Страница:
– А я и хотел, чтобы она была декадентской. Хороший водопровод – один из прекраснейших цветков декадентства, и я всегда наслаждаюсь омовением.
– Ах... моя одежда осталась в офисе Айры. И все туалетные принадлежности. Я такой рассеянный, извините.
– Неважно. Айра мог бы прихватить твой багаж, но он тоже рассеянный. Эпиляторы, дезодоранты, одеколоны – это без проблем. Могу одолжить тебе тогу или еще что-нибудь.
– Эй, молодчина! То есть папа. Нам тоже одеваться к обеду?
– Зови меня молодчиной, я привык. Как хотите, мои дорогие. Только вот косметику должна одобрить мама Гамадриада. А теперь вернемся к тому, как я обзавелся двумя дочерьми, которые фактически являются моими сестрами. Джастин, признавшись во всем, парочка генетических пиратов явилась каяться, отдавшись на милость судей. То есть на мою милость. Поэтому я удочерил девчонок. Мы зарегистрировали их; в свое время, как я уже сказал, регистрационные данные будут исправлены. То, как Минерва отказалась от профессии компьютера и перебралась в бренное тело, рассказ более долгий. Если хочешь, я коротко изложу эту историю, дорогая. А ты можешь дополнить подробностями.
– Да, отец.
– Можешь забыть об этом слове, дорогая, – теперь ты уже взрослая женщина. Джастин, когда мы разбудили эту милашку, ростом и возрастом она была точь-в-точь как сейчас эти двое сорванцов. Напомни мне, чтобы я измерил им температуру, Минерва. Я удочерил Минерву, потому что тогда ей был нужен отец. Не то что теперь.
– Лазарус, как отец вы всегда будете мне нужны.
– Спасибо тебе, моя дорогая, но я рассматриваю твои слова лишь как приятный комплимент. Расскажи Джастину свою историю.
– Хорошо. Джастин, вы знакомы с теориями, объясняющими возникновение самосознания у компьютера?
– Мне известно несколько теорий. Как вы знаете, я работаю в основном с компьютерами.
– Позвольте мне тогда, исходя из собственного опыта, заявить, что все эти теории ничего не стоят. Каким образом компьютер приобретает самосознание, до сих пор остается тайной даже для самих компьютеров; ситуация ничем не отличается от тысячелетней загадки возникновения сознания у живых существ. Просто так есть. Но, насколько я знаю, самосознание никогда не возникает в компьютере, спроектированном лишь для дедуктивной логики и математических вычислений, какой бы большой ни была такая машина. Но если она спроектирована в расчете на индуктивную логику, способна обрабатывать данные, формировать гипотезы, опробовать их, переделывать, подгоняя под новые данные, делать выборки, случайным образом сопоставляя результаты, и изменять получающиеся закономерности – то есть осуществлять мышление так, как это делают люди, – самосознание может и появиться. Но как любой компьютер, я не знаю, почему это случается. Сознание проявляется – и все тут. – Она улыбнулась. – Извините, мне бы не хотелось показаться педантичной. Лазарус выяснил, что я могу переселиться в клонированный человеческий мозг при помощи ряда методик, которые применяют для сохранения памяти клиента в реювенализационных клиниках. Когда мы это обсуждали, я владела всей технической библиотекой клиники Говарда на Секундусе. Честно говоря, мы в известной степени украли ее. Теперь я более не располагаю ею. Мне пришлось покопаться в памяти, прежде чем я выбрала то, с чем можно переселиться в этот череп. Поэтому я не помню многое из того, что делала тогда – как клиент реювенализационной клиники не знает, что с ним происходило. Детали можно узнать у Афины, которая все помнит. Кстати, ей не пришлось переживать довольно болезненный процесс проявления самосознания, как это обычно бывает, когда компьютер самостоятельно обретает разум: я оставила в Афине кусочек себя самой, что-то вроде дрожжей. Афина смутно помнит, что некогда была Минервой... примерно так, как мы, существа из плоти и крови, – Минерва выпрямилась, улыбнулась и горделиво повела плечами, – вспоминаем сон, как нечто не совсем реальное. Аналогичным образом и я помню, что была Минервой-компьютером. Я помню контакты с людьми... очень отчетливо, поскольку решила сохранить их в памяти. Но если кто-нибудь спросит меня, как могла я управлять транспортной системой Нового Рима, отвечу – помню, что делала это, но как – забыла. – Она вновь улыбнулась. – Вот и вся повесть о том, как счетная машина возмечтала сделаться существом из плоти и крови и обрела друзей, сделавших это возможным. Я не пожалела; мне нравится быть живым существом... и любить всех и каждого. – Она грустно взглянула на Джастина Фута. – Лазарус тут наговорил... Я никогда не бывала временной женой для гостей. Как человеку мне всего три года. Если вы решите выбрать меня, то, возможно, найдете меня неловкой и застенчивой – но решительной. Я многим вам обязана.
– Минерва, – сказал Лазарус, – загонишь его в угол в другой раз. Ты не рассказала Джастину то, о чем он хотел узнать: как это происходит.
– О!
– Рассуждая о зарождении самосознания у компьютера, ты исключила один ключевой, с моей точки зрения, момент: в отличие от тебя я знаю об этом, хотя не был компьютером. Этот фактор применим как к компьютерам, так и к людям. Моя дорогая, Джастин и вы, две гениальных разбойницы, можете тоже послушать... Вся техника анимистична... я бы хотел сказать, гуманистична, но этот термин уже использован. Любая машина отражает концепцию человека-проектировщика; она отражает человеческий мозг, будь то тележное колесо или гигантский компьютер. Поэтому нет ничего загадочного в том, что спроектированная человеком машина обретает человеческий разум; тайна заключена в нем самом – это нечто самостоятельное и неизведанное. У меня была раскладушка, которая любила кусать меня. Не хочу сказать, что она обладала сознанием – но приближаться к ней я привык с осторожностью. Минерва, дорогая, мне часто приходилось иметь дело с крупными компьютерами; они были почти так же совершенны, как и ты, однако так и не обрели самосознания. Ты не можешь сказать нам, почему так случилось?
– Боюсь, что не смогу, Лазарус. Надо бы спросить Афину, когда вернемся домой.
– Скорее всего она тоже не знает: ей не приходилось встречаться с большими машинами, кроме Доры. Капитан Лазулия, как давно ты себя помнишь? Однажды ты – или твоя соучастница по бесчисленным преступлениям – объявила, что помнит, как ее кормили. Грудью, я имею в виду.
– Конечно же, мы помним! А разве есть такие, кто не помнит?
– Да. Я, например, не помню. Меня выкормили из бутылочки; но я не помню даже этого. Нечего было запоминать. И в результате я до сих пор не могу видеть сиськи без восхищения. Скажите-ка мне – только не хором – вы помните, какая из матерей давала вам грудь?
– Конечно, помню! – возмутилась Лорелея. – У мамы Иштар сисечки были большими...
– ...а у мамы Гамадриады гораздо меньше, даже когда в них было полно молока.
– Правда, молока оказывалось столько же.
– Но вкус был другой. Мамы кормили нас по очереди. Для разнообразия.
– Но вкусно было и там и там. Скажи ему, Лазя.
– Довольно. Вы сказали то, что я хотел. Джастин, эти дети осознавали себя и других людей – по крайней мере собственных матерей – в возрасте, когда обычный ребенок еще совершенно беспомощен. Это некоторым образом объясняет тот факт, что ясли никогда не могли хорошо справляться с воспитанием. Но мне нужно другое. Минерва, что ты помнишь о том времени, когда была непробужденным клоном?
– Ничего, Лазарус. Были какие-то странные сны – обрывки воспоминаний, которые я, прежняя, передавала себе, нынешней. Но я начала этот процесс, лишь когда Иштар сказала, что кленовый организм достаточно подрос. Это было как раз перед тем, как я ушла из своего прежнего тела и Иштар пробудила меня. Но этот процесс был не мгновенным. Джастин, протеиновый мозг не может воспринимать данные со скоростью компьютера, Иштар заставляла меня действовать очень медленно и осторожно. А затем короткое время – с человеческой точки зрения – я находилась сразу в двух местах: в компьютере и голове. Потом я оставила машину, и она стала Афиной Палладой, а меня пробудила Иштар. Но, Лазарус, клон in vitro не имеет сознания; он подобен плоду в матке. Никаких стимулов. Даю поправку: минимум стимулов – и ничего такого, что могло бы оставить постоянный след в памяти. Если не считать случаев регрессии под гипнозом.
– Учитывать их нет необходимости, – заметил Лазарус. – Истинны они или нет, ими можно пренебречь. Обратить внимание следует на минимум стимулов. Сладкая моя, все большие компьютеры могут обрести самосознание, но не делают этого, потому что их никто не любит. Вот и все. Младенец или мощный компьютер может обрести сознание лишь благодаря вниманию, которое уделяют ему окружающие. Точнее, любви, как это обычно зовется. Минерва, такая теория соответствует первым годам твоей жизни?
Минерва задумалась.
– По человеческим понятиям это было около столетия назад, а с точки зрения компьютера – в миллион раз больше. По записям я знаю, что собрали меня за несколько лет до того, как Айра занял свой пост. Но мои самые ранние личные воспоминания – я их сохранила и не оставила ни Афине, ни компьютеру в Новом Риме – это с каким нетерпением и предвкушением счастья я жду очередного разговора с Айрой.
– По-моему, больше пояснять нечего, – заключил Лазарус. – Младенцев кормят грудью, им целуют пальчики, с ними разговаривают, дуют в пупочек и развлекают. У компьютеров нет пупочков. Но внимания им необходимо не меньше. Джастин, Минерва сказала, что компьютеру, оставшемуся во дворце, она не оставила ни капли себя самой.
– Это так. Я оставила машину неповрежденной, запрограммированной на выполнение всех своих обязанностей, но не рискнула оставить личные воспоминания, ведь они – часть меня. Машина не могла осознать, что некогда была Минервой. Поступи я иначе, это было бы нехорошо по отношению к ней. Лазарус предупредил меня, и я действовала самым осторожным образом: проверила всю информацию до последнего бита и стерла все лишнее там, где необходимо.
– Вы пропустили один поворот, – заметил Джастин Фут. – Все это было еще в Новом Риме; а пробудились вы здесь, всего три года назад.
– Удивительных, восхитительных года... Видите ли...
– Позволь мне прервать тебя, дорогая. Лучше расскажи ему обо всем. Но сперва скажи, Джастин, доводилось ли тебе в Новом Риме общаться с исполнительным компьютером после того, как мы уехали?
– Конечно, доводилось.
– А бывал ли ты в кабинете мадам исполняющей обязанности председателя, когда она прибегала к его услугам?
– Да, несколько раз. Как раз вчера – то есть за день до того, как я отправился сюда... все забываю, что время, потраченное на перелет, исчезло из моей памяти.
– И как же она называет машину?
– По-моему, именем она не пользуется. Да, я уверен.
– Ах, бедняжка!
– Нет, Минерва, – спокойно проговорил Лазарус. – Ты оставила ее в добром здравии: машина не проснется до тех пор, пока не обретет господина, или госпожу, который будет любить ее. Возможно, на это уйдет не так много времени, – бодро добавил он.
– Да, Лазарус, это может случиться очень скоро, – сказал Фут. – Эта старая... впрочем, лучше не продолжать; короче, Арабелла обожает быть центром внимания. Она показывается буквально повсюду, даже в Колизее, и машет всем платочком. После Айры, который без трескотни проворачивал государственные дела, она выглядит странно.
– Понимаю, дорвалась. Ставлю семь против двух, что ее убьют в ближайшие пять лет.
– Никаких пари. Я же статистик, Лазарус.
– Действительно. Ну хорошо, вернемся в нашим хитростям. Мы там столько нажулили. Иштар завела во дворце вспомогательную клинику. Мол, ради меня, старейшего. Однако заведение это было лишь прикрытием для более крупного биологического предприятия. Минерва выбрала себе родителей; Иштар выкрала ткани и подделала отчеты. Тем временем наша тощая подружка, дочь моя Минерва...
– Она не тощая! При ее весе, телосложении и возрасте она как раз в самый раз!
– ...и кругленькая, где надо!
– ...сдублировала свою личность в компьютере моей яхты "Доры". Все работы проводились от моего имени и оплачивались мною же, поэтому никто не посмел интересоваться, зачем старейшему – есть же у возраста какие-то преимущества, в особенности среди говардианцев – потребовался огромный компьютер в яхте, уже оснащенной одним из самых современных компьютеров в космосе. Ну а тем временем на крыше дворца, в особняке, который одолжил мне Айра и куда, кроме меня, пускали только нескольких таких же бессовестных, как я, в комнате, в которой я не слишком нуждался, подрастал клон.
Когда пришло время уезжать, очень большой чемодан с очень маленьким клоном поехал в космопорт в моем собственном багаже – между нами, конечно, – и его погрузили в "Дору" без досмотра, как собственность председателя... вы помните, что я не отдавал молоток Арабелле до тех пор, пока наши транспорты не ушли в космос. А я с Айрой и со всей моей компанией на борту улетел последним.
И вот я взял клон на борт, Минерва тем временем отключилась от исполнительного компьютера и благополучно оказалась внутри Доры, сохранив до последней крохи все воспоминания, материалы большой библиотеки и полный архив клиники Говарда, в том числе документы секретные и конфиденциальные.
Ей-Богу, это была самая удачная афера на моей памяти, Джастин. Абсолютно чистая, забавная и противозаконная – во всяком случае с тех пор, как мы украли "Нью Фронтирс". Но я рассказываю это не затем, чтобы похвастаться – ну, скажем, не только затем, – я хочу поинтересоваться, действительно ли мы сумели оказаться такими ловкими, как предполагали? Никаких слухов? Ты сам не заподозрил чего-нибудь? А Арабелла?
– Уверен, что Арабелла ничего не подозревает. Я не слыхал, что и у Нолли Хильдегард лопнул хотя бы один кровеносный сосуд. Ммм... но я-то кое-что заподозрил.
– В самом деле? И где же мы оступились?
– Не то слово, Лазарус, Минерва, мы с вами неоднократно имели возможность общаться, когда Айра был исполняющим обязанности председателя. Помните, как проходили наши разговоры?
– В самом дружелюбном тоне, Джастин. Вы всегда объясняли мне, чего хотите, а не просто приказывали выдать информацию. Потом вы непременно болтали со мной и всегда были достаточно милы и никуда не спешили. Вот поэтому я сохранила о вас самые теплые воспоминания.
– Итак, Лазарус, именно поэтому я и почуял покойника за гобеленом. Примерно через неделю после вашего отлета мне что-то потребовалось от исполнительного компьютера. Представьте себе: у тебя есть старый друг с приятным голосом – он не изменился, Минерва; я узнал его, хотя был озадачен вашей внешностью, – ты заходишь к этому старому другу, и вдруг тебе отвечают монотонно и ровно, без каких-либо интонаций: "ПРОГРАММА ОТСУТСТВУЕТ... ПОВТОРИТЬ ...ВВЕДИТЕ ПРОГРАММУ". Нетрудно догадаться, что твой старый друг умер. – Он улыбнулся Минерве. – Трудно передать, как я был рад узнать, что этот мой старый друг возродился в виде молодой очаровательной девушки.
Минерва пожала ему руку, слегка покраснела и ничего не сказала.
– Хмм... Джастин, ты об этом никому не рассказывал?
– Предок, вы считаете меня дураком? Я знаю свое дело.
– Прошу прощения. Ты не дурак, если только не решишь вернуться, чтобы работать на старую каргу.
– А когда прибудет следующая партия мигрантов? Мне жаль оставлять работу, я потратил столько времени на изучение вашей жизни. К тому же я не представляю себе жизни без моей личной библиотеки.
– Хмм, трудно сказать, сэр, когда сюда завернет такси в такой поздний час. Поговорим попозже. А вот и наш дом.
Джастин Фут обратил внимание на появившийся впереди дом и повернулся к Минерве.
– Я кое-что не понял из ваших слов, кузина. Вы говорили, что в долгу передо мной, поскольку я был любезен с вами в Новом Риме. Но вы были со мной не менее любезны. Скорей всего, я перед вами в долгу, ведь вы всегда оказывали мне необходимую помощь.
Минерва молча посмотрела на Лазаруса. – Твое дело, моя дорогая, – сказал он. Минерва глубоко вздохнула.
– Я собираюсь назвать своих детей – а их будет двадцать три – именами моих двадцати трех родителей.
– Да? Это весьма уместно.
– Вы не кузен мне, Джастин, а отец. Один из отцов.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: XIV
– Ах... моя одежда осталась в офисе Айры. И все туалетные принадлежности. Я такой рассеянный, извините.
– Неважно. Айра мог бы прихватить твой багаж, но он тоже рассеянный. Эпиляторы, дезодоранты, одеколоны – это без проблем. Могу одолжить тебе тогу или еще что-нибудь.
– Эй, молодчина! То есть папа. Нам тоже одеваться к обеду?
– Зови меня молодчиной, я привык. Как хотите, мои дорогие. Только вот косметику должна одобрить мама Гамадриада. А теперь вернемся к тому, как я обзавелся двумя дочерьми, которые фактически являются моими сестрами. Джастин, признавшись во всем, парочка генетических пиратов явилась каяться, отдавшись на милость судей. То есть на мою милость. Поэтому я удочерил девчонок. Мы зарегистрировали их; в свое время, как я уже сказал, регистрационные данные будут исправлены. То, как Минерва отказалась от профессии компьютера и перебралась в бренное тело, рассказ более долгий. Если хочешь, я коротко изложу эту историю, дорогая. А ты можешь дополнить подробностями.
– Да, отец.
– Можешь забыть об этом слове, дорогая, – теперь ты уже взрослая женщина. Джастин, когда мы разбудили эту милашку, ростом и возрастом она была точь-в-точь как сейчас эти двое сорванцов. Напомни мне, чтобы я измерил им температуру, Минерва. Я удочерил Минерву, потому что тогда ей был нужен отец. Не то что теперь.
– Лазарус, как отец вы всегда будете мне нужны.
– Спасибо тебе, моя дорогая, но я рассматриваю твои слова лишь как приятный комплимент. Расскажи Джастину свою историю.
– Хорошо. Джастин, вы знакомы с теориями, объясняющими возникновение самосознания у компьютера?
– Мне известно несколько теорий. Как вы знаете, я работаю в основном с компьютерами.
– Позвольте мне тогда, исходя из собственного опыта, заявить, что все эти теории ничего не стоят. Каким образом компьютер приобретает самосознание, до сих пор остается тайной даже для самих компьютеров; ситуация ничем не отличается от тысячелетней загадки возникновения сознания у живых существ. Просто так есть. Но, насколько я знаю, самосознание никогда не возникает в компьютере, спроектированном лишь для дедуктивной логики и математических вычислений, какой бы большой ни была такая машина. Но если она спроектирована в расчете на индуктивную логику, способна обрабатывать данные, формировать гипотезы, опробовать их, переделывать, подгоняя под новые данные, делать выборки, случайным образом сопоставляя результаты, и изменять получающиеся закономерности – то есть осуществлять мышление так, как это делают люди, – самосознание может и появиться. Но как любой компьютер, я не знаю, почему это случается. Сознание проявляется – и все тут. – Она улыбнулась. – Извините, мне бы не хотелось показаться педантичной. Лазарус выяснил, что я могу переселиться в клонированный человеческий мозг при помощи ряда методик, которые применяют для сохранения памяти клиента в реювенализационных клиниках. Когда мы это обсуждали, я владела всей технической библиотекой клиники Говарда на Секундусе. Честно говоря, мы в известной степени украли ее. Теперь я более не располагаю ею. Мне пришлось покопаться в памяти, прежде чем я выбрала то, с чем можно переселиться в этот череп. Поэтому я не помню многое из того, что делала тогда – как клиент реювенализационной клиники не знает, что с ним происходило. Детали можно узнать у Афины, которая все помнит. Кстати, ей не пришлось переживать довольно болезненный процесс проявления самосознания, как это обычно бывает, когда компьютер самостоятельно обретает разум: я оставила в Афине кусочек себя самой, что-то вроде дрожжей. Афина смутно помнит, что некогда была Минервой... примерно так, как мы, существа из плоти и крови, – Минерва выпрямилась, улыбнулась и горделиво повела плечами, – вспоминаем сон, как нечто не совсем реальное. Аналогичным образом и я помню, что была Минервой-компьютером. Я помню контакты с людьми... очень отчетливо, поскольку решила сохранить их в памяти. Но если кто-нибудь спросит меня, как могла я управлять транспортной системой Нового Рима, отвечу – помню, что делала это, но как – забыла. – Она вновь улыбнулась. – Вот и вся повесть о том, как счетная машина возмечтала сделаться существом из плоти и крови и обрела друзей, сделавших это возможным. Я не пожалела; мне нравится быть живым существом... и любить всех и каждого. – Она грустно взглянула на Джастина Фута. – Лазарус тут наговорил... Я никогда не бывала временной женой для гостей. Как человеку мне всего три года. Если вы решите выбрать меня, то, возможно, найдете меня неловкой и застенчивой – но решительной. Я многим вам обязана.
– Минерва, – сказал Лазарус, – загонишь его в угол в другой раз. Ты не рассказала Джастину то, о чем он хотел узнать: как это происходит.
– О!
– Рассуждая о зарождении самосознания у компьютера, ты исключила один ключевой, с моей точки зрения, момент: в отличие от тебя я знаю об этом, хотя не был компьютером. Этот фактор применим как к компьютерам, так и к людям. Моя дорогая, Джастин и вы, две гениальных разбойницы, можете тоже послушать... Вся техника анимистична... я бы хотел сказать, гуманистична, но этот термин уже использован. Любая машина отражает концепцию человека-проектировщика; она отражает человеческий мозг, будь то тележное колесо или гигантский компьютер. Поэтому нет ничего загадочного в том, что спроектированная человеком машина обретает человеческий разум; тайна заключена в нем самом – это нечто самостоятельное и неизведанное. У меня была раскладушка, которая любила кусать меня. Не хочу сказать, что она обладала сознанием – но приближаться к ней я привык с осторожностью. Минерва, дорогая, мне часто приходилось иметь дело с крупными компьютерами; они были почти так же совершенны, как и ты, однако так и не обрели самосознания. Ты не можешь сказать нам, почему так случилось?
– Боюсь, что не смогу, Лазарус. Надо бы спросить Афину, когда вернемся домой.
– Скорее всего она тоже не знает: ей не приходилось встречаться с большими машинами, кроме Доры. Капитан Лазулия, как давно ты себя помнишь? Однажды ты – или твоя соучастница по бесчисленным преступлениям – объявила, что помнит, как ее кормили. Грудью, я имею в виду.
– Конечно же, мы помним! А разве есть такие, кто не помнит?
– Да. Я, например, не помню. Меня выкормили из бутылочки; но я не помню даже этого. Нечего было запоминать. И в результате я до сих пор не могу видеть сиськи без восхищения. Скажите-ка мне – только не хором – вы помните, какая из матерей давала вам грудь?
– Конечно, помню! – возмутилась Лорелея. – У мамы Иштар сисечки были большими...
– ...а у мамы Гамадриады гораздо меньше, даже когда в них было полно молока.
– Правда, молока оказывалось столько же.
– Но вкус был другой. Мамы кормили нас по очереди. Для разнообразия.
– Но вкусно было и там и там. Скажи ему, Лазя.
– Довольно. Вы сказали то, что я хотел. Джастин, эти дети осознавали себя и других людей – по крайней мере собственных матерей – в возрасте, когда обычный ребенок еще совершенно беспомощен. Это некоторым образом объясняет тот факт, что ясли никогда не могли хорошо справляться с воспитанием. Но мне нужно другое. Минерва, что ты помнишь о том времени, когда была непробужденным клоном?
– Ничего, Лазарус. Были какие-то странные сны – обрывки воспоминаний, которые я, прежняя, передавала себе, нынешней. Но я начала этот процесс, лишь когда Иштар сказала, что кленовый организм достаточно подрос. Это было как раз перед тем, как я ушла из своего прежнего тела и Иштар пробудила меня. Но этот процесс был не мгновенным. Джастин, протеиновый мозг не может воспринимать данные со скоростью компьютера, Иштар заставляла меня действовать очень медленно и осторожно. А затем короткое время – с человеческой точки зрения – я находилась сразу в двух местах: в компьютере и голове. Потом я оставила машину, и она стала Афиной Палладой, а меня пробудила Иштар. Но, Лазарус, клон in vitro не имеет сознания; он подобен плоду в матке. Никаких стимулов. Даю поправку: минимум стимулов – и ничего такого, что могло бы оставить постоянный след в памяти. Если не считать случаев регрессии под гипнозом.
– Учитывать их нет необходимости, – заметил Лазарус. – Истинны они или нет, ими можно пренебречь. Обратить внимание следует на минимум стимулов. Сладкая моя, все большие компьютеры могут обрести самосознание, но не делают этого, потому что их никто не любит. Вот и все. Младенец или мощный компьютер может обрести сознание лишь благодаря вниманию, которое уделяют ему окружающие. Точнее, любви, как это обычно зовется. Минерва, такая теория соответствует первым годам твоей жизни?
Минерва задумалась.
– По человеческим понятиям это было около столетия назад, а с точки зрения компьютера – в миллион раз больше. По записям я знаю, что собрали меня за несколько лет до того, как Айра занял свой пост. Но мои самые ранние личные воспоминания – я их сохранила и не оставила ни Афине, ни компьютеру в Новом Риме – это с каким нетерпением и предвкушением счастья я жду очередного разговора с Айрой.
– По-моему, больше пояснять нечего, – заключил Лазарус. – Младенцев кормят грудью, им целуют пальчики, с ними разговаривают, дуют в пупочек и развлекают. У компьютеров нет пупочков. Но внимания им необходимо не меньше. Джастин, Минерва сказала, что компьютеру, оставшемуся во дворце, она не оставила ни капли себя самой.
– Это так. Я оставила машину неповрежденной, запрограммированной на выполнение всех своих обязанностей, но не рискнула оставить личные воспоминания, ведь они – часть меня. Машина не могла осознать, что некогда была Минервой. Поступи я иначе, это было бы нехорошо по отношению к ней. Лазарус предупредил меня, и я действовала самым осторожным образом: проверила всю информацию до последнего бита и стерла все лишнее там, где необходимо.
– Вы пропустили один поворот, – заметил Джастин Фут. – Все это было еще в Новом Риме; а пробудились вы здесь, всего три года назад.
– Удивительных, восхитительных года... Видите ли...
– Позволь мне прервать тебя, дорогая. Лучше расскажи ему обо всем. Но сперва скажи, Джастин, доводилось ли тебе в Новом Риме общаться с исполнительным компьютером после того, как мы уехали?
– Конечно, доводилось.
– А бывал ли ты в кабинете мадам исполняющей обязанности председателя, когда она прибегала к его услугам?
– Да, несколько раз. Как раз вчера – то есть за день до того, как я отправился сюда... все забываю, что время, потраченное на перелет, исчезло из моей памяти.
– И как же она называет машину?
– По-моему, именем она не пользуется. Да, я уверен.
– Ах, бедняжка!
– Нет, Минерва, – спокойно проговорил Лазарус. – Ты оставила ее в добром здравии: машина не проснется до тех пор, пока не обретет господина, или госпожу, который будет любить ее. Возможно, на это уйдет не так много времени, – бодро добавил он.
– Да, Лазарус, это может случиться очень скоро, – сказал Фут. – Эта старая... впрочем, лучше не продолжать; короче, Арабелла обожает быть центром внимания. Она показывается буквально повсюду, даже в Колизее, и машет всем платочком. После Айры, который без трескотни проворачивал государственные дела, она выглядит странно.
– Понимаю, дорвалась. Ставлю семь против двух, что ее убьют в ближайшие пять лет.
– Никаких пари. Я же статистик, Лазарус.
– Действительно. Ну хорошо, вернемся в нашим хитростям. Мы там столько нажулили. Иштар завела во дворце вспомогательную клинику. Мол, ради меня, старейшего. Однако заведение это было лишь прикрытием для более крупного биологического предприятия. Минерва выбрала себе родителей; Иштар выкрала ткани и подделала отчеты. Тем временем наша тощая подружка, дочь моя Минерва...
– Она не тощая! При ее весе, телосложении и возрасте она как раз в самый раз!
– ...и кругленькая, где надо!
– ...сдублировала свою личность в компьютере моей яхты "Доры". Все работы проводились от моего имени и оплачивались мною же, поэтому никто не посмел интересоваться, зачем старейшему – есть же у возраста какие-то преимущества, в особенности среди говардианцев – потребовался огромный компьютер в яхте, уже оснащенной одним из самых современных компьютеров в космосе. Ну а тем временем на крыше дворца, в особняке, который одолжил мне Айра и куда, кроме меня, пускали только нескольких таких же бессовестных, как я, в комнате, в которой я не слишком нуждался, подрастал клон.
Когда пришло время уезжать, очень большой чемодан с очень маленьким клоном поехал в космопорт в моем собственном багаже – между нами, конечно, – и его погрузили в "Дору" без досмотра, как собственность председателя... вы помните, что я не отдавал молоток Арабелле до тех пор, пока наши транспорты не ушли в космос. А я с Айрой и со всей моей компанией на борту улетел последним.
И вот я взял клон на борт, Минерва тем временем отключилась от исполнительного компьютера и благополучно оказалась внутри Доры, сохранив до последней крохи все воспоминания, материалы большой библиотеки и полный архив клиники Говарда, в том числе документы секретные и конфиденциальные.
Ей-Богу, это была самая удачная афера на моей памяти, Джастин. Абсолютно чистая, забавная и противозаконная – во всяком случае с тех пор, как мы украли "Нью Фронтирс". Но я рассказываю это не затем, чтобы похвастаться – ну, скажем, не только затем, – я хочу поинтересоваться, действительно ли мы сумели оказаться такими ловкими, как предполагали? Никаких слухов? Ты сам не заподозрил чего-нибудь? А Арабелла?
– Уверен, что Арабелла ничего не подозревает. Я не слыхал, что и у Нолли Хильдегард лопнул хотя бы один кровеносный сосуд. Ммм... но я-то кое-что заподозрил.
– В самом деле? И где же мы оступились?
– Не то слово, Лазарус, Минерва, мы с вами неоднократно имели возможность общаться, когда Айра был исполняющим обязанности председателя. Помните, как проходили наши разговоры?
– В самом дружелюбном тоне, Джастин. Вы всегда объясняли мне, чего хотите, а не просто приказывали выдать информацию. Потом вы непременно болтали со мной и всегда были достаточно милы и никуда не спешили. Вот поэтому я сохранила о вас самые теплые воспоминания.
– Итак, Лазарус, именно поэтому я и почуял покойника за гобеленом. Примерно через неделю после вашего отлета мне что-то потребовалось от исполнительного компьютера. Представьте себе: у тебя есть старый друг с приятным голосом – он не изменился, Минерва; я узнал его, хотя был озадачен вашей внешностью, – ты заходишь к этому старому другу, и вдруг тебе отвечают монотонно и ровно, без каких-либо интонаций: "ПРОГРАММА ОТСУТСТВУЕТ... ПОВТОРИТЬ ...ВВЕДИТЕ ПРОГРАММУ". Нетрудно догадаться, что твой старый друг умер. – Он улыбнулся Минерве. – Трудно передать, как я был рад узнать, что этот мой старый друг возродился в виде молодой очаровательной девушки.
Минерва пожала ему руку, слегка покраснела и ничего не сказала.
– Хмм... Джастин, ты об этом никому не рассказывал?
– Предок, вы считаете меня дураком? Я знаю свое дело.
– Прошу прощения. Ты не дурак, если только не решишь вернуться, чтобы работать на старую каргу.
– А когда прибудет следующая партия мигрантов? Мне жаль оставлять работу, я потратил столько времени на изучение вашей жизни. К тому же я не представляю себе жизни без моей личной библиотеки.
– Хмм, трудно сказать, сэр, когда сюда завернет такси в такой поздний час. Поговорим попозже. А вот и наш дом.
Джастин Фут обратил внимание на появившийся впереди дом и повернулся к Минерве.
– Я кое-что не понял из ваших слов, кузина. Вы говорили, что в долгу передо мной, поскольку я был любезен с вами в Новом Риме. Но вы были со мной не менее любезны. Скорей всего, я перед вами в долгу, ведь вы всегда оказывали мне необходимую помощь.
Минерва молча посмотрела на Лазаруса. – Твое дело, моя дорогая, – сказал он. Минерва глубоко вздохнула.
– Я собираюсь назвать своих детей – а их будет двадцать три – именами моих двадцати трех родителей.
– Да? Это весьма уместно.
– Вы не кузен мне, Джастин, а отец. Один из отцов.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: XIV
ВАКХАНАЛИЯ
Сразу за рощей черведерева на северной окраине Доброй Пристани дорога повернула направо, к дому Лазаруса Лонга, но я едва обратил внимание на это сооружение, настолько ошеломило меня утверждение Минервы Лонг. Я ее отец?! Я?
– Закрой рот, сынок, а то птичка нагадит, – сказал старейший. – Дорогая, ты его потрясла.
– О Боже!
– Немедленно перестань изображать изумленного фавна, иначе придется зажать тебе нос и влить в рот две унции восьмидесятипроцентного спирта, чуточку разбавленного фруктовым соком. Ты здесь ни при чем. Джастин, а этанол как таковой тебя интересует?
– Да, – ответил я. – Когда я был молод, кроме этанола меня интересовала только одна вещь.
– Если эта вещь – не женщины, подыщем тебе монашескую келью, где ты сможешь накачиваться в одиночестве. Но это все-таки женщины – я знаю тебя гораздо лучше, чем ты полагаешь. Ну что ж, совершим возлияние. Только без этой парочки: они потенциальные алкоголики.
– Ужасное...
– ...но прискорбно верное замечание.
– Но мы поступили так только один раз...
– ...и это не повторится!
– Эй, ребята, не выдавайте себя, а то машина подслушает. Лучше знать свою сопротивляемость, чем попасться по невежеству. Вот вырастете, наберете вес и будете справляться с алкоголем, если только Иштар не напутала в ваших генах, а это вряд ли. Кстати, Джастин. Да, ты один из родителей Минервы. Это тебе комплимент, потому что все двадцать три хромосомные пары были выбраны по результатам анализа тысяч образцов тканей, принадлежавших совершенным людям, с помощью жуткой математики, способной учесть все многообразие переменных; добавим сюда познания Иштар в генетике и несколько моих совершенно никчемных рекомендаций. Таким образом наша милашка получила именно ту смесь, которую хотела.
Я начал было соображать: да, проблем здесь куда больше, чем при обычном рождении, от мужчины и женщины – но Минерва коснулась меня левой рукой, и я успокоился. А Лазарус все еще рассуждал:
– Минерва могла выбрать мужское тело, два метра ростом, весом под сто килограммов, великолепно сложенное – словом, жеребец, да и только. Но она предпочла стать собой – стройной, застенчивой женщиной... Впрочем, относительно застенчивости – тут я не уверен. А ты сама, дорогуша?
– Лазарус, этим качеством невозможно наделить искусственно. Я думаю, что унаследовала его от Гамадриады.
– Точнее, от того компьютера, который я знал... и при этом забрала все подчистую; уж Афина-то, безусловно, застенчивостью не отличается. Ну да ладно. Некоторые из родителей Минервы – доноров, давших ткани, – уже мертвы; другие живы, но не подозревают о том, что мы позаимствовали кусочек ткани из клона, находящегося в стасисе, или из банка живых тканей – как это было в твоем случае. Некоторые знают, что были донорами-родителями – как я, например, или Гамадриада, о которой было упомянуто. Ты встретишь и других, некоторые из них живут на Тертиусе, и мы не делаем из этого тайны. Но близкого родства Минерва не имеет ни с кем. Что такое одна двадцать третья? Консультанты-генетики даже к компьютеру обращаться не станут, риск здесь приемлем. Тем более что на генеалогических древах родителей Минервы зловещие скелеты не раскачиваются. Ты можешь, не опасаясь последствий, сделать ей ребенка. Как и я, впрочем.
– Но вы же мне отказали?
Меня удивило, что Минерва так горячо отреагировала на замечание Лазаруса. Ее застенчивость вдруг исчезла, и глаза зло блеснули.
– Ну-ну, дорогая. Ты же тогда была только год как из пробирки и даже еще не выросла толком, хотя Минерва ввела тебя в менархэ еще на стадии клона. Попроси меня в другой раз: может, я тебя и удивлю.
– Удивите или порадуете?
– А, старая шутка. Джастин, я просто хотел прояснить ваши с Минервой взаимоотношения. Какие бы чувства она к тебе ни питала, вас едва ли можно считать родственниками.
– Я расчувствовался, – сказал я. – Польщен и обрадован... хотя не очень понимаю, почему выбрали именно меня.
– Если хочешь знать, какую хромосомную пару у тебя взяли и почему, попроси Иштар обратиться за консультацией к Афине. Сомневаюсь, что Минерва это помнит.
– Нет, я помню, Джастин, я решила оставить себе способности к математике. Нужно было выбирать между вами и профессором Оуэнсом, стипендиатом Либби. Я выбрала вас, потому что вы мой друг. Вот это да! Джек Харди-Оуэнс – блестящий теоретик! Рядом с ним я простой математик.
– Какими бы ни были причины, моя дорогая поцелуйная кузина, я рад, что вы выбрали меня донором-отцом.
– Причаливаем, командор! – сообщила одна из рыжеволосых. Ляпис Лазулия.
Маленький нуль-гравистат приземлился. Лодка оказалась марки "Корсон фармслед". Я удивился, обнаружив такую машину в новой колонии.
– Благодарю вас, капитан, – ответил Лазарус.
Близняшки выскочили из лодки. Мы со старейшим помогли выйти Минерве.
Нашу ненужную помощь она приняла с изящным достоинством, что меня удивило, поскольку в Новом Риме предпочитали обходиться без подобных архаических церемоний.
Снова и снова я обнаруживал, что обитатели Доброй Пристани и более вежливы, и менее церемонны, чем жители Секундуса. Полагаю, что мои представления о пограничной жизни были рождены чтением романов, живописавших, как бородатые грубияны отражают нападение диких и опасных животных, а мулы увлекают крытые фургоны к далеким горизонтам.
– Шалтай-Болтай, иди спать! – распорядилась "капитан" Лазулия, и нуль-гравистат вперевалку побрел прочь.
Девочки подошли к нам, одна взяла на руку меня, другая – старейшего, Минерва пошла между нами. Я бы все внимание уделил этим веснушчатым рыжикам, если бы рядом не было Минервы. Не то чтобы я уж очень любил детей; некоторые, на мой взгляд, очень уж противные, особенно если умны не по годам. Но эти маленькие всезнайки меня очаровывали и совсем не раздражали. К тому же угадывать черты старейшего, отнюдь не красавца, с его здоровенным носярой, в забавных девичьих мордашках... будь я один, я бы хохотал и хохотал.
– Минуточку. – Я потянул Лорелею за руку, и все остановились. Я взглянул на здание. – Лазарус, а кто архитектор?
– Не знаю, – ответил он. – Его уже четыре тысячи лет нет на свете. Оригинал принадлежал кому-то из градоначальников Помпей, города, погибшего сорок веков назад. Я увидел модель этого дома в музее города, который назывался Денвер, и сделал фотографию – для себя, просто потому, что он мне понравился. Снимки, конечно, пропали, но когда я рассказал о нем Афине, она выудила изображение его руин из исторической части своего архива и по моему описанию спроектировала дом. Мы построили несколько небольших моделей, конечно, не изменяя этих идеальных пропорций. А потом Афина построила его с помощью внешних радиоуправляемых элементов. Такое сооружение удобно в нашем климате; здесь погода почти как в древних Помпеях. К тому же я предпочитаю дома с внутренним двориком. Так безопаснее, даже если живешь там, где тебе ничего не грозит.
– Кстати, а где теперь Афина? То есть главный компьютер.
– Здесь. Она построила этот дом, еще находясь в "Доре", а теперь обитает под ним. Она сперва выстроила для себя подземные апартаменты, а уже потом над собой – наш дом.
– Компьютер должен чувствовать себя в безопасности и иметь возможность общаться с людьми. Лазарус, простите меня, дорогой мой, но вы ошиблись. Это случилось больше трех лет назад.
– Да, верно. Минерва, когда ты проживешь столько, сколько я – а тебе, вне сомнения, предстоит долгая жизнь, – ты тоже начнешь путать события. Старческая забывчивость присуща всем существам из плоти и крови, и тебе следовало бы усвоить это до того, как предпринимать переход. Поправка, Джастин, – дом спроектировала Минерва, а не Афина.
– А вот строила уже Афина, – уточнила Минерва, – поскольку все технологические подробности и детали сооружения я оставила в ее памяти, где им и надлежало находиться, а себе оставила лишь общее воспоминание о том, как строила его. Мне хотелось это запомнить.
– Кто бы его ни строил, дом прекрасен, – сказал я.
И вдруг расстроился. Я умом понимал, что эта юная женщина прежде была компьютером, помнил, что некогда работал с этим компьютером – в далеких краях, за много световых лет отсюда. Но наш разговор вдруг заставил меня почувствовать сердцем, что эта очаровательная девушка, чья теплая рука лежала в моей руке, действительно недавно была компьютером и строила этот новый дом, еще будучи машиной. Это меня потрясло. При всем при том, что историограф я старый и способность изумляться безнадежно потерял еще до первой реювенализации.
Мы вошли в дом – и мое невольное смятение исчезло, когда к нам с поцелуями бросились две прекрасные юные женщины. Одну из них я узнал, как только услыхал ее имя. Это была дочь Айры, Гамадриада. Она была очень похожа на змею <гамадриада – королевская кобра>. Другую, рослую блондинку, звали Иштар. Как выяснилось, она тоже оказалась моей знакомой. С ними был молодой человек, красивый, как и женщины. Его я тоже как будто видел не впервые, хотя не мог вспомнить, где и когда. Рыженькие двойняшки тоже расцеловали меня, поскольку они, дескать, не имели возможности поприветствовать меня надлежащим образом.
– Закрой рот, сынок, а то птичка нагадит, – сказал старейший. – Дорогая, ты его потрясла.
– О Боже!
– Немедленно перестань изображать изумленного фавна, иначе придется зажать тебе нос и влить в рот две унции восьмидесятипроцентного спирта, чуточку разбавленного фруктовым соком. Ты здесь ни при чем. Джастин, а этанол как таковой тебя интересует?
– Да, – ответил я. – Когда я был молод, кроме этанола меня интересовала только одна вещь.
– Если эта вещь – не женщины, подыщем тебе монашескую келью, где ты сможешь накачиваться в одиночестве. Но это все-таки женщины – я знаю тебя гораздо лучше, чем ты полагаешь. Ну что ж, совершим возлияние. Только без этой парочки: они потенциальные алкоголики.
– Ужасное...
– ...но прискорбно верное замечание.
– Но мы поступили так только один раз...
– ...и это не повторится!
– Эй, ребята, не выдавайте себя, а то машина подслушает. Лучше знать свою сопротивляемость, чем попасться по невежеству. Вот вырастете, наберете вес и будете справляться с алкоголем, если только Иштар не напутала в ваших генах, а это вряд ли. Кстати, Джастин. Да, ты один из родителей Минервы. Это тебе комплимент, потому что все двадцать три хромосомные пары были выбраны по результатам анализа тысяч образцов тканей, принадлежавших совершенным людям, с помощью жуткой математики, способной учесть все многообразие переменных; добавим сюда познания Иштар в генетике и несколько моих совершенно никчемных рекомендаций. Таким образом наша милашка получила именно ту смесь, которую хотела.
Я начал было соображать: да, проблем здесь куда больше, чем при обычном рождении, от мужчины и женщины – но Минерва коснулась меня левой рукой, и я успокоился. А Лазарус все еще рассуждал:
– Минерва могла выбрать мужское тело, два метра ростом, весом под сто килограммов, великолепно сложенное – словом, жеребец, да и только. Но она предпочла стать собой – стройной, застенчивой женщиной... Впрочем, относительно застенчивости – тут я не уверен. А ты сама, дорогуша?
– Лазарус, этим качеством невозможно наделить искусственно. Я думаю, что унаследовала его от Гамадриады.
– Точнее, от того компьютера, который я знал... и при этом забрала все подчистую; уж Афина-то, безусловно, застенчивостью не отличается. Ну да ладно. Некоторые из родителей Минервы – доноров, давших ткани, – уже мертвы; другие живы, но не подозревают о том, что мы позаимствовали кусочек ткани из клона, находящегося в стасисе, или из банка живых тканей – как это было в твоем случае. Некоторые знают, что были донорами-родителями – как я, например, или Гамадриада, о которой было упомянуто. Ты встретишь и других, некоторые из них живут на Тертиусе, и мы не делаем из этого тайны. Но близкого родства Минерва не имеет ни с кем. Что такое одна двадцать третья? Консультанты-генетики даже к компьютеру обращаться не станут, риск здесь приемлем. Тем более что на генеалогических древах родителей Минервы зловещие скелеты не раскачиваются. Ты можешь, не опасаясь последствий, сделать ей ребенка. Как и я, впрочем.
– Но вы же мне отказали?
Меня удивило, что Минерва так горячо отреагировала на замечание Лазаруса. Ее застенчивость вдруг исчезла, и глаза зло блеснули.
– Ну-ну, дорогая. Ты же тогда была только год как из пробирки и даже еще не выросла толком, хотя Минерва ввела тебя в менархэ еще на стадии клона. Попроси меня в другой раз: может, я тебя и удивлю.
– Удивите или порадуете?
– А, старая шутка. Джастин, я просто хотел прояснить ваши с Минервой взаимоотношения. Какие бы чувства она к тебе ни питала, вас едва ли можно считать родственниками.
– Я расчувствовался, – сказал я. – Польщен и обрадован... хотя не очень понимаю, почему выбрали именно меня.
– Если хочешь знать, какую хромосомную пару у тебя взяли и почему, попроси Иштар обратиться за консультацией к Афине. Сомневаюсь, что Минерва это помнит.
– Нет, я помню, Джастин, я решила оставить себе способности к математике. Нужно было выбирать между вами и профессором Оуэнсом, стипендиатом Либби. Я выбрала вас, потому что вы мой друг. Вот это да! Джек Харди-Оуэнс – блестящий теоретик! Рядом с ним я простой математик.
– Какими бы ни были причины, моя дорогая поцелуйная кузина, я рад, что вы выбрали меня донором-отцом.
– Причаливаем, командор! – сообщила одна из рыжеволосых. Ляпис Лазулия.
Маленький нуль-гравистат приземлился. Лодка оказалась марки "Корсон фармслед". Я удивился, обнаружив такую машину в новой колонии.
– Благодарю вас, капитан, – ответил Лазарус.
Близняшки выскочили из лодки. Мы со старейшим помогли выйти Минерве.
Нашу ненужную помощь она приняла с изящным достоинством, что меня удивило, поскольку в Новом Риме предпочитали обходиться без подобных архаических церемоний.
Снова и снова я обнаруживал, что обитатели Доброй Пристани и более вежливы, и менее церемонны, чем жители Секундуса. Полагаю, что мои представления о пограничной жизни были рождены чтением романов, живописавших, как бородатые грубияны отражают нападение диких и опасных животных, а мулы увлекают крытые фургоны к далеким горизонтам.
– Шалтай-Болтай, иди спать! – распорядилась "капитан" Лазулия, и нуль-гравистат вперевалку побрел прочь.
Девочки подошли к нам, одна взяла на руку меня, другая – старейшего, Минерва пошла между нами. Я бы все внимание уделил этим веснушчатым рыжикам, если бы рядом не было Минервы. Не то чтобы я уж очень любил детей; некоторые, на мой взгляд, очень уж противные, особенно если умны не по годам. Но эти маленькие всезнайки меня очаровывали и совсем не раздражали. К тому же угадывать черты старейшего, отнюдь не красавца, с его здоровенным носярой, в забавных девичьих мордашках... будь я один, я бы хохотал и хохотал.
– Минуточку. – Я потянул Лорелею за руку, и все остановились. Я взглянул на здание. – Лазарус, а кто архитектор?
– Не знаю, – ответил он. – Его уже четыре тысячи лет нет на свете. Оригинал принадлежал кому-то из градоначальников Помпей, города, погибшего сорок веков назад. Я увидел модель этого дома в музее города, который назывался Денвер, и сделал фотографию – для себя, просто потому, что он мне понравился. Снимки, конечно, пропали, но когда я рассказал о нем Афине, она выудила изображение его руин из исторической части своего архива и по моему описанию спроектировала дом. Мы построили несколько небольших моделей, конечно, не изменяя этих идеальных пропорций. А потом Афина построила его с помощью внешних радиоуправляемых элементов. Такое сооружение удобно в нашем климате; здесь погода почти как в древних Помпеях. К тому же я предпочитаю дома с внутренним двориком. Так безопаснее, даже если живешь там, где тебе ничего не грозит.
– Кстати, а где теперь Афина? То есть главный компьютер.
– Здесь. Она построила этот дом, еще находясь в "Доре", а теперь обитает под ним. Она сперва выстроила для себя подземные апартаменты, а уже потом над собой – наш дом.
– Компьютер должен чувствовать себя в безопасности и иметь возможность общаться с людьми. Лазарус, простите меня, дорогой мой, но вы ошиблись. Это случилось больше трех лет назад.
– Да, верно. Минерва, когда ты проживешь столько, сколько я – а тебе, вне сомнения, предстоит долгая жизнь, – ты тоже начнешь путать события. Старческая забывчивость присуща всем существам из плоти и крови, и тебе следовало бы усвоить это до того, как предпринимать переход. Поправка, Джастин, – дом спроектировала Минерва, а не Афина.
– А вот строила уже Афина, – уточнила Минерва, – поскольку все технологические подробности и детали сооружения я оставила в ее памяти, где им и надлежало находиться, а себе оставила лишь общее воспоминание о том, как строила его. Мне хотелось это запомнить.
– Кто бы его ни строил, дом прекрасен, – сказал я.
И вдруг расстроился. Я умом понимал, что эта юная женщина прежде была компьютером, помнил, что некогда работал с этим компьютером – в далеких краях, за много световых лет отсюда. Но наш разговор вдруг заставил меня почувствовать сердцем, что эта очаровательная девушка, чья теплая рука лежала в моей руке, действительно недавно была компьютером и строила этот новый дом, еще будучи машиной. Это меня потрясло. При всем при том, что историограф я старый и способность изумляться безнадежно потерял еще до первой реювенализации.
Мы вошли в дом – и мое невольное смятение исчезло, когда к нам с поцелуями бросились две прекрасные юные женщины. Одну из них я узнал, как только услыхал ее имя. Это была дочь Айры, Гамадриада. Она была очень похожа на змею <гамадриада – королевская кобра>. Другую, рослую блондинку, звали Иштар. Как выяснилось, она тоже оказалась моей знакомой. С ними был молодой человек, красивый, как и женщины. Его я тоже как будто видел не впервые, хотя не мог вспомнить, где и когда. Рыженькие двойняшки тоже расцеловали меня, поскольку они, дескать, не имели возможности поприветствовать меня надлежащим образом.