(Здесь старый военный не удерживается и пускается в грех многих военных пенсионеров – назидательное стихотворчество, но вот после нескольких стихотворений о боевой славе, политическом положении и детстве возобновляется фактография.)
8.00. Ненормалы завтракают и готовятся к празднику с большим воодушевлением. В этот единственный день года каждый старается выделиться новой, припрятанной заранее пижамой, свитером домашней вязки, "гражданскими" тапочками или просто побритым лицом.
Разносятся запахи и шумы кухонных приготовлений и буквально с четырех часов встречаются вполне уже пьяные мужчины. Беззлобные шутки и веселые, без драк, перебранки. Все слоняются от одной группы зевак к другой, вызывая в моей памяти слово "сброд", и ждут торжественного представления. Что и когда именно должно произойти, ручаюсь, не известно никому, но ни у кого не вызывает сомнения грандиозность грядущего. Три преобладающих мнения: клиника сегодня будет ликвидирована и народ распущен по домам (наименее вероятно), д-р Спазман будет публично уничтожен и уволен (но кем, спрашиваю я вас?) и, последнее, Евсей Давидович будет наделен еще большими правами, в чем не сомневается почти никто, публично проклянет несбывшееся учение дурака Днищева и поведет дальнейшее лечение с такой неслыханной скоростью и свирепостью (правильно, чего с нами церемониться), что в какие-нибудь несколько недель раздерет в клочья, сотрет в порошок, испепелит наиболее злостную часть населения, процентов 80 (черт с нами), а остальным зато обеспечит наконец нормальную жизнь. Так что, страх и надежда, эти два полюса, между которыми протекала вся клиническая жизнь, в последний ее день усилились до неслыханной ранее степени. Все буквально тряслись от возбуждения, то хохотали, то (женщины) заливались истерическими слезами, как чувствовали, скоты… (Далее следует длительная военная тирада, не содержащая никаких фактов, которую я опускаю из соображений краткости и приличия.)
9.00. В покое появился тощий человек в грязном халате и усах, явно претендующий на сходство с героем карапетского эпоса Петром
Днищевым, погибшим, как полагают, лет восемьдесят назад от руки интервентов, дикарей или, что наиболее правдоподобно, от собственной неосторожности. Он, кто бы он ни был, переходил от одной койки к другой, от одного кружка к другому и всюду пытался убедить ненормалов в своей реальности. Вероятно, как восемьдесят лет назад, он пытался поднять что-то народно-освободительное против кого-то.
При этом он все время посмеивался, почесывался и трогал свои чудовищные усы, как бы удостоверяясь в их наличности. Но они (здесь автор заметок вновь перескакивает на первое лицо), эти безмозглые животные, которые умеют только (пропуск) и (пропуск), и слышать не хотели ни о каком освобождении, смеялись надо мной, тыкали пальцем, толкали в грудь и пытались попасть в меня плевками… О, мой будущий чистый читатель, мне было обидно до слез, и я непременно расплакался бы им в лицо, если бы не был всю жизнь суровым военным человеком.
Я совершенно недвусмысленно говорил им, что Евсей Давидович
Спазман сволочь, которая истязает своих подопечных не потому, что хочет им добра, а совсем наоборот, из подлого удовольствия, да к тому же передает вещи, а иногда и тушки замученных людей на потребу своим наперсникам из военных, врачей и педагогов в обмен на новые и новые жертвы. Они не верили ни одному моему слову и относились ко мне как к обычному дурачку, которых множество слоняется по любой больнице. Вот как я, надо отдать мне должное, заморочил им всем голову!
9.30. Сохранившие верность режиму части бронированной авиапехоты приведены в полную или почти полную боевую готовность. Все курят и ждут только генерала, который вот-вот приедет на своей лошади, чтобы командовать. Погода хорошая, и парням хочется позагорать, вместо того чтобы париться в кирасах, пока не начались боевые действия. Как бы не разбрелись по домам, по своим толстозадым учительницам, которые только и умеют, что (пропуск) да (пропуск).
После стихотворения "Прощание авиапехотинки", только засоряющего и без того путаное изложение событий ("Прощай, прощай, и если скажут, то распрощайся навсегда"), события перескакивают в какой-то лес, куда Днищев (Лжепетр) скрылся от преследующих его патриотически настроенных и не совсем трезвых пациентов, чтобы продолжить восстание в условиях леса.
К счастью, агрессивность Трушкина (неустановленная личность) не соответствовала его физическим данным, и очень скоро он запыхался и отстал от "этой усатой твари, которая посмела укусить ласковую руку кормящего ее благодетеля", а Днищев со спортивной ловкостью, довольно неожиданной для стоодиннадцатилетнего старца, перепрыгнул через канаву и скрылся в зарослях. Здесь, в чаще заповедника, он продолжал освободительную работу еще в течение 1/4 часа, пока не провалился в какую-то яму и не оцарапал щеку веткой. Боль оцарапанной щеки охладила пыл мужественного повстанца, и он, кое-как приладив отскочившие усы, вернулся в клинику. Восстание провалилось снизу (снизу провалилось).
11.40. В покое, как ни в чем не бывало, появился Спазман со свитой. Щека его была заклеена пластырем, руки дрожали. "Кто здесь был? Кто здесь был до меня?" – спрашивал он тонким, напряженным голосом каждого, кто попадался на пути, и топал маленькой ногой, точь-в-точь как мнительный муж, нашедший по возвращении домой какой-нибудь признак пребывания мужчины, например, окурок. В сердцах он даже ударил по лицу какого-то пожилого, полного и подобострастного мужчину. Для этого этапа восстания характерно, что никто уже почти не боится могущественного медика, а некоторые даже осмеливаются в сторону, сквозь зубы огрызнуться: "Ладно, ладно, дай только товарищ Петр вернется". Санитары сбиваются с ног.
14.00. Генерал-майор Громов прискакал в штаб на своем старом коне, спрыгнул и, гремя шпорами и саблей (настоящей железной саблей!), вошел во двор. Никто из авиапехотинцев толком не видел своего генерала, руководящего подразделением в основном по телефону и переписке, поэтому часовой не узнал и едва не заколол его штыком на месте. "Стой, кто идет!" – испуганно закричал часовой. "Я, – ответил Громов. – Не узнаешь, что ли, своего генерала?" "Пардон, не признал", – с усмешечкой ответил часовой и побежал предупредить адъютанта. Только через десять минут (можно было подумать, что они издеваются) Громова запустили в горницу, попросили предъявить мандат и извинились за проволочку. Все-таки я считаю, что самый наглый, бессовестный и жестокосердный медик в тысячу раз лучше самого умного и любезного военного. Генерал внимательно ознакомился с полученными с переднего края донесениями, что еще раз противоречит показаниям связиста, тут же выпил стакан воды и громким, тонким голосом отдал следующее приказание: "Повелеваю всем отрядам, эскадронам и сотням собраться во дворе и потихоньку трогать в сторону больницы. Я не собираюсь более терпеть этой мерзости. Машины заходят со стороны шоссе, люди сидят в машинах. Трусов беспощадно бить по морде. Я на лошади поскачу на передний фланг и, пока вы дотащитесь всем гуртом, полазаю по кустикам вокруг сумасшедшего дома, разведаю, что да как, да после встречу вас на дороге. Узнаете меня по эполетам и хмурому виду. Без меня ни в коем случае никого не атаковать. Пленных не брать. Амба".
Затем, даже не перекусив в бригадной столовой, генерал-майор залез на свою лошадь и куда-то быстро поскакал. Войска (их было, пожалуй, не меньше нескольких тысяч), расселись по гусеничным бронебипланам, телегам и лошадям и, вместе с женами, подругами и просто знакомыми учительницами, с пением и плачем тронулись в путь.
Каждый из этой орды, оглядываясь, предчувствовал, что ему больше не суждено увидеть безобразного, нищего, но родного гнезда.
15 с чем-то. Несколько раз сбившись с дороги, кое-как добрался до ворот клиники. Жара страшная, эти идиотские эполеты, шпоры, папаха, плащ. Электрички не ходят. Какой-то кошмар. К счастью, во дворе больницы никто не обратил внимания на такое необычное в другом месте зрелище, как худой вооруженный всадник в генерал-майорских эполетах, и мне удалось даже получить на кухне порцию клейкой серой каши, которой постоянно питаются эти неразборчивые скоты. Затем я переоделся в более удобный белый халат и расклешенные брюки – ну и денек сегодня выдался – и приступил к вооруженному захвату власти.
16.20-17.00. Примерно в это время Днищев ворвался в раздевалку своей (?) заместительницы и наиболее кровожадной сообщницы Зинаиды
Облавиной, провел с ней краткий разговор неизвестного содержания, а затем хладнокровно изнасиловал ее длинным дулом своего пистолета.
После этого он вывел смущенную, едва одетую сотрудницу (?) к возбужденной толпе ненормалов.
19.00. Республика вновь объявлена свободной, независимой и абсолютно нормальной. Петр Днищев во всеуслышание заявил, что его власть была узурпирована, а теория искажена и злонамеренно использована сумасшедшим садистом с медицинским дипломом Евсеем
Спазманом и его сообщниками: Облавиной, Голодовой, Грубером и так далее, всего 30 фамилий. По простейшей из существующих логик ненормальный доктор довел до своей противоположности, т. е. почти до полного совершенства, семьдесят тысяч человек, все население державы, кроме горстки отъявленных педагогов, медиков и солдат – исполнителей своей воли. "Вы нормальные, вы абсолютно нормальные, свободные и здоровые люди. А вот эти…" – товарищ Петр ткнул пальцем в сторону Облавиной, сгорающей от стыда на ближайшей койке.
Затем Днищев предложил произвести самый скорый, решительный и страшный суд надо всеми, кто имел хоть какое-нибудь отношение к медицинским преступлениям вчерашнего прошлого и стал бить по щекам загораживающуюся и причитающую Облавину (ой мамочки, ой, пожалуйста,
Евсей Давидович, не надо), но никто среди общего разброда не обратил на его выходку ни малейшего внимания. Кругом творилось кое-что похлеще.
20.00-23.00. Под шумок товарищ Днищев. куда-то улизнул, да теперь, в разбушевавшемся покое, его возмутительная активность была уже и лишней, как подталкивание разогнавшегося паровоза. Все семьдесят тысяч пациентов, узнавших о своей нормальности, словно разом очумели и засновали по залу в поисках какого-нибудь приложения своему буйству. Каждый был настроен агрессивно и кого-нибудь искал, некоторые пытались вооружаться и тут же, на месте создавать военизированные, якобы оборонительные формирования. То и дело раздавался грохот поваленной мебели, рухнувшей колонны или обвалившегося потолочного перекрытия. Жертвы, вероятно, достигли уже сотен человек. Вдруг выяснилось, что все двери клиники надежно заперты снаружи, а ключи утеряны. Почему-то все призывают Грубера.
23.10. Грубер обнаружен под лестницей, без головы. Потемневшая голова со вздыбленными волосами и надписью шариковой авторучкой на лбу "мясник" аккуратно поставлена рядом. Власть как-то незаметно перешла к рыжеволосой, очень наглой девушке по имени Марфа, провозгласившей себя атаманшей всех карапетов. О ней известно, что в прошлом она была, кажется, беспутной женщиной. Самые циничные и грязные на язык клиенты из мужчин, что еще недавно разделяли с ней раскладушку, теперь вынуждены обращаться к ней не иначе как преклонив колено. Никому и в голову не придет даже шепотом позволить себе какую-нибудь сальность по отношению к ней. Кастрирован
Анастасий Трушкин.
23.20. Разрушения больничного здания становятся все заметнее.
Стены буквально шатаются, вызывая странное ощущение сухопутной качки. Очень страшно и хочется убежать.
23.35. На "атаманшу всех карапетов" обращают так же мало внимания, как на любого другого ненормала. Стало потише, но, пожалуй, еще безнадежнее. Те, что помоложе, еще ходят воинственными горстками с национальными флажками и дубьем, но они уже и сами не очень верят в свою воинственность. Некоторые молятся, тихонько плачут или безнадежно сидят в годами насиженных уголках. То и дело с потолка обрушивается какая-нибудь часть конструкции, принося увечья и жертвы. Никто уж не надеется на благополучный исход, ждут только, чтобы все поскорее чем-нибудь кончилось. Как ни странно, все запасаются продовольствием и теплыми вещами.
23.50. В сопровождении сплошного истошного вопля обвалилась значительная часть исполинского купола. Господи, неужели я все еще жив? Когда улегся невыносимый шум, мешающий не только слышать, но и видеть, с удивлением увидел в проеме вывалившегося сегмента дольку звенящего колодезной тишиной звездного неба. Оно показалось мне несколько надуманным, вычурным и декоративным по сравнению с естественной дикостью созданной мною обстановочки. Произошло самое ужасное, омерзительное и великолепное, что только можно было вообразить. Удары и голоса с улицы становились все явственнее и отчетливее, по мере того как притихали, как бы сжимались голоса испуганных карапетов. Вдруг обрушились, буквально стряслись три серийных удара такой неестественной, титанической мощи, что показалось – все строение тотчас рассыплется на мелкие части, и не знаю, что было более невероятно – сила ударов или прочность здания, оставшегося стоять в целом без значительных разрушений. После четвертого, относительно "слабого" удара часть стены обрушилась, и сквозь пролом величественно вплыло невиданное устройство, напоминающее нос космической ракеты "Земля – Марс" или, если угодно, фаллос стального великана. Вот она, вот она, моя безумная мечта!
Оборвалось электрическое питание, зал взлетел в воющую слепоту, словно всосался вакуумом ночи. Не сдерживая восторга и хохота, я выбрался из-под койки и, как подпаленная крыса, перескакивая через предметы и людей, опрометью бросился к заветной двери. Если бы я в суматохе потерял верное направление (страшно представить!) или выронил ключ, история оказалась бы буквально раздавленной на полуслове, но этого не произошло. У самой двери Днищев услышал вкрадчивый женский голос, который прозвучал неуместно-заманчиво среди сплошного вздыбленного визга и падения: "Евсей Давидович, товарищ Петр, я перебила всех свидетелей. Вениамин целовал мне руки и говорил, что согласен даже есть испражнения, только бы…"
Днищев оттолкнул Юлию растопыренной ладонью в очки, выскочил на улицу, запер за собою дверь и только теперь вздохнул с облегчением.
На улице стояла такая звонкая свежесть, что мятежнику самому не верилось в сотворенное, в то, что за стеной, за потайной дверцей, которую ничего не стоило отомкнуть, исходят остатками безобразия те, кому нет части среди достигнутого великолепия, эти несчастные, шумные, уродливые создания, которые только и могли что" (записи обрываются).
Генерал Громов неподвижно стоял на возвышении посреди двора, скрестив руки на груди и вперив взгляд в результат своих боевых действий – высокую гору мусора, час назад представлявшую собой величественный храм, как бы плывущий над вечерними испарениями земли. Впрочем, руины здания казались не менее внушительными и грандиозными по размерам, как будто невидимая рука сверху прихлопнула замок из песка, превратив его в осевшую горную систему.
Разрушительные орудия авиапехоты продолжали доделывать свое дело, медленно подъезжая и отъезжая и добивая остатки сохранившихся стен таранами и чугунными шагами в ярком, мешающем зрению свете прожекторов. Муравьиная мелочь людей сосредоточенно сновала вокруг этих самоходных аппаратов, некоторые из которых достигали размеров жилых домов и напоминали некие индустриальные базы на гусеницах, или многошеих динозавров исполинской эры, или крылатых жуков с мамонтовыми бивнями. Оставалось еще сровнять эту руину с землей, утрамбовать ее и присыпать вывезенной почвой, с тем чтобы уже следующей весной место страдания и страха поросло свежей травой и стало обычным пустырем, который можно использовать для нового строительства, или военных упражнений, или игры в мяч. Ничто никогда и никому здесь не напомнит о былых ошибках.
Ветер перебегал из одного конца заповедника в другой, затаивался, как игрок в прятки, в каком-нибудь дремучем ущелье и вдруг делал новую шумную перебежку по верхушкам деревьев. Птиц не было слышно ни одной, они словно вылетели по приказу генерала, чтобы не дисгармонировать с грохочущими действиями людей. И сами люди – я имею в виду военных – старались лишний раз не повышать голоса, объясняясь больше жестами в этой деловой обстановке, напоминающей финал погребения. Серый вор рассвета начал прокрадываться в нагретый покой ночи, звезды подернулись сизым облачным молоком.
"Дело сделано, – спокойно размышлял генерал. – Выполнены самые фантастические из моих замыслов, и сами просчеты обернулись на пользу моим планам. Я снова начинаю игру на чистом месте, как алкоголик начинает каждое утро новую жизнь, забыв вчерашнюю. Назовем это "военным", нет, мягче, "военно-педагогическим генерал-майорством", и когда безродные мои солдаты начнут врастать корнями в эту унавоженную землю, я возобновлю свой эксперимент, продолжая, теперь уж без ошибок, культивировать симметрию моего замысла. Генерал, главный учитель, народный вождь… Когда-нибудь, через бесконечное число адовых кругов времени, я назову себя просто
Мозгом. Генеральный Руководитель Разума, Верховный Мозг Мозгов, как вам это нравится?"
Ветви ближних деревьев отбрасывали шаткие тени на неподвижную фигуру командующего, и казалось, что генерал строит сатанинские рожи, поводит плечами и приплясывает на месте. Он напоминает окоченевшего мертвеца, в которого вселили способность движения, но не вдохнули душу, отчего он испытывает безболезненные и тем более отвратительные муки.
– Мой генерал! Наш генерал!
Перед Громовым остановились в военном салюте два лейтенанта в обсыпанных прахом и порванных, недавно еще таких красивых мундирах, с чумазыми руками и лицами. Генерал ответил молчанием, но лейтенантам показалось, что его величественная голова в высокой шапке еле заметно утвердительно качнулась.
– Мой генерал, – взволнованно сказали лейтенанты. Наш генерал, нам показалось, что в развалинах есть люди. Как будто там стонут и плачут люди и даже дети, которых надо, если вы прикажете, немедленно спасать.
Лицо Громова исказилось оскалом улыбки, и лейтенанты в растерянности переглянулись, не зная, как истолковать высочайшую гримасу.
– Полковник сказали, что по вашему приказу разрушение начнется лишь по выселении, когда в клинике никого не останется, а мы вот с лейтенантом слышали, как один мальчик просит… – начал Самсон, но
Егор остановил приятеля, наложив руку на его обшлаг.
– Да он же… Наш генерал-майор, вы… спите?
"Шшш", – широко ответил ветер голосом листвы. Егор на цыпочках подошел к командующему и докоснулся до его ботфорта, затем поднялся рукой до ляжки, загипсованной руки и – отчаянный юноша – дотянулся до носа могущественного человека, такого же каменно-твердого и холодного, как остальные части его тела и одежды. Да, после этого не могло остаться никаких сомнений, генерал-майор Громов полностью состоял из камня.
Тяжелая ворона, фыркающим движением крыльев затормозив полет, села на плоский верх генеральской шапки и начала с неторопливой обстоятельностью кокетки расправлять и укладывать клювом свое перьевое оснащение. Штурман гусеничной машины отключил ровный железный рык своего аппарата, только сейчас дав возможность ощутить утомительность шума его отсутствием. Словно дым от пожара, лишенного жара и огня, полезли по земле, цепляясь за траву, курения тумана, среди которых бродили размытые по пояс, чумазые, расхристанные воины, похожие на утомленных чертей. Какой бы ни стала новая, военная эпоха Карапет-Дага, она уже началась. Стараясь не шуметь, лейтенанты пошли прочь от окаменевшего вождя.
XIX-XI вв. до Р. Х. – Первые поселения людоедов, занимающихся мелким собирательством и охотой на себе подобных. Первые случаи применения огня, костяных ножей и кремневых секир. Приручение свиней. "Карапетское идолище", "Череп вождя", принимаемый некоторыми исследователями за череп местного исчезнувшего подвида особо крупной и примитивной обезьяны.
XI в. до Р. Х. – "Открытие" Карапета шумерскими путешественниками. Призвание шумерских князей в карапетские племена.
Первое объединение карапетов под властью шумерского принца Хавлета
(Хамлета) XVI, Строгого. Карапетская государственность, земледелие, наука. Применение астрального календаря, повозок и медных топоров.
"Хамлет, принц карапетский" как первый случай появления знаменитого сюжета.
X в. до Р. X. – Вторжение ассирийских завоевателей. Поголовное уничтожение местного населения и его культуры. Гибель в том же году ассирийских завоевателей по неизвестной причине, как полагают, под действием субтропического вируса, "карапетской чумы", не встречающего иммунной защиты у жителей полупустынь.
IX в. до Р. Х. – "Открытие" Карапета вавилонскими купцами.
Карапет-вавилонская монархия. Повторное возникновение национальной клинописи, I, II, III и последняя карапето-персидские войны.
Исчезновение карапет-вавилонской письменности. "Карапетская башня" как мифическое отражение чрезмерного расцвета и падения карапет-вавилонской цивилизации.
VII-IV вв. до Р. Х. – Карапет-персидская империя. Тир I – этнический карапет, начавший поприще простым пастухом и занявший в результате переворота трон карапет-персидских шахов. 1-5 карапето-греческие войны. Создание национального флота и его сокрушительное поражение. Греческая ассимиляция. Возникновение живописи и спорта.
IV-III вв. до Р. Х. – Карапетский эллинизм. Падение республики.
Расцвет лирической поэзии и эротической прозы. Глобальные открытия в области геометрии. Гафний – греко-карапетский Платон. Тирания.
Возвышение Гафния. Его расчленение.
III в. до Р. Х. – V в. от Р. Х. – Римское правление.
Возникновение культа Света и гонения на него. Сожжение 26 жрецов
Света. Принятие карапетским императором Каракуллом культа Света как официальной религии и возведение храма Света. Каракулл – император-убийца, гонитель и первый святой новой религии, от которого ведет свою родословную Петр Днищев.
VI-XVII столетия – Арабское, турецкое и венецианское нашествия.
Междоусобные распри. Религиозные гонения и реформы. Огнестрельное оружие и возникновение современного карапетского языка.
Землетрясение 1608 года. Первые случаи применения паровой тяги для подъема тяжестей. Просвещение. Абсолютизм. Великие географические открытия и заселение восточного склона Карапет-горы. Нотная грамота.
XVIII, XIX, первая половина XX века. – Карапет-Даг – отсталая совместная территория Российской и Турецкой империи. Упадок науки, засилье священнослужителей и крупных владельцев скота. Проблески самосознания. Успехи в области лингвистики и хорового пения.
Гарун-аль-Ракитов – будущий любимый поэт и медицинский философ Петра
Днищева. Молодость Днищева. Подполье. "Так дальше не пойдет".
1889-? – Жизнь и творчество Днищева. Служба на российском флоте и в турецкой кавалерии. Странствия по Европе, паломничество в Азию и учеба в Гейдельберге. "Этот странный карапет". Наброски теории абсолютного совершенства. "Заветы". Вторжение британских
(германских?) интервентов и партизанская борьба с ними. Исчезновение
(варварское истребление?) карапетского этноса. Днищев – первый президент и учитель всех истребленных. Становление сумасшедшего дома и непрерывный литературно-медицинский труд. Исчезновение.
Вторая половина того же столетия. Евсей Спазман – трагедия неточностей. Успехи в продолжении подхваченного дела Днищева.
Неточности воплощения "Заветов". Несправедливость, жестокость, самоуверенность и крах. Очищение Днищева. Подпольная борьба, восстание и гуманитарное вмешательство вооруженных сил. Генерал
Громов: "Я не выпустил ни одной пули по своим ненормальным соотечественникам". Карапетская катастрофа. Исчезновение карапетской нации и ее восстановление силами отдельной авиапехотной бригады и женского коллектива педагогов. "Палаточная республика". Борьба за дипломатическое признание. Настоящее время – в развитии.
Военно-педагогическое генерал-майорство Громова, Дронова, Бронова и других. Постепенная либерализация и отход к гражданским началам.
Расцвет художественной истории. Предчувствия.
Теплин продвигался сквозь темноту, ощупываемую вытянутыми руками.
Теперь, когда он оказался в тупике абсолютной темноты, его покинули страх, голод, усталость и другие физические чувства. Он был доведен до самой безвыходной точки, от которой движение в любом направлении было одинаково верным, и оттого успокоился. "Темнее не будет, темнее не будет, темнее не будет", – повторял он про себя. В некий момент безмерного времени ему показалось, что впереди мелькнула игольная точка света, которая, впрочем, могла оказаться воображаемым результатом напряженного стремления к ней, что не имело значения.
"Это звезда, – подумал Алеша. – Я приближаюсь к звездам".
КОНЕЦ /Москва, Тула, Руза, 1989-1991/
8.00. Ненормалы завтракают и готовятся к празднику с большим воодушевлением. В этот единственный день года каждый старается выделиться новой, припрятанной заранее пижамой, свитером домашней вязки, "гражданскими" тапочками или просто побритым лицом.
Разносятся запахи и шумы кухонных приготовлений и буквально с четырех часов встречаются вполне уже пьяные мужчины. Беззлобные шутки и веселые, без драк, перебранки. Все слоняются от одной группы зевак к другой, вызывая в моей памяти слово "сброд", и ждут торжественного представления. Что и когда именно должно произойти, ручаюсь, не известно никому, но ни у кого не вызывает сомнения грандиозность грядущего. Три преобладающих мнения: клиника сегодня будет ликвидирована и народ распущен по домам (наименее вероятно), д-р Спазман будет публично уничтожен и уволен (но кем, спрашиваю я вас?) и, последнее, Евсей Давидович будет наделен еще большими правами, в чем не сомневается почти никто, публично проклянет несбывшееся учение дурака Днищева и поведет дальнейшее лечение с такой неслыханной скоростью и свирепостью (правильно, чего с нами церемониться), что в какие-нибудь несколько недель раздерет в клочья, сотрет в порошок, испепелит наиболее злостную часть населения, процентов 80 (черт с нами), а остальным зато обеспечит наконец нормальную жизнь. Так что, страх и надежда, эти два полюса, между которыми протекала вся клиническая жизнь, в последний ее день усилились до неслыханной ранее степени. Все буквально тряслись от возбуждения, то хохотали, то (женщины) заливались истерическими слезами, как чувствовали, скоты… (Далее следует длительная военная тирада, не содержащая никаких фактов, которую я опускаю из соображений краткости и приличия.)
9.00. В покое появился тощий человек в грязном халате и усах, явно претендующий на сходство с героем карапетского эпоса Петром
Днищевым, погибшим, как полагают, лет восемьдесят назад от руки интервентов, дикарей или, что наиболее правдоподобно, от собственной неосторожности. Он, кто бы он ни был, переходил от одной койки к другой, от одного кружка к другому и всюду пытался убедить ненормалов в своей реальности. Вероятно, как восемьдесят лет назад, он пытался поднять что-то народно-освободительное против кого-то.
При этом он все время посмеивался, почесывался и трогал свои чудовищные усы, как бы удостоверяясь в их наличности. Но они (здесь автор заметок вновь перескакивает на первое лицо), эти безмозглые животные, которые умеют только (пропуск) и (пропуск), и слышать не хотели ни о каком освобождении, смеялись надо мной, тыкали пальцем, толкали в грудь и пытались попасть в меня плевками… О, мой будущий чистый читатель, мне было обидно до слез, и я непременно расплакался бы им в лицо, если бы не был всю жизнь суровым военным человеком.
Я совершенно недвусмысленно говорил им, что Евсей Давидович
Спазман сволочь, которая истязает своих подопечных не потому, что хочет им добра, а совсем наоборот, из подлого удовольствия, да к тому же передает вещи, а иногда и тушки замученных людей на потребу своим наперсникам из военных, врачей и педагогов в обмен на новые и новые жертвы. Они не верили ни одному моему слову и относились ко мне как к обычному дурачку, которых множество слоняется по любой больнице. Вот как я, надо отдать мне должное, заморочил им всем голову!
9.30. Сохранившие верность режиму части бронированной авиапехоты приведены в полную или почти полную боевую готовность. Все курят и ждут только генерала, который вот-вот приедет на своей лошади, чтобы командовать. Погода хорошая, и парням хочется позагорать, вместо того чтобы париться в кирасах, пока не начались боевые действия. Как бы не разбрелись по домам, по своим толстозадым учительницам, которые только и умеют, что (пропуск) да (пропуск).
После стихотворения "Прощание авиапехотинки", только засоряющего и без того путаное изложение событий ("Прощай, прощай, и если скажут, то распрощайся навсегда"), события перескакивают в какой-то лес, куда Днищев (Лжепетр) скрылся от преследующих его патриотически настроенных и не совсем трезвых пациентов, чтобы продолжить восстание в условиях леса.
К счастью, агрессивность Трушкина (неустановленная личность) не соответствовала его физическим данным, и очень скоро он запыхался и отстал от "этой усатой твари, которая посмела укусить ласковую руку кормящего ее благодетеля", а Днищев со спортивной ловкостью, довольно неожиданной для стоодиннадцатилетнего старца, перепрыгнул через канаву и скрылся в зарослях. Здесь, в чаще заповедника, он продолжал освободительную работу еще в течение 1/4 часа, пока не провалился в какую-то яму и не оцарапал щеку веткой. Боль оцарапанной щеки охладила пыл мужественного повстанца, и он, кое-как приладив отскочившие усы, вернулся в клинику. Восстание провалилось снизу (снизу провалилось).
11.40. В покое, как ни в чем не бывало, появился Спазман со свитой. Щека его была заклеена пластырем, руки дрожали. "Кто здесь был? Кто здесь был до меня?" – спрашивал он тонким, напряженным голосом каждого, кто попадался на пути, и топал маленькой ногой, точь-в-точь как мнительный муж, нашедший по возвращении домой какой-нибудь признак пребывания мужчины, например, окурок. В сердцах он даже ударил по лицу какого-то пожилого, полного и подобострастного мужчину. Для этого этапа восстания характерно, что никто уже почти не боится могущественного медика, а некоторые даже осмеливаются в сторону, сквозь зубы огрызнуться: "Ладно, ладно, дай только товарищ Петр вернется". Санитары сбиваются с ног.
14.00. Генерал-майор Громов прискакал в штаб на своем старом коне, спрыгнул и, гремя шпорами и саблей (настоящей железной саблей!), вошел во двор. Никто из авиапехотинцев толком не видел своего генерала, руководящего подразделением в основном по телефону и переписке, поэтому часовой не узнал и едва не заколол его штыком на месте. "Стой, кто идет!" – испуганно закричал часовой. "Я, – ответил Громов. – Не узнаешь, что ли, своего генерала?" "Пардон, не признал", – с усмешечкой ответил часовой и побежал предупредить адъютанта. Только через десять минут (можно было подумать, что они издеваются) Громова запустили в горницу, попросили предъявить мандат и извинились за проволочку. Все-таки я считаю, что самый наглый, бессовестный и жестокосердный медик в тысячу раз лучше самого умного и любезного военного. Генерал внимательно ознакомился с полученными с переднего края донесениями, что еще раз противоречит показаниям связиста, тут же выпил стакан воды и громким, тонким голосом отдал следующее приказание: "Повелеваю всем отрядам, эскадронам и сотням собраться во дворе и потихоньку трогать в сторону больницы. Я не собираюсь более терпеть этой мерзости. Машины заходят со стороны шоссе, люди сидят в машинах. Трусов беспощадно бить по морде. Я на лошади поскачу на передний фланг и, пока вы дотащитесь всем гуртом, полазаю по кустикам вокруг сумасшедшего дома, разведаю, что да как, да после встречу вас на дороге. Узнаете меня по эполетам и хмурому виду. Без меня ни в коем случае никого не атаковать. Пленных не брать. Амба".
Затем, даже не перекусив в бригадной столовой, генерал-майор залез на свою лошадь и куда-то быстро поскакал. Войска (их было, пожалуй, не меньше нескольких тысяч), расселись по гусеничным бронебипланам, телегам и лошадям и, вместе с женами, подругами и просто знакомыми учительницами, с пением и плачем тронулись в путь.
Каждый из этой орды, оглядываясь, предчувствовал, что ему больше не суждено увидеть безобразного, нищего, но родного гнезда.
15 с чем-то. Несколько раз сбившись с дороги, кое-как добрался до ворот клиники. Жара страшная, эти идиотские эполеты, шпоры, папаха, плащ. Электрички не ходят. Какой-то кошмар. К счастью, во дворе больницы никто не обратил внимания на такое необычное в другом месте зрелище, как худой вооруженный всадник в генерал-майорских эполетах, и мне удалось даже получить на кухне порцию клейкой серой каши, которой постоянно питаются эти неразборчивые скоты. Затем я переоделся в более удобный белый халат и расклешенные брюки – ну и денек сегодня выдался – и приступил к вооруженному захвату власти.
16.20-17.00. Примерно в это время Днищев ворвался в раздевалку своей (?) заместительницы и наиболее кровожадной сообщницы Зинаиды
Облавиной, провел с ней краткий разговор неизвестного содержания, а затем хладнокровно изнасиловал ее длинным дулом своего пистолета.
После этого он вывел смущенную, едва одетую сотрудницу (?) к возбужденной толпе ненормалов.
19.00. Республика вновь объявлена свободной, независимой и абсолютно нормальной. Петр Днищев во всеуслышание заявил, что его власть была узурпирована, а теория искажена и злонамеренно использована сумасшедшим садистом с медицинским дипломом Евсеем
Спазманом и его сообщниками: Облавиной, Голодовой, Грубером и так далее, всего 30 фамилий. По простейшей из существующих логик ненормальный доктор довел до своей противоположности, т. е. почти до полного совершенства, семьдесят тысяч человек, все население державы, кроме горстки отъявленных педагогов, медиков и солдат – исполнителей своей воли. "Вы нормальные, вы абсолютно нормальные, свободные и здоровые люди. А вот эти…" – товарищ Петр ткнул пальцем в сторону Облавиной, сгорающей от стыда на ближайшей койке.
Затем Днищев предложил произвести самый скорый, решительный и страшный суд надо всеми, кто имел хоть какое-нибудь отношение к медицинским преступлениям вчерашнего прошлого и стал бить по щекам загораживающуюся и причитающую Облавину (ой мамочки, ой, пожалуйста,
Евсей Давидович, не надо), но никто среди общего разброда не обратил на его выходку ни малейшего внимания. Кругом творилось кое-что похлеще.
20.00-23.00. Под шумок товарищ Днищев. куда-то улизнул, да теперь, в разбушевавшемся покое, его возмутительная активность была уже и лишней, как подталкивание разогнавшегося паровоза. Все семьдесят тысяч пациентов, узнавших о своей нормальности, словно разом очумели и засновали по залу в поисках какого-нибудь приложения своему буйству. Каждый был настроен агрессивно и кого-нибудь искал, некоторые пытались вооружаться и тут же, на месте создавать военизированные, якобы оборонительные формирования. То и дело раздавался грохот поваленной мебели, рухнувшей колонны или обвалившегося потолочного перекрытия. Жертвы, вероятно, достигли уже сотен человек. Вдруг выяснилось, что все двери клиники надежно заперты снаружи, а ключи утеряны. Почему-то все призывают Грубера.
23.10. Грубер обнаружен под лестницей, без головы. Потемневшая голова со вздыбленными волосами и надписью шариковой авторучкой на лбу "мясник" аккуратно поставлена рядом. Власть как-то незаметно перешла к рыжеволосой, очень наглой девушке по имени Марфа, провозгласившей себя атаманшей всех карапетов. О ней известно, что в прошлом она была, кажется, беспутной женщиной. Самые циничные и грязные на язык клиенты из мужчин, что еще недавно разделяли с ней раскладушку, теперь вынуждены обращаться к ней не иначе как преклонив колено. Никому и в голову не придет даже шепотом позволить себе какую-нибудь сальность по отношению к ней. Кастрирован
Анастасий Трушкин.
23.20. Разрушения больничного здания становятся все заметнее.
Стены буквально шатаются, вызывая странное ощущение сухопутной качки. Очень страшно и хочется убежать.
23.35. На "атаманшу всех карапетов" обращают так же мало внимания, как на любого другого ненормала. Стало потише, но, пожалуй, еще безнадежнее. Те, что помоложе, еще ходят воинственными горстками с национальными флажками и дубьем, но они уже и сами не очень верят в свою воинственность. Некоторые молятся, тихонько плачут или безнадежно сидят в годами насиженных уголках. То и дело с потолка обрушивается какая-нибудь часть конструкции, принося увечья и жертвы. Никто уж не надеется на благополучный исход, ждут только, чтобы все поскорее чем-нибудь кончилось. Как ни странно, все запасаются продовольствием и теплыми вещами.
23.50. В сопровождении сплошного истошного вопля обвалилась значительная часть исполинского купола. Господи, неужели я все еще жив? Когда улегся невыносимый шум, мешающий не только слышать, но и видеть, с удивлением увидел в проеме вывалившегося сегмента дольку звенящего колодезной тишиной звездного неба. Оно показалось мне несколько надуманным, вычурным и декоративным по сравнению с естественной дикостью созданной мною обстановочки. Произошло самое ужасное, омерзительное и великолепное, что только можно было вообразить. Удары и голоса с улицы становились все явственнее и отчетливее, по мере того как притихали, как бы сжимались голоса испуганных карапетов. Вдруг обрушились, буквально стряслись три серийных удара такой неестественной, титанической мощи, что показалось – все строение тотчас рассыплется на мелкие части, и не знаю, что было более невероятно – сила ударов или прочность здания, оставшегося стоять в целом без значительных разрушений. После четвертого, относительно "слабого" удара часть стены обрушилась, и сквозь пролом величественно вплыло невиданное устройство, напоминающее нос космической ракеты "Земля – Марс" или, если угодно, фаллос стального великана. Вот она, вот она, моя безумная мечта!
Оборвалось электрическое питание, зал взлетел в воющую слепоту, словно всосался вакуумом ночи. Не сдерживая восторга и хохота, я выбрался из-под койки и, как подпаленная крыса, перескакивая через предметы и людей, опрометью бросился к заветной двери. Если бы я в суматохе потерял верное направление (страшно представить!) или выронил ключ, история оказалась бы буквально раздавленной на полуслове, но этого не произошло. У самой двери Днищев услышал вкрадчивый женский голос, который прозвучал неуместно-заманчиво среди сплошного вздыбленного визга и падения: "Евсей Давидович, товарищ Петр, я перебила всех свидетелей. Вениамин целовал мне руки и говорил, что согласен даже есть испражнения, только бы…"
Днищев оттолкнул Юлию растопыренной ладонью в очки, выскочил на улицу, запер за собою дверь и только теперь вздохнул с облегчением.
На улице стояла такая звонкая свежесть, что мятежнику самому не верилось в сотворенное, в то, что за стеной, за потайной дверцей, которую ничего не стоило отомкнуть, исходят остатками безобразия те, кому нет части среди достигнутого великолепия, эти несчастные, шумные, уродливые создания, которые только и могли что" (записи обрываются).
Генерал Громов неподвижно стоял на возвышении посреди двора, скрестив руки на груди и вперив взгляд в результат своих боевых действий – высокую гору мусора, час назад представлявшую собой величественный храм, как бы плывущий над вечерними испарениями земли. Впрочем, руины здания казались не менее внушительными и грандиозными по размерам, как будто невидимая рука сверху прихлопнула замок из песка, превратив его в осевшую горную систему.
Разрушительные орудия авиапехоты продолжали доделывать свое дело, медленно подъезжая и отъезжая и добивая остатки сохранившихся стен таранами и чугунными шагами в ярком, мешающем зрению свете прожекторов. Муравьиная мелочь людей сосредоточенно сновала вокруг этих самоходных аппаратов, некоторые из которых достигали размеров жилых домов и напоминали некие индустриальные базы на гусеницах, или многошеих динозавров исполинской эры, или крылатых жуков с мамонтовыми бивнями. Оставалось еще сровнять эту руину с землей, утрамбовать ее и присыпать вывезенной почвой, с тем чтобы уже следующей весной место страдания и страха поросло свежей травой и стало обычным пустырем, который можно использовать для нового строительства, или военных упражнений, или игры в мяч. Ничто никогда и никому здесь не напомнит о былых ошибках.
Ветер перебегал из одного конца заповедника в другой, затаивался, как игрок в прятки, в каком-нибудь дремучем ущелье и вдруг делал новую шумную перебежку по верхушкам деревьев. Птиц не было слышно ни одной, они словно вылетели по приказу генерала, чтобы не дисгармонировать с грохочущими действиями людей. И сами люди – я имею в виду военных – старались лишний раз не повышать голоса, объясняясь больше жестами в этой деловой обстановке, напоминающей финал погребения. Серый вор рассвета начал прокрадываться в нагретый покой ночи, звезды подернулись сизым облачным молоком.
"Дело сделано, – спокойно размышлял генерал. – Выполнены самые фантастические из моих замыслов, и сами просчеты обернулись на пользу моим планам. Я снова начинаю игру на чистом месте, как алкоголик начинает каждое утро новую жизнь, забыв вчерашнюю. Назовем это "военным", нет, мягче, "военно-педагогическим генерал-майорством", и когда безродные мои солдаты начнут врастать корнями в эту унавоженную землю, я возобновлю свой эксперимент, продолжая, теперь уж без ошибок, культивировать симметрию моего замысла. Генерал, главный учитель, народный вождь… Когда-нибудь, через бесконечное число адовых кругов времени, я назову себя просто
Мозгом. Генеральный Руководитель Разума, Верховный Мозг Мозгов, как вам это нравится?"
Ветви ближних деревьев отбрасывали шаткие тени на неподвижную фигуру командующего, и казалось, что генерал строит сатанинские рожи, поводит плечами и приплясывает на месте. Он напоминает окоченевшего мертвеца, в которого вселили способность движения, но не вдохнули душу, отчего он испытывает безболезненные и тем более отвратительные муки.
– Мой генерал! Наш генерал!
Перед Громовым остановились в военном салюте два лейтенанта в обсыпанных прахом и порванных, недавно еще таких красивых мундирах, с чумазыми руками и лицами. Генерал ответил молчанием, но лейтенантам показалось, что его величественная голова в высокой шапке еле заметно утвердительно качнулась.
– Мой генерал, – взволнованно сказали лейтенанты. Наш генерал, нам показалось, что в развалинах есть люди. Как будто там стонут и плачут люди и даже дети, которых надо, если вы прикажете, немедленно спасать.
Лицо Громова исказилось оскалом улыбки, и лейтенанты в растерянности переглянулись, не зная, как истолковать высочайшую гримасу.
– Полковник сказали, что по вашему приказу разрушение начнется лишь по выселении, когда в клинике никого не останется, а мы вот с лейтенантом слышали, как один мальчик просит… – начал Самсон, но
Егор остановил приятеля, наложив руку на его обшлаг.
– Да он же… Наш генерал-майор, вы… спите?
"Шшш", – широко ответил ветер голосом листвы. Егор на цыпочках подошел к командующему и докоснулся до его ботфорта, затем поднялся рукой до ляжки, загипсованной руки и – отчаянный юноша – дотянулся до носа могущественного человека, такого же каменно-твердого и холодного, как остальные части его тела и одежды. Да, после этого не могло остаться никаких сомнений, генерал-майор Громов полностью состоял из камня.
Тяжелая ворона, фыркающим движением крыльев затормозив полет, села на плоский верх генеральской шапки и начала с неторопливой обстоятельностью кокетки расправлять и укладывать клювом свое перьевое оснащение. Штурман гусеничной машины отключил ровный железный рык своего аппарата, только сейчас дав возможность ощутить утомительность шума его отсутствием. Словно дым от пожара, лишенного жара и огня, полезли по земле, цепляясь за траву, курения тумана, среди которых бродили размытые по пояс, чумазые, расхристанные воины, похожие на утомленных чертей. Какой бы ни стала новая, военная эпоха Карапет-Дага, она уже началась. Стараясь не шуметь, лейтенанты пошли прочь от окаменевшего вождя.
ХРОНОЛОГИЧЕСКОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ
XIX-XI вв. до Р. Х. – Первые поселения людоедов, занимающихся мелким собирательством и охотой на себе подобных. Первые случаи применения огня, костяных ножей и кремневых секир. Приручение свиней. "Карапетское идолище", "Череп вождя", принимаемый некоторыми исследователями за череп местного исчезнувшего подвида особо крупной и примитивной обезьяны.
XI в. до Р. Х. – "Открытие" Карапета шумерскими путешественниками. Призвание шумерских князей в карапетские племена.
Первое объединение карапетов под властью шумерского принца Хавлета
(Хамлета) XVI, Строгого. Карапетская государственность, земледелие, наука. Применение астрального календаря, повозок и медных топоров.
"Хамлет, принц карапетский" как первый случай появления знаменитого сюжета.
X в. до Р. X. – Вторжение ассирийских завоевателей. Поголовное уничтожение местного населения и его культуры. Гибель в том же году ассирийских завоевателей по неизвестной причине, как полагают, под действием субтропического вируса, "карапетской чумы", не встречающего иммунной защиты у жителей полупустынь.
IX в. до Р. Х. – "Открытие" Карапета вавилонскими купцами.
Карапет-вавилонская монархия. Повторное возникновение национальной клинописи, I, II, III и последняя карапето-персидские войны.
Исчезновение карапет-вавилонской письменности. "Карапетская башня" как мифическое отражение чрезмерного расцвета и падения карапет-вавилонской цивилизации.
VII-IV вв. до Р. Х. – Карапет-персидская империя. Тир I – этнический карапет, начавший поприще простым пастухом и занявший в результате переворота трон карапет-персидских шахов. 1-5 карапето-греческие войны. Создание национального флота и его сокрушительное поражение. Греческая ассимиляция. Возникновение живописи и спорта.
IV-III вв. до Р. Х. – Карапетский эллинизм. Падение республики.
Расцвет лирической поэзии и эротической прозы. Глобальные открытия в области геометрии. Гафний – греко-карапетский Платон. Тирания.
Возвышение Гафния. Его расчленение.
III в. до Р. Х. – V в. от Р. Х. – Римское правление.
Возникновение культа Света и гонения на него. Сожжение 26 жрецов
Света. Принятие карапетским императором Каракуллом культа Света как официальной религии и возведение храма Света. Каракулл – император-убийца, гонитель и первый святой новой религии, от которого ведет свою родословную Петр Днищев.
VI-XVII столетия – Арабское, турецкое и венецианское нашествия.
Междоусобные распри. Религиозные гонения и реформы. Огнестрельное оружие и возникновение современного карапетского языка.
Землетрясение 1608 года. Первые случаи применения паровой тяги для подъема тяжестей. Просвещение. Абсолютизм. Великие географические открытия и заселение восточного склона Карапет-горы. Нотная грамота.
XVIII, XIX, первая половина XX века. – Карапет-Даг – отсталая совместная территория Российской и Турецкой империи. Упадок науки, засилье священнослужителей и крупных владельцев скота. Проблески самосознания. Успехи в области лингвистики и хорового пения.
Гарун-аль-Ракитов – будущий любимый поэт и медицинский философ Петра
Днищева. Молодость Днищева. Подполье. "Так дальше не пойдет".
1889-? – Жизнь и творчество Днищева. Служба на российском флоте и в турецкой кавалерии. Странствия по Европе, паломничество в Азию и учеба в Гейдельберге. "Этот странный карапет". Наброски теории абсолютного совершенства. "Заветы". Вторжение британских
(германских?) интервентов и партизанская борьба с ними. Исчезновение
(варварское истребление?) карапетского этноса. Днищев – первый президент и учитель всех истребленных. Становление сумасшедшего дома и непрерывный литературно-медицинский труд. Исчезновение.
Вторая половина того же столетия. Евсей Спазман – трагедия неточностей. Успехи в продолжении подхваченного дела Днищева.
Неточности воплощения "Заветов". Несправедливость, жестокость, самоуверенность и крах. Очищение Днищева. Подпольная борьба, восстание и гуманитарное вмешательство вооруженных сил. Генерал
Громов: "Я не выпустил ни одной пули по своим ненормальным соотечественникам". Карапетская катастрофа. Исчезновение карапетской нации и ее восстановление силами отдельной авиапехотной бригады и женского коллектива педагогов. "Палаточная республика". Борьба за дипломатическое признание. Настоящее время – в развитии.
Военно-педагогическое генерал-майорство Громова, Дронова, Бронова и других. Постепенная либерализация и отход к гражданским началам.
Расцвет художественной истории. Предчувствия.
ЭПИЛОГ
Теплин продвигался сквозь темноту, ощупываемую вытянутыми руками.
Теперь, когда он оказался в тупике абсолютной темноты, его покинули страх, голод, усталость и другие физические чувства. Он был доведен до самой безвыходной точки, от которой движение в любом направлении было одинаково верным, и оттого успокоился. "Темнее не будет, темнее не будет, темнее не будет", – повторял он про себя. В некий момент безмерного времени ему показалось, что впереди мелькнула игольная точка света, которая, впрочем, могла оказаться воображаемым результатом напряженного стремления к ней, что не имело значения.
"Это звезда, – подумал Алеша. – Я приближаюсь к звездам".
КОНЕЦ /Москва, Тула, Руза, 1989-1991/