Хаггард Генри Райдер. Лейденская красавица

   – Все записали? – спросил спокойным голосом маг.
   Монах поклонился и, вынув несколько исписанных листов, положил их на стол вместе с чернильницей и пером.
   – Хорошо. А теперь, мой молодой друг, потрудитесь подписаться.
   – Подписаться? Под чем? – в изумлении проговорил Адриан.
   – Объясните ему, – сказал маг. – Он прав: человек должен знать, что подписывает.
   Монах заговорил тихим, деловым тоном:
   – Это показание Адриана по фамилии ван-Гоорль, записанное с его собственных слов, в котором, между прочим, он указывает на принадлежность к ереси его отчима, Дирка ван-Гоорля, его сводного брата, Фоя ван-Гоорля, и их слуги-фриса Рыжего Мартина, на убийство ими королевских подданных и на намерение бежать из королевских владений. Прочесть бумагу? Это займет некоторое время.
   – Если свидетель пожелает, прочтите, – сказал маг.
   – Какое значение имеет этот документ? – спросил хриплым голосом Адриан.
   – Он должен убедить вашего соперника, Фоя ван-Гоорля, что желательно, в виду его здоровья, чтобы он на некоторое время уехал из Лейдена, – с усмешкой отвечал наставник Адриана, между тем как Мясник и Черная Мег захихикали. Один только монах молчал, как олицетворение мрачной, караулящей свою жертву судьбы.
   – Я не подпишу, – заявил Адриан. – Меня обманули! Это предательство! – Он бросился к двери.
   Рамиро сделал знак, и в следующую минуту толстые пальцы Мясника крепко стиснули шею Адриана. Несмотря на это, юноша боролся и отбивался, тогда человек зловещего вида подошел к нему и слегка уколол его в нос большим ножом.
   Рамиро же заговорил ласково и спокойно:
   – Молодой мой друг, где же то доверие ко мне, которое вы обещали иметь, и почему вы отказываетесь подписать эту безобидную бумажку, когда я вам советую это?
   – Потому что я не хочу быть предателем отчима и брата, – с трудом проговорил Адриан. – Я понимаю, для чего вам нужна моя подпись. – Он взглянул на монаха.
   – Вы не хотите предать их? – насмешливо спросил Рамиро. – Вы, глупец, уже пятьдесят раз предали их, а кроме того – только вы, кажется, не помните этого, – предали и себя. Смотрите, мне все равно, подпишете ли вы бумагу или нет; я очень скоро могу, мой дорогой ученик, получить от вас подтверждение вашего показания.
   – Я вижу, что поступил как безумец, поверив вам и вашему ложному искусству, – мрачно сказал Адриан, – но не такой я глупец, чтобы свидетельствовать в суде против своих родных. Я, говоря все это, никогда не думал, что могу повредить им.
   – То есть не думали, можете повредить или нет, – поправил его Рамиро, – у вас была другая цель – приобрести расположение молодой девушки, которую вы даже ради этого решились опоить приворотным напитком.
   – Любовь ослепила меня, – сказал Адриан.
   Рамиро положил ему руку на плечо и слегка потряс его, говоря:
   – А вам не приходило в голову, глупый щенок, что есть и другие вещи, которые могут ослепить, например раскаленное железо?
   – Что вы хотите сказать этим? – проговорил Адриан.
   – Думаю, что пытка – удивительно убедительная вещь. Она заставляет говорить самого молчаливого человека и петь самого серьезного. Выбирайте же. Подписывайте или в застенок!
   – Какое право вы имеете допрашивать меня? – спросил Адриан, стараясь скрыть свой страх за смелыми словами.
   – Такое, что я, говорящий с вами, – начальник тюрьмы этого города, лицо, имеющее известную власть.
   Адриан побледнел, но не сказал ничего.
   – Вы, кажется, заснули, молодой друг? – сказал Рамиро. – Эй, Симон, ущипни-ка ему руку. Нет, не правую, она может понадобиться ему для подписи, а другую.
   С противной усмешкой Мясник, оставив горло Адриана, схватил его за левую кисть и медленно, спокойно начал поворачивать ее.
   Адриан застонал.
   – Что, больно? – спросил Рамиро. – Ну, мне некогда. Сломай ему руку.
   Адриан уступил: он не в силах был перенести пытки; его воображение было слишком живо.
   – Я подпишу, – прошептал он, и пот выступил на его бледном лице.
   – Вы это делаете добровольно? – спросил его мучитель и прибавил: – Ну-ка, Симон, еще слегка поверни, а если ему сделается дурно, так вы, фроу Маргарита, пощекочите его кончиком ножа.
   – Да, да, добровольно, – простонал Адриан.
   – Хорошо. Вот перо, подписывайте.
   Адриан подписал.
   – Хвалю вас за откровенность, ученичок, – заметил Рамиро, посыпав подпись песком и спрятав бумагу в карман. – Сегодня вы научились самому мудрому, чему может научить нас жизнь, а именно, что наши капризы должны подчиняться неминуемому. Мои солдаты, надеюсь, успели сделать, что им приказано, вы, стало быть, можете идти; если мне понадобится, я знаю, где найти вас. Но если хотите принять мой дружеский совет, вы придержите язык, не говорите обо всем случившемся сегодня. Если вы сами не скажете, никто не будет знать, что вы доставили некоторые полезные указания, потому что в Гевангенгузе имена свидетелей не сообщаются обвиненным. Иначе у вас могли бы выйти неприятности с родными и знакомыми. Добрый вечер! Мясник, потрудись отворить дверь.
   Секунду спустя Адриан очутился на улице, куда был вышвырнут пинком тяжелого сапога. Его первым движением было пуститься бежать, и он бежал, не останавливаясь, с полмили, пока, наконец, не остановился, запыхавшись, на пустынной улице, где, прислонившись к колесу распряженной телеги, попытался собраться с мыслями. Думать! Как он мог думать? У него в голове все кружилось: бешенство, стыд, отчаяние, отвергнутая страсть – все кипело в нем, как в котле. Над ним надсмеялись, он потерял любимую девушку, позорно предал своих родных в ад инквизиции. Их станут пытать и сожгут. Да, может быть, даже сожгут мать и Эльзу, потому что эти дьяволы не останавливаются ни перед возрастом, ни перед полом; и кровь всех падет на его голову. Правда, он подписал под угрозой, но кто поверит этому, ведь все записанное слово в слово было сказано им. В первый раз Адриан увидал себя таким, каков он есть, покров тщеславия и эгоизма приподнялся над его душой, и он понял, что подумают другие, когда услышат о случившемся. Ему в голову пришла мысль о самоубийстве; до воды было недалеко, а кинжал под рукой… Но нет, у него не хватило сил, это было бы слишком ужасно. И притом, как он мог осмелиться переступить порог другого мира неподготовленным, запятнанным такими грехами? Не мог ли он попытаться спасти и себя, и тех, кого бездумно предал? Он оглянулся: не далее трехсот шагов от него возвышалась труба завода. Может быть, еще не поздно, может быть, ему еще удастся предупредить Фоя и Мартина об ожидающей их участи.
   Действуя под влиянием минуты, Адриан рванулся вперед и побежал, как заяц. Подойдя к заводу, он увидал, что рабочие уже ушли и главные ворота были заперты. Он бросился кругом к боковой двери; она оказалась отпертой, и в конторе двигались люди. Слава Богу! Там были Фой и Мартин. Весь бледный, с полуоткрытым ртом и неподвижными глазами, Адриан вбежал к ним, скорее похожий на привидение, чем на живого человека.
   Мартин и Фой испугались, увидав его.
   «Неужели это Адриан, – подумали они, – или выходец с того света?»
   – Бегите! – задыхаясь, проговорил он. – Спрячьтесь! За вами идут солдаты инквизиции!
   Но тут другая мысль поразила его, и он пробормотал:
   – А отец и мать! Я должен предупредить их!
   Прежде чем они успели ответить, он уже исчез, еще раз крикнув на прощание:
   – Бегите! Бегите!
   Фой стоял, как окаменелый, пока Мартин не ударил его по плечу и сказал грубо:
   – Ну, нечего стоять так! Он или помешался, или знает что-нибудь. Меч и кинжал при вас? Теперь скорей!
   Они через дверь, которую Мартин запер, вышли на двор. Фой первым дошел до калитки и выглянул через нее. Потом он преспокойно задвинул болт и запер замок на ключ.
   – Вы с ума спятили, что запираете нас на ключ? – спросил Мартин.
   – Вовсе нет, – возразил Фой, возвращаясь к нему, – бежать поздно; солдаты уже идут по улице.
   Мартин подбежал к калитке и взглянул через решетку. Действительно, по улице шла целая рота человек в пятьдесят, направляясь прямо к конторе, вероятно, предполагая найти ее укрепленной.
   – Остается одно – защищаться, – весело сказал Мартин, бросая ключ в чан под колодцем и накачивая в него воды, которую он спустил в трубу.
   – Что могут сделать два человека против пятидесяти? – спросил Фой, сняв свою шапку на стальной подкладке и почесывая в затылке.
   – Не много, однако при удаче кое-что могут. Но так как, кроме кошки, никто не умеет лазать по стенам, а калитка заперта болтом, то, мне думается, для нас безразлично, умереть ли здесь, обороняясь, или под пыткой в тюрьме.
   – И я то же думаю, – согласился Фой, ободряясь. – Ну, как нам насолить им посильнее, прежде чем они уложат нас?
   Мартин огляделся вокруг, раздумывая. Посредине двора возвышалась постройка вроде голубятни или палатки, какие устраиваются иногда на рынках. В действительности это была постройка, где отливались свинцовые ядра различного калибра – изготовление их входило в число производств литейных, – и оттуда они после отливки спускались для охлаждения в неглубокий резервуар с водой, находившийся внизу.
   – Вот здесь можно продержаться, – сказал Мартин, – и на стенах висят арбалеты.
   Фой кивнул головой, и они вбежали в башенку, но не незамеченные, так как в ту минуту, когда они ступили на лестницу, офицер, командовавший отрядом, крикнул им, что приказывает сдаться во имя короля. Они не отвечали, и когда они входили в дверь, стрела из арбалета ударилась о деревянную обшивку башенки.
   Башня стояла на дубовых столбах, и в круглую комнату над ними, имевшую до двадцати футов в диаметре, вела широкая наружная лестница в пятьдесят ступенек. Лестница оканчивалась небольшой площадкой футов шести в поперечнике, и налево от нее дверь вела в помещение, где отливались пули. Фой и Мартин вошли туда.
   – Что теперь делать? Запереть дверь? – спросил Фой.
   – Я не вижу пользы в этом, – отвечал Мартин, – они постараются ее разбить, а чего доброго, вздумают еще поджечь. Нет, лучше снимем ее с петель и положим на высокие болты так, чтобы им пришлось взобраться на нее, когда они вздумают взять нас.
   – Блестящая мысль, – сказал Фой, и они сняли с петель узкую дубовую дверь и положили ее поперек порога на нескольких металлических формах, приперев другими формами. Площадку же они усыпали мелкой дробью так, чтобы люди впопыхах спотыкались и падали. Кроме того, они сделали еще одно приспособление, и это была уже выдумка Фоя. На одном конце комнаты стояли ванны, в которых плавился свинец, а в печи под ними уже были наложены дрова для работы следующего дня. Фой зажег их и открыл тягу, чтобы дрова загорелись скорее и поскорее расплавились лежавшие в ваннах свинцовые слитки.
   – Пусть они подойдут снизу, – сказал он, показывая на отверстие, через которое расплавленный металл выливался в резервуар с водой, – расплавленный свинец окажется кстати.
   Мартин кивал, посмеиваясь. Он снял со стены арбалет – в эти времена, когда каждое жилище или склад товаров должны были быть приспособлены так, чтобы служить для защиты, было обыкновение везде держать большие запасы оружия – и подошел к узкому окошечку, откуда видна была улица.
   – Я так и думал, – сказал он. – Они сами не могут отпереть калитку, а острые прутья над ней не нравятся им; вот они пошли за кузнецом, чтобы выбить болты. Подождем.
   Фой начал волноваться: перспектива быть убитым превосходящими силами расстраивала его. Он думал об Эльзе и своих родителях, с которыми никогда больше не увидится, думал о смерти и обо всем, что может ожидать его после нее в том неведомом мире, где он скоро должен очутиться. Он осмотрел свой арбалет, попробовал тетиву и положил запас стрел на пол возле себя, сняв пику со стены, он попробовал ее рукоятку и конец, потом раздул огонь под ваннами, так что плавившаяся масса заклокотала.
   – Не надо ли еще что-нибудь сделать? – спросил он.
   – Мы можем еще помолиться, – сказал Мартин, – в последний раз, – и приводя свои слова в исполнение, великан опустился на колени, Фой последовал его примеру.
   – Читай молитву! – сказал Фой. – Я не могу ни о чем думать.
   Мартин начал молитву, которую, может быть, стоит привести:
   «Господи, – начал он, – отпусти мне мои грехи, которым нет числа или которые мне теперь некогда счесть, а особенно тот мой грех, что я отсек голову палачу его собственным мечом, хотя мы и не бились с ним, и убил испанца в боксе. Благодарю Тебя, Боже мой, что Ты допустил нас умереть в бою, а не быть замученными или сожженными в тюрьме, и прошу Тебя допустить нас убить как можно больше испанцев, чтобы они помнили нас долгие годы. Господи, защити моих дорогих хозяина и хозяйку, и пусть они узнают, что мы кончили свою жизнь так, что они похвалили бы нас, а пастор Арентц пусть лучше не знает: он, пожалуй, подумает, что нам лучше бы было сдаться. Аминь».
   Фой после того также прочел краткую и сердечную молитву.
   Между тем испанцы отыскали кузнеца, который начал работать над калиткой, как было видно через верхнюю решетку.
   – Почему ты не стреляешь? – спросил Фой. – В него можно попасть. Стреляй.
   – Потому, что он бедный голландец, которого они силой принудили идти с ними. Подождем, пока они сломают калитку. Когда придет время, постоим за себя, герр Фой; видите, как все смотрят на нас: они ждут, что мы будем отчаянно защищаться. – Он указал вниз.
   Фой взглянул. Двор литейного завода был окружен высокими домами с остроконечными крышами, и у всех окон, на всех балконах собрались зрители. Уже распространился слух, что инквизиция выслала солдат, чтобы схватить молодого ван-Гоорля и Рыжего Мартина, и что они уже ломают калитку завода. Поэтому граждане, между которыми были и рабочие с завода, собрались, так как не думали, чтобы Рыжего Мартина и Фоя ван-Гоорля легко было взять.
   Стук у калитки продолжался, но она была крепка и не поддавалась.
   – Мартин, – сказал вдруг Фой, – я боюсь… Мне нехорошо… Я знаю, что буду тебе плохой поддержкой в трудную минуту.
   – Вот теперь я уверен, что вы храбрый малый, – отвечал Мартин с коротким смехом, – иначе вы никогда бы не признались, что боитесь. Конечно, вам страшно, и мне тоже страшно. Это от ожидания; но при первом ударе вы будете счастливы. Слушайте: как только они начнут взбираться по лестнице, становитесь позади меня, близехонько за мной, – мне нужна будет вся комната, чтобы размахнуться мечом, и, стоя рядом, мы только мешали бы друг другу, а с пикой вы можете стоять позади меня и принимать каждого, кто сунется вперед.
   – Ты думаешь защитить меня своей тушей, – сказал Фой. – Ну, ты начальник здесь; я же сделаю, что могу. – Обняв великана обеими руками за талию, он ласково потрепал его.
   – Смотрите, калитка валится! – закричал Мартин. – Ну, стреляйте вы первый! – Он несколько отстранился.
   В эту минуту дубовая дверь повалилась, и солдаты ворвались во двор. Силы вдруг вернулись к Фою, он почувствовал себя крепким, как скала. Подняв арбалет, он спустил стрелу. Тетива зазвенела, стрела со свистом разрезала воздух, и первый солдат, пораженный в грудь, подпрыгнув, упал. Фой отошел в сторону, чтобы натянуть тетиву.
   – Хороший выстрел, – сказал Мартин, становясь на его место, между тем как зрители в окнах одобрительно кричали. Фой снова выстрелил, но промахнулся, следующий же выстрел Мартина ранил солдата в руку и пригвоздил его к сломанной калитке. После этого стрелять уже нельзя было, так как испанцы подошли к башне.
   – Отойдите к двери и помните, что я сказал вам, – приказал Мартин. – Прочь стрелы, холодная сталь сделает остальное.
   Они оба стояли у открытой двери. Мартин, сняв со стены шлем, надел его на голову и подвязал под подбородком обрывком веревки, потому что шлем был слишком мал для него. В руке он держал меч «Молчание», высоко подняв его для удара; Фой стоял за ним, держа длинную пику обеими руками. Из собравшейся внизу толпы солдат доносился неясный гул, затем один голос прокричал команду, и на лестнице послышались шаги.
   – Они идут, – сказал Мартин, повернувшись так, что Фой увидал его лицо. Оно преобразилось и было ужасно. Большая рыжая борода, казалось, горела, бледно-голубые глаза вращались и сверкали, как голубая сталь «Молчания», блестевшего в руках великана. В эту минуту Фой вспомнил свое видение. Вот оно уже исполнялось – мирный, терпеливый Мартин превратился в мстителя.
   Один солдат достиг верхней ступени лестницы, наступил на разбросанную дробь и упал с шумом и проклятием. Но за ним следовали другие. Их сразу показалось четверо из-за угла. Они смело бросились вперед. Первый из них попал в щель от выломанной двери и вытянулся во всю длину. Мартин не обратил на него внимания, но Фой, прежде чем солдат успел вскочить, проколол его пикой, так что тот и умер на двери. Следующего ударил Мартин, и Фой увидал, как солдат вдруг сделался маленьким и раздвоился, но стоявший за ним так быстро подвинулся вперед, что Мартин не успел размахнуться мечом, а принял его концом меча и в следующую минуту уже стряхивал с лезвия мертвое тело.
   После того Фой уже потерял счет. Мартин рубил мечом, а когда случалось, колол и пикой, пока, наконец, потеряв больше людей, чем думали, испанцы уже не отваживались наступать. Двое из них лежали мертвыми в дверях, другие скатились или были стащены вниз по лестнице, между тем как зрители при каждом новом убитом или раненом громкими криками выражали свою радость.
   – Пока мы не ударили в грязь лицом, – сказал Мартин спокойно, – но если они опять полезут, мы должны быть хладнокровнее и не тратить так свою силу. Если бы я не так горячился, я бы еще уложил одного.
   Однако испанцы, по-видимому, не намеревались повторить приступ; они достаточно познакомились с узкой лестницей и красным человеком, ожидавшим их с мечом при повороте на площадку. Правда, для нападающих позиция была невыгодна, так как они не могли стрелять из арбалетов или луков, а должны были идти на убой, как бараны. Будучи людьми осторожными, любящими жизнь, они стали совещаться внизу.

ГЛАВА XX. В Гевангенгузе

   Резервуар под башней закрывался, когда в нем не было надобности, каменной крышкой. На ней солдаты устроили костер из дерева и щеп, которые были сложены в углу двора, и встали кругом, чтобы зажечь его. Мартин лег на пол и посмотрел на них сквозь щели, затем сделал знак Фою и что-то шепнул ему. Фой подошел к медным ваннам и зачерпнул из них два ведра расплавленного свинца. Снова Мартин взглянул вниз и, выждав минуту, когда большинство солдат собралось под башней, быстрым движением открыл трап, и расплавленная жидкость хлынула на стоявших внизу и поднявших головы вверх солдат. Двое упали, чтобы никогда больше не встать, между тем как другие разбежались с криком, срывая с себя горящее платье.
   После того испанцы задумали другое: они обложили горючим материалом дубовые столбы, которые загорелись и комната вверху наполнилась дымом.
   – Теперь нам приходится выбирать – быть изжаренными, как жаркое в печке, или сойти вниз, чтобы нас зарезали, как свиней.
   – Что касается меня, я намереваюсь умереть здесь, – сказал Фой.
   – И я также, герр Фой. Однако послушайте: мы не можем сойти вниз, потому что они поджидают нас; а не попытаться ли нам, свалившись вниз через трап, пробиться через огонь, а там, став спиной к спине, отбиваться?
   Полминуты спустя из пылающего костра появились два человека с обнаженными мечами. Им удалось выбраться довольно благополучно из огня и достигнуть свободного пространства недалеко от калитки, где они остановились спиной к спине, вытирая слезившиеся глаза. Несколько секунд спустя на них набросилась толпа солдат, как свора собак на раненых медведей, между тем как из среды сотни зрителей неслись крики ободрения, сожаления и страха. Люди валились кругом борцов, но другие тотчас же занимали места своих товарищей. Борцы падали и снова поднимались, последний же раз встал только один гигант Мартин. Он поднялся медленно, отряхивая солдат, цеплявшихся за него, как крысоловка за крыс. Он встал, загородив собой тело своего товарища, и еще раз страшный меч завертелся в воздухе, поражая всех, к кому прикасался. Солдаты отступили, но один из них, подкравшись сзади, вдруг набросил плащ ему на голову. Тут пришел конец, и медленно-медленно враги одолели его, свалили и связали, а смотревшая толпа застонала и заплакала от горя.
   Из конторы Адриан побежал в дом на Брее-страат.
   – Что случилось?! – вскричала мать, когда он вбежал в комнату, где она была с Эльзой.
   – Они идут за ним, – запыхавшись, проговорил он. – Где он? Пусть он… мой отчим… бежит скорее.
   Лизбета закачалась и упала на стул.
   – Откуда ты знаешь?
   При этом вопросе голова у Адриана закружилась и сердце остановилось. Он прибегнул ко лжи.
   – Я случайно подслушал, – сказал он. – Солдаты нападают на Фоя и Мартина в литейной, и я слышал, что они придут сюда за отчимом.
   Эльза громко заплакала, а затем бросилась на Адриана, как тигрица, спрашивая:
   – Отчего вы не остались с ними?
   – Потому что первый мой долг – быть при отце и матери, – ответил он с оттенком своей прежней напыщенности.
   – Дирка нет дома, – прервала его Лизбета тихим голосом, слышать который было страшно, – и не знаю, где он. Поди, отыщи его. Скорее! Скорее!
   Адриан ушел и рад был, что мог бежать с глаз этих мучающихся женщин. Он искал Дирка во многих местах, но безуспешно, как вдруг гул голосов и двигавшаяся по улице толпа людей привлекли его внимание. Он подбежал, и вот какое зрелище представилось его глазам.
   По широкой улице, ведущей к городской тюрьме, двигался отряд испанских солдат, и в центре его две фигуры, которые Адриан сразу узнал: это были его брат Фой и Красный Мартин. Несмотря на то, что буйволовая куртка Мартина была вся изрублена и изорвана и что шлема на нем уже не было, он сам, по-видимому, не получил серьезного повреждения, так как шел прямо и гордо, со связанными назад руками, между тем как испанский офицер держал острие меча, его собственного меча «Молчание», у шеи Мартина, угрожая заколоть его при первой попытке к бегству. Фой же находился в ином положении. Сначала Адриан подумал, что Фой умер, так как его несли на носилках. Кровь текла у него из головы и ног, а колет был весь в клочках от ударов сабель и штыков; и действительно, не будь на нем кольчуги, его уже давно не было бы в живых. Но Фой не умер: Адриан увидал, как он слегка повернул голову и поднял один раз руку.
   За этой группой двигалась запряженная серой лошадью телега с телами убитых испанцев – сколько их было, Адриан не мог счесть, – а за телегой тянулся длинный ряд испанских солдат, из которых многие были серьезно ранены и тащились с помощью товарищей, а некоторых, подобно Фою, несли на носилках и дверях. Не удивительно, что Мартин выступал так важно, если за ним следовала такая богатая жатва его меча «Молчание». Кругом же этой процессии шумела и теснилась толпа лейденских граждан. Раздавались крики:
   – Браво, Мартин! Молодец, Фой ван-Гоорль! Мы гордимся вами!
   Кто-то из середины толпы крикнул:
   – Освободить их! Убить собак инквизиции! В клочки испанцев!
   В воздухе пролетел камень, за ним еще и еще; но по команде солдаты обернулись к толпе, и она отступила, так как у нее не было предводителя. Так продолжалось до самых ворот Гевангенгуза.
   – Не дадим убить их! – снова закричал голос из толпы. – Освободим! – И толпа с ревом бросилась на солдат.
   Но было уже поздно, солдаты сомкнулись вокруг арестованных и с оружием в руках пробились до ворот тюрьмы. Однако при этом они понесли значительную утрату: раненые и поддерживавшие их были отрезаны и вмиг перебиты все до одного. После этого испанцы, хотя и продолжали владеть крепостью и стенами Лейдена в действительности лишились своей власти над ним, и лишились безвозвратно. С этого часа Лейден стал свободен. Таков был первый плод борьбы Фоя и Мартина против подавляющего большинства.
   Массивные дубовые ворота Гевангенгуза затворились за пленниками, замок щелкнул и болты были задвинуты, между тем как перед воротами продолжала бушевать разъяренная толпа.
   Процессия вступила на подъемный мост над узким рукавом городского рва, оканчивавшийся узеньким проходом, ведущим на небольшой, обнесенный стенами двор, посреди которого возвышался трехэтажный дом, выстроенный в обыкновенном голландском стиле, но с узкими окнами, снабженными решетками. Направо от входа в сводчатый коридор, служивший арсеналом и весь увешанный оружием, дверь вела в залу суда, где допрашивали арестованных, а налево – в большое помещение со сводами и без окон, похожее на большой подвал. Это был застенок. Коридор выходил во двор, в глубине которого находилась тюрьма. На этом втором дворе процессию ожидали Рамиро и маленький человечек с красным лицом и свиными глазами, одетый в грязную куртку. Это был областной инквизитор, имевший полномочия от Кровавого Совета на основании различных указов и законов пытать и казнить еретиков.
   Офицер, командовавший отрядом, выступил вперед, чтобы доложить о выполнении возложенного на него поручения.
   – Что это за шум? – спросил инквизитор испуганным пискливым голосом. – Бунт в городе?
   – А где же прочие? – перебил Рамиро, окинув взглядом поредевшие ряды.
   – Умерли, – отвечал офицер, – некоторых убили рыжий великан и его спутник, а других – толпа.