Хаецкая Елена Владимировна. Варшава и Женщина (повесть о Дальней Любви)

   Поход за море (oltra mar), в Святую Землю, - незнаменитый и немногочисленный - возглавляет Гуго Лузиньян, уже немолодой, отяжелевший, но по-прежнему красивый и крепкий сеньор с крутым и независимым нравом. (Будущему сенешалю Пуатье, которому будет поручено надзирать за сборами податей на землях Лузиньянов, графу Солсбери, неосмотрительно отправленному королем Генрихом Вторым во владения Гуго, оставалось жить еще шесть лет, а меч, которым он будет убит, лежит себе пока что полеживает в одном из сундуков, дожидаясь возвращения Гуго из Святой Земли).
   С Гуго - его молодые сыновья, старший, отважный Джауфре, крестник князя Блаи, и младший, простоватый и ласковый Гвидон, с младых ногтей любимец женщин. Наследственная кровь разбегается по жилам потомков, словно ручьи в дни таяния снегов, и, как говорит поэт, спешит затем к месту своего успокоения, "подобно власти, занимающей трон".
   Потомки Мелюзины выходят в море.
   * * *
   Все выглядит весьма обыденно и тонет в хлопотах, настолько впечатляющих, что в последующих воспоминаниях они подчас затмевают и самый поход, и даже битвы с сарацинами.
   Десять кораблей закуплено в Генуе по разорительной цене. Лукавые, нечистые на руку подрядчики распоряжаются погрузкой. С берега в трюмы переносятся мука, зерно, сухари, вино в бочках (которое не протухнет, в отличие от воды), сироп, копченое мясо, связки сухой рыбы, многолетнее прогорклое масло, к которому южных рыцарей Креста приохотили норманны, перец, тмин, воск, различную одежду в коробах, оружие и доспехи и - под особым присмотром - деньги, золотые и серебряные.
   Грузовых кораблей шесть, и они загружены по самую ватерлинию. Четыре судна - легкие. Вот на что стоило бы посмотреть! Такие они были ладные и хорошо построенные, быстроходные, превосходно оборудованные, снабженные всем необходимым, с расторопной, умелой командой! Каждое ходило и под парусом и на веслах; вмещало по сорок боевых коней, двадцать рыцарей и сто пехотинцев.
   Наконец все готово к отплытию. Над морем звучит нарядная музыка рогов и труб, издалека и потому не в лад гремят большие барабаны. Джауфре Рюдель стоит на палубе. Шумный, озаренный ярким солнцем марсельский берег удаляется, странно покачиваясь и на глазах уменьшаясь - удивительное зрелище, от которого перехватывает горло, - и постепенно вступает в свои права Путешествие: жизнь посреди стихии, утлое бытие между "прошлым" и "будущим", между старым берегом и берегом новым, неведомым; и оно может быть сопоставлено с пребыванием в материнской утробе, в чистилище между адом и раем или в оккупированном немцами городе, который когда-нибудь, в свой срок, известный Господу, будет от них освобожден.
   Опасаясь далеко отрываться от твердой земли, корабли держались поначалу западного берега Италии и шли, окруженные пенной синевой, мимо белых городов, прибрежных гор, поросших зеленым лесом, мимо мелких, как жемчуг, островов, показавшихся Рюделю неправдоподобно крошечными - вообще ему не верилось, что там твердая суша, на которую можно ступить ногой.
   Видели мыс с полуразвалившимися каменными строениями, почти совершенно скрытыми листвой. Он далеко нависал над морем, и Рюделю сказали, что там древнее пиратское гнездо и что морские разбойники обитали на этом мысу еще во времена Одиссея, чему Рюдель немало дивился.
   Еще видели один остров, непрестанно извергающий дым и пламя, о котором одни говорили, будто это - пасть огромного подводного зверя, а другие - что это разверстые поры ада, ибо дым имеет серный запах. Рассказывали также, что время от времени подводный огонь многократно усиливается, и тогда в море происходит пожар, и сгорает великое множество рыб.
   Спустя два дня после этого корабли бросили якорь в устье Тибра, чтобы рыцари могли сойти на берег и пополнить запасы мяса охотой на косуль и оленей. Этим и занялись многие знатные люди. Прочие выхаживали лошадей, сушили и чистили одежду, осматривали оружие и предавались азартным играм.
   Рюдель встретился на берегу с Гуго Лузиньяном, который плыл на другом корабле, и поразился бледности и внезапной худобе этого обычно цветущего сеньора.
   - Клянусь ногой Господа! - вскричал сеньор Гуго. - Никогда еще не приходилось мне так худо! За всю дорогу я едва мог проглотить кусочек хлеба, чтобы не выблевать его тотчас на палубу. И будь я проклят, если не задержусь здесь по крайней мере на три дня, чтобы получить наконец возможность вкусить человеческой трапезы. В противном случае мне грозит голодная смерть, что было бы великим позором для рыцаря.
   И свистнув сыновьям, точно породистым псам, Гуго Лузиньян скрылся в лесной чаще.
   Джауфре Рюдель знал, что в незапамятные времена, спасаясь из горящей Трои, в эти края приплыл Эней на нескольких уцелевших кораблях. В Блае имелись резные шахматы с фигурками из истории Энея, и Нивард Басурман, осведомленный обо всем на свете, объяснял молодому князю (в очередной раз безбожно обыгрывая его): это - Анхиз, отец Энея, это - Венера, его мать, а это Юл, молодой сын Энея, родоначальник знаменитой фамилии Юлиев. Все это начиналось здесь, вот в этой дубраве, где еще и сейчас сохранилась мраморная дорогая, гладкая, как мозаичный пол.
   По этой дороге и пошел Рюдель, оставляя по левую руку таинственные темные развалины. Впереди вдруг показался фазан. Он шел, не торопясь, даже как будто лениво. Потом и вовсе остановился. Остановился и Рюдель.
   Кто-нибудь говорил уже, что с Джауфре Рюделем был молодой слуга по имени Рено? Этому Рено стукнуло уже, думается, лет шестнадцать. Обученный Нивардом, он знал и умел всего понемногу и страшно чтил своего господина, отчего разговаривал с ним всегда только полушепотом.
   Увидев, что Рюдель стоит неподвижно, Рено приблизился на несколько шагов и вытянул шею.
   - Желаете пойти туда, мессир? - выдохнул он возле господского уха.
   - Куда? - удивился Рюдель.
   Вместо ответа Рено показал рукой, и Джауфре только теперь рассмотрел в густой зелени дорогу, также вымощенную мрамором, которая вела в глубь лесной чащи. По этой дороге ковыляли еще два фазана, совершенно белых, как лебеди; они явно не боялись людей и чувствовали себя как дома.
   Джауфре Рюдель поглядел на своего слугу - тот даже приседал от страха и любопытства - и ступил на эту фазанью дорогу. Вскоре перед ними открылась старинная монашеская обитель, имевшая удивительный вид: она была разделена высокой каменной стеной на две части, причем одна половина, увитая диким виноградом и заботливо обсаженная кустами роз, казалась обжитой и приветливой, а вторая, наполовину рухнувшая и заросшая терновником и ежевикой, выглядела заброшенной и зловещей.
   Вообще же это место внушало невольный трепет, но тем не менее Джауфре Рюдель поднял руку и решительно постучал в ворота. Ему никто не ответил. Рено жался за спиной своего господина и шептал: "Уйдем от греха, мессир! Пощадите себя, мессир! Дурное тут место, мессир!" Однако Рюдель постучал снова, а затем и в третий раз. Наконец загремел засов, ворота с ужасным скрежетом приотворились, и явился отшельник, одетый в звериную шкуру, стоявшую колом вокруг истощенного коричневого тела. Ноги отшельника разъедали язвы, и он непрестанно почесывал их одна об другую, а в серых волосах невозбранно бродили огромные вши.
   - Бог да благословит вас, святой человек! - обратился к нему Джауфре Рюдель.
   Отшельник несколько секунд молча разглядывал гостя, а затем широко разинул беззубый рот и закричал:
   - Беги! Прочь! Спасай себя! Погуби себя!
   Рено уже навострился последовать этому благому совету, однако Джауфре Рюдель остановил его.
   - Подожди. Не для того мы пришли сюда вслед за фазаном, чтобы, не узнав ничего, сразу бежать прочь без оглядки. - И, вразумив таким образом боязливого слугу, так обратился к отшельнику: - Разъясните нам, святой отец, о чем вы только что говорили?
   - Спасай себя! - повторил отшельник. - Спасай свое тело! Погуби себя! Погуби свою душу!
   - Позволь нам войти, - тихо сказал Рюдель. - Я хочу преклонить колени перед алтарем этой обители.
   - Ты предупрежден, безумец! - крикнул отшельник, воздевая к небу иссохшую руку. - Мой долг исполнен. Входи!
   Он посторонился, и Джауфре Рюдель, а следом за ним и Рено, втиснулся в узкую щель ворот.
   Вот что удалось им узнать.
   В незапамятные времена, спасаясь от варваров-лангобардов, завладевших тогда Италией, один отшельник по имени Гиральдус Святая Вошь решил построить себе уединенную келью в этой густой, непроходимой чаще. Однако едва он взялся за работу, как явился к нему бес, отвратительно смердящий, с наглым поросячьим рылом и козлиной бородкой.
   - Ты кто такой, а? - осведомился он своим скрипучим голосом.
   - Изыди, адское порождение, - отвечал отшельник, - ибо я - Гиральдус Святая Вошь, ничтожнейший из людей.
   Бес уселся поблизости от отшельника на камень и принялся пускать из ноздрей серный дым. Это он делал, желая насмеяться над отшельником.
   - Ты, как я погляжу, большой нахал! - сказал бес. - Много гордости нагрузил ты себе на сердце, ничтожнейший из людей, так что для меня будешь ты весьма легкой добычей.
   Вместо ответа Гиральдус продолжал неустанно трудиться и за целый день работы соорудил стену высотой себе до пояса. Однако за ночь бес разворотил все построенное, раскидал камни, перегрыз бревна и вообще напакостил как мог, а в довершение безобразия нагадил прямо посреди стройки.
   Проснувшись поутру и увидев все это разорение, Гиральдус разъярился свыше всякой меры и набросился на беса с кулаками, желая того проучить как следует. А бесу только того и надобно. Схватились они беспощадно и принялись тузить друг друга и охаживать - тут и кулаки в ход пошли, и пятки, и дубинки, а под конец натряс Гиральдус себе в кулак вшей, которые в изобилии водились у него в волосах, и запустил ими в злокозненного беса. Вши впились врагу в глаза, в уши, в чувствительное поросячье рыльце, и принялись безжалостно уязвлять и жалить, так что бес завизжал, завертелся на месте и в конце концов пал на колени, крича:
   - Ой-ой-ой! Уйми своих кровожадных гадов, Гиральдус, отзови своих слуг! Я согласен пойти с тобой на мировую!
   - Отныне ты будешь помогать мне, - сказал Гиральдус, посмеиваясь.
   - Согласен! Согласен! - вопил бес.
   - Ты немедленно соберешь все камни и бревна, что разбросал.
   - Сделаю! Сделаю!
   - И не станешь более чинить мне ни ущерба, ни беспокойства.
   - Никогда! Никогда!
   Тут Гиральдус, видя полную покорность беса, свистнул, и все вши осыпались с адского порождения мертвыми. Ибо принять их назад, в свои волосы, после того, как они осквернили себя пребыванием на теле беса, Гиральдус не мог.
   А бес, избавленный от напасти, немедленно обнаглел и заявил:
   - Я, конечно, всемерно помогу тебе со строительством, но взамен прошу дозволения поселиться рядом с тобою. Будем жить по-соседски, стена в стену, и вместе станем вершить одно общее доброе дело: спасать человеков от греха.
   И Гиральдус согласился, зная, что промысел Божий видит далее, нежели человек или бес.
   Таким образом вновь основанная обитель была поделена на две части. Одна из них, увитая виноградом, полная роз, имела полуобвалившуюся часовенку и алтарь, владела чудотворными нетленными мощами Гиральдуса Святой Воши, помещенными в особый сосуд, и принадлежала слугам Господа, и ангелам, и всем добрым людям. Вторая же, имеющая вид неприглядный и страшный, отдана во власть злых духов. И всякий, кто желает, осознав тяжесть собственных грехов, претерпеть сильное страдание, может отправиться туда и побывать как бы в аду, и посредством мук и веры избавить свою душу от зла заблаговременно, задолго до смерти. Однако случалось и такое, что кающийся оказывался недостаточно крепок телом и верою, так что умирал злой смертью, пребывая при этом в руках бесов. Однако никто из вернувшихся из адской половины обители никогда не рассказывал о пережитом, так что достоверных сведений о происходящем за стеной не имеется.
   Узнав все это, Джауфре Рюдель опустился перед отшельником на колени и попросил у него дозволения провести ночь на адской половине, дабы очистить душу от грехов прежде, нежели окажется он, Джауфре Рюдель, в Святой Земле.
   - Скрежет зубовный! - вскричал отшельник с угрозой.
   Джауфре по-прежнему стоял на коленях и только опустил голову.
   - Огнь неугасимый! - крикнул отшельник и встряхнул кулаками.
   Джауфре молчал.
   - Червь, ненасытно грызущий! - прошипел отшельник.
   Рено, не стыдясь, заревел, совсем как ребенок, и схватил Джауфре Рюделя за руку.
   - Уйдем отсюда, мессир! Уйдем поскорее!
   Отшельник страшно захохотал.
   - Звери лютые, неведомые! Плач непрестанный!
   Рено прошептал:
   - В таком случае я пойду с вами, мессир.
   И тоже упал на колени.
   Отшельник глядел на господина и слугу бешеными светлыми глазами и дергал мокрым ртом. На растрепанной седой бороде повисла вязкая нитка слюны.
   - Хорошо же, - молвил он, - идемте. Я вернусь за вами утром.
   И направился к стене, разделяющей обитель пополам.
   В каменной кладке стены имелся лаз, кое-как прикрытый ветками. Отшельник отшвырнул их ногой и первым нырнул в лаз, на бесовскую половину. За ним последовал Рюдель, а затем и трясущийся от ужаса Рено.
   Бесовская половина обители имела такой же необитаемый и запущенный вид, что и ангельская, только все здесь было зловещее. Часовни тут, разумеется, не было, однако в заткнутом деревянной пробкой сосуде, мутном и трещиноватом, хранилось скорченное тело какого-то иссохшего существа, и Рено мог бы поклясться, что разглядел поросячий пятачок и клок козлиной бородки. Отшельник презрительно плюнул на сосуд, отчего вдруг раздалось громкое шипение, и из-под пробки повалил желтый дым.
   Посреди двора находился глубокий сухой колодец, укрепленный бревенчатым срубом. Над колодцем покачивалось красноватое марево, а из глубин несло тухлым мясом. Рено в отчаянии смотрел на своего господина.
   Тем временем отшельник, напевая долгую, странную молитву на несуществующем языке, добыл веревку с узлами и принялся проверять, нет ли сгнивших волокон.
   Язык, на котором изъяснялся отшельник, показался Джауфре Рюделю настолько странным, что поневоле прервал он занятие святого старца таким вопросом:
   - Утоли мое любопытство, отче: что это за наречие, которому ты начал отдавать предпочтение перед всеми другими?
   Отшельник гневно затряс головой, роняя вшей.
   - Много заботы о суетном! Много! Наречие это, внятное и бесам, и ангелам, невнятно для человеков и не может быть ими постигнуто... Я лишь храню в недостойной своей памяти обрывки молитв и увещеваний, но какие из них обращены к бесам, а какие - к ангелам, неведомо и мне. Зови это наречие "ангелобесом", но не пытайся овладеть им...
   (Впоследствии Фазанью обитель в устье Тибра посетил другой бесстрашный рыцарь и поэт, граф Тибо, и, проведя здесь почти месяц, составил начальный словарь "ангелобеса", а в XV веке от Воплощения Бога-Слова этим словарем завладел польский ученый монах Томаш Халтура и до того преуспел в изучении, что сложил на "ангелобесе" десяток стихотворений, восхваляющих Деву Марию, вследствие чего и был повешен как еретик).
   Коротко говоря, веревка с узлами была признана вполне годной к употреблению, и святой отшельник опустил ее в колодец, приказав Джауфре Рюделю и его человеку (коль скоро тот не желает разлучаться со своим господином) спускаться по ней вниз, в колодец, как можно ближе к преисподней, ибо колодец сей выкопан бесами и как раз с таким расчетом, чтобы он соприкасался с адом.
   И Джауфре Рюдель, а за ним и дрожащий Рено дозволили полуадскому чреву поглотить себя, где и остались, предавшись на милость лютых бесов; отшельник же удалился.
   Поначалу ничего не происходило. В колодце было тесно, сыро, кругом разило падалью. Под ногами хрустели старые палки, коричневые от времени кости непонятного происхождения, глиняные черепки. Рено весь трясся - не то от ужаса, не то от пронизывающего холода. Джауфре Рюдель ощупал влажный, замшелый сруб. Глянул наверх, но дневного голубого неба над головой не увидел. Сверху царила непроглядная тьма. Тогда князь Блаи уверовал, что и впрямь подвешен на полпути между светом и преисподней, в небытии, где надлежит препоручить себя Господу и ждать справедливого суда. Так прошло несколько часов.
   Потом Рено прошептал:
   - Мессир... Меня одолевает слабость... Не вытерпеть мне более...
   - Ты - человек, Рено, - сказал на это Джауфре Рюдель. - А человеком быть отнюдь не постыдно.
   - Благодарю, мессир, - шепнул Рено и, отвернувшись, помочился на стену колодца.
   Вот единственное незначительное происшествие, случившееся в начальные часы сидения в колодце.
   Затем постепенно вокруг начала сгущаться тьма, которая что ни мгновение становилась все более обитаемой и зловещей. Тьма скалила зубы и моргала пылающими глазами, высовывала острые огненные языки, скреблась когтями. Джауфре Рюдель потерял Рено из виду и тотчас забыл о нем. Теперь его окружали невнятные клубящиеся видения, и он пытался внимать им, наполнив душу состраданием.
   Тут и там мелькали лягушачьи лапы, растопыренные, с порванными, кровоточащими перепонками; пересыпались золотые монеты, заляпанные экскрементами; текли густые кровавые воды, уносящие в небытие нерожденных младенцев с огромными головами и скорченными тельцами, похожими на рачьи.
   Затем все это захлестнули змеиные кольца. Мощное, мускулистое тело гигантской змеи с блестящей, влажной чешуей шуршало и переливалось, скользя вокруг Джауфре Рюделя, и поглотили скоро стены сруба. Бесконечное змеиное тело переплеталось, перетекало само сквозь себя, и Джауфре видел узоры, покрывающие змею, и хищное сверкание чешуй. Хвост, высвобождаясь из колец, яростно бил вокруг и разгонял смрад. Перепончатые крылья огненного цвета хлопали далеко в вышине, не в силах поднять гигантское змеиное тело в воздух. Окруженный со всех сторон змеей, Джауфре стоял в неподвижности и силился разгадать посланный ему знак, как вдруг посреди ледяных колец показалось женское лицо, такое юное, такое беззащитное и нежное, что сердце Джауфре Рюделя сжалось от сострадания. Светлые волосы, убранные цветами шиповника, слегка касались почти детских щек и, схваченные лентой, падали на спину. Глаза глядели затуманенно и грустно, а губы улыбались. Рюделю подумалось, что никогда еще не встречал он девушки прекраснее, и вся его душа потянулась к этому плененному змеиным телом лику.
   - Кто ты? - прошептал он. - Как спасти тебя?
   И вдруг весь колодец озарился теплым золотистым светом. С громом распахнулись где-то в необозримой вышине алые крылья; свистнув, протянулось вверх гладкое змеиное тело, сверкающее пламенными отблесками; золотые кудри, развеваясь и осыпая стоящего внизу Рюделя лепестками роз, взметнулись в воздух - и вот уже прекрасная женщина улыбается Рюделю далеко, далеко над его головой, в синем небе.
   - Молись за Мелюзину, Джауфре! - зазвенело со всех сторон, и замшелый сруб покрылся светящимися каплями воды. - Молись и за себя самого!
   Змеиный хвост закачался у самых глаз Рюделя, постепенно превращаясь в знакомую уже веревку с узлами, а звонкий голос Мелюзины вдруг осип и захрипел недовольно:
   - Ну, живы вы там еще? Дергайте тогда за веревку, коли еще целы, а ежели нет - завалю вас тут камнями...
   Джауфре Рюдель протянул руку и схватился за узел.
   Спустя короткое время они с Рено уже сидели на теплой траве под ласковым утренним солнцем и жадно пили принесенную отшельником воду, передавая кувшин из рук в руки. Рено был очень бледен и часто тянул носом простудился за ночь; но вообще держался молодцом.
   Джауфре Рюдель спросил его:
   - Я не видел тебя нынче ночью в колодце. Где ты был?
   Рено прошептал:
   - Думаю, черти носили меня прямо в ад, мессир, не иначе, потому что вас я тоже не примечал. Поначалу вы, вроде бы, рядом со мной стояли, а после как-то вдруг исчезли...
   - И что же ты видел в аду, Рено? - полюбопытствовал Джауфре Рюдель.
   - Да деда моего, - ответил Рено. - Ругатель был страшный, что ни слово - то сквернословие, и на руку тяжел. Вот его черти и грызли за голову. Забрали, прости Господи, всю его голову себе в пасть, всю целиком, и давай глодать, грызть и жевать по-всякому. Глядеть - и то боязно.
   - Как же ты распознал деда, если лица его не разглядел? - удивился Рюдель.
   - А по ноге, - объяснил Рено. - Он себе когда-то топор на ногу уронил и срубил два пальца начисто. Вот по этой-то трехпалой ноге и определил, мессир, - точно, дед это мой в аду мучается, помоги ему Господи... и нам всем, грешным, - тоже...
   * * *
   Человек устроен таким чудесным образом, что хрупкая, подверженная всяческому тлену земная его оболочка способна заключать в себе нетленную и бессмертную душу; а душа эта вмещает и небо, и Бога, и величайший дар от Бога человеку - любовь.
   И потому, торопясь увидеть поскорее Святую Землю и преклонить колени перед величайшей святыней человечества - Гробом Господним, Джауфре Рюдель вместе с тем жаждал прижать к груди и персть земную, юную графиню Триполитанскую, осуществив тем самым свое стремление к совершенной любви.
   И море, посланник Хаоса, ярилось, и злобилось, и бесновалось, пытаясь лечь неодолимой преградою между князем Блаи и его любовью.
   Вот что случилось, когда корабли двинулись к югу вдоль берегов Италии и направились к острову Сицилия. В небе вдруг появилась черная туча, и со всех сторон загремел гром, а впереди тучи летели одна за другой ослепительные молнии. Всех стоявших на палубе осыпало крупным градом, и это вызвало у людей страх и уныние, потому что с неба падали большие куски льда, и они причиняли сильную боль. Матросы и бывалые люди в ужасе ждали, когда с неба начнут валиться камни, способные пробить в палубе брешь и потопить корабль, ибо подобные случаи среди путешественников широко известны. Но буря рассеялась так же внезапно, как и началась, и страх покинул сердца.
   Ночь миновала спокойно, а в розовых лучах рассвета все увидели впереди остров Сицилию, сверкающую, как драгоценный камень. Но не успела еще радость ступить на корабли пилигримов долгожданной гостьей, как буря возвратилась. Ветер ударил паломникам в лицо и встал неразрушимой стеною между берегом и кораблями. Вода, взволнованная бурей, поднималась с самого дна и выбрасывала в воздух различных донных гадов, ужасных с виду, но вполне безопасных сейчас, поскольку они, привыкшие таиться в темных глубинах, испытывали страх и растерянность.
   Пилигримы прятались от бури под палубой, а сеньор Джауфре, очень бледный, изо всех сил держался за мачту и с отчаянием вглядывался в хмурое небо, ища среди черных туч просвета или какого-нибудь утешительного знамения.
   Между тем ветер продолжал неустанно бушевать, готовый разнести на куски и корабли, и находящихся на них людей. Такие случаи не раз бывали, и мореплаватели рассказывали сеньору Джауфре, что лично знавали людей, у которых сильным ветром оторвало руку или ногу.
   Паруса на мачтах опустили совсем. Морская вода текла ручьями по ногам, обливала одежду, хлестала в лицо. Буря кричала на разные голоса, которые заставляли сжиматься все внутренности. Волны неустанно били о борт, отчего корабль весь содрогался, вызывая трепет в теле и неприятные ощущения в голове и желудке.
   Лишь к ночи буря постепенно отступила, ветер стих, поверхность моря сделалась гладкой, и на ней плавало множество обессилевших, избитых о воду гадов. Один из них, раскинувший щупальца, долго провожал Джауфре Рюделя взглядом, моргая, как тому показалось, прежалостно. В прозрачном воздухе над головой проступили яркие звезды. Впереди черной громадой медленно вырастал длинный берег.
   Джауфре Рюдель разжал онемевшие руки, отпуская мачту, и закачался, не в силах удержаться на ногах после пережитого. Бывшие поблизости моряки принялись, отворачиваясь, посмеиваться над слабостью сеньора, ибо им-то морская качка была как бы и нипочем. Сеньор Джауфре непременно упал бы на четвереньки, представ перед этими грубыми простолюдинами в самом неприглядном виде, если бы один из них, не окончательно еще очерствевший, не подхватил князя Блаи под руку. И так сеньор Джауфре спустился туда, где было для него устроено ложе. Запах там стоял густейший, ибо во время бури всех охватила слабость, естественная на море и потому вполне простительная; покинуть же безопасное место и выйти на палубу решились немногие.
   Утром стало возможно получше разглядеть большую землю, к которой принесло корабли вчерашней бурей. По счастью, в этот раз флот Гуго Лузиньяна и князя Блаи не претерпел большого ущерба, если не считать одной потерянной мачты, и все десять кораблей, разбросанные на большое расстояние, покачивались у длинного берега. Хорошо были различимы небольшие селения и возделанные поля. Это была Калабрия, земля, принадлежащая к числу владений правителя Сицилии.
   При полном безветрии было решено спустить на воду весла, и таким образом вскоре уже корабли оказались у входа в пролив между большой землей и островом Сицилия, где море резко сужается и образует бурный поток. Вода в этом месте так сильно сдавлена сушей, что поневоле закипает, словно в котле, поставленном на сильный огонь.
   Затем вновь поднялся ветер, и были поставлены паруса. Корабли побежали весело и ровно, и настроение у всех сделалось радостное. Большая земля оставалась слева от кораблей, а остров Сицилия - справа. Показался впереди город Мессина, где пилигримы должны были сделать остановку и пополнить запасы свежей воды и свежего мяса.
   Наступила ночь. Ярко светила луна, заставляя море переливаться бесконечными оттенками серебра и ртути. Ветер постепенно усиливался, и внезапно раздались отчаянные крики, оповещавшие о том, что корабль влечет прямо к берегу и маневр уже невозможен.