Страница:
Колонии, тюрьмы, места предварительного заключения — он не видел большого различия между этими заведениями. Вампир чувствовал только страдание, унижение, ярость, отчаяние; всем этим были пропитаны, казалось, даже кирпичи, из которых сложена стена. Каждая жизнь, которую здесь насильно удерживали, оставляла после себя мрачный отпечаток. Фицрой никогда не соглашался с теми, кто утверждал, что наказание лишением свободы предпочтительнее смертной казни.
— Им предоставляется возможность исправиться,— возражала Вики, когда статья в газете о смертной казни породила в обществе новую дискуссию.
— Ты бывала внутри тюрем в своем государстве,— приводил он свои доводы,— Какую возможность исправления там предоставляют? Я никогда не жил в таком времени, в котором общество столь наслаждалось бы ложью о самом себе.
— Быть может, ты скорее предпочел бы следовать примеру доброго короля Генри и приковывал бы узников к галерам, пока за их полной непригодностью не наступало время отрубать им головы?
— Я никогда не утверждал, что старые методы были лучше, Вики, но, по крайней мере, мой отец не унижал тех, которых лишал свободы, утверждая, что поступает таким образом для их же пользы.
— Он делал это для своей собственной пользы, — фыркнула она и наотрез отказалась обсуждать этот вопрос далее.
Найдя подходящее место, где можно было бы перебраться через стену, вампир застыл в ожидании. Он верил в способность Селуччи обесточить центр и более, чем Селуччи, — в свою собственную способность проникнуть в следственный изолятор и вывести из него Вики. К тому же у него будет достаточно времени, чтобы научиться глядеть поверх шор, в которые заключила его ревность.
Они очень походили друг на друга, Майкл Селуччи и Вики Нельсон, оба были полностью поглощены идеей Закона. Фицрой усматривал только одно главное различие между ними: Вики нарушала Закон во имя идеалов, Селуччи нарушал его ради нее. Она, а вовсе не справедливость, заставляла его хранить молчание в августе прошлого года, в Лондоне. Именно ее личность, а не нарушение справедливости подвигло нынче ночью детектива на противоправные действия — как бы мало ему ни нравилась вся эта затея.
«Интересно, — размышлял Генри, — что бы сказал детектив, если бы узнал, что мне уже приходилось участвовать в операциях подобного рода...»
* * *
Генри находился за пределами Англии, когда был арестован Генри Ховард, герцог Суррейский, и вследствие задержки, с которой до него дошла эта новость, и осложнений, возникших при путешествии и связанных с его природой, он смог прибыть в Лондон только восьмого января — всего за два дня до казни. В первую ночь он с бешеной энергией бросился добывать информацию. Через час после захода солнца, девятого числа, наспех насытившись в доках, он уже смотрел на черные каменные стены Тауэра.
Первоначально Суррея поместили в комнаты с видом на реку, но после неудавшегося побега, когда он попытался незаметно спуститься из окон уборной, тюремное начальство убедилось в необходимости перевода его в менее комфортные условия. С того места, где стоял вампир, он мог заметить лишь мерцание свечей в окне Суррея.
— Нет, — пробормотал он в ночную тьму. — Не представляю, что ты можешь спать, ты, дерзкий дурень, когда утром тебя ждет приготовленная плаха.
Учитывая все обстоятельства, он решил, что нет реальной необходимости перелезать через стену — хотя весьма сожалел, что вынужден будет поступиться столь впечатляющим жестом, — и проскользнул как тень мимо стражников в застенки Тауэра. Добравшись до камеры Суррея, он поднял тяжелый железный засов и молча проник внутрь, затворив за собой тяжелую дверь. Если за то время, пока его не было при дворе, обычаи не изменились, охранники не станут беспокоить приговоренного к смерти до рассвета, а рассвет они встретят уже далеко отсюда.
Он помедлил мгновение, упиваясь видом и запахом друга своего сердца, единственного, который был таковым, осознавая только сейчас, как сильно ему его не хватало. Изящная фигура, одетая во все черное, восседала за грубым столом перед узким окном, на котором стояла высокая свеча — единственный источник света в комнате; массивные железные кандалы были замкнуты у него на щиколотке и прикованы, в свою очередь, к кольцу в полу. Суррей, должно быть, писал что-то — вампир почуял запах свежих чернил, — но теперь сидел, опершись темноволосой головой на руку, и отчаяние казалось начертанным вдоль линии его плеч. Генри почувствовал, как что-то сжало его сердце, и вынужден был остановиться, чтобы не броситься вперед и не сжать друга в объятиях.
Вместо этого он сделал единственный шаг от двери и мягко окликнул:
— Суррей!
Голова его друга дернулась вверх.
— Ричмонд?
Молодой граф обернулся, и глаза его расширились от ужаса, когда он увидел, кто стоит внутри его камеры. Он бросился к дальней стенке, громыхая цепью и испустив сдавленный крик.
— Неужели я так близок к смерти, что мертвый уже окликает меня?
Генри улыбнулся.
— Я такой же человек, из плоти и крови, как и ты. Ты, правда, в отличие от меня, страшно исхудал.
— Да, знаешь ли, хотя местный повар старается на славу, но это совсем не то, к чему я привык. — Рука с длинными пальцами изящно изогнулась в жесте, столь памятном Генри, потом поднялась и прикрыла глаза. — Я, наверное, схожу с ума. Шучу с призраком.
— Я вовсе не призрак.
— Докажи это.
— Очень просто — ты можешь прикоснуться ко мне. — Генри подошел ближе, протянув руку.
— Чтобы я утратил свою бессмертную душу? Этого я не совершу. — Суррей начертил в воздухе знак креста и расправил плечи. — Попробуй только приблизиться, и я кликну стражников.
Генри помрачнел; все шло совсем не так, как он себе представлял.
— Ладно, я докажу это безо всякого прикосновения. — На миг он задумался. — Ты не помнишь, что сказал мне, когда мы вместе смотрели на казнь второй жены моего отца, Анны Болейн? Ты сказал, что, хотя ее осуждение было неизбежным при создавшейся ситуации, ты жалеешь несчастную и надеешься, что они позволят ей в аду посмеяться вдоволь, так как ты всегда считал, что смех ее прекраснее, чем лицо.
— Дух Ричмонда мог бы знать об этом, ведь я сказал это, когда он был еще жив.
— Ладно, — вздохнул Генри, подумав: «Хорошо, что я пришел пораньше, боюсь, убеждать его мне придется всю ночь». — Ты записал это после того, как я умер, и поверь мне, Суррей, твои поэмы пока еще не читают на небесах. — Он прочистил горло и тихо продекламировал:
— Тайные думы с полным доверием,
Дерзкие шутки, игры, забавы,
Страстные клятвы в вечной любви —
Так пролетает зимняя ночь...
— ...Место блаженное,
Друг мой любезный, деливший со мной
Общие скорби, беззлобные споры...
Суррей отступил от стены, тело его дрожало с такой силой, что зазвенела цепь, к которой он был прикован.
— Я посвятил эти строки тебе.
— Я знаю. — У него хранились копии всего написанного Сурреем; дерзкий и пышный стиль жизни молодого графа вынуждал его слуг подолгу ждать своей платы, а потому они никогда не отказывались от небольших дополнительных заработков.
— "Великолепный Виндзор, где же ты? Куда промчались юные годы, которые я проводил вместе с сыном короля..." Ричмонд? — Глаза Суррея наполнились слезами, и Фицрой заключил его в тесные объятия.
— Теперь ты видишь, — пробормотал он в темные кудри друга, — я не бесплотен, я живой, и я пришел, чтобы вытащить тебя отсюда.
После момента бессвязных восклицаний радости и скорби граф отстранил его и, утерев щеки ладонью, оглядел Генри сверху донизу.
— Ты совсем не изменился. — И страх снова промелькнул у него в глазах. — Ты выглядишь не старше, чем когда ты... не старше, чем выглядел в семнадцать.
— Ты и сам выглядишь мало изменившимся с той поры. — Хотя за прошедшие одиннадцать лет Суррей отпустил усы и отрастил модную при дворе волнистую бородку, его лицо и манеры претерпели не такие уж значительные перемены; вампир с трудом мог поверить, что он сам заварил кашу, которую теперь расхлебывал. Брат его сердца был порывистым, беззаботным и незрелым юношей в свои девятнадцать. Всего за несколько месяцев до тридцатилетия он все еще был порывистым, беззаботным и по-прежнему незрелым. — Что же касается отсутствия во мне перемен, это длинная история.
Граф бросился на постель и с трудом забросил скованную ногу на соломенный тюфяк.
— Я никуда не спешу, — заявил он, выгнув черные, как из эбенового дерева, брови.
Похоже, что он и в самом деле не собирался выбираться отсюда, осознал Генри, пока его любопытство не будет удовлетворено полностью. Если он хочет спасти друга, следовало сказать ему всю правду.
— Ты уехал в Кеннингхолл, чтобы повидаться с Фрэнсисом, и его величество послал меня в Шерифхьютон, — начал он.
— Я помню.
— Там я встретил женщину...
Суррей рассмеялся, и, несмотря на внешнее спокойствие, в его смехе слышался легкий намек на истерику.
— Так мне и передали.
Генри возблагодарил небеса за то, что теперь утратил способность краснеть. В прошлом сказанные таким тоном слова заставили бы жарко запылать его щеки. Впервые со времени возвращения он рассказывал свою историю; он не ожидал, что это будет столь трудно, и подошел, продолжая свое повествование, к столу, чтобы глядеть, пока говорит, в ночную тьму. Рукой он оперся о стол и почувствовал под ней бумаги, оставленные Сурреем. Закончив свой рассказ, он обернулся и посмотрел на графа. Тот сидел на краю кровати, уткнувшись головой в ладони, и, словно почувствовав тяжесть взгляда Ричмонда, медленно поднял глаза.
Накал ярости и скорби настолько исказил его лицо, что Генри невольно отступил назад.
— Суррей? — спросил он, ощутив внезапную неуверенность.
— Так ты и в самом деле вампир?
— Да...
Граф медленно поднялся на ноги; видно было, что он пытается обрести дар речи.
— Ты обрел бессмертие, — произнес он наконец, — и ты позволил мне поверить, что ты мертв.
Полностью ошеломленный, Генри поднял руки, словно защищаясь от града ударов, словно сами слова его друга были ударами.
— Смерть, в которую ты позволил мне поверить, нанесла рану, которая все еще кровоточит, — продолжал Суррей, и голос его прерывался под влиянием обуревавших графа эмоций. — Я любил тебя. Как случилось, что ты предал меня столь жестоко?
— Предал тебя? Как бы я смог сказать тебе об этом?
— А ты, я вижу, считаешь, что и не должен был ничего мне сообщать? — Брови его друга сомкнулись на переносице, а голос зазвучал еще горестнее. — Или ты думал, что не можешь довериться мне? Что я предал бы тебя? — Он прочел ответ на лице Генри. — Да, именно так. Я называл тебя братом моего сердца, и ты думал, что я разглашу твою тайну всему свету.
— Я тоже называл тебя так, и я любил тебя столь же преданно, как и ты меня, но я знал тебя, Суррей: ты не смог бы сохранить это в тайне.
— И теперь, после одиннадцати лет скорби, ты полагаешь, что можешь мне доверять?
— Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда Я не могу позволить тебе умереть...
— Почему? Только потому, что моя гибель вызовет в тебе такое же горе, которое я испытывал все эти годы? — Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, пытаясь подавить слезы, которые трепетали в каждой паузе между словами. Спустя мгновение он сказал так тихо, что, будь Генри смертным, он не расслышал бы ни одного слова: — Я сохраню твою тайну. Я унесу ее с собой в могилу. — Затем он вскинул голову и добавил, чуть громче: — Завтра.
— Суррей! — Ничто из того, что говорил Генри, не изменило решимости его друга. Он просил; он умолял; он опустился перед ним на колени; он даже пообещал ему бессмертие.
Граф не обращал внимания на его слова.
— Умирать, чтобы отомстить мне, — это нонсенс!
— Тот Ричмонд, которого я знал, тот мальчик, который был братом моего сердца, умер одиннадцать лет тому назад. Я скорблю о нем. Я все еще скорблю о нем. А кто такой ты, я не знаю.
— Я мог бы заставить тебя, — сказал наконец вампир. — Я обладаю силой, противостоять которой ты не сможешь.
— Если ты ее употребишь, я возненавижу тебя.
На это у него не нашлось ответа.
Он остался и продолжал убеждать своего друга, пока восходящее солнце не вынудило его покинуть стены узилища Следующей ночью он прошел в часовню в Тауэре, откинул крышку с гроба, в который положили отдельно отсеченную голову и туловище Генри Ховарда, графа Суррейского, поцеловал его в обескровленные губы и срезал локон с его виска. Его природа не давала возможности проливать слезы. Он не был уверен, что пролил бы их, если бы смог.
* * *
— Sat Superest — достаточно добиться своего. — Генри, тряхнув головой, вынырнул из нахлынувших воспоминаний. — Я мог бы присвоить себе эту фразу, которую обожал произносить Суррей, в качестве собственного девиза, засунуть ее упрямцу в глотку и вытащить его оттуда, перекинув через плечо. — Правда, он был теперь старше, куда увереннее в себе и убежден в том, что его путь — единственно верный. — Я должен был позволить ему возненавидеть меня, по крайней мере, он оставался бы жив, чтобы испытать столь враждебные чувства.
Вики, насколько он знал, никогда бы не поступила столь глупо. Окажись его подруга в тюрьме на месте Суррея, первое, о чем бы она позаботилась, как бы выбраться оттуда, и только потом стала бы размышлять о том, что чувствовать по отношению к своему спасителю.
Так что вряд ли Вики будет противиться своему освобождению сегодняшней ночью.
Лишь бы она сохранила рассудок, пытался отогнать от себя страшную мысль Генри, стараясь не задумываться, какое влияние могли оказать на нее наркотики. В этот момент прожектора погасли.
* * *
Вики провела вечер, используя слух и осязание, чтобы определить границы своего заточения. Сколь ни удивительно, притом что глаза отказывались оценивать ситуацию в целом и она вынуждена была пользоваться ими только в особых случаях, когда необходимо было рассмотреть нечто находящееся вблизи, оказалось, что она ориентируется довольно сносно. Женщина не понимала до сих пор, насколько полагалась на другие чувства, ведь в течение последнего года она постепенно приходила к осознанию, что это практически все, что у нее оставалось. Оказавшись без очков, она пришла к выводу, что ее зрение — принимая во внимание почти полное его отсутствие — скорее мешало ей, нежели помогало.
После инцидента в душевой Ламберт триумфальным шагом проследовала к телевизору — наслаждаться мыльной оперой, но Натали упорно оставалась рядом, ее аденоидное дыхание время от времени утопало в шуме постоянного рева четырех телевизоров, перемежающемся радостными восклицаниями прилипших к их экранам женщин. Рекламные ролики, казалось, производили на них неизгладимое впечатление — Вики задумалась, не потому ли, что сюжеты рекламы были понятны подавляющему большинству заключенных.
Время от времени Натали протягивала свою лапищу и злобно щипала ее за бедро. Мускульные реакции Вики все еще находились под остаточным влиянием наркотика, и ей не хватало скорости и координации, чтобы вовремя увернуться от этих змеиных укусов. Когда это произошло в пятый раз, она медленно повернулась и сделала знак своей мучительнице придвинуться ближе.
— Если ты позволишь себе сделать это еще раз, — произнесла она, выговаривая слова так тщательно, как только могла, — я схвачу тебя за руки, притяну поближе и откушу ухо. Затем тебе же его и скормлю. Хорошо меня поняла?
Натали неуверенно хихикнула, но больше издеваться над ней не стала и вскоре медленно удалилась. Вики отнюдь не была уверена, что ее угрозы подействовали на этого Голиафа в женском обличье, скорее, ей успела наскучить забава, и она отправилась на поиски новой жертвы.
Ко времени ужина Вики решила, что остается лишь один способ выбраться отсюда. Позади душевых находился запасной выход; его не сразу можно было заметить изнутри, и большинство здешних обитательниц даже не подозревали о его существовании, но девять лет, проведенных в полиции, давали Вики некоторые преимущества. Трудность заключалась в том, что эта дверь открывалась внутрь, не имея ручки, так что не было никакой реальной возможности ухватиться за нее, а замок представлял собой огромную металлическую конструкцию.
«С которой любой из уважающих свое ремесло взломщиков смог бы справиться за полторы секунды, — решила Вики, после того как быстро ощупала замок пальцами. — Разумеется, отмычки и благоприятное стечение обстоятельств тоже совсем бы не помешали».
После ужина, когда во время уборки их заперли в камерах, Вики села, скрестив ноги, на свой матрас, внимательно исследуя его ватную набивку. Матрасы на койках представляли собой бруски из пенопласта, совершенно бесполезные для чего-нибудь другого, кроме как служить барьером между телом и досками, но дополнительно к ним имелись отслужившие свое матрасы из армейских запасов. Они не были ни особенно толстыми, ни особенно удобными, но, как оказалось, имели металлические пружины. Со временем она смогла бы выдрать одну из них и...
К сожалению, следовало признать, что как раз времени-то у нее и не было. Психиатр должен провести осмотр завтра утром, и ее тут же, скорее всего, переведут из спецотделения в один из обычных корпусов изолятора, и тогда у нее не окажется ни малейшей возможности освободиться. Сбежать из такого корпуса будет значительно сложнее. Надо же, под воздействием наркотика она только и мечтала, что о встрече с психиатром. Теперь, очевидно, ей придется убедить его, что она должна находиться здесь.
Вики усмехнулась. Ее притворное сумасшествие может довести Ламберт до истинного безумия.
— Чему это ты усмехаешься, дрянь?
Женщина повернулась в сторону Ламберт, и ее улыбка стала еще шире.
— Да пришло вот в голову, — сказала она, тщательно подбирая каждое слово, — что в стране слепых одноглазый — или, как в данном случае, одноглазая, — король.
— Ну, ты и в самом деле спятила, сука, — прорычала Ламберт.
— Рада слышать, что ты тоже так думаешь. — Она не могла увидеть, какое выражение было при этом на лице у Ламберт, но услышала, как Натали спрыгнула с койки, и по движению воздушного потока ощутила, что эта громадина приближается к ней.
Она боролась с почти непреодолимым желанием спрятаться от нее куда-нибудь. Но это не предотвратило бы неизбежное. «И я не собираюсь доставить Ламберт такое удовлетворе...»
Удар огромной пятерни отбросил ее голову назад и чуть не свалил женщину на пол. Она перекатилась на бок и, стараясь не обращать внимания на звон в ушах, встала, напряженно вглядываясь в расплывчатый столб синего цвета, какой представлялась ей Натали.
Слева от себя она услышала хохот Ламберт.
— Значит, наша приятельница хочет подраться, как я понимаю? Это может быть интересно. Всыпь ей как следует, Натали.
Ее подруга хихикнула.
— Итак, с уборкой закончено! — Двери камер отворились, лязгом сопровождая отрывистый лай надзирательницы. — Всем выйти! Робертс, немедленно оденься.
— У меня все тело зудит, начальница.
— А мне плевать, одевайся, живо.
Натали остановилась, и в поле зрения Вики возникла фигура Ламберт.
— Отложим, — пообещала она, поглаживая Натали по массивным бицепсам. — Ты сможешь задать ей трепку попозже. А пока, я считаю, она должна сесть с нами и посмотреть «Колесо Фортуны».
— О Господи... Лучше бы меня избили до потери сознания, — пробормотала Вики, пытаясь вырвать руку из внезапно приобретшей сокрушительную силу хватки Натали.
Ламберт склонилась так близко, что Вики смогла рассмотреть ее улыбку.
— Позже, — многообещающе произнесла она.
* * *
Билли Боб Дики из Талсы, Оклахома, только успел проблеять что-то, как свет в корпусе погас, и изображение Ванды исчезло, как раз когда она собиралась произнести первое из своих четырех ликующих "е". В корпусе воцарился полный и абсолютный кромешный ад.
— Каждый остается на месте и не двигается! — Вопль надзирательницы был едва слышен сквозь крики испуга, злости и истерического восторга. — Немедленно всем разойтись по камерам!
Вики не имела ни малейшего представления о том, что видели или чего не видели другие, но по звукам, которые раздавались вокруг, пришла к выводу, что и люди с нормальным зрением сейчас, очевидно, практически ослепли. Надзирательницы, как ей было известно, должны были ринуться к корпусу А, где немедленно займутся запиранием всех дверей вручную, в соответствии с инструкцией. Корпус D останется без наблюдения в течение нескольких следующих минут.
«Полцарства за набор отмычек! Бог дал мне шанс, и если я не сумею им воспользоваться...» Она попятилась назад, задев бедром хлипкий столик. «Он же держится исключительно на честном слове», — ни с того ни с сего мелькнуло у нее в голове.
— А куда, черт побери, ты направилась? — потребовала отчета Ламберт. — Я скажу, когда придет время уходить отсюда. Натали, заверни ее обратно!
— Я не вижу! — раздраженно возразила Натали, и дерево застонало от облегчения, когда она встала.
— Ну и что с того? Она тоже ни черта не видит!
Вики ощутила движение воздуха и отодвинулась в сторону, освобождая ей дорогу.
— "Доверься мне, сказал он, и пойдем. Я последую за тобой, как дитя, — и слепец приведет меня к дому".
— Что это ты бормочешь, сука?
— Это цитата из поэмы, — пояснила ей Вики, без труда уворачиваясь от следующей атаки Натали; громадина, перемещаясь, создавала в воздухе нечто похожее на тропический ураган, — английского поэта Уильяма Генри Дэвиса. Он говорил, как мне помнится, что, когда все слепнут, преимущество остается за теми, у кого уже имелась практика. — Она улыбнулась и, воспользовавшись прямолинейностью и инерционностью движения великанши, схватила ее за руку и броском через бедро направила тело в нужную сторону.
Звук ломающегося дерева подтвердил, что ее чудовищная мучительница вдребезги разнесла несчастный столик.
— Надеюсь... что ей было... больно, — выдохнула Вики в следующую секунду, когда колени под ней подломились и она свалилась на пол, пытаясь восстановить дыхание. «Боже милостивый, да ведь она весит около четырехсот фунтов; поразительно, к каким результатам может привести адреналин», — промелькнула в голове мысль.
Ее пальцы нащупали шестидюймовую деревянную щепку, и, все еще пытаясь восстановить дыхание, она зажала ее в руке. Учитывая расстояние, на которое разлетелись осколки, столик, видимо, оказался разбитым на куски. «Да ведь эта щепка могла запросто убить кого-нибудь!» Вики снова присела на пятки и попыталась разломить кусок поперек волокна. Он согнулся, но даже не треснул. «Не думаю, что это сосна... Похоже, что муниципалитет закупил для центра временного задержания дубовые столики». Внезапно сердце бешено застучало в груди, сердцебиение заглушило царящий вокруг хаос. Дуб. Твердая древесина. Щепка с тонким заостренным концом.
"Нет. Не получится. Замок слишком сложный. Только полный идиот может попытаться открыть его деревянной щепкой.
Но почему, собственно?
В любом случае, не похоже, что у меня есть другие варианты".
Когда Вики наконец встала, она коснулась другого тела, стоявшего так близко, что они разве что не дышали одним воздухом. Короткие, сильные пальцы впились ей в руку повыше локтя.
— Натали разорвет тебя на куски!
Сейчас включится аварийный генератор, и Вики понимала, что у нее мало времени, но против такого искушения не устоял бы и святой.
— Тебе не следовало подходить ко мне так близко, — сказала она и свободной рукой нанесла Ламберт резкий удар.
Сдавленное рычание и последующий вопль дали Вики понять, что направление и сила удара были выбраны правильно, после чего женщина с чувством выполненного долга поспешила в направлении душевой.
Она обнаружила бетонную перегородку, когда с силой ударилась об нее, и, слегка прихрамывая, стала пробираться дальше, огибая ее край.
«Теперь, когда они разобрались с корпусом А, вероятно, направляются к корпусу В. Времени почти не осталось...»
Пространство между ограждением и стеной было менее десяти футов в ширину. Вики ринулась в зияющую дыру, которая предстала перед ней в кромешной тьме, не задумываясь об осторожности. Осторожные действия предохранили бы ее от нескольких синяков, но не спасли бы от перспективы провести еще одну ночь за решеткой. Она ударилась об стену с такой силой, что ее отбросило назад, а затем принялась ощупью искать запасной выход.
Лязг металлических дверей позади нее перекрыл шум общего замешательства, и она подпрыгнула от неожиданности, чуть не обронив свою деревянную отмычку. «Если они уже перешли на территорию корпуса С...»
Наконец пальцы нащупали замок, и женщина упала перед ним на колени.
«И пока я здесь, то могла бы помолиться, потому что больше, похоже, надеяться мне не на кого...»
Первый штифт легко поддался.
«Великий Боже, да ведь я могла бы, наверное, вскрыть эту штуковину просто ногтями. Как только выйду отсюда, придется кое с кем серьезно побеседовать. Эти дачные столики опасны для жизни, а этот идиотский замок — просто чья-то скверная шутка. Остается надеяться, что другие корпуса следственного изолятора охраняются лучше».
Поддался и второй штифт.
«Ну я же говорю — форменное безобразие».
Она услышала, как одна из надзирательниц вопит что-то о транквилизаторах. Голоса приближались.
— Им предоставляется возможность исправиться,— возражала Вики, когда статья в газете о смертной казни породила в обществе новую дискуссию.
— Ты бывала внутри тюрем в своем государстве,— приводил он свои доводы,— Какую возможность исправления там предоставляют? Я никогда не жил в таком времени, в котором общество столь наслаждалось бы ложью о самом себе.
— Быть может, ты скорее предпочел бы следовать примеру доброго короля Генри и приковывал бы узников к галерам, пока за их полной непригодностью не наступало время отрубать им головы?
— Я никогда не утверждал, что старые методы были лучше, Вики, но, по крайней мере, мой отец не унижал тех, которых лишал свободы, утверждая, что поступает таким образом для их же пользы.
— Он делал это для своей собственной пользы, — фыркнула она и наотрез отказалась обсуждать этот вопрос далее.
Найдя подходящее место, где можно было бы перебраться через стену, вампир застыл в ожидании. Он верил в способность Селуччи обесточить центр и более, чем Селуччи, — в свою собственную способность проникнуть в следственный изолятор и вывести из него Вики. К тому же у него будет достаточно времени, чтобы научиться глядеть поверх шор, в которые заключила его ревность.
Они очень походили друг на друга, Майкл Селуччи и Вики Нельсон, оба были полностью поглощены идеей Закона. Фицрой усматривал только одно главное различие между ними: Вики нарушала Закон во имя идеалов, Селуччи нарушал его ради нее. Она, а вовсе не справедливость, заставляла его хранить молчание в августе прошлого года, в Лондоне. Именно ее личность, а не нарушение справедливости подвигло нынче ночью детектива на противоправные действия — как бы мало ему ни нравилась вся эта затея.
«Интересно, — размышлял Генри, — что бы сказал детектив, если бы узнал, что мне уже приходилось участвовать в операциях подобного рода...»
* * *
Генри находился за пределами Англии, когда был арестован Генри Ховард, герцог Суррейский, и вследствие задержки, с которой до него дошла эта новость, и осложнений, возникших при путешествии и связанных с его природой, он смог прибыть в Лондон только восьмого января — всего за два дня до казни. В первую ночь он с бешеной энергией бросился добывать информацию. Через час после захода солнца, девятого числа, наспех насытившись в доках, он уже смотрел на черные каменные стены Тауэра.
Первоначально Суррея поместили в комнаты с видом на реку, но после неудавшегося побега, когда он попытался незаметно спуститься из окон уборной, тюремное начальство убедилось в необходимости перевода его в менее комфортные условия. С того места, где стоял вампир, он мог заметить лишь мерцание свечей в окне Суррея.
— Нет, — пробормотал он в ночную тьму. — Не представляю, что ты можешь спать, ты, дерзкий дурень, когда утром тебя ждет приготовленная плаха.
Учитывая все обстоятельства, он решил, что нет реальной необходимости перелезать через стену — хотя весьма сожалел, что вынужден будет поступиться столь впечатляющим жестом, — и проскользнул как тень мимо стражников в застенки Тауэра. Добравшись до камеры Суррея, он поднял тяжелый железный засов и молча проник внутрь, затворив за собой тяжелую дверь. Если за то время, пока его не было при дворе, обычаи не изменились, охранники не станут беспокоить приговоренного к смерти до рассвета, а рассвет они встретят уже далеко отсюда.
Он помедлил мгновение, упиваясь видом и запахом друга своего сердца, единственного, который был таковым, осознавая только сейчас, как сильно ему его не хватало. Изящная фигура, одетая во все черное, восседала за грубым столом перед узким окном, на котором стояла высокая свеча — единственный источник света в комнате; массивные железные кандалы были замкнуты у него на щиколотке и прикованы, в свою очередь, к кольцу в полу. Суррей, должно быть, писал что-то — вампир почуял запах свежих чернил, — но теперь сидел, опершись темноволосой головой на руку, и отчаяние казалось начертанным вдоль линии его плеч. Генри почувствовал, как что-то сжало его сердце, и вынужден был остановиться, чтобы не броситься вперед и не сжать друга в объятиях.
Вместо этого он сделал единственный шаг от двери и мягко окликнул:
— Суррей!
Голова его друга дернулась вверх.
— Ричмонд?
Молодой граф обернулся, и глаза его расширились от ужаса, когда он увидел, кто стоит внутри его камеры. Он бросился к дальней стенке, громыхая цепью и испустив сдавленный крик.
— Неужели я так близок к смерти, что мертвый уже окликает меня?
Генри улыбнулся.
— Я такой же человек, из плоти и крови, как и ты. Ты, правда, в отличие от меня, страшно исхудал.
— Да, знаешь ли, хотя местный повар старается на славу, но это совсем не то, к чему я привык. — Рука с длинными пальцами изящно изогнулась в жесте, столь памятном Генри, потом поднялась и прикрыла глаза. — Я, наверное, схожу с ума. Шучу с призраком.
— Я вовсе не призрак.
— Докажи это.
— Очень просто — ты можешь прикоснуться ко мне. — Генри подошел ближе, протянув руку.
— Чтобы я утратил свою бессмертную душу? Этого я не совершу. — Суррей начертил в воздухе знак креста и расправил плечи. — Попробуй только приблизиться, и я кликну стражников.
Генри помрачнел; все шло совсем не так, как он себе представлял.
— Ладно, я докажу это безо всякого прикосновения. — На миг он задумался. — Ты не помнишь, что сказал мне, когда мы вместе смотрели на казнь второй жены моего отца, Анны Болейн? Ты сказал, что, хотя ее осуждение было неизбежным при создавшейся ситуации, ты жалеешь несчастную и надеешься, что они позволят ей в аду посмеяться вдоволь, так как ты всегда считал, что смех ее прекраснее, чем лицо.
— Дух Ричмонда мог бы знать об этом, ведь я сказал это, когда он был еще жив.
— Ладно, — вздохнул Генри, подумав: «Хорошо, что я пришел пораньше, боюсь, убеждать его мне придется всю ночь». — Ты записал это после того, как я умер, и поверь мне, Суррей, твои поэмы пока еще не читают на небесах. — Он прочистил горло и тихо продекламировал:
— Тайные думы с полным доверием,
Дерзкие шутки, игры, забавы,
Страстные клятвы в вечной любви —
Так пролетает зимняя ночь...
— ...Место блаженное,
Друг мой любезный, деливший со мной
Общие скорби, беззлобные споры...
Суррей отступил от стены, тело его дрожало с такой силой, что зазвенела цепь, к которой он был прикован.
— Я посвятил эти строки тебе.
— Я знаю. — У него хранились копии всего написанного Сурреем; дерзкий и пышный стиль жизни молодого графа вынуждал его слуг подолгу ждать своей платы, а потому они никогда не отказывались от небольших дополнительных заработков.
— "Великолепный Виндзор, где же ты? Куда промчались юные годы, которые я проводил вместе с сыном короля..." Ричмонд? — Глаза Суррея наполнились слезами, и Фицрой заключил его в тесные объятия.
— Теперь ты видишь, — пробормотал он в темные кудри друга, — я не бесплотен, я живой, и я пришел, чтобы вытащить тебя отсюда.
После момента бессвязных восклицаний радости и скорби граф отстранил его и, утерев щеки ладонью, оглядел Генри сверху донизу.
— Ты совсем не изменился. — И страх снова промелькнул у него в глазах. — Ты выглядишь не старше, чем когда ты... не старше, чем выглядел в семнадцать.
— Ты и сам выглядишь мало изменившимся с той поры. — Хотя за прошедшие одиннадцать лет Суррей отпустил усы и отрастил модную при дворе волнистую бородку, его лицо и манеры претерпели не такие уж значительные перемены; вампир с трудом мог поверить, что он сам заварил кашу, которую теперь расхлебывал. Брат его сердца был порывистым, беззаботным и незрелым юношей в свои девятнадцать. Всего за несколько месяцев до тридцатилетия он все еще был порывистым, беззаботным и по-прежнему незрелым. — Что же касается отсутствия во мне перемен, это длинная история.
Граф бросился на постель и с трудом забросил скованную ногу на соломенный тюфяк.
— Я никуда не спешу, — заявил он, выгнув черные, как из эбенового дерева, брови.
Похоже, что он и в самом деле не собирался выбираться отсюда, осознал Генри, пока его любопытство не будет удовлетворено полностью. Если он хочет спасти друга, следовало сказать ему всю правду.
— Ты уехал в Кеннингхолл, чтобы повидаться с Фрэнсисом, и его величество послал меня в Шерифхьютон, — начал он.
— Я помню.
— Там я встретил женщину...
Суррей рассмеялся, и, несмотря на внешнее спокойствие, в его смехе слышался легкий намек на истерику.
— Так мне и передали.
Генри возблагодарил небеса за то, что теперь утратил способность краснеть. В прошлом сказанные таким тоном слова заставили бы жарко запылать его щеки. Впервые со времени возвращения он рассказывал свою историю; он не ожидал, что это будет столь трудно, и подошел, продолжая свое повествование, к столу, чтобы глядеть, пока говорит, в ночную тьму. Рукой он оперся о стол и почувствовал под ней бумаги, оставленные Сурреем. Закончив свой рассказ, он обернулся и посмотрел на графа. Тот сидел на краю кровати, уткнувшись головой в ладони, и, словно почувствовав тяжесть взгляда Ричмонда, медленно поднял глаза.
Накал ярости и скорби настолько исказил его лицо, что Генри невольно отступил назад.
— Суррей? — спросил он, ощутив внезапную неуверенность.
— Так ты и в самом деле вампир?
— Да...
Граф медленно поднялся на ноги; видно было, что он пытается обрести дар речи.
— Ты обрел бессмертие, — произнес он наконец, — и ты позволил мне поверить, что ты мертв.
Полностью ошеломленный, Генри поднял руки, словно защищаясь от града ударов, словно сами слова его друга были ударами.
— Смерть, в которую ты позволил мне поверить, нанесла рану, которая все еще кровоточит, — продолжал Суррей, и голос его прерывался под влиянием обуревавших графа эмоций. — Я любил тебя. Как случилось, что ты предал меня столь жестоко?
— Предал тебя? Как бы я смог сказать тебе об этом?
— А ты, я вижу, считаешь, что и не должен был ничего мне сообщать? — Брови его друга сомкнулись на переносице, а голос зазвучал еще горестнее. — Или ты думал, что не можешь довериться мне? Что я предал бы тебя? — Он прочел ответ на лице Генри. — Да, именно так. Я называл тебя братом моего сердца, и ты думал, что я разглашу твою тайну всему свету.
— Я тоже называл тебя так, и я любил тебя столь же преданно, как и ты меня, но я знал тебя, Суррей: ты не смог бы сохранить это в тайне.
— И теперь, после одиннадцати лет скорби, ты полагаешь, что можешь мне доверять?
— Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда Я не могу позволить тебе умереть...
— Почему? Только потому, что моя гибель вызовет в тебе такое же горе, которое я испытывал все эти годы? — Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, пытаясь подавить слезы, которые трепетали в каждой паузе между словами. Спустя мгновение он сказал так тихо, что, будь Генри смертным, он не расслышал бы ни одного слова: — Я сохраню твою тайну. Я унесу ее с собой в могилу. — Затем он вскинул голову и добавил, чуть громче: — Завтра.
— Суррей! — Ничто из того, что говорил Генри, не изменило решимости его друга. Он просил; он умолял; он опустился перед ним на колени; он даже пообещал ему бессмертие.
Граф не обращал внимания на его слова.
— Умирать, чтобы отомстить мне, — это нонсенс!
— Тот Ричмонд, которого я знал, тот мальчик, который был братом моего сердца, умер одиннадцать лет тому назад. Я скорблю о нем. Я все еще скорблю о нем. А кто такой ты, я не знаю.
— Я мог бы заставить тебя, — сказал наконец вампир. — Я обладаю силой, противостоять которой ты не сможешь.
— Если ты ее употребишь, я возненавижу тебя.
На это у него не нашлось ответа.
Он остался и продолжал убеждать своего друга, пока восходящее солнце не вынудило его покинуть стены узилища Следующей ночью он прошел в часовню в Тауэре, откинул крышку с гроба, в который положили отдельно отсеченную голову и туловище Генри Ховарда, графа Суррейского, поцеловал его в обескровленные губы и срезал локон с его виска. Его природа не давала возможности проливать слезы. Он не был уверен, что пролил бы их, если бы смог.
* * *
— Sat Superest — достаточно добиться своего. — Генри, тряхнув головой, вынырнул из нахлынувших воспоминаний. — Я мог бы присвоить себе эту фразу, которую обожал произносить Суррей, в качестве собственного девиза, засунуть ее упрямцу в глотку и вытащить его оттуда, перекинув через плечо. — Правда, он был теперь старше, куда увереннее в себе и убежден в том, что его путь — единственно верный. — Я должен был позволить ему возненавидеть меня, по крайней мере, он оставался бы жив, чтобы испытать столь враждебные чувства.
Вики, насколько он знал, никогда бы не поступила столь глупо. Окажись его подруга в тюрьме на месте Суррея, первое, о чем бы она позаботилась, как бы выбраться оттуда, и только потом стала бы размышлять о том, что чувствовать по отношению к своему спасителю.
Так что вряд ли Вики будет противиться своему освобождению сегодняшней ночью.
Лишь бы она сохранила рассудок, пытался отогнать от себя страшную мысль Генри, стараясь не задумываться, какое влияние могли оказать на нее наркотики. В этот момент прожектора погасли.
* * *
Вики провела вечер, используя слух и осязание, чтобы определить границы своего заточения. Сколь ни удивительно, притом что глаза отказывались оценивать ситуацию в целом и она вынуждена была пользоваться ими только в особых случаях, когда необходимо было рассмотреть нечто находящееся вблизи, оказалось, что она ориентируется довольно сносно. Женщина не понимала до сих пор, насколько полагалась на другие чувства, ведь в течение последнего года она постепенно приходила к осознанию, что это практически все, что у нее оставалось. Оказавшись без очков, она пришла к выводу, что ее зрение — принимая во внимание почти полное его отсутствие — скорее мешало ей, нежели помогало.
После инцидента в душевой Ламберт триумфальным шагом проследовала к телевизору — наслаждаться мыльной оперой, но Натали упорно оставалась рядом, ее аденоидное дыхание время от времени утопало в шуме постоянного рева четырех телевизоров, перемежающемся радостными восклицаниями прилипших к их экранам женщин. Рекламные ролики, казалось, производили на них неизгладимое впечатление — Вики задумалась, не потому ли, что сюжеты рекламы были понятны подавляющему большинству заключенных.
Время от времени Натали протягивала свою лапищу и злобно щипала ее за бедро. Мускульные реакции Вики все еще находились под остаточным влиянием наркотика, и ей не хватало скорости и координации, чтобы вовремя увернуться от этих змеиных укусов. Когда это произошло в пятый раз, она медленно повернулась и сделала знак своей мучительнице придвинуться ближе.
— Если ты позволишь себе сделать это еще раз, — произнесла она, выговаривая слова так тщательно, как только могла, — я схвачу тебя за руки, притяну поближе и откушу ухо. Затем тебе же его и скормлю. Хорошо меня поняла?
Натали неуверенно хихикнула, но больше издеваться над ней не стала и вскоре медленно удалилась. Вики отнюдь не была уверена, что ее угрозы подействовали на этого Голиафа в женском обличье, скорее, ей успела наскучить забава, и она отправилась на поиски новой жертвы.
Ко времени ужина Вики решила, что остается лишь один способ выбраться отсюда. Позади душевых находился запасной выход; его не сразу можно было заметить изнутри, и большинство здешних обитательниц даже не подозревали о его существовании, но девять лет, проведенных в полиции, давали Вики некоторые преимущества. Трудность заключалась в том, что эта дверь открывалась внутрь, не имея ручки, так что не было никакой реальной возможности ухватиться за нее, а замок представлял собой огромную металлическую конструкцию.
«С которой любой из уважающих свое ремесло взломщиков смог бы справиться за полторы секунды, — решила Вики, после того как быстро ощупала замок пальцами. — Разумеется, отмычки и благоприятное стечение обстоятельств тоже совсем бы не помешали».
После ужина, когда во время уборки их заперли в камерах, Вики села, скрестив ноги, на свой матрас, внимательно исследуя его ватную набивку. Матрасы на койках представляли собой бруски из пенопласта, совершенно бесполезные для чего-нибудь другого, кроме как служить барьером между телом и досками, но дополнительно к ним имелись отслужившие свое матрасы из армейских запасов. Они не были ни особенно толстыми, ни особенно удобными, но, как оказалось, имели металлические пружины. Со временем она смогла бы выдрать одну из них и...
К сожалению, следовало признать, что как раз времени-то у нее и не было. Психиатр должен провести осмотр завтра утром, и ее тут же, скорее всего, переведут из спецотделения в один из обычных корпусов изолятора, и тогда у нее не окажется ни малейшей возможности освободиться. Сбежать из такого корпуса будет значительно сложнее. Надо же, под воздействием наркотика она только и мечтала, что о встрече с психиатром. Теперь, очевидно, ей придется убедить его, что она должна находиться здесь.
Вики усмехнулась. Ее притворное сумасшествие может довести Ламберт до истинного безумия.
— Чему это ты усмехаешься, дрянь?
Женщина повернулась в сторону Ламберт, и ее улыбка стала еще шире.
— Да пришло вот в голову, — сказала она, тщательно подбирая каждое слово, — что в стране слепых одноглазый — или, как в данном случае, одноглазая, — король.
— Ну, ты и в самом деле спятила, сука, — прорычала Ламберт.
— Рада слышать, что ты тоже так думаешь. — Она не могла увидеть, какое выражение было при этом на лице у Ламберт, но услышала, как Натали спрыгнула с койки, и по движению воздушного потока ощутила, что эта громадина приближается к ней.
Она боролась с почти непреодолимым желанием спрятаться от нее куда-нибудь. Но это не предотвратило бы неизбежное. «И я не собираюсь доставить Ламберт такое удовлетворе...»
Удар огромной пятерни отбросил ее голову назад и чуть не свалил женщину на пол. Она перекатилась на бок и, стараясь не обращать внимания на звон в ушах, встала, напряженно вглядываясь в расплывчатый столб синего цвета, какой представлялась ей Натали.
Слева от себя она услышала хохот Ламберт.
— Значит, наша приятельница хочет подраться, как я понимаю? Это может быть интересно. Всыпь ей как следует, Натали.
Ее подруга хихикнула.
— Итак, с уборкой закончено! — Двери камер отворились, лязгом сопровождая отрывистый лай надзирательницы. — Всем выйти! Робертс, немедленно оденься.
— У меня все тело зудит, начальница.
— А мне плевать, одевайся, живо.
Натали остановилась, и в поле зрения Вики возникла фигура Ламберт.
— Отложим, — пообещала она, поглаживая Натали по массивным бицепсам. — Ты сможешь задать ей трепку попозже. А пока, я считаю, она должна сесть с нами и посмотреть «Колесо Фортуны».
— О Господи... Лучше бы меня избили до потери сознания, — пробормотала Вики, пытаясь вырвать руку из внезапно приобретшей сокрушительную силу хватки Натали.
Ламберт склонилась так близко, что Вики смогла рассмотреть ее улыбку.
— Позже, — многообещающе произнесла она.
* * *
Билли Боб Дики из Талсы, Оклахома, только успел проблеять что-то, как свет в корпусе погас, и изображение Ванды исчезло, как раз когда она собиралась произнести первое из своих четырех ликующих "е". В корпусе воцарился полный и абсолютный кромешный ад.
— Каждый остается на месте и не двигается! — Вопль надзирательницы был едва слышен сквозь крики испуга, злости и истерического восторга. — Немедленно всем разойтись по камерам!
Вики не имела ни малейшего представления о том, что видели или чего не видели другие, но по звукам, которые раздавались вокруг, пришла к выводу, что и люди с нормальным зрением сейчас, очевидно, практически ослепли. Надзирательницы, как ей было известно, должны были ринуться к корпусу А, где немедленно займутся запиранием всех дверей вручную, в соответствии с инструкцией. Корпус D останется без наблюдения в течение нескольких следующих минут.
«Полцарства за набор отмычек! Бог дал мне шанс, и если я не сумею им воспользоваться...» Она попятилась назад, задев бедром хлипкий столик. «Он же держится исключительно на честном слове», — ни с того ни с сего мелькнуло у нее в голове.
— А куда, черт побери, ты направилась? — потребовала отчета Ламберт. — Я скажу, когда придет время уходить отсюда. Натали, заверни ее обратно!
— Я не вижу! — раздраженно возразила Натали, и дерево застонало от облегчения, когда она встала.
— Ну и что с того? Она тоже ни черта не видит!
Вики ощутила движение воздуха и отодвинулась в сторону, освобождая ей дорогу.
— "Доверься мне, сказал он, и пойдем. Я последую за тобой, как дитя, — и слепец приведет меня к дому".
— Что это ты бормочешь, сука?
— Это цитата из поэмы, — пояснила ей Вики, без труда уворачиваясь от следующей атаки Натали; громадина, перемещаясь, создавала в воздухе нечто похожее на тропический ураган, — английского поэта Уильяма Генри Дэвиса. Он говорил, как мне помнится, что, когда все слепнут, преимущество остается за теми, у кого уже имелась практика. — Она улыбнулась и, воспользовавшись прямолинейностью и инерционностью движения великанши, схватила ее за руку и броском через бедро направила тело в нужную сторону.
Звук ломающегося дерева подтвердил, что ее чудовищная мучительница вдребезги разнесла несчастный столик.
— Надеюсь... что ей было... больно, — выдохнула Вики в следующую секунду, когда колени под ней подломились и она свалилась на пол, пытаясь восстановить дыхание. «Боже милостивый, да ведь она весит около четырехсот фунтов; поразительно, к каким результатам может привести адреналин», — промелькнула в голове мысль.
Ее пальцы нащупали шестидюймовую деревянную щепку, и, все еще пытаясь восстановить дыхание, она зажала ее в руке. Учитывая расстояние, на которое разлетелись осколки, столик, видимо, оказался разбитым на куски. «Да ведь эта щепка могла запросто убить кого-нибудь!» Вики снова присела на пятки и попыталась разломить кусок поперек волокна. Он согнулся, но даже не треснул. «Не думаю, что это сосна... Похоже, что муниципалитет закупил для центра временного задержания дубовые столики». Внезапно сердце бешено застучало в груди, сердцебиение заглушило царящий вокруг хаос. Дуб. Твердая древесина. Щепка с тонким заостренным концом.
"Нет. Не получится. Замок слишком сложный. Только полный идиот может попытаться открыть его деревянной щепкой.
Но почему, собственно?
В любом случае, не похоже, что у меня есть другие варианты".
Когда Вики наконец встала, она коснулась другого тела, стоявшего так близко, что они разве что не дышали одним воздухом. Короткие, сильные пальцы впились ей в руку повыше локтя.
— Натали разорвет тебя на куски!
Сейчас включится аварийный генератор, и Вики понимала, что у нее мало времени, но против такого искушения не устоял бы и святой.
— Тебе не следовало подходить ко мне так близко, — сказала она и свободной рукой нанесла Ламберт резкий удар.
Сдавленное рычание и последующий вопль дали Вики понять, что направление и сила удара были выбраны правильно, после чего женщина с чувством выполненного долга поспешила в направлении душевой.
Она обнаружила бетонную перегородку, когда с силой ударилась об нее, и, слегка прихрамывая, стала пробираться дальше, огибая ее край.
«Теперь, когда они разобрались с корпусом А, вероятно, направляются к корпусу В. Времени почти не осталось...»
Пространство между ограждением и стеной было менее десяти футов в ширину. Вики ринулась в зияющую дыру, которая предстала перед ней в кромешной тьме, не задумываясь об осторожности. Осторожные действия предохранили бы ее от нескольких синяков, но не спасли бы от перспективы провести еще одну ночь за решеткой. Она ударилась об стену с такой силой, что ее отбросило назад, а затем принялась ощупью искать запасной выход.
Лязг металлических дверей позади нее перекрыл шум общего замешательства, и она подпрыгнула от неожиданности, чуть не обронив свою деревянную отмычку. «Если они уже перешли на территорию корпуса С...»
Наконец пальцы нащупали замок, и женщина упала перед ним на колени.
«И пока я здесь, то могла бы помолиться, потому что больше, похоже, надеяться мне не на кого...»
Первый штифт легко поддался.
«Великий Боже, да ведь я могла бы, наверное, вскрыть эту штуковину просто ногтями. Как только выйду отсюда, придется кое с кем серьезно побеседовать. Эти дачные столики опасны для жизни, а этот идиотский замок — просто чья-то скверная шутка. Остается надеяться, что другие корпуса следственного изолятора охраняются лучше».
Поддался и второй штифт.
«Ну я же говорю — форменное безобразие».
Она услышала, как одна из надзирательниц вопит что-то о транквилизаторах. Голоса приближались.