Хайнлайн Роберт Энсон. Будет скафандр — будут и путешествия

   Я прислушался.
   — С чего ты взяла?
   — Знаю! Открывай!
   Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И всего-то дел.
   Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, иная обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и обе покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка.
   Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Материня… Я бы не удивился, заговори она по-английски тоже (говорил же Черволицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней), но тут было совсем другое.
   Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело и шумно обращается к Творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Материни.
   Наконец, они более или менее успокоились, и Крошка сказала:
   — Я так рада, Материня, так рада!
   Та что-то пропела в ответ.
   — Извините, Материня, очень невежливо с моей стороны. Разрешите представить — мой дорогой друг Кип.
   И Материня пропела мне:
   И я понял:
   — Очень рада познакомиться. Кип.
   Понял без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был полушутливый саморозыгрыш, как, скажем, мои беседы с Оскаром или разговор Крошки с мадам Помпадур; ведь, беседуя с Оскаром, я составляю обе части диалога; просто мое сознание беседует с моим подсознанием, или что-то в этом роде. Но здесь все обстояло иначе. Материня пела мне, а я понимал то, что она пела. Я испытывал удивление, но отнюдь не недоверие. И вообще, при виде радуги не думаешь ведь о законах оптики. Просто вот она, радуга, перед тобой, висит в небе.
   И надо было быть последним идиотом, чтобы не понять того, что Материня говорила именно со мной, потому я ее и понял, и понимал каждый раз, потому что когда она обращалась только к Крошке, мне ее речь казалась каким-то чириканием.
   Назовите это телепатией, если хотите, вроде бы в университете Дьюка под этим подразумевают кое-что другое. Я ее мыслей читать не мог, да и не думаю, чтобы она могла читать мои. Мы просто беседовали.
   Но, хотя и удивленный, я не забывал о правилах хорошего тона. Чувствовал я себя так, как будто мама представляет меня одной из своих старых подруг. Поэтому я поклонился и сказал:
   — Мы очень рады, что нашли вас, Материня.
   Причем сказал чистейшую и смиренную правду, сразу и безо всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рискнуть даже новым планом, но не отказываться искать ее — она была «Материня», и все тут!
   Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, причем не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу «Материни» я и минутного сомнения не испытывал. Материня — это Материня! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Вроде как знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом и заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя… и, к сожалению, его лишены многие матери.
   Но у Материни оно было развито так сильно, что даже мысль о Черволицем перестала беспокоить меня. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего — я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль — за нее это делала Крошка. И все это не имело значения.
   Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая, и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени себе.
   Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше — просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама нет. Но умри она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир.
   Присутствие Материни действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент.
   — Ну, теперь можно отправляться. Кип. Давай живее! — взволнованно выпалила Крошка. Материня пропела:
   («Куда мы отправляемся, детки?»)
   — На станцию Томба, Материня. Там нам помогут.
   В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, мягкие, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, Промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец.
   — Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно.
   (Я не буду больше воспроизводить ее чириканье нотами, все равно я их толком не помню).
   Крошка с энтузиазмом рассказывала ей о скафандрах, а я стоял, как болван, и слушал, и мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Материни, как ни за что не ушел бы и без Крошки…
   Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.
   Материня мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок — между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Материней, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на все сто в роли вопящей капризной ужасной девчонки, с другой стороны. Я же просто стоял рядом жалким зрителем, не имея возможности выступить даже в роли арбитра.
   Поняв ситуацию, Материня сразу же пришла к неизбежному вывйду. Поскольку идти ей было не в чем, да и вряд ли она сумела бы уйти так далеко даже в своем скафандре, единственным выходом было ей остаться здесь, а нам немедленно уходить. Если мы дойдем, то, возможно, сумеем убедить своих, что опасность со стороны Черволицего и Кj действительно существует, а в таком случае ее, может быть, удастся спасти… что было бы мило, но вряд ли станет основной задачей операции.
   Крошка наотрез отказалась даже выслушивать какой бы то ни было план, предусматривающий расставание с Материней. Если Материня остается, то остается и она.
   — Кип! Ты пойдешь за помощью! Торопись! А я останусь здесь!
   — Ты же знаешь, что это невозможно, Крошка.
   — Ты должен. Ты обязан! Ты пойдешь! А если нет, то я… я больше с тобой не разговариваю!
   — Если я пойду, то я сам перестану с собой разговаривать. Нет, Крошка, пойдешь ты.
   — Ни за что!
   — Да заткнись же ты хоть для разнообразия! Пойдешь как миленькая, а я останусь здесь охранять вход и сдерживать противника, пока ты не вернешься с подмогой. Только поторопи их.
   — Я… — она заплакала, и вид у нее стал донельзя расстроенный и обескураженный.
   Потом она бросилась к Материне, всхлипывая:
   — Вы меня совсем больше не любите!
   Что показывает, насколько она утратила способность мыслить логически. Материня запела ей что-то ласковое, а я подумал, что последние наши шансы на спасение убывают по мере того, как мы продолжаем спорить. В любое мгновение мог вернуться Черволицый, и, хоть я и надеялся успеть уложить его, когда он сунется в корабль, он почти наверное будет не один, и мне не устоять все равно. Так или иначе, нам не уйти. И, наконец, я сказал:
   — Вот что, мы уйдем все вместе.
   Крошка до того удивилась, что даже плакать перестала.
   — Но как?
   — Как, Кип? — пропела Материня.
   — Я вам сейчас покажу, как. За мной.
   Мы ринулись к скафандрам. В одной руке Крошка несла мадам Помпадур, другой наполовину несла Материню.
   Ларс Эклунд, монтажник, первым носивший Оскара, если верить журналу, весил, должно быть, фунтов двести. Чтобы Оскар плотно облегал меня, мне пришлось его изрядно затянуть. Перешивать и подгонять его по фигуре я не стал, чтобы не нарушить герметичность. Руки и ноги по длине были в порядке, подгонять пришлось только живот.
   Так что места найдется достаточно и для Материни, и для меня.
   Я объяснял. Крошка глядела на меня во все глаза, а Материня пела вопросы и комплименты. Она согласилась, что вполне может висеть у меня на спине и не упадет, после того как скафандр будет загерметизирован и лямки затянуты.
   — Ладно. Крошка, лезь в скафандр, живо! — Я побежал за носками. Вернувшись, я проверил датчики ее шлема. — Надо добавить тебе воздуха. Твой запас наполовину израсходован.
   И здесь я попал в тупик. Запасные баллоны, найденные у этих вурдалаков, были на резьбе, так же, как и мои. Но баллоны на скафандре Крошки были со штырями, которые следовало вставлять в мембрану клапана. Вполне подходит для туристов, которых без няньки и на шаг не отпустят, и которые при необходимости сменить баллоны перепугаются до смерти, если их не заменят молниеносно, но для серьезной работы они не годятся.
   В своей мастерской я бы соорудил переходник минут за двадцать. Здесь же, без инструментов… Н-да, для Крошки все равно, есть у нас эти баллоны, или нет. С таким же успехом они могли бы быть и на Земле.
   Впервые за все время я подумал всерьез о том, чтобы оставить их здесь, а самому изо всех сил броситься за помощью. Но вслух об этом не сказал. Я решил, что Крошка предпочтет умереть в пути, чем снова попасть в его руки — и я был бы с ней полностью согласен.
   — Малыш, — сказал я медленно, — воздуха у тебя немного. Вряд ли хватит на сорок миль.
   Помимо шкалы давления ее индикатор имел и шкалу времени. Стрелка показывала, что воздуха осталось меньше, чем на пять часов. Сможет ли Крошка бежать рысцой как лошадь? Даже в условиях лунного тяготения? Вряд ли.
   Она тоскливо посмотрела на меня.
   — Этот объем рассчитан на взрослых. А я маленькая — я меньше расходую воздуха.
   — Постарайся не расходовать его быстрее, чем нужно.
   — Постараюсь.
   Я начал застегивать ей рукава, но она воскликнула:
   — Ой, забыла!
   — Что такое?
   — Забыла мадам Помпадур. Дай ее мне, пожалуйста. Она здесь на полу, у меня под ногами.
   Я поднял эту идиотскую куклу и дал ей.
   — А она сколько воздуха израсходует?
   У Крошки вдруг появились ямочки на щеках.
   — Я велю ей не дышать. — Она сунула куклу за пазуху.
   — Затянув ей скафандр, я залез в свои и сел в нем на корточки, не застегивая. Материня вползла мне на спину и свернулась клубочком, напевая что-то ободряющее. С ней было так хорошо, что я и сотню миль прошагал бы, чтобы только избавить их обеих от опасности.
   Застегнуть мой скафандр оказалось делом нелегким, потому что надо было сначала распустить, а потом затянуть лямки, чтобы Материня устроилась, но и у Крошки, и у меня руки уже были в перчатках. С трудом, но все же справились.
   Для запасных баллонов я сделал веревочную петлю и повесил их на шею. С ними, да с Материней за плечами, да с Оскаром на плечах я весил при лунном притяжении что-то около пятидесяти фунтов и впервые стал уверенно ступать.
   Вынув из защелки нож, которым я заклинил дверь, я прицепил его к поясу Оскара подле нейлоновой веревки и геологического молотка. Затем мы вошли в шлюз и закрыли внутреннюю дверь. Я не знал, как выпустить воздух наружу, но мне подсказала Крошка.
   — Вам удобно, Материня?
   — Да, Кип, — она ободряюще потерлась об меня.
   — "Крошка" «Майскому жуку», — услышал я в наушниках, — проверка связи. Альфа, браво, кока, дельта.
   — "Майский жук" «Крошке», Слышу вас хорошо. Эхо, фокстрот, гольф.
   — Слышу тебя хорошо. Кип.
   — Перехожу на прием.
   — Следи за давлением в скафандре. Кип. Он очень быстро у тебя раздувается.
   Я нажал подбородком на клапан, следя при этом за датчиком и ругая себя последними словами за то, что позволил маленькой девочке поймать меня на неграмотности, как последнего сопляка. Но она ведь и раньше ходила по Луне в скафандре, а я только притворялся. Так что я решил, что сейчас не до гордости.
   — Крошка! Поправляй меня на каждом шагу. Мне это все в диковинку.
   — Хорошо, Кип.
   Наружная дверь беззвучно открылась, повернулась вовнутрь — и я увидел перед собой яркую поверхность лунной долины.
   Тоской по дому вдруг нахлынули воспоминания о детских играх в полет на Луну, и мне ужасно захотелось обратно в Сентернилль. Но тут Крошка прислонила свой шлем к моему.
   — Кого-нибудь видишь?
   — Нет.
   — Наше счастье, что дверь смотрит в сторону от других кораблей. Слушай внимательно. Пока не уйдем за горизонт, радио пользоваться не будем за исключением чрезвычайных обстоятельств. Они прослушивают наши частоты, я точно знаю. Теперь смотри, видишь вон ту гору с седловиной? Да смотри же, Кип!
   — Да, да, — Я не мог оторвать взгляд от Земли. Она была так близко… и так далеко, что, может быть, нам не суждено туда вернуться. Трудно представить себе, как прекрасна наша планета, пока не увидишь ее со стороны… — Да, я вижу седловину.
   — Там есть проход, Я знаю, потому что Тим и Джек привезли меня той дорогой на краулере. Надо найти его следы, это облегчит дело. Но сначала мы направимся к этим холмам рядом с нами — чтобы корабль прикрывал нас от других кораблей, пока мы не сумеем выбраться с открытого места.
   До земли было футов двенадцать, и я хотел спрыгнуть, потому что при лунном тяготении это ерунда. Но Крошка настояла на том, чтобы спустить меня на веревке:
   — Перекувырнешься ведь через голову. Кип. Слушай лучше опытных людей. У тебя еще нет лунных ног. Поначалу будешь себя чувствовать, как первый раз на велосипеде
   Так что она спустила нас с Материней, а затем спрыгнула сама. Я начал было сматывать веревку, но она меня остановила, пристегнула конец к своему поясу и прислонилась своим шлемом к моему:
   — Я поведу вас. Если пойду слишком быстро, или тебе что-нибудь понадобится, дергай за веревку, потому, что мне вас не будет видно.
   — Есть, капитан!
   — Не смейся. Кип. Дело серьезное.
   — А я и не смеюсь. Сейчас ты у нас старшая, Крошка.
   — Пошли. И не оглядывайся — толку никакого, еще оступишься и упадешь. Направление на холмы.

Глава 6

   Мне бы наслаждаться небывалым романтическим приключением, но я был занят не меньше Элизы, пересекающей реку по льду', а твари, ______________________________________________________________________ ' Героиня романа Г.Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». ______________________________________________________________________ которые того и гляди погонятся за нами по пятам, были куда хуже ищеек рабовладельцев. Я даже оглянуться не мог, потому, что весь был занят тем, как бы удержаться на ногах. Я их не видел; я был вынужден смотреть вперед и шагать на ощупь. Ноги не скользили, потому что почва была достаточно шершавой — камни, покрытые пылью или мелким песком, — да и пятьдесят фунтов веса достаточно крепко прижимали ноги к ней. Но я нес триста фунтов массы, ни на йоту не уменьшившейся из-за ослабления веса; это сказывается на твердо усвоенных за всю жизнь рефлексах. При малейшем повороте приходилось тяжело наваливаться вбок, потом назад, замедляя шаг, потом вперед, чтобы набрать темп.
   Как долго ребенок учится ходить? В данном случае новорожденному селениту приходится учиться ходьбе во время форсированного марша, полуслепому и на полной скорости, на которую он способен.
   Так что времени на размышления и восторги у меня не оставалось совсем.
   Крошка взяла хороший темп и продолжала его наращивать. Поводок то и дело натягивался, и я отчаянно старался шагать быстрее и не упасть.
   — Ты хорошо себя чувствуешь. Кип? — пропела Материня из-за спины. — У тебя очень озабоченный вид.
   — Я… в полном… порядке… А… вы?
   — Мне очень удобно. Не выматывайся, дорогой.
   — Ладно.
   Оскар делал свое дело. Я начал потеть от напряжения и жаркого солнца, но клапан подбородком не нажимал, пока не увидел по индикатору цвета крови, что нуждаюсь в воздухе. Система функционировала отлично, сказывались и часы тренировок на пастбище. В скором времени я поймал себя на том, что теперь уже беспокоюсь, в основном, об острых камнях и рытвинах на пути.
   До низких холмов мы добрались минут за двадцать. Крошка сбавила ход, забралась в расселину и остановилась. Когда я подошел, она прислонилась своим шлемом к моему.
   — Как ты себя чувствуешь?
   — Все в порядке.
   — Материня, вы меня слышите?
   — Да, милая.
   — Вам удобно? Воздуха хватает?
   — Да, да, наш Кип очень хорошо обо мне заботится.
   — Отлично. Ведите себя хорошо, Материня, ладно?
   — Обязательно, милая. — Она даже ухитрилась вставить в свое чириканье добродушный смешок.
   — Кстати, о воздухе, — сказал я Крошке. — Давай-ка проверим твой. — Я попытался заглянуть ей в шлем. Она отпрянула, потом придвинулась снова.
   — У меня все в порядке.
   — Посмотрим. — Я сжал ее шлем обеими руками и обнаружил, что не вижу циферблата — на фоне солнечного света казалось, что я заглянул в темный колодец.
   — Говори, что там у тебя и не виляй!
   — Не лезь не в свое дело!
   Я развернул ее кругом и посмотрел на датчики баллонов. Один стоял на нуле, другой был почти полон.
   Я снова прислонился к ее шлему.
   — Крошка, — медленно спросил я. — Сколько миль мы прошли?
   — Примерно мили три. А что?
   — Значит, нам осталось еще миль тридцать.
   — Не меньше тридцати пяти. Не дрейфь, Кип. Я знаю, что один баллон у меня пуст, я переключилась на полный еще до привала.
   — Одного баллона на тридцать пять миль не хватит.
   — Хватит… потому что другого все равно нет.
   — Почему же, воздуха у нас много. И я придумаю, как перекачать его тебе.
   Голова моя прямо кругом пошла, когда я начал вспоминать, что у меня есть на поясе из инструментов и что как можно приспособить.
   — Ты отлично знаешь, Кип, что ни черта сделать не сможешь, так что лучше заткнись!
   — В чем дело, милые? Почему вы ссоритесь?
   — Мы не ссоримся, Материня, это Кип занудничает.
   — Детки, детки…
   — Это верно, Крошка, я не могу соединить запасные баллоны с клапанами твоего скафандра… Но я найду возможность перезарядить твой пустой баллон.
   — Но… А как, Кип?
   — Это уж мое дело. У тебя один баллон ведь все равно уже пустой, так что я попробую — если ничего не получится, мы ничего не теряем, если получится, то проблема решена.
   — Сколько тебе потребуется времени?
   — Если пойдет хорошо, десять минут, если нет — тридцать.
   — Нет, не стоит пробовать, — решила она.
   — Слушай, Крошка, не будь дур…
   — Сам дурак! Пока мы не доберемся до гор, мы не можем считать себя в безопасности. До гор я дойду. А там, где мы уже не будем на виду, как жуки на тарелке, можно и отдохнуть, и перезарядить мой баллон.
   Она говорила дело.
   — Ладно.
   — Ты можешь идти быстрей? Если мы достигнем гор прежде, чем нас хватятся, они уже вряд ли сумеют нас найти. А если нет…
   — Могу. Только вот чертовы баллоны мешают.
   — Н-да. — Она задумалась. Потом спросила неуверенно: — Может, выбросишь один?
   — Ни в коем случае! Но они лишают меня равновесия. Я раз десять чуть не упал из-за них. Ты можешь перевязать их так, чтобы они не болтались?
   — Конечно же.
   Кончив возиться с баллонами, она сказала:
   — Жаль, что оставила на двери свою жвачку, хоть она совсем уже изжеванная. В горле пересохло так, что хоть плачь.
   — Выпей воды, только не очень много.
   — Это неумная шутка, Кип!
   Я смотрел на нее во все глаза.
   — В твоем скафандре вообще нет воды?
   — Дурак ты, что ли?
   У меня даже челюсть отвисла.
   — Но что же ты… — сказал я беспомощно. — Что же ты не наполнила резервуар перед уходом?
   — Какой резервуар, о чем ты говоришь? Разве в твоем скафандре есть резервуар?
   Я не знал, что ответить. У нее был туристский скафандр — специально сделанный для «живописных маршрутов по несравненному древнему лику Луны», которые рекламируются проспектами туристских фирм. Прогулки под присмотром проводников и не более получаса. Ясное дело, резервуар для воды в скафандре для такой прогулки не предусмотрен — кто-нибудь из туристов задохнется еще, иди сосок от шланга откусит и утонет в собственном шлеме. Да без него и дешевле намного.
   И кто его знает, какими еще недостатками снабдила туристский скафандр подобная экономия? Меня это стало всерьез волновать — от конструкции скафандра зависела сейчас жизнь Крошки.
   — Извини, я не знал, — смиренно ответил я. — Слушай, я что-нибудь придумаю и перекачаю тебе часть воды.
   — Вряд ли получится. Но не беспокойся, за время, нужное, чтобы добраться до цели, я все равно не успею умереть от жажды. Чувствую я себя вполне нормально, просто жвачки хочется. Пошли?
   — Пошли.
   Холмы представляли собой всего-навсего гигантские складки лавы; мы миновали их довольно быстро, хотя из-за неровностей почвы приходилось идти осторожно. За холмами лежала равнина, которая казалась ровнее западного Канзаса и упиралась на горизонте в цепь гор, сверкающих на солнце и резко отражающихся на фоне черного неба как картонные макеты. Крошка остановилась поджидая меня, потом прислонила свой шлем к моему.
   — Все в порядке. Кип? Все в порядке, Материня?
   — Спрашиваешь!
   — Все хорошо, милая.
   — Кип, когда они тащили меня сюда от перевала, их курс был на восток и восемь градусов на север. Я слышала, как они спорили, и сумела подглядеть карту. Значит, нам надо сейчас взять курс на запад и восемь градусов на юг — не считая, конечно, крюка, который мы дали до этих холмов — и мы окажемся в районе перевала.
   — Молодец, — я вправду был восхищен. — Ты, случаем, не скаут. Крошка?
   — Вот еще! Карту каждый дурак прочитает! — голосок у нее был довольный. — Я хочу сверить компасы. Как он у тебя сориентирован по отношению к Земле?
   Подвел ты меня, Оскар, сказал я про себя. Я-то поносил ее скафандр за то, что в нем нет воды, а у тебя, оказывается, нет компаса!
   «Ну, знаешь, приятель, это нечестно, — запротестовал Оскар. — На космической станции No 2 компас как-то ни к чему, а о путешествии на Луну меня почему-то не предупреждали».
   Тогда я сказал вслух:
   — Гм, понимаешь, какое дело. Крошка. Мой скафандр сделан для монтажа орбитальной станции. На кой там компас? А о путешествии на Луну меня почему-то не предупреждали.
   — Однако… Что же, не плакать же по этому поводу. Можешь ориентироваться по Земле?
   — А твоим компасом воспользоваться нельзя?
   — Вот глупый! Он же вделан в шлем. А ну-ка, одну минуточку! — Она повернулась лицом к Земле, кивая шлемом. Потом снова приблизилась ко мне. — Земля на северо-востоке… Значит, курс проходит на пятьдесят три градуса влево. Постарайся определиться. Земля, к твоему сведению, считается за два градуса.
   — Я это знал, когда тебя еще на свете не было.
   — Не сомневаюсь. Некоторым без форы никогда не справиться.
   — Тоже мне, умница нашлась!
   — Ты первый нагрубил.
   — Знаешь что… Ладно, Крошка, извини. Оставим ссоры на потом. Я тебе дам фору на два укуса.
   — Не нуждаюсь. А ты еще не знаешь, с кем связался. Ты и представления не имеешь, какая я противная…
   — Уже имею.
   — Детки, детки!
   — Извини, Крошка.
   — И ты извини. Просто я нервничала. Хоть бы дойти уже скорее!
   — Хорошо бы. Дай-ка мне определиться по курсу. — Я начал отсчитывать градусы, приняв Землю за ориентир. — Крошка! Видишь вон тот острый пик? У которого вроде как подбородок выдается? Наш курс — на него.
   — Дай-ка проверить. — Она сверилась с компасом, потом приблизила свой шлем к моему. — Молодец, Кип. Ошибся всего на три градуса вправо.
   — Что, двинем? — гордо спросил я.
   — Двинемся. Пройдем перевал, потом возьмем на запад, к станции Томба.
   Десять миль, отделяющие нас от гор, мы прошагали довольно быстро. По Луне ходить нетрудно — если, конечно, выдалось ровное место и вы научились сохранять равновесие. Крошка все наращивала и наращивала темп, пока мы чуть что не полетели длинными низкими прыжками как страусы — и, скажу я вам, двигаться быстрее оказалось куда как легче, чем медленней. Когда я как следует приноровился, единственной проблемой осталась возможность приземлиться на острый камень или в какую-нибудь яму и споткнуться.
   Порвать скафандр я не боялся, я верил в прочность Оскара. Но, упади я на спину, Материня будет раздавлена всмятку.
   Беспокоили меня и мысли о Крошке. По прочности ее дешевый костюм для туристских прогулок не шел с Оскаром ни в какое сравнение. О взрывной декомпрессии я читал так много, что никоим образом не желал увидеть ее наяву, тем более на примере маленькой девочки. Но предупредить ее по радио я не осмелился, хотя мы скорее всего уже были экранированы от Черволицего, а дернуть за веревку я тоже боялся — она могла упасть.
   Постепенно равнина стала переходить в подъем, и Крошка сбавила темп. Вскоре мы перешли на шаг, потом начали взбираться по каменистому склону. Споткнувшись, я упал, но приземлился на руки и сразу вскочил — притяжение в одну шестую земного имеет не только недостатки, но и преимущества. Мы добрались до вершины. Крошка завела нас в расселину между камнями и прикоснулась шлемом к моему.
   — Кто-нибудь дома есть? Как вы там оба?
   — Все в порядке, милая, — пропела Материня.
   — В порядке, — согласился я. — Запыхался только малость. — «Запыхался» — это мягко говоря, но если Крошка может, то и я могу.
   — Можно здесь передохнуть, и потом уже не так торопиться. Я просто хотела как можно быстрее убраться с открытого места, а здесь им нас нипочем не найти.
   По-моему, она была права.
   — Слушай, Крошка, давай-ка я перезаряжу твой баллон.
   — Попробуй.