Хантер Стивен. Второй Салладин

   – Тебе лучше бы действовать побыстрее, приятель.
   – Да знаю я, знаю, – буркнул Тревитт, которому не хотелось действовать вообще, не говоря уж о том, чтобы действовать побыстрее.
   – Может быть, стоит выждать, – сказал он сквозь невесть откуда взявшийся комок слизи в горле.
   Оба парнишки уставились на него. Господи, и как же его вообще угораздило ввязаться в это безумие с допотопным пистолетом и двумя молокососами в качестве помощников?
   – Ладно, ладно, – сдался он.
   – Тебе лучше бы действовать, приятель, – повторил Роберто.
   Из дома донесся чей-то вопль. Они едва его расслышали.
   Тревитт потянулся к пистолету и обнаружил, что тот болтается за поясом где-то в районе поясницы. Он двумя пальцами вытащил оружие из штанов и тупо уставился на "беретту", всю в смазке, уродливую и неуклюжую. Он не мог вспомнить, взведен курок или нет. В голове было пусто.
   – Наверное, кого-то только что убили, – заявил Роберто.
   Тревитт наконец-то вспомнил принцип действия автоматического пистолета и с маслянистым щелчком передернул затвор, отводя ударник. Из магазина выкатился нетронутый патрон. Черт, он все-таки был взведен. Роберто передал ему патрон.
   Тревитт вытащил магазин и вернул патрон на место. Потом вставил магазин обратно и защелкнул его. Он вылез из машины и немного постоял на трясущихся ногах, пытаясь изобрести какой-нибудь план. Но чем больше он раздумывал, тем сильнее нервничал и в конце концов просто бросился к лачуге, держась точно на линии угла, чтобы его не заметили из окон. Он пригибался, как делали в фильмах, и подошвы его туфель постоянно скользили по грязи. Наконец он добрался до домика и на миг задержался перед дверью. До него доносились приглушенные крики боли. Кого-то явно молотили на совесть. Но он не мог сдвинуться с места, словно примерз к земле, его украшенные кисточками мокасины будто срослись с самой планетой. Парнишки тоже выбрались из машины и смотрели на него.
   В конце концов Тревитт толкнул дверь плечом. Она не шелохнулась. Он снова налег, на этот раз сильнее – безрезультатно. В доме кто-то кого-то избивал.
   "А, пропади все пропадом!" – подумал он.
   Эти слова точно освободили его. Они вдохнули в него ярость и мужество. Он согнул одну ногу, а второй с размаху саданул по двери, и она распахнулась.
   Их оказалось двое, как и сказал Роберто. Тревитт не заметил, когда он успел выстрелить из пистолета – он не почувствовал отдачи, не услышал щелчка, – но, должно быть, все-таки выстрелил, потому что один из них плюхнулся на пол с выражением полного ужаса на лице, глупо разинув рот, выкатив глаза и прижав руки к животу. Второй быстро оправился от потрясения, вызванного появлением на пороге желтого призрака в лице Тревитта, и попытался выхватить из-за пояса собственный пистолет. Но Тревитт целился в него из своей "беретты" с расстояния четырех футов и дико орал: "Руки вверх!" Глаза у него были вытаращены, на лбу вздулись вены, и, должно быть, его унизительный страх каким-то образом передался и мексиканцу, потому что тот поспешно вскинул руки.
   – Не двигаться! Я сказал, не двигаться! – скомандовал Тревитт.
   Но мексиканец не подчинился. Он улыбнулся и помахал руками, чтобы показать, что в них ничего нет, и подошел к своему товарищу.
   – Не двигаться. Ни с места, черт бы тебя побрал, – крикнул Тревитт. – Я не шучу, я буду стрелять.
   Он так и представлял себе, как пуля входит мексиканцу в затылок.
   Мексиканец снова улыбнулся, продолжая помахивать руками в доказательство своей безобидности, и склонился, чтобы поднять незадачливого дружка с пола.
   – Убей его! – завопил кто-то.
   – Не двигаться! Черт тебя дери, не двигаться! – кричал Тревитт.
   Парочка попятилась к двери.
   – Убей их! Пристрели обоих!
   Над темным смазанным пятном пистолета белело лицо мексиканца. Их разделяло не более пяти футов. Поверх белой рубахи на нем был грязный полотняный пиджак. Ему не мешало бы побриться. На шее просвечивали вены. Один зуб во рту потемнел.
   – Убей их! Убей! – послышалась команда. – Стреляй!
   – Ни с места, – приказал Тревитт. – Черт побери, я буду...
   Он выстрелил – в потолок, – чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Мексиканец лишь оцепенело посмотрел на него – ему тоже было страшно, Тревитт видел это по его расширенным зрачкам, по безумной ухмылке, в которую растягивались губы, – но все так же продолжал толкать своего раненого товарища к двери. Пока не добрался до нее.
   Тревитт держал фигурки беглецов на мушке, пока те трусили по склону холма и ко входу в переулок. Он так и не принял решения не стрелять. Возможность пустить в ход оружие до сих пор не была сброшена со счетов. И все-таки он не смог выстрелить. Они скрылись.
   – Ы-ыыыы! – взвыл обезумевший толстый мексиканец, вывернувшись из кресла, хотя руки и ноги у него были связаны, и заскакал по комнате, словно жаба. – Почему ты не убил их, Матерь Божья, ты ведь держал их на мушке, почему ты не выстрелил прямо им в морду?
   – Я подстрелил одного, – возразил Тревитт.
   – Зря ты не убил этих козлов, – сказал Мигель.
   – Ну... – пустился было в объяснения Тревитт.
   Но тут его взгляд остановился на женщине.
   Лужа крови, густой и темной, в которой она лежала, почти пропитала ее одежду до розового цвета. Так много? Он был поражен.
   Женщина валялась, как тряпичная кукла. Чудовищно, совершенно мертвая, мертвее не представить. А ведь она была абсолютна ни при чем, случайно попалась под руку, но мокла в луже собственной крови, отчего Тревитта кольнула смутная ассоциация с менструацией. Женщина лежала лицом в кровавом море, на боку, и одна ноздря находилась ниже уровня жидкости. Глаза, к счастью, оказались закрыты. Рана на горле уже перестала кровоточить и была чистой. Рот был приоткрыт так, что виднелись зубы и язык. Платье задралось до талии, обнажая бугристые от целлюлита бедра и покрытые густой растительностью голени и лодыжки. Тревитт, все еще сжимая в руке свою "беретту", смотрел на эту картину как завороженный.
   – Матерь Божья, – по-испански проговорил толстяк, – вы слышали, как она вопила? Она бы мертвого подняла.
   Кто-то уже успел его развязать, он потирал ободранные запястья. Лицо опухло от побоев.
   – Да уж, голосок у нее был дай боже, – хихикнул он вдруг. – Старая Мадонна не умолкала до самого конца. Старая образина. Матерь Божья. Господи.
   Он снова залился смехом.
   – Эх, мистер, как же это вы не застрелили тех двух ублюдков? Теперь хлопот не оберешься. Не думаю, чтобы вы с вашей игрушкой наделали много вреда. Один, конечно, будет теперь маяться животом, но они вернутся обратно. Если уж у вас есть преимущество в таком деле, всегда нужно им пользоваться. Это нелегко, но приходится быть сильным, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.
   Тревитта вырвало недавно съеденной куриной тортильей и ромом – прямо на себя, на свой желтый кримпленовый костюм, на мокасины с кисточками, на "беретту". Он упал на колени, сломленный и беспомощный перед лицом такого предательства со стороны собственного желудка, а тошнота все не унималась, его все рвало и рвало.
   – Эй, что это с ним? – удивился Рамирес.
   – Не знаю, patron, – пожал плечами Роберто. – Может, живот прихватило.
   – Ну и безобразие же вы тут устроили, мистер. Запашок тут будет стоять – не приведи господи.
   – О боже, – простонал Тревитт.
   Неужели никто его не утешит? Нет. Он снял пиджак и утер лицо и руки относительно чистым участком рукава, потом отбросил его в угол.
   – Лучше убраться отсюда, patron, – сказал Роберто.
   – Кто вообще такой этот психованный американец?
   – Да просто появился откуда-то однажды вечером. Вопросы задавал. Дружка у него убили. В вашем заведении. Оно теперь перешло к Оскару. Он меня уволил. Всех поувольнял, кто при вас работал. Большим человеком стал.
   – Вот увидишь, в один прекрасный день он у меня окажется под забором.
   – Нельзя ли заткнуться? – в праведном негодовании рявкнул Тревитт по-английски. – Просто заткнуться?
   Рамирес взглянул на дрожащего американца, потом на Мигеля.
   – Что это за парнишка? – поинтересовался он.
   – Какой-то сопляк, таскается за американцем.
   – Надо уносить ноги, – подал голос Мигель.
   – По крайней мере, голова на плечах у него есть, – заметил Рамирес. – Ты на машине, Роберто?
   – Да, patron. Мы приехали с гринго. Как вы себе чувствуете?
   – Эти гады превратили мое лицо в лепешку. И грудь горит. Хотя Мадонне пришлось хуже. Господи, – обратился он к трупу, – старая образина, ты спасла мне жизнь.
   Он снова обернулся к Роберто.
   – В жизни своей не видел такой уродины. Фу! Страшилище.
   Роберто отвел Тревитта в машину. Тот как в тумане уселся на заднее сиденье. Пистолет до сих пор был у него в руке.
   – Заберите-ка кто-нибудь у него оружие, – распорядился Рамирес, – пока этот американец не пристрелил еще кого-нибудь.
   "Беретту" вытащили у Тревитта из пальцев.
   Все уселись, и Роберто повел машину по извилистой горной дороге. Дважды он врезался в мусорный бачок, один раз задавил курицу и еще несколько раз едва разминулся с какими-то ребятишками.
   – Куда? – спросил Роберто.
   – Спрашивай у своего американского патрона, у американского босса, – сказал Рамирес.
   – Ох, боже мой, – отозвался Тревитт, в голове у которого творился слишком большой сумбур, чтобы утруждать себя испанским. – Езжайте вы куда хотите.

Глава 29

   Йост Вер Стиг поймает Улу Бега в Дейтоне и станет героем. Йост! Майлзу невыносимо было видеть его в героическом свете – да и в каком бы то ни было свете вообще.
   Ирландец все растравлял и растравлял свое недовольство, и из крохотной искорки разгорелось грозное пламя, неиссякаемый источник энергии. Он возненавидел их всех: Йоста с его закадычным дружком Сэмом, однокашников по Гарварду, прикрывающих друг друга и помогающих друг другу, в то время как до него, Ланахана, им не было никакого дела, и Чарди, сделанного из совершенно другого теста, спортсмена, воплощенную горячность, гнев и силу, который даже не замечал хлюпика Майлза, полностью поглощенный самолюбованием и восхищением собственным героизмом.
   Майлз возненавидел их, но у этого поворота событий, как ни забавно, имелись свои преимущества. Во-первых, просто поразительно, насколько полностью Йост отдался Дейтонской операции. Малейшая оплошность грозила привести к громкому провалу, и тогда прощай, Йост, даже твой Сэм ничем тебе не поможет. Во-вторых, в отсутствии Йоста была положительная сторона: Майлз вкусил ответственности. В штабе в Росслине теперь отчитывались перед ним. Это явно пришлось им не по вкусу, и все ходили хмурыми. Даже Чарди. Но Майлзу было все равно, что там им по вкусу.
   К примеру, кудесник из техотдела, который прилетел из Бостона с отчетом о результатах наблюдения за Джоанной, был изумлен тем, что Вер Стига нет на месте. В данный момент он сидел в кабинете и неприятно поглядывал на Майлза, пока тот просматривал расшифровку записей.
   – Я отметил потенциально важные места, – сообщил кудесник.
   – Прекрасно, – рассеянно бросил Ланахан.
   Разговоры этой парочки были такими нудными, такими банальными. Он попытался мысленно воспроизвести их.

* * *

    Чарди:Я скучаю по тебе.
    Джоанна:Ах, Пол, ну почему ты не можешь остаться?

* * *

   Но у него не получалось вдохнуть в эти диалоги жизнь. Они выходили за рамки возможностей его воображения, за границы его интересов.
   – Она не водит его за нос? Не сливает информацию на сторону?
   – Не-а, – отозвался кудесник. – Если и сливает, то не по телефону. Загляни-ка в отчет за двадцать шестое мая.
   Ланахан отыскал нужную страницу.
   – Что это за хрен?
   – Хахаль. Бывший хахаль.
   Майлз погрузился в чтение.

* * *

   " – Кто-то говорил мне, что тебя видели с мужчиной. Дважды. В двух разных местах, на выходных.
   – Да. Это мой старый друг.
   – Вы держались за руки.
   – Да.
   – Джоанна, ты что, влюблена в него?
   – Думаю, да.
   – Это тот самый парень, о котором ты никогда мне не рассказывала? С которым познакомилась за границей, когда была в Иране? Тайный агент?
   – Дэвид, мне нужно уходить.
   – Джоанна, я просто хочу убедиться, что у тебя все в порядке. У тебя все в порядке?
   – Да, Дэвид.
   – Ну и хорошо. Я рад. Я действительно рад, что этот парень вывел тебя из твоей хандры.
   – Спасибо, Дэвид.
   – Если тебе когда-нибудь захочется поговорить, поболтать, перемолвиться с кем-нибудь словечком, если тебе когда-нибудь станет одиноко или не с кем сходить в кино, ты знаешь, где меня найти. Договорились?
   – Договорились.
   – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Правда.
   – Спасибо тебе, Дэвид.
   – Не за что. Пока".

* * *

   Ланахан улыбнулся. Этот Дэвид не прочь бы убрать Чарди с дороги и занять его место в ее постели, вот что.
   "Я просто хочу, чтобы ты была счастлива".
   Майлз снова покачал головой.
   В свои двадцать восемь он был циничным, как римская шлюха. По его мнению, все поступки люди совершали, исключительно руководствуясь двумя побуждениями: какую выгоду из этого я могу получить для себя лично и что я могу помешать получить тебе.
   – Значит, она вне подозрений? Так?
   Кудесник немедленно пошел на попятный. Это был уже немолодой человек, достигший своего предела, застрявший в техотделе. Он ничего больше в жизни своей не видел и не увидит. Он сглотнул: от настойчивости Ланахана ему было немного не по себе.
   – Я просто записываю телефонные разговоры, – сказал он. – Никаких оценок им я не даю. Это задача аналитиков.
   – Но ты же старый профи, Фил, – возразил Майлз. Вроде бы кудесника звали Фил.
   – Ты знаешь жизнь. Между нами. Она вне подозрений. Скажи. Только для меня.
   – Ты ведь не записываешь наш с тобой разговор, а? – попытался пошутить кудесник.
   Ланахан рассмеялся. Однако в каком-то смысле он записывал этот разговор, пусть даже только мотал его себе на ус на всякий случай – вдруг пригодится в будущем.
   – Ну что ты, Фил.
   – У нас утечка, Майлз. Но женщина тут ни при чем. Или же она замешана в какой-то операции, которая ее использует втемную.
   Он выдавил еще одну улыбку, но Ланахан никак не ответил на нее, отметив грамматическую ошибку, допущенную его собеседником от волнения. Майлз решил, что Фил только что продемонстрировал свои истинные корни.
   "Из работяг, как и я. Только он там и остался, а я выбрался".
   – А что с наружным наблюдением?
   – Так сняли же. Он уже давно распорядился. Мистер Вер Стиг.
   – Он хотел, чтобы все вместе с ним перекочевали в Дейтон, – сказал Ланахан.
   – Раз в три-четыре ночи я заезжаю к ее дому и забираю записи. Потом отдаю девочкам на расшифровку.
   – Выходит, мы получаем сведения с задержкой в три-четыре дня?
   – Да, Майлз. Это он так распорядился.
   – Он чует курда в Дейтоне, – сказал Ланахан. – Спит и видит, как станет заместителем директора.
   Он дежурно пробежал глазами расшифровку, но ничего необычного не заметил.
   – Ну ладно, хорошо...
   Он вдруг запнулся. Потом вчитался еще раз, внимательней.
   Черт побери!
   – Видишь вот это?
   – А?
   Кудесник со всех ног бросился к нему, переполошившись, что прозевал что-то важное.
   – Ах, это, – с облегчением проговорил он, – ну конечно, я это видел.
   Ему нужно было непременно заявить об этом.
   – Но ничего предосудительного не усмотрел. – Он рассмеялся. – Ну подумаешь, племяннику Чарди из Мексики понадобились деньги. Это не показалось мне...
   – Да, ты прав. – Ланахан всегда умел лгать, не вызывая подозрений. – Послушай, я еще несколько минут почитаю это, ладно?
   – Конечно, Майлз.
   Кудесник вышел.
   Ланахан откинулся на спинку стула, торжествуя, победу. Им овладело чудовищное возбуждение.
   Что делать дальше?
   Рассказать Вер Стигу?
   Нет, к черту Вер Стига. Рассказать Мелмену? Отправиться прямиком к Мелмену, тайному вдохновителю всей операции? Может, и правда пойти прямо к Сэму, который уже благоволит Майлзу? У него внезапно разыгралось воображение. Вот его пропуск на следующую ступень! Наверх, наверх! На краткий миг он увидел себя заместителем директора к тридцати годам. К тридцати! Самый молодой заместитель директора в истории, на семь лет младше самого молодого из предыдущих (он как-то раз проверял) и единственный католик, которому удалось достичь таких высот. Эта картина ему понравилась. Он любовался ею, рассматривал со всех сторон, смаковал оттенки. Вообще-то Ланахан не был склонен предаваться мечтаниям, разве что на тему собственной карьеры, тайный ритм и очертания которой он обожал. В этих мечтах он виделся себе облеченным властью, авторитетом, уважением.
   Он снял трубку защищенного от прослушивания телефона, чтобы позвонить Мелмену.
   – Оперативный директорат.
   – Канцелярию замдиректора, пожалуйста.
   – Секундочку.
   – Канцелярия замдиректора.
   – Это Майлз Ланахан. Его высокопреосвященство свободен?
   – Он на другой линии. Можете подождать?
   – Да, могу.
   Секретарша Мелмена смутно вспоминалась ему как строгая одинокая дама.
   В мертвой тишине, которая воцарилась в трубке, он еще раз проговорил все про себя.
   Тревитт жив и находится в Мексике. Чарди руководит им?
   Что за чертовщина творится? Во-первых, это стало для него неожиданностью. Чарди пошел на такие ухищрения? Чарди, угрюмый, вспыльчивый спортсмен, ковбой, однолюб? Что он задумал? Что это за игра?
   Эта мысль не давала Ланахану покоя.
   Неужели Чарди работает в одиночку? Или у него есть тайные связи, контакты, каналы? Или этот разговор был совершенно невинен?
   Не бывает ничего невинного. Никогда.
   Может, Тревитт подставил Спейта?
   Может, Чарди работает на русских?
   Эта идея совсем не показалась ему омерзительной, напротив, она воодушевила его. Она наполнила его удивлением и изумлением, почти трепетом. Господи, неужели ему так подвезло! Это же золотое дно! Парень, который прищучил Филби ^[39], обеспечил себя бесплатными обедами на многие годы вперед!
   Майлз принялся обдумывать эту возможность. Чарди пробыл в руках русских неделю, и они разделали его под орех. Они раскололи его, вывернули наизнанку, отчет Мелмена недвусмысленно давал это понять. А потом управление вышвырнуло его на улицу.
   Возможно, все семь долгих лет изгнания он копил на них обиду и злость. Вероятно, он возненавидел тех, кто бросил его томиться в той камере в Багдаде, отдал русским на расправу. А чего он хотел – чтобы ради одного человека на тюрьму устроили авианалет? Он просто не желал смотреть на мир трезво – ковбои нередко этим грешат. Но за время изгнания он, ослепленный своей обидой, возненавидел бывших коллег. Ланахан вполне понимал психологическую подоплеку: он тоже был в управлении чужой, с репутацией мрачного церковника, богомольца и святоши, низкорослый, прыщавый, унылый и несимпатичный, и патриции, заправлявшие конторой, вечно взирали на него со своих высот с отвращением. Ланахан с легкостью мог представить себе, как Чарди, среди малолеток, в той унылой школе, окруженный символами веры, которая не поддержала его в трудную минуту, постепенно ожесточается все больше и больше, пока единственным возможным образом действий для него не становится измена, предательство...
   И вдруг Ланахана осенило, он понял, что это за игра: русские подбрасывают Чарди курда, и тот его обезвреживает. Он снова становится героем, возвращается из небытия, опять входит в круг избранных, он вновь возвышается. А русские получают то, чего всегда хотели, но никогда не могли добиться: своего человека на высоком посту в управлении.
   Сердце у Ланахана глухо забилось.
   – Мелмен.
   – Э-э. О Сэм.
   – Да, что случилось, Майлз?
   Голос у Мелмена был бодрый и энергичный, и его внезапность сбила Ланахана с мысли.
   – Э-э... – промямлил он, – Сэм, до вас дошли отчеты о мерах безопасности по Бостону?
   – Да, дошли. Как раз сегодня утром.
   – Я просто проверял. Не был уверен, что Йост передал их вам перед отъездом.
   – Да, все здесь. По-моему, неплохо.
   – Из Дейтона что-нибудь сообщают?
   – У них есть сообщения о том, что его видели в нескольких местах. Сведения, которые я получаю, внушают оптимизм. Они оцепили автовокзалы, железнодорожные станции, все под контролем.
   – Хорошо.
   – Кстати, как себя ведет Чарди?
   "Скажи ему", – приказал он себе.
   – Много жалуется. Хотел поехать в Дейтон.
   – Это в его духе.
   – Он торчит рядом с Данцигом, как вы и хотели.
   – Хорошо. Там ему самое место.
   – Я позабочусь, чтобы он там и оставался.
   – Ты приглядываешь за делами в Бостоне?
   – Да, сэр. Это только на выходные. Сюда в пятницу вечером, обратно в воскресенье утром. Ничего страшного. Я заручился поддержкой Бостонской полиции, нанял частных охранников. Все, кто имеет отношение к делу, с нами заодно.
   – Звучит неплохо, Майлз. Уверен, ты прекрасно справишься.
   – Спасибо, Сэм, – поблагодарил Ланахан.
   "Скажи ему. Скажи".
   – Еще что-нибудь?
   – Нет...
   Связь прервалась.
   И почему он молчал как рыба?
   Он не располагал достаточным количеством фактов. Но в таких тонких делах, как это, фактов никогда не бывает достаточно.
   Потому что даже сейчас он не мог поверить в то, что Чарди способен на такую изворотливость?
   Возможно.
   Потому что что-то было не так? Где-то в глубине души Ланахан был озадачен. Что-то было не так, а он понятия не имел, что с этим делать.

Глава 30

   Чарди понимал, что не стоит этого делать, и все же не смог удержаться. Он был так близко, а Данциг благоразумно торчал в своем номере в "Рице", дрых на кремовых простынях. И он сказал Джоанне, что попытается. Таксист улыбнулся, когда он назвал Кембридж. И вот теперь, став на восемь долларов беднее, Чарди шагал по дорожке к громоздкому старому дому. Он позвонил у входа в подъезд, взлетел по темной лестнице, пронесся по коридору старинного дома, не заботясь о том, что безбожно топочет, и увидел, что дверь ее квартиры открыта.
   – Ты все-таки пришел! – воскликнула она.
   – Даже Данциг иногда спит. Завтра у него напряженный день. Вот он и улегся пораньше.
   Он обнял ее, и они поцеловались на пороге.
   – Я так рада.
   – Господи, я страшно запыхался, Джоанна, я совсем старый. Только посмотрите на меня, я старик, такая пробежка мне уже не под силу.
   Чарди вошел в квартиру.
   Джоанна работала над текстом за пишущей машинкой, где были собраны книги и листы рукописи. Он подошел к холодильнику, вытащил банку пива и вскрыл ее. Жадно выпив половину, он оторвался от банки, чтобы скинуть пиджак и бросить его на диван.
   – У тебя пистолет?
   – Они хотят, чтобы он у меня был. Как ты, Джоанна? Я вижу, ты работала? Продвинулась вперед? Я хочу прочитать твою книгу. Уверен, она хороша. Вот увидишь, ты заработаешь не одну премию. Давай посидим и поболтаем, как будто мы уже пятнадцать лет женаты и успели надоесть друг другу хуже горькой редьки. Иди сюда, расскажи мне все. Все, что у тебя накопилось. Сегодня...
   – Пол, этот пистолет действует мне на нервы.
   Он вдруг понял, что она расстроена. Поначалу он не заметил этого: его переполняла радость от встречи с ней.
   – Прости. Я не подумал, что он действует тебе на нервы. Давай я брошу его где-нибудь.
   – Пол, я имею в виду не пистолет как таковой. Я не боюсь пистолетов. Пол, дело в этом пистолете. Он предназначен для того, чтобы застрелить его.
   – Джоанна, это оружие, выданное на время операции по обеспечению безопасности, которую проводит управление. Они хотят, чтобы я носил его, они ждут, что я буду его носить. Вот и все. Ничего не изменилось.
   – Пол. Ты собирался помочь. Ты сказал, что твоя верность принадлежит...
   – Я участвую в охране. Они ожидают, что я буду носить пистолет. Они ожидают, что я защищу Данцига от Улу Бега. Если они поймут, что я не хочу этого делать, я стану для них бесполезен. От меня избавятся, и я ничего не смогу.
   – Он вызывает у меня отвращение. Сними его... спрячь куда-нибудь. Я не желаю на него смотреть.
   – Да, конечно.
   Он выпутался из замысловатой портупеи, упряжи из резинок, ремней и кнопок, всей этой хитроумной снасти, окружающей и поддерживающей пистолет, и комком затолкал громоздкое снаряжение под пиджак.
   – Так лучше?
   – Да....
   – Ведь нет. Я же вижу.
   – Нет, не лучше.
   – Прости. Что случилось?
   – Все безнадежно, так ведь? Мы просто притворяемся? Дело зашло слишком далеко, мы ничего не можем сде...
   – Нет. – Он подошел к ней и стиснул ее плечи. – Нет, у нас все получится. Просто нам необходимо, чтобы он сделал первый шаг. Мне нужна возможность достучаться до него. Если я смогу поговорить с ним, убедить его, объяснить все, тогда я смогу пойти к ним. Я смогу уговорить их помочь мне заключить соглашение. Я пойду к этому чертову Мелмену, я приползу к нему на брюхе, если это будет нужно.
   – Пока что у нас еще ничего не получилось. Мы просто сидим сложа руки.
   – Они считают, что он на Среднем Западе. По их мнению, кто-то украл у него деньги. Я уже неделю пытаюсь убедить их послать меня туда.
   – Значит, они сжимают вокруг него кольцо, а мы сидим здесь сложа руки. Занимаемся говорильней.
   – Я потороплю события, клянусь. Пойду к Мелмену в понедельник, как только мы вернемся. Расскажу ему все. Я... Я просто не могу предложить ничего другого, Джоанна. У меня нет ничего другого.