Страница:
Какими жалкими познаниями они владели!
Соприкасаясь с ними, он изымал по крохам знания; в конечном счете, ведь это были знания о нем самом, и он должен был овладеть ими. Те, которые обладали слабой волей, забывали обо всем после единого соприкосновения с ним, более сильные утрачивали воспоминания постепенно. Вскоре наступит время, когда никто и не вспомнит о виденном ими...
Он будет освобожден; он не прикоснется к тому, кто освободит его, разве что усилит связь между ними, и он оставит в живых другого, который будет необходим ему для оказания помощи. Они снимут бинты с заклятием, и он сможет подняться, восстановленный магической силой, готовый заявить права на свое место в этом незнакомом новом мире.
* * *
— Куда все подевались?
— Ну, поскольку никто не знал, когда будет разрешено возвратиться в лабораторный зал, я сказала, что им следует разобраться со скопившимися бумагами, а затем они могут разойтись по домам.
Доктор Ракс повернулся и пристально взглянул на своего помощника. Ему хотелось выкрикнуть: "Так это вам я должен быть благодарен за это! Мы приобрели новую мумию, первую за целые десятилетия, а вы распустили весь мой штат?" Но в каком-то промежутке между задуманным и произнесенным слова изменились.
— Что ж, правильно. Бессмысленно позволять им слоняться без дела. — Он нахмурился, смущенный.
Дойдя до двери, ведущей в рабочую комнату, доктор Шейн сорвала шестидюймовую полоску яркой, желтой с черным, бумажной ленты, наклеенной полицией на дверной замок.
— Я рада, что вы согласны со мной. — Рэйчел далеко не была уверена в этом. На самом деле теперь она вообще не понимала, как она могла... могла... — К тому же, думаю, мы прекрасно обойдемся без них.
— Нет...
Доктор Ракс испытывал совершенную уверенность, что они приближаются к смертельной опасности, и почти не сомневался, что дверь, в которую они входили, откроется со скрипом, как в вульгарном фильме ужасов. «Нам следует уйти отсюда сейчас же, пока еще не поздно». Однако они уже находились в лабораторном зале, где лежала мумия, и ничто другое не имело значения.
Вместе они сняли пластиковый покров с гроба, отодвинув его в сторону.
— Вообще-то я в самом деле чувствую себя несколько виноватой в отношении молодого Эллиса. — Доктор Шейн вздохнула, вытаскивая из картонного ящика с пометкой: «Надень их или умрешь!» две пары хлопчатобумажных перчаток. — Причиной смерти могла быть остановка сердца, и наша мумия, несомненно, способствовала этому.
— Чепуха, — бросил Ракс, натягивая перчатки. — Как бы ни было ужасно произошедшее, как бы ни было печально все случившееся, мы ни в коей мере не несем ответственности за страхи этого молодого человека.
Он взял пинцет и склонился над гробом, стараясь дышать ртом, чтобы меньше ощущать сильный запах кедра. С неимоверной осторожностью он ухватил полоску с иероглифами в том месте, где она делала последний оборот на груди мумии.
— Думаю, нам необходим какой-нибудь растворитель. Кажется, она прикреплена к самим покровам.
— Кедровая смола?
— Похоже на то.
Доктор Ракс продолжал осторожно вытягивать древнее полотно, в то время как Рэйчел Шейн осторожно смачивала его конец пропитанным в растворителе ватным тампоном.
— Поразительно, насколько мало ткань разрушилась на протяжении столетий, — сообщила она результат своих наблюдений. — Я пару раз отправила блузку в сухую чистку, и она уже начинает рассыпаться на час...
Внезапно рука женщины, сжимавшая ватный тампон, резко отдернулась.
— В чем дело?
— Я прикоснулась к груди, и она показалась мне теплой. — Доктор Шейн рассмеялась слегка нервически, понимая, как смешно это прозвучало. — Даже сквозь перчатку.
Илайджа Ракс фыркнул.
— Возможно, тепло от света ламп...
— Они люминесцентные.
— Хорошо, это было побочное явление медленного и все еще длящегося процесса разложения.
— Который ощущается через покровы и перчатку?
— А как насчет чистого воображения, вызванного неверно воспринятым чувством вины по отношению к почившему уборщику?
Женщина ухитрилась выдавить улыбку.
— Полагаю, на это можно списать многое.
— Прекрасно. Мы можем снова приступить к работе?
Намеренно не дотрагиваясь до тела, доктор Шейн добавила растворителя.
— Это самое невероятное похоронное облачение, с которым я когда-либо сталкивалась, — бормотала она. — Нет символов Осириса, отсутствуют богини-покровительницы, ни Тота, ни Сета, никаких иероглифов вообще, за исключением тех, что на полоске ткани. — Брови женщины беспокойно поползли вверх. — Не стоит ли нам исследовать эту полоску, прежде чем снять ее?
— Исследовать будет гораздо легче, когда мы ее снимем.
— Да, но...
«Господи, что же я хотела сказать?» Казалось, она не может сосредоточиться на одной мысли.
Внезапно доктор Ракс улыбнулся.
— Оно поднимается. Отойдите назад.
* * *
Он почувствовал, как поднимается конец полотна: каждый отдельный иероглиф, отходя от тела, будто снимал камень с его груди. Затем с беззвучным пронзительным воплем, пронизавшим его плоть, заклятие распалось на части.
Он приветствовал появление боли. Это было первое физическое ощущение за три тысячелетия — страдание, приносящее наслаждение. Ничто не достается даром, а за его свободу никакая цена не могла считаться слишком высокой. Если бы его конечности способны были двигаться, он бы корчился от боли, но движения восстанавливаются медленно, должно пройти некоторое время, и потому он мог только терпеть волны чего-то красного, пробегающие по его телу. В этот момент более всего он жаждал обладать возможностью закричать.
Наконец последняя волна начала отступать, оставляя позади себя в его плоти жалящие ожоги крапивы и красный жар двух глаз во тьме.
— Мой бог? — Он знал, что, если выжил он сам, его бог также должен был выжить.
Глаза разгорались все ярче, до тех пор пока в свете их сияния его ка не смогла разглядеть птицеподобную голову его бога.
«Другие мертвы», — сказал он.
Эта весть подтверждала то, о чем сообщил ему вкус ка того рабочего.
«Сейчас властвуют иные боги, не те, которых мы знали». Клюв его бога не был создан для улыбки, но бог склонил голову набок, а он помнил, что именно означает этот жест — бог был доволен. «Я поступил мудро, даровав тебе бессмертие; посредством тебя я выжил. Новые боги были сильны в прошлом, но не теперь. Малое число душ осталось им верным. Построй мне храм, собери тех, кто будет мне поклоняться, пока я не обрету достаточной силы, чтобы сотворить других подобных тебе. Мы сможем сделать все, что пожелаем, с этим миром».
Затем он снова остался один во тьме.
Ничто не удерживало его теперь, за исключением тысячелетий, — старая ткань начинала гнить под бременем прошедших веков, но он еще какое-то время должен оставаться в этом месте. Его ка предстояло совершить небольшое путешествие, а затем он должен собраться с силами, прежде чем встретиться лицом к лицу со своим... спасителем.
Построй храм. Собери тех, кто будет мне поклоняться. Мы сможем сделать все, что пожелаем, с этим миром. В этом нет сомнений.
У него на самом деле не было планов, идущих за обретением свободы, но, разумеется, ему предстоит сделать еще много.
* * *
Рэйчел Шейн вышла из лифта на цокольном этаже, подошвы ее кроссовок почти бесшумно ступали по кафельному полу. Ее беспокоил Илайджа. Доктор Ракс всегда был энергичным человеком, он намеревался сделать отдел египтологии Королевского музея Онтарио одним из лучших в мире, несмотря на чахлый бюджет и засилье бюрократов, но за все годы, что она знала его — прекрасные годы, нельзя хотя бы самой себе не признаться в этом, — Ракс никогда не выглядел столь одержимым.
Женщина остановилась возле поста охраны и плотнее запахнула плащ. Даже отсюда было заметно, что на мостовой между зданиями пузырятся под дождем лужи. Если бы не разразившийся ливень, все здесь было бы таким же, как в недавнем прошлом.
«Недавнее прошлое...» Она снова вспомнила, как они, словно во сне, снимают полотняную полоску с мумии. Никакой документации. Никаких фотографий. Даже никакого упоминания об иероглифах. Все это было весьма стра...
Внезапная вспышка боли, взорвавшейся красными искрами огня где-то под веками, заставила Рэйчел вжать голову в плечи. Она безвольно осела перед дверьми помещения охраны, гладкое стекло скользнуло по влажной коже щеки, когда она попыталась встать на ноги. «Это инсульт?» И вслед за этой мыслью возникла ужасающая картина полной и абсолютной беспомощности, куда худшей, чем смерть. «О Господи, я слишком молода». Она не могла овладеть дыханием, не могла вспомнить, как работают легкие, не могла осознать вообще ничего, кроме ужасной боли, пронизывающей все ее тело.
Словно отстраненно, женщина увидела с трудом протиснувшегося охранника — ее тело мешало ему открыть дверь. Он обнял ее за талию, а потом полуповел, полупонес к креслу.
— Доктор Шейн? Доктор Шейн, что с вами?
Она в отчаянии ухватилась за звук своего имени. Боль начала слабеть, оставив ощущение, будто внутри у нее прошлись проволочной щеткой. Нервные окончания пульсировали, и на мгновение будто огромное золотое солнце заслонило все пространство караульного помещения.
— Доктор Шейн?
Затем солнце исчезло, и боль прошла, как если бы ее никогда и не было. Она потерла виски, пытаясь вспомнить, что она чувствовала, — и не смогла.
— Вызвать «скорую помощь», доктор Шейн?
«Скорую помощь»? Эти слова проникли в сознание.
— Нет, благодарю, Эндрю. Все в порядке. Не беспокойтесь. Просто мне стало нехорошо.
Охранник нахмурился.
— Вы уверены?
— Определенно.
Женщина глубоко вздохнула и встала. Мир остался таким, каким был всегда. Напряженность, сковывавшая только что ее плечи, исчезла.
— Ну, если вы уверены... — Сам Эндрю в этом был далеко не убежден. — Вы, должно быть, переволновались, еще бы, такое в вашем отделе произошло. — Он вернулся за свой письменный стол, все еще следя за доктором Шейн обеспокоенным взглядом. — Говорят, они собираются увезти мумию?
— Мумию?
— Ну да. Они говорят, что Ник Эллис наткнулся на нее в темноте и она испугала его до смерти.
— О, та самая мумия... — Удивительно, как возникают слухи. Она улыбнулась и покачала головой. Учитывая, что полиция множество раз побывала в лабораторном зале, сотрудникам отдела было бессмысленно пытаться сохранить честь мундира, делать вид, будто ничего не случилось. Просто нужно убедить научную общественность, что они и не намеревались ничего обнаружить в приобретенном саркофаге. — Там никогда не было мумии, Эндрю. Только пустой гроб. Который, как я полагаю, выглядел довольно пугающим среди ночи.
Охранник был слегка разочарован.
— Так никакой мумии в нем нет?
— Вот именно.
Эндрю вздохнул.
— Это определенно делает все менее интересным.
— Извините. — Доктор Шейн помолчала, держась рукой за наружную поверхность двери и устремив на охранника твердый взгляд, почти граничащий с угрозой. — Я была бы признательна, если бы вы способствовали распространению истинной истории.
Он снова вздохнул.
— Разумеется, доктор Шейн. Там никогда и не было никакой мумии...
* * *
Его пальцы, судорожно сжимаясь, рвали простыню, которой он укрывался, а стук сердца эхом отдавался от стен спальни. Он опять проснулся, полный воспоминаний об ослепительно сверкающем солнце посреди лазурного небосвода.
— Я не хочу умирать!
Но что означают, в таком случае, воспоминания о солнце?
В течение одной ночи ему удалось вытеснить эти воспоминания, смыть их кровью во время охоты. Две следующие ночи снова сделали солнце реальной угрозой его жизни.
Он откинул разорванную простыню и сел на край кровати, положив руки на бедра. Ладони были влажные. Несколько мгновений он внимательно рассматривал их, а затем яростно стал вытирать досуха, пытаясь припомнить, потел ли хоть один раз за четыреста пятьдесят прожитых им лет.
Запах страха наполнил всю комнату. Ему следовало уйти отсюда.
Обнаженный, неслышными шагами он пересек свои апартаменты и подошел к окну, из которого открывался великолепный вид на Торонто. Прижавшись ладонями и лбом к холодному стеклу, он заставил себя дышать глубоко и медленно, пока не успокоился. Проследил поток машин вниз по Джарвис; отметил великолепие нескольких улиц, пересекающих Йонг-стрит, перевел взгляд на золотые ленты, опоясывающие ближайшие офисные башни, — окна учреждений, в которых допоздна трудились добросовестные служащие; он знал, что, по мере того как сумерки сменяются полной темнотой, другие подобные ему существа начнут появляться на улицах, смешиваясь с человеческой толпой. Это был его город.
Затем Генри Фицрой поймал себя на мысли, что размышляет о том, как будут выглядеть на рассвете эти высокие стеклянные башни, отражающие розовый и желтый свет; переплетающиеся асфальтовые ленты — жемчужно-серые вместо черных; осенние краски деревьев, словно драгоценные камни, рассыпанные по городу под сверкающим куполом голубых небес. И многое ли он сможет увидеть, прежде чем золотой солнечный круг воспламенит его плоть и он умрет снова, и на этот раз уже окончательно. «Иисус, Повелитель призраков, защити меня». Вампир отстранился от окна и дрожащими пальцами начертил на стекле знак креста.
— Я не хочу умирать. — Но он не мог изгнать образ солнца из своего сознания. Он потянулся к телефону.
— Нельсон.
— Вики, я... — Что, в самом деле, с ним происходит? У него галлюцинации? Или он попросту спятил?
— Генри? У тебя все в порядке?
«Мне необходимо поговорить с тобой». Он хотел сказать это, но внезапно утратил способность произносить слова.
Очевидно, она все же кое-что расслышала.
— Я сейчас буду у тебя. — Тон Вики не оставлял возможности для возражений. — Ты дома?
— Да.
— Там и оставайся. Я поймаю такси. И успокойся: что бы ни произошло, мы с этим справимся.
Уверенность подруги частично сняла напряженность с его рук, костяшки пальцев которых побелели от усилия, с каким он сжимал телефонную трубку, и его рот искривился в некой пародии на улыбку.
— Не спеши, — сказал вампир, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, — у нас есть время до рассвета.
* * *
Хотя вина была частью причины, по которой доктор Ракс, после того как Рэйчел Шейн ушла домой, оставался в своем кабинете, разгребая завалы ненавистной канцелярской работы — он позволил груде бумаг, скопившейся у него на столе, достичь гигантских размеров, — у него было ощущение чего-то незаконченного, что удерживало его в кабинете, словно он ждал некоего события, которое неизбежно должно было произойти. Ракс небрежно вывел свои инициалы на последней странице бюджетного отчета, с шумом захлопнул папку и пополнил ею стопку исходящих документов. Затем, вздохнув, он начал бессознательно чертить что-то на листке настольного календаря. Если бы только не было так чертовски трудно сосредоточиться...
Внезапно доктор Ракс нахмурился, заметив, что его каракули были не столь уж бессмысленны. Под днем недели и датой — понедельник, 19 октября — он набросал какое-то странное создание с туловищем антилопы и головой птицы, увенчанной тремя змеями и с тремя рядами крыльев. И тут его осенило. Это было изображение создания, наблюдавшего за его снами.
— Теперь, когда я вспомнил об этом, — Ракс отодвинул стул, чтобы можно было подойти к книжной полке позади стола, — оно выглядит весьма знакомым. Да... вот и оно... — Его набросок почти в точности соответствовал книжной иллюстрации. — Поразительно, что таит в себе подсознание. — Не обращая внимания на возрастающее ощущение леденящего ужаса, он пролистал страницы текста.
«Ахех, второстепенный бог додинастического Верхнего Египта, постепенно превратившийся в одно из воплощений бога Сета, олицетворяющего злое начало...»
Книга выскользнула из внезапно ослабевших рук доктора и ударилась об пол. Глаза Ахеха на выполненном черным фломастером наброске на мгновение вспыхнули красным пламенем.
С сердцем, словно колотящимся в горле, доктор Ракс нагнулся и осторожно поднял книгу. Она закрылась при падении, но у него не возникло желания открыть ее снова.
«Илайджа, подойди. Пришло время».
— Время для чего? — отозвался он прежде, чем осознал, что голос, которому он ответил, прозвучал у него в голове.
Он осторожно положил книгу на стол, затем потер себе, виски дрожащими пальцами.
— Итак, сначала у меня были видения. Теперь слуховые галлюцинации. Думаю, пришло время отправиться домой, выпить большой стакан виски и как следует выспаться.
Когда доктор Ракс встал, его поразила слабость в ногах. Он ухватился за спинку стула, пока не удостоверился, что может идти, не теряя устойчивости в коленях, а затем медленно пересек кабинет. Подойдя к двери, схватил пиджак и выключил свет, пытаясь не думать о паре глаз, полыхавших красным пламенем позади него в темноте, когда он пересекал приемную.
— Это просто смешно. — Он расправил плечи и глубоко вздохнул, направляясь по коридору к лифтам. — Я ученый, а не суеверный старый болван, испугавшийся темноты. Я просто перетрудился.
Сумеречная тишина в холле успокоила расстроенные нервы, и к тому времени, когда доктор добрался до лабораторного зала, сердцебиение и дыхание почти пришли в норму.
«Илайджа. Войди».
Он обернулся и натолкнулся на дверь, не способный остановиться. Доктор Ракс почувствовал, как его рука нащупала в кармане ключи, увидел, как ключ повернулся в замке, ощутил легкое движение в воздухе, когда отворилась дверь, и почуял запах кедра, наполнявший комнату с тех пор, как они раскрыли гроб, — запах, вселяющий страх. Ноги сами понесли его вперед.
Пластиковое покрытие было отброшено в сторону.
Сам гроб оказался пустым, за исключением груды полотняных бинтов, уже начинающих разлагаться.
Физически непреодолимое влечение исчезло, и он осел напротив деревянного гроба. Какой-то человек, согбенный от старости, с глубоко запавшими глазами над острыми, как лезвия, скулами, с плотью, туго облегающей кости, вышел из тени. Откуда-то доктор Ракс знал, что все закончится именно так, и это знание едва удерживало его ужас на грани полного безумия. С того мгновения, как он впервые увидел картуш Тота на саркофаге, он чувствовал, что этот момент неотвратимо приближается.
— Уни... чтожь это. — Голос потрескивал, словно два куска старого дерева терлись друг о друга.
Ракс взглянул вниз, на полотняные бинты, а затем вверх — на человека, который совсем недавно был спеленат ими, столь недавно, что еще были заметны их отпечатки у него на теле.
— Сделать что?
— Не должно оста... влять никаких сви... детельств.
— Свидетельств? О чем?
— Обо мне.
— Но вы сами являетесь свидетельством о себе.
— Уни... чтожь их.
— Нет. — Доктор Ракс покачал головой. — Вы, быть может...
И вдруг до него дошло, прорвалось наконец сквозь кокон судьбы, или неотвратимости, или чего-то иного, изолировавшего его от того, что происходило в действительности. Этот человек, это создание было погребено во времена Восемнадцатой династии, свыше трех тысяч лет тому назад. Он упал бы, если бы не вцепился в гроб судорожно сжатыми пальцами.
— Но как?..
Нечто, быть может, напоминающее улыбку, пробежало по древним губам.
— Магия.
— Не существует ничего подобного... — За исключением того, что, видимо, она существовала, и потому протест замер на губах доктора.
Улыбка трансформировалась в неприятную гримасу.
— Уни... чтожь их.
Еще открывая дверь в лабораторный зал, доктор Ракс обнаружил, что начинает обретать власть над своим телом и помыслами. А в этот момент он полностью осознал это. Туман рассеялся.
Он наблюдал, как сам свертывает полотняные бинты и относит их в раковину.
— Это... тоже.
Безуспешно пытаясь остановиться, Ракс поднял с рабочего стола полоску с иероглифами и присоединил ее к остальному вороху. Когда он направился в темную комнату, он уже знал, что это создание пользуется его разумом — во времена Восемнадцатой династии решением стал бы огонь, а не химические реактивы. Концентрированная азотная кислота быстро растворила разлагающуюся ткань, и, хотя руки доктора дрожали, он не смог предотвратить ее уничтожение. Сердце его болело при виде разрушения памятника материальной культуры, и гнев придал ему силы.
Медленно он развернулся всем телом и столкнулся взглядом с глазами столь темными, что невозможно было определить, где кончался зрачок и начиналась радужная оболочка.
— В этом не было необходимости, — удалось вымолвить задыхающемуся доктору Раксу.
Глаза сузились, потом широко раскрылись.
— Приятная весть... твой бог не осознал... эту власть.
— О чем вы... — Он вынужден был остановиться, чтобы набрать в грудь воздуха. «Мы говорим, как пара плохо настроенных транзисторных приемников». — Черт побери, вы сказали «мой бог»?
— Наука. — Дряхлый голос звучал теперь значительно громче. — И все же остается один аспект. Не столь сильный... чтобы ты смог спасти свою задницу.
Доктор Ракс нахмурил брови, его мысли сталкивались, путались, пытаясь вникнуть в то, что осознать невозможно, — такую фразу не мог произнести египтянин, принадлежащий к какой бы то ни было династии.
— Вы говорите по-английски. Но английского языка не существовало, когда вы были...
— Жив?
— Если вам так будет угодно. — «Да ведь он наслаждается этой, с позволения сказать, беседой! Позволяет мне с ним разговаривать».
— Я научился ему от ка, которую взял себе.
— От ка?..
— Слишком много вопросов, Илайджа.
— Да... — Сотни, тысячи вопросов, и каждый претендует на то, чтобы быть заданным первым. Утрату артефакта, может быть, удастся как-нибудь объяснить. Его начала бить дрожь. Возможно, удастся заполнить многие пробелы в истории. — Вы можете рассказать мне так много.
— Верно. — На мгновение нечто весьма напоминающее сожаление промелькнуло на древнем лице. — Я бы с радостью... побазарил с тобой, копаясь в этом дерьме, но, к сожа... лению, мне необходимо узнать, что ты можешь сказать... мне.
Ракс пришел в полное смятение, когда древние пальцы схватили его за руку; хватка оказалась на удивление болезненной. «Я научился от ка, которую взял себе». Ведь ка на его языке означает душу, а молодой человек умер этим утром, и английского языка не существовало...
— Нет! — Он начал соскальзывать в бездонную глубину эбеновых глаз. — Но ведь я освободил вас!
«Здесь остается так много такого, чего ни я, ни кто-либо другой все еще не знаем!» И это придавало доктору Раксу сил для борьбы.
Пожатие руки усилилось.
Свободной рукой воспользоваться не удалось: попытка сопротивления закончилась лишь тем, что он сильно ударился локтем о вытяжной шкаф.
Бороться доктор продолжал тем не менее до самого конца.
Но проиграл эту схватку, вопрос за вопросом.
Как и почему, и где, и что? И наконец, кто?
* * *
— Я не думаю, что ты сошел с ума.
— Но откуда ты знаешь?
Вики пожала плечами.
— Потому что я видела сумасшедших и знаю тебя.
Фицрой бросился на диван рядом с ней и обеими руками сжал ее ладони.
— В таком случае почему я продолжаю видеть во сне солнце?
— Не знаю, Генри.
В отчаянии он искал утешения, но она не знала, как можно было бы помочь ему; видимо, требовалось что-то большее, чем произнести «бедное милое дитя» и поцеловать его в нос. Он выглядел если и не испуганным, то беззащитным, и это выражение его лица стало причиной комка в горле Вики, затрудняющего дыхание. Единственное утешение, которое она могла ему предложить, — это уверенность, что он не будет одинок, чем бы все это ни обернулось.
— Но я уверена, что мы просто так, без борьбы, не сдадимся.
— Мы?
— Ты просил меня о помощи, помнишь?
Генри кивнул.
— Так вот. — Она провела большим пальцем по линии на его ладони. — Ты сказал, что такое случалось с другими подобными тебе?..
— Ходили всякие слухи.
— Слухи?
— Мы охотимся в одиночку, Вики. За исключением времени перерождения, вампиры почти никогда не общаются друг с другом. Но до меня время от времени доходят какие-то рассказы...
— Вампирские сплетни?
Он повел плечами, слегка смутившись.
— Можно сказать и так.
— И эти слухи говорят...
— Что иногда, когда бремя столетий становится для вампира невыносимым, наступает момент, когда он больше не в состоянии выносить ночь и наконец отдается солнцу.
— А прежде чем это происходит, его одолевают зловещие сны?
— Этого я не знаю.
Вики сомкнула руки вокруг его плеч.
— Ну ладно. Давай разберемся в этом последовательно, шаг за шагом. Скажи, ты устал от жизни?
— Нет. — В этом, по крайней мере, он был уверен, и причина этого настроения внимательно всматривалась в него на расстоянии, не превышающем длины вытянутой руки. — Но, Вики, несмотря на то что я изменился, став вампиром, тело и разум у меня в основном остаются человеческими. Я...
— Быть может, изнашивается тело? — прервала она, еще крепче сжимая пальцы. — Запланированное старение? Ты приближаешься к своему пятому столетию, и система начала давать сбои? — Ее брови нахмурились, и очки сползли с переносицы. — Я этому не верю.
Соприкасаясь с ними, он изымал по крохам знания; в конечном счете, ведь это были знания о нем самом, и он должен был овладеть ими. Те, которые обладали слабой волей, забывали обо всем после единого соприкосновения с ним, более сильные утрачивали воспоминания постепенно. Вскоре наступит время, когда никто и не вспомнит о виденном ими...
Он будет освобожден; он не прикоснется к тому, кто освободит его, разве что усилит связь между ними, и он оставит в живых другого, который будет необходим ему для оказания помощи. Они снимут бинты с заклятием, и он сможет подняться, восстановленный магической силой, готовый заявить права на свое место в этом незнакомом новом мире.
* * *
— Куда все подевались?
— Ну, поскольку никто не знал, когда будет разрешено возвратиться в лабораторный зал, я сказала, что им следует разобраться со скопившимися бумагами, а затем они могут разойтись по домам.
Доктор Ракс повернулся и пристально взглянул на своего помощника. Ему хотелось выкрикнуть: "Так это вам я должен быть благодарен за это! Мы приобрели новую мумию, первую за целые десятилетия, а вы распустили весь мой штат?" Но в каком-то промежутке между задуманным и произнесенным слова изменились.
— Что ж, правильно. Бессмысленно позволять им слоняться без дела. — Он нахмурился, смущенный.
Дойдя до двери, ведущей в рабочую комнату, доктор Шейн сорвала шестидюймовую полоску яркой, желтой с черным, бумажной ленты, наклеенной полицией на дверной замок.
— Я рада, что вы согласны со мной. — Рэйчел далеко не была уверена в этом. На самом деле теперь она вообще не понимала, как она могла... могла... — К тому же, думаю, мы прекрасно обойдемся без них.
— Нет...
Доктор Ракс испытывал совершенную уверенность, что они приближаются к смертельной опасности, и почти не сомневался, что дверь, в которую они входили, откроется со скрипом, как в вульгарном фильме ужасов. «Нам следует уйти отсюда сейчас же, пока еще не поздно». Однако они уже находились в лабораторном зале, где лежала мумия, и ничто другое не имело значения.
Вместе они сняли пластиковый покров с гроба, отодвинув его в сторону.
— Вообще-то я в самом деле чувствую себя несколько виноватой в отношении молодого Эллиса. — Доктор Шейн вздохнула, вытаскивая из картонного ящика с пометкой: «Надень их или умрешь!» две пары хлопчатобумажных перчаток. — Причиной смерти могла быть остановка сердца, и наша мумия, несомненно, способствовала этому.
— Чепуха, — бросил Ракс, натягивая перчатки. — Как бы ни было ужасно произошедшее, как бы ни было печально все случившееся, мы ни в коей мере не несем ответственности за страхи этого молодого человека.
Он взял пинцет и склонился над гробом, стараясь дышать ртом, чтобы меньше ощущать сильный запах кедра. С неимоверной осторожностью он ухватил полоску с иероглифами в том месте, где она делала последний оборот на груди мумии.
— Думаю, нам необходим какой-нибудь растворитель. Кажется, она прикреплена к самим покровам.
— Кедровая смола?
— Похоже на то.
Доктор Ракс продолжал осторожно вытягивать древнее полотно, в то время как Рэйчел Шейн осторожно смачивала его конец пропитанным в растворителе ватным тампоном.
— Поразительно, насколько мало ткань разрушилась на протяжении столетий, — сообщила она результат своих наблюдений. — Я пару раз отправила блузку в сухую чистку, и она уже начинает рассыпаться на час...
Внезапно рука женщины, сжимавшая ватный тампон, резко отдернулась.
— В чем дело?
— Я прикоснулась к груди, и она показалась мне теплой. — Доктор Шейн рассмеялась слегка нервически, понимая, как смешно это прозвучало. — Даже сквозь перчатку.
Илайджа Ракс фыркнул.
— Возможно, тепло от света ламп...
— Они люминесцентные.
— Хорошо, это было побочное явление медленного и все еще длящегося процесса разложения.
— Который ощущается через покровы и перчатку?
— А как насчет чистого воображения, вызванного неверно воспринятым чувством вины по отношению к почившему уборщику?
Женщина ухитрилась выдавить улыбку.
— Полагаю, на это можно списать многое.
— Прекрасно. Мы можем снова приступить к работе?
Намеренно не дотрагиваясь до тела, доктор Шейн добавила растворителя.
— Это самое невероятное похоронное облачение, с которым я когда-либо сталкивалась, — бормотала она. — Нет символов Осириса, отсутствуют богини-покровительницы, ни Тота, ни Сета, никаких иероглифов вообще, за исключением тех, что на полоске ткани. — Брови женщины беспокойно поползли вверх. — Не стоит ли нам исследовать эту полоску, прежде чем снять ее?
— Исследовать будет гораздо легче, когда мы ее снимем.
— Да, но...
«Господи, что же я хотела сказать?» Казалось, она не может сосредоточиться на одной мысли.
Внезапно доктор Ракс улыбнулся.
— Оно поднимается. Отойдите назад.
* * *
Он почувствовал, как поднимается конец полотна: каждый отдельный иероглиф, отходя от тела, будто снимал камень с его груди. Затем с беззвучным пронзительным воплем, пронизавшим его плоть, заклятие распалось на части.
Он приветствовал появление боли. Это было первое физическое ощущение за три тысячелетия — страдание, приносящее наслаждение. Ничто не достается даром, а за его свободу никакая цена не могла считаться слишком высокой. Если бы его конечности способны были двигаться, он бы корчился от боли, но движения восстанавливаются медленно, должно пройти некоторое время, и потому он мог только терпеть волны чего-то красного, пробегающие по его телу. В этот момент более всего он жаждал обладать возможностью закричать.
Наконец последняя волна начала отступать, оставляя позади себя в его плоти жалящие ожоги крапивы и красный жар двух глаз во тьме.
— Мой бог? — Он знал, что, если выжил он сам, его бог также должен был выжить.
Глаза разгорались все ярче, до тех пор пока в свете их сияния его ка не смогла разглядеть птицеподобную голову его бога.
«Другие мертвы», — сказал он.
Эта весть подтверждала то, о чем сообщил ему вкус ка того рабочего.
«Сейчас властвуют иные боги, не те, которых мы знали». Клюв его бога не был создан для улыбки, но бог склонил голову набок, а он помнил, что именно означает этот жест — бог был доволен. «Я поступил мудро, даровав тебе бессмертие; посредством тебя я выжил. Новые боги были сильны в прошлом, но не теперь. Малое число душ осталось им верным. Построй мне храм, собери тех, кто будет мне поклоняться, пока я не обрету достаточной силы, чтобы сотворить других подобных тебе. Мы сможем сделать все, что пожелаем, с этим миром».
Затем он снова остался один во тьме.
Ничто не удерживало его теперь, за исключением тысячелетий, — старая ткань начинала гнить под бременем прошедших веков, но он еще какое-то время должен оставаться в этом месте. Его ка предстояло совершить небольшое путешествие, а затем он должен собраться с силами, прежде чем встретиться лицом к лицу со своим... спасителем.
Построй храм. Собери тех, кто будет мне поклоняться. Мы сможем сделать все, что пожелаем, с этим миром. В этом нет сомнений.
У него на самом деле не было планов, идущих за обретением свободы, но, разумеется, ему предстоит сделать еще много.
* * *
Рэйчел Шейн вышла из лифта на цокольном этаже, подошвы ее кроссовок почти бесшумно ступали по кафельному полу. Ее беспокоил Илайджа. Доктор Ракс всегда был энергичным человеком, он намеревался сделать отдел египтологии Королевского музея Онтарио одним из лучших в мире, несмотря на чахлый бюджет и засилье бюрократов, но за все годы, что она знала его — прекрасные годы, нельзя хотя бы самой себе не признаться в этом, — Ракс никогда не выглядел столь одержимым.
Женщина остановилась возле поста охраны и плотнее запахнула плащ. Даже отсюда было заметно, что на мостовой между зданиями пузырятся под дождем лужи. Если бы не разразившийся ливень, все здесь было бы таким же, как в недавнем прошлом.
«Недавнее прошлое...» Она снова вспомнила, как они, словно во сне, снимают полотняную полоску с мумии. Никакой документации. Никаких фотографий. Даже никакого упоминания об иероглифах. Все это было весьма стра...
Внезапная вспышка боли, взорвавшейся красными искрами огня где-то под веками, заставила Рэйчел вжать голову в плечи. Она безвольно осела перед дверьми помещения охраны, гладкое стекло скользнуло по влажной коже щеки, когда она попыталась встать на ноги. «Это инсульт?» И вслед за этой мыслью возникла ужасающая картина полной и абсолютной беспомощности, куда худшей, чем смерть. «О Господи, я слишком молода». Она не могла овладеть дыханием, не могла вспомнить, как работают легкие, не могла осознать вообще ничего, кроме ужасной боли, пронизывающей все ее тело.
Словно отстраненно, женщина увидела с трудом протиснувшегося охранника — ее тело мешало ему открыть дверь. Он обнял ее за талию, а потом полуповел, полупонес к креслу.
— Доктор Шейн? Доктор Шейн, что с вами?
Она в отчаянии ухватилась за звук своего имени. Боль начала слабеть, оставив ощущение, будто внутри у нее прошлись проволочной щеткой. Нервные окончания пульсировали, и на мгновение будто огромное золотое солнце заслонило все пространство караульного помещения.
— Доктор Шейн?
Затем солнце исчезло, и боль прошла, как если бы ее никогда и не было. Она потерла виски, пытаясь вспомнить, что она чувствовала, — и не смогла.
— Вызвать «скорую помощь», доктор Шейн?
«Скорую помощь»? Эти слова проникли в сознание.
— Нет, благодарю, Эндрю. Все в порядке. Не беспокойтесь. Просто мне стало нехорошо.
Охранник нахмурился.
— Вы уверены?
— Определенно.
Женщина глубоко вздохнула и встала. Мир остался таким, каким был всегда. Напряженность, сковывавшая только что ее плечи, исчезла.
— Ну, если вы уверены... — Сам Эндрю в этом был далеко не убежден. — Вы, должно быть, переволновались, еще бы, такое в вашем отделе произошло. — Он вернулся за свой письменный стол, все еще следя за доктором Шейн обеспокоенным взглядом. — Говорят, они собираются увезти мумию?
— Мумию?
— Ну да. Они говорят, что Ник Эллис наткнулся на нее в темноте и она испугала его до смерти.
— О, та самая мумия... — Удивительно, как возникают слухи. Она улыбнулась и покачала головой. Учитывая, что полиция множество раз побывала в лабораторном зале, сотрудникам отдела было бессмысленно пытаться сохранить честь мундира, делать вид, будто ничего не случилось. Просто нужно убедить научную общественность, что они и не намеревались ничего обнаружить в приобретенном саркофаге. — Там никогда не было мумии, Эндрю. Только пустой гроб. Который, как я полагаю, выглядел довольно пугающим среди ночи.
Охранник был слегка разочарован.
— Так никакой мумии в нем нет?
— Вот именно.
Эндрю вздохнул.
— Это определенно делает все менее интересным.
— Извините. — Доктор Шейн помолчала, держась рукой за наружную поверхность двери и устремив на охранника твердый взгляд, почти граничащий с угрозой. — Я была бы признательна, если бы вы способствовали распространению истинной истории.
Он снова вздохнул.
— Разумеется, доктор Шейн. Там никогда и не было никакой мумии...
* * *
Его пальцы, судорожно сжимаясь, рвали простыню, которой он укрывался, а стук сердца эхом отдавался от стен спальни. Он опять проснулся, полный воспоминаний об ослепительно сверкающем солнце посреди лазурного небосвода.
— Я не хочу умирать!
Но что означают, в таком случае, воспоминания о солнце?
В течение одной ночи ему удалось вытеснить эти воспоминания, смыть их кровью во время охоты. Две следующие ночи снова сделали солнце реальной угрозой его жизни.
Он откинул разорванную простыню и сел на край кровати, положив руки на бедра. Ладони были влажные. Несколько мгновений он внимательно рассматривал их, а затем яростно стал вытирать досуха, пытаясь припомнить, потел ли хоть один раз за четыреста пятьдесят прожитых им лет.
Запах страха наполнил всю комнату. Ему следовало уйти отсюда.
Обнаженный, неслышными шагами он пересек свои апартаменты и подошел к окну, из которого открывался великолепный вид на Торонто. Прижавшись ладонями и лбом к холодному стеклу, он заставил себя дышать глубоко и медленно, пока не успокоился. Проследил поток машин вниз по Джарвис; отметил великолепие нескольких улиц, пересекающих Йонг-стрит, перевел взгляд на золотые ленты, опоясывающие ближайшие офисные башни, — окна учреждений, в которых допоздна трудились добросовестные служащие; он знал, что, по мере того как сумерки сменяются полной темнотой, другие подобные ему существа начнут появляться на улицах, смешиваясь с человеческой толпой. Это был его город.
Затем Генри Фицрой поймал себя на мысли, что размышляет о том, как будут выглядеть на рассвете эти высокие стеклянные башни, отражающие розовый и желтый свет; переплетающиеся асфальтовые ленты — жемчужно-серые вместо черных; осенние краски деревьев, словно драгоценные камни, рассыпанные по городу под сверкающим куполом голубых небес. И многое ли он сможет увидеть, прежде чем золотой солнечный круг воспламенит его плоть и он умрет снова, и на этот раз уже окончательно. «Иисус, Повелитель призраков, защити меня». Вампир отстранился от окна и дрожащими пальцами начертил на стекле знак креста.
— Я не хочу умирать. — Но он не мог изгнать образ солнца из своего сознания. Он потянулся к телефону.
— Нельсон.
— Вики, я... — Что, в самом деле, с ним происходит? У него галлюцинации? Или он попросту спятил?
— Генри? У тебя все в порядке?
«Мне необходимо поговорить с тобой». Он хотел сказать это, но внезапно утратил способность произносить слова.
Очевидно, она все же кое-что расслышала.
— Я сейчас буду у тебя. — Тон Вики не оставлял возможности для возражений. — Ты дома?
— Да.
— Там и оставайся. Я поймаю такси. И успокойся: что бы ни произошло, мы с этим справимся.
Уверенность подруги частично сняла напряженность с его рук, костяшки пальцев которых побелели от усилия, с каким он сжимал телефонную трубку, и его рот искривился в некой пародии на улыбку.
— Не спеши, — сказал вампир, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, — у нас есть время до рассвета.
* * *
Хотя вина была частью причины, по которой доктор Ракс, после того как Рэйчел Шейн ушла домой, оставался в своем кабинете, разгребая завалы ненавистной канцелярской работы — он позволил груде бумаг, скопившейся у него на столе, достичь гигантских размеров, — у него было ощущение чего-то незаконченного, что удерживало его в кабинете, словно он ждал некоего события, которое неизбежно должно было произойти. Ракс небрежно вывел свои инициалы на последней странице бюджетного отчета, с шумом захлопнул папку и пополнил ею стопку исходящих документов. Затем, вздохнув, он начал бессознательно чертить что-то на листке настольного календаря. Если бы только не было так чертовски трудно сосредоточиться...
Внезапно доктор Ракс нахмурился, заметив, что его каракули были не столь уж бессмысленны. Под днем недели и датой — понедельник, 19 октября — он набросал какое-то странное создание с туловищем антилопы и головой птицы, увенчанной тремя змеями и с тремя рядами крыльев. И тут его осенило. Это было изображение создания, наблюдавшего за его снами.
— Теперь, когда я вспомнил об этом, — Ракс отодвинул стул, чтобы можно было подойти к книжной полке позади стола, — оно выглядит весьма знакомым. Да... вот и оно... — Его набросок почти в точности соответствовал книжной иллюстрации. — Поразительно, что таит в себе подсознание. — Не обращая внимания на возрастающее ощущение леденящего ужаса, он пролистал страницы текста.
«Ахех, второстепенный бог додинастического Верхнего Египта, постепенно превратившийся в одно из воплощений бога Сета, олицетворяющего злое начало...»
Книга выскользнула из внезапно ослабевших рук доктора и ударилась об пол. Глаза Ахеха на выполненном черным фломастером наброске на мгновение вспыхнули красным пламенем.
С сердцем, словно колотящимся в горле, доктор Ракс нагнулся и осторожно поднял книгу. Она закрылась при падении, но у него не возникло желания открыть ее снова.
«Илайджа, подойди. Пришло время».
— Время для чего? — отозвался он прежде, чем осознал, что голос, которому он ответил, прозвучал у него в голове.
Он осторожно положил книгу на стол, затем потер себе, виски дрожащими пальцами.
— Итак, сначала у меня были видения. Теперь слуховые галлюцинации. Думаю, пришло время отправиться домой, выпить большой стакан виски и как следует выспаться.
Когда доктор Ракс встал, его поразила слабость в ногах. Он ухватился за спинку стула, пока не удостоверился, что может идти, не теряя устойчивости в коленях, а затем медленно пересек кабинет. Подойдя к двери, схватил пиджак и выключил свет, пытаясь не думать о паре глаз, полыхавших красным пламенем позади него в темноте, когда он пересекал приемную.
— Это просто смешно. — Он расправил плечи и глубоко вздохнул, направляясь по коридору к лифтам. — Я ученый, а не суеверный старый болван, испугавшийся темноты. Я просто перетрудился.
Сумеречная тишина в холле успокоила расстроенные нервы, и к тому времени, когда доктор добрался до лабораторного зала, сердцебиение и дыхание почти пришли в норму.
«Илайджа. Войди».
Он обернулся и натолкнулся на дверь, не способный остановиться. Доктор Ракс почувствовал, как его рука нащупала в кармане ключи, увидел, как ключ повернулся в замке, ощутил легкое движение в воздухе, когда отворилась дверь, и почуял запах кедра, наполнявший комнату с тех пор, как они раскрыли гроб, — запах, вселяющий страх. Ноги сами понесли его вперед.
Пластиковое покрытие было отброшено в сторону.
Сам гроб оказался пустым, за исключением груды полотняных бинтов, уже начинающих разлагаться.
Физически непреодолимое влечение исчезло, и он осел напротив деревянного гроба. Какой-то человек, согбенный от старости, с глубоко запавшими глазами над острыми, как лезвия, скулами, с плотью, туго облегающей кости, вышел из тени. Откуда-то доктор Ракс знал, что все закончится именно так, и это знание едва удерживало его ужас на грани полного безумия. С того мгновения, как он впервые увидел картуш Тота на саркофаге, он чувствовал, что этот момент неотвратимо приближается.
— Уни... чтожь это. — Голос потрескивал, словно два куска старого дерева терлись друг о друга.
Ракс взглянул вниз, на полотняные бинты, а затем вверх — на человека, который совсем недавно был спеленат ими, столь недавно, что еще были заметны их отпечатки у него на теле.
— Сделать что?
— Не должно оста... влять никаких сви... детельств.
— Свидетельств? О чем?
— Обо мне.
— Но вы сами являетесь свидетельством о себе.
— Уни... чтожь их.
— Нет. — Доктор Ракс покачал головой. — Вы, быть может...
И вдруг до него дошло, прорвалось наконец сквозь кокон судьбы, или неотвратимости, или чего-то иного, изолировавшего его от того, что происходило в действительности. Этот человек, это создание было погребено во времена Восемнадцатой династии, свыше трех тысяч лет тому назад. Он упал бы, если бы не вцепился в гроб судорожно сжатыми пальцами.
— Но как?..
Нечто, быть может, напоминающее улыбку, пробежало по древним губам.
— Магия.
— Не существует ничего подобного... — За исключением того, что, видимо, она существовала, и потому протест замер на губах доктора.
Улыбка трансформировалась в неприятную гримасу.
— Уни... чтожь их.
Еще открывая дверь в лабораторный зал, доктор Ракс обнаружил, что начинает обретать власть над своим телом и помыслами. А в этот момент он полностью осознал это. Туман рассеялся.
Он наблюдал, как сам свертывает полотняные бинты и относит их в раковину.
— Это... тоже.
Безуспешно пытаясь остановиться, Ракс поднял с рабочего стола полоску с иероглифами и присоединил ее к остальному вороху. Когда он направился в темную комнату, он уже знал, что это создание пользуется его разумом — во времена Восемнадцатой династии решением стал бы огонь, а не химические реактивы. Концентрированная азотная кислота быстро растворила разлагающуюся ткань, и, хотя руки доктора дрожали, он не смог предотвратить ее уничтожение. Сердце его болело при виде разрушения памятника материальной культуры, и гнев придал ему силы.
Медленно он развернулся всем телом и столкнулся взглядом с глазами столь темными, что невозможно было определить, где кончался зрачок и начиналась радужная оболочка.
— В этом не было необходимости, — удалось вымолвить задыхающемуся доктору Раксу.
Глаза сузились, потом широко раскрылись.
— Приятная весть... твой бог не осознал... эту власть.
— О чем вы... — Он вынужден был остановиться, чтобы набрать в грудь воздуха. «Мы говорим, как пара плохо настроенных транзисторных приемников». — Черт побери, вы сказали «мой бог»?
— Наука. — Дряхлый голос звучал теперь значительно громче. — И все же остается один аспект. Не столь сильный... чтобы ты смог спасти свою задницу.
Доктор Ракс нахмурил брови, его мысли сталкивались, путались, пытаясь вникнуть в то, что осознать невозможно, — такую фразу не мог произнести египтянин, принадлежащий к какой бы то ни было династии.
— Вы говорите по-английски. Но английского языка не существовало, когда вы были...
— Жив?
— Если вам так будет угодно. — «Да ведь он наслаждается этой, с позволения сказать, беседой! Позволяет мне с ним разговаривать».
— Я научился ему от ка, которую взял себе.
— От ка?..
— Слишком много вопросов, Илайджа.
— Да... — Сотни, тысячи вопросов, и каждый претендует на то, чтобы быть заданным первым. Утрату артефакта, может быть, удастся как-нибудь объяснить. Его начала бить дрожь. Возможно, удастся заполнить многие пробелы в истории. — Вы можете рассказать мне так много.
— Верно. — На мгновение нечто весьма напоминающее сожаление промелькнуло на древнем лице. — Я бы с радостью... побазарил с тобой, копаясь в этом дерьме, но, к сожа... лению, мне необходимо узнать, что ты можешь сказать... мне.
Ракс пришел в полное смятение, когда древние пальцы схватили его за руку; хватка оказалась на удивление болезненной. «Я научился от ка, которую взял себе». Ведь ка на его языке означает душу, а молодой человек умер этим утром, и английского языка не существовало...
— Нет! — Он начал соскальзывать в бездонную глубину эбеновых глаз. — Но ведь я освободил вас!
«Здесь остается так много такого, чего ни я, ни кто-либо другой все еще не знаем!» И это придавало доктору Раксу сил для борьбы.
Пожатие руки усилилось.
Свободной рукой воспользоваться не удалось: попытка сопротивления закончилась лишь тем, что он сильно ударился локтем о вытяжной шкаф.
Бороться доктор продолжал тем не менее до самого конца.
Но проиграл эту схватку, вопрос за вопросом.
Как и почему, и где, и что? И наконец, кто?
* * *
— Я не думаю, что ты сошел с ума.
— Но откуда ты знаешь?
Вики пожала плечами.
— Потому что я видела сумасшедших и знаю тебя.
Фицрой бросился на диван рядом с ней и обеими руками сжал ее ладони.
— В таком случае почему я продолжаю видеть во сне солнце?
— Не знаю, Генри.
В отчаянии он искал утешения, но она не знала, как можно было бы помочь ему; видимо, требовалось что-то большее, чем произнести «бедное милое дитя» и поцеловать его в нос. Он выглядел если и не испуганным, то беззащитным, и это выражение его лица стало причиной комка в горле Вики, затрудняющего дыхание. Единственное утешение, которое она могла ему предложить, — это уверенность, что он не будет одинок, чем бы все это ни обернулось.
— Но я уверена, что мы просто так, без борьбы, не сдадимся.
— Мы?
— Ты просил меня о помощи, помнишь?
Генри кивнул.
— Так вот. — Она провела большим пальцем по линии на его ладони. — Ты сказал, что такое случалось с другими подобными тебе?..
— Ходили всякие слухи.
— Слухи?
— Мы охотимся в одиночку, Вики. За исключением времени перерождения, вампиры почти никогда не общаются друг с другом. Но до меня время от времени доходят какие-то рассказы...
— Вампирские сплетни?
Он повел плечами, слегка смутившись.
— Можно сказать и так.
— И эти слухи говорят...
— Что иногда, когда бремя столетий становится для вампира невыносимым, наступает момент, когда он больше не в состоянии выносить ночь и наконец отдается солнцу.
— А прежде чем это происходит, его одолевают зловещие сны?
— Этого я не знаю.
Вики сомкнула руки вокруг его плеч.
— Ну ладно. Давай разберемся в этом последовательно, шаг за шагом. Скажи, ты устал от жизни?
— Нет. — В этом, по крайней мере, он был уверен, и причина этого настроения внимательно всматривалась в него на расстоянии, не превышающем длины вытянутой руки. — Но, Вики, несмотря на то что я изменился, став вампиром, тело и разум у меня в основном остаются человеческими. Я...
— Быть может, изнашивается тело? — прервала она, еще крепче сжимая пальцы. — Запланированное старение? Ты приближаешься к своему пятому столетию, и система начала давать сбои? — Ее брови нахмурились, и очки сползли с переносицы. — Я этому не верю.