Хантер Стивен. Второй Салладин

   – Меня зовут Майлз Ланахан.
   – Где вы живете?
   Майлз назвал адрес.
   – Имя вашей матери?
   Майлз ответил.
   – Ладно, – сказал техник. – Было бы получше, если бы он не волновался так, но, думаю, с этим ничего не поделаешь. Начинайте, Чарди.
   – Итак, Майлз. Какой вывод ты сделал из телеграммы?
   Ланахан глубоко вдохнул. Он пройдет это испытание.
   – Вы руководите действиями Тревитта. В Мексике. Тревитт жив.
   – Видите, Лео, я же говорил вам, что у него чутье на такие вещи. Он отлично соображает, из капли информации может выжать уйму всего. Ладно, Майлз. Последний важный вопрос. Кому ты сказал об этом?
   – Пол, эти ребята вас просто используют. Им плевать на вас, они просто манипулируют вами. Им нравится ставить управлению палки в колеса. Пол, вас ждут большие неприятности. Это не...
   – Уколи его, Лео. Майлз, мне нужно знать. Это очень важно.
   – Да не тычьте вы в меня этой штуковиной. Уберите ее.
   Он оглядел палату, и она показалась ему удивительно большой. Похоже, когда-то давно она служила операционной: высокий потолок, ярко-желтые стены, покрытые какими-то трубками. А теперь ее превратили – во что? В штаб какой-то темной операции федералов, а иуда Чарди отирался среди фэбээровцев.
   В памяти у него прозвучали слова Сэма, произнесенные всего несколько дней назад, четкие и звенящие: "Он заставит тебя сделать выбор. Он будет испытывать тебя, искушать тебя. Он умный и хитрый. Ты его не знаешь".
   – Майлз, давай. Пора исповедоваться. Кому ты сказал об этом?
   – Никому.
   – Что показывает детектор?
   – Дыхание ровное. Никакого скачка. Если, конечно, он не наглотался транквилизаторов и не учился специально подавлять свои реакции, что вполне возможно.
   – Я никогда в жизни ничем таким не занимался, – возмутился Ланахан, оскорбленный до глубины души.
   – Почему, Майлз? Почему ты не сказал Сэму? Это ведь была бомба. Твой пропуск наверх.
   – Потому что я не знал, как это истолковать. Я прикидывал и так и этак, но все равно не понял, как это истолковать. Я хотел раскрутить эту информацию или придержать ее в загашнике и выложить, когда она действительно будет иметь значение или когда она что-то мне даст.
   – Ты все верно рассчитал, Майлз. Нам очень повезло, что в твоей группе ты один такой умный.
   – Добрый старый Майлз, – сказал Лео.
   Ланахан увидел, что напряжение в комнате значительно снизилось. Что за чертовщина?
   – Тревитт – да-да, Тревитт, мечтатель Тревитт, – вышел в Мексике на одного малого, которого очень многие предпочитали бы увидеть мертвым. Но Тревитту каким-то образом это удалось. Вот только это стоило ему жизни. Он нашел мексиканского контрабандиста и сутенера, который в марте переправил через границу Улу Бега. Он сейчас в соседней палате, под моим именем.
   – Я не...
   – У этого толстяка был всего один секрет. Не о том, что Улу Бег в Америке – это мы и без него знали. Дело в том, что его прикрывали кубинцы – они вернулись, чтобы замести следы.
   – Господи, Пол, зачем кубинцам...
   – Да ну же, Майлз. Кубинцы работают на русских. Значит, Улу Бег здесь не по собственному почину, а в качестве заключительного этапа операции советской разведки.
   – В управлении должны об этом знать. Мы обязаны сообщить об этом в управление.
   – Нет. Потому что если об этом узнают в управлении, русские без лишнего шума пустят Улу Бегу пулю в затылок и быстренько свернут операцию. Мы должны позволить им дойти до последнего шага, и вот тогда уже можно будет их накрыть.
   Ланахан ничего не сказал.
   – Ладно, Майлз, – продолжал Чарди. – Теперь я расскажу тебе, как ты их остановишь. Остановишь Улу Бега и русского по фамилии Спешнев, который руководит их операцией, который придумал ее. Майлз, ты еще будешь ковбоем. Компьютерным ковбоем.

Глава 49

   Данциг сидел у себя в кабинете, посреди разбросанных вещей, пустых чашек, разгрома. Казалось, вокруг полно летучих мышей, разбитого стекла, прочих театральных атрибутов помешательства; с другой стороны, кабинет казался просто грязной комнатой, комнатой, в которой когда-то появилась на свет книга, а теперь царил беспорядок.
   Он сидел с безучастным видом. Он слышал, слышал медленный ток времени, безвозвратно уходящего прочь. Это было странно. Мир, как всем прекрасно известно, состоит из атомов, даже из еще более мелких частиц; что же тогда представляет собой то, что мы зовем временем, если не прохождение одной частицы за другой в процессе трансформации в иное измерение?
   Бред, разумеется. И все же в последнее время он находил прибежище в бредовых, сумасшедших, запутанных, извращенных, безнадежно банальных, дурацких идеях этого мира. К примеру, его крайне занимал Бермудский треугольник, равно как и теория палеоконтакта. Возможно ли, что это инопланетяне, посещавшие Землю в добиблейские времена, дали толчок к развитию того зловещего явления, которое мы именуем цивилизацией? Возможно ли, чтобы в его, Данцига, теперешнем бедственном положении угадывалась рука инопланетян, тень Марса? Неужели за всем этим стоят обитатели Луны?
   Или вот снежный человек. Загадочное существо, недостающее звено эволюции; его даже запечатлели на пленке. Оно до странности походило на человека в костюме обезьяны – но все равно! Это была четкая система убеждений, способ логической организации данных. Чего у самого Данцига сейчас не имелось, и он не намерен был судить методы других людей в этой области.
   Были и другие темы: летающие тарелки, френология, розенкрейцерство, мормонство, сайентологя, нудизм. Во все эти безукоризненно стройные системы убеждений не вписывалась всего одна крошечная деталь, которая, как ошибка всего в один градус в показаниях компаса, уводила их последователей в сторону, завлекала во владения безумия. Но утешительные! Полные вечной любви! Предлагающие спасение!
   "Для меня нет спасения", – подумалось Данцигу.
   "Я хочу сказать, что... А что я хочу сказать?"
   Он огляделся вокруг себя. Повсюду громоздились друг на друге папки.
   Ему нужен способ организовать этот хаос. Пусть безумная, пусть розенкрейцерская, пусть причудливая, но ему нужна единая теория, в свете которой идею можно рассмотреть, проверить и, если она окажется неверной, отбросить.
   Ему нужна наука.
   А то, что у него есть, – безумие.
   Это помещение наводило на него ужас. Оно было воплощением все того же принципа энтропии: торжества случайности, беспорядка, высвобождения энергии, не имеющего никаких осмысленных целей, кроме разрушения.
   Вон там, в жутком отдельном углу, хранился архив по Бангладеш, ворох машинописных страниц, пропахших голодом и предательством (ему вспомнились фотографии пакистанских интеллигентов, которых подростки до смерти забили штыками в угоду западным репортерам).
   Или вон те залежи, состоящие по большей части из расплывчатых документов, небогатые материалы Госдепа, в беспорядке перемешанные с документами ЦРУ, добавленными для объема, под заголовком "Китай". Он помнил Чжоу ^[42] в огромном зале; вот любопытно: переломный миг в истории западной и восточной цивилизаций, первая за два миллиона лет существования человечества встреча двух культур на равных – и все, что осталось от этого в его памяти после того, как он почти десяток лет где только не говорил и не писал об этой поездке, – жуткие китайские туалеты, нужники, выгребные ямы, сточные канавы, кишащие первобытными инфекциями.
   А вот тут, в более аккуратной и куда менее объемистой стопке – наглядное свидетельство того, что история пощадила хорошенькие нарядные здания и живописные горные пейзажи – "Западная Европа".
   Потом "Африка", неразвитая, несколько жалких бумажек.
   Затем пухлая и растрепанная кипа под заголовком "Юго-Восточная Азия", где на несколько долгих и горьких лет история остановилась.
   И наконец, – у него не хватало духу взяться за нее – "Ближний Восток". Все эти маленькие государства, горячие, буйные, богатые, бесшабашные маленькие страны, ужас изгнания и предательства, стальная воля, экзотические обычаи.
   Кому под силу разобраться во всем этом? Ни одному человеку. Даже наделенному таким выдающимся интеллектом и честолюбием, как Данциг.
   Он развернулся (в своем махровом халате и босиком, вытянув перед собой изборожденные венами плоскостопные ноги с желтоватыми пальцами) и взглянул на бумаги.
   "Ближний Восток". Этот раздел занимал полкабинета. Как-то раз, во время одного из приступов апатии, он начал было делить свой огромный архив на более мелкие кучки: "Иран", "Ирак", "Саудовская Аравия", кошмарная, кошмарная маленькая "Палестина" и раздутый "Израиль". Одна кипа бумаг за другой: рабочие доклады, отчеты, каталоги, торговые реестры, экономические сводки, отчеты разведки, снимки, сделанные со спутника, компьютерные распечатки, обзоры, черновые заметки, бюллетени разнообразных научно-исследовательских институтов – хлам, макулатура, фактическая протоплазма истории. И все это были документы наивысшего уровня секретности, святая святых.
   В подвале у него хранилось еще тонны полторы нерассортированных документов, и на складе в Кенсингтоне тоже – газетные вырезки, приглашения в посольства, сопроводительные записки. Ни одному человеку было не под силу освоить все эти залежи со всеми их сложностями, всеми странными тонкостями.
   И где-то среди этих бумаг, в одной папке или в сотне из них, лежал ответ на вопрос: кто пытается убить его? И почему. Неудивительно, что он сходит с ума. А кто бы на его месте не сошел? "Просто чудо, что я не спятил раньше. Неудивительно, что я ищу утешения в безумных идеях, восхищаясь причудливыми коридорами, по которым человеческий разум способен тащить громоздкие трупы".
   Данциг разглядывал кипы папок, наконец-то ощутив свой собственный кислый запах. Он чувствовал себя как какой-нибудь герой Борхеса, заблудившийся в бумажном лабиринте, где кто-то приказал времени остановиться. Нет, правда – он угодил в ситуацию, которую могло породить лишь воображение слепого гения библиотекаря из Аргентины. И все же ему негде больше было находиться. Он не мог покинуть лабиринт. Если он выберется оттуда, его убьют.
   Данциг пощипал переносицу. Она вдруг ни с того ни с сего начала ныть. Очки держались на ней всю его взрослую жизнь, и все же сейчас, в минуту величайшего напряжения, она тоже взбунтовалась. Все тело у него болело, его пучило, голова раскалывалась – всегда, всегда, всегда. Все системы его организма отказывали, он не мог ни на чем сосредоточиться дольше чем на несколько минут, без конца ерзал и крутился. Всякий раз, едва он решал чем-нибудь заняться, в тот же миг в голову ему приходила мысль о другом, столь же неотложном деле, и Данциг немедленно за него хватался. Поэтому ни одно дело даже не приблизилось к завершению. Он превращался в Говарда Хьюза, гения-затворника, выдающегося психа, живущего вне всякой реальности, за исключением той, что творилась у него в голове.
   "Я утратил власть над своей жизнью. Я – изгнанник в своем собственном доме, в своем собственном мозгу".
   Внезапно он поднялся, но за усилием над собой позабыл, зачем вставал. К тому времени, когда он полностью стоял на ногах, он уже не мог бы сказать, что побудило его к этому шагу. Он снова уселся, так же внезапно, и заплакал.
   Сколько времени он плакал? Наверное, несколько часов. Его жалость к самому себе достигла гомерической силы и остроты. Он плакал и плакал. Близилась ночь. Он устал. Дважды кто-то подкрадывался по коридору к двери, чтобы послушать. Он пытался взять себя в руки.
   Ох, помогите мне, пожалуйста. Хоть кто-нибудь. Пожалуйста.
   Кто ему поможет? Жена? От нее никакого толку. Они не спали вместе уже несколько лет. Когда он говорил, ее взгляд блуждал по потолку; она была способна удерживать внимание не дольше кузнечика. Сэм Мелмен? Помоги мне, Сэм, пожалуйста, помоги мне. Но Сэм слишком рьяный, слишком обходительный, слишком честолюбивый.
   "Помогите мне, о, пожалуйста, помогите мне".
   Ланахан? Этот маленький святоша с лицом, до сих пор усеянным юношескими прыщами, такой упрямый, преисполненный такой решимости добиться успеха. Но Ланахан даже еще больший псих, чем он сам.
   "Помогите мне, помогите, о, помогите мне.
   Помоги мне, Чарди. Помоги".

* * *

   Он жалел, что рядом с ним нет Чарди. Но при этом он ненавидел Чарди. Не нужно Чарди; Чарди стал еще одним разочарованием, Чарди тоже не оправдал его ожиданий. Чарди смотрел на него с дурацким видом. Он сидел, с тусклыми глазами, источая бессильную ярость. Чарди тоже болван.
   Данциг смотрел в полумрак, заставляя себя разъяриться на глупость Чарди. Чарди ничего не знает. Чарди – порождение фантазии Данцига, выдумка, фикция, коллаж. Он – простой вояка, рубака, ограниченный и лишенный воображения. Данциг по глупости наделил его чертами, которых в нем не было. Вот откуда началась его болезнь, с этого дела с Чарди. Оно стало первым признаком его слабости. Разве не из-за беспечного поведения Чарди с той женщиной из Гарварда он тогда чуть не погиб в перестрелке? Разве не Чарди позволил курду подобраться к нему достаточно близко? Чарди – ничтожество. Он – посредственность в самом худшем смысле этого слова.
   Он ненавидит Чарди. Ему вдруг пришло в голову без промедления позвонить Сэму Мелмену и потребовать, чтобы Чарди уволили, вышвырнули. Нет, этого мало: пусть его накажут, опозорят, посадят в тюрьму. Чарди – ничтожество. Нельзя зависеть от Чарди. Как только в деле появился Чарди, все начало разваливаться.
   Его гнев разгорался. Он представлял, как Чарди арестовывают, допрашивают, унижают. Он представлял Чарди в тюрьме, вместе с психами, с черным и с белым быдлом. Чарди обесчещенного, Чарди, отданного на поругание. Чарди растоптанного. Данциг упивался этими фантазиями. Они грели ему душу и тешили его, и в какой-то миг он и в самом деле взял телефон (просто чудо, что его вообще удалось отыскать в таком-то беспорядке) и набрал первые две цифры.
   И помертвел.
   Может, они и хотят, чтобы он возненавидел Чарди. Может, они вбили клин между ним и Чарди, понимая, что эти двое – естественные союзники, страшась возможности сговора между ними. Следовательно, может, лучше...
   Он снова откинулся назад.
   "Я ни к чему не приду. Я волнуюсь ни о чем. Они лишают меня разума – этот курд и те, на кого он работает".
   У него свело живот. Его охватила острая необходимость опорожнить кишечник. Он испугался, что обделается, осквернит свое собственное убежище – ниже и падать некуда.
   "Системы моего собственного организма тоже предают меня. Они взбунтовались".
   Он с оглушительным треском испортил воздух. От запаха его затошнило. Данциг бросился в примыкающий туалет и плюхнулся на унитаз. Он сидел там долгое время, даже после того, как закончил испражняться, чтобы убедиться, что приступ закончился.
   "По крайней мере одно дело я делать еще могу.
   Я еще могу гадить".
   Он протянул руку к рулону туалетной бумаги и отмотал длинный кусок, собирая его в ладони. Но в тот самый миг, когда он потянул за конец, чтобы аккуратно оторвать по линии перфорации, что-то упало на пол. В темноте невозможно было разглядеть что. Данциг наклонился, провел пальцами по кафельному полу. Он нащупал клочок бумаги и быстро поднес его к глазам.
   "Меттерних", – было написано на нем.
   Данциг подтерся, встал и бросился обратно в кабинет к стеллажам.
   Он снял с полки собственную книгу под названием "Меттерних, творец порядка", выпущенную издательством Гарвардского университета в 1964 году, и принялся пролистывать ее.
   Из нее вывалилась записка.
   "Вы должны бежать", – было написано в ней.
   "Вас хотят убить", – было написано в ней.
   Кроме того, там было написано, куда ему бежать и когда.
   Подпись гласила: "Чарди".

Глава 50

   – Ладно, Майлз. А теперь поговорим о компьютерах.
   – Валяйте, говорите, – отозвался Ланахан.
   Он будет просто сидеть и вежливо слушать. Он не станет никого злить. Все закончится, а потом он двинет к Сэму так быстро, как только...
   – Нет, Майлз. Говорить придется тебе.
   – Я не могу рассказать вам ничего о компьютерах, – сказал Ланахан. – Вся эта информация строго засекречена.
   – Я еще могу вколоть ему сыворотку, – предложил Лео.
   – Нет, – сказал Чарди. – Он нужен нам с ясной головой.
   Он снова обратился к Ланахану.
   – Майлз, мы совсем близко от чего-то очень важного. И случилось так, что у тебя есть к этому ключ.
   Майлз ответил ему непонимающим взглядом.
   – Архивы. Все они занесены в компьютер, верно? – спросил Чарди.
   Ланахан ответил молчанием. Впрочем, его глаза, похоже, ответили утвердительно, потому что беседа продолжилась. Однако он не понимал, откуда вдруг всплыла его склонность к компьютерам. Такое впечатление, что эта тема появилась из ниоткуда. Хотя, возможно, им все было известно с самого начала, только он об этом не знал.
   – Подряд на поставку заполучил "Хэррис", так? – спросил новый голос. – У вас в "яме" терминалы серии пятнадцать-ноль-ноль. Их еще не заменили на семнадцать-пятьдесят?
   Эксперт. У них есть эксперт.
   Он ничего не ответил.
   – Мистер Ланахан, если хотите, я могу показать вам фотокопии контракта. Мы опираемся на твердые факты.
   – Пол, зачем вы так со мной поступаете?
   Впервые за все время Чарди вспылил.
   – Послушай, тебе никто ничего не сделал. Из-за этого дела погибли люди, погибли ужасно, бессмысленно. Их погубили, уничтожили...
   – Пол... – попытался Лео утихомирить его.
   – Вот по каким правилам играют в эту игру, вот как жестко ее могут вести. А ты так ничего и не понял. Да на тебя никто даже не дохнул. Так что не рассказывай мне, как трудно тебе приходится, Майлз, потому что у меня нет времени это слушать.
   Он заставит тебя сделать выбор, сказал тогда Сэм. Сэм знал. Должно быть, Сэм с самого начала подозревал об этом, догадался обо всем, пытался предостеречь его, укрепить. Сэм знал, что все произойдет именно так: Сэм и Пол, сцепившиеся в схватке за неокрепшую душу Майлза.
   – На самом деле это не так уж и важно, – вмешался эксперт. – Если ты умеешь управляться с пятнадцать-ноль-ноль, справишься и с семнадцать-пятьдесят. Клавиатура почти та же самая, библиотека команд тоже. Они просто побольше, погибче, и время реакции у них намного короче, что важно, когда спешишь.
   – Я не уверен, что семнадцать-пятьдесят подключили к системе, – наконец сказал Майлз. – Их собирались ставить еще раньше, но с этими делами вечные задержки. Я никогда не работал на семнадцать-пятьдесят. Когда я работал в "яме", мы все сидели на пятнадцать-ноль-ноль. Если вы так много знаете, почему тогда...
   – Да, Майлз, это справедливый вопрос. Вот тебе ответ. Мы считаем, что в памяти компьютера в Лэнгли хранится какая-то информация. И мы...
   Но Ланахан, компьютерный гений, немедленно увидел в этом предположении слабое место и не смог сдержаться.
   – Это безумие! – возмутился он. – Это самая крупная, самая тщательно охраняемая, самая лучшая компьютерная система в мире. Там везде ограниченный доступ, и питание от внутренних генераторов. Нет ни входящих, ни исходящих каналов. К ней невозможно ни подсоединиться, ни что-то ввести в нее.
   – Человек, который спрятал там эту информацию, сделал это очень давно, еще в самые первые дни, когда систему только устанавливали. Он работал там некоторое время. И спрятал он эту информацию очень тщательно.
   – Скажите им, – воззвал он к эксперту, – скажите им, что память компьютера в Лэнгли – два миллиарда бит. Такое огромное число и в голове-то не укладывается. Это все библиотеки мира, триллион слов. И все это множество разбито на отдельные элементы или записи, именуемые строками, а строки находятся в директориях. А внутри директорий есть свои директории. Каждая директория вызывается своим кодом. Она состоит из десяти тысяч закодированных записей. Одна, всего одна из этого множества дает доступ к другой директории. Здесь все то же самое. Получаются коды внутри кодов, комбинации. Это самый большой сейф с кодовым замком во всей вселенной. Во-первых...
   Он с отчаянием в глазах огляделся по сторонам.
   – ...во-первых, вы должны иметь доступ к терминалу в "яме". Я имею в виду, вы должны физически попасть в это треклятое здание, миновать все контрольно-пропускные пункты, спуститься на лифте вниз и найти свободный терминал, а терминалы всегда заняты, каждое утро, каждый день, каждую ночь, каждую секунду.
   Он перевел дух и понял, что не убедил их.
   – Затем, – продолжил он, – затем вам понадобится правильный код или последовательность кодов. Я хочу сказать, что там нет никакой справочной службы, которая помогла бы вам. Нужно знать код, и знать назубок. А он может быть каким угодно – у каждого директората свой стиль. Он может состоять из букв, из цифр, может представлять собой последовательность того и другого, комбинацию, он может...
   Он снова замялся. Черт бы их побрал, когда же они проникнутся?
   – Вся система устроена таким образом, что только человек, который точно знает, куда ему нужно попасть, имеет шанс. Она устроена так, чтобы никто не мог ни на что наткнуться по случайности. Нужно знать точно. Нужно переходить из директории в директорию, от строки к строке. Это не та система, которую можно просмотреть. Это лабиринт. Пол, и думать об этом забудьте. Я два года проработал в этом зале. Я был там одним из лучших. Это невозможно сделать. Мы в шутку пытались придумать разные способы, как взломать систему, но это невозможно. Пол, мне ли этого не знать. Это была моя война. Я ни разу не проиграл.
   Он с мольбой взглянул на эксперта.
   – Скажите им, – попросил он.
   – Нам нужна эта информация, – только и сказал тот.
   На миг палата погрузилась в молчание. Кто-то фыркнул, кто-то закашлялся. Майлза охватило чувство поражения, безысходности. Ему было очень одиноко. Он чувствовал себя как мученик, в грудь которого вот-вот вопьются стрелы язычников.
   Теперь он понимал, чего от него ожидали.
   – Забудьте и думать об этом, – повторил он. – Выкиньте это из головы, Пол. Вы что, за психа меня считаете?
   Он умолк, тяжело дыша.
   Но Чарди продолжал все так же спокойно смотреть на него.
   – Хорошо, предположим, Пол. Даже если допустить, что я попаду внутрь, что они подключат нужный диск, что я найду терминал – даже при условии, что все обстоятельства сложатся удачно, я все равно ничегошеньки не смогу сделать без этого кода. Даже не...
   – Майлз...
   – Даже не пытайтесь думать об этом без кода. Это все равно что бродить по самой большой библиотеке в мире и случайным образом вытаскивать книги с полок протяженностью в мили...
   – Майлз...
   – ...в поисках карточки из каталога, которую кто-то когда-то приклеил к какой-то странице. Это...
   Его красноречие иссякло.
   – Майлз, – сказал Чарди. – У нас есть код.

* * *

   Ланахану вдруг стало очень холодно. Его затрясло. Когда он умудрился так замерзнуть? Он потер пересохшие губы. Как все могло произойти так быстро? "Отец небесный, помоги мне. Господи, научи, как мне быть. Господи..."
   – Мне нужно собраться с мыслями, – сказал он.
   – Я не могу дать тебе на это время, Майлз. Ты единственная наша надежда.
   Ланахан ничего не сказал.
   – То, что мы ищем, спрятал человек по имени Френчи Шорт, бывший ковбой из отдела спецопераций, который полгода проработал в информационно-аналитическом центре, как раз в то время, когда "Хэррис" получил подряд на поставку, и была установлена новая система. Френчи оставил мне сообщение прямо перед тем, как отправиться на одиночную операцию в Вену, где его убили. Убили с чудовищной жестокостью. Опытный агент поступил бы именно таким образом, а Френчи в свое время был одним из лучших. Он передал мне сообщение через свою жену; она должна была связаться со мной, если его убьют. Но произошло много всякого разного, и мы с ней шесть лет не виделись. В конце концов, месяц или два назад я все-таки получил это сообщение. "Найди башмак, который подойдет по размеру", – вот что Френчи просил Мэрион передать мне, Майлз. Компьютерные спецы из ФБР говорят, что ключ ко всему – слово "найди". Это компьютерная команда, "найти", при помощи которой ты приказываешь компьютеру выудить то, что тебе нужно, из своих внутренностей. Код – "башмак", который подойдет по размеру. У нас с ним был знакомый китаец с таким прозвищем. Так что код – "башмак", или, может быть, какая-то комбинация букв из этого слова, или еще что-нибудь в этом роде. Говорят, толковый оператор, зная это, может отыскать спрятанную информацию.
   Майлз смотрел на него. До чего же холодно!
   – Что это за информация? Что вы ищете? Что это еще за башмак, который подойдет по размеру?
   – Мы ищем причину, по которой бедняга Френчи сдал меня – и "Саладина-два", и курдов – русским. Офицеру КГБ по фамилии Спешнев. Причину, по которой он продал нас. И имя человека, по чьему приказу он это сделал.
   – Пол, я...
   – Майлз, ты что, до сих пор не уловил? Вокруг чего весь сыр-бор? Ты ведь толковый парень. Я удивлен, что ты так туго соображаешь.
   – Пол...
   – Тише, Майлз. Позволь старине Полу объяснить тебе, что к чему. Майлз, русские из кожи вон лезут, чтобы уничтожить Джо Данцига, потому что когда он дойдет до определенного раздела второго тома своих мемуаров, то впервые в истории вплотную займется рассмотрением операции, которую мы называли "Саладин-два", операции, в ходе которой мы переправляли курдским повстанцам на севере Ирака оружие и боеприпасы с семьдесят третьего по семьдесят пятый годы. Видишь ли, кто-то из управления, какой-то почитатель Данцига, слил ему в числе прочего архивные материалы по этой операции. И когда он взглянет на них внимательно, с аналитической точки зрения – а он это непременно сделает, потому что его репутация в большой мере зависит от того, как он объяснит провал операции, – то увидит, что советские вертолеты разбомбили курдов в разгар шестого дня после моего пленения. Но русские раскололи меня только вечером шестого дня.