Наверху я услышал невнятный крик. Лодка, которую на тросе тянул кит, двигалась среди искрящихся волн прямо на меня. Я быстро снова нырнул и увидел, как она пронеслась надо мной в виде темной птицы. С трудом переведя дух, я снова влез в лодку и рассказал Джимми о пережитом под водой.
Только позже мне стало ясно, что показалось таким странным у этого животного. Я не видел ни глаз, ни пасти! Ведь животное без глаз - это не животное! Морского ежа или морскую звезду рассматривают как странный живой орнамент, и только когда "нечто" направляет на нас свой взгляд, оно становится в нашем представлении существом. В глазах мы видим его индивидуальность, его душу, его "я". Даже когда животное нападает на нас, мы смотрим не на пасть и лапы, а в его глаза.
Чего я не увидел сам, показали позже мои фотографии. Глаза у кита были крошечные и расположены на голове в трех-четырех метрах от конца рыла. Он может видеть только то, что находится сбоку, но не то, что перед ним. Мелвйлл высказывал в своем бессмертном романе "Моби Дик" предположение о том, как должно обстоять дело с вниманием животного. Человек - наиболее развитое мыслящее существо, и тем не менее может направлять внимание всегда только в одну точку. Как же ориентируется кит, который одним глазом видит одно, а другим совершенно иное? Мелвйлл утверждает, что его внимание должно переключаться, то есть направляться либо влево, либо вправо. Этим он объясняет паническое поведение китов, на которых нападают одновременно со многих сторон.
Подошла моторная лодка, взяла нас на буксир и снова привела на поле боя. К этому времени в кита уже попал второй гарпун, животное теперь тащило за собой две лодки и гораздо чаще появлялось у поверхности. Вторая моторная лодка отрезала ему дорогу, так что он плыл по кругу, как в цирке. Когда он снова шел на нас, мы увидели, что вместо светлой струи пены теперь в воздух выбрасываются кроваво-красные фонтаны. Гарпун попал в легкое, и кит "вывесил v красный флаг", как говорят китобои.
Зрелище было столь ужасающим, что мы не могли решиться идти в воду. Но когда кит описывал следующий круг, мы оба были внизу и ясно видели, что чудовищная туша испытывает страх и мучения. То же существо, которое только что казалось столь чужим, вызывало теперь в нас понимание и сочувствие.
Каким несчастным и беспомощным был этот- колосс! Недостаток воздуха вынуждал его снова и снова появляться у поверхности, а наверху уже ожидали мучители, чтобы нанести новые удары. Несмотря на свое состояние, он видел нас и избегал; кит наверняка не подозревал, что и мы принадлежим к охотникам. Он приближался, волоча за собой широкое темное полотнище вытекающей крови, и сворачивал перед нами, как будто не хотел причинить вреда своей массой.
Кит не может сказать, как выглядит враг, угрожающий ему сверху. Вероятно, для него враги - самые лодки; он может воспринять их в виде тонких, остроконечных существ со злыми жалами, которые они выстреливают над водой, жалами, остающимися в теле и тянущими назад...
Хотя мы симпатизировали животному, но не могли не восхищаться и людьми. Лодки летели стрелой по волнам, вздымавшимся ветром все выше и выше. Люди искусно уклонялись от ударов хвоста, которым кит бил вокруг в полном отчаянии. Удивительно ловко избегали движущегося троса, который мог сбросить человека в море. С отчаянной смелостью наезжали прямо на широкую спину, чтобы проткнуть сквозь сало четырехметровые копья с плоским острием. При этом они выискивали жизненно важные центры с тщательностью хирурга. Смеясь, охотники выпрямляли погнутые копья о борта лодки. Все были потные и в высшей степени возбужденные. Каждая лодка казалась организованным, несущим смерть существом, которое не отставало, пока противник не будет побежден.
Кит вырвался из круга, и китобои гнались теперь за ним по прямой. Черпая силы из таинственных резервов, он теперь снова надолго нырял под воду. Один из моторных баркасов взял два троса, кит потянул и его. Мы кричали и махали, но на другом баркасе словно забыли о нашем существовании. Так мы остались на некоторое время предоставленными самим себе, а сумасшедшая охота продолжалась где-то за горизонтом. Через полчаса китовая упряжка возвратилась в наш район. Кит все еще жил. Он по-прежнему с силой тащил тяжелый баркас, и казалось, что он почти не чувствует, когда на баркасе включают задний ход.
Бой продолжался свыше четырех часов. Солнце заметно опустилось, ветер усилился. Медленно, очень медленно кит терял силы. Мы все чаще видели, какой выбрасывает в воздух хвостовой плавник, чтобы нырнуть. Теперь он едва выдерживал под водой две минуты. Его тело содрогалось и переваливалось с боку на бок. В воде распространялось кровавое красное облако. Охотничьи лодки ринулись со всех сторон, чтобы нанести ему смертельный удар. Он еще раз пытался нырнуть, но хвост лишь вяло ударил по воде. Затем кит перевернулся, и на поверхности показался грудной плавник. Кит был мертв. Беспомощно качался он на боку, навеки успокоившись.
- Вот смотри! - вдруг крикнул Джимми.
Под самой нашей лодкой плыло несколько акул, направлявшихся прямо в кровавый круг. У них были белые концы плавников. Каждую сопровождала масса лоцманов. Когда кита оттащили на другое место и вода стала прозрачнее, мы увидели, как акулы откусывали куски сала с его тела. Мы совсем не желали встретиться с ними под водой!
Через неделю удалось присутствовать при охоте на стадо кашалотов-самок. Они были в два раза меньше, и с ними справились гораздо быстрее. Самый длительный бой продолжался полчаса, самый короткий - только семь минут. Всего были убиты четыре самки с детенышами.
На этот раз, когда появились акулы, мы остались под водой. Они прибыли из бездонного моря, набросились на истекавших кровью китов и рвали их раны. Я всегда восхищался красотой акул, здесь же они показались нам настоящими бестиями. Они вели себя так, как будто собирались пить кровь. Их интересовала только рана.
Эти акулы были чрезвычайно нахальны. Длиной едва ли больше двух или двух с половиной метров, они подходили совсем близко к нам, как любопытные собаки, и их невозможно было прогнать ни криками, ни палками. Появлялись они лишь когда в воде было много крови, и у меня создалось впечатление, что их привлекал не шум борьбы, а запах крови. Этим можно было объяснить и их полнейшую нечувствительность к крикам.
Поразительно было число рыб-лоцманов, тучей окружавших каждую акулу. Лотта была с нами в воде, когда несколько этих рыбешек отделилось от сравнительно большой акулы и целой стаей направилось к нам. Они "обнюхали" нас, а затем сомкнутым строем вернулись обратно к акуле. Такое поведение лоцманов могло способствовать возникновению легенды о "наведении" ими акул на добычу. Но эти акулы были так перенаселены лоцманами, что те, вероятно, подплыли, просто чтобы выяснить, не акулы ли мы и нельзя ли к нам переселиться.
Приблизившись к гарпунированной самке, мы, к удивлению, увидели возле нее еще двух китов. Один был молодой, по всей видимости, ее "ребенок", другой - большой кит, по неизвестным причинам сохранивший ей верность. Нам представилась единственная возможность заснять на пленку и нераненого кита. Удалось подплыть довольно близко; затем они испугались и нырнули в глубину.
Вскоре после этого мы стали свидетелями удивительного явления. Умирающее животное опустило нижнюю челюсть почти под прямым углом, и в воде раздался в высшей степени странный шум, напоминавший скрип огромных ворот амбара, подвешенных на заржавевших петлях. В море вполне отчетливо звучал очень низкий, жесткий, вибрирующий тон. Сначала мы решили, что этот звук раздается при открывании пасти. Однако потом мы видели другого кита, издававшего такой же звук при закрытой пасти.
Крик кашалота, насколько мне известно, услышанный впервые, мог бы объяснить, как животные находят друг друга. Ведь они обычно плывут так далеко, что никак не могут увидеть другого в воде. Зачастую самцы находятся в нескольких милях от самок. Как в этом случае партнеры соединяются? Как держатся вместе стада самок и не теряются при экскурсиях в глубины? Дельфины тоже издают крики, звучащие, правда, не так необычно, вроде хрюканья свиней. Голос кашалота столь же нереален, как и само это поразительное чудовище, и должен быть слышен на большом расстоянии.
Возможно, что кит этим криком определяет местоположение каракатиц. Он мог бы улавливать ушами возвращающееся эхо, подобно дельфинам. Кашалот должен иметь какое-то подобное устройство, иначе он едва ли смог бы ловить быстро плавающих моллюсков. Вряд ли достаточно просто плыть в темноте с разинутой пастью.
В Сан-Винсенте на фабрике китовой муки мы присутствовали на последнем действии трагедии. Те же животные, которых мы видели живыми под водой, подымались сейчас кранами и разрезались огромными ножами на куски. Сначала рабочие круговым движением отделяли голову от туловища. Затем при помощи крана с тела снимался слой жира; в это же время другая группа рабочих вскрывала ударами топора голову.
Голова кашалота занимает больше трети всей его длины, у большого самца, следовательно, достигает шести-семи метров. Странное утолщение на черепе высотой в полтора-два метра, разделено на несколько камер. В этих камерах содержится ценное спермацетовое масло, вязкое вещество, о биологическом значении которого мало что известно. Мы наблюдали за тем, как рабочие ведрами черпают его из головы.
Рассматривая поперечный разрез тела, мы отчетливо увидели разницу между китами и рыбами. Так как рыбам приходится делать волнообразные движения в горизонтальной плоскости, их основные мышцы расположены по бокам. Но, когда рыбы выползли на сушу и из их плавников постепенно образовались конечности, определяющими движения стали спинные и брюшные мышцы, а боковые отошли на второй план. Морские млекопитающие должны были смириться с этим наследством; поэтому их хвосты бьют не из стороны в сторону, а вверх и вниз. Образование хвостового плавника тоже было проблемой; у китов и дельфинов он возник из поперечной складки кожи, не поддерживающейся костным скелетом и достигающей у больших китов ширины в пять метров. Тряпкообразные передние плавники - это редуцированные (выродившиеся) передние лапы; в них еще сохранились косточки запястья и суставы пальцев. Задние конечности исчезли полностью, осталась только косточка - маленький остаток когда-то развитого таза.
Волосы тоже исчезли, за исключением небольшого их количества на носу. Нос стал дыхательным отверстием, и поэтому предполагают, что у кита нет чувства обоняния. Ухо закрыто снаружи тонкой непрочной кожицей. Защищает тело толстый слой сала. Если акула нападает на кита, она словно вгрызается в кусок сыра.
Внутри одной самки мы нашли зародыш длиной всего около метра, следовательно он был еще на ранней стадии развития; ведь молодые киты появляются на свет четырехметровыми. Профессор Анкель и доктор Шеер законсервировали его, позже он стал предметом специального исследования. Кроме того, мы нашли в желудке много более или менее переваренных каракатиц. Старый князь Монако, увлекавшийся биологией моря, описал по таким найденным в желудках китов экземплярам несколько еще неизвестных видов живых существ, обитающих в глубинах.
Особый сюрприз ожидал нас, когда было вскрыто брюхо шестнадцатиметрового самца кашалота. На свет появились две наполовину переваренные акулы. Длина одной достигала двух с половиной метров, другой три метра десять сантиметров. Мы вспомнили легенду о пророке Ионе. Да, большой кит мог бы без особого труда проглотить целого человека.
После того как все было разрезано на куски и отправлено в котлы, пришли люди с вениками и ведрами и привели в порядок место, где разделывались киты. Пилообразные нижние челюсти оттащили за фабрику, где уже лежали и гнили сорок или пятьдесят других. Они остаются там до тех пор, пока не выпадают сами по себе сорок два зуба, напоминающие формой тупой коровий рог. Из них изготовляют резные изделия.
Спустя два года в Лондоне, известный режиссер Джон Хастон пригласил нас с Лоттой в киностудию в Илстри, где как раз снимался "Моби Дик", и показал нам модели легендарного белого кита. При виде искусственно приводимой в движение пасти я вспомнил о кладбище позади фабрики в Сан-Винсенте. Там лежали остатки этих гордых страшных созданий. Пока их не истребили, они останутся для человека символом демонических сил, господствующих в глубинах моря.
СПУСТЯ МНОГО ЛЕТ
Стройный белый корпус "Ксарифы" словно птица скользил под парусами по темно-синим волнам Карибского моря. Сильная буря заставила нас зайти на Канарские острова, после того как были покинуты Азорские. Затем "Ксарифа" должна была плыть на юг до двадцать третьего градуса южной широты, чтобы встретить пассат. Пользуясь небольшим ветерком, она пока что очень медленно продвигалась вперед, так как подшипники вала перегревались. Сказочный остров Сент-Люсия, покрытый девственным лесом, был первым из увиденных нами Малых Антильских островов. Нырять начали у одинокого рифа Лос-Рокес, на побережье Венесуэлы. Но вода была мутная, а условия для работы неблагоприятные, и мы поплыли дальше. Теперь мы приближались к голландскому острову Бонайре и... к моему прошлому.
Я возвращался сюда спустя четырнадцать лет. Тогда, во время моего пребывания здесь, началась вторая мировая война и с нами обращались не очень приветливо; попросту приняли за шпионов, поддерживающих под водой связь с подводными лодками.
Знакомый плоский берег приближался. Каждая пядь его была насыщена воспоминаниями. Слева - маленький остров Бонайре, где я вместе с Йоргом Белером в те давние времена разбил первую палатку; справа - Пунт Фиркант, где мы вытащили на сушу заболевшего эмболией Альфреда фон Вурциана. Маленький сонный Кралендейк с большим губернаторским домом, знакомым нам по многочисленным визитам, явно расширился. Стало больше домов; на вновь построенном аэродроме как раз приземлялся самолет.
Когда мы приехали сюда в тот раз - трое жаждущих приключений студентов, все наше имущество умещалось в рюкзаке; кроме того, у нас еще было несколько пар копий; ласты и маски. Теперь я прибывал на собственном корабле, и все же начало моей деятельности было положено здесь.
На палубе прозвучала команда, и "Ксарифа" пристала к новому большому причалу. Сюда устремилась толпа людей, некоторые узнали меня. Подошел приветливый голландец и сказал:
- Господин губернатор уже ждет вас.
Затем мы перевели "Ксарифу" в Слэг-Бей, прелестную сонную бухту в северо-западной части острова, защищенную от ветра; вода в ней почти всегда спокойна. Кактусы высотой с дерево окружают там плитообразные обломки скал. Совершенно замкнутая внутренняя лагуна лежала в котловине, окаймленная склонами, покрытыми кактусами. Там ходили, словно на ходулях, огненно-красное фламинго и всюду летали пронзительно кричащие попугаи. Перед крошечным рыбацким поселком, расположенным в стороне от пляжа, были натянуты для просушки сети и вытащены на берег лодки.
Нашей первой и самой неприятной задачей было исследование дна корабля. По поручению одной немецкой фирмы мы выкрасили подводную часть "Ксарифы" десятью различными ядовитыми красками, и должны были исследовать, какие растения и животные там поселяются. Обрастание корабля значительно уменьшает его скорость, поэтому важно установить, как развиваются на отдельных частях корпуса корабля сообщества растений и животных - обрастателей. Во время путешествия мы наблюдали, как появлялись и исчезали на днище "Ксарифы" различные организмы. Несмотря на ядовитость краски, на ней все же оседали живые существа, своего рода пионеры. На них или вокруг них обосновались затем уже другие организмы.
Работа была очень неприятной, так как вибрации нашей динамомашины с такой силой передавались воде, что в некоторых местах было трудно удержать мундштук в зубах. Краски распределялись по обеим сторонам корабля равномерными участками. Мы по очереди проплывали мимо них, тонким скальпелем отделяли пробы обрастаний и ставили их в маленькие стаканы, пронумерованные так же, как и участки.
Все участники экспедиции уже у Лос-Рокес привыкли к аквалангам, а также к акулам, и поэтому можно было не медля начать наши экологические работы. Мы хотели более подробно исследовать строение карибских окаймляющих рифов и избрали в качестве подходящего места для наблюдений западную сторону маленькой бухты. Поросшее великолепными кораллами дно сначала полого опускалось, затем круто падало до семидесятиметровой глубины. Мы протянули веревку от берега через барьер и собрали все виды кораллов, которые росли в метре от нее справа и слева. На алюминиевых пластинах зарисовывали положение отдельных кустов, кроме того, фотографировали каждую деталь этого профиля. Мы пытались также добыть все обитающие в кораллах виды животных и отмечали виды рыб, проплывающих мимо в открытой воде.
При работах на большой глубине мы применяли сжатый воздух, в остальных случаях - кислород. С молотком и зубилом в руках мы целые дни проводили в спусках и подъемах. Большой рифовый окунь, сначала удивленно наблюдавший за этой усердной деятельностью, вскоре привык и каждое утро выплывал навстречу, словно приветствуя нас. В открытой воде он подпускал к себе на метр, если же лежал под скалой, то его можно было даже тронуть рукой.
Однажды, когда Эйбль и Шеер ныряли с приборами, наполненными сжатым воздухом, едва не произошел несчастный случай. Якорный трос лопнул, и лодку с Ксенофоном отнесло, причем он этого не заметил. Между тем оба всплыли с полными ведрами кораллов и не нашли лодку. Они работали, пока не израсходовали весь воздух, а теперь с трудом держались у поверхности, не желая бросать ведра, и кричали. Так как мотор не заводился, Ксенофону пришлось грести против ветра. Шеер и Эйбль бросили ведра, но акваланги тащили их вниз. Они начали глотать воду, и в этот момент им удалось сбросить баллоны. Из-за небольшой ошибки могло произойти несчастье.
Самая страшная опасность-паника. Начинающий, который сам медлителен и осторожен, подвергается меньшей опасности, чем тот, кто считает себя уже хорошим ныряльщиком. Мы с Джимми неоднократно советовали нашим людям не чувствовать себя слишком уверенными и заставляли их упражняться, как это принято во флоте: снимать и надевать маски под водой, вытаскивать и вставлять в рот мундштук, производить смену приборов. Джимми даже заставлял их делать на дне моря стойки на голове и сальто.
Эйбль уединился от нас и часами просиживал на одном и том же месте среди кораллов. Рыбы постепенно привыкли к его присутствию, и он мог изучать их нормальный распорядок дня. Особенное внимание он обращал на червеобразных рыб, которые чистили пасть и жабры более крупным видам.
Он заметил, что эти животные обитают вблизи одного из коралловых кустов, и большие рыбы регулярно приходят туда, когда хотят, чтобы их почистили. Если они видят, что место занято другой рыбой, они шныряют вблизи и терпеливо ждут, когда наступит их очередь. Возле таких кустов все происходило так же, как в салоне парикмахерской. Клиенты обслуживались один за другим.
Интересно было то, что большие рыбы - чаще всего рифовые окуни принимали совершенно определенную позу, приглашая "парикмахера". Они неподвижно становились над коралловым кустом, закрывали пасть и растопыривали жабры. По этому сигналу приходили чистильщики и усердно принимались за работу. Они гонялись за крошечными рачками, которые, по словам Эйбля, поспешно покидали рифовых окуней. Кроме того, как я заметил еще в Австралии, они проплывали через пасть и жабры и чистили рот.
Когда рифовый окунь был удовлетворен и хотел закрыть пасть, он извещал об этом особым движением. Он закрывал рот одним махом, оставляя маленькую щель, и сразу же открывал снова. После этого все чистильщики поспешо покидали его. Даже если Эйбль нарочно вспугивал рифового окуня, тот никогда не забывал подать сигнал. Обе группы животных были связаны жестким кодексом, правила которого тщательно соблюдались.
Доктор Эйбль называет это "врожденным инстинктом". Оказывается, он так же характерен для отдельных видов животных, как и их внешний вид. Все пять видов чистильщиков рыб, которые смог определить Эйбль, имели яркий желтый узор. Эйбль сделал из этого вывод, что таков знак их "гильдии".
При киносъемках мы принесли в воду зеркала, чтобы освещать ими затененные места. Как только первая рыба увидела себя в таком зеркале, она набросилась на свое изображение и начала сражаться с ним. Это тоже было интересно для специалиста по психологии животных, так как позволяло предположить, что рыбы имеют в рифе определенные районы, которые они рассматривают как собственное владение и защищают. Увидев свое изображение в зеркале, рыбы приняли его за сородича, претендующего на их место, и с бешенством набросились на "агрессора".
Большой рифовый окунь с такой яростью кинулся на зеркало, что оно разбилось. Мы оставили куски на дне и совсем забыли об этом. Когда через два дня мы вернулись на это место, рыбы все еще боролись. Некоторые были уже совсем изнурены, с израненными головами. Пришлось убрать осколки со дна, чтобы восстановить таким образом мир в коралловом рифе.
Между тем Шеер и Гиршель подготовляли прожекторную установку. Чтобы иметь возможность впервые показать в наших фильмах кораллы в их настоящих великолепных красках, мы установили на борту два тридцатикиловаттных генератора, питавших током несколько подводных прожекторов. Расстояние от судна до места съемок ограничивалось длиной кабеля (у нас их было два - 300 и 500 метров), которые мы могли употреблять отдельно или соединять последовательно. Они весили больше 1000 килограммов, и мы прикрепили к ним через каждые пять метров поплавки, чтобы они плавали у поверхности. В лодках были установлены ящики с переключателями, от которых вниз к прожекторам вел более тонкий кабель длиной в 120 метров. Генератор давал 220 вольт, внизу же мы получали всего 110 вольт, главным образом из-за большого сопротивления в самих кабелях.
Под водой я знаками сообщал ныряльщикам, как они должны держать прожекторы и передвигать их во время съемки. Все, в том числе и Лотта, должны были работать осветителями. Прожекторы имели мощность в пять киловатт, тем не менее при цветных съемках они обеспечивали достаточной освещенность только на расстоянии трех метров.
Как только мы освещали коралловые кусты, возникали самые необычайные яркие краски. Невзрачные зеленые или коричневые цвета внезапно превращались в кричащие красные, желтые или оранжевые. Остается тайной, зачем природа создала такие великолепные краски в глубине моря. На глубине более десяти метров вода поглощает все красные и желтые лучи и ни одно морское существо не видит их там. Они пробуждаются только искусственным светом. Некоторые сверкают так ярко, будто с самого возникновения ждали того, чтобы один раз в это мгновение показать всю свою красоту 12.
Мы обещали кинопрокатным фирмам, финансировавшим наше путешествие, привезти фильм об экспедиции. При этом нужно было избегать комментариев; происходящее должно было сопровождаться только диалогами. Без сценария, актеров и режиссера это было нелегкой задачей. Мы сделали все, что могли. Все интересное, что приключалось с нами, мы старались превратить в эпизод для нашего фильма. Целыми ночами я придумывал диалоги, и каждый на борту должен был играть ту или иную роль.
Чтобы удовлетворить заказчиков, мы даже диалоги снимали под водой. Наши ныряльщики рассуждали обо всем, что видели,- значит, мы должны были под водой продумывать роли, делать пробы, повторять сцены и обмениваться знаками. Рыбы с удивлением следили за этим представлением.
Однажды Чет объявил, что ему надоело оставаться одному над водой. Этот страстный удильщик разъяснил нам преимущества забрасывания удочки не над, а под водой.
Джимми дал ему прибор и проводил на двенадцатиметровую глубину. Там Чет уселся на краю круто обрывающейся коралловой скалы, открыл свой чемоданчик со всевозможными приманками, и надел на крючок красивую рыбу. В то время как мы усердно снимали, он забросил - при замедленной съемке - удочку.
Под водой он все хорошо видел и подвел приманку прямо к пасти рифового окуня. Судя по окраске, тот отдыхал; но когда приманка стала раскачиваться перед его носом, он все же открыл, наконец, пасть и сонно проглотил ее. Чет привычно дернул удочку вверх и смотал ее. Мы сидели кругом среди кораллов, аплодировали и... вели замедленную съемку.
Лотта спустилась под воду с другой удочкой. Вместо приманки она прицепила блестящий елочный шар, заполненный дробью и воском, и хотела гипнотизировать им рыб. Некоторых животных можно, так же как и людей, усыпить, привлекая их внимание к блестящему предмету. Я снимал, и шутка почти удалась. Лотта держала шар непосредственно перед глазами рыбы-свистульки, которую сначала это раздражало. Она плыла по кругу, чтобы избавиться от блестящего предмета, и смотрела при этом вверх. Постепенно она привыкла к шару, и ее движения стали более медленными. Наконец, он качался над ней, а она качалась как зачарованная под ним. Лотту нельзя было разубедить в том, что она загипнотизировала рыбу.
Только позже мне стало ясно, что показалось таким странным у этого животного. Я не видел ни глаз, ни пасти! Ведь животное без глаз - это не животное! Морского ежа или морскую звезду рассматривают как странный живой орнамент, и только когда "нечто" направляет на нас свой взгляд, оно становится в нашем представлении существом. В глазах мы видим его индивидуальность, его душу, его "я". Даже когда животное нападает на нас, мы смотрим не на пасть и лапы, а в его глаза.
Чего я не увидел сам, показали позже мои фотографии. Глаза у кита были крошечные и расположены на голове в трех-четырех метрах от конца рыла. Он может видеть только то, что находится сбоку, но не то, что перед ним. Мелвйлл высказывал в своем бессмертном романе "Моби Дик" предположение о том, как должно обстоять дело с вниманием животного. Человек - наиболее развитое мыслящее существо, и тем не менее может направлять внимание всегда только в одну точку. Как же ориентируется кит, который одним глазом видит одно, а другим совершенно иное? Мелвйлл утверждает, что его внимание должно переключаться, то есть направляться либо влево, либо вправо. Этим он объясняет паническое поведение китов, на которых нападают одновременно со многих сторон.
Подошла моторная лодка, взяла нас на буксир и снова привела на поле боя. К этому времени в кита уже попал второй гарпун, животное теперь тащило за собой две лодки и гораздо чаще появлялось у поверхности. Вторая моторная лодка отрезала ему дорогу, так что он плыл по кругу, как в цирке. Когда он снова шел на нас, мы увидели, что вместо светлой струи пены теперь в воздух выбрасываются кроваво-красные фонтаны. Гарпун попал в легкое, и кит "вывесил v красный флаг", как говорят китобои.
Зрелище было столь ужасающим, что мы не могли решиться идти в воду. Но когда кит описывал следующий круг, мы оба были внизу и ясно видели, что чудовищная туша испытывает страх и мучения. То же существо, которое только что казалось столь чужим, вызывало теперь в нас понимание и сочувствие.
Каким несчастным и беспомощным был этот- колосс! Недостаток воздуха вынуждал его снова и снова появляться у поверхности, а наверху уже ожидали мучители, чтобы нанести новые удары. Несмотря на свое состояние, он видел нас и избегал; кит наверняка не подозревал, что и мы принадлежим к охотникам. Он приближался, волоча за собой широкое темное полотнище вытекающей крови, и сворачивал перед нами, как будто не хотел причинить вреда своей массой.
Кит не может сказать, как выглядит враг, угрожающий ему сверху. Вероятно, для него враги - самые лодки; он может воспринять их в виде тонких, остроконечных существ со злыми жалами, которые они выстреливают над водой, жалами, остающимися в теле и тянущими назад...
Хотя мы симпатизировали животному, но не могли не восхищаться и людьми. Лодки летели стрелой по волнам, вздымавшимся ветром все выше и выше. Люди искусно уклонялись от ударов хвоста, которым кит бил вокруг в полном отчаянии. Удивительно ловко избегали движущегося троса, который мог сбросить человека в море. С отчаянной смелостью наезжали прямо на широкую спину, чтобы проткнуть сквозь сало четырехметровые копья с плоским острием. При этом они выискивали жизненно важные центры с тщательностью хирурга. Смеясь, охотники выпрямляли погнутые копья о борта лодки. Все были потные и в высшей степени возбужденные. Каждая лодка казалась организованным, несущим смерть существом, которое не отставало, пока противник не будет побежден.
Кит вырвался из круга, и китобои гнались теперь за ним по прямой. Черпая силы из таинственных резервов, он теперь снова надолго нырял под воду. Один из моторных баркасов взял два троса, кит потянул и его. Мы кричали и махали, но на другом баркасе словно забыли о нашем существовании. Так мы остались на некоторое время предоставленными самим себе, а сумасшедшая охота продолжалась где-то за горизонтом. Через полчаса китовая упряжка возвратилась в наш район. Кит все еще жил. Он по-прежнему с силой тащил тяжелый баркас, и казалось, что он почти не чувствует, когда на баркасе включают задний ход.
Бой продолжался свыше четырех часов. Солнце заметно опустилось, ветер усилился. Медленно, очень медленно кит терял силы. Мы все чаще видели, какой выбрасывает в воздух хвостовой плавник, чтобы нырнуть. Теперь он едва выдерживал под водой две минуты. Его тело содрогалось и переваливалось с боку на бок. В воде распространялось кровавое красное облако. Охотничьи лодки ринулись со всех сторон, чтобы нанести ему смертельный удар. Он еще раз пытался нырнуть, но хвост лишь вяло ударил по воде. Затем кит перевернулся, и на поверхности показался грудной плавник. Кит был мертв. Беспомощно качался он на боку, навеки успокоившись.
- Вот смотри! - вдруг крикнул Джимми.
Под самой нашей лодкой плыло несколько акул, направлявшихся прямо в кровавый круг. У них были белые концы плавников. Каждую сопровождала масса лоцманов. Когда кита оттащили на другое место и вода стала прозрачнее, мы увидели, как акулы откусывали куски сала с его тела. Мы совсем не желали встретиться с ними под водой!
Через неделю удалось присутствовать при охоте на стадо кашалотов-самок. Они были в два раза меньше, и с ними справились гораздо быстрее. Самый длительный бой продолжался полчаса, самый короткий - только семь минут. Всего были убиты четыре самки с детенышами.
На этот раз, когда появились акулы, мы остались под водой. Они прибыли из бездонного моря, набросились на истекавших кровью китов и рвали их раны. Я всегда восхищался красотой акул, здесь же они показались нам настоящими бестиями. Они вели себя так, как будто собирались пить кровь. Их интересовала только рана.
Эти акулы были чрезвычайно нахальны. Длиной едва ли больше двух или двух с половиной метров, они подходили совсем близко к нам, как любопытные собаки, и их невозможно было прогнать ни криками, ни палками. Появлялись они лишь когда в воде было много крови, и у меня создалось впечатление, что их привлекал не шум борьбы, а запах крови. Этим можно было объяснить и их полнейшую нечувствительность к крикам.
Поразительно было число рыб-лоцманов, тучей окружавших каждую акулу. Лотта была с нами в воде, когда несколько этих рыбешек отделилось от сравнительно большой акулы и целой стаей направилось к нам. Они "обнюхали" нас, а затем сомкнутым строем вернулись обратно к акуле. Такое поведение лоцманов могло способствовать возникновению легенды о "наведении" ими акул на добычу. Но эти акулы были так перенаселены лоцманами, что те, вероятно, подплыли, просто чтобы выяснить, не акулы ли мы и нельзя ли к нам переселиться.
Приблизившись к гарпунированной самке, мы, к удивлению, увидели возле нее еще двух китов. Один был молодой, по всей видимости, ее "ребенок", другой - большой кит, по неизвестным причинам сохранивший ей верность. Нам представилась единственная возможность заснять на пленку и нераненого кита. Удалось подплыть довольно близко; затем они испугались и нырнули в глубину.
Вскоре после этого мы стали свидетелями удивительного явления. Умирающее животное опустило нижнюю челюсть почти под прямым углом, и в воде раздался в высшей степени странный шум, напоминавший скрип огромных ворот амбара, подвешенных на заржавевших петлях. В море вполне отчетливо звучал очень низкий, жесткий, вибрирующий тон. Сначала мы решили, что этот звук раздается при открывании пасти. Однако потом мы видели другого кита, издававшего такой же звук при закрытой пасти.
Крик кашалота, насколько мне известно, услышанный впервые, мог бы объяснить, как животные находят друг друга. Ведь они обычно плывут так далеко, что никак не могут увидеть другого в воде. Зачастую самцы находятся в нескольких милях от самок. Как в этом случае партнеры соединяются? Как держатся вместе стада самок и не теряются при экскурсиях в глубины? Дельфины тоже издают крики, звучащие, правда, не так необычно, вроде хрюканья свиней. Голос кашалота столь же нереален, как и само это поразительное чудовище, и должен быть слышен на большом расстоянии.
Возможно, что кит этим криком определяет местоположение каракатиц. Он мог бы улавливать ушами возвращающееся эхо, подобно дельфинам. Кашалот должен иметь какое-то подобное устройство, иначе он едва ли смог бы ловить быстро плавающих моллюсков. Вряд ли достаточно просто плыть в темноте с разинутой пастью.
В Сан-Винсенте на фабрике китовой муки мы присутствовали на последнем действии трагедии. Те же животные, которых мы видели живыми под водой, подымались сейчас кранами и разрезались огромными ножами на куски. Сначала рабочие круговым движением отделяли голову от туловища. Затем при помощи крана с тела снимался слой жира; в это же время другая группа рабочих вскрывала ударами топора голову.
Голова кашалота занимает больше трети всей его длины, у большого самца, следовательно, достигает шести-семи метров. Странное утолщение на черепе высотой в полтора-два метра, разделено на несколько камер. В этих камерах содержится ценное спермацетовое масло, вязкое вещество, о биологическом значении которого мало что известно. Мы наблюдали за тем, как рабочие ведрами черпают его из головы.
Рассматривая поперечный разрез тела, мы отчетливо увидели разницу между китами и рыбами. Так как рыбам приходится делать волнообразные движения в горизонтальной плоскости, их основные мышцы расположены по бокам. Но, когда рыбы выползли на сушу и из их плавников постепенно образовались конечности, определяющими движения стали спинные и брюшные мышцы, а боковые отошли на второй план. Морские млекопитающие должны были смириться с этим наследством; поэтому их хвосты бьют не из стороны в сторону, а вверх и вниз. Образование хвостового плавника тоже было проблемой; у китов и дельфинов он возник из поперечной складки кожи, не поддерживающейся костным скелетом и достигающей у больших китов ширины в пять метров. Тряпкообразные передние плавники - это редуцированные (выродившиеся) передние лапы; в них еще сохранились косточки запястья и суставы пальцев. Задние конечности исчезли полностью, осталась только косточка - маленький остаток когда-то развитого таза.
Волосы тоже исчезли, за исключением небольшого их количества на носу. Нос стал дыхательным отверстием, и поэтому предполагают, что у кита нет чувства обоняния. Ухо закрыто снаружи тонкой непрочной кожицей. Защищает тело толстый слой сала. Если акула нападает на кита, она словно вгрызается в кусок сыра.
Внутри одной самки мы нашли зародыш длиной всего около метра, следовательно он был еще на ранней стадии развития; ведь молодые киты появляются на свет четырехметровыми. Профессор Анкель и доктор Шеер законсервировали его, позже он стал предметом специального исследования. Кроме того, мы нашли в желудке много более или менее переваренных каракатиц. Старый князь Монако, увлекавшийся биологией моря, описал по таким найденным в желудках китов экземплярам несколько еще неизвестных видов живых существ, обитающих в глубинах.
Особый сюрприз ожидал нас, когда было вскрыто брюхо шестнадцатиметрового самца кашалота. На свет появились две наполовину переваренные акулы. Длина одной достигала двух с половиной метров, другой три метра десять сантиметров. Мы вспомнили легенду о пророке Ионе. Да, большой кит мог бы без особого труда проглотить целого человека.
После того как все было разрезано на куски и отправлено в котлы, пришли люди с вениками и ведрами и привели в порядок место, где разделывались киты. Пилообразные нижние челюсти оттащили за фабрику, где уже лежали и гнили сорок или пятьдесят других. Они остаются там до тех пор, пока не выпадают сами по себе сорок два зуба, напоминающие формой тупой коровий рог. Из них изготовляют резные изделия.
Спустя два года в Лондоне, известный режиссер Джон Хастон пригласил нас с Лоттой в киностудию в Илстри, где как раз снимался "Моби Дик", и показал нам модели легендарного белого кита. При виде искусственно приводимой в движение пасти я вспомнил о кладбище позади фабрики в Сан-Винсенте. Там лежали остатки этих гордых страшных созданий. Пока их не истребили, они останутся для человека символом демонических сил, господствующих в глубинах моря.
СПУСТЯ МНОГО ЛЕТ
Стройный белый корпус "Ксарифы" словно птица скользил под парусами по темно-синим волнам Карибского моря. Сильная буря заставила нас зайти на Канарские острова, после того как были покинуты Азорские. Затем "Ксарифа" должна была плыть на юг до двадцать третьего градуса южной широты, чтобы встретить пассат. Пользуясь небольшим ветерком, она пока что очень медленно продвигалась вперед, так как подшипники вала перегревались. Сказочный остров Сент-Люсия, покрытый девственным лесом, был первым из увиденных нами Малых Антильских островов. Нырять начали у одинокого рифа Лос-Рокес, на побережье Венесуэлы. Но вода была мутная, а условия для работы неблагоприятные, и мы поплыли дальше. Теперь мы приближались к голландскому острову Бонайре и... к моему прошлому.
Я возвращался сюда спустя четырнадцать лет. Тогда, во время моего пребывания здесь, началась вторая мировая война и с нами обращались не очень приветливо; попросту приняли за шпионов, поддерживающих под водой связь с подводными лодками.
Знакомый плоский берег приближался. Каждая пядь его была насыщена воспоминаниями. Слева - маленький остров Бонайре, где я вместе с Йоргом Белером в те давние времена разбил первую палатку; справа - Пунт Фиркант, где мы вытащили на сушу заболевшего эмболией Альфреда фон Вурциана. Маленький сонный Кралендейк с большим губернаторским домом, знакомым нам по многочисленным визитам, явно расширился. Стало больше домов; на вновь построенном аэродроме как раз приземлялся самолет.
Когда мы приехали сюда в тот раз - трое жаждущих приключений студентов, все наше имущество умещалось в рюкзаке; кроме того, у нас еще было несколько пар копий; ласты и маски. Теперь я прибывал на собственном корабле, и все же начало моей деятельности было положено здесь.
На палубе прозвучала команда, и "Ксарифа" пристала к новому большому причалу. Сюда устремилась толпа людей, некоторые узнали меня. Подошел приветливый голландец и сказал:
- Господин губернатор уже ждет вас.
Затем мы перевели "Ксарифу" в Слэг-Бей, прелестную сонную бухту в северо-западной части острова, защищенную от ветра; вода в ней почти всегда спокойна. Кактусы высотой с дерево окружают там плитообразные обломки скал. Совершенно замкнутая внутренняя лагуна лежала в котловине, окаймленная склонами, покрытыми кактусами. Там ходили, словно на ходулях, огненно-красное фламинго и всюду летали пронзительно кричащие попугаи. Перед крошечным рыбацким поселком, расположенным в стороне от пляжа, были натянуты для просушки сети и вытащены на берег лодки.
Нашей первой и самой неприятной задачей было исследование дна корабля. По поручению одной немецкой фирмы мы выкрасили подводную часть "Ксарифы" десятью различными ядовитыми красками, и должны были исследовать, какие растения и животные там поселяются. Обрастание корабля значительно уменьшает его скорость, поэтому важно установить, как развиваются на отдельных частях корпуса корабля сообщества растений и животных - обрастателей. Во время путешествия мы наблюдали, как появлялись и исчезали на днище "Ксарифы" различные организмы. Несмотря на ядовитость краски, на ней все же оседали живые существа, своего рода пионеры. На них или вокруг них обосновались затем уже другие организмы.
Работа была очень неприятной, так как вибрации нашей динамомашины с такой силой передавались воде, что в некоторых местах было трудно удержать мундштук в зубах. Краски распределялись по обеим сторонам корабля равномерными участками. Мы по очереди проплывали мимо них, тонким скальпелем отделяли пробы обрастаний и ставили их в маленькие стаканы, пронумерованные так же, как и участки.
Все участники экспедиции уже у Лос-Рокес привыкли к аквалангам, а также к акулам, и поэтому можно было не медля начать наши экологические работы. Мы хотели более подробно исследовать строение карибских окаймляющих рифов и избрали в качестве подходящего места для наблюдений западную сторону маленькой бухты. Поросшее великолепными кораллами дно сначала полого опускалось, затем круто падало до семидесятиметровой глубины. Мы протянули веревку от берега через барьер и собрали все виды кораллов, которые росли в метре от нее справа и слева. На алюминиевых пластинах зарисовывали положение отдельных кустов, кроме того, фотографировали каждую деталь этого профиля. Мы пытались также добыть все обитающие в кораллах виды животных и отмечали виды рыб, проплывающих мимо в открытой воде.
При работах на большой глубине мы применяли сжатый воздух, в остальных случаях - кислород. С молотком и зубилом в руках мы целые дни проводили в спусках и подъемах. Большой рифовый окунь, сначала удивленно наблюдавший за этой усердной деятельностью, вскоре привык и каждое утро выплывал навстречу, словно приветствуя нас. В открытой воде он подпускал к себе на метр, если же лежал под скалой, то его можно было даже тронуть рукой.
Однажды, когда Эйбль и Шеер ныряли с приборами, наполненными сжатым воздухом, едва не произошел несчастный случай. Якорный трос лопнул, и лодку с Ксенофоном отнесло, причем он этого не заметил. Между тем оба всплыли с полными ведрами кораллов и не нашли лодку. Они работали, пока не израсходовали весь воздух, а теперь с трудом держались у поверхности, не желая бросать ведра, и кричали. Так как мотор не заводился, Ксенофону пришлось грести против ветра. Шеер и Эйбль бросили ведра, но акваланги тащили их вниз. Они начали глотать воду, и в этот момент им удалось сбросить баллоны. Из-за небольшой ошибки могло произойти несчастье.
Самая страшная опасность-паника. Начинающий, который сам медлителен и осторожен, подвергается меньшей опасности, чем тот, кто считает себя уже хорошим ныряльщиком. Мы с Джимми неоднократно советовали нашим людям не чувствовать себя слишком уверенными и заставляли их упражняться, как это принято во флоте: снимать и надевать маски под водой, вытаскивать и вставлять в рот мундштук, производить смену приборов. Джимми даже заставлял их делать на дне моря стойки на голове и сальто.
Эйбль уединился от нас и часами просиживал на одном и том же месте среди кораллов. Рыбы постепенно привыкли к его присутствию, и он мог изучать их нормальный распорядок дня. Особенное внимание он обращал на червеобразных рыб, которые чистили пасть и жабры более крупным видам.
Он заметил, что эти животные обитают вблизи одного из коралловых кустов, и большие рыбы регулярно приходят туда, когда хотят, чтобы их почистили. Если они видят, что место занято другой рыбой, они шныряют вблизи и терпеливо ждут, когда наступит их очередь. Возле таких кустов все происходило так же, как в салоне парикмахерской. Клиенты обслуживались один за другим.
Интересно было то, что большие рыбы - чаще всего рифовые окуни принимали совершенно определенную позу, приглашая "парикмахера". Они неподвижно становились над коралловым кустом, закрывали пасть и растопыривали жабры. По этому сигналу приходили чистильщики и усердно принимались за работу. Они гонялись за крошечными рачками, которые, по словам Эйбля, поспешно покидали рифовых окуней. Кроме того, как я заметил еще в Австралии, они проплывали через пасть и жабры и чистили рот.
Когда рифовый окунь был удовлетворен и хотел закрыть пасть, он извещал об этом особым движением. Он закрывал рот одним махом, оставляя маленькую щель, и сразу же открывал снова. После этого все чистильщики поспешо покидали его. Даже если Эйбль нарочно вспугивал рифового окуня, тот никогда не забывал подать сигнал. Обе группы животных были связаны жестким кодексом, правила которого тщательно соблюдались.
Доктор Эйбль называет это "врожденным инстинктом". Оказывается, он так же характерен для отдельных видов животных, как и их внешний вид. Все пять видов чистильщиков рыб, которые смог определить Эйбль, имели яркий желтый узор. Эйбль сделал из этого вывод, что таков знак их "гильдии".
При киносъемках мы принесли в воду зеркала, чтобы освещать ими затененные места. Как только первая рыба увидела себя в таком зеркале, она набросилась на свое изображение и начала сражаться с ним. Это тоже было интересно для специалиста по психологии животных, так как позволяло предположить, что рыбы имеют в рифе определенные районы, которые они рассматривают как собственное владение и защищают. Увидев свое изображение в зеркале, рыбы приняли его за сородича, претендующего на их место, и с бешенством набросились на "агрессора".
Большой рифовый окунь с такой яростью кинулся на зеркало, что оно разбилось. Мы оставили куски на дне и совсем забыли об этом. Когда через два дня мы вернулись на это место, рыбы все еще боролись. Некоторые были уже совсем изнурены, с израненными головами. Пришлось убрать осколки со дна, чтобы восстановить таким образом мир в коралловом рифе.
Между тем Шеер и Гиршель подготовляли прожекторную установку. Чтобы иметь возможность впервые показать в наших фильмах кораллы в их настоящих великолепных красках, мы установили на борту два тридцатикиловаттных генератора, питавших током несколько подводных прожекторов. Расстояние от судна до места съемок ограничивалось длиной кабеля (у нас их было два - 300 и 500 метров), которые мы могли употреблять отдельно или соединять последовательно. Они весили больше 1000 килограммов, и мы прикрепили к ним через каждые пять метров поплавки, чтобы они плавали у поверхности. В лодках были установлены ящики с переключателями, от которых вниз к прожекторам вел более тонкий кабель длиной в 120 метров. Генератор давал 220 вольт, внизу же мы получали всего 110 вольт, главным образом из-за большого сопротивления в самих кабелях.
Под водой я знаками сообщал ныряльщикам, как они должны держать прожекторы и передвигать их во время съемки. Все, в том числе и Лотта, должны были работать осветителями. Прожекторы имели мощность в пять киловатт, тем не менее при цветных съемках они обеспечивали достаточной освещенность только на расстоянии трех метров.
Как только мы освещали коралловые кусты, возникали самые необычайные яркие краски. Невзрачные зеленые или коричневые цвета внезапно превращались в кричащие красные, желтые или оранжевые. Остается тайной, зачем природа создала такие великолепные краски в глубине моря. На глубине более десяти метров вода поглощает все красные и желтые лучи и ни одно морское существо не видит их там. Они пробуждаются только искусственным светом. Некоторые сверкают так ярко, будто с самого возникновения ждали того, чтобы один раз в это мгновение показать всю свою красоту 12.
Мы обещали кинопрокатным фирмам, финансировавшим наше путешествие, привезти фильм об экспедиции. При этом нужно было избегать комментариев; происходящее должно было сопровождаться только диалогами. Без сценария, актеров и режиссера это было нелегкой задачей. Мы сделали все, что могли. Все интересное, что приключалось с нами, мы старались превратить в эпизод для нашего фильма. Целыми ночами я придумывал диалоги, и каждый на борту должен был играть ту или иную роль.
Чтобы удовлетворить заказчиков, мы даже диалоги снимали под водой. Наши ныряльщики рассуждали обо всем, что видели,- значит, мы должны были под водой продумывать роли, делать пробы, повторять сцены и обмениваться знаками. Рыбы с удивлением следили за этим представлением.
Однажды Чет объявил, что ему надоело оставаться одному над водой. Этот страстный удильщик разъяснил нам преимущества забрасывания удочки не над, а под водой.
Джимми дал ему прибор и проводил на двенадцатиметровую глубину. Там Чет уселся на краю круто обрывающейся коралловой скалы, открыл свой чемоданчик со всевозможными приманками, и надел на крючок красивую рыбу. В то время как мы усердно снимали, он забросил - при замедленной съемке - удочку.
Под водой он все хорошо видел и подвел приманку прямо к пасти рифового окуня. Судя по окраске, тот отдыхал; но когда приманка стала раскачиваться перед его носом, он все же открыл, наконец, пасть и сонно проглотил ее. Чет привычно дернул удочку вверх и смотал ее. Мы сидели кругом среди кораллов, аплодировали и... вели замедленную съемку.
Лотта спустилась под воду с другой удочкой. Вместо приманки она прицепила блестящий елочный шар, заполненный дробью и воском, и хотела гипнотизировать им рыб. Некоторых животных можно, так же как и людей, усыпить, привлекая их внимание к блестящему предмету. Я снимал, и шутка почти удалась. Лотта держала шар непосредственно перед глазами рыбы-свистульки, которую сначала это раздражало. Она плыла по кругу, чтобы избавиться от блестящего предмета, и смотрела при этом вверх. Постепенно она привыкла к шару, и ее движения стали более медленными. Наконец, он качался над ней, а она качалась как зачарованная под ним. Лотту нельзя было разубедить в том, что она загипнотизировала рыбу.