Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Хавьер Сьерра
Заблудший ангел
© А. Беркова, перевод, 2013
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013 Издательство АЗБУКА
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Посвящается Еве, Мартину и Софии, моим ангелам-хранителям
…Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет.
Книга Бытия, 6: 2–3
Qui non intellegit, aut taceat, aut discat.
(Кто не понимает, пусть либо молчит, либо учится.)
Джон Ди (1527–1608)
Двенадцатью часами ранее
Гигантский плазменный экран в кабинете директора Агентства национальной безопасности озарился ярким светом; одновременно с легким шорохом автоматически опустились жалюзи, погружая комнату в полумрак. За столом красного дерева мужчина в безупречном костюме терпеливо ждал, пока всесильный Майкл Оуэн не объяснит причину столь поспешного его вызова из Нью-Йорка.
– Мистер Аллен, – сипло прогудел чернокожий гигант, вперив в него пристальный взгляд, – благодарю, что так быстро откликнулись на мой зов.
– Полагаю, особого выбора у меня не было, – отозвался тот.
Агент Николас Аллен считался человеком, искушенным в подобных делах. Уже двадцать лет ему удавалось ловко маневрировать в бюрократических дебрях Вашингтона, однако по пальцам одной руки можно было бы пересчитать те случаи, когда ему доводилось переступать порог этого кабинета. Уж если директор Оуэн вытащил его в свое логово в Форт-Миде, штат Мэриленд, значит не за горами кризис. Причем в высшей степени серьезный. Незамедлительно примчаться на зов – это самое малое, что он мог сделать.
– Видите ли, полковник Аллен, – произнес Оуэн, продолжая сверлить агента взглядом, – шесть часов назад наше посольство в Анкаре переправило нам некую видеозапись, и я хочу, чтобы вы ее посмотрели. Попрошу очень внимательно следить за всеми деталями, а потом вы поделитесь со мной впечатлениями. Договорились?
– Конечно, сэр.
Ник Аллен прошел прекрасную школу. Его обучили беспрекословно подчиняться начальству. Он обладал внешностью идеального солдата: крепкое телосложение, рост – метр восемьдесят пять, квадратные челюсти, несколько шрамов на лице в память о былых сражениях и голубые глаза, способные выражать как безграничную доброту, так и беспощадный гнев. Ник покорно обернулся к экрану, ожидая, пока цветная заставка не сменится первыми кадрами.
Увиденное заставило его вздрогнуть.
На фоне облупившейся и заляпанной бурыми пятнами стены сидел человек со связанными руками. Лицо его закрывал капюшон. Он был одет в оранжевый комбинезон, какие выдают заключенным в федеральных тюрьмах США. Однако окружавшие пленника люди мало походили на американцев. Аллену удалось различить двух, а то и трех типов в длинных галабиях и черных масках с прорезями для глаз. «Граница Турции и Ирана, – размышлял Ник про себя. – Возможно, Ирак». Смена ракурса позволила ему заметить несколько надписей, намалеванных по-курдски, и впечатление это подтвердилось, когда зазвучали голоса. Запись была довольно хорошего качества, несмотря на то что снимали на обычную камеру. А может, даже и просто на мобильный телефон. Еще одна фраза этих типов – и он точно определил их национальную принадлежность. «Граница с Арменией», – заключил Ник. Кроме того, через плечо у этих двоих висели АК-47, а на поясе – огромные изогнутые ножи, типичные для тех мест. Ника не слишком удивило, что оператор, вероятно, и заправлял всей мизансценой. А также то, что он обращался к заложнику по-английски с тем резким акцентом, который агенту не раз доводилось слышать на северо-западе Турции.
«Вот так. А теперь скажите то, что требуется», – приказал главный.
Узник дернулся, почувствовав, как сильные руки грубо хватают его за шею, разворачивая в сторону объектива, и сди рают с лица капюшон.
«Начинайте!»
Человек у стены, запинаясь, заговорил. Выглядел он ужасно. Всклокоченная борода, стоящие дыбом волосы и грязное, обожженное солнцем лицо со следами побоев. Нику Аллену показалось странным, что не удается получше разглядеть узника. Освещение было явно недостаточным, – возможно, горела одна-единственная лампочка. Но несмотря на это, что-то в этом лице показалось агенту знакомым.
«От имени Народных сил самообороны… я требую от правительства Соединенных Штатов прекратить поддержку турецких захватчиков», – произнес пленный на чистом английском и замолчал. Раздался нестройный хор криков: «Продолжай, собака!» Бедняга – Нику так и не удавалось вспомнить его, как он ни всматривался, – сжался от страха. Он наклонился к камере, вытянув вперед связанные руки. Почерневшими, возможно обмороженными, пальцами он сжимал какой-то небольшой предмет, напоминавший кулон. При виде этого тусклого, неправильной формы камня Ник в изумлении вытаращил глаза. «Если вы хотите спасти мне жизнь, делайте то, что они вам скажут, – выговорил узник, и голос его пресекся, словно от неизбывной тоски. – Моя жизнь… Цена моей жизни – это вывод войск НАТО из двухсоткилометровой зоны вокруг Агри-Даги».
«Агри-Даги? И это все? Они не просят выкупа?»
Ален увидел, как двое стоящих за спиной пленного боевиков вновь что-то заорали по-курдски. Казалось, их возбуждение достигло предела. Один из них выхватил нож и замахал им у горла несчастного, словно собирался тут же прирезать его.
– А вот теперь – внимание! – прошептал Оуэн.
Полковник почесал нос в ожидании продолжения.
«Назовите свое имя!»
Этот новый приказ человека, стоящего за камерой, не стал для агента сюрпризом. Бессчетное количество раз ему доводилось видеть подобные сцены, и он прекрасно знал, что последует за этим. Сначала заложника заставят назвать свою воинскую часть, звание или точный адрес, а затем приблизят его лицо к объективу, чтобы исключить возможные сомнения. Если пленный не представляет собой особой ценности, ему позволят порыдать и попрощаться с семьей, а мгновение спустя пригнут его голову, чтобы казнить. Некоторые счастливчики получают пулю в затылок, а менее везучих оставляют задыхаться и истекать кровью.
Но этот человек, должно быть, обладал исключительной ценностью. В противном случае Майкл Оуэн не вызвал бы Ника. В конце концов агент Аллен был специалистом высшего класса по особым операциям. Его послужной список украшали успешные миссии по освобождению заложников в Ливии, Узбекистане и Армении, и он входил в состав наиболее секретного подразделения Агентства. Чего же хочет от него директор? Чтобы он доставил этого пленника в его кабинет?
Запись вновь ожила, и голос оператора прорычал:
«Вы что, плохо слышите? Назовите свое имя!»
Узник поднял глаза с набрякшими темными веками, его лоб рассекал свежий порез.
«Меня зовут Мартин Фабер. Я ученый…»
Всемогущий Майкл Оуэн остановил запись. Как и предполагалось, Ник потерял дар речи от изумления.
– Теперь вам понятна моя озабоченность, полковник?
– Мартин Фабер! – пробормотал он, качая головой, не в силах поверить. – Ну конечно!
– И это еще не все.
Оуэн поднял пульт и очертил им линию вокруг застывшего на экране изображения мужчины:
– Вы видели, что у него в руках?
– Это не?.. – На лице агента отразилось глубокое волнение. – Это то, что я думаю, сэр?
– Именно.
Ник Аллен сжал губы, словно не веря собственным глазам. Он ближе придвинулся к экрану и всмотрелся:
– Если я не ошибаюсь, сэр, это только один из нужных нам камней.
Коварный огонек вспыхнул в глазах гориллоподобного гиганта, стоящего у руля самой могущественной секретной службы планеты.
– Вы правы, полковник, – улыбнулся он. – Хорошая же новость состоит в том, что этот видеодокумент невольно раскрывает местонахождение другого, недостающего камня.
– Каким образом?
– Смотрите внимательно, прошу вас.
Майкл Оуэн поднес пульт к экрану и снова включил запись. Изможденная фигура Мартина Фабера ожила словно по волшебству. Взгляд голубых глаз увлажнился, словно он вот-вот расплачется.
«Хулия, – прошептал он, – быть может, мы больше не увидимся…
«Хулия?»
Директор Агентства национальной безопасности улыбнулся, заметив на лице своего самого способного сотрудника удовлетворенную гримасу. Видео еще не закончилось, а приказ шефа уже внедрился в мозг его лучшего агента и занял первое место в списке приоритетов.
– Хулия Альварес, – заключил Оуэн. – Найдите эту женщину, полковник. Немедленно.
– Мистер Аллен, – сипло прогудел чернокожий гигант, вперив в него пристальный взгляд, – благодарю, что так быстро откликнулись на мой зов.
– Полагаю, особого выбора у меня не было, – отозвался тот.
Агент Николас Аллен считался человеком, искушенным в подобных делах. Уже двадцать лет ему удавалось ловко маневрировать в бюрократических дебрях Вашингтона, однако по пальцам одной руки можно было бы пересчитать те случаи, когда ему доводилось переступать порог этого кабинета. Уж если директор Оуэн вытащил его в свое логово в Форт-Миде, штат Мэриленд, значит не за горами кризис. Причем в высшей степени серьезный. Незамедлительно примчаться на зов – это самое малое, что он мог сделать.
– Видите ли, полковник Аллен, – произнес Оуэн, продолжая сверлить агента взглядом, – шесть часов назад наше посольство в Анкаре переправило нам некую видеозапись, и я хочу, чтобы вы ее посмотрели. Попрошу очень внимательно следить за всеми деталями, а потом вы поделитесь со мной впечатлениями. Договорились?
– Конечно, сэр.
Ник Аллен прошел прекрасную школу. Его обучили беспрекословно подчиняться начальству. Он обладал внешностью идеального солдата: крепкое телосложение, рост – метр восемьдесят пять, квадратные челюсти, несколько шрамов на лице в память о былых сражениях и голубые глаза, способные выражать как безграничную доброту, так и беспощадный гнев. Ник покорно обернулся к экрану, ожидая, пока цветная заставка не сменится первыми кадрами.
Увиденное заставило его вздрогнуть.
На фоне облупившейся и заляпанной бурыми пятнами стены сидел человек со связанными руками. Лицо его закрывал капюшон. Он был одет в оранжевый комбинезон, какие выдают заключенным в федеральных тюрьмах США. Однако окружавшие пленника люди мало походили на американцев. Аллену удалось различить двух, а то и трех типов в длинных галабиях и черных масках с прорезями для глаз. «Граница Турции и Ирана, – размышлял Ник про себя. – Возможно, Ирак». Смена ракурса позволила ему заметить несколько надписей, намалеванных по-курдски, и впечатление это подтвердилось, когда зазвучали голоса. Запись была довольно хорошего качества, несмотря на то что снимали на обычную камеру. А может, даже и просто на мобильный телефон. Еще одна фраза этих типов – и он точно определил их национальную принадлежность. «Граница с Арменией», – заключил Ник. Кроме того, через плечо у этих двоих висели АК-47, а на поясе – огромные изогнутые ножи, типичные для тех мест. Ника не слишком удивило, что оператор, вероятно, и заправлял всей мизансценой. А также то, что он обращался к заложнику по-английски с тем резким акцентом, который агенту не раз доводилось слышать на северо-западе Турции.
«Вот так. А теперь скажите то, что требуется», – приказал главный.
Узник дернулся, почувствовав, как сильные руки грубо хватают его за шею, разворачивая в сторону объектива, и сди рают с лица капюшон.
«Начинайте!»
Человек у стены, запинаясь, заговорил. Выглядел он ужасно. Всклокоченная борода, стоящие дыбом волосы и грязное, обожженное солнцем лицо со следами побоев. Нику Аллену показалось странным, что не удается получше разглядеть узника. Освещение было явно недостаточным, – возможно, горела одна-единственная лампочка. Но несмотря на это, что-то в этом лице показалось агенту знакомым.
«От имени Народных сил самообороны… я требую от правительства Соединенных Штатов прекратить поддержку турецких захватчиков», – произнес пленный на чистом английском и замолчал. Раздался нестройный хор криков: «Продолжай, собака!» Бедняга – Нику так и не удавалось вспомнить его, как он ни всматривался, – сжался от страха. Он наклонился к камере, вытянув вперед связанные руки. Почерневшими, возможно обмороженными, пальцами он сжимал какой-то небольшой предмет, напоминавший кулон. При виде этого тусклого, неправильной формы камня Ник в изумлении вытаращил глаза. «Если вы хотите спасти мне жизнь, делайте то, что они вам скажут, – выговорил узник, и голос его пресекся, словно от неизбывной тоски. – Моя жизнь… Цена моей жизни – это вывод войск НАТО из двухсоткилометровой зоны вокруг Агри-Даги».
«Агри-Даги? И это все? Они не просят выкупа?»
Ален увидел, как двое стоящих за спиной пленного боевиков вновь что-то заорали по-курдски. Казалось, их возбуждение достигло предела. Один из них выхватил нож и замахал им у горла несчастного, словно собирался тут же прирезать его.
– А вот теперь – внимание! – прошептал Оуэн.
Полковник почесал нос в ожидании продолжения.
«Назовите свое имя!»
Этот новый приказ человека, стоящего за камерой, не стал для агента сюрпризом. Бессчетное количество раз ему доводилось видеть подобные сцены, и он прекрасно знал, что последует за этим. Сначала заложника заставят назвать свою воинскую часть, звание или точный адрес, а затем приблизят его лицо к объективу, чтобы исключить возможные сомнения. Если пленный не представляет собой особой ценности, ему позволят порыдать и попрощаться с семьей, а мгновение спустя пригнут его голову, чтобы казнить. Некоторые счастливчики получают пулю в затылок, а менее везучих оставляют задыхаться и истекать кровью.
Но этот человек, должно быть, обладал исключительной ценностью. В противном случае Майкл Оуэн не вызвал бы Ника. В конце концов агент Аллен был специалистом высшего класса по особым операциям. Его послужной список украшали успешные миссии по освобождению заложников в Ливии, Узбекистане и Армении, и он входил в состав наиболее секретного подразделения Агентства. Чего же хочет от него директор? Чтобы он доставил этого пленника в его кабинет?
Запись вновь ожила, и голос оператора прорычал:
«Вы что, плохо слышите? Назовите свое имя!»
Узник поднял глаза с набрякшими темными веками, его лоб рассекал свежий порез.
«Меня зовут Мартин Фабер. Я ученый…»
Всемогущий Майкл Оуэн остановил запись. Как и предполагалось, Ник потерял дар речи от изумления.
– Теперь вам понятна моя озабоченность, полковник?
– Мартин Фабер! – пробормотал он, качая головой, не в силах поверить. – Ну конечно!
– И это еще не все.
Оуэн поднял пульт и очертил им линию вокруг застывшего на экране изображения мужчины:
– Вы видели, что у него в руках?
– Это не?.. – На лице агента отразилось глубокое волнение. – Это то, что я думаю, сэр?
– Именно.
Ник Аллен сжал губы, словно не веря собственным глазам. Он ближе придвинулся к экрану и всмотрелся:
– Если я не ошибаюсь, сэр, это только один из нужных нам камней.
Коварный огонек вспыхнул в глазах гориллоподобного гиганта, стоящего у руля самой могущественной секретной службы планеты.
– Вы правы, полковник, – улыбнулся он. – Хорошая же новость состоит в том, что этот видеодокумент невольно раскрывает местонахождение другого, недостающего камня.
– Каким образом?
– Смотрите внимательно, прошу вас.
Майкл Оуэн поднес пульт к экрану и снова включил запись. Изможденная фигура Мартина Фабера ожила словно по волшебству. Взгляд голубых глаз увлажнился, словно он вот-вот расплачется.
«Хулия, – прошептал он, – быть может, мы больше не увидимся…
«Хулия?»
Директор Агентства национальной безопасности улыбнулся, заметив на лице своего самого способного сотрудника удовлетворенную гримасу. Видео еще не закончилось, а приказ шефа уже внедрился в мозг его лучшего агента и занял первое место в списке приоритетов.
– Хулия Альварес, – заключил Оуэн. – Найдите эту женщину, полковник. Немедленно.
1
По какому-то странному убеждению я с детства свыклась с мыслью, что, когда умру, душа моя отделится от тела и воспарит ввысь. Я была уверена, что там, наверху, влекомая неодолимым притяжением, я предстану перед ликом Бога и смогу взглянуть в Его глаза. И в тот момент мне все станет ясно. Мое место в мироздании. Мои корни. Моя судьба. И даже то, почему мое восприятие вещей отличается… таким своеобразием. Так мне объясняла моя мать, когда я расспрашивала ее о смерти. И даже наш приходской священник. Они оба прекрасно умели успокоить мою католическую совесть. Та завидная уверенность, с которой они защищали все имеющее отношение к потустороннему миру или страждущим душам, достойна всяческих похвал. И теперь я начинала понимать причину этого.
В ту первую ноябрьскую ночь я, само собой, еще не умерла. Неживым, напротив, было застывшее передо мной видение: огромное спокойное лицо почти пятиметрового сидящего гиганта пристально следило за тем, как я порхала в нескольких дюймах от него.
– Не задерживайтесь слишком надолго, деточка.
Мануэль Мира, смотритель собора Сантьяго-де-Компостела, вывел меня из ступора, окликнув с нижнего яруса. Весь вечер он ходил за мной по пятам и следил, как я навешиваю веревки перед суровым ликом Христа Всемогущего в Портике Славы, в самой западной части храма. А теперь его смена закончилась, и, вероятно, ему было совестно оставлять меня одну здесь, среди совершенно непонятных шнуров и железок.
В действительности же беспокоиться ему было не о чем. Я пребывала в отличной физической форме, вооруженная более чем достаточными знаниями по технике альпинизма, а датчики охранной сигнализации в этой части собора уже много дней исправно докладывали ему, что я всегда покидаю свои леса около полуночи.
– Все-таки нехорошо, что вы работаете в столь уединенном месте.
Бдительный страж вопил во весь голос, чтобы я его услышала.
– Ступайте, Мануэль. В мои планы вовсе не входит попусту рисковать своей шкурой, – ответила я с улыбкой, не отвлекаясь от своего занятия.
– Смотрите, Хулия. Если вы упадете или ваша страховка откажет, никто об этом не узнает до завтра, до семи утра. Подумайте хорошенько!
– Я рискну. Это ведь не Эверест, правда? И, кроме того, у меня всегда с собой телефон.
– Да знаю, знаю, – проворчал он. – И все равно, будьте осторожны. Доброй ночи.
Мануэль был старше меня, вероятно лет на двадцать пять – тридцать, у него самого имелась дочка моего возраста, но он почел за благо отступиться. Я висела на уровне третьего этажа, в своем белом рабочем комбинезоне, яркой каске со сверкающим логотипом Фонда Баррие де ла Маса, пластиковых очках и диадеме из светодиодов на голове, а закрепленный на талии нейлоновый шнур одним концом был соединен с карманным компьютером, а другим – с легкосплавной иглой, вонзенной в правый бок Христа. Мануэль прекрасно знал, что сейчас было лучше мне не перечить. Моя работа требовала хирургической точности и полной сосредоточенности.
– Спокойной ночи, – ответила я, признательная за его неподдельное беспокойство обо мне.
– И осторожней с призраками, – добавил он без тени юмора. – Сегодня канун Дня всех усопших, а они и в обычные ночи часто тут бродят. Нравится им это место.
Я даже не улыбнулась. В этот момент я держала в руках эндоскоп стоимостью тридцать тысяч евро, разработанный в Швейцарии специально для выполнения этой работы. Поэтому покойники, несмотря на полученное предупреждение, интересовали меня не слишком сильно.
Хотя, быть может, напрасно…
Долгие месяцы, проведенные за изучением материалов по сохранению шедевров романского стиля, подсказывали мне, что я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от решения загадки таинственных повреждений одного из важнейших архитектурных ансамблей мира – памятника, вдохновлявшего многие поколения идеей, что после этой жизни нас ожидает другая, лучшая… Какая разница, что сегодня канун Дня всех усопших! В сущности, это было простым совпадением, причем очень удачным. Изображения, которые мне предстояло исследовать, в течение многих веков встречали пилигримов на Пути святого Иакова – самом древнем и популярном паломническом маршруте Европы, укрепляя их веру и свидетельствуя о том, что преступивший порог этого храма человек прощается со своей жизнью грешника и начинает новую, значительно более духовную. Отсюда и название – Портик Славы. Более двухсот скульптур, украшавших эти врата, были воистину бессмертными. Воинство, неподвластное губительному воздействию времени и человеческих страхов. Тем не менее начиная с 2000 года какая-то странная болезнь постепенно лишала их жизненной силы. Фигуры пророков Исаии и Даниила, например, начали расслаиваться, а немного выше – несколько статуй музыкантов со своими инструментами грозили обрушиться вниз, если не принять срочных мер. Ангелы с трубами из Книги Бытия, грешники и мученики – все эти скульптуры пугающим образом почернели. Как ни прискорбно, речь шла об утере цветовой гаммы и непонятной блеклости красок всего ансамбля в целом.
Со времен Крестовых походов ни одному человеческому существу не доводилось изучать эти фигуры столь близко и столь основательно, как пришлось мне. Специалисты Фонда Баррие полагали, что скульптуры подверглись разрушающему влиянию влажности или каких-то микроорганизмов, однако я не разделяла их уверенности. Поэтому я старалась работать после закрытия собора, когда на меня не глазели туристы, а паломники не жаловались, что мы спрятали величайшую святыню на Пути святого Иакова за лесами и непрозрачной сеткой. Ну и конечно, когда другие техники-реставраторы не могли поставить под сомнение мои идеи.
Однако у меня была и еще одна причина.
На мой взгляд, такая важная, что до нынешнего момента доставляла мне одни лишь проблемы.
Я была единственным членом команды, кто родился и вырос недалеко от этих мест, в деревушке на Коста-да-Морте, и я знала, точнее, интуитивно догадывалась, что для подобного разрушения камня требуются причины значительно менее мирского свойства, нежели влияние лишайников и кислот. В отличие от коллег я не позволяла своему профессиональному образованию отмести прочие, не вписывающиеся в рамки традиционной науки альтернативные возможности. Всякий раз, когда я всерьез заговаривала с ними, апеллируя к теллуризму, силам земли или излучениям, от меня со смешком отмахивались как от надоедливой мухи. «Официальных заключений по этому вопросу пока не существует», – ворчали они. К счастью, в своих усилиях я была не одинока. Меня поддерживал настоятель собора. Это был вспыльчивый, как порох, старик, к которому я испытывала глубочайшую симпатию. Все его называли отец Форнес, я же предпочитала звать его именем, данным при крещении, – Бенигно[1]. Подозреваю, что меня забавлял контраст этого имени с характером священника. Именно отец Бенигно всегда защищал мою точку зрения перед фондом и вдохновлял меня продолжать разработку своей версии.
«Рано или поздно, – говорил он, – ты поможешь им выйти из заблуждения».
«Когда-нибудь», – с надеждой думала я.
Примерно без двадцати час, когда мне удалось прозондировать эндоскопом каждую из девяти трещин, выявленных нашей командой, ожил мой компьютер-наладонник и тремя резкими сигналами возвестил, что начинает передавать информацию на большой компьютер, установленный мною перед входом в портик. Я облегченно вздохнула. Если все пойдет по плану, то на следующий день университет Сантьяго передаст эти данные на кафедру минералогии геологического факультета и через тридцать шесть часов мы сможем оценить первые результаты.
Усталая, но воодушевленная, я спустилась по своим веревкам, чтобы убедиться, что отправка информации с эндоскопа прошла должным образом. Я не могла допустить ни малейшей ошибки. Жесткий диск в пять терабайт урчал, как довольный кот, и его ровное гудение мигом привело меня в хорошее настроение. В недрах компьютера укладывались данные микротопографического исследования каждой трещины, спектрографического анализа и даже архив видеозаписи каждого моего прикосновения к камню. На первый взгляд все шло нормально, поэтому я спокойно и с удовлетворением от хорошо проделанной работы начала снимать страховочный пояс и складывать оборудование. Мне было просто необходимо принять основательный душ, съесть горячий ужин, намазать лицо кремом и почитать на сон грядущий что-нибудь легкое.
Воистину, я это заслужила.
Но у судьбы были свои соображения на этот счет, и именно этой ночью она уготовила мне нечто неожиданное. Нечто… жуткое.
Я уже собиралась выключить мощные фонари своей диадемы и снять каску, когда меня насторожило необычное движение в глубине собора. Мне показалось, что воздух словно накалился от статического электричества. Весь неф – девяносто шесть метров в длину, сто восемнадцать арок с балконами – словно содрогнулся от какого-то «явления». Мой разум попытался осмыслить происходящее. В конце концов мне могло лишь показаться, будто я видела некую вспышку, отсвет… Мимолетную искру. Беззвучную. Сверкающий блик, возникший на уровне пола, безобидный с виду, промелькнувший в направлении поперечного нефа, в десяти – двенадцати метрах от меня.
Моей первой мыслью было, что я не одна. Сердце тревожно забилось.
– Эй, здесь кто-нибудь есть?
Ответом было лишь эхо.
– Вы меня слышите? Кто-то здесь есть? Эй!.. Эй!
Молчание.
Я попыталась сохранять спокойствие. Это место я знала как свои пять пальцев. Я отлично понимала, куда бежать в случае необходимости. Кроме того, в моем распоряжении были мобильник и ключи от ворот, выходящих на площадь Орбадойро. Со мной ничего не могло случиться. Тогда я сказала себе, что, наверное, пала жертвой иллюзии, созданной контрастом между освещенной зоной лаборатории в западной части и мраком, окутавшим остальное пространство собора. Порой свет играет с нами подобные шутки. Но и это не до конца меня убедило. В строгом смысле слова то, что я видела, был не отблеск. И не насекомое. И не отсвет пламени свечи на камнях.
– Эй!.. Эй!..
По-прежнему единственным ответом мне было безмолвие.
Я тщательно осмотрела неф, испытывая ощущения человека, сунувшегося в пасть гигантского кита. Дежурного освещения хватало лишь на то, чтобы едва обозначить вход в отдельные капеллы, но оно совершенно не давало представления о размерах чудовища. Без электрического света было невозможно даже определить, где находится главный алтарь. И даже вход в крипту. Позолоченное алтарное убранство, богатейшая многоцветная резьба деревянной фигуры святого Иакова – все, казалось, поглотила непроглядная тьма.
«Может, позвонить с службу спасения? – подумала я, дро жащей рукой нашаривая в сумке телефон. – А вдруг это просто обман зрения? А вдруг это неприкаянная душа?»
Эту мысль я сразу же откинула как совершенно нелепую. Всеми силами разума я противилась подступающему страху. Но сердце мое колотилось все сильнее.
Чтобы покончить с пугающей неопределенностью, я схватила куртку, сумку и фонарь и направилась туда, где мне померещился свет. «Призраки исчезают, когда их встречают лицом к лицу», – вспомнила я. И, дрожа от страха, я пошла наперехват в боковой правый неф, молясь про себя, чтобы никого там не обнаружить. Войдя туда, – Аве Мария, Господь с тобою, – я решительно свернула к вратам Платериас, которые в это время суток, естественно, были закрыты.
И тогда я его увидела.
Практически я наткнулась на него.
И, даже стоя почти вплотную, я не поверила своим глазам.
«Боже мой!»
Передо мной стоял человек без лица, закутанный в черную тунику, похожую на монашескую рясу. Казалось, он возится с каким-то предметом, который только что спрятал под единственным современным памятником во всем храме – скульптурой работы Хесуса Леона Васкеса, изображающей Cam pus stellae, или Путь звезд. Слава богу, он держался совсем не агрессивно, будто свалился с неба в самый центр собора и не слишком хорошо осознавал, где находится.
Я понимала, что должна бегом бежать оттуда и известить полицию, но какое-то инстинктивное предчувствие, а может быть, то, что на долю секунды наши взгляды встретились, заставило меня обратиться к нему:
– Что вы здесь делаете? – Вопрос вырвался из самого сердца. – Вы не слышите? Кто вам позволил находиться в соборе?
Вор – определенно именно вором он и казался – оставил свое занятие, нимало не смущенный моей настойчивостью. Я услышала звук закрывающейся молнии на нейлоновой сумке, и тут он повернулся ко мне, будто его совершенно не волновало, что его застигли врасплох. Более того, теперь, глядя на него, я была почти готова поверить, что именно меня он и поджидал. К несчастью, скудное освещение не позволило мне рассмотреть его. Мне показалось, что под рясой на нем надет черный комбинезон и что человек весьма силен. Внезапно он что-то произнес на незнакомом мне языке и, сделав шаг вперед, пробормотал вопрос, который поверг меня в изумление:
– У-ла Либрес?
– Что?
«Монах» заколебался, вероятно думая, как поточнее задать свой вопрос:
– У-ли-я А-либрес?
Видя мое недоумение, он еще раз с натугой попробовал вымолвить слова, ставшие от этого более разборчивыми, но приобретшими ошеломляющий смысл:
– Ху-ли-я Аль-варес – это… вы?
В ту первую ноябрьскую ночь я, само собой, еще не умерла. Неживым, напротив, было застывшее передо мной видение: огромное спокойное лицо почти пятиметрового сидящего гиганта пристально следило за тем, как я порхала в нескольких дюймах от него.
– Не задерживайтесь слишком надолго, деточка.
Мануэль Мира, смотритель собора Сантьяго-де-Компостела, вывел меня из ступора, окликнув с нижнего яруса. Весь вечер он ходил за мной по пятам и следил, как я навешиваю веревки перед суровым ликом Христа Всемогущего в Портике Славы, в самой западной части храма. А теперь его смена закончилась, и, вероятно, ему было совестно оставлять меня одну здесь, среди совершенно непонятных шнуров и железок.
В действительности же беспокоиться ему было не о чем. Я пребывала в отличной физической форме, вооруженная более чем достаточными знаниями по технике альпинизма, а датчики охранной сигнализации в этой части собора уже много дней исправно докладывали ему, что я всегда покидаю свои леса около полуночи.
– Все-таки нехорошо, что вы работаете в столь уединенном месте.
Бдительный страж вопил во весь голос, чтобы я его услышала.
– Ступайте, Мануэль. В мои планы вовсе не входит попусту рисковать своей шкурой, – ответила я с улыбкой, не отвлекаясь от своего занятия.
– Смотрите, Хулия. Если вы упадете или ваша страховка откажет, никто об этом не узнает до завтра, до семи утра. Подумайте хорошенько!
– Я рискну. Это ведь не Эверест, правда? И, кроме того, у меня всегда с собой телефон.
– Да знаю, знаю, – проворчал он. – И все равно, будьте осторожны. Доброй ночи.
Мануэль был старше меня, вероятно лет на двадцать пять – тридцать, у него самого имелась дочка моего возраста, но он почел за благо отступиться. Я висела на уровне третьего этажа, в своем белом рабочем комбинезоне, яркой каске со сверкающим логотипом Фонда Баррие де ла Маса, пластиковых очках и диадеме из светодиодов на голове, а закрепленный на талии нейлоновый шнур одним концом был соединен с карманным компьютером, а другим – с легкосплавной иглой, вонзенной в правый бок Христа. Мануэль прекрасно знал, что сейчас было лучше мне не перечить. Моя работа требовала хирургической точности и полной сосредоточенности.
– Спокойной ночи, – ответила я, признательная за его неподдельное беспокойство обо мне.
– И осторожней с призраками, – добавил он без тени юмора. – Сегодня канун Дня всех усопших, а они и в обычные ночи часто тут бродят. Нравится им это место.
Я даже не улыбнулась. В этот момент я держала в руках эндоскоп стоимостью тридцать тысяч евро, разработанный в Швейцарии специально для выполнения этой работы. Поэтому покойники, несмотря на полученное предупреждение, интересовали меня не слишком сильно.
Хотя, быть может, напрасно…
Долгие месяцы, проведенные за изучением материалов по сохранению шедевров романского стиля, подсказывали мне, что я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от решения загадки таинственных повреждений одного из важнейших архитектурных ансамблей мира – памятника, вдохновлявшего многие поколения идеей, что после этой жизни нас ожидает другая, лучшая… Какая разница, что сегодня канун Дня всех усопших! В сущности, это было простым совпадением, причем очень удачным. Изображения, которые мне предстояло исследовать, в течение многих веков встречали пилигримов на Пути святого Иакова – самом древнем и популярном паломническом маршруте Европы, укрепляя их веру и свидетельствуя о том, что преступивший порог этого храма человек прощается со своей жизнью грешника и начинает новую, значительно более духовную. Отсюда и название – Портик Славы. Более двухсот скульптур, украшавших эти врата, были воистину бессмертными. Воинство, неподвластное губительному воздействию времени и человеческих страхов. Тем не менее начиная с 2000 года какая-то странная болезнь постепенно лишала их жизненной силы. Фигуры пророков Исаии и Даниила, например, начали расслаиваться, а немного выше – несколько статуй музыкантов со своими инструментами грозили обрушиться вниз, если не принять срочных мер. Ангелы с трубами из Книги Бытия, грешники и мученики – все эти скульптуры пугающим образом почернели. Как ни прискорбно, речь шла об утере цветовой гаммы и непонятной блеклости красок всего ансамбля в целом.
Со времен Крестовых походов ни одному человеческому существу не доводилось изучать эти фигуры столь близко и столь основательно, как пришлось мне. Специалисты Фонда Баррие полагали, что скульптуры подверглись разрушающему влиянию влажности или каких-то микроорганизмов, однако я не разделяла их уверенности. Поэтому я старалась работать после закрытия собора, когда на меня не глазели туристы, а паломники не жаловались, что мы спрятали величайшую святыню на Пути святого Иакова за лесами и непрозрачной сеткой. Ну и конечно, когда другие техники-реставраторы не могли поставить под сомнение мои идеи.
Однако у меня была и еще одна причина.
На мой взгляд, такая важная, что до нынешнего момента доставляла мне одни лишь проблемы.
Я была единственным членом команды, кто родился и вырос недалеко от этих мест, в деревушке на Коста-да-Морте, и я знала, точнее, интуитивно догадывалась, что для подобного разрушения камня требуются причины значительно менее мирского свойства, нежели влияние лишайников и кислот. В отличие от коллег я не позволяла своему профессиональному образованию отмести прочие, не вписывающиеся в рамки традиционной науки альтернативные возможности. Всякий раз, когда я всерьез заговаривала с ними, апеллируя к теллуризму, силам земли или излучениям, от меня со смешком отмахивались как от надоедливой мухи. «Официальных заключений по этому вопросу пока не существует», – ворчали они. К счастью, в своих усилиях я была не одинока. Меня поддерживал настоятель собора. Это был вспыльчивый, как порох, старик, к которому я испытывала глубочайшую симпатию. Все его называли отец Форнес, я же предпочитала звать его именем, данным при крещении, – Бенигно[1]. Подозреваю, что меня забавлял контраст этого имени с характером священника. Именно отец Бенигно всегда защищал мою точку зрения перед фондом и вдохновлял меня продолжать разработку своей версии.
«Рано или поздно, – говорил он, – ты поможешь им выйти из заблуждения».
«Когда-нибудь», – с надеждой думала я.
Примерно без двадцати час, когда мне удалось прозондировать эндоскопом каждую из девяти трещин, выявленных нашей командой, ожил мой компьютер-наладонник и тремя резкими сигналами возвестил, что начинает передавать информацию на большой компьютер, установленный мною перед входом в портик. Я облегченно вздохнула. Если все пойдет по плану, то на следующий день университет Сантьяго передаст эти данные на кафедру минералогии геологического факультета и через тридцать шесть часов мы сможем оценить первые результаты.
Усталая, но воодушевленная, я спустилась по своим веревкам, чтобы убедиться, что отправка информации с эндоскопа прошла должным образом. Я не могла допустить ни малейшей ошибки. Жесткий диск в пять терабайт урчал, как довольный кот, и его ровное гудение мигом привело меня в хорошее настроение. В недрах компьютера укладывались данные микротопографического исследования каждой трещины, спектрографического анализа и даже архив видеозаписи каждого моего прикосновения к камню. На первый взгляд все шло нормально, поэтому я спокойно и с удовлетворением от хорошо проделанной работы начала снимать страховочный пояс и складывать оборудование. Мне было просто необходимо принять основательный душ, съесть горячий ужин, намазать лицо кремом и почитать на сон грядущий что-нибудь легкое.
Воистину, я это заслужила.
Но у судьбы были свои соображения на этот счет, и именно этой ночью она уготовила мне нечто неожиданное. Нечто… жуткое.
Я уже собиралась выключить мощные фонари своей диадемы и снять каску, когда меня насторожило необычное движение в глубине собора. Мне показалось, что воздух словно накалился от статического электричества. Весь неф – девяносто шесть метров в длину, сто восемнадцать арок с балконами – словно содрогнулся от какого-то «явления». Мой разум попытался осмыслить происходящее. В конце концов мне могло лишь показаться, будто я видела некую вспышку, отсвет… Мимолетную искру. Беззвучную. Сверкающий блик, возникший на уровне пола, безобидный с виду, промелькнувший в направлении поперечного нефа, в десяти – двенадцати метрах от меня.
Моей первой мыслью было, что я не одна. Сердце тревожно забилось.
– Эй, здесь кто-нибудь есть?
Ответом было лишь эхо.
– Вы меня слышите? Кто-то здесь есть? Эй!.. Эй!
Молчание.
Я попыталась сохранять спокойствие. Это место я знала как свои пять пальцев. Я отлично понимала, куда бежать в случае необходимости. Кроме того, в моем распоряжении были мобильник и ключи от ворот, выходящих на площадь Орбадойро. Со мной ничего не могло случиться. Тогда я сказала себе, что, наверное, пала жертвой иллюзии, созданной контрастом между освещенной зоной лаборатории в западной части и мраком, окутавшим остальное пространство собора. Порой свет играет с нами подобные шутки. Но и это не до конца меня убедило. В строгом смысле слова то, что я видела, был не отблеск. И не насекомое. И не отсвет пламени свечи на камнях.
– Эй!.. Эй!..
По-прежнему единственным ответом мне было безмолвие.
Я тщательно осмотрела неф, испытывая ощущения человека, сунувшегося в пасть гигантского кита. Дежурного освещения хватало лишь на то, чтобы едва обозначить вход в отдельные капеллы, но оно совершенно не давало представления о размерах чудовища. Без электрического света было невозможно даже определить, где находится главный алтарь. И даже вход в крипту. Позолоченное алтарное убранство, богатейшая многоцветная резьба деревянной фигуры святого Иакова – все, казалось, поглотила непроглядная тьма.
«Может, позвонить с службу спасения? – подумала я, дро жащей рукой нашаривая в сумке телефон. – А вдруг это просто обман зрения? А вдруг это неприкаянная душа?»
Эту мысль я сразу же откинула как совершенно нелепую. Всеми силами разума я противилась подступающему страху. Но сердце мое колотилось все сильнее.
Чтобы покончить с пугающей неопределенностью, я схватила куртку, сумку и фонарь и направилась туда, где мне померещился свет. «Призраки исчезают, когда их встречают лицом к лицу», – вспомнила я. И, дрожа от страха, я пошла наперехват в боковой правый неф, молясь про себя, чтобы никого там не обнаружить. Войдя туда, – Аве Мария, Господь с тобою, – я решительно свернула к вратам Платериас, которые в это время суток, естественно, были закрыты.
И тогда я его увидела.
Практически я наткнулась на него.
И, даже стоя почти вплотную, я не поверила своим глазам.
«Боже мой!»
Передо мной стоял человек без лица, закутанный в черную тунику, похожую на монашескую рясу. Казалось, он возится с каким-то предметом, который только что спрятал под единственным современным памятником во всем храме – скульптурой работы Хесуса Леона Васкеса, изображающей Cam pus stellae, или Путь звезд. Слава богу, он держался совсем не агрессивно, будто свалился с неба в самый центр собора и не слишком хорошо осознавал, где находится.
Я понимала, что должна бегом бежать оттуда и известить полицию, но какое-то инстинктивное предчувствие, а может быть, то, что на долю секунды наши взгляды встретились, заставило меня обратиться к нему:
– Что вы здесь делаете? – Вопрос вырвался из самого сердца. – Вы не слышите? Кто вам позволил находиться в соборе?
Вор – определенно именно вором он и казался – оставил свое занятие, нимало не смущенный моей настойчивостью. Я услышала звук закрывающейся молнии на нейлоновой сумке, и тут он повернулся ко мне, будто его совершенно не волновало, что его застигли врасплох. Более того, теперь, глядя на него, я была почти готова поверить, что именно меня он и поджидал. К несчастью, скудное освещение не позволило мне рассмотреть его. Мне показалось, что под рясой на нем надет черный комбинезон и что человек весьма силен. Внезапно он что-то произнес на незнакомом мне языке и, сделав шаг вперед, пробормотал вопрос, который поверг меня в изумление:
– У-ла Либрес?
– Что?
«Монах» заколебался, вероятно думая, как поточнее задать свой вопрос:
– У-ли-я А-либрес?
Видя мое недоумение, он еще раз с натугой попробовал вымолвить слова, ставшие от этого более разборчивыми, но приобретшими ошеломляющий смысл:
– Ху-ли-я Аль-варес – это… вы?
2
За стенами собора шел нескончаемый дождь. Это был «орбальо» – типичная для севера Испании морось, которая незаметно пропитывает тяжелой влагой все вокруг. Брусчатка на площади Орбадойро пострадала в первую очередь и в эти часы напоминала набухшую губку, не способную поглотить более ни единой капли. Поэтому, когда элегантный кабриолет цвета бордо пересек самую знаменитую в Галисии площадь и остановился перед дверями отеля «Рейес католикос», из-под его колес взметнулся фонтан брызг, окатив стены гостиницы.
Дежурный портье из-за своей стойки бросил взгляд в ближайшее окно и выключил телевизор. Прибыли его последние клиенты. Он услужливо выскочил на улицу, и именно в этот момент колокола собора пробили полночь. Водитель заглушил мотор «мерседеса», погасил фары и посмотрел на циферблат наручных часов, словно выполняя какой-то неведомый ритуал.
– Приехали, дорогая. Компостела.
Сидящая рядом с ним женщина отстегнула ремень безопасности и открыла дверцу. Она испытала явное облегчение, заметив портье, спешащего им навстречу с огромным черным зонтом.
– Добрый вечер, господа, – произнес тот на прекрасном английском. Запах сырой земли проник в безупречно чистый салон арендованного автомобиля. – Нас предупредили, что вы будете поздно.
– Великолепно.
– Я провожу вас. Мы позаботимся о вашей машине и доставим багаж в номер как можно быстрее. – Он улыбнулся. – В комнате вы найдете свежие фрукты. Увы, кухня уже закрыта.
Мужчина окинул взглядом пустынную площадь. Ему нравилось, какой облик придавало тому месту обилие камня. Казалось невероятным, как в отдельно взятом пространстве могут столь гармонично соседствовать собор с фасадом в стиле барокко, здание XV века, где находился их номер люкс, и возвышающийся напротив дворец неоклассических пропорций.
– Скажите, друг мой, – негромко промолвил гость, вручая портье ключи от «мерседеса» и банкноту в десять евро, – разве реставрация Портика Славы еще не закончилась?
Портье мельком посмотрел на фасад. Было досадно, что леса так уродуют вид и отпугивают таких респектабельных клиентов, как эти.
– Боюсь, что еще нет, сеньор, – удрученно вздохнул он. – В газетах пишут, что даже сами специалисты не могут между собой договориться о способах консервации собора. Наверняка работы затянутся надолго.
– Вы полагаете? – Гость недоверчиво покачал головой. – Тогда почему же они работают круглосуточно?
Приезжий произнес эти слова, заметив, что два огромных окна над главным входом в собор, под статуей апостола-паломника, излучают мощный апельсиново-оранжевый свет, грозно мерцающий в недрах храма.
Портье изменился в лице.
Это совсем не напоминало рабочее освещение. Огни пульсировали и испускали рыжие всполохи, не сулившие ничего хорошего. Необходимо было звонить в полицию. И немедленно.
Дежурный портье из-за своей стойки бросил взгляд в ближайшее окно и выключил телевизор. Прибыли его последние клиенты. Он услужливо выскочил на улицу, и именно в этот момент колокола собора пробили полночь. Водитель заглушил мотор «мерседеса», погасил фары и посмотрел на циферблат наручных часов, словно выполняя какой-то неведомый ритуал.
– Приехали, дорогая. Компостела.
Сидящая рядом с ним женщина отстегнула ремень безопасности и открыла дверцу. Она испытала явное облегчение, заметив портье, спешащего им навстречу с огромным черным зонтом.
– Добрый вечер, господа, – произнес тот на прекрасном английском. Запах сырой земли проник в безупречно чистый салон арендованного автомобиля. – Нас предупредили, что вы будете поздно.
– Великолепно.
– Я провожу вас. Мы позаботимся о вашей машине и доставим багаж в номер как можно быстрее. – Он улыбнулся. – В комнате вы найдете свежие фрукты. Увы, кухня уже закрыта.
Мужчина окинул взглядом пустынную площадь. Ему нравилось, какой облик придавало тому месту обилие камня. Казалось невероятным, как в отдельно взятом пространстве могут столь гармонично соседствовать собор с фасадом в стиле барокко, здание XV века, где находился их номер люкс, и возвышающийся напротив дворец неоклассических пропорций.
– Скажите, друг мой, – негромко промолвил гость, вручая портье ключи от «мерседеса» и банкноту в десять евро, – разве реставрация Портика Славы еще не закончилась?
Портье мельком посмотрел на фасад. Было досадно, что леса так уродуют вид и отпугивают таких респектабельных клиентов, как эти.
– Боюсь, что еще нет, сеньор, – удрученно вздохнул он. – В газетах пишут, что даже сами специалисты не могут между собой договориться о способах консервации собора. Наверняка работы затянутся надолго.
– Вы полагаете? – Гость недоверчиво покачал головой. – Тогда почему же они работают круглосуточно?
Приезжий произнес эти слова, заметив, что два огромных окна над главным входом в собор, под статуей апостола-паломника, излучают мощный апельсиново-оранжевый свет, грозно мерцающий в недрах храма.
Портье изменился в лице.
Это совсем не напоминало рабочее освещение. Огни пульсировали и испускали рыжие всполохи, не сулившие ничего хорошего. Необходимо было звонить в полицию. И немедленно.