Страница:
Домна Филиппа опустила веки, не в силах больше бороться с усталостью. Из сонного забытья ее вывел странный, неподобающий грохот. С трудом открыв глаза, она увидела мужа, который, хватаясь за стены, подбирался к ее ложу. Вид сеньора Жерара был ужасен, он еле держался на ногах, однако стараниями ли Ниварда Басурмана, собственной ли жизненной силой, покамест еще не исчерпанной - был весьма далек от смерти.
Домна Филиппа показала ему младенца, который, внезапно лишенный груди, также очнулся от сладостной полудремы и яростно взревел.
Жерар глядел на него с непонятной грустью и даже как будто завистливо. Наконец промолвил, обращаясь к домне Филиппе:
- Ах, жена, покуда я постыдно проигрывал свою битву, этот маленький сеньор, как я погляжу, выиграл свою!
* * *
Невежественные люди до сих пор считают, что крестными могут становиться колдуны, феи и даже оборотни, как пишется о том в сборнике "Глагол Спрягающий, или Истина в примерах и поучениях", составленном Братством Проповедников в 1202 году от Воплощения, ровно за десять лет до того, как это знаменитое Братство было запрещено. Воистину жаль! Ибо ученые клирики Братства, охотно бравшиеся ради платы за любую проповедь, умели говорить и красно и занимательно и принесли этим немало пользы. Увы проповедники сии были на поприще спасения душ то же самое, что наемные солдаты - на поприще погубления тел, и оттого попали под запрет.
"Бог поругаем не бывает, - оправдывались они впоследствии, - и тем менее возможно осквернить Имя Его наемной проповедью за плату. Не более ли вреда приносят невежды, открывающие уста для глупого и ошибочного поучения? Ибо сказано: не то оскверняет, что в уста входит, но то, что из уст исходит!"
Но ни одно из подобных превосходных рассуждений не помогло спасти Братство и таким образом оно было уничтожено.
Однако в те годы, когда Джауфре Рюдель де Блая был ребенком, Братство, на его счастье, еще процветало, и иной раз ходить в церковь было одно сплошное удовольствие.
Итак, утверждают ученые богословы, подкрепляя свои слова множеством примеров, ни феи, ни оборотни не могут являться восприемниками при крещении, ибо само это таинство предполагает отрицание от врага рода человеческого и препоручение младенца Богу; колдуны же, оборотни и прочие привержены врагу настолько, что иные не в силах даже переступить порог Божьего храма. И оттого следует признать чистым озорством стихотворные строки Гильема, герцога Аквитанского, о том, что крестная - ночная фея наградила его поэтическим даром. Этого никак не могло случиться по указанным выше причинам; всякий же дар, в том числе и поэтический, - от Господа; а уж как им воспользоваться, к добру ли, к худу ли - на то свободный выбор самого стихотворца.
Что касается самого герцога Гильема, то сам он неоднократно становился крестным у многих своих вассалов - в тех, конечно, случаях, когда не состоял под отлучением от Церкви. И потому с радостью принял приглашение Жерара де Блая воспринять от купели новорожденного князенка; немедленно собрался и выехал из Ниора, где пребывал в ту пору.
Из шестидесяти с лишком лет своей жизни сорок Гильем был герцогом Аквитании, и все эти сорок лет беспрестанно воевал, чудил, слагал стихи и совращал женщин, вследствие чего и был столь любим и знаменит.
Герцог прибыл в Блаю с большим шумом, в сопровождении роскошной, прожорливой свиты, которая тотчас принялась охотиться, пировать, сорить деньгами и творить непотребства. Все это сделалось частью огромного праздника и послужило причиной всеобщего веселья и ликования.
Гильем, как всякий жизнерадостный человек, любил маленьких детей, ибо видел в них торжество сил Света над мраком и распадом Смерти. Поэтому он с превеликой охотой проводил время подле крестника и, смущая его мать и девиц, приятным голосом распевал младенцу песни собственного сочинения. Песни эти начинались вполне благопристойным описанием весеннего чириканья пташек, а заканчивались неизменно разными похабствами.
Этим Гильем Аквитанский до странного напоминал покойную бабушку Юлиана, ту самую Роху, о которой мы уже имели случай упомянуть. Любимая шутка бабушки заключалась в следующем. Едва умея писать, она, тем не менее, находила в себе терпение кое-как изложить на листке бумаги какой-нибудь сальный анекдот (бабушка именовала их "случаями"), начинающийся более или менее пристойно, но завершающийся отвратительной остротой с использованием таких слов, которые сперва строго запретил Бог Израиля, а потом еще раз строжайше запретил Иисус Христос. Отец Юлиана, человек религиозный и смирный, желал вести чистую жизнь и потому никак не одобрял тещиных выходок. Однако Роха находила способ уязвить зятя.
- Юзек, подойди-ка сюда, - зазывала она сладким голосом.
Заранее хмурясь, слабовольный Юзек приближался к теще. Та кивала на листок бумаги, испещренный каракулями.
- Прочти "случай", - предлагала она. И поспешно добавляла: - Я все матные слова спрячу. - И действительно прикрывала край листка ладонью; сама же внимательно следила за зятем. Когда тот приближался к финалу "случая", Роха внезапно убирала ладонь, открывая "самое смешное", и разражалась хохотом.
Именно таким свойством отличались многие песни Гильема Аквитанского, и дамы, краснея, прикрывали щеки. Что касается младенца, то он, утопленный в тончайшем белом полотне, серьезно и внимательно разглядывал поющего герцога широко раскрытыми мутноватыми глазами. Время от времени мальчик шевелил губами, словно повторяя про себя услышанное. Это приводило старого Гильема в неописуемый восторг.
Гильема Аквитанского многие считали нечестивцем. Например, "Книга заблудших душ", сочинение монаха Гилария Перигорского, редчайший сборник биографий различных еретиков, отступников, богохульников, осквернителей могил, дето- и отцеубийц, одного человека, выращенного в колбе из жабы, проглотившей сперму собаки, человека, родившегося после смерти матери (ужасный младенец, не без помощи диавола, конечно, самостоятельно покинул мертвое и уже похороненное чрево, вышиб крышку гроба, разрыл землю могилы и наутро был найден кладбищенским сторожем); жизнеописания людей, зачатых инкубами и суккубами и т.д. - так вот, в разделе "Глумотворцы" эта редчайшая книга отводит Гильему Аквитанскому почетное место и уделяет описанию его жизни семь с половиной страниц! (Неслыханно много, если учесть, что такому выдающемуся пособнику сатаны, как рожденному от мертвой матери, выделено лишь две страницы с четвертью).
Основным грехом, который вменялся Гильему в вину, было даже не прелюбодеяние - нет, более всего гневало благочестивого Гилария удивительное обыкновение герцога ни к чему не относиться серьезно. Никто и никогда прежде не слыхивал о том, чтобы над таким плачевным делом, как разгром вооруженного паломничества в Святой Земле, можно было потешаться и даже хохотать! А Гильем находил немало забавного в том, что проклятые сарацины, слуги сатаны, наголову разбили христолюбивое аквитанское воинство, так что до Иерусалима добралось всего шесть рыцарей во главе с Гильемом - это было все, что оставалось у герцога от целой армии.
Сие нечестивое краснобайство, да еще переложенное на стихи - изящные по форме, но по сути глубоко непристойные - достойно гнева и осуждения, заключает благочестивый Гиларий Перигорский.
Кроме военной неудачи, весьма гордился этот герцог своим распутством, и будучи уже пятидесяти с лишком лет основал близ Ниора аббатство блудниц, которому всячески благодетельствовал, обирая соседние монастыри.
В конце концов нашел он себе подходящую подругу в лице дамы Амальберги, которую похитил у законного ее супруга и до того ею увлекся, что носил ее изображение на своем щите. Супругу же похотливой дамы, когда тот потребовал возвратить ему жену, прислал насмешки ради красивый гребень из резной кости с наказом утешаться, делая себе прически. Шутка герцога будет понятна тем, кто знает, что оскорбленный муж был совершенно лыс.
Такими были утехи Гильема Аквитанского на склоне лет.
Не снеся позора матери своей, брошенной ради распутницы, и требуя от отца доли в управлении страной, сын герцога, Гильем Младший, воздвигся на него войной, и длилась эта война без малого шесть лет, но в конце концов отец разбил сына и захватил его в плен, приведя тем самым к полной покорности.
Именно так обстояли дела в 1126 году, когда краснолицый, с заплывшими, веселыми глазками, всегда пьяный, герцог гостил у Жерара де Блая и обучал лежащего в колыбели крестника художеству трубадурскому.
* * *
Вот что случилось спустя месяц после отъезда герцога Гильема из Блаи обратно в Ниор.
Луна в тот вечер была полная, но взошла чуть раньше положенного, так что было еще почти совершенно светло, когда все это произошло. И к тому же была она не бледной, как обычно, но темно-красной, зловещей и пыльной, и даже как будто сочилась кровью.
Спустя короткое время после восхода кровавой луны в небе послышался гул, сперва отдаленный, но быстро нарастающий, и вот уже показалось рыцарское войско, скачущее как для турнира. Все всадники были нарядно одеты и хорошо вооружены копьями, и на всех были блестящие доспехи.
Затем с другой стороны горизонта, также высоко в небе, появилось второе точно такое же могучее воинство, однако цвета этих рыцарей были темными.
Оба отряда спустились на землю, помчались навстречу друг другу, и каждый заранее избрал себе противника. Вот они сшиблись на всем скаку... и тотчас исчезли, как не бывало. И луна после этого постепенно утратила красноту, вернувшись к своему изначальному цвету.
У всех, кто стал невольным свидетелем этого ужасного зрелища, с тех самых пор и навек исказилось лицо, так что еще спустя много лет в окрестностях Блаи водилось тьма-тьмущая косорылых с непреходящим ужасом в глазах. Вот какое действие производят знамения небесные на невежд, мало уповающих на Господа, на тех несчастных, не заботящихся о душе, чья вера хворает и шатается, точно гнилой зуб!
У князя Блаи не было причин усомниться в правдивости приведенного выше рассказа, ибо сообщивший ему о чудесном и страшном видении обладал такой перекошенной харей, которая вопияла без слов.
Некоторое время только о знамении и толковали, тщась разобрать скрытый в нем смысл - было ли то послание или предостережение; но затем пришла печальная весть о кончине герцога Гильема, случившейся точно в тот самый день, когда произошла призрачная битва. Тогда только объяснилось случившееся той достопамятной ночью. Ибо светлые рыцари, вне сомнений, означали добрые свойства герцога Гильема; темные рыцари - злые его качества; а битва между ними - постоянное сражение, которое они вели в его душе. Когда же герцог скончался и душа его отлетела к Господу, противоборствующие силы оставались еще некоторое время живы, и так сильно было их взаимное стремление одолеть друг друга, что они вырвались на волю и продолжали сражаться уже вне души Гильема. Однако без самого герцога этот бой оказался лишенным всякого смысла, ибо все земные сражения для Гильема Аквитанского завершились навсегда и все страсти земные навсегда для него заснули. Поэтому-то призрачное войско и расточилось.
Итак, надлежало молиться за мятежную душу герцога Гильема, что и совершалось ежедневно в течение первого месяца и ежемесячно - в течение последующих семи лет.
* * *
Ребенок, несомненно, является существом неполноценным, ибо обладая внешне всеми признаками человека, на самом деле лишен большинства навыков, отличающих человека от животного или даже от растения. И потому главнейшая задача всякого ребенка - как можно скорее овладеть необходимыми знаниями и умениями, дабы затем вести жизнь приятную, подобающую и угодную Богу.
С этой задачей постепенно справлялся сын Жерара де Блая, которого назвали Джауфре Рюдель и который к двенадцати годам из комочка мягкой прожорливой плоти превратился в уменьшенное подобие мужчины. Внешность его была такая: он был худым, довольно высоким, лицом похожим на мать - с длинным носом и темными волосами. Большую часть времени он проводил с копьем или мечом; отец брал его с собой на охоту, а мать - в Божий храм; и таким образом будущий князь Блаи воспитывался наилучшим образом.
Иногда, правда, случалось ему впадать в задумчивое настроение, и тогда он бродил по замку, распевая странные песни на несуществующих языках. О причинах подобной несообразности юного Джауфре всяк говорил по-разному.
Аббат Сен-Роман. Возможно, юношей время от времени овладевают бесы. Этот вопрос надлежит изучить как можно тщательнее (и, разумеется, в строжайшем секрете). Известно, какими великими познаниями обладают некоторые бесы, так что человек, которым они завладевают, вдруг обретает неслыханную ученость, хотя прежде ни в чем таком не замечен.
Капеллан замка. Сеньор Джауфре ежедневно посещает мессу, и мною ни разу не было замечено, чтобы он проявлял отвращение к Святым Дарам или слову Божьему, в то время как будучи одержимым он не смог бы не выдать себя. И потому я полагаю, что сия странность проистекает от весьма естественной причины, а именно: тело его требует супруги.
Нивард Басурман. Случающееся имеет причиною задумчивость, свойственную иногда юному возрасту, и с годами иссякнет само собой.
Старый лекарь. Единственное объяснение поведению юного сеньора я вижу в повсеместном разлитии в его теле черной желчи, что хорошо различимо и вполне доказуемо посредством изучения мочи.
Жерар. Вся маята от безделья! На охоте или во время тренировок он почему-то не поет ни на каких языках.
Одна добрая женщина. Чего бы вы хотели от мальчика, которого окрестил этот греховодник, сам герцог Гильем? Да я лично видела во сне, как он горит в аду за все свои проделки! Нужно зарубить трех петухов, белого, серого и черного, и подбросить их с особой молитвой сеньору. Как он их коснется, так вся порча с него в петухов перейдет, а другого способа нет.
Следствия этих пересудов были таковы. Лекарь долго изучал мочу Джауфре и нашел множество подтверждений своим выводам. Сеньор Жерар по совету капеллана начал приискивать своему отпрыску подходящую невесту (чем завершились эти поиски, неизвестно). Одну добрую женщину вкупе с другой доброй женщиной схватили, когда те пытались подложить зарезанного петуха, и обвинили в колдовстве. Судьба их также неизвестна, хотя, вне всяких сомнений, плачевна. В конце концов прав оказался Нивард: с годами это действительно прекратилось.
Джауфре Рюдель вырос.
"ДОРОГАЯ ДОРОТЕЯ!.."
4.
Дорогая Доротея!
Сегодня я особенно жалел о том, что Вы - далеко... Расстояние не мешает мне мечтать о Вас, но, кажется, скоро уже настанет такое время, когда одних мечтаний будет катастрофически мало. Но - все по порядку.
Во-первых, сегодня меня посетила удача, которую - увы! - Вы не можете разделить со мной.
Во-вторых, шел дождь.
Из-за того и другого Ваше отсутствие сделалось вдруг невыносимым...
Говорил ли я Вам о своей страсти собирать разные книжные диковины? Сегодня я отыскал книгу на языке, которого никто не знает, даже сам автор. Возможно, этого языка попросту не существует, но не исключено также, что этим наречием говорят бесы или ангелы. А может быть, это своего рода "лингва франка" или "пиджин инглиш", которым они изъясняются между собою. (Ведь не может же у бесов и ангелов быть один и тот же язык!)
Как бы то ни было, а книга существует. Ее составил в середине XV века некий ученый монах по имени Томаш Халтура, который от сугубого благочестия впал в конце концов в странную полуересь. Спустя 250 лет его измышления были обнаружены под спудом разных книг и напечатаны в типографии города Вюртемберга - разумеется, очень маленьким тиражом. Книга досталась мне по дешевке исключительно потому, что ни один человек на свете не мог ее понять.
Томаш Халтура уверяет, что неоднократно слыхал собственными ушами, как люди в забытьи или предсмертном бреду лепечут нечто неведомое. Постепенно он составил словарь этого языка, выделив глаголы, существительные и прилагательные. Правда, он так и не сумел перевести их на какой-либо удобоваримый язык, зато чрезвычайно далеко продвинулся в грамматике, так что половину книги составляют правила спряжения глаголов, которые абсолютно неизвестно что означают...
Томаш Халтура овладел "ангелобесом" (так называется этот язык), что даже написал на нем десяток стихотворений, которые - как он надеется - по мере сил восхваляют Господа и Деву Марию.
Вот начало одного из них:
Acarica la a-na runi nalova,
Putara a-n' lon avali naca kova...
Смею Вас заверить: ни по форме, ни по содержанию вирши Томаша Халтуры не уступают творчеству большинства известных мне поэтов.
Я провел в книжной лавке минут сорок, читая весь этот восхитительный бред, пока наконец не решился завладеть книгой, обменяв ее на некоторое количество честно заработанных мною злотых.
Когда я выходил на улицу с Халтурой под мышкой, там уже шел дождь. Я остановился в открытых дверях и стал ждать появления пузырей. Любите ли Вы в летнем дожде этот момент, когда в лужах вдруг начинают вздуваться большие пузыри? Почему-то мне всегда казалось, что они похожи на каштаны. Но сегодня мне рассказали нечто куда более важное.
Итак, я стоял в дверях магазина, а рядом бродил мальчик в безнадежно мокрой курточке. Он увлеченно загребал воду башмаками и вдруг заметил меня.
- Привет, - сказал мальчик. - Тоже ждешь пузырей?
Я сразу понял, что ему известно что-то важное, и промямлил насчет каштанов. Мальчик презрительно рассмеялся.
- Ты ничего не понимаешь! - сказал он. - Никакие это не каштаны. Это такие лодочки, а в них катаются гномы. Эти гномы особенные, совсем крошечные, они живут под землей и занимаются там разными делами - например, делают золотую руду или обед. Но во время дождя они выбираются наружу, дожидаются появления пузырей - и плавают, плавают, вовсю плавают по лужам!
По правде говоря, слушая его, я едва не расплакался. Узнать такую важную вещь - и когда! Спустя много-много лет после того, как кончилось мое детство и многое, если не сказать "почти все", обессмыслилось и потеряло прежнюю цену! Да, да, милая Доротея, именно так обстоят дела: если хорошо кушать, слушаться маму и папу и не грубить тете Касе, когда она на Рождество и твой день рождения пытается обмусолить тебе щеку липкой помадой, - тогда можно разглядеть в дождевых пузырях этих самых гномов... Естественно, моему знакомому этого ни разу не удалось.
Я страшно жалел о том, что не знал всего этого раньше, поскольку был до омерзения примерным мальчиком. Уж мне-то они непременно бы показались! Но теперь все пропало, мне тридцать шесть лет, я скоро вообще облысею, и ни гномы, ни пузыри больше не имеют для меня никакого значения.
Другое дело - Вы. Для Вас многое еще должно сохранять свой изначальный смысл. Когда в Вильно в следующий раз пойдет дождь - присматривайтесь, умоляю Вас, присматривайтесь хорошенько! И непременно напишите мне удалось ли Вам увидеть их хотя бы краешком глаза?
Ваш Юлиан
5.
Дорогая Доротея!
Скоро уже наступит осень, а это означает, что прошло почти два месяца с тех пор, как я впервые увидел Ваше волшебное лицо на фотографии и полюбил Вас. Удивительно быстро летит время... Иногда поневоле задумаешься: как мало остается от всех, кто некогда в нем затерялся. От большинства ничего, кроме горстки праха, ведомого лишь Богу, от иных - слепые имена на генеалогическом древе или обвалившаяся могила на церковном дворе; а случается - и страшная легенда, вроде тех, что собирала Ваша бабушка. Некоторые люди оставляют после себя произведения искусства, стихи или, скажем, списки убиенных. Так, один варшавский поэт, человек вполне мирный и безобидный, чрезвычайно гордится своим предком, воеводой Цаплею, который, согласно семейной хронике, убил ровно двести сорок одного турка.
Известны также немногие люди, наследие которых составляет великая любовь. Их, пожалуй, даже меньше, чем великих поэтов, из чего можно сделать довольно странный вывод: дар любви - так называемой "обыкновенной", взаимной любви мужчины и женщины - редчайшая драгоценность этого мира.
И в античном романе, вроде "Дафниса и Хлои", и в житиях святых, и в "Божественной Комедии" - везде Вы увидите одно и то же: настоящая любовь удивляет людей куда больше, нежели остановленное на небе солнце.
Среди десятков избранных пар - и роковых любовников, и мирных престарелых супругов - одиноко, как мне представляется, стоит Джауфре Рюдель де Блая, поэт Дальней Любви. Мысль об этом одиночестве показалась мне вдруг совершенно невыносимой. А поскольку обсуждать проблемы и перспективы Дальней Любви невозможно ни с иллюстратором Смуглевичем, ни с писателем Чумой, ни с потомком воеводы Цапли, то я и обратился к некоторым книгам.
Для начала я добыл невыносимо ученое немецкое издание всего творческого наследия Рюделя. Оно невелико: шесть стихотворений, закопанных в пространном комментарии немецкого литературоведа, как иголка в клубке ниток.
Нетрудно догадаться, что после "ангелобеса" старопровансальский язык стихотворений сеньора Джауфре читался почти как польский, так что я, можно сказать, без затруднений ознакомился с ними.
Всего шесть стихотворений. Они, возможно, навсегда потерялись бы и забылись, если бы не Дальняя Любовь - самое значительное из того наследия, что оставил поэт своим прямым и духовным потомкам. Я читал и перечитывал эти стихи в поисках самого Рюделя, но пока что мало преуспел.
Ученый немец отыскал также ноты, имевшиеся в одном из старинных изданий трубадурских песен. Будучи человеком дотошным, он пересчитал в стихах все слоги и пришел к довольно произвольному выводу, что данная мелодия сочинена нарочно для такого-то стихотворения.
"Довольно простые по языку, но полные скрытых намеков и, возможно, насмешек, песни Джауфре Рюделя исполнялись, скорее всего, двумя профессиональными музыкантами (история донесла до нас их имена, точнее, прозвища: Фильоль и Пейронет), один из которых задавал жесткий ритм, используя какой-либо ударный инструмент, а второй выводил на виоле мелодию, которую современный слушатель не затруднился бы определить как извилистую".
Одного этого замечания оказалось достаточным, чтобы пробудить самое живейшее мое любопытство, и, захватив с собою ноты, я немедленно отправился к знакомой пианистке по имени Магда Гиршман.
По мнению Магды, я пришел очень вовремя: она только что купила новый рояль. Вы можете подумать, будто этот рояль уже стоял у нее в комнате, сверкая зубами, как коммивояжер? Ничуть не бывало. Частично собранный, он загромождал гостиную и прихожую, а сама Магда, очень маленькая, бойкая пожилая дама, суетилась и подпрыгивала вокруг, причитая и ахая своим девическим голоском. Ее младший сын Мордехай, флегматичный большеглазый юноша с похожей на перья растительностью на щеках, бродил вокруг, то и дело роняя себе на ногу различные предметы. У стены стоял польский грузчик и курил.
Магда Гиршман то и дело подбегала к нему, задирала голову и требовала, чтобы тот приподнял рояль и держал его на весу, покуда сама Магда привинтит педали. Грузчик очень долго молчал, а потом вынул из зубов папиросу и коротко обронил: "Невозможно".
Магда несколько раз бессильно всплеснула ручками и вдруг заметила меня. Ее маленькое личико озарилось. Переваливаясь, она засеменила ко мне, впилась мне в локоть перстами, которые за сорок лет непрерывной игры на фортепиано обрели железную крепость, и повлекла к злополучному роялю.
Мы с грузчиком обменялись коротким взглядом, причем в водянистых глазах поляка мелькнула неприкрытая паника, и взялись за рояль... С мышиным писком Магда нырнула под рояль и закопошилась у нас под ногами. Потом неожиданно высунулась наружу и вскрикнула: "Мордехай! Где педали?" Поляк тихо застонал сквозь зубы. Мордехай, подумав, сказал, что видел педали, кажется, на кресле - и ушел в другую комнату. Магда пропищала ему в спину, чтобы он захватил заодно и отвертку. Мордехай вернулся минут через пять и тоже полез под рояль, где и попытался приладить первую педаль.
Магда Гиршман сказала: "Где ты видел, чтоб так навинчивали педали? Тебе только лапти на забор навинчивать, шлимозэл!" Мордехай обиделся и начал возражать. Поляк был весь красный и скрежетал очень белыми зубами. Я тоже выглядел не лучшим образом, однако счел за необходимое приятной беседой скрасить тяжелые минуты своему товарищу по несчастью и потому сказал: "Тяжелая у вас работа, пан грузчик!" Грузчик охотно согласился. Тогда я спросил: "И много вам платят?" - "Мало!" - заорал грузчик.
Стрелки часов неумолимо продвигались вперед. Мы с поляком держали на весу рояль, а микроскопическая пани Гиршман со своим сыном Мордехаем кстати, тоже музыкантом - ползали под роялем и, вместо того, чтобы навинчивать педали, увлеченно бранились между собой...
Таким образом, как Вы сами можете понять, тайны поэзии Джауфре Рюделя остались для меня во многом пока нераскрытыми.
Ваш Юлиан
ДОРОТЕЯ
Доротея вне времени и пространства, Доротея как таковая. Она - среди пустоты и черноты, совершенно одна, где некому ни пожалеть ее, ни восхититься ею; где даже красота не может воссиять, поскольку не отражается ни в чьих глазах.
Доротея ждет.
Конечно, письма из Варшавы - не в счет. Какой-то сумасшедший. Она получила их уже пять штук. Он полюбил ее по фотографии в книге - каково? Не говоря уж о том, что так не бывает... Разве нормальный мужчина станет покупать и тем более читать книжку, предназначенную для девочек? Да и вообще - он старый, он еврей (а евреи все некрасивые), тем более - сам пишет, что скоро облысеет...
Домна Филиппа показала ему младенца, который, внезапно лишенный груди, также очнулся от сладостной полудремы и яростно взревел.
Жерар глядел на него с непонятной грустью и даже как будто завистливо. Наконец промолвил, обращаясь к домне Филиппе:
- Ах, жена, покуда я постыдно проигрывал свою битву, этот маленький сеньор, как я погляжу, выиграл свою!
* * *
Невежественные люди до сих пор считают, что крестными могут становиться колдуны, феи и даже оборотни, как пишется о том в сборнике "Глагол Спрягающий, или Истина в примерах и поучениях", составленном Братством Проповедников в 1202 году от Воплощения, ровно за десять лет до того, как это знаменитое Братство было запрещено. Воистину жаль! Ибо ученые клирики Братства, охотно бравшиеся ради платы за любую проповедь, умели говорить и красно и занимательно и принесли этим немало пользы. Увы проповедники сии были на поприще спасения душ то же самое, что наемные солдаты - на поприще погубления тел, и оттого попали под запрет.
"Бог поругаем не бывает, - оправдывались они впоследствии, - и тем менее возможно осквернить Имя Его наемной проповедью за плату. Не более ли вреда приносят невежды, открывающие уста для глупого и ошибочного поучения? Ибо сказано: не то оскверняет, что в уста входит, но то, что из уст исходит!"
Но ни одно из подобных превосходных рассуждений не помогло спасти Братство и таким образом оно было уничтожено.
Однако в те годы, когда Джауфре Рюдель де Блая был ребенком, Братство, на его счастье, еще процветало, и иной раз ходить в церковь было одно сплошное удовольствие.
Итак, утверждают ученые богословы, подкрепляя свои слова множеством примеров, ни феи, ни оборотни не могут являться восприемниками при крещении, ибо само это таинство предполагает отрицание от врага рода человеческого и препоручение младенца Богу; колдуны же, оборотни и прочие привержены врагу настолько, что иные не в силах даже переступить порог Божьего храма. И оттого следует признать чистым озорством стихотворные строки Гильема, герцога Аквитанского, о том, что крестная - ночная фея наградила его поэтическим даром. Этого никак не могло случиться по указанным выше причинам; всякий же дар, в том числе и поэтический, - от Господа; а уж как им воспользоваться, к добру ли, к худу ли - на то свободный выбор самого стихотворца.
Что касается самого герцога Гильема, то сам он неоднократно становился крестным у многих своих вассалов - в тех, конечно, случаях, когда не состоял под отлучением от Церкви. И потому с радостью принял приглашение Жерара де Блая воспринять от купели новорожденного князенка; немедленно собрался и выехал из Ниора, где пребывал в ту пору.
Из шестидесяти с лишком лет своей жизни сорок Гильем был герцогом Аквитании, и все эти сорок лет беспрестанно воевал, чудил, слагал стихи и совращал женщин, вследствие чего и был столь любим и знаменит.
Герцог прибыл в Блаю с большим шумом, в сопровождении роскошной, прожорливой свиты, которая тотчас принялась охотиться, пировать, сорить деньгами и творить непотребства. Все это сделалось частью огромного праздника и послужило причиной всеобщего веселья и ликования.
Гильем, как всякий жизнерадостный человек, любил маленьких детей, ибо видел в них торжество сил Света над мраком и распадом Смерти. Поэтому он с превеликой охотой проводил время подле крестника и, смущая его мать и девиц, приятным голосом распевал младенцу песни собственного сочинения. Песни эти начинались вполне благопристойным описанием весеннего чириканья пташек, а заканчивались неизменно разными похабствами.
Этим Гильем Аквитанский до странного напоминал покойную бабушку Юлиана, ту самую Роху, о которой мы уже имели случай упомянуть. Любимая шутка бабушки заключалась в следующем. Едва умея писать, она, тем не менее, находила в себе терпение кое-как изложить на листке бумаги какой-нибудь сальный анекдот (бабушка именовала их "случаями"), начинающийся более или менее пристойно, но завершающийся отвратительной остротой с использованием таких слов, которые сперва строго запретил Бог Израиля, а потом еще раз строжайше запретил Иисус Христос. Отец Юлиана, человек религиозный и смирный, желал вести чистую жизнь и потому никак не одобрял тещиных выходок. Однако Роха находила способ уязвить зятя.
- Юзек, подойди-ка сюда, - зазывала она сладким голосом.
Заранее хмурясь, слабовольный Юзек приближался к теще. Та кивала на листок бумаги, испещренный каракулями.
- Прочти "случай", - предлагала она. И поспешно добавляла: - Я все матные слова спрячу. - И действительно прикрывала край листка ладонью; сама же внимательно следила за зятем. Когда тот приближался к финалу "случая", Роха внезапно убирала ладонь, открывая "самое смешное", и разражалась хохотом.
Именно таким свойством отличались многие песни Гильема Аквитанского, и дамы, краснея, прикрывали щеки. Что касается младенца, то он, утопленный в тончайшем белом полотне, серьезно и внимательно разглядывал поющего герцога широко раскрытыми мутноватыми глазами. Время от времени мальчик шевелил губами, словно повторяя про себя услышанное. Это приводило старого Гильема в неописуемый восторг.
Гильема Аквитанского многие считали нечестивцем. Например, "Книга заблудших душ", сочинение монаха Гилария Перигорского, редчайший сборник биографий различных еретиков, отступников, богохульников, осквернителей могил, дето- и отцеубийц, одного человека, выращенного в колбе из жабы, проглотившей сперму собаки, человека, родившегося после смерти матери (ужасный младенец, не без помощи диавола, конечно, самостоятельно покинул мертвое и уже похороненное чрево, вышиб крышку гроба, разрыл землю могилы и наутро был найден кладбищенским сторожем); жизнеописания людей, зачатых инкубами и суккубами и т.д. - так вот, в разделе "Глумотворцы" эта редчайшая книга отводит Гильему Аквитанскому почетное место и уделяет описанию его жизни семь с половиной страниц! (Неслыханно много, если учесть, что такому выдающемуся пособнику сатаны, как рожденному от мертвой матери, выделено лишь две страницы с четвертью).
Основным грехом, который вменялся Гильему в вину, было даже не прелюбодеяние - нет, более всего гневало благочестивого Гилария удивительное обыкновение герцога ни к чему не относиться серьезно. Никто и никогда прежде не слыхивал о том, чтобы над таким плачевным делом, как разгром вооруженного паломничества в Святой Земле, можно было потешаться и даже хохотать! А Гильем находил немало забавного в том, что проклятые сарацины, слуги сатаны, наголову разбили христолюбивое аквитанское воинство, так что до Иерусалима добралось всего шесть рыцарей во главе с Гильемом - это было все, что оставалось у герцога от целой армии.
Сие нечестивое краснобайство, да еще переложенное на стихи - изящные по форме, но по сути глубоко непристойные - достойно гнева и осуждения, заключает благочестивый Гиларий Перигорский.
Кроме военной неудачи, весьма гордился этот герцог своим распутством, и будучи уже пятидесяти с лишком лет основал близ Ниора аббатство блудниц, которому всячески благодетельствовал, обирая соседние монастыри.
В конце концов нашел он себе подходящую подругу в лице дамы Амальберги, которую похитил у законного ее супруга и до того ею увлекся, что носил ее изображение на своем щите. Супругу же похотливой дамы, когда тот потребовал возвратить ему жену, прислал насмешки ради красивый гребень из резной кости с наказом утешаться, делая себе прически. Шутка герцога будет понятна тем, кто знает, что оскорбленный муж был совершенно лыс.
Такими были утехи Гильема Аквитанского на склоне лет.
Не снеся позора матери своей, брошенной ради распутницы, и требуя от отца доли в управлении страной, сын герцога, Гильем Младший, воздвигся на него войной, и длилась эта война без малого шесть лет, но в конце концов отец разбил сына и захватил его в плен, приведя тем самым к полной покорности.
Именно так обстояли дела в 1126 году, когда краснолицый, с заплывшими, веселыми глазками, всегда пьяный, герцог гостил у Жерара де Блая и обучал лежащего в колыбели крестника художеству трубадурскому.
* * *
Вот что случилось спустя месяц после отъезда герцога Гильема из Блаи обратно в Ниор.
Луна в тот вечер была полная, но взошла чуть раньше положенного, так что было еще почти совершенно светло, когда все это произошло. И к тому же была она не бледной, как обычно, но темно-красной, зловещей и пыльной, и даже как будто сочилась кровью.
Спустя короткое время после восхода кровавой луны в небе послышался гул, сперва отдаленный, но быстро нарастающий, и вот уже показалось рыцарское войско, скачущее как для турнира. Все всадники были нарядно одеты и хорошо вооружены копьями, и на всех были блестящие доспехи.
Затем с другой стороны горизонта, также высоко в небе, появилось второе точно такое же могучее воинство, однако цвета этих рыцарей были темными.
Оба отряда спустились на землю, помчались навстречу друг другу, и каждый заранее избрал себе противника. Вот они сшиблись на всем скаку... и тотчас исчезли, как не бывало. И луна после этого постепенно утратила красноту, вернувшись к своему изначальному цвету.
У всех, кто стал невольным свидетелем этого ужасного зрелища, с тех самых пор и навек исказилось лицо, так что еще спустя много лет в окрестностях Блаи водилось тьма-тьмущая косорылых с непреходящим ужасом в глазах. Вот какое действие производят знамения небесные на невежд, мало уповающих на Господа, на тех несчастных, не заботящихся о душе, чья вера хворает и шатается, точно гнилой зуб!
У князя Блаи не было причин усомниться в правдивости приведенного выше рассказа, ибо сообщивший ему о чудесном и страшном видении обладал такой перекошенной харей, которая вопияла без слов.
Некоторое время только о знамении и толковали, тщась разобрать скрытый в нем смысл - было ли то послание или предостережение; но затем пришла печальная весть о кончине герцога Гильема, случившейся точно в тот самый день, когда произошла призрачная битва. Тогда только объяснилось случившееся той достопамятной ночью. Ибо светлые рыцари, вне сомнений, означали добрые свойства герцога Гильема; темные рыцари - злые его качества; а битва между ними - постоянное сражение, которое они вели в его душе. Когда же герцог скончался и душа его отлетела к Господу, противоборствующие силы оставались еще некоторое время живы, и так сильно было их взаимное стремление одолеть друг друга, что они вырвались на волю и продолжали сражаться уже вне души Гильема. Однако без самого герцога этот бой оказался лишенным всякого смысла, ибо все земные сражения для Гильема Аквитанского завершились навсегда и все страсти земные навсегда для него заснули. Поэтому-то призрачное войско и расточилось.
Итак, надлежало молиться за мятежную душу герцога Гильема, что и совершалось ежедневно в течение первого месяца и ежемесячно - в течение последующих семи лет.
* * *
Ребенок, несомненно, является существом неполноценным, ибо обладая внешне всеми признаками человека, на самом деле лишен большинства навыков, отличающих человека от животного или даже от растения. И потому главнейшая задача всякого ребенка - как можно скорее овладеть необходимыми знаниями и умениями, дабы затем вести жизнь приятную, подобающую и угодную Богу.
С этой задачей постепенно справлялся сын Жерара де Блая, которого назвали Джауфре Рюдель и который к двенадцати годам из комочка мягкой прожорливой плоти превратился в уменьшенное подобие мужчины. Внешность его была такая: он был худым, довольно высоким, лицом похожим на мать - с длинным носом и темными волосами. Большую часть времени он проводил с копьем или мечом; отец брал его с собой на охоту, а мать - в Божий храм; и таким образом будущий князь Блаи воспитывался наилучшим образом.
Иногда, правда, случалось ему впадать в задумчивое настроение, и тогда он бродил по замку, распевая странные песни на несуществующих языках. О причинах подобной несообразности юного Джауфре всяк говорил по-разному.
Аббат Сен-Роман. Возможно, юношей время от времени овладевают бесы. Этот вопрос надлежит изучить как можно тщательнее (и, разумеется, в строжайшем секрете). Известно, какими великими познаниями обладают некоторые бесы, так что человек, которым они завладевают, вдруг обретает неслыханную ученость, хотя прежде ни в чем таком не замечен.
Капеллан замка. Сеньор Джауфре ежедневно посещает мессу, и мною ни разу не было замечено, чтобы он проявлял отвращение к Святым Дарам или слову Божьему, в то время как будучи одержимым он не смог бы не выдать себя. И потому я полагаю, что сия странность проистекает от весьма естественной причины, а именно: тело его требует супруги.
Нивард Басурман. Случающееся имеет причиною задумчивость, свойственную иногда юному возрасту, и с годами иссякнет само собой.
Старый лекарь. Единственное объяснение поведению юного сеньора я вижу в повсеместном разлитии в его теле черной желчи, что хорошо различимо и вполне доказуемо посредством изучения мочи.
Жерар. Вся маята от безделья! На охоте или во время тренировок он почему-то не поет ни на каких языках.
Одна добрая женщина. Чего бы вы хотели от мальчика, которого окрестил этот греховодник, сам герцог Гильем? Да я лично видела во сне, как он горит в аду за все свои проделки! Нужно зарубить трех петухов, белого, серого и черного, и подбросить их с особой молитвой сеньору. Как он их коснется, так вся порча с него в петухов перейдет, а другого способа нет.
Следствия этих пересудов были таковы. Лекарь долго изучал мочу Джауфре и нашел множество подтверждений своим выводам. Сеньор Жерар по совету капеллана начал приискивать своему отпрыску подходящую невесту (чем завершились эти поиски, неизвестно). Одну добрую женщину вкупе с другой доброй женщиной схватили, когда те пытались подложить зарезанного петуха, и обвинили в колдовстве. Судьба их также неизвестна, хотя, вне всяких сомнений, плачевна. В конце концов прав оказался Нивард: с годами это действительно прекратилось.
Джауфре Рюдель вырос.
"ДОРОГАЯ ДОРОТЕЯ!.."
4.
Дорогая Доротея!
Сегодня я особенно жалел о том, что Вы - далеко... Расстояние не мешает мне мечтать о Вас, но, кажется, скоро уже настанет такое время, когда одних мечтаний будет катастрофически мало. Но - все по порядку.
Во-первых, сегодня меня посетила удача, которую - увы! - Вы не можете разделить со мной.
Во-вторых, шел дождь.
Из-за того и другого Ваше отсутствие сделалось вдруг невыносимым...
Говорил ли я Вам о своей страсти собирать разные книжные диковины? Сегодня я отыскал книгу на языке, которого никто не знает, даже сам автор. Возможно, этого языка попросту не существует, но не исключено также, что этим наречием говорят бесы или ангелы. А может быть, это своего рода "лингва франка" или "пиджин инглиш", которым они изъясняются между собою. (Ведь не может же у бесов и ангелов быть один и тот же язык!)
Как бы то ни было, а книга существует. Ее составил в середине XV века некий ученый монах по имени Томаш Халтура, который от сугубого благочестия впал в конце концов в странную полуересь. Спустя 250 лет его измышления были обнаружены под спудом разных книг и напечатаны в типографии города Вюртемберга - разумеется, очень маленьким тиражом. Книга досталась мне по дешевке исключительно потому, что ни один человек на свете не мог ее понять.
Томаш Халтура уверяет, что неоднократно слыхал собственными ушами, как люди в забытьи или предсмертном бреду лепечут нечто неведомое. Постепенно он составил словарь этого языка, выделив глаголы, существительные и прилагательные. Правда, он так и не сумел перевести их на какой-либо удобоваримый язык, зато чрезвычайно далеко продвинулся в грамматике, так что половину книги составляют правила спряжения глаголов, которые абсолютно неизвестно что означают...
Томаш Халтура овладел "ангелобесом" (так называется этот язык), что даже написал на нем десяток стихотворений, которые - как он надеется - по мере сил восхваляют Господа и Деву Марию.
Вот начало одного из них:
Acarica la a-na runi nalova,
Putara a-n' lon avali naca kova...
Смею Вас заверить: ни по форме, ни по содержанию вирши Томаша Халтуры не уступают творчеству большинства известных мне поэтов.
Я провел в книжной лавке минут сорок, читая весь этот восхитительный бред, пока наконец не решился завладеть книгой, обменяв ее на некоторое количество честно заработанных мною злотых.
Когда я выходил на улицу с Халтурой под мышкой, там уже шел дождь. Я остановился в открытых дверях и стал ждать появления пузырей. Любите ли Вы в летнем дожде этот момент, когда в лужах вдруг начинают вздуваться большие пузыри? Почему-то мне всегда казалось, что они похожи на каштаны. Но сегодня мне рассказали нечто куда более важное.
Итак, я стоял в дверях магазина, а рядом бродил мальчик в безнадежно мокрой курточке. Он увлеченно загребал воду башмаками и вдруг заметил меня.
- Привет, - сказал мальчик. - Тоже ждешь пузырей?
Я сразу понял, что ему известно что-то важное, и промямлил насчет каштанов. Мальчик презрительно рассмеялся.
- Ты ничего не понимаешь! - сказал он. - Никакие это не каштаны. Это такие лодочки, а в них катаются гномы. Эти гномы особенные, совсем крошечные, они живут под землей и занимаются там разными делами - например, делают золотую руду или обед. Но во время дождя они выбираются наружу, дожидаются появления пузырей - и плавают, плавают, вовсю плавают по лужам!
По правде говоря, слушая его, я едва не расплакался. Узнать такую важную вещь - и когда! Спустя много-много лет после того, как кончилось мое детство и многое, если не сказать "почти все", обессмыслилось и потеряло прежнюю цену! Да, да, милая Доротея, именно так обстоят дела: если хорошо кушать, слушаться маму и папу и не грубить тете Касе, когда она на Рождество и твой день рождения пытается обмусолить тебе щеку липкой помадой, - тогда можно разглядеть в дождевых пузырях этих самых гномов... Естественно, моему знакомому этого ни разу не удалось.
Я страшно жалел о том, что не знал всего этого раньше, поскольку был до омерзения примерным мальчиком. Уж мне-то они непременно бы показались! Но теперь все пропало, мне тридцать шесть лет, я скоро вообще облысею, и ни гномы, ни пузыри больше не имеют для меня никакого значения.
Другое дело - Вы. Для Вас многое еще должно сохранять свой изначальный смысл. Когда в Вильно в следующий раз пойдет дождь - присматривайтесь, умоляю Вас, присматривайтесь хорошенько! И непременно напишите мне удалось ли Вам увидеть их хотя бы краешком глаза?
Ваш Юлиан
5.
Дорогая Доротея!
Скоро уже наступит осень, а это означает, что прошло почти два месяца с тех пор, как я впервые увидел Ваше волшебное лицо на фотографии и полюбил Вас. Удивительно быстро летит время... Иногда поневоле задумаешься: как мало остается от всех, кто некогда в нем затерялся. От большинства ничего, кроме горстки праха, ведомого лишь Богу, от иных - слепые имена на генеалогическом древе или обвалившаяся могила на церковном дворе; а случается - и страшная легенда, вроде тех, что собирала Ваша бабушка. Некоторые люди оставляют после себя произведения искусства, стихи или, скажем, списки убиенных. Так, один варшавский поэт, человек вполне мирный и безобидный, чрезвычайно гордится своим предком, воеводой Цаплею, который, согласно семейной хронике, убил ровно двести сорок одного турка.
Известны также немногие люди, наследие которых составляет великая любовь. Их, пожалуй, даже меньше, чем великих поэтов, из чего можно сделать довольно странный вывод: дар любви - так называемой "обыкновенной", взаимной любви мужчины и женщины - редчайшая драгоценность этого мира.
И в античном романе, вроде "Дафниса и Хлои", и в житиях святых, и в "Божественной Комедии" - везде Вы увидите одно и то же: настоящая любовь удивляет людей куда больше, нежели остановленное на небе солнце.
Среди десятков избранных пар - и роковых любовников, и мирных престарелых супругов - одиноко, как мне представляется, стоит Джауфре Рюдель де Блая, поэт Дальней Любви. Мысль об этом одиночестве показалась мне вдруг совершенно невыносимой. А поскольку обсуждать проблемы и перспективы Дальней Любви невозможно ни с иллюстратором Смуглевичем, ни с писателем Чумой, ни с потомком воеводы Цапли, то я и обратился к некоторым книгам.
Для начала я добыл невыносимо ученое немецкое издание всего творческого наследия Рюделя. Оно невелико: шесть стихотворений, закопанных в пространном комментарии немецкого литературоведа, как иголка в клубке ниток.
Нетрудно догадаться, что после "ангелобеса" старопровансальский язык стихотворений сеньора Джауфре читался почти как польский, так что я, можно сказать, без затруднений ознакомился с ними.
Всего шесть стихотворений. Они, возможно, навсегда потерялись бы и забылись, если бы не Дальняя Любовь - самое значительное из того наследия, что оставил поэт своим прямым и духовным потомкам. Я читал и перечитывал эти стихи в поисках самого Рюделя, но пока что мало преуспел.
Ученый немец отыскал также ноты, имевшиеся в одном из старинных изданий трубадурских песен. Будучи человеком дотошным, он пересчитал в стихах все слоги и пришел к довольно произвольному выводу, что данная мелодия сочинена нарочно для такого-то стихотворения.
"Довольно простые по языку, но полные скрытых намеков и, возможно, насмешек, песни Джауфре Рюделя исполнялись, скорее всего, двумя профессиональными музыкантами (история донесла до нас их имена, точнее, прозвища: Фильоль и Пейронет), один из которых задавал жесткий ритм, используя какой-либо ударный инструмент, а второй выводил на виоле мелодию, которую современный слушатель не затруднился бы определить как извилистую".
Одного этого замечания оказалось достаточным, чтобы пробудить самое живейшее мое любопытство, и, захватив с собою ноты, я немедленно отправился к знакомой пианистке по имени Магда Гиршман.
По мнению Магды, я пришел очень вовремя: она только что купила новый рояль. Вы можете подумать, будто этот рояль уже стоял у нее в комнате, сверкая зубами, как коммивояжер? Ничуть не бывало. Частично собранный, он загромождал гостиную и прихожую, а сама Магда, очень маленькая, бойкая пожилая дама, суетилась и подпрыгивала вокруг, причитая и ахая своим девическим голоском. Ее младший сын Мордехай, флегматичный большеглазый юноша с похожей на перья растительностью на щеках, бродил вокруг, то и дело роняя себе на ногу различные предметы. У стены стоял польский грузчик и курил.
Магда Гиршман то и дело подбегала к нему, задирала голову и требовала, чтобы тот приподнял рояль и держал его на весу, покуда сама Магда привинтит педали. Грузчик очень долго молчал, а потом вынул из зубов папиросу и коротко обронил: "Невозможно".
Магда несколько раз бессильно всплеснула ручками и вдруг заметила меня. Ее маленькое личико озарилось. Переваливаясь, она засеменила ко мне, впилась мне в локоть перстами, которые за сорок лет непрерывной игры на фортепиано обрели железную крепость, и повлекла к злополучному роялю.
Мы с грузчиком обменялись коротким взглядом, причем в водянистых глазах поляка мелькнула неприкрытая паника, и взялись за рояль... С мышиным писком Магда нырнула под рояль и закопошилась у нас под ногами. Потом неожиданно высунулась наружу и вскрикнула: "Мордехай! Где педали?" Поляк тихо застонал сквозь зубы. Мордехай, подумав, сказал, что видел педали, кажется, на кресле - и ушел в другую комнату. Магда пропищала ему в спину, чтобы он захватил заодно и отвертку. Мордехай вернулся минут через пять и тоже полез под рояль, где и попытался приладить первую педаль.
Магда Гиршман сказала: "Где ты видел, чтоб так навинчивали педали? Тебе только лапти на забор навинчивать, шлимозэл!" Мордехай обиделся и начал возражать. Поляк был весь красный и скрежетал очень белыми зубами. Я тоже выглядел не лучшим образом, однако счел за необходимое приятной беседой скрасить тяжелые минуты своему товарищу по несчастью и потому сказал: "Тяжелая у вас работа, пан грузчик!" Грузчик охотно согласился. Тогда я спросил: "И много вам платят?" - "Мало!" - заорал грузчик.
Стрелки часов неумолимо продвигались вперед. Мы с поляком держали на весу рояль, а микроскопическая пани Гиршман со своим сыном Мордехаем кстати, тоже музыкантом - ползали под роялем и, вместо того, чтобы навинчивать педали, увлеченно бранились между собой...
Таким образом, как Вы сами можете понять, тайны поэзии Джауфре Рюделя остались для меня во многом пока нераскрытыми.
Ваш Юлиан
ДОРОТЕЯ
Доротея вне времени и пространства, Доротея как таковая. Она - среди пустоты и черноты, совершенно одна, где некому ни пожалеть ее, ни восхититься ею; где даже красота не может воссиять, поскольку не отражается ни в чьих глазах.
Доротея ждет.
Конечно, письма из Варшавы - не в счет. Какой-то сумасшедший. Она получила их уже пять штук. Он полюбил ее по фотографии в книге - каково? Не говоря уж о том, что так не бывает... Разве нормальный мужчина станет покупать и тем более читать книжку, предназначенную для девочек? Да и вообще - он старый, он еврей (а евреи все некрасивые), тем более - сам пишет, что скоро облысеет...