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
- Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв. - Кстати, а
где Синяка?
Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку от
площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером
камне коршунами. Он хотел видеть все.
От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным
потоком двигались солдаты - пехотинцы в высоких медных шлемах и белых
мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли,
пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса
- все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет
тянуться вечно.
Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в
юго-восточные ворота.
Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска
волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного
звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро
ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был хорошо слышен плеск
волн о борта оставленных яхт.
Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали
сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели
деревянные колеса - вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли
Завоеватели.
Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из
дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только
что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног
забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно
добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после
трудной, но хорошо сделанной работы.
Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета
и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое
или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом подъеме, но
даже не выругался.
По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими
оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую
великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые
клинки и старые длинноствольные ружья смели с пути всю ту армаду
сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой
Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины,
брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки
шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены
обломками и брошенными в спешке вещами.
Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь,
посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной
стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью
уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.
Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился
и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем
близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и
что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно
вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей
грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией,
крикнул:
- Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!
Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к
кричавшему.
- С кем это ты разговариваешь, Хилле?
Хилле махнул рукой в сторону развалин.
- А вон, спрятался... - Он снова поглядел на Синяку. - Будет
притворяться. Лучше иди по-хорошему.
- Он же не понимает, - сказал невысокий.
Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что он ПОНИМАЛ. Отсиживаться в
развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на
площадь.
- Ну и рожа, - пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.
Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не
произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с
кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два
раза.
Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех
самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые
убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В
его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время
привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не
замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем
говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни
разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на
каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась
ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.
Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня,
сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал
темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.
Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она
служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая
Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она
начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже
около тысячи лет. За это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце
концов, превратилась в полупрозрачную тень.
Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль
расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды,
отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные
горожанами дома не хотелось - опыт непрерывных войн приучил их не
поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным
местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно
спокойно заснуть, - чего еще желать?
Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого
полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его
решения.
Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта
драккара "Медведь", был невысокий плотный человек лет сорока с длинными
смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его
между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо
известно.
Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто
человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли
восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от
горячки еще в начале похода.
Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов,
наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен,
темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и
Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без
содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый,
ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными
глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит
пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.
Усталые, грязные, голодные - непобедимый отряд Завоевателей с
драккара "Медведь".
Бьярни негромко сказал:
- Лучше этой башни нам здесь ничего не найти.
Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять шпаги и
загадочно улыбнулся. Одна из его многозначительных улыбочек, что так
выводили из себя Норга.
- Не стоит торопиться, - как всегда, спокойно произнес Тоддин, и
Бьярни повернулся в его сторону. - Там вполне может быть засада. Лучше
дождаться ребят с "Черного волка"...
- И потом они сами займут нашу башню, - перекосившись не то от боли в
руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен.
Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это,
Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи.
- Ты понял, о чем мы говорили! - сказал он.
Синяка отмолчался.
- Ты понял! Понял! - повторял капитан. Левой рукой он уже вытаскивал
нож. - Говори! Ты понял?
Юноша нехотя сказал:
- Да.
Бьярни поднял ножом его подбородок.
- Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик?
- Оставь парня, - вмешался Тоддин.
Капитан сильно встряхнул свою жертву. Смуглое лицо слегка
поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в синих глазах.
Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом.
- Так откуда ты знаешь наш язык?
- Я не могу объяснить, - сказал Синяка. - Просто... - Он махнул
рукой, из чего можно было заключить, что язык Завоевателей носился в
воздухе где-то неподалеку.
- А сквозь стены видишь? - поинтересовался Норг и шмыгнул носом.
Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно:
- Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей там нет. И не
было вот уже несколько столетий.
- Стало быть, мы можем ее занимать? - уточнил Норг.
- Да, - медленно произнес молодой человек, - если не боитесь...
Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался:
- Кого же нам здесь бояться?
- Ну да, - внезапно возразил Фуфлунс, который имел более объективный
взгляд на историю. - А этот... как его... пожгли у нас все к чертям,
помнишь?
- Это ты про того царя... как его...
- Про него, про него! - воскликнул Фуфлунс, натыкаясь в темноте на
стену. - Помнишь, еще тесно стало у него в Галлии от великого изобилия
народу и послал он часть своих подданных вместе с племянниками своими
Белловезом и Сеговезом куда глаза глядят...
- Не куда глаза глядят, а куда боги укажут, - поправил Сефлунс.
- И выпал Белловезу по жребию лес, где тот и сгинул со своими
людишками, - мечтательно продолжал Фуфлунс. - А Сеговезу выпали по жребию
горы. Перевалил он, значит, через горы, а там... земля там распрекрасная
такая, что ихнему галльскому барду разве что в пьяном угаре приснится. И
сие была Этрурия наша... благословенная... - Он шумно всхлипнул.
- Этрурия выпала Белловезу, - возразил Сефлунс. - А вот Сеговез как
раз сгинул в лесах.
- Сам ты сгинул, - огрызнулся Фуфлунс, мгновенно осушив слезы. -
Склеротик.
Сефлунс прижался к двери большого дома, возле которого они
остановились, увлеченные спором.
- У меня уже в ухе звенит от твоей болтовни, - недовольно сказал
Сефлунс.
- В каком?
Сефлунс прислушался.
- В правом.
- В правом ухе звенит в час мыши, - сказал Фуфлунс, - к убытку или
порче. Сейчас я тебе организую порчу.
Неожиданно дверь приоткрылась, толкнув Сефлунса в спину.
- Кто здесь? - тихо спросил женский голос. Мелькнула керосиновая
лампа, прикрытая шалью.
- Почтенная матрона, - торжественно произнес Фуфлунс, отступая на
шаг. - Мы посланы в этот глупый мир, населенный людьми, Великим Магистром
Разенной, дабы спасти какого-то безмозглого воина, пораженного этой
новомодной дрянью... как ее... поняла ли ты меня, матрона?
- Клянусь Менерфой, женщина, лучше бы тебе ответить нам не медля, -
подхватил Сефлунс. - Велика мощь нашего Магистра... И всего этрусского
народа в целом.
Он оглушительно чихнул и схватился за нос.
- К веселию, - мрачно отметил Фуфлунс.
Боги замолчали и уставились на женщину. Моргая сонными глазами, она
ошеломленно разглядывала их. Фуфлунс был выше ростом, чем его собрат-бог,
но сходство между ними оставалось значительное: резкие черты лица, круглые
черные глаза, длинные черные волосы, прямые плечи. На голове Фуфлунса была
простая полотняная лента, поднимающая волосы надо лбом, а Сефлунс носил
плетеный головной убор в виде совы с опущенными крыльями.
- Вас прислал Разенна? - спросила Анна-Стина.
- Да это... как его...
Сефлунс возвел глаза к ночному небу и заунывно провозгласил:
- Великий Магистр, да продлит Элизабет дни его, да наполнит она их
радостью...
Старый бог поперхнулся посреди своей выспренней речи и надрывно
закашлялся. Стараясь перекричать собрата, Фуфлунс встрял:
- Потому что воевать не умеете, вот что! Палите в белый свет как в
копеечку, а потом плачете, когда в вас пули попадают! То ли дело римское
копье с наконечником из мягкого металла! Коли застрянет в кости, нипочем
не вытащишь, так и подохнешь...
Сефлунс перестал кашлять и с раскрытым ртом уставился на Фуфлунса.
Потом, собравшись с силами, закричал:
- Это ты о чем? О pilum? Об этой дурацкой палке? Вспомни лучше
зазубренные аланские стрелы! Вот это оружие! Бьет с полумили!
- Так уж и с полумили! - завопил Фуфлунс. - И ста метров не будет!
Твои аланы стрелять не умели! Вот татары!
- А что татары?
- Да! И гунны!
Оба замолчали, багровые от гнева.
Анна-Стина подняла лампу повыше.
- Вы что, лекари?
- Ну да, безмозглая курица! - сердито сказал Фуфлунс.
Анна-Стина слегка отстранилась, пропуская их в дверь. Они
протиснулись в дом следом за ней. Оставив лампу на столе. Анна-Стина
кивнула в сторону распростертого на диване Синяки и села неподалеку. Она
была босая, в легком халатике.
Фуфлунс и Сефлунс переглянулись. Они предполагали, что Разенну
беспокоит судьба великого воина, израненного в битве с этими гнусными
Завоевателями, и приготовились увидеть гору мышц, временно выведенных из
строя. Вместо этого они оказались перед щупленьким пареньком, который весь
горел и еле слышно бормотал себе под нос какую-то ахинею.
Фуфлунс для верности указал на него пальцем.
- Вот ЭТО нужно спасать?
Анна-Стина кивнула.
- Вас точно прислал Разенна? - переспросила она недоверчиво.
- Неужели ты думаешь, смертная, что мы пришли бы сюда сами?
Сефлунс расставил на столе коробки и потребовал кипятка. Анна-Стина
показала ему, где кухня. Фуфлунс сунул каменный нож в горящую керосиновую
лампу для дезинфекции, потом плюнул на его гладкую поверхность и обтер об
одежду копоть с клинка.
- Сейчас я быстренько вытащу пули, - сказал он и усмехнулся в лицо
Анне-Стине.
Из кухни выбрался Сефлунс с дымящимся медным кувшином в руке.
- Все будет в лучшем виде, хозяйка, - заверил он. - Мы же боги, ясно
тебе?
Фуфлунс уже ковырялся в синякиной ране каменным ножом. Солдатик
давился болью и беззвучно хрипел.
- Нормальненько, - бормотал Фуфлунс, слизывая с ножа кровь. -
Чудненько.
Он показал пулю на раскрытой ладони. Сефлунс по-хозяйски пошарил на
полках, выбрал глубокое фаянсовое блюдо и принялся смешивать травы,
добавляя туда же кипяток.
- Масло есть? - спросил он, не поднимая головы.
- Что?
- Масло дай, дура! - рявкнул Сефлунс. - Слушать надо, когда с тобой
разговаривают.
Проглотив обиду, Анна-Стина вынула из заветной кладовки кусочек масла
и подала его лекарю.
- Как украла, - укоризненно сказал бог, повертев кусочек в пальцах и
небрежно бросив его в свое зелье.
- Это последнее, - разозлилась Анна-Стина.
Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев на
Анну-Стину, заметил назидательным тоном:
- Пылающие уши в час мыши - добрый друг совет даст. Ты слушай нас,
женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.
- А помнишь битву при... - мечтательно начал Сефлунс, размазывая
деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.
- Что, забыл? - сказал Фуфлунс ехидно. - Ну и молчи тогда.
- Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда
полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя,
может быть, спасут, если раненый, - да и то пять раз подумают. А с такой
дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.
Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась
было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.
- Полотно для перевязки, - распорядился он.
Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на
стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых
стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы,
чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором
Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая
слюной, шипел: "А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в
этрусском переводе!"
Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:
- А вот сейчас у меня дергается правое веко.
- К сытной еде, - тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о
Ксенофонте.
Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула - она
уже начинала дремать.
- Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? - предположила она.
- Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его
умял ваш драгоценный Ларс Разенна.
И демонстративно отвернулась.
Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:
- Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.
- Только попробуй, - угрожающе сказала Анна-Стина. - Разенна все
узнает. Завтра же.
Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс
засунул коробки с травами себе под плащ.
- Ну, извини, - сказал он.
Анна-Стина не шевельнулась.
Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла
дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке.
Он был в сознании и не спал.
- Тебе лучше? - спросила она тихонько. Он ответил утвердительно,
прикрыв глаза.
Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный
голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую
керосиновую лампу.
- Кто здесь был?
Анна-Стина слегка усмехнулась.
- Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных
чудака. Нагрубили, натоптали на ковре...
Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса,
потом тяжело опустился на скрипнувший стул.
- Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать.
- Ничего нет. Немного сахара осталось.
- Черт, - сказал Ингольв и замолчал.
Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще
влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не
двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и
попросил неласково:
- Хоть кипятка дай.
Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на
скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной
ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У
одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под
кипятком.
Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:
- Он просто чародей.
Ингольв фыркнул.
- Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.
- Тебе и так пришлось бы это делать.
- Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок.
Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в
сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими
синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной
тревогой.
Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и
хрипло спросил:
- Кто... чародей?
Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали
из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол
возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.
Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету
тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе.
Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.
- Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул
от себя бессильную синякину руку.
В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал
приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских
филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных
или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались городские приюты,
находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным
предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем
начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем,
были хорошие.
Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по
крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что
смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему его так
испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него не все в порядке,
решила Анна-Стина.
- Как он вообще попал в армию? - спросила она брата.
Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:
- Сволочь.
Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и
провел пальцем по ее щеке.
- Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он
пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества.
Мерзавец... - Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно,
полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не
только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.
Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте
притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял,
что все время думает только об этом.
Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она
склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.
- Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут?
Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:
- Умнее было бы сдать его без боя.
- Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?
Он улыбнулся.
- Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.
Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно
забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле
Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только
лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг
поражения.
Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно
оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице,
выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака
стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые
сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от
старого форта.
Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без
боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане - члены городского
магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники;
уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные
в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах,
подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию
присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки.
Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса
разбивали мостовую.
По всему городу звонили колокола. Они начали звонить сами собой,
словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены,
и звон получался слабый, жалобный.
По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного
кучей добра сидели те, кто не мог идти.
Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам.
Казалось, все в городе пришло в движение.
Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного
Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К
тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем
близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной.
Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное - бросил
на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где
еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держали воду.
- Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят?
Ингольв пожал плечами.
- Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на себя
воду и замолчал, заметно разозлившись.
Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
- А соседи, похоже, съехали.
Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
- Анна, что у нас на завтрак?
Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может
спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел.
Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры,
капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
- Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя
ненароком подстрелили.
Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый
свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и
несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с
аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина
заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами.
Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и
закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в
чашке и улыбнулся.
- Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
- Почему звонят?
- Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано
или поздно это случится?
- Знала... но почему так скоро?
Он пожал плечами.
- Какая разница? Перед смертью не надышишься.
Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза
сестры. Потом улыбнулся.
- Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с
тобой остаемся в Ахене, правда?
Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
- А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
- Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв. - Кстати, а
где Синяка?
Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку от
площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером
камне коршунами. Он хотел видеть все.
От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным
потоком двигались солдаты - пехотинцы в высоких медных шлемах и белых
мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли,
пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса
- все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет
тянуться вечно.
Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в
юго-восточные ворота.
Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска
волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного
звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро
ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был хорошо слышен плеск
волн о борта оставленных яхт.
Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали
сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели
деревянные колеса - вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли
Завоеватели.
Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из
дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только
что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног
забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно
добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после
трудной, но хорошо сделанной работы.
Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета
и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое
или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом подъеме, но
даже не выругался.
По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими
оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую
великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые
клинки и старые длинноствольные ружья смели с пути всю ту армаду
сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой
Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины,
брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки
шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены
обломками и брошенными в спешке вещами.
Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь,
посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной
стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью
уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.
Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился
и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем
близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и
что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно
вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей
грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией,
крикнул:
- Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!
Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к
кричавшему.
- С кем это ты разговариваешь, Хилле?
Хилле махнул рукой в сторону развалин.
- А вон, спрятался... - Он снова поглядел на Синяку. - Будет
притворяться. Лучше иди по-хорошему.
- Он же не понимает, - сказал невысокий.
Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что он ПОНИМАЛ. Отсиживаться в
развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на
площадь.
- Ну и рожа, - пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.
Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не
произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с
кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два
раза.
Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех
самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые
убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В
его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время
привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не
замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем
говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни
разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на
каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась
ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.
Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня,
сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал
темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг.
Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она
служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая
Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она
начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже
около тысячи лет. За это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце
концов, превратилась в полупрозрачную тень.
Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль
расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды,
отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные
горожанами дома не хотелось - опыт непрерывных войн приучил их не
поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным
местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно
спокойно заснуть, - чего еще желать?
Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого
полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его
решения.
Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта
драккара "Медведь", был невысокий плотный человек лет сорока с длинными
смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его
между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо
известно.
Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто
человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли
восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от
горячки еще в начале похода.
Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов,
наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен,
темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и
Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без
содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый,
ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными
глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит
пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге.
Усталые, грязные, голодные - непобедимый отряд Завоевателей с
драккара "Медведь".
Бьярни негромко сказал:
- Лучше этой башни нам здесь ничего не найти.
Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять шпаги и
загадочно улыбнулся. Одна из его многозначительных улыбочек, что так
выводили из себя Норга.
- Не стоит торопиться, - как всегда, спокойно произнес Тоддин, и
Бьярни повернулся в его сторону. - Там вполне может быть засада. Лучше
дождаться ребят с "Черного волка"...
- И потом они сами займут нашу башню, - перекосившись не то от боли в
руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен.
Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это,
Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи.
- Ты понял, о чем мы говорили! - сказал он.
Синяка отмолчался.
- Ты понял! Понял! - повторял капитан. Левой рукой он уже вытаскивал
нож. - Говори! Ты понял?
Юноша нехотя сказал:
- Да.
Бьярни поднял ножом его подбородок.
- Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик?
- Оставь парня, - вмешался Тоддин.
Капитан сильно встряхнул свою жертву. Смуглое лицо слегка
поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в синих глазах.
Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом.
- Так откуда ты знаешь наш язык?
- Я не могу объяснить, - сказал Синяка. - Просто... - Он махнул
рукой, из чего можно было заключить, что язык Завоевателей носился в
воздухе где-то неподалеку.
- А сквозь стены видишь? - поинтересовался Норг и шмыгнул носом.
Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно:
- Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей там нет. И не
было вот уже несколько столетий.
- Стало быть, мы можем ее занимать? - уточнил Норг.
- Да, - медленно произнес молодой человек, - если не боитесь...
Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался:
- Кого же нам здесь бояться?