Хантер Стивен. Второй Салладин

   "Бей", – подумал он.
   Но тут к нему вприпрыжку подбежал черный игрок, и Чарди без единого слова кинул мяч ему и вышел прочь. Он натянул куртку и двинулся к дверям и к тому, что ждало его за ними.

Глава 6

   Чарди долго смотрел на снимок. Он. Улу Бег. На много лет моложе и все-таки Улу Бег.
   – Это он.
   – Хорошо. Не так-то легко нам было заполучить это фото, – заметил Тревитт, тот, что помоложе, хилый, заумного вида тип, нескладный и рассеянный.
   – Давным-давно, – продолжал Чарди. – Много лет назад.
   – Понятно, – сказал Тревитт. – Теперь вот этот.
   Проектор щелкнул, и на стене унылого кабинета в Росслине появилось пухлое лицо, лицо благополучного, солидного человека.
   – Сдаюсь, – заявил Чарди.
   – Приглядитесь повнимательней, – велел Йост Вер Стиг. – Это важно.
   "А то я без тебя не знаю, что это важно", – мысленно огрызнулся Чарди.
   – И все равно я не... э-э... да. Да.
   – Мы попросили нашего художника нарисовать, как Улу Бег мог бы выглядеть сейчас. На двадцать лет старше, немного раздавшийся, американизировавшийся.
   – Может, и так, – сказал Чарди. – Только я в последний раз видел его семь лет назад. – Он выглядел...
   Пол запнулся. Слова не были его сильной стороной, он никогда не мог заставить их выразить то, что он хотел.
   – ...более свирепым, что ли. Этот парень двадцать лет провел на войне. И десять из них был партизанским командиром. А вы сделали из него какого-то Рыцаря Колумба.
   У второго юнца, Майлза... как же его... какая-то ирландская фамилия... вырвался резкий смешок. Он походил на язвительное квохтанье, а сам Майлз – на какого-нибудь ирландского гнома, елейный маленький стервец. Зато он знал, кто такие Рыцари Колумба ^[13].
   – Ну, – обиделся Тревитт, – это очень опытный художник. Он работал всю ночь. Мы получили снимок только вчера. Это единственная доступная фотография Улу Бега.
   – Взгляните-ка сюда, Пол, – сказал Йост Вер Стиг. Джоанна.
   Чарди не мог отвести от нее глаз. Это было лицо из бесконечных снов, которые преследовали его в последнее время по ночам. Оно естественным образом вплелось в вереницу этих мучительных ночей и потрясло его почти физически.
   – Снимок совсем свежий, – заметил Йост.
   Чарди смотрел на изображение. У него возникло такое ощущение, будто он в темной кабинке пип-шоу за четвертак получает свою порцию бессмысленного возбуждения в компании чужих незнакомых мужчин.
   – Думаю, недельной давности. Так, Майлз? – спросил Йост.
   – Сделан в прошлый вторник.
   Голос у Майлза был уверенный и самодовольный, с заметным чикагским выговором.
   – Сильно она изменилась за семь лет?
   – Нет, – только и в состоянии был ответить Чарди, задетый ритуалом, который предполагал этот снимок: какой-нибудь зачуханный хлюпик из техотдела припарковал свою машину или фургон в нескольких кварталах и после трехдневного выслеживания щелкнул ее двухсотмиллиметровым объективом "Никона" из-за зеркального стекла.
   Он потер сухие ладони. Взглянул на три силуэта: Йост, воплощение безжизненности, и двое ребят помладше, мечтательный Тревитт и гнусный Майлз – да как же его? – коренастый ирландский крепыш из Чикаго.
   – Вам известно, – подал голос из угла Майлз, – что после своего возвращения она трижды пыталась покончить жизнь самоубийством?
   Странная душевная боль пронзила Чарди. Он сглотнул вставший в горле ком и почувствовал, как сильно заколотилось сердце – во всяком случае, так ему показалось. Кулаки у него сжались.
   – Я не знал об этом. Мне ничего не известно о том, что с ней стало.
   Чарди почти чувствовал, как Майлз улыбается в темноте. Спейт упомянул что-то о том, что тот отлично разбирается в компьютерах. В суматохе знакомства Чарди взглянул на ирландца лишь мельком, и в памяти отложился низкорослый, смуглый, неопрятный человечек, скорее даже юнец, которому не было еще тридцати, с сальными черными волосами. Он походил на церковного служку – такие бывают в каждом приходе. Они ходят за настоятелем или настоятельницей по пятам и годами черпают в этом власть.
   – В семьдесят седьмом она резала вены, – уточнил Ланахан. – В семьдесят девятом наглоталась таблеток, и в последний раз в прошлом году – тоже таблетки. Чуть концы не отдала.
   Чарди кивнул, не отрывая глаз от изображения женщины на стене.
   Почему, Джоанна?
   Но он знал почему.
   – Университет отправлял ее к самым разнообразным психиатрам, – продолжал Ланахан. – Мы раздобыли ее медкарты. Это было не так-то просто.
   Но Чарди не слушал. Он рассматривал свои запястья.
   Он вскрыл себе вены в апреле семьдесят пятого, после длительного допроса в КГБ. Он помнил затопившее его тогда облегчение, помнил, как течет кровь и вместе с ней отступают все беды мира. Безмерная и бездумная легкость овладевает тобой. Манящая, блаженная. Ему вспомнилось, как он выкрикнул в лицо офицеру, который наблюдал за его допросом: "Спешнев, я все равно выйду победителем!"
   Но его спасли.
   – Это все? – спросил Тревитт.
   – Да, – ответил Вер Стиг, и картинка погасла.
   Тревитт раздвинул шторы, и в комнату хлынул свет.
   Чарди долго смотрел в стену, с которой исчезло ее изображение. Потом повернулся к остальным.
   – Итак... Пол. Можно мне называть вас по имени? – спросил Йост.
   Чарди не мог различить его глаз за стеклами строгих очков в розовой оправе – высокопоставленные правительственные чиновники почему-то любили такой стиль.
   – Пожалуйста, – пожал плечами Чарди.
   – В Соединенных Штатах Улу Бег знает всего двух человек. Вас и Джоанну Халл. И к вам за помощью он придет вряд ли.
   Чарди кивнул. Да, Улу Бег вряд ли придет к нему – за помощью.
   – Значит, остается только эта женщина.
   – Вы считаете, что он объявится у нее?
   – Я ничего не считаю. Я рассматриваю только вероятные события. Скорее всего, он отдает себе отчет, как трудно в нашей стране вести дела, не имея никакого тыла. Значит, вполне вероятно, он попытается обзавестись им. Вполне вероятно, его одолеет соблазн довериться какому-нибудь человеку, который разделяет его чувства к курдам. Наконец, вполне вероятно, что он объявится у нее. Вот и все.
   – Можно попытаться предугадать его жертву, – заметил Чарди.
   – Можно. Но если догадка окажется неверной, можно оказаться в таком положении, из которого потом никогда не выпутаешься. На данный момент у нас нет никаких данных относительно его цели, никаких вероятностей. Положение может измениться, но пока этого не произошло, я решил сосредоточиться на вероятных событиях.
   Чарди кивнул.
   – Итак, нам остается только гадать, Пол, – продолжал Йост.
   Из-за причудливой игры отражений в толстых стеклах очков глаза его были скрыты за двумя озерцами света.
   – Тут для нас авторитет – вы. Вы знаете их обоих. Кажется правдоподобным, что он появится у нее? В смысле, вам кажется? У вас есть такое ощущение? И если да, как она отреагирует? И самое последнее, пойдет ли она на сотрудничество с нами? Или, вернее, с вами?
   Не успел Чарди сформулировать ответ, как влез Майлз.
   – Нам известно, что она не из активистов. Она не связана ни с какой дурацкой политической группировкой, не ходит на демонстрации, не занимается всякими глупостями, не спит с чокнутыми революционерами. Спокойная, благоразумная женщина, если не считать проблем с головой. Ни в каких глупостях она не замечена.
   Он проглядел стопку листов, лежащую перед ним, – видимо, досье Джоанны. Господи, сколько же они о ней знают подумал Чарди. Мысль о том, что короткие пальцы Майлза роются в жизни Джоанны, оскорбляла его. Его влажные ручки на ее фотографии, ее документах.
   Майлз улыбнулся, продемонстрировав нечищеные зубы.
   Кто спасет тебя от этих людей, Джоанна?
   "Я", – подумал он.
   И тут же вспомнил о ее единственном контакте с ним, об ответе на пятнадцатистраничное письмо, которое он послал ей, когда вернулся из советской тюрьмы. Это была открытка с пошленьким видом Майами-бич, на которой было написано: "Нет, Пол. И ты знаешь почему".
   – Пол?
   – Простите, я...
   – Вопрос в том, – вежливо сказал Йост, – обратится он к ней или нет? И станет ли она ему помогать?
   – Она станет помогать нам, – ответил Чарди.
   – Бросьте, Пол, – встрял Майлз... – Ланахан! Точно, Ланахан. Черт побери, да она была помешана на курдах. Если вы проанализируете ее прошлое, как это сделали мы, вы придете точно к такому же выводу. В шестьдесят девятом она побывала в Иране с "Корпусом мира" ^[14]. В семьдесят третьем вернулась, чтобы преподавать в колледже в Резайе. Диссертацию защитила по курманджи, диалекту курдского языка. Она совершила паломничество в Мехабад, где в сорок шестом году была провозглашена их республика ^[15]. Один из миротворцев рассказал нам, что она плакала на улице Четырех Фонарей, где иранцы вешали курдских мучеников.
   – Все это так, – согласился Чарди. – Но она слишком умна, чтобы ввязываться во всякие глупости. Она очень умная женщина. Исключительно умная. Она не станет заниматься такой дурью. Улу Бег там или не Улу Бег.
   – Если он появится у нее, она поможет нам?
   – Да. Если мы дадим ей слово не причинять ему зла.
   – Пол, он уже убил двоих пограничников.
   – Это чудовищная случайность. И потом, ФБР и Пограничная служба еще не вышли на Улу Бега. Потому что вы не хотите лишней огласки. В противном случае вы не стали бы привлекать к делу меня. И думаю, вам не доставит радости, если ФБР начнет копаться в старых делах управления.
   В комнате повисла напряженная тишина. Чарди пронял их, он знал, что пронял.
   – Позвольте мне пообещать ей, что мы попытаемся перехватить его и позволим ему выйти сухим из воды. Если вы скажете: "Мы собираемся упечь этого парня за решетку лет на двести", у вас ничего не выгорит. Но если вы скажете: "Послушай, это ужасно, но все еще можно уладить", может быть, у вас есть шанс.
   – Вы любите их. Обоих. До сих пор. – Это сказал парнишка, Тревитт.
   – Это не важно, – вмешался Йост Вер Стиг.
   – Я уверен, что Пол понимает, – он делал вид, будто говорит с молодым человеком, но на самом деле обращался к Чарди, – вне зависимости от его чувств, насколько серьезно положение. Обученный ЦРУ курд с полученным от ЦРУ оружием. А что, если он совершит какой-нибудь акт насилия – как японские террористы в аэропорту Лод? ^[16] Или убьет какого-нибудь крупного общественного деятеля? Не хватало только управлению оказаться замешанным в подобный скандал.
   Чарди кивнул. А они струхнули. Он так и видел кричащие заголовки газет о том, что одна из тайных войн ЦРУ разразилась в самой Америке, впервые за все время окропив американской кровью американскую мостовую. Их приводило в ужас, чем все это может обернуться для управления.
   – Вы ведь понимаете это, Пол, верно?
   – Да.
   – Ведь это и ваше прошлое тоже. Первоначально это была ваша операция. Ответственность за нее отчасти лежит и на вас.
   – Ну разумеется, – ответил Чарди.
   – То что в конце концов произошло с курдами, было... в общем, вы тоже должны взять на себя часть ответственности.
   – Разумеется, – повторил Чарди.
   – Значит, необходимо выяснить, может ли эта женщина чем-нибудь нам помочь. Мы должны это знать. И если вы хотите сказать ей что-то такое, что будет этому способствовать, то говорите. Но помните, что стоит на кону.
   – Да.
   Все остальное осталось недосказанным и не будет упомянуто ни в одном документе: Улу Бега необходимо остановить, чтобы уберечь ЦРУ от конфуза.
   – Так вы займетесь этим? Вы встретитесь с ней. Введете ее в курс дела, поможете нам. Вы будете работать с нами.
   – Да, – еще раз повторил Чарди.
   И задался вопросом, собирается ли он сдержать свое слово и имеет ли это какое-то значение.

* * *

   Теперь оставалось утрясти всякие мелочи. Кто полетит с Чарди в Бостон в качестве подстраховки, какой подход ему избрать, как взяться за дело, чего ожидать?
   Сопровождающим был назначен Ланахан, поскольку именно он проделал всю предварительную работу по "прощупыванию Джоанны", как выразился Йост. Вылет был назначен через два дня, номера в отеле забронированы. Но когда Чарди наконец распрощался с ними с единственным желанием выпить где-нибудь пива, он поднял глаза и обнаружил, что до сих пор не один. Тревитт, который почти ничего не сказал за все это время, поджидал его в фойе.
   – Мистер Чарди?
   – В чем дело?
   – Тревитт.
   – Да, я помню.
   – Я работаю в историческом отделе – вообще-то я историк, даже магистра получил – до того, как попал сюда.
   Парнишка, похоже, нервничал.
   Чарди не знал, что и думать. В его время никакого исторического отдела не было и в помине, как и всего оперативного директората.
   – Угу, – буркнул он.
   – Мы много работаем с людьми старшего поколения; руководство предлагает им в последний год службы писать мемуары. Так что через меня прошло много случайной информации – ну, о сотрудниках управления. О вашей карьере, о делах, которые вы проворачивали, вы и кое-кто из ваших коллег по спецназу. Тони По, Вилли Шидловски, Скамп Хьюз, Уолтер Шорт...
   – Френчи. Френчи Шорт, – поправил Чарди, смягчившись от внезапного напоминания о своих самых давних и лучших друзьях.
   – Вы с Френчи... Вы делали такие дела. С нунгами во Вьетнаме. Когда охотились на партизан вместе с перуанскими десантниками.
   Он с восхищением покачал головой, смутив Чарди его собственным легендарным прошлым.
   – Я просто хотел, чтобы вы знали, как я рад, что вы снова среди нас. И еще я хотел сказать... я считаю, что вы приняли весь удар на себя, когда "Саладин-два" потерпел неудачу.
   – Ну, кто-то ведь должен был его принять, – возразил Чарди.
   И тут же глупо улыбнулся парнишке, чем окончательно подкупил его. Он только надеялся, что парень не станет путаться у него под ногами. Однако потом он придумал, какую пользу можно из этого извлечь, так что, быть может, все к лучшему.
   – Кстати, вдруг вы сможете мне ответить: где сейчас Френчи? – спросил он и мгновенно понял, каким будет ответ, по вмиг потухшим глазам парнишки.
   – Я думал, вы знаете. Думал, вам сказали или вы сами слышали, – пролепетал Тревитт.
   – Мне ничего не говорили, – покачал головой Чарди.
   – Простите, что я заговорил об этом. Извините. Вам должны были об этом рассказать. Френчи Шорт погиб в семьдесят пятом году на одиночной операции. В Вене. Его выловили в Дунае. Вы тогда были в Курдистане.
   Чарди кивнул и сказал что-то бессмысленное, чтобы подбодрить Тревитта – тот выглядел совершенно убитым. Ничего страшного, говорил он, не стоит так переживать.
   – Я просто... мне очень жаль.
   – Не стоит так переживать. Я должен был знать. Я просто подумал, что он где-нибудь за границей. Слишком долго был не у дел.
   – Может быть, что-нибудь...
   – Нет-нет. Френчи всегда думал, что погибнет на работе. Это должно было случиться. Он вечно искушал судьбу. Не переживайте.
   В конце концов он все-таки отделался от парнишки и по засеянной травой лужайке, обведенной кольцевой развязкой, в серых сумерках зашагал к мотелю "Мариотт Кей-бридж", в котором остановился. На том конце моста виднелся Джорджтаун, открывался великолепный вид на белые здания и памятники на другом берегу реки до самого Кеннеди-центра. Но Чарди хотелось лишь найти бар.
   За всю свою жизнь он любил всего трех человек, а теперь оказывается, что один из них, его друг и безупречный наставник Френчи Шорт, который научил его почти всему, что следовало знать в их ремесле, погиб. А двое других, Джоанна и Улу Бег, ворвались в его жизнь почти одновременно после перерыва длиной в целую вечность. Как и прежде, они были тесно связаны, и это вызывало у него сложные и невеселые чувства. Ему предстояло выследить одного и подчинить своей воле другую. Но мучительнее всего было осознание, что тогда, в подземных застенках Багдада, он предал их обоих.

Глава 7

   Эти двое Рамиресу не нравились. Ему следовало бы на них молиться – они сорили деньгами, как американские миллионеры или колумбийские кокаиновые короли, однако не были ни американцами, ни колумбийцами. Чаевые всем девочкам. Одно только американское виски, и много. Сигары длиною в фут, не только себе, но и всем вокруг.
   Но кто они такие?
   Рамирес сделал еще глоток рому, теплого и выдохшегося от долгого стояния в стакане, потом отставил напиток. Зал был длинный и темный, но он видел их профили в зеркале, в котором, в свою очередь, отражалось другое зеркало. Они только что заказали очередную бутылку "Джека Дэниелса" и отстегнули мальчишке Роберто, который принес ее, пятерку на чай. Рамирес хорошо знал свою клиентуру: студенты, приехавшие из Тусона поразвлечься с девочками, одинокие туристы, мексиканские коммерсанты. Заведение процветало, но золотым дном назвать его было нельзя, и в нем редко появлялись посетители, так лихо спускающие деньги, как эти двое.
   Он понимал, что бояться нечего. После сокрушительного фиаско на границе он предпринял путешествие в Мехико, чтобы лично возместить причиненный семейству Хуэрра ущерб. После терпеливого ожидания в приемной его наконец препроводили в кабинет дона на последнем этаже одного из самых роскошных зданий Мехико, где он униженно и жалко рассыпался в извинениях за свой просчет в тот памятный вечер и предложил добровольно понести кару. Он готов заплатить штраф, сделать пожертвование. Может быть, оказать какую-нибудь услугу, исполнить поручение?
   И тогда Хуэрра, старейшина, патриарх, пожилой джентльмен с утонченными манерами испанского гранда, сказал:
   – Рейнолдо, ты много лет служил нашей семье верой и правдой. Старые друзья, как мы с тобой, должны питать друг к другу любовь, а не ненависть и недоверие. Ты хорошо сделал, что пришел и попросил у меня прощения, и я дарую его тебе. Ты прощен. Нам не за что тебя наказывать.
   – Благодарю вас, дон Хосе. – Рамирес поспешно упал на колени и поцеловал старческую руку.
   – Я хочу кое о чем тебя попросить, – сказал Дон.
   – Что угодно. Что угодно.
   – Говорят, ты отошел от религии. Я слышал, ты больше не жертвуешь Пресвятой Деве, не говоришь со священниками. Это меня тревожит. С возрастом начинаешь понимать, как важна вера.
   – Я грешил. Я был суетным и жадным человеком. Я вел недостойную жизнь, дон Хосе.
   – Вернись в лоно Господа, Рейнолдо. Господь простит тебя, как я простил. Господь любит тебя, как я люблю. Церковь – твоя мать, она тоже простит тебя.
   – Я буду каждый день ставить свечку. Я пожертвую Святой Церкви половину своего имущества.
   – Не надо половину, Рейнолдо. Думаю, хватит четверти.
   Так Рейнолдо снова вернулся к праведной жизни. Он ставил свечи, каждое утро ходил к мессе, щедро жертвовал деньги. Он изменился, стал другим человеком. Так продолжалось уже почти два дня.
   Он сделал еще глоток рому и оглянулся вокруг себя в поисках Оскара Месы. Тот как сквозь землю провалился. Неужели ушел? Да где же этот разбойник? Рейнолдо снова взглянул в зеркало и увидел тех двоих – на одном был роскошный деловой кремовый костюм элегантного покроя, на другом – свободный бледно-голубой костюм и рубаха с расстегнутым воротником, по американской моде, хотя оба были латиносы. Они раскуривали очередную пару сигар и как бешеные хохотали над какой-то своей шуткой.
   И что их так рассмешило?
   Час спустя Рамирес бросил взгляд на свои золотые часы. Было почти три утра. Скоро вся жизнь замрет, наступят тихие предрассветные часы, когда даже бедные шлюхи могут поспать. Рамирес грузно выбрался из-за столика и сквозь клубы табачного дыма, мимо нескольких засидевшихся пьяных студентиков, которые никак не могли решить, какой же из девиц отдать предпочтение, прошел к стойке бара.
   В тот же миг словно из-под земли вырос Роберто.
   – Patron?
   Рамирес дернул на себя кассовый ящик и принялся демонстративно хрустеть купюрами. Он дважды пересчитал их и обернулся к парнишке.
   – Опять подворовываешь, Роберто?
   – Нет, patron.
   – Тут должна быть как минимум тысяча. Я внимательно следил.
   – Торговля идет вяло, patron.
   – Ну, не настолько вяло. Кради, но знай меру, Роберто. Если начинаешь зарываться, механизм может дать сбой, и тогда смотри, как бы тебя не перемололо его шестернями, Роберто.
   – Я... я и не думал воровать, patron, – пробормотал юнец, но в глаза Рамиресу при этом не смотрел.
   Рамирес в точности знал, сколько денег из кассы оседает за вечер в карманах Роберто. Сколько в карманах Оскара – в последнее время аппетиты у него становились все внушительнее и внушительнее, – и у бабки, которая сидела на площадке второго этажа и проверяла посетителей и девочек на предмет дурных болезней. Подворовывали все; каждый брал понемногу, но в соответствии с определенными правилами. Правила есть правила. Нарушать их не позволено никому.
   – Просто знай меру, Роберто. Я хочу, чтобы ты прожил долгую и счастливую жизнь и оставил после себя полсотни ребятишек. Господь заповедовал нам плодиться и размножаться.
   – Да, patron.
   Пока Рамирес стоял, его пальцы нащупали под кассой кольт – "кобру" 38-го калибра в кобуре. Он вытащил маленький револьвер, спрятал его за пояс брюк и пожалел, что вынужден довольствоваться этой бабской фитюлькой вместо своего привычного большого "питона". Он развернулся, грузно выбрался из-за кассы, немного помедлил и двинулся прочь. Жаль, что сегодня утром он не поставил свечку в церкви.

* * *

   Двое в костюмах продолжали неутомимо набираться за своим столиком.
   – Роберто, – позвал Рамирес.
   Парнишка немедленно подскочил.
   – Принеси двум нашим друзьям бутылку самого лучшего американского виски. Скажи, подарок от хозяина.
   – Да, patron.
   Роберто достал бутылку и отнес ее к столику. Оба посетителя подняли на него глаза, и он с чопорным поклоном объяснился. Гости дружелюбно засмеялись и спросили, где хозяин.
   Мальчишка показал.
   – Мы принимаем дар хозяина с величайшей признательностью, – по-испански произнес тот, что был в кремовом костюме.
   Рамирес кивнул. Оскару Месе уже пора было бы вернуться. Куда же он запропастился?
   – У вас чудесное заведение, сеньор хозяин, – продолжал кремовый.
   – Спасибо за добрые слова, друг, – ответствовал Рейнолдо. – У нас тут скромно, но честно и чисто.
   – Прекрасный рецепт успеха в любом начинании, – мечтательно протянул кремовый.
   У него были прилизанные черные волосы и рябое лицо, и все же он обладал той смазливостью, на которую клюет определенная порода женщин. Его товарищ в голубом костюме был плотнее и серьезнее – из тех, кто говорит лишь тогда, когда к ним обращаются, да и то без особой охоты. Кроме того, ему не помешало бы побриться.
   – Вы уже видели моих девочек? – поинтересовался Рамирес. – Других таких красоток не сыщешь во всем Ногалесе. Что там – во всей Соноре.
   – Не девочки – розы. Все до единой. А уж умелицы какие! Полагаю, хозяин самолично занимался их обучением.
   – Этих современных девиц ничему не обучишь. Они сами все умеют, – сказал Рамирес. – Есть у нас одна малышка, настоящая чародейка. Ртом такое выделывает! Если накинуть ей немного сверху, она сыграет на вас, как на флейте.
   – Это вы о Рите? Я был с Ритой. В высшей степени утонченная и одаренная барышня.
   – О, Рита поистине редкостный цветок. – Рамирес восхищенно поцеловал кончики пальцев.
   От прикосновения его губ пальцы словно расцвели, стали невесомыми, разлетелись в стороны. Рите было за пятьдесят, и ей не мешало бы посетить стоматолога.
   – Нам пора, – подал голос тот, что был в голубом костюме. – Уже поздно.
   – Надеюсь, вы заглянете еще?
   – Как ни прискорбно, нет. Наше дело в Ногалесе почти завершено.
   – Очень жаль. Но я надеюсь, вы будете с теплотой вспоминать наше маленькое заведение.
   – О, я полюбил его всей душой, – заверил второй, порывисто вскакивая на ноги.
   В руке у него возник пистолет, он навел дуло Рамиресу в живот и тщательно прицелился, но Рейнолдо пальнул в него через стол. Пуля угодила в грудь, заставив кремового крутануться на месте. В замкнутом пространстве грянуло эхо выстрела, резкое, оглушительное, но человек в голубом костюме и ухом не повел – он выстрелил в Рамиреса, и пуля вошла чуть пониже сердца, сбила со стула.
   У Рейнолдо было такое чувство, будто он получил удар под дых. Он пытался вздохнуть, пытался вновь ощутить вдруг онемевшие кончики пальцев, а когда поднял голову, то увидел, что человек в голубом костюме тянет своего раненого товарища, стараясь поднять того на ноги. Но тело у него было безвольное, точно ватное, и упорно валилось вперед. Рамирес с усилием поднялся на колени и выстрелил в того, что был в голубом, но промахнулся и быстро выстрелил еще раз; пуля попала в челюсть. Человек неуклюже плюхнулся рядом со своим дружком, обхватил голову руками и застонал. Потом заплакал.
   – Мне больно, – всхлипнул он судорожно.
   Изо рта у него текла кровь.
   Рамирес поднялся, подошел вплотную и выпустил пулю ему в затылок.
   – Господи боже мой, – ахнул Роберто. – Кто они такие?
   – Плохие люди, – ответил Рамирес.
   Но кто они были такие в самом деле?
   – Беги, – велел он Роберто, – приведи сюда Мадонну. И поспеши, мальчик, пока я не истек кровью.
   Мальчишка со всех ног бросился за одной из проституток, которая утверждала, что когда-то была медицинской сестрой.
   Рамирес опустился на стул. Пистолет до сих пор был у него в руке. Он бросил его.