Страница:
— Вот эта старше, в своей лучшей поре. Она не будет возражать, если мы возьмем от нее кусочек. — Скандинав подозвал Анну поближе. — Иди сюда. Я подсажу тебя. Отрежь вон ту ветку у самого ствола. — Он сложил ладони, чтобы девушка могла встать на них, и, когда она ухватилась за дерево, добавил: — И попроси дух дерева дать тебе позволение, прежде чем ты отрежешь у него один из его маленьких пальчиков.
Закрыв глаза, Анна обратила к старой березе короткую молитву. Двумя пальцами она обхватила сучок, и меньше чем через минуту острое лезвие перерезало его. Девушка спустилась, вернула Хакону нож и вручила ему отрезанную веточку. Скандинав повертел в пальцах тонкий прут длиною в его руку.
— Видишь, он почти гладкий. Ты смогла бы вырезать на нем нужные руны, будь у нас время. — Хакон глянул на небо, втянул ноздрями воздух. — Но времени нет. Хватит только на одну.
Анна огляделась вокруг, посмотрела на дерево, на воду. Ее спутник остановил девушку предостерегающим жестом.
— Нет. Не там. Поищи здесь.
И прижал к ее лбу срезанный конец прута.
Анна закрыла глаза, края коры впились в ее кожу, и девушка стала думать обо всех рунах, о всех историях, связанных с ними. И снова она слышала голос Хакона во дворе «Кометы», когда тот рассказывал какую-нибудь сагу или легенду о героях и великанах, о бесконечных зимах с их льдами и черными ночами, о ярком коротком лете. Некоторые истории девочке нравились, и их символы появлялись перед ней, предлагая себя. Но Анна знала: сейчас память ей не помощник. Это была совершенно новая область, которую не прочитать, пользуясь старыми знаками. Глубоко дыша, Анна сосредоточилась. И наконец увидела нечто.
Она открыла глаза.
Хакон наклонился к ней.
— Увидела?
— Да… Но она странная. Я не могу вспомнить ее названия.
Хакон нахмурился.
— Нарисуй ее для меня. Вот здесь, на мокрой земле возле ручья. Возьми палку.
Мгновение — прямая черта снизу вверх, затем вторая, по диагонали слева направо.
— Теперь вспомнила?
Анна пристально посмотрела на начертанный символ.
Линии уже начали заполняться водой.
— Это вода?
Он кивнул.
— «Лагу» — так это звучит на древнескандинавском. Все жидкости, не только вода. То, что изливается из женщины при родах. Море, дождь. Пиво. — Он улыбнулся. — Эта руна хороша для интуиции и для любви. Для того, чтобы следовать велению сердца.
Анна ощутила внутри какую-то странную пустоту.
— Но что она говорит мне? Я не могу заглянуть в свое сердце. Иногда у меня такое чувство, что там ничего нет. Я смотрю на Эрика и Марию, на тебя с твоей Микаэлой, да упокоится с миром ее душа. Даже на мать и отца… прежде. Я никогда ничего не испытывала. Ни к одному мужчине. Может быть, поэтому я не умею видеть сердцем, не в состоянии читать эти символы, которые пугают меня. Потому что я не могу открыться — вот здесь.
Она ткнула себя концом прута в грудь.
Хакон закусил нижнюю губу. Подумав, он сказал:
— Ты неправа. Я видел, что в тебе есть любовь. В том, как ты лечишь, как ты прикасаешься к людям. Может быть, тебе надо понять, что ждет тебя впереди. Может, это страх закрывает глаза твоей любви.
Она промолчала. Хакон взял прут и отнял его от груди девушки.
— Пойдем посмотрим, сможем ли мы отыскать твою дорогу.
— Как? — спросила она слабым голосом.
Он подтолкнул ее прутом к камню, на котором сидел.
— Здесь. Возьми нож, отрежь кружок толщиной с мой большой палец.
Анна повиновалась. Запахло березовым соком. Хакон взял прут, прислонил его к дереву.
— Теперь тебе нужно вырезать «лагу» на этом кружочке. Только две линии, как ты нарисовала на земле. Но прежде чем сделать это, очисти свой ум. Не думай ни обо мне, ни об этом месте, ни о наших бедах. Здесь нет никаких пугающих тебя знаков, нет прошлого, нет будущего. Только этот единственный момент. Время, которое есть, и время, которое будет. Вода течет. Из бесконечного водного потока возникает жизнь. Произноси слова, которые подтверждают это.
Хакон взял руку Анны и положил на ее ладонь нож.
Сначала казалось, что слова Хакона зазвучали громче и отозвались вокруг нее эхом, и это эхо говорило совсем не то, о чем он просил, оно словно насмехалось над ее усилиями, когда девушка пыталась успокоиться. Анне стало очень холодно, и она едва не выронила нож из вялых рук. Все ее желания, все ее ужасы заполонили воздух, точно птицы-стервятники, падающие на труп. Она видела злобного Джанни, плачущую Бекк, Жана Ромбо, отвернувшегося к стене. Потом она заметила другого мужчину — странного, гротескного, с уродливым лицом, как будто на него вылили горящую смолу. Анна хотела бы убежать от всех, пусть даже ради этого ей придется воспользоваться ножом, — лишь бы они пропустили ее. Но затем до ее слуха вновь донеслось журчание воды, и Анна поняла: единственный способ спастись — глубоко нырнуть.
Это была не вода. Это была кровь, — кровь, которая вот-вот появится. Хакон говорил, что «лагу» — все жидкости, и Анна думала теперь только об этом. Она схватила нож за лезвие, чтобы острым концом вырезать две линии. Нож был таким острым — как все оружие Хакона, — что Анна до кости порезала большой палец. Кровь закапала на кружочек древесины. Это и был тот звук, который она слышала. Анна наклонилась над диском, сделала два надреза в молодой, окрашенной кровью мякоти древесины — один вертикальный, другой по диагонали. Вырезая, она говорила нараспев:
— Жизнь течет. Падай в ее поток.
А потом Анна погрузилась в мысли.
Вот она стоит перед хижиной. В центре двери — руна «лагу», перевернутая, уязвимая, как раненое существо с задранными к небу ногами. Все, что могло быть в нем хорошего, закоснело, наполнилось дурным.
«Но я знаю об этом».
Когда она так подумала, руна начала мерцать, растворяться, исчезать. И когда знака на двери уже не стало, Анна заметила струйки дыма, поднимавшиеся к черному небу. Крыша хижина была покрыта дерном. Внутри кто-то находился. Анна постучала — раз, другой, третий.
Знакомый голос произнес слова, которые она слышала и раньше, накануне, в «Комете»:
— Иди сюда.
И Анна всем телом налегла на дверь, которая неохотно подалась, царапая земляной пол. Как только Анна переступила порог, дверь исчезла, исчезли и стены, и все строение поглотила тьма. Темнота давила на нее, девушка подняла руки, чтобы отвести от себя эту угрозу.
Анна потерялась во мраке, она словно плыла, потому что земля под ногами больше не была твердой, крыша сделалась громадной, колеблющиеся стены лишь слабо намекали на прочность. Анна закричала, но звука не услышала. И если бы и был какой-то звук, его поглотила бы темнота и стала еще непрогляднее.
У нее был выбор. Сдаться темноте — и пусть она заберет ее куда захочет. Или идти вперед в любом направлении. Анна только знала, что держит руки вытянутыми перед лицом. Сделав над собой усилие, девушка пошла вслед за своими руками. В то же мгновение вдали блеснул свет — бледный проблеск в густом тумане. Теперь у нее было направление.
Свет исходил от костра. Пламя лизало огромный котел. Подойдя ближе, Анна увидела, как чья-то рука протянулась над котлом и что-то бросила в него. Мгла полностью рассеялась, воздух наполнился приятным запахом, похожим на запах ладана, но нежнее. Он был не смолистым, а цветочным. Анна разглядела наконец женщину, нагнувшуюся над котлом.
— Добро пожаловать! — молвила женщина и выпрямилась.
Она была одного роста с Анной, но светлая — в отличие от смуглой Анны. Золотистые волосы падали ей на плечи густыми волнами. На ней было очень богатое платье цвета зеленых яблок, усыпанное васильками, точно летний луг. В свете костра цвет ее глаз менялся: то они были темно-зелеными, то небесно-голубыми, вбирающими в себя и отражающими пламя.
Голос звучал спокойно и тихо.
— Что ты ищешь?
Анна протянула ей то, что держала в руке, — березовый диск и пропитанную кровью руну.
— «Лагу». — Женщина протянула руку. — Приносящая жизнь, руна дождя, клятв и надежд.
Она дотронулась до диска, и Анна увидела, что теперь руна перевернута — знак стал таким, каким виднелся на двери.
— «Лагу», руна предательства и отчаяния.
— Какова же руна для меня?
— А что ты дашь мне, чтобы я увидела это?
Голос стал ниже и зазвучал менее приятно. Вокруг зеленых глаз залегли мелкие морщинки.
Анна подумала: «Мне нечего дать», но тут же вспомнила, что на поясе у нее висит кошелек. Она нащупала серебряный крестик — крестик Джанни. Рядом лежал какой-то маленький предмет, и Анна достала сокола работы Джузеппе Тольдо.
— Вот это.
Женщина кивнула. Волосы, раньше спадавшие на ее плечи, теперь мягкой волной обрамляли ее мертвенно-бледное лицо.
— Брось его в котел, — приказала она.
Дрожа, Анна подчинилась. Сокол выскользнул из ее пальцев головой вперед, словно нырял в глубину, ища себе жертву…
Раздался пронзительный крик. Какая-то птица камнем упала с неба и схватила ужасную добычу. Она не поймала ее, как положено хищникам от природы, но украла из могилы. Птица взлетела высоко в поисках места, где она могла бы попировать. Но даже на таком большом расстоянии Анна своим острым, как у сокола, зрением рассмотрела: стервятник держит в окровавленных когтях отрубленную кисть человеческой руки. Девушка смогла даже различить крохотный шестой пальчик…
И там, где пролетала птица и куда падали могильные останки, земля покрывалась пузырями. Облака закрыли солнце, дождь с привкусом железа хлестал по лицу. Хилые осиротевшие телята бродили у засоренной, разлившейся реки, которая затопила поля; мутные потоки подбирались к деревне, где церковный колокол тревожно и жалобно отбивал единственную ноту, повторяя ее снова и снова; одетые в лохмотья люди бежали к горящему дому… Пожар бушевал в самом центре деревни — настоящий погребальный костер, в середине которого высился крест, и что-то отчаянно старалось спастись. Сокол стремительно бросился вниз и снова вскрикнул, камнем падая на легкую жертву. Что-то оперенное упало на девушку с неба, когти потянулись к ее глазам…
Анна покачнулась над котлом. Это был сон во сне, где беззубая старуха в изношенном красивом платье подбрасывала в огонь разлагающийся помет. Анна ахнула, чуть не упав в котел.
— Неужели такой мир ждет нас? Старуха хихикнула.
— Какое мне дело до того, что ты видишь? Существует много миров. Много дорог ведет к каждому из них. Ничто не написано, пока перо не коснется бумаги. Ничто не придет в движение, пока руну не вырежут и не метнут.
Анна перевела взгляд на березовый диск, который держала в руке. И вдруг она разглядела в двух красных линиях, прямой и диагональной, поток воды, питающей весь мир. Она повернула руну и увидела, что пруд стал стоячим, потому что Анна не держала руну прямо. И когда она подумала об этом, комната вокруг нее стала растворяться и сжиматься, крыша надавила на голову и плечи, котел превратился в горшок, пламя под ним не давало больше тепла. Старуха помешивала в горшке палкой и вдруг подняла голову, словно только что осознала присутствие Анны.
— Иди, — прокаркала она, — найди себе сама. Здесь для двоих недостаточно.
Анна повернулась и пошла сквозь темноту…
Она открыла глаза и тотчас вновь опустила веки, защищаясь от дождя. Она вдыхала запах бегущей воды и слушала, как легкий ветерок шевелит ветви семи серебристых берез. Затем снова открыла глаза и увидела ночное небо и широкое лицо Хакона, склонившееся над ней.
— Ты вернулась. Я боялся, что ты не вернешься.
Он помог ей сесть, принес воды из ручья. Анна осторожно стала пить, наслаждаясь свежестью этой воды, а он терпеливо ждал, сидя рядом на корточках. Потом она рассказала Хакону свое видение. Он выслушал молча. Она хотела еще добавить кое-что, открыть, что это значило для нее, но скандинав остановил девушку:
— Мне не надо этого слышать. Словами это не выразить, ибо слова исказят твои чувства. Так всегда бывает, когда рассказываешь такие вещи. Мне только нужно знать, как ты поступишь с увиденным.
— Я должна поговорить с отцом. Я должна убедить его передумать.
Хакон кивнул:
— В таком случае — возвращаемся. Думаю, тебе предстоит тяжелое дело. Бекк не понравится то, что ты видела.
Жан пробирался сквозь всеобщее ликование, как призрак, невидимый и невидящий. С утра он побывал на военном совете, где сто пятьдесят человек набились в маленькую комнатку во дворце Республики. Он слушал речи. Он слушал планы. Как взять реванш? Жан все время молчал, опустив голову, даже когда упоминали его имя. Даже когда Блез де Монлюк назначил его командующим. Жан Ромбо примет назначение, потому что при такой должности ему достанется большая доля трофеев Республики и он сможет прокормить своих. Затем Жан Ромбо найдет способ избежать активного участия в сражениях. Он будет ссылаться на болезнь жены и на раны, которые, как все знали, он получил в битвах. Все эти привилегии он получит благодаря своей репутации, подкрепленной «победой» при бастионе, когда осажденная Сиена бросила свой последний вызов захватчикам. История, дутая, как стеклянная бутылка, приукрашенная обычной человеческой потребностью услышать хорошую новость при поражении.
Жан Ромбо знал, кто он такой. Он — тень из прошлого; его единственная забота — выжить. Новость о предательстве сына и дела всей его жизни только подтвердила это. В тот страшный миг, когда Фуггер стал рассказывать о случившемся, Жан Ромбо не думал о надругательстве над Анной Болейн, его королевой. Он думал только об угрозе себе самому. Он старался поймать взгляд Бекк, потому что знал: в ее глазах он найдет спасение, оправдание. А тому жалкому существу, что осталось от него, той пустой оболочке, которая теперь именовалась «Жаном Ромбо», все еще хотелось, чтобы друзья сохранили о нем доброе мнение. Его любовь к жене и дочери была единственным оправданием. Из-за них он отказался от своей цели. Из-за них.
Пока Жан бродил по улицам, заполненным людьми, которые продолжали во что-то верить, на него вдруг нахлынули воспоминания. Нахлынули так явственно, словно все это случилось совсем недавно, а не много лет назад. Были годы, когда он чувствовал себя вот так же — словно у него внутри солома. Он рубил головы и разживался деньгами только для того, чтобы купить себе еще одну бутыль лучшего вина, еще одну женщину, чтобы хотя бы на время забыть о своей первой жене и о первом ребенке, о Лизетте и Ариэль, об их зараженных чумой телах. Анна Болейн поставила точку в этой жизни, которую и жизнью-то назвать было нельзя. Анна Болейн дала ему узреть небеса, дала ему цель — завладеть ее рукой и похоронить эту руку, что провело его через невероятные трудности к невероятному счастью. В конце концов он восторжествовал над обстоятельствами — у него появились Бекк и дети, «Комета». Но, может быть, сын прав. Может быть, грехи его прошлой жизни слишком тяжелы на весах судьбы. Краткое мгновение радости сменила боль, и вот Жан Ромбо снова пуст.
Когда на улицах стемнело, ему не хотелось возвращаться домой, хотя там его ждала обильная еда, достойная новой должности командующего. И Бекк тоже ждала его там. Но и это его не соблазнило. Она не хотела, чтобы он уходил. Но и не особенно мечтала о том, чтобы он остался. Когда он лежал возле нее на кровати, их незримо разделял Джанни. Хакон, Фуггер, Эрик — все они будут там, полные надежд, как и республиканцы Сиены. И Анна уже вернется. Но Жан знал, что увидит в ее глазах, а с него уже достаточно разочарований.
Поэтому он вошел в переполненную таверну, взял бутылку местного крепкого вина и устроился в самом темном углу, подальше от солдат, распевающих песни. И стал пить. Может быть, на дне бутылки он найдет утешение.
Но и там утешения не было. Не успел Жан сделать первый глоток, как перед его столом возникло нечто обширное.
— Хакон! — Жан кивнул на пустой стул. — Садись. Здесь хватит для обоих.
Скандинав понюхал бутыль и покачал головой.
— Держу пари, дома тебя ждет кое-что получше, только что доставленное… Господин командующий! — Он чуть поклонился. — Могу я сопроводить туда вашу милость?
— Высокопоставленные глупцы! Давай сначала прикончим эту, а? Может, еще возьмем?
Жан хотел было налить, но громадная рука остановила его.
— Это наша последняя ночь, Жан. На рассвете мы отправляемся в Рим. И Анна… — Он запнулся, но все-таки продолжил; — Анна хочет что-то сказать тебе. Что-то важное.
И Жан мгновенно протрезвел. Он встал и последовал за Хаконом. И с каждым шагом страх все больше овладевал им.
Пять человек сидели за столом. Последние месяцы они питались жидкой ячневой кашей, которую приправляли солониной, пережившей зиму. Они глотали слюну, но ни один из них не осмеливался начать трапезу. Они смирно сидели, опустив руки на колени и глядя на шестого. И этот шестой что-то рассказывал.
Анна говорила о своих видениях в потустороннем мире. Говорила просто, не останавливаясь на подробностях, но и не преуменьшая значение сказанного. Она начала с закрытыми глазами, мысленно вернувшись в те места, но по мере развития повествования поняла, что ей необходимо видеть. Видение являлось частью ее пути. Ей нужно было смотреть в глаза слушателей, чтобы знать, понимают ли они. Но только один человек, только тот, в ком она нуждалась больше всех, встретился с ней взглядом, и сила этого взгляда заставила ее запнуться. Она закончила рассказ простыми словами:
— Это все, что я видела, с первого момента до последнего. А теперь помогите мне.
Они ждали. Все знали, к кому обращена просьба. Ему придется ответить. Он тоже знал это. И наконец он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
— Другого истолкования нет?
— Я не вижу другого истолкования, отец. Шестипалая рука, если она останется непогребенной, станет источником великих бедствий.
Послышался громкий вздох.
— Я не провидица, но даже я знаю другое толкование. — Болезненная бледность Бекк особенно отчетливо была заметна при свете свечей. — Может быть, земля станет только лучше, очистившись от скверны. Буря вырвет из земли мертвые деревья, чтобы здоровые стали еще сильней. Больное тело выздоравливает после пускания крови, — даже если ты и не веришь в это, дочка, весь мир пользуется этим средством.
— Да, не верю. Но, мама, важно то, что ты чувствуешь: за этим видением скрывается нечто важное. Скажи, я когда-нибудь ошибалась? — Не получив ответа, она продолжала: — Когда я увидела, что будет неурожай, мы стали экономно расходовать наши запасы и спасли самих себя и многих других. Когда чума была еще далеко от нас, я заставила всех уйти в горы. А когда Джанни болел, у меня были заранее выращены травы, благодаря которым он выжил.
— Значит, твое видение ограничено! — В голосе Бекк послышалась горечь. — Зачем было спасать того, который принесет такое зло? Для нас было бы лучше, если бы он тогда умер.
— Нет. Потому что тогда эта история еще не была написана. Она составлена из всего, что случилось потом. Каждый выбирает свою дорогу.
— А дорога Джанни? Ты лишаешь его права выбирать свой путь?
— Нет. — В отличие от матери Анна говорила спокойно. — Но я знаю, что должна остановить его на моем пути.
— Ты? Девчонка в восемнадцать лет?
— Дочь женщины, которая в восемнадцать лет спасла своего отца от камеры колдуна, а своего мужа — от палача! Дочь женщины, которая вышла замуж вопреки запрету отца. Дочь мужчины, который следовал своему пути до самой смерти и, избежав гибели, вернулся в мир живых. — Анна улыбнулась. — И ты хочешь, чтобы я отреклась от своей родословной?
Эрик грохнул по столу кулаком и сказал:
— Хорошо сказано, Анна.
Он всегда немного боялся Анну, его настораживала ее уверенность, пугали всевидящие глаза. Но он всегда восхищался отвагой этой девушки.
Бекк продолжала так, словно ее никто не прерывал: — Я заставлю тебя подчиниться нам. Я запрещаю тебе подвергать себя опасности в деле, давно уже похороненном, в деле, которое не имеет к тебе никакого отношения. Твой отец запрещает тебе. Если он не поднимет за это свой меч, то и ты откажешься. А все мы хорошо знаем: меч Жана Ромбо давно спит в своих ножнах.
Слова были сказаны, слова, которых никто не хотел слышать. И Бекк тоже хотелось, чтобы они никогда не были произнесены. Не только из-за их жестокости — они прозвучали как возмездие за сказанное Жаном на бастионах Сиены, — но и потому, что в них заключался скрытый вызов. Хакон и Фуггер смущенно заерзали на стульях. Эрик отвернулся, стал помешивать угли в очаге. Жан покраснел, у него выступил пот на лбу.
— Это так, отец? — Тихий голос Анны подействовал на отца точно удар. — После всего, что я рассказала, ты позволишь своему мечу спать?
И ему опять пришлось посмотреть на нее.
— Если я запрещу тебе ехать, ты послушаешь меня?
Секунду она колебалась.
— Я никогда не шла против твоей воли. Но я не могу отречься от своего предназначения. Меня воспитали люди, которые никогда не предавали свой долг.
— Тогда, кажется, у меня нет выбора. — Голос Жана окреп, ему даже удалось унять дрожь в руке и взять меч, лежащий на краю стола. — Пора проснуться, старина.
Сразу стало шумно. Трое мужчин выдохнули разом, как один человек. Хакон вскочил, хлопнул друга по спине. Эрик воспользовался моментом, схватил кролика и стал быстро обгладывать кость. Анна закрыла глаза, улыбнулась. Они не сразу осознали, что снова заговорила Бекк.
— Значит, ты опять сделал выбор. Прежде всего — твой долг, а семья — на втором месте. Эта королева, которую ты едва знал, из-за которой ты едва не лишился жизни, для тебя важнее. Ты не только выгнал сына из дома, но и преследуешь его своей враждебностью.
— Бекк…
— Меня зовут Ребекка бэт Абрахам. Меня предупреждали о том, что будет, если я выйду замуж за чужака. Отец умолял меня вспомнить о наших традициях, но моя любовь к тебе ослепила меня. Какое-то время мы с тобой были счастливы — недолго… — Ее голос дрогнул, они видели, как она старается совладать с волнением. — Неважно. Теперь я наказана за мои грехи.
Бекк направилась к двери. Каждый шаг причинял ей боль.
— Мама, куда ты?
— Здесь есть люди моего племени. Я знаю некоторых из них, но всегда делала вид, что не замечаю их. Может быть, настало время искупить вину.
Анна оказалась рядом с ней, взяла Бекк за руку.
— Ты не можешь…
— Не могу? — Бекк в гневе обернулась. — Ты пытаешься командовать мной? Ты доказала уже, что в состоянии ослушаться родителей, но, полагаю, даже ты не смеешь ими командовать. Пусти!
Анна повиновалась, и Бекк с усилием открыла дверь. На пороге она остановилась, оглянулась.
— Мне не нужен дар Анны, чтобы увидеть будущее, Жан Ромбо. Оно читается так ясно, словно рука Бога начертала на небе письмена. Если ты попытаешься перечить Джанни, твой сын убьет тебя, — и я не буду ждать известий здесь. Не буду…
Ее голос дрогнул, и она ушла, оставив свое зловещее предсказание витать в воздухе. Первым очнулся Фуггер.
— Я прослежу, чтобы с ней ничего не случилось. Анна собрала вещи матери, ничего не видя из-за слез.
Плащ, остатки лекарств, немного еды — все было уложено в мешок, и Фуггер ушел. Закрыв за ним дверь, Анна вернулась.
— Отец… — начала было она, но Жан поднял руку. Молча и быстро он поднялся и шаркающей походкой направился к кровати.
— На рассвете мы уйдем с остальными, Анна. Ты позаботишься об этом?
Хакон стоял у края стола, охваченный противоречивыми чувствами.
— Жан, — проговорил скандинав, — Бекк не сможет долго сердиться. Она поймет, что это должен сделать ты сам. Она…
Хриплый голос замер. Жан проковылял мимо друга, притворяясь, будто не слышит. Он повалился на кровать и укрылся одеялами. Запах Бекк, запах ее болезни окружил его. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слез.
Глава 9. ПЕРЕКРЕСТОК
Закрыв глаза, Анна обратила к старой березе короткую молитву. Двумя пальцами она обхватила сучок, и меньше чем через минуту острое лезвие перерезало его. Девушка спустилась, вернула Хакону нож и вручила ему отрезанную веточку. Скандинав повертел в пальцах тонкий прут длиною в его руку.
— Видишь, он почти гладкий. Ты смогла бы вырезать на нем нужные руны, будь у нас время. — Хакон глянул на небо, втянул ноздрями воздух. — Но времени нет. Хватит только на одну.
Анна огляделась вокруг, посмотрела на дерево, на воду. Ее спутник остановил девушку предостерегающим жестом.
— Нет. Не там. Поищи здесь.
И прижал к ее лбу срезанный конец прута.
Анна закрыла глаза, края коры впились в ее кожу, и девушка стала думать обо всех рунах, о всех историях, связанных с ними. И снова она слышала голос Хакона во дворе «Кометы», когда тот рассказывал какую-нибудь сагу или легенду о героях и великанах, о бесконечных зимах с их льдами и черными ночами, о ярком коротком лете. Некоторые истории девочке нравились, и их символы появлялись перед ней, предлагая себя. Но Анна знала: сейчас память ей не помощник. Это была совершенно новая область, которую не прочитать, пользуясь старыми знаками. Глубоко дыша, Анна сосредоточилась. И наконец увидела нечто.
Она открыла глаза.
Хакон наклонился к ней.
— Увидела?
— Да… Но она странная. Я не могу вспомнить ее названия.
Хакон нахмурился.
— Нарисуй ее для меня. Вот здесь, на мокрой земле возле ручья. Возьми палку.
Мгновение — прямая черта снизу вверх, затем вторая, по диагонали слева направо.
— Теперь вспомнила?
Анна пристально посмотрела на начертанный символ.
Линии уже начали заполняться водой.
— Это вода?
Он кивнул.
— «Лагу» — так это звучит на древнескандинавском. Все жидкости, не только вода. То, что изливается из женщины при родах. Море, дождь. Пиво. — Он улыбнулся. — Эта руна хороша для интуиции и для любви. Для того, чтобы следовать велению сердца.
Анна ощутила внутри какую-то странную пустоту.
— Но что она говорит мне? Я не могу заглянуть в свое сердце. Иногда у меня такое чувство, что там ничего нет. Я смотрю на Эрика и Марию, на тебя с твоей Микаэлой, да упокоится с миром ее душа. Даже на мать и отца… прежде. Я никогда ничего не испытывала. Ни к одному мужчине. Может быть, поэтому я не умею видеть сердцем, не в состоянии читать эти символы, которые пугают меня. Потому что я не могу открыться — вот здесь.
Она ткнула себя концом прута в грудь.
Хакон закусил нижнюю губу. Подумав, он сказал:
— Ты неправа. Я видел, что в тебе есть любовь. В том, как ты лечишь, как ты прикасаешься к людям. Может быть, тебе надо понять, что ждет тебя впереди. Может, это страх закрывает глаза твоей любви.
Она промолчала. Хакон взял прут и отнял его от груди девушки.
— Пойдем посмотрим, сможем ли мы отыскать твою дорогу.
— Как? — спросила она слабым голосом.
Он подтолкнул ее прутом к камню, на котором сидел.
— Здесь. Возьми нож, отрежь кружок толщиной с мой большой палец.
Анна повиновалась. Запахло березовым соком. Хакон взял прут, прислонил его к дереву.
— Теперь тебе нужно вырезать «лагу» на этом кружочке. Только две линии, как ты нарисовала на земле. Но прежде чем сделать это, очисти свой ум. Не думай ни обо мне, ни об этом месте, ни о наших бедах. Здесь нет никаких пугающих тебя знаков, нет прошлого, нет будущего. Только этот единственный момент. Время, которое есть, и время, которое будет. Вода течет. Из бесконечного водного потока возникает жизнь. Произноси слова, которые подтверждают это.
Хакон взял руку Анны и положил на ее ладонь нож.
Сначала казалось, что слова Хакона зазвучали громче и отозвались вокруг нее эхом, и это эхо говорило совсем не то, о чем он просил, оно словно насмехалось над ее усилиями, когда девушка пыталась успокоиться. Анне стало очень холодно, и она едва не выронила нож из вялых рук. Все ее желания, все ее ужасы заполонили воздух, точно птицы-стервятники, падающие на труп. Она видела злобного Джанни, плачущую Бекк, Жана Ромбо, отвернувшегося к стене. Потом она заметила другого мужчину — странного, гротескного, с уродливым лицом, как будто на него вылили горящую смолу. Анна хотела бы убежать от всех, пусть даже ради этого ей придется воспользоваться ножом, — лишь бы они пропустили ее. Но затем до ее слуха вновь донеслось журчание воды, и Анна поняла: единственный способ спастись — глубоко нырнуть.
Это была не вода. Это была кровь, — кровь, которая вот-вот появится. Хакон говорил, что «лагу» — все жидкости, и Анна думала теперь только об этом. Она схватила нож за лезвие, чтобы острым концом вырезать две линии. Нож был таким острым — как все оружие Хакона, — что Анна до кости порезала большой палец. Кровь закапала на кружочек древесины. Это и был тот звук, который она слышала. Анна наклонилась над диском, сделала два надреза в молодой, окрашенной кровью мякоти древесины — один вертикальный, другой по диагонали. Вырезая, она говорила нараспев:
— Жизнь течет. Падай в ее поток.
А потом Анна погрузилась в мысли.
Вот она стоит перед хижиной. В центре двери — руна «лагу», перевернутая, уязвимая, как раненое существо с задранными к небу ногами. Все, что могло быть в нем хорошего, закоснело, наполнилось дурным.
«Но я знаю об этом».
Когда она так подумала, руна начала мерцать, растворяться, исчезать. И когда знака на двери уже не стало, Анна заметила струйки дыма, поднимавшиеся к черному небу. Крыша хижина была покрыта дерном. Внутри кто-то находился. Анна постучала — раз, другой, третий.
Знакомый голос произнес слова, которые она слышала и раньше, накануне, в «Комете»:
— Иди сюда.
И Анна всем телом налегла на дверь, которая неохотно подалась, царапая земляной пол. Как только Анна переступила порог, дверь исчезла, исчезли и стены, и все строение поглотила тьма. Темнота давила на нее, девушка подняла руки, чтобы отвести от себя эту угрозу.
Анна потерялась во мраке, она словно плыла, потому что земля под ногами больше не была твердой, крыша сделалась громадной, колеблющиеся стены лишь слабо намекали на прочность. Анна закричала, но звука не услышала. И если бы и был какой-то звук, его поглотила бы темнота и стала еще непрогляднее.
У нее был выбор. Сдаться темноте — и пусть она заберет ее куда захочет. Или идти вперед в любом направлении. Анна только знала, что держит руки вытянутыми перед лицом. Сделав над собой усилие, девушка пошла вслед за своими руками. В то же мгновение вдали блеснул свет — бледный проблеск в густом тумане. Теперь у нее было направление.
Свет исходил от костра. Пламя лизало огромный котел. Подойдя ближе, Анна увидела, как чья-то рука протянулась над котлом и что-то бросила в него. Мгла полностью рассеялась, воздух наполнился приятным запахом, похожим на запах ладана, но нежнее. Он был не смолистым, а цветочным. Анна разглядела наконец женщину, нагнувшуюся над котлом.
— Добро пожаловать! — молвила женщина и выпрямилась.
Она была одного роста с Анной, но светлая — в отличие от смуглой Анны. Золотистые волосы падали ей на плечи густыми волнами. На ней было очень богатое платье цвета зеленых яблок, усыпанное васильками, точно летний луг. В свете костра цвет ее глаз менялся: то они были темно-зелеными, то небесно-голубыми, вбирающими в себя и отражающими пламя.
Голос звучал спокойно и тихо.
— Что ты ищешь?
Анна протянула ей то, что держала в руке, — березовый диск и пропитанную кровью руну.
— «Лагу». — Женщина протянула руку. — Приносящая жизнь, руна дождя, клятв и надежд.
Она дотронулась до диска, и Анна увидела, что теперь руна перевернута — знак стал таким, каким виднелся на двери.
— «Лагу», руна предательства и отчаяния.
— Какова же руна для меня?
— А что ты дашь мне, чтобы я увидела это?
Голос стал ниже и зазвучал менее приятно. Вокруг зеленых глаз залегли мелкие морщинки.
Анна подумала: «Мне нечего дать», но тут же вспомнила, что на поясе у нее висит кошелек. Она нащупала серебряный крестик — крестик Джанни. Рядом лежал какой-то маленький предмет, и Анна достала сокола работы Джузеппе Тольдо.
— Вот это.
Женщина кивнула. Волосы, раньше спадавшие на ее плечи, теперь мягкой волной обрамляли ее мертвенно-бледное лицо.
— Брось его в котел, — приказала она.
Дрожа, Анна подчинилась. Сокол выскользнул из ее пальцев головой вперед, словно нырял в глубину, ища себе жертву…
Раздался пронзительный крик. Какая-то птица камнем упала с неба и схватила ужасную добычу. Она не поймала ее, как положено хищникам от природы, но украла из могилы. Птица взлетела высоко в поисках места, где она могла бы попировать. Но даже на таком большом расстоянии Анна своим острым, как у сокола, зрением рассмотрела: стервятник держит в окровавленных когтях отрубленную кисть человеческой руки. Девушка смогла даже различить крохотный шестой пальчик…
И там, где пролетала птица и куда падали могильные останки, земля покрывалась пузырями. Облака закрыли солнце, дождь с привкусом железа хлестал по лицу. Хилые осиротевшие телята бродили у засоренной, разлившейся реки, которая затопила поля; мутные потоки подбирались к деревне, где церковный колокол тревожно и жалобно отбивал единственную ноту, повторяя ее снова и снова; одетые в лохмотья люди бежали к горящему дому… Пожар бушевал в самом центре деревни — настоящий погребальный костер, в середине которого высился крест, и что-то отчаянно старалось спастись. Сокол стремительно бросился вниз и снова вскрикнул, камнем падая на легкую жертву. Что-то оперенное упало на девушку с неба, когти потянулись к ее глазам…
Анна покачнулась над котлом. Это был сон во сне, где беззубая старуха в изношенном красивом платье подбрасывала в огонь разлагающийся помет. Анна ахнула, чуть не упав в котел.
— Неужели такой мир ждет нас? Старуха хихикнула.
— Какое мне дело до того, что ты видишь? Существует много миров. Много дорог ведет к каждому из них. Ничто не написано, пока перо не коснется бумаги. Ничто не придет в движение, пока руну не вырежут и не метнут.
Анна перевела взгляд на березовый диск, который держала в руке. И вдруг она разглядела в двух красных линиях, прямой и диагональной, поток воды, питающей весь мир. Она повернула руну и увидела, что пруд стал стоячим, потому что Анна не держала руну прямо. И когда она подумала об этом, комната вокруг нее стала растворяться и сжиматься, крыша надавила на голову и плечи, котел превратился в горшок, пламя под ним не давало больше тепла. Старуха помешивала в горшке палкой и вдруг подняла голову, словно только что осознала присутствие Анны.
— Иди, — прокаркала она, — найди себе сама. Здесь для двоих недостаточно.
Анна повернулась и пошла сквозь темноту…
Она открыла глаза и тотчас вновь опустила веки, защищаясь от дождя. Она вдыхала запах бегущей воды и слушала, как легкий ветерок шевелит ветви семи серебристых берез. Затем снова открыла глаза и увидела ночное небо и широкое лицо Хакона, склонившееся над ней.
— Ты вернулась. Я боялся, что ты не вернешься.
Он помог ей сесть, принес воды из ручья. Анна осторожно стала пить, наслаждаясь свежестью этой воды, а он терпеливо ждал, сидя рядом на корточках. Потом она рассказала Хакону свое видение. Он выслушал молча. Она хотела еще добавить кое-что, открыть, что это значило для нее, но скандинав остановил девушку:
— Мне не надо этого слышать. Словами это не выразить, ибо слова исказят твои чувства. Так всегда бывает, когда рассказываешь такие вещи. Мне только нужно знать, как ты поступишь с увиденным.
— Я должна поговорить с отцом. Я должна убедить его передумать.
Хакон кивнул:
— В таком случае — возвращаемся. Думаю, тебе предстоит тяжелое дело. Бекк не понравится то, что ты видела.
* * *
Город был опьянен свободой. Весеннее солнце рисовало круги на мощеных улицах, разбрасывало золотые пятна по черепичным крышам, по базилике. Надежды горожан горели еще ярче солнца. Беженцев из Сиены встречали их родственники, жившие в Монтальчино, они угощали их лучшей едой, поили лучшим вином, давали им новую одежду, оружие, кровь, лечили их раны, позволяли им отдыхать и не просыпаться каждую ночь от ужаса при мысли о том, что флорентийцы, должно быть, уже взломали стены и заполонили улицы, горя желанием грабить и мстить. Солдаты приветствовали старых товарищей твердым рукопожатием и братским поцелуем. Дети играли на улицах. В лоджиях, в портиках, на площадях — повсюду мужчины и женщины собирались и разговаривали о свободе, о призыве к открытому неповиновению, посланном их недавним завоевателям, о подкреплении, которое плывет из Франции морем, о добровольцах, которые спешат со всех сторон, чтобы присоединиться к крестовому походу против узурпаторов. Республика Сиена еще свободна и собирается под свои знамена.Жан пробирался сквозь всеобщее ликование, как призрак, невидимый и невидящий. С утра он побывал на военном совете, где сто пятьдесят человек набились в маленькую комнатку во дворце Республики. Он слушал речи. Он слушал планы. Как взять реванш? Жан все время молчал, опустив голову, даже когда упоминали его имя. Даже когда Блез де Монлюк назначил его командующим. Жан Ромбо примет назначение, потому что при такой должности ему достанется большая доля трофеев Республики и он сможет прокормить своих. Затем Жан Ромбо найдет способ избежать активного участия в сражениях. Он будет ссылаться на болезнь жены и на раны, которые, как все знали, он получил в битвах. Все эти привилегии он получит благодаря своей репутации, подкрепленной «победой» при бастионе, когда осажденная Сиена бросила свой последний вызов захватчикам. История, дутая, как стеклянная бутылка, приукрашенная обычной человеческой потребностью услышать хорошую новость при поражении.
Жан Ромбо знал, кто он такой. Он — тень из прошлого; его единственная забота — выжить. Новость о предательстве сына и дела всей его жизни только подтвердила это. В тот страшный миг, когда Фуггер стал рассказывать о случившемся, Жан Ромбо не думал о надругательстве над Анной Болейн, его королевой. Он думал только об угрозе себе самому. Он старался поймать взгляд Бекк, потому что знал: в ее глазах он найдет спасение, оправдание. А тому жалкому существу, что осталось от него, той пустой оболочке, которая теперь именовалась «Жаном Ромбо», все еще хотелось, чтобы друзья сохранили о нем доброе мнение. Его любовь к жене и дочери была единственным оправданием. Из-за них он отказался от своей цели. Из-за них.
Пока Жан бродил по улицам, заполненным людьми, которые продолжали во что-то верить, на него вдруг нахлынули воспоминания. Нахлынули так явственно, словно все это случилось совсем недавно, а не много лет назад. Были годы, когда он чувствовал себя вот так же — словно у него внутри солома. Он рубил головы и разживался деньгами только для того, чтобы купить себе еще одну бутыль лучшего вина, еще одну женщину, чтобы хотя бы на время забыть о своей первой жене и о первом ребенке, о Лизетте и Ариэль, об их зараженных чумой телах. Анна Болейн поставила точку в этой жизни, которую и жизнью-то назвать было нельзя. Анна Болейн дала ему узреть небеса, дала ему цель — завладеть ее рукой и похоронить эту руку, что провело его через невероятные трудности к невероятному счастью. В конце концов он восторжествовал над обстоятельствами — у него появились Бекк и дети, «Комета». Но, может быть, сын прав. Может быть, грехи его прошлой жизни слишком тяжелы на весах судьбы. Краткое мгновение радости сменила боль, и вот Жан Ромбо снова пуст.
Когда на улицах стемнело, ему не хотелось возвращаться домой, хотя там его ждала обильная еда, достойная новой должности командующего. И Бекк тоже ждала его там. Но и это его не соблазнило. Она не хотела, чтобы он уходил. Но и не особенно мечтала о том, чтобы он остался. Когда он лежал возле нее на кровати, их незримо разделял Джанни. Хакон, Фуггер, Эрик — все они будут там, полные надежд, как и республиканцы Сиены. И Анна уже вернется. Но Жан знал, что увидит в ее глазах, а с него уже достаточно разочарований.
Поэтому он вошел в переполненную таверну, взял бутылку местного крепкого вина и устроился в самом темном углу, подальше от солдат, распевающих песни. И стал пить. Может быть, на дне бутылки он найдет утешение.
Но и там утешения не было. Не успел Жан сделать первый глоток, как перед его столом возникло нечто обширное.
— Хакон! — Жан кивнул на пустой стул. — Садись. Здесь хватит для обоих.
Скандинав понюхал бутыль и покачал головой.
— Держу пари, дома тебя ждет кое-что получше, только что доставленное… Господин командующий! — Он чуть поклонился. — Могу я сопроводить туда вашу милость?
— Высокопоставленные глупцы! Давай сначала прикончим эту, а? Может, еще возьмем?
Жан хотел было налить, но громадная рука остановила его.
— Это наша последняя ночь, Жан. На рассвете мы отправляемся в Рим. И Анна… — Он запнулся, но все-таки продолжил; — Анна хочет что-то сказать тебе. Что-то важное.
И Жан мгновенно протрезвел. Он встал и последовал за Хаконом. И с каждым шагом страх все больше овладевал им.
* * *
В комнате пахло жареным мясом. Эрик усердно потрудился — и результат был уже на столе: две куропатки, глухарь, три голубя, скворцы, нанизанные на вертел, несколько кроликов, а в центре — четыре каплуна, уложенные в ряд. Имелось там и говяжье ребро — сочное, розовое, с золотящимся по краям слоем жира. И колесо плотного хлеба, колесо, достойное телеги размером с этот стол. И чаши с оливковым маслом, а рядом — круг козьего сыра, чья белизна проглядывала сквозь тончайшую оболочку.Пять человек сидели за столом. Последние месяцы они питались жидкой ячневой кашей, которую приправляли солониной, пережившей зиму. Они глотали слюну, но ни один из них не осмеливался начать трапезу. Они смирно сидели, опустив руки на колени и глядя на шестого. И этот шестой что-то рассказывал.
Анна говорила о своих видениях в потустороннем мире. Говорила просто, не останавливаясь на подробностях, но и не преуменьшая значение сказанного. Она начала с закрытыми глазами, мысленно вернувшись в те места, но по мере развития повествования поняла, что ей необходимо видеть. Видение являлось частью ее пути. Ей нужно было смотреть в глаза слушателей, чтобы знать, понимают ли они. Но только один человек, только тот, в ком она нуждалась больше всех, встретился с ней взглядом, и сила этого взгляда заставила ее запнуться. Она закончила рассказ простыми словами:
— Это все, что я видела, с первого момента до последнего. А теперь помогите мне.
Они ждали. Все знали, к кому обращена просьба. Ему придется ответить. Он тоже знал это. И наконец он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
— Другого истолкования нет?
— Я не вижу другого истолкования, отец. Шестипалая рука, если она останется непогребенной, станет источником великих бедствий.
Послышался громкий вздох.
— Я не провидица, но даже я знаю другое толкование. — Болезненная бледность Бекк особенно отчетливо была заметна при свете свечей. — Может быть, земля станет только лучше, очистившись от скверны. Буря вырвет из земли мертвые деревья, чтобы здоровые стали еще сильней. Больное тело выздоравливает после пускания крови, — даже если ты и не веришь в это, дочка, весь мир пользуется этим средством.
— Да, не верю. Но, мама, важно то, что ты чувствуешь: за этим видением скрывается нечто важное. Скажи, я когда-нибудь ошибалась? — Не получив ответа, она продолжала: — Когда я увидела, что будет неурожай, мы стали экономно расходовать наши запасы и спасли самих себя и многих других. Когда чума была еще далеко от нас, я заставила всех уйти в горы. А когда Джанни болел, у меня были заранее выращены травы, благодаря которым он выжил.
— Значит, твое видение ограничено! — В голосе Бекк послышалась горечь. — Зачем было спасать того, который принесет такое зло? Для нас было бы лучше, если бы он тогда умер.
— Нет. Потому что тогда эта история еще не была написана. Она составлена из всего, что случилось потом. Каждый выбирает свою дорогу.
— А дорога Джанни? Ты лишаешь его права выбирать свой путь?
— Нет. — В отличие от матери Анна говорила спокойно. — Но я знаю, что должна остановить его на моем пути.
— Ты? Девчонка в восемнадцать лет?
— Дочь женщины, которая в восемнадцать лет спасла своего отца от камеры колдуна, а своего мужа — от палача! Дочь женщины, которая вышла замуж вопреки запрету отца. Дочь мужчины, который следовал своему пути до самой смерти и, избежав гибели, вернулся в мир живых. — Анна улыбнулась. — И ты хочешь, чтобы я отреклась от своей родословной?
Эрик грохнул по столу кулаком и сказал:
— Хорошо сказано, Анна.
Он всегда немного боялся Анну, его настораживала ее уверенность, пугали всевидящие глаза. Но он всегда восхищался отвагой этой девушки.
Бекк продолжала так, словно ее никто не прерывал: — Я заставлю тебя подчиниться нам. Я запрещаю тебе подвергать себя опасности в деле, давно уже похороненном, в деле, которое не имеет к тебе никакого отношения. Твой отец запрещает тебе. Если он не поднимет за это свой меч, то и ты откажешься. А все мы хорошо знаем: меч Жана Ромбо давно спит в своих ножнах.
Слова были сказаны, слова, которых никто не хотел слышать. И Бекк тоже хотелось, чтобы они никогда не были произнесены. Не только из-за их жестокости — они прозвучали как возмездие за сказанное Жаном на бастионах Сиены, — но и потому, что в них заключался скрытый вызов. Хакон и Фуггер смущенно заерзали на стульях. Эрик отвернулся, стал помешивать угли в очаге. Жан покраснел, у него выступил пот на лбу.
— Это так, отец? — Тихий голос Анны подействовал на отца точно удар. — После всего, что я рассказала, ты позволишь своему мечу спать?
И ему опять пришлось посмотреть на нее.
— Если я запрещу тебе ехать, ты послушаешь меня?
Секунду она колебалась.
— Я никогда не шла против твоей воли. Но я не могу отречься от своего предназначения. Меня воспитали люди, которые никогда не предавали свой долг.
— Тогда, кажется, у меня нет выбора. — Голос Жана окреп, ему даже удалось унять дрожь в руке и взять меч, лежащий на краю стола. — Пора проснуться, старина.
Сразу стало шумно. Трое мужчин выдохнули разом, как один человек. Хакон вскочил, хлопнул друга по спине. Эрик воспользовался моментом, схватил кролика и стал быстро обгладывать кость. Анна закрыла глаза, улыбнулась. Они не сразу осознали, что снова заговорила Бекк.
— Значит, ты опять сделал выбор. Прежде всего — твой долг, а семья — на втором месте. Эта королева, которую ты едва знал, из-за которой ты едва не лишился жизни, для тебя важнее. Ты не только выгнал сына из дома, но и преследуешь его своей враждебностью.
— Бекк…
— Меня зовут Ребекка бэт Абрахам. Меня предупреждали о том, что будет, если я выйду замуж за чужака. Отец умолял меня вспомнить о наших традициях, но моя любовь к тебе ослепила меня. Какое-то время мы с тобой были счастливы — недолго… — Ее голос дрогнул, они видели, как она старается совладать с волнением. — Неважно. Теперь я наказана за мои грехи.
Бекк направилась к двери. Каждый шаг причинял ей боль.
— Мама, куда ты?
— Здесь есть люди моего племени. Я знаю некоторых из них, но всегда делала вид, что не замечаю их. Может быть, настало время искупить вину.
Анна оказалась рядом с ней, взяла Бекк за руку.
— Ты не можешь…
— Не могу? — Бекк в гневе обернулась. — Ты пытаешься командовать мной? Ты доказала уже, что в состоянии ослушаться родителей, но, полагаю, даже ты не смеешь ими командовать. Пусти!
Анна повиновалась, и Бекк с усилием открыла дверь. На пороге она остановилась, оглянулась.
— Мне не нужен дар Анны, чтобы увидеть будущее, Жан Ромбо. Оно читается так ясно, словно рука Бога начертала на небе письмена. Если ты попытаешься перечить Джанни, твой сын убьет тебя, — и я не буду ждать известий здесь. Не буду…
Ее голос дрогнул, и она ушла, оставив свое зловещее предсказание витать в воздухе. Первым очнулся Фуггер.
— Я прослежу, чтобы с ней ничего не случилось. Анна собрала вещи матери, ничего не видя из-за слез.
Плащ, остатки лекарств, немного еды — все было уложено в мешок, и Фуггер ушел. Закрыв за ним дверь, Анна вернулась.
— Отец… — начала было она, но Жан поднял руку. Молча и быстро он поднялся и шаркающей походкой направился к кровати.
— На рассвете мы уйдем с остальными, Анна. Ты позаботишься об этом?
Хакон стоял у края стола, охваченный противоречивыми чувствами.
— Жан, — проговорил скандинав, — Бекк не сможет долго сердиться. Она поймет, что это должен сделать ты сам. Она…
Хриплый голос замер. Жан проковылял мимо друга, притворяясь, будто не слышит. Он повалился на кровать и укрылся одеялами. Запах Бекк, запах ее болезни окружил его. Он отвернулся к стене, чтобы никто не видел его слез.
Глава 9. ПЕРЕКРЕСТОК
Дождь падал огромными каплями, лупя по насквозь мокрым плащам и оглушительно стуча по капюшонам. Струйки холодной воды проникали во все щели, сбегали ручейками по замерзшей коже. Густая грязь засасывала сапоги при каждом шаге. Сильный ветер дул навстречу путникам. Жану мучительно хотелось сесть верхом на лошадь, которую он вел под уздцы, но они находились в дороге уже целый день, и силы животного следовало поберечь на тот случай, если придется спешно убегать от того, что ожидало их впереди. Последний участок любого пути всегда кажется самым длинным, но никогда еще он не оказывался настолько затянувшимся, как этот вечерний переход к перекрестку дорог у Пон-Сен-Жюста.