Хайдер Мо. Токио

   Я вышла из комнаты, оглядела коридор. Сквозь разбитые окна галереи лился дневной свет, на пыльные татами ложились уродливые тени. Стояла зловещая тишина, только в кухне мерно капало из крана. Двери кладовых стояли нараспашку, повсюду валялась разбитая мебель. Казалось, здесь прокатился шар, с помощью которого сносят дома. Все двери были открыты, за исключением той, что вела в комнату Джейсона. И эта дверь в конце коридора невольно притягивала взгляд. В ней было что-то постыдное и мрачное.
   Вместо того чтобы постучать к нему, я пошла в комнату Ирины. Кто я, как не трусиха? Когда отодвинула дверь, две фигуры задергались в темноте: Светлана и Ирина попятились, трясясь от страха. Они, словно крысы, готовы были вскарабкаться на стены.
   — Это я, — прошептала я и подняла руку, чтобы их успокоить. В комнате стоял запах страха. — Это я.
   Прошла минута, они опустились на пол, держась друг за друга. Я села рядом. Ирина выглядела ужасно — на щеках слезы, размазанная тушь.
   — Я хочу домой, — пробормотала она, ее лицо исказилось. — Хочу домой.
   — Что случилось? Что она сделала?
   Светлана погладила Ирину по спине.
   — Оно, — прошептала она. — Оно, а не она. Оно пришло сюда, затолкало нас сюда, а другой забрал наши деньги. Все.
   — Она вам ничего не сделала?
   Светлана громко хлюпнула носом. Ее обычная бравада пропала.
   — Нет. Но она не собиралась нас трогать. — И показала жестом, как они с сестрой забились от страха в угол.
   Ирина утерла глаза футболкой. На ткани осталось два черных пятна.
   — Это монстр, точно говорю. Настоящий дьявол.
   — Откуда они знают, что у нас есть деньги?
   Светлана попыталась зажечь сигарету, но ее руки так дрожали, что она не смогла прикурить. Отказавшись от своего намерения, взглянула на меня:
   — Ты говорила кому-нибудь, что мы много зарабатываем?
   — Они сюда пришли не за деньгами, — сказала я.
   — А за чем же еще? Все думают только о деньгах.
   Я не ответила. Кусала пальцы и смотрела на дверь. Думала про себя: «Нет. Ты не понимаешь. Их сюда привел Джейсон. Мы расплачиваемся за то, что он сделал или сказал медсестре на вечеринке». От тишины, царившей в его комнате, у меня стыла кровь. Что мы увидим, когда откроем его дверь? Что если — я вспомнила фотографию в папке Ши Чонгминга, — что если мы найдем там…
   Я встала.
   — Мы должны пойти в комнату Джейсона.
   Светлана и Ирина молча на меня посмотрели.
   — Зачем?
   — Вы слышали, как он стонал?
   — Вроде бы… Хотя я спала.
   — Вообще-то мы…
   Светлане удалось зажечь сигарету. Она глубоко затянулась и выпустила дым.
   — Мы все слышали. — Она глянула на Ирину в поисках подтверждения. — И мы не собираемся туда идти.
   Ирина заерзала и покачала головой.
   — Только не мы.
   Я переводила взгляд с одного лица на другое, и сердце у меня заныло.
   — Нет, — сказала я сухо. — Конечно, нет. — Я пошла к дверям и посмотрела на дверь Джейсона. — Конечно, это сделаю я.
   Светлана встала и положила руку мне на плечо. Выглянула в коридор. Напротив двери Джейсона у стены стоял перевернутый чемодан, его содержимое вывалилось на пол — одежда, паспорт, конверт с какими-то бумагами.
   — О боже, — прошептала она мне в ухо. — Какой беспорядок.
   — Знаю.
   — Ты уверена, что они ушли? Я посмотрела на лестницу.
   — Уверена.
   К нам присоединилась Ирина. Она все еще утирала лицо. Мы робко оглядывали коридор. Тяжелый воздух напомнил мне запах потрохов в мясной лавке. Я проглотила подступивший к горлу комок.
   — Послушайте, нужно… — Я замялась. — Нужно вызвать врача.
   Светлана тревожно закусила губу, переглянулась с Ириной.
   — Мы вызовем врача, Грей, и он захочет узнать, что случилось, и сюда немедленно явится полиция, станет выяснять, и тогда…
   — Депортация, — прищелкнула языком Ирина. — Депортация.
   — Кстати, кто будет платить? — Светлана повернула сигарету и посмотрела на ее кончик, словно ожидая от нее ответа. — Денег у нас больше нет. — Она кивнула. — Во всем доме нет денег.
   — Давай. — Ирина легонько подтолкнула меня в спину. — Иди, смотри. Посмотри, а потом поговорим.
   Я медленно пошла вперед, переступила через чемодан, остановилась против двери, взялась за косяк, посмотрела на дверную ручку. От ужасной тишины звенело в ушах. Что если я не найду его тела? Что если я права насчет Фуйюки и его лекарства? На ум пришло слово «охота». Что если медсестра пришла сюда на охоту? Я оглянулась: двойняшки стояли в дверях. Ирина зажала руками уши, словно боялась услышать взрыв.
   — Хорошо, — пробормотала я самой себе и глубоко вдохнула. — Хорошо.
   Дернула за ручку, но дверь не открылась.
   — Ну, что там? — прошептала Светлана.
   — Не знаю.
   Я потрясла дверь.
   — Заперто. — Прислонила рот к двери. — Джейсон?
   Я подождала, прислушалась.
   — Джейсон, ты меня слышишь? — Я постучала по двери костяшками пальцев. — Джейсон, слышишь меня?
   — Отвали! — Его голос был приглушен. Казалось, он говорит из-под одеяла. — Проваливай.
   Я попятилась, схватилась за стену, чтобы устоять. Колени дрожали.
   — Джейсон, ты… — Я несколько раз глубоко вдохнула. — Тебе нужен врач? Я отвезу тебя в Роппонги, если хочешь.
   — Я сказал: проваливай.
   — Мы скажем, что заплатим на следующей неделе, когда…
   — Ты что, оглохла?
   — Нет. — Я тупо смотрела на дверь. — Нет, не оглохла.
   — У него все в порядке? — шепотом спросила Светлана.
   Я подняла на нее глаза.
   — Что?
   — У него все в порядке?
   — Гм. — Я утерла лицо и с сомнением посмотрела на дверь. — Думаю, да.
   Мы долго не могли поверить в то, что медсестра не вернется. Еще дольше набирались смелости, чтобы пойти и осмотреться. Дому был нанесен страшный урон. Мы слегка привели его в порядок, а потом по очереди приняли ванну. Я мылась, как во сне, осторожно водила губкой по распухшему лицу. На ногах были ссадины, должно быть, я оцарапалась, когда выпрыгивала из окна. По странному совпадению, они напомнили мне раны, нанесенные во сне младенцем. Они очень походили на следы, оставленные младенческими зубами. Я долго смотрела на них и не могла унять дрожь.
   Ирина обнаружила немного денег в кармане пальто: чимпира их не заметил. Согласилась дать мне в долг тысячу иен. Умывшись, я прибрала в комнате, осторожно вымела разбитое стекло и щепки выломанной двери, сложила все книги и бумаги в шкаф. Взяла деньги Ирины и поехала в Хонго.
   Промокший под дождем кампус очень не походил на тот, который я видела в прошлый раз. Толстый ковер из осенних листьев пропал, открыто было все пространство — озеро, затейливые крыши, поднимавшиеся над голыми деревьями. Было раннее утро, но Ши Чонгминг уже консультировал студента, высокого парня в оранжевой футболке с надписью «Бешеный купальщик» на груди. Оба замолчали, когда я вошла в аудиторию. Мое лицо было оцарапано, руки сжаты в кулаки, я заметно тряслась.
   Остановившись посреди комнаты, я обратилась к Ши Чонгмингу:
   — Вы заставили меня зайти слишком далеко, но больше я не сделаю ни шага. Пора отдать мне фильм.
   Ши Чонгминг медленно поднялся из-за стола. Оперся на трость и жестом указал студенту на дверь.
   — Живо, живо, — прошипел он, увидев, что парень сидит на месте и оторопело смотрит на меня.
   Студент поднялся. Его лицо было серьезно. По-прежнему не сводя с меня глаз он попятился к двери и закрыл ее за собой с едва слышным щелчком.
   Ши Чонгминг не сразу ко мне обернулся. Некоторое время он стоял спиной, опираясь рукой на косяк. Только через минуту он встретился со мной глазами.
   — Ну, успокоились?
   — Успокоилась? Да. Я совершенно спокойна.
   — Сядьте. Сядьте и расскажите, что случилось.

47

   Нанкин, 20 декабря 1937
   Нет ничего горше для гордого человека, чем признать собственную ошибку. Оставив на улице мертвого ребенка, мы дошли до места, где наши пути расходились. Лю положил ладонь на мою руку.
   — Возвращайтесь к себе и дождитесь меня, — прошептал он. — Я приду, как только доставлю младшего Лю домой. Для нас, похоже, настали перемены.
   Так и случилось: не прошло и двадцати минут после моего возвращения, как раздалась условная серия ударов в дверь. Я отворил, и он стоял на пороге с папкой под мышкой.
   — Нам нужно поговорить, — пробормотал он, убедившись, что Шуджин не слышит. — У меня есть план.
   В знак уважения к хозяевам он снял ботинки и прошел в маленькую комнату на нижнем этаже. Обычно мы используем ее для деловых встреч. Шуджин всегда содержит ее в порядке. Здесь стоят стулья и красный лакированный стол с красивой перламутровой инкрустацией в виде драконов и пионов. Мы уселись, запахнулись в одежду. Шуджин не удивилась приходу старины Лю. Пошла наверх поправить прическу. Через несколько минут я услышал, что она спустилась в кухню и поставила на огонь чайник.
   — У нас только чай да несколько лепешек от вашей жены, Лю Рунде, — сказал я. — К сожалению, больше ничего предложить не можем.
   Он кивнул.
   — Нет нужды объяснять.
   В папке у него была подробная карта Нанкина. Должно быть, он работал над ней последние дни. Когда чайник был на столе и чашки наполнены, он разложил передо мной карту.
   — Это, — сказал он, поставив кружок за Чанчжоу, — дом старого приятеля. Он очень богатый человек — торгует солью. Дом у него огромный, богатые кладовые, на участке имеется колодец со свежей водой, гранатовые деревья. Место неподалеку от Пурпурной горы. А это, — он поставил крестик в нескольких ли от прежнего места, — ворота Тайпинг. Ходят слухи, что стена в этом месте сильно разрушена при обстреле. Вряд ли японцы, устремившись на запад, станут оставлять здесь много людей. Если мы сюда проникнем, то по закоулкам сможем выйти к Чанчжоу и двинемся по реке в северном направлении. Город Чанчжоу не имеет для японцев стратегического значения. Если нам повезет, найдем лодку, переправимся в глубь страны и затеряемся в провинции Аньхой.
   Некоторое время мы сидели молча. Каждый беспокоился за семью. Словно отвечая на мои невысказанные сомнения, Лю кивнул.
   — Да, знаю. Все зависит от того, останутся ли главные японские силы в районе Сянгана и Мейтана.
   — По радио говорят, на днях будет объявлено о создании комитета самоуправления.
   Он посмотрел на меня очень серьезно. Такого отрешенного взгляда я у него не припомню.
   — Милый, милый мастер Ши. Вы не хуже меня знаете, что если останемся здесь, то уподобимся крысам в сточной канаве. Будем сидеть и ждать, пока японцы нас обнаружат.
   Я приложил к голове пальцы.
   — Да, — пробормотал я. Глаза мои неожиданно наполнились слезами, и мне не хотелось, чтобы Лю их заметил. Но он стар и умен. И тотчас понял, что был не прав.
   — Мастер Ши, не вините себя слишком сильно. Я и сам действовал не лучшим образом. И тоже обвиняю себя в гордыне.
   По моей щеке пробежала слеза и упала на стол, в глаз дракона. Я тупо на нее уставился.
   — Что я наделал? — прошептал я. — Что я сделал со своей женой? С ребенком?
   Старый Лю наклонился и накрыл мою руку своей ладонью.
   — Мы совершили ошибку. Мы все ошиблись. Проявили невежественность, только и всего. Мы оказались невежественными — вы и я.

48

   Иногда люди забывают посочувствовать. Вместо этого начинают во всем обвинять тебя, даже за поступки, которые ты совершил, не сознавая, что они были неправильными. Когда я рассказала о том, что произошло в доме, Ши Чонгминг первым делом захотел узнать, не завалила ли я его расследование. Не рассказала ли о том, что он ищет? Я выдала ему отредактированную версию того, что сделал Джейсон, и о последствиях этого поступка — приходе медсестры. Даже после этого Ши Чонгминг не выразил сочувствия. Он хотел знать больше.
   — Что за странный поступок! О чем только ваш друг думал?
   Я не ответила. Если бы я рассказала ему о Джейсоне, о том, что происходило между нами, повторилась бы та же история, что и в больнице. Тогда люди шептались о моем аморальном поведении и, глядя на меня, думали о грязных дикарях, спаривающихся в лесу.
   — Вы меня слышали?
   — Постойте. — Я поднялась со стула. — Объясню все подробно.
   Подошла к окну. На улице по-прежнему шел дождь. Вода с деревьев капала на сложенные в штабель соломенные маты.
   — То, что вы попросили меня сделать, оказалось очень, очень опасным. Один из нас мог погибнуть. Я не преувеличиваю. А теперь хочу рассказать что-то очень важное… — Невольно вздрогнув, я стала растирать гусиную кожу на руках. — Это гораздо серьезнее, чем вы могли себе представить. Я кое-что обнаружила. Невероятные вещи.
   Ши Чонгминг неподвижно сидел за столом, лицо его было напряжено.
   — Я слышала, — сказала я, понизив голос, — что мертвые человеческие тела разрезают и используют как лекарство. Потребляют. Понимаете, о чем я? — Я перевела дух. — Каннибализм. — Сделала паузу, чтобы он вник в то, что я говорю. Каннибализм. Выговоренное мною слово, казалось, проникло в стены и впиталось в ковер. — Вы, наверное, скажете, что я безумна. Знаю, что скажете, впрочем, я привыкла, и мне плевать. Заявляю: то, что вы ищете, профессор Ши, является человеческой плотью.
   Лицо Ши Чонгминга выразило чувство страшной неловкости.
   — Каннибализм, — повторил он. Его пальцы задвигались. — Я не ослышался?
   — Да.
   — Поразительное предположение.
   — Я и не думала, что вы мне поверите. Я хочу сказать, что если бы об этом услышали в Гонконге, то…
   — У вас, как я понимаю, имеется доказательство.
   — Я повторяю то, что слышала от людей. Фуйюки управлял черным рынком. Вы когда-нибудь слышали о дзанпане? В Токио говорили, что студень, которым торговали на рынке, был…
   — Сами-то вы что видели? А? Может, видели, как Фуйюки пьет кровь? Может, он источает зловоние? А кожа у него красная? По этим признакам узнают людоеда, вы это знали? — В его голосе звучала горечь. — Интересно, — сказал он. — Интересно… Наверное, его квартира напоминает ужасную кухню «Речных заводей»^{note 80}. И там повсюду свисают конечности. А на стенах, вместо обоев, человеческая кожа?
   — Зачем вы меня дразните?
   На его лбу выступила испарина. Под высоким воротником мандарина ходил кадык.
   — Не дразните меня, — сказала я. — Пожалуйста, не дразните.
   Он вздохнул и откинулся на спинку стула.
   — Нет, — сказал он сдавленным голосом. — Конечно, я не должен. Не должен.
   Он отодвинул стул, поднялся, подошел к раковине, открыл кран и набрал в рот воды. Постоял, повернувшись ко мне спиной, посмотрел на текущую воду. Потом завернул кран, вернулся к столу и сел. Лицо его немного разгладилось.
   — Прошу прощения. — Некоторое время смотрел на свои бледные руки, лежащие на столе. Они подергивались, словно жили собственной жизнью. — Итак, — сказал он наконец, — каннибализм? Если это правда, представьте мне доказательство.
   — Что? Вы не можете требовать от меня большего. Я сделала все. Все, что вы просили. — Я думала о доме, окнах, разбитых дверях. Думала об украденных деньгах. Думала о тени медсестры на Соленом здании, о том, что она сделала с Джейсоном. Зверь с двумя спинами… — Вы не держите своего слова. Вы нарушили обещание. Снова нарушили обещание!
   — Мы заключили соглашение. Мне нужно доказательство, а не рассуждения.
   — Вы не это говорили! — Я вытащила из угла проектор, содрала пластиковый чехол и оглянулась в поисках тайника. — Мне нужен фильм. — Подошла к полкам, стала вытаскивать книги, бросать их на пол. Засовывала руки в открывшиеся полости. Швырнула на пол пачки бумаг, отдернула занавески. — Куда вы его положили? Где он?
   — Пожалуйста, сядьте. Давайте поговорим.
   — Нет, вы не понимаете. Вы лгун. — Я сжала кулаки и возвысила голос. — Вы лжец.
   — Фильм находится под замком. У меня при себе нет ключа. Мы не сможем достать его, даже если бы я сам этого захотел.
   — Отдайте его мне.
   — Довольно!
   Ши Чонгминг вскочил на ноги. Его лицо раскраснелось. Он тяжело дышал.
   — Хватит! — закричал он, указав на меня тростью. Его грудь вздымалась и опускалась. — Не оскорбляйте меня. Вы не понимаете, с чем имеете дело. Сядьте.
   — Что? — спросила я в замешательстве.
   — Сядьте. Сядьте и внимательно меня выслушайте.
   — Я вас не понимаю, — прошептала я, вытирая лицо рукавом и указывая на Чонгминга пальцем. — Вы. Я вас не понимаю.
   — Конечно, не понимаете. Ну, а теперь сядьте. Я села, трясясь от злости.
   Ши Чонгминг, тяжело дыша, тоже уселся. Было видно, что он старается взять себя в руки. Он оправил одежду, разгладил ее. Этим движением он словно бы убирал свой гнев.
   — Вам следует знать: иногда нужно принять во внимание вещи, которые до поры до времени ускользают от вашего понимания… — Он утер лоб. — А теперь позвольте мне сделать вам небольшое признание.
   Я нетерпеливо вздохнула.
   — Не надо мне вашего признания. Я хочу…
   — Послушайте. — Он поднял дрожащую руку. — Мое признание… состоит в том, что я признаю вашу правоту. Вернее, вы почти правы. Когда предполагаете, что Фуйюки потребляет… — Он сунул носовой платок в карман и выложил на стол руки. Посмотрел сначала на одну, потом — на другую. Вероятно, это помогало ему сосредоточиться. — Когда вы предполагаете… — Он сделал паузу, затем сказал твердым голосом: — … каннибализм, вы почти правы.
   — Не «почти»! Я вижу это по вашему лицу. Я права, признайтесь.
   Он снова поднял руку.
   — В некоторых отношениях вы правы. Но не во всем. Возможно, правы в том, что верите этим ужасным слухам — торговле человечиной на токийских рынках! Боги знают, что якудза творила ужасные вещи в умирающем от голода городе, и найти в Токио труп было простой задачей. Но каннибализм в медицинских целях? — Он взял скрепку и стал рассеянно ее скручивать. — Это уже нечто другое. Если такие вещи происходят в японском преступном мире, тогда, возможно, в некоторые слои общества это проникло несколько веков назад и возобновилось в сороковых годах после войны. — Он придал скрепке форму журавлика и, положив на стол, внимательно на нее смотрел. Затем сложил руки и взглянул на меня. — Поэтому вы и должны внимательно меня послушать. Я хочу сказать, почему не могу пока дать вам этот фильм.
   Я кашлянула и, откинувшись на спинку стула, скрестила на груди руки.
   — Знаете, ваш голос меня раздражает, — сказала я. — Иногда мне тошно его слушать.
   Ши Чонгминг долго на меня смотрел. Неожиданно его лицо смягчилось, и на губах появилась легкая улыбка.
   Он бросил скрепку в мусорную корзину, отодвинул стул, встал и вынул связку ключей. Открыл ящик и вытащил тетрадь. Она была переплетена в обложку из воловьей кожи, перевязана резинкой. Снял резинку, и на стол выпали желтые листы. Они были исписаны мелким, неразборчивым почерком.
   — Мои дневники, — сказал он. — Я писал их в Нанкине.
   — В Нанкине?
   — Что вы видите?
   Я наклонилась вперед, прищурилась, стараясь разобрать слово или фразу.
   — Я спрашиваю, что вы видите? Я подняла на него глаза.
   — Мемуары. — Протянула к тетради руку, но он убрал ее и прикрыл ладонью.
   — Нет. Вы видите не мемуары. Мемуары — это рассказ. А рассказ вы увидеть не можете. — Он потрогал страницу покрытой венами рукой. — Что это?
   — Бумага. Могу я прочитать?
   — Нет. А на бумаге что?
   — Так вы собираетесь мне ее дать?
   — Послушайте. Я пытаюсь помочь. Что на бумаге?
   — Письмо, — сказала я. — Чернила.
   — Вот именно. — Вливавшийся через окно серый свет делал лицо Ши Чонгминга почти прозрачным. — Вы видите бумагу, вы видите чернила. Но они перестали быть просто бумагой и чернилами. Их трансформировали мои идеи и убеждения. Они превратились в мемуары.
   — Не знаю ничего о мемуарах, чернилах и бумаге, — сказала я, глядя на дневник. — Знаю одно: я права. Фуйюки экспериментирует с каннибализмом.
   — Я забыл, что западные люди не умеют слушать. Если бы вы внимательно меня слушали, не так, как западный человек, то поняли бы, что я не выразил вам несогласия.
   Я растерянно на него посмотрела. Собиралась уже сказать: «И что же?», когда то, что он пытался мне сообщить, полностью до меня дошло.
   — Ох, — слабо сказала я, опустив руки. — Думаю, что…
   — Думаете?
   — Я…
   Я замолчала и некоторое время сидела, склонив набок голову, мои губы безмолвно шевелились. Я видела картину за картиной — либерийских мальчиков, испуганно сидящих в кустах над своими врагами, людей-леопардов и прочих людей со всего света, поедавших плоть своих врагов, с целью трансформации своих идей и верований. На ум пришел иероглиф для слова власть, который я написала прошлой ночью.
   — Думаю, — медленно произнесла я, — что плоть может быть трансформирована, да? Плоть некоторых людей может обладать властью…
   — Верно.
   — Власть можно получить с помощью трансформации? Или… — И, неожиданно поняв, я на него взглянула. — Дело не в любом человеке. Фуйюки имеет в виду конкретного человека. Верно?
   Ши Чонгминг закрыл дневник, перетянув его резинкой.
   — Вот это, — сказал он, не глядя на меня, — вы и должны выяснить.

49

   Я сидела в наземной токийской электричке, держась за голову. Дорога висела высоко над городом, мелькали неоновые рекламы, сверкали небоскребы. Я тупо смотрела в окна десятиэтажных офисов, на секретарш в одинаковых блузках и бежевых колготках. Они в свою очередь смотрели на нас. Ши Чонгминг заставляет меня слишком усердно работать. Иногда у меня от него болит голова. В Синдзюку поезд прокатился мимо небоскреба, завешенного сотнями телевизионных экранов, на каждом из которых был мужчина в золотом смокинге. Он пел какую-то песню. Некоторое время я просто на него смотрела. Потом до меня дошло.
   Бизон?
   Я встала, прошла по вагону и, положив руки на окно, всмотрелась в изображение. Да, это он, только намного моложе и тоньше, чем Бизон, которого я знала. Он пел, склонив набок голову и глядя в камеру. Его изображение повторялось сотни раз, пока не закрыло собой все здание. В левом углу каждого экрана был логотип «НОВОСТИ». Бизон был в новостях. Когда поезд должен был проехать мимо небоскреба, лицо Бизона сменил неясный кадр, запечатлевший полицейский автомобиль, припаркованный возле ничем не примечательного здания. Полиция, подумала я, прижав к окну руки и глядя на удалявшийся небоскреб. Стекло запотело от моего дыхания. Бизон. Почему ты оказался в новостях?
   Когда приехала в Такаданобабу, уже темнело. Свет горел только на лестнице. Светлана стояла на улице, рассматривала что-то на земле. Дверь позади нее была открыта. На Светлане были модные ботинки и пушистое розовое пальто до колен. Она держала мешок для мусора, набитый одеждой.
   — Ты видела новости? — спросила я. — Смотрела телевизор?
   — Он сдох.
   — Что?
   — Посмотри.
   Окружавшая дом листва была сильно истоптана. Вероятно, тут стояли медсестра и чимпира, смотрели на наши окна. Светлана носком розового ботинка отодвинула листья и указала на место, где лежал мертвый котенок. На продавленной голове отпечатался след ботинка.
   — Сука! Это же маленький котик. Что он ей сделал? — Она бросила мешок на землю и пошла к лестнице, разводя руками. — Сука.
   Я пошла за ней в дом, невольно передернувшись. На полу до сих пор лежало битое стекло от лампочек и щепки разломанных дверей. Я смотрела на безмолвные коридоры.
   — Ты видела новости? — снова спросила я, войдя в гостиную. — Телевизор еще работает?
   Приемник накренился, но когда я его поправила и включила в розетку провод, он заработал.
   — Только что на экранах был Бизон. — Я наклонилась над телевизором и надавила на кнопку переключения каналов. На экране появился мультфильм, потом реклама энергетических напитков, девушки в бикини.
   Бизона не было. Снова пробежалась по каналам, меня охватило нетерпение. — Что-то случилось. Я видела его двадцать минут назад. Ты не смотрела…
   Я оглянулась через плечо. Светлана стояла в дверях со сложенными руками. Я выпрямилась.
   — Что?
   — Мы уезжаем. — Она обвела рукой комнату. — Смотри.
   Повсюду стояли серые и белые пластиковые мешки фирмы «Мацуя». Я увидела связку вешалок для одежды, рулоны туалетной бумаги, обогреватель.
   — Мы с Ириной нашли новый клуб.
   В этот момент в коридоре появилась Ирина. Она тащила за собой завернутую в полиэтилен одежду. На ней тоже было пальто, в свободной руке она держала вонючую русскую сигарету. Ирина уронила одежду и встала позади Светланы, положила подбородок ей на плечо и обратила на меня мрачный взгляд.
   — Хороший клуб. Я заморгала.
   — Уезжаете? Но где вы будете жить?
   — Квартира в доме, где клуб. — Она поцеловала кончики своих пальцев и сказала: — Клуб — высший класс.
   — Но как? — растерянно спросила я. — Как вы…
   — Помог мой клиент. Он нас сейчас туда заберет.
   — Грей, никому ничего не говори, ладно? Не говори маме Строберри, куда мы едем, и девушкам — тоже. О'кей?
   — О'кей.
   Наступила пауза, затем Светлана нагнулась ко мне, положила руку на плечо и заглянула в глаза. Я занервничала.