Страница:
После этого отец время от времени осматривал меня. Обычно врачи не лечат родных, во всяком случае по женской части. Но из всех врачей я доверяла только отцу. Он помог мне решить все проблемы и избавиться от застенчивости, мешавшей мне, когда меня осматривали. Не то чтобы я слишком конфузилась, но он меня убедил, что подобного рода скромность – чертова ерунда, тогда как мать утверждала совершенно противоположное. И я поверила ему, а не ей.
Но я рассказывала тебе о нашем с Брайаном разговоре в ту ночь. Тогда, в постели, он мне сказал: "Я хочу, чтобы ты мне пообещала только одно, киска: если ты обнаружишь, что ноги твои сами собой раздвинулись, держи эту новость при себе, пока война не кончится. Я сделаю то же самое – если будет в чем каяться. Все может случиться! И не будем терзать друг друга такими вещами, пока не разделаемся с кайзером. А потом, когда я вернусь, съездим с тобой в Озарк – оставим детей с кем-нибудь дома – только ты и я, и поговорим обо всем. Ну как, решено, дорогая?"
И я дала ему слово, Теодор. Но я не обещала, что не перепрыгну через забор, да он и не стал бы требовать от меня подобных клятв. Пообещала быть осторожной и держать все свои признания при себе до тех пор, пока война не закончится нашей победой Я хотела пообещать ему все что угодно, потому что Брайан может и не вернуться! – Голос Морин дрогнул, и Лазарус понял, что она плачет. Он убрал руку с ее бедра и направил машину к тротуару. Миссис Смит схватила его за руку, снова прижала к себе и сказала: – Нет-нет, прикасайся ко мне. И не останавливай машину! А то я не выдержу и наброшусь на тебя. Просто не знаю, что со мной происходит, когда я думаю о том, что Брайан может не вернуться с войны. Увы, это так. Я ощущаю это все время, с тех пор как мы объявили войну. И при этом вынуждена оставаться спокойной и рассудительной. Ради детей. Ради Брайана. Теодор, он не видел, как я плачу. Видел только ты – я не сумела сдержаться. Но скорее я велю тебе самому сказать Брайану, что я пыталась тебя совратить, чем позволю ему узнать, как я плакала от страха, что он может не вернуться!
Все, больше не буду. – Миссис Смит достала из сумочки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. – Придется еще покататься: дети не должны меня видеть с покрасневшими глазами.
Лазарус решился:
– Морин, я люблю тебя.
– И я люблю тебя, Теодор. Хоть я и реву, но я счастлива. Ты сделал меня счастливой. Я высказалась и облегчила душу. Однако не следовало этого делать; ведь ты тоже уходишь на войну. Но я чувствую себя почти что твоей женой, потому что рассказала тебе такое, о чем не стала бы говорить ни с кем другим. Если бы ты просто разложил меня на траве и овладел мною – что ж, очень мило, на это я и рассчитывала. Но теперь мы гораздо ближе; по-моему, это даже лучше. Женщина может отдать свое тело мужчине, не открывая ему своих мыслей. У меня было уже два ребенка от Брайана, когда я наконец сумела открыться ему так, как открылась сегодня тебе.
– Наши мысли весьма сходны, Морин. Твой отец считает нас двоюродными...
– Нет, дорогой, он считает тебя моим сводным братом.
– Он так сказал?
– Я сама так считаю – если судить по тому, о чем отец умалчивает, дорогой Теодор. Он так расстроился, когда ты не записался в армию. Но, узнав, что ты все-таки сделал это, он тут же велел вывесить звезду. Ему виднее – и я хочу верить, что он прав. Конечно, это делает мои чувства к тебе безумно греховными; в глазах некоторых людей это инцест. Но мне безразлично. Я беременна, ребенку наша близость не могла бы причинить никакого вреда, а других опасностей нет.
(Как сказать ей? Что ей можно сказать? Но она должна поверить мне!) – Твоя церковь назовет такой поступок грехом.
– На фиг мне церковь! Теодор, я вовсе не ревностная прихожанка; я свободомыслящая, как отец. Вне церкви трудно воспитывать детей; она дает мне возможность выглядеть респектабельной женой и матерью – это я беру у нее. Но угроза греха не остановит меня; я не верю в грех в том смысле, в котором понимает его церковь. Секс это не грех. Он не может быть греховным. Остановить меня могла бы лишь перспектива забеременеть – не от Брайана. Но я уже беременна. И мне все равно, что ты мой сводный брат. Я просто очень хотела попрощаться с тобой так, как женщины прощаются с солдатами.
– Морин, я не твой сводный брат.
– Ты уверен? Даже если и не брат, ты останешься моим солдатом, и я горжусь тобой, как отец.
– Да, я – твой солдат, можешь не сомневаться. Но мне хочется кое-что узнать. Тот парень, за которого Нэнси собирается выйти замуж, тоже из говардианцев?
– Что ты сказал?
– Значится ли он в списках фонда Айры Говарда?
Морин затаила дыхание.
– А где ты услыхал о Фонде?
– Жизнь коротка...
– Но годы длинны... – подхватила она.
– Пока не наступили злые дни.
– Боже! Я сейчас снова разревусь!
– Не надо. Так как зовут молодого человека?
– Джонатан Везерел.
– Один из Везерелов-Сперлингов... Да-да, помню, Морин, я не Тед Бронсон. Я – Лазарус Лонг из рода Джонсонов... из твоего рода. Я – твой потомок.
Казалось, она перестала дышать.
– По-моему, я схожу с ума, – тихо прошептала она наконец.
– Нет, моя любимая и отважная. Твой рассудок крепок и силен. Я не встречал женщины сильней и крепче разумом, чем ты. Позволь мне кое-что объяснить. Но тебе придется поверить мне на слово. Читала ли ты роман Герберта Дж.Уэллса под названием "Машина времени"?
– Да, конечно. У отца есть такая книжка.
– Это про меня, Морин. Я капитан Лазарус Лонг, путешественник во времени.
– Но это ведь книга... я считала ее просто...
– Просто выдумкой? Так оно и есть. И еще долго так и будет. Впрочем, все произойдет не так, как придумал мистер Уэллс. Я явился из далекого будущего. Я не хотел, чтобы здесь узнали об этом, потому и прикинулся сиротой. Мне было бы трудно доказать, что я говорю правду. Любая попытка пуститься в объяснения помешала бы мне добиться цели – я хотел посетить это время и погрузиться в него. И если бы я сказал правду, то попал бы под замок как безумец. Вот я и старался носить маску так же осмотрительно, как ты... Когда разговаривала с этими Симпсонами... Когда не хотела, чтобы дети знали, что ты плакала. Мы с тобой ведем себя нелогично. Нужно быть посмелее. И еще – никогда не надо лгать так, чтобы тебя могли уличить.
– Теодор, мне кажется, что ты сам веришь своим словам.
– Ты хочешь сказать, что я говорю вполне искренне, но на самом деле свихнулся?
– Нет-нет, дорогой, я... Именно это я и хотела сказать. Извини.
– Не надо извиняться; для тебя это бред сумасшедшего. Но я не опасаюсь, что ты отошлешь меня в Сент-Джо; я тебе верю. Как и ты мне Но я должен доказать тебе, что говорю правду, а значит, мне нужно сказать тебе нечто такое, во что ты сможешь поверить А иначе я напрасно снял маску. Лазарус замолчал и задумался. Как доказать? Лучше всего сделать какое-нибудь предсказание. Но, чтобы послужить той цели, ради которой он нарушил свое инкогнито, событие должно состояться очень скоро. Он не стал вспоминать события этого года; ведь он не намеревался появляться здесь до 1919 года, а потому немногое знал о предыдущих годах, даже напутал с датой вступления Соединенных Штатов в войну. Лазарус, черт бы побрал тебя, растяпу, когда в следующий раз вздумаешь попутешествовать во времени, выучишь наизусть все, что Афине известно о той или иной эпохе, – да прихватишь пару столетий до и после!
Воспоминания Вуди не могли помочь; Лазарус даже не помнил, что его возил в Электропарк сержант в форме. Экий эгоист! Сам парк он помнил; Вуди Смит бывал там неоднократно. Но ни одно посещение не запечатлелось в памяти.
– Морин, возможно, ты сумеешь придумать для меня какой-нибудь способ доказать тебе, что я явился из будущего, – ведь ты лучше представляешь, что именно может тебя убедить. А хочу я тебе сказать вот что: Брайан, твой муж и мой предок, вернется домой целым и невредимым. Он примет участие в сражениях, вокруг него будут рваться снаряды и свистеть пули, но ни одна не тронет его.
Миссис Смит охнула. Потом медленно произнесла:
– Теодор, откуда ты это знаешь?
– Потому что вы оба мои предки. Я ничего не знаю о других нынешних говардианцах, однако изучил все материалы, относящиеся к моим собственным предкам – на тот случай, если повстречаю их. О тебе, о Брайане. О родителях Брайана в Цинциннати. Я узнал, как Брайан познакомился с тобой: он посетил Роллу и обнаружил тебя в списке фонда штата Миссури, а не Огайо, как следовало бы. Этого я не мог узнать ни от тебя, ни от Айры или Брайана, а твои дети еще не знают об этом. Ну разве что Нэнси в курсе: она уже заполнила собственный вопросник. Разве не так?
– Да, это случилось несколько месяцев назад. Значит, это правда, Теодор. Или лучше тебя звать Лазарусом?
– Зови меня как хочешь, моя дорогая. Но я до сих пор не доказал ничего, кроме того, что имел доступ к материалам Фонда – а это могло случиться в прошлом году, а не в будущем. Необходимы доказательства. Ммм... есть одно – но это произойдет через несколько месяцев, а ты должна поверить мне немедленно. Чтобы больше не плакать в подушку. Но я не знаю, как это сделать. – Он погладил ее бедра, прикоснулся к завиткам. – Доказательство находится в твоем чреве. Этот ребенок, которым наградил тебя Брайан, окажется мальчиком, моя драгоценнейшая прародительница, и вы с Брайаном назовете его Теодором Айрой; что ужасно льстит мне, ведь это имя внесено в списки. Было время, когда я не знал, что мы с ним окажемся тезками.
Она стиснула его руку ногами и вздохнула.
– Хотелось бы верить тебе. А что будем делать, если Брайан захочет назвать его, скажем, Джозефом? Или Джозефиной?
– Джозефиной мальчика не зовут, дорогая. Брайан даст ребенку военного времени имена тех двух, отмеченных звездами на вашем флажке; эта война много значит для него. Возможно, он предложит имя сам... Не знаю, как это будет, но уверен, что в списках фонда ребенка зарегистрируют как Теодора Айру. Другой мой предок – Адель Джонсон, твоя мать и жена Айры, живет в Сент-Луисе. Она оставила Айру, когда ты вышла замуж, но не развелась, потому что хотела досадить ему. Но Айра вряд ли вел монашеский образ жизни, после того как расстался с женой.
– Конечно, дорогой, я не сомневаюсь, что у отца есть любовница и он посещает ее иногда, когда говорит, что идет в шахматный клуб – впрочем, это не шахматный клуб, а игорный дом. И я делаю вид, что верю ему, дабы не компрометировать его перед детьми.
– Но он действительно играет в шахматы.
– Отец великолепно играет на бильярде. Но давай дальше, дорогой... Лазарус. Я хочу поверить тебе. Быть может, тебе удастся припомнить что-то еще.
– Хорошо, только вряд ли придется говорить о твоей матери; сомневаюсь, что у меня может быть что-то общее с женщиной, которая считает секс всего лишь вещью терпимой.
– Матери мне приходилось лгать, отец поддерживал меня куда больше, чем она. Я была его любимицей. Он давал мне это понять, а я стараюсь не демонстрировать своих чувств в отношении Вудро. Продолжай, Теодор... Лазарус.
– Вот и все наши общие предки. Кроме одного – нашего супостата. Морин, я происхожу от тебя и Брайана через Вуди.
Она охнула.
– В самом деле? Надеюсь, что это правда.
– Это так же верно, как налоговая повестка, любимая, и, возможно, именно сей факт спас ему жизнь. Я никогда не был так близко к детоубийству, чем в тот миг, когда мы обнаружили его на заднем сиденье. Морин хихикнула.
– Дорогой, я чувствовала то же самое. Но я никогда не позволяю себе повышать голос, даже когда буквально готова придушить провинившегося ребенка.
– Надеюсь, я тоже не обнаружил раздражения, несмотря на то что ощущал его. Любимая, я возбудился так, что мне уже было больно – и тут обнаруживается Вудро. Сладкая моя, я едва сдержался.
– Я тоже была готова тебе отдаться! О, Теодор... Лазарус, как приятно быть откровенной с тобой. О, да ты и сейчас не прочь.
– Полегче, не то наеду на бордюр. Он у меня не опускается с тех пор, как мы выехали из дома. Но тот, который погубил Вуди, был лучше и тверже. – Размер дело не существенное, Теодор-Лазарус; женщину может устроить любой. Отец объяснил мне это давным-давно и научил соответствующим упражнениям – но Брайану я ничего не сказала. Пусть думает, что я от природы такая. Я до сих пор регулярно делаю упражнения, потому что младенческие головки столько раз растягивали мой родовой канал. Если я перестану тренировать мышцы, как велел отец, то скоро превращусь в старую дырку. А мне так хочется оставаться желанной для Брайана подольше.
– И для мороженщика, молочника, почтальона и рассыльного от бакалейщика.
– Не дразнись. Я хочу оставаться молодой до самой смерти.
– Так и будет, восемнадцатилетняя будущая бабушка. Давай отвлечемся от секса и вернемся к моему путешествию во времени. Я все еще подыскиваю доказательство. Такое, которое могло бы объяснить тебе, откуда берется моя уверенность, что Брайан вернется домой невредимым. Но чтобы ты убедилась окончательно, событие должно произойти очень скоро и еще до дня рождения Вуди.
– Почему до дня рождения Вудро?
– Разве я не сказал? Война закончится в день рождения Вуди, 11 ноября. В этом я абсолютно уверен поскольку эта дата одна из ключевых в истории. А сейчас я перебираю в памяти события, чтобы подыскать такое, которое могло бы как можно скорей положить конец твоим сомнениям, но... увы, дорогая, я совершил дурацкую ошибку. Я хотел появиться здесь после окончания войны, но ввел в свой компьютер одно критическое число с ошибкой – и попал сюда на три года раньше срока. Машина не виновата. Она лишь читает введенные данные. Это самый точный из компьютеров, которые водят космические корабли. Ошибка моя не имела фатальных последствий; я не затерялся во времени, и мой корабль заберет меня в 1926 году, ровно через десять земных лет после того как я высадился. Я не изучал историю ближайших нескольких месяцев, поскольку рассчитывал проскочить эту войну.
Да и не интересны мне войны. Я хочу знать, как живут люди.
– Теодор, ты меня совсем запутал.
– Извини, дорогая, путешествие во времени – вещь сложная.
– Ты сказал "компьютер". Но я не поняла, что это такое. И еще ты сказал, что "она" водит корабль, который подберет тебя в 1926 году. Ничего не понимаю...
Лазарус вздохнул.
– Вот поэтому я не хотел ничего рассказывать. Но пришлось – чтобы ты перестала беспокоиться. Мой корабль – такой, как у Жюля Верна – умеет летать среди звезд, а я живу на планете, расположенной очень далеко отсюда. Мой корабль может передвигаться и во времени, точнее – во времени, и пространстве одновременно. Это очень нелегко объяснить. Компьютер – это мозг корабля, машина, необычайно сложная. Мой корабль называется "Дора", и машина – тот компьютер, который им управляет, следит, чтобы все было в порядке, и ведет от звезды к звезде – тоже зовется Дорой. Машина откликается на это имя, когда я с ней говорю. Она очень умная и умеет разговаривать. Кроме того, на корабле есть экипаж – мои сестры. Их двое. Они, конечно же, тоже твои потомки и очень похожи на тебя. Экипаж необходим – сами собой корабли не летают, за исключением автоматических грузовиков, которые двигаются по заранее вычисленному маршруту, – однако всю трудную работу делает Дора, а Лаз и Лор, то есть Ляпис Лазулия Лонг и Лорелея Ли Лонг, говорят ей, что делать, и обеспечивают необходимым. – Пожав бедро миссис Смит, Лазарус ухмыльнулся. – Вот если бы тот сквознячок поднял твою юбку повыше, я бы сказал, насколько они похожи на тебя; девицы обычно бегают голышом. Но лицом они на тебя похожи. А скорее всего и телом – если судить по тому, что я мельком увидел. Кроме того. Лаз и Лор тоже веснушчатые, как Мэри.
– Но и у меня высыпают веснушки, если я не прячусь от солнца. Когда мне было столько, сколько сейчас Мэри, отец звал меня индюшачьим яйцом. Но чтобы все тело! Неужели они совсем не носят одежды?
– О нет, они обожают наряжаться на вечеринку. И еще когда холодно но это бывает редко; там, где мы живем, тепло, как на юге Италии. Чаще всего они совсем ничего не носят. – Лазарус улыбнулся и погладил ее бедро. – Им не приходится оставлять трусики дома, чтобы заниматься любовью. У них просто нет никаких трусиков. Как, впрочем, и застенчивости. И они бы охотно занялись твоим отцам. Им нравятся пожилые мужчины: они гораздо моложе меня.
– Лазарус... а сколько тебе лет?
Лазарус помедлил.
– Морин, я не хочу отвечать на этот вопрос. Я старше, чем выгляжу, – эксперимент Айры Говарда удался. Лучше поговорим о моей семье. То есть о твоей. Все мы так или иначе происходим от тебя. Двое из моих жен и один из моих сомужей – потомки Нэнси и Вуди.
– Жен? Сомужей?
– Любимая, у нас брак имеет много форм. Там, где я живу, не приходится затевать развод или дожидаться смерти партнера, чтобы соединиться с тем, кого любишь. У меня четыре жены и три сомужа. Еще есть мои сестры Лаз и Лор. Они могут выйти замуж за члена другой семьи, а могут и остаться. И не смотри так удивленно – ты же сама говорила, что не будешь смущена, если я окажусь твоим сводным братом. Наследственность нас не беспокоит; в нашем времени знают о подобных вещах гораздо больше, чем здесь, и мы не рискуем здоровьем младенцев. А их у нас много. Есть еще кошки, собаки и всякая тварь. Дети их приручают и заботятся о них. У нас большая семья, мы обитаем в просторном доме, где всем уютно.
Я не могу рассказать тебе обо всех; сперва нам нужно доставить нашего диверсанта домой. Но кое-что скажу – раз ты считаешь, что выглядишь не на восемнадцать всего лишь потому, что выкормила грудью столько детей. Возьмем, к примеру, Тамару. Она происходит от тебя через Нэнси и Джонатана. Хочешь послушать о Бог весть какой правнучке Нэнси? Сейчас Тамаре, кажется, около двухсот пятидесяти лет...
– Двести пятьдесят?!
– Да. Один из моих сомужей. Айра Везерел, также происходит от тебя через Нэнси и Джонатана, но и через Вуди. Его назвали в честь твоего отца, а не Айры Говарда, и сейчас ему более четырехсот. Морин, эксперимент Айры Говарда оказался удачным: мы все живем долго, и эту особенность мы унаследовали от тебя и всех наших предков-говардианцев, к тому же у нас умеют омолаживать людей. Тамара прошла две реювенализации, одну совсем недавно, и выглядит так же молодо, как и ты. Происходит истинное омоложение: когда я улетал, Тамара была беременна. Однако неважно, как она выглядит; Тамара – целительница, и я полагаю, что эту способность она тоже унаследовала от тебя.
– Теодор... Лазарус... я снова не понимаю. Целительница? Это что-то связанное с верой в Бога?
– Нет. Если Тамара и верует в Бога, то мне она никогда не говорила об этом. Тамара спокойна и счастлива, и каждый рядом с ней становится таким же – как и рядом с тобой, дорогая! А больной быстрее поправляется, если Тамара к нему прикоснется, поговорит или ляжет с ним спать.
Но когда я с ней познакомился, Тамара была не молода. И даже подумывала, не закончить ли ей жизненный путь, не умереть ли от старости. А я был болен, очень болен. У меня болела душа, и Иштар, позже ставшая моей женой – лучший реювенализатор на всем Млечном Пути – привезла ко мне Тамару. Тогда Тамара была иной: маленький торчащий животик, обвислые груди, мешки под глазами, двойной подбородок – короче, все признаки старости.
Я поправился от одного присутствия Тамары. Но и у нее появился интерес к жизни. Она прошла реювенализацию, помолодела и уже добавила очередного потомка к линии Морин-Нэнси, а теперь беременна снова. Вы с Тамарой так похожи, Морин. Она сама любовь в виде женщины... как и ты. Но... – Лазарус умолк и нахмурился. – Морин, я не знаю, как убедить тебя в том, что я говорю правду. Вы все удостоверитесь в этом, когда станете отмечать шестой день рождения Вуди. Вокруг будут звонить в колокола, а мальчишки-газетчики будут орать: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Германия капитулировала!" Ну это еще когда будет, а я хочу немедленно положить конец твоим сомнениям.
– А я уже не сомневаюсь, дорогой мой. Удивительно, невозможно – но я верю тебе.
– Неужели? Ведь я не дал никаких доказательств. Просто рассказал совершенно невозможную байку, если вдуматься.
– Тем не менее я верю в нее. Значит, это будет, когда Вудро исполнится шесть – седьмого ноября...
– Нет, одиннадцатого!
– Да, Лазарус. Но откуда ты знаешь, что он родился одиннадцатого?
– Ты же сама сказала.
– Дорогой, я говорила, что его день рождения в ноябре. Я не сказала, какого числа. И преднамеренно назвала сейчас другое число, но ты меня сразу же поправил.
– Ну что ж, об этом мне мог сказать Айра. Или кто-нибудь из детей.
Даже сам Вуди.
– Вудро еще не знает дня своего рождения. Проверь – разбуди его и спроси.
– Я не стану будить его, пока мы не вернемся домой.
– Ну а когда я родилась, дорогой?
– Четвертого июля 1882 года.
– А когда день рождения Мэри?
– По-моему, ей девять, но даты я не помню.
– А как насчет остальных детей?
– То же самое.
– А день рождения моего отца?
– И спрашивать нечего – второе августа 1852 года.
– Лазарус, зовущий себя Теодором! У меня есть твердое правило, которого я придерживаюсь в общении со своими детьми. Я скрываю от них дату их рождения, пока это возможно – чтобы не приставали к взрослым и не шантажировали их, выклянчивая подарки. Вот когда ребенок идет в школу, то ему уже следует знать эту дату. Тогда я считаю детей достаточно взрослыми и велю запомнить ее, но всегда говорю, что, если кто-нибудь решит поторопиться, не видать ему ни пирога, ни вечеринки. Но мне еще не приходилось прибегать к такому наказанию – детишки у меня смышленые.
В прошлом году Вудро был еще слишком мал, и никаких проблем не возникло; день рождения стал для него сюрпризом. Он до сих пор не знает, что у этого события существует конкретная дата. Так я предполагаю. Лазарус, ты знаешь дни рождения своих прямых предков, потому что видел их имена в списках Фонда. Но ты не можешь назвать даты рождения других моих детей. Вот тебе и доказательство.
– Но ты же знаешь, что я имел доступ к архивам. Я мог запомнить их даты рождения еще в прошлом году.
– Ух-пух. А почему ты запомнил день рождения только одного ребенка, а не всех? Зачем запоминать день рождения моего отца, если он не интересует тебя? Не сходится, дорогой. Ты намеревался разыскать своих предков и подготовился к встрече. Я понимаю, что ты объявился в церкви не случайно; ты явился туда, чтобы разыскать меня – я польщена. И с отцом ты познакомился в игорном доме тоже не случайно. А как ты узнал, где нас искать? С помощью частных детективов? Едва ли в архивах Фонда содержатся сведения о нашем приходе или игорном доме.
– Действительно, я проделал нечто в этом роде. Да, моя милая прародительница, я искал способ познакомиться с вами. И потратил бы на это годы, если бы потребовалось. Ведь не мог же я позвонить в вашу дверь и сказать: "Привет, ребята! Я ваш потомок. Можно войти?" Вы бы немедленно вызвали полицию.
– Надеюсь, что я поступила бы по-другому, дорогой, но спасибо тебе за то, что позаботился о нас. О, Лазарус, я так люблю тебя! И верю каждому твоему слову. Теперь я знаю, что Брайан вернется ко мне! Ух! Я чувствую такое воодушевление, какого не знала раньше, и хочу кое-что узнать. Расскажи мне о своей семье.
– Мне всегда приятно говорить о них, потому что я их люблю.
– Мне льстит сравнение с твоей женой Тамарой. Дорогой мой, если хочешь, можешь не отвечать: а что, у вас бывает, что двое мужей спят с одной женой?
– О, конечно. Но чаще наоборот: один из нас, Галахад – это еще один из твоих потомков, бабуля, – развлекает сразу двоих наших жен; он у нас совершенно неутомимый.
– Забавно, но мне нравится другой вариант. Любимый, мое представление о рае воплотилось бы, если бы вы с Брайаном оба очутились в моей постели.
Уж я бы постаралась сделать вас счастливыми. Но я не могу этого сделать.
Остается только мечтать... Я буду мечтать об этом.
– Ну да, представь себе, что ты раздеваешься перед нами в лесу, как та дамочка на французской открытке.
– Ох! Боюсь, что подумаю об этом – и вспыхну как спичка!
– Тогда лучше отвезти тебя домой.
– Да, пожалуй, так будет лучше. Я ужасно счастлива – и так будет всегда – и пылаю страстью... к тебе, к Брайану. Так хочется побыть женщиной с французской открытки... в лесу, посреди бела дня.
– Морин, попробуй уговорить Брайана. Я пробуду здесь до второго августа 1926 года.
– Ну, там посмотрим. А мне бы так хотелось! – Она помолчала. – А можно мне рассказать ему? О том, кто ты, откуда явился и что предсказал?
– Морин, говори кому хочешь. Тебе не поверят.
Она вздохнула.
– Наверное. К тому же, если Брайан поверит, что жизнь его предопределена, он может забыть об осторожности. Я горжусь, что он будет сражаться за нас, но не хочу, чтобы он рисковал понапрасну.
– Я думаю, что ты права, Морин.
– Теодор, у меня голова пухнет от того, что ты наговорил мне. Теперь я знаю, кто ты. Значит, и страна не твоя, и война не твоя – так почему же ты записался в добровольцы?
Но я рассказывала тебе о нашем с Брайаном разговоре в ту ночь. Тогда, в постели, он мне сказал: "Я хочу, чтобы ты мне пообещала только одно, киска: если ты обнаружишь, что ноги твои сами собой раздвинулись, держи эту новость при себе, пока война не кончится. Я сделаю то же самое – если будет в чем каяться. Все может случиться! И не будем терзать друг друга такими вещами, пока не разделаемся с кайзером. А потом, когда я вернусь, съездим с тобой в Озарк – оставим детей с кем-нибудь дома – только ты и я, и поговорим обо всем. Ну как, решено, дорогая?"
И я дала ему слово, Теодор. Но я не обещала, что не перепрыгну через забор, да он и не стал бы требовать от меня подобных клятв. Пообещала быть осторожной и держать все свои признания при себе до тех пор, пока война не закончится нашей победой Я хотела пообещать ему все что угодно, потому что Брайан может и не вернуться! – Голос Морин дрогнул, и Лазарус понял, что она плачет. Он убрал руку с ее бедра и направил машину к тротуару. Миссис Смит схватила его за руку, снова прижала к себе и сказала: – Нет-нет, прикасайся ко мне. И не останавливай машину! А то я не выдержу и наброшусь на тебя. Просто не знаю, что со мной происходит, когда я думаю о том, что Брайан может не вернуться с войны. Увы, это так. Я ощущаю это все время, с тех пор как мы объявили войну. И при этом вынуждена оставаться спокойной и рассудительной. Ради детей. Ради Брайана. Теодор, он не видел, как я плачу. Видел только ты – я не сумела сдержаться. Но скорее я велю тебе самому сказать Брайану, что я пыталась тебя совратить, чем позволю ему узнать, как я плакала от страха, что он может не вернуться!
Все, больше не буду. – Миссис Смит достала из сумочки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. – Придется еще покататься: дети не должны меня видеть с покрасневшими глазами.
Лазарус решился:
– Морин, я люблю тебя.
– И я люблю тебя, Теодор. Хоть я и реву, но я счастлива. Ты сделал меня счастливой. Я высказалась и облегчила душу. Однако не следовало этого делать; ведь ты тоже уходишь на войну. Но я чувствую себя почти что твоей женой, потому что рассказала тебе такое, о чем не стала бы говорить ни с кем другим. Если бы ты просто разложил меня на траве и овладел мною – что ж, очень мило, на это я и рассчитывала. Но теперь мы гораздо ближе; по-моему, это даже лучше. Женщина может отдать свое тело мужчине, не открывая ему своих мыслей. У меня было уже два ребенка от Брайана, когда я наконец сумела открыться ему так, как открылась сегодня тебе.
– Наши мысли весьма сходны, Морин. Твой отец считает нас двоюродными...
– Нет, дорогой, он считает тебя моим сводным братом.
– Он так сказал?
– Я сама так считаю – если судить по тому, о чем отец умалчивает, дорогой Теодор. Он так расстроился, когда ты не записался в армию. Но, узнав, что ты все-таки сделал это, он тут же велел вывесить звезду. Ему виднее – и я хочу верить, что он прав. Конечно, это делает мои чувства к тебе безумно греховными; в глазах некоторых людей это инцест. Но мне безразлично. Я беременна, ребенку наша близость не могла бы причинить никакого вреда, а других опасностей нет.
(Как сказать ей? Что ей можно сказать? Но она должна поверить мне!) – Твоя церковь назовет такой поступок грехом.
– На фиг мне церковь! Теодор, я вовсе не ревностная прихожанка; я свободомыслящая, как отец. Вне церкви трудно воспитывать детей; она дает мне возможность выглядеть респектабельной женой и матерью – это я беру у нее. Но угроза греха не остановит меня; я не верю в грех в том смысле, в котором понимает его церковь. Секс это не грех. Он не может быть греховным. Остановить меня могла бы лишь перспектива забеременеть – не от Брайана. Но я уже беременна. И мне все равно, что ты мой сводный брат. Я просто очень хотела попрощаться с тобой так, как женщины прощаются с солдатами.
– Морин, я не твой сводный брат.
– Ты уверен? Даже если и не брат, ты останешься моим солдатом, и я горжусь тобой, как отец.
– Да, я – твой солдат, можешь не сомневаться. Но мне хочется кое-что узнать. Тот парень, за которого Нэнси собирается выйти замуж, тоже из говардианцев?
– Что ты сказал?
– Значится ли он в списках фонда Айры Говарда?
Морин затаила дыхание.
– А где ты услыхал о Фонде?
– Жизнь коротка...
– Но годы длинны... – подхватила она.
– Пока не наступили злые дни.
– Боже! Я сейчас снова разревусь!
– Не надо. Так как зовут молодого человека?
– Джонатан Везерел.
– Один из Везерелов-Сперлингов... Да-да, помню, Морин, я не Тед Бронсон. Я – Лазарус Лонг из рода Джонсонов... из твоего рода. Я – твой потомок.
Казалось, она перестала дышать.
– По-моему, я схожу с ума, – тихо прошептала она наконец.
– Нет, моя любимая и отважная. Твой рассудок крепок и силен. Я не встречал женщины сильней и крепче разумом, чем ты. Позволь мне кое-что объяснить. Но тебе придется поверить мне на слово. Читала ли ты роман Герберта Дж.Уэллса под названием "Машина времени"?
– Да, конечно. У отца есть такая книжка.
– Это про меня, Морин. Я капитан Лазарус Лонг, путешественник во времени.
– Но это ведь книга... я считала ее просто...
– Просто выдумкой? Так оно и есть. И еще долго так и будет. Впрочем, все произойдет не так, как придумал мистер Уэллс. Я явился из далекого будущего. Я не хотел, чтобы здесь узнали об этом, потому и прикинулся сиротой. Мне было бы трудно доказать, что я говорю правду. Любая попытка пуститься в объяснения помешала бы мне добиться цели – я хотел посетить это время и погрузиться в него. И если бы я сказал правду, то попал бы под замок как безумец. Вот я и старался носить маску так же осмотрительно, как ты... Когда разговаривала с этими Симпсонами... Когда не хотела, чтобы дети знали, что ты плакала. Мы с тобой ведем себя нелогично. Нужно быть посмелее. И еще – никогда не надо лгать так, чтобы тебя могли уличить.
– Теодор, мне кажется, что ты сам веришь своим словам.
– Ты хочешь сказать, что я говорю вполне искренне, но на самом деле свихнулся?
– Нет-нет, дорогой, я... Именно это я и хотела сказать. Извини.
– Не надо извиняться; для тебя это бред сумасшедшего. Но я не опасаюсь, что ты отошлешь меня в Сент-Джо; я тебе верю. Как и ты мне Но я должен доказать тебе, что говорю правду, а значит, мне нужно сказать тебе нечто такое, во что ты сможешь поверить А иначе я напрасно снял маску. Лазарус замолчал и задумался. Как доказать? Лучше всего сделать какое-нибудь предсказание. Но, чтобы послужить той цели, ради которой он нарушил свое инкогнито, событие должно состояться очень скоро. Он не стал вспоминать события этого года; ведь он не намеревался появляться здесь до 1919 года, а потому немногое знал о предыдущих годах, даже напутал с датой вступления Соединенных Штатов в войну. Лазарус, черт бы побрал тебя, растяпу, когда в следующий раз вздумаешь попутешествовать во времени, выучишь наизусть все, что Афине известно о той или иной эпохе, – да прихватишь пару столетий до и после!
Воспоминания Вуди не могли помочь; Лазарус даже не помнил, что его возил в Электропарк сержант в форме. Экий эгоист! Сам парк он помнил; Вуди Смит бывал там неоднократно. Но ни одно посещение не запечатлелось в памяти.
– Морин, возможно, ты сумеешь придумать для меня какой-нибудь способ доказать тебе, что я явился из будущего, – ведь ты лучше представляешь, что именно может тебя убедить. А хочу я тебе сказать вот что: Брайан, твой муж и мой предок, вернется домой целым и невредимым. Он примет участие в сражениях, вокруг него будут рваться снаряды и свистеть пули, но ни одна не тронет его.
Миссис Смит охнула. Потом медленно произнесла:
– Теодор, откуда ты это знаешь?
– Потому что вы оба мои предки. Я ничего не знаю о других нынешних говардианцах, однако изучил все материалы, относящиеся к моим собственным предкам – на тот случай, если повстречаю их. О тебе, о Брайане. О родителях Брайана в Цинциннати. Я узнал, как Брайан познакомился с тобой: он посетил Роллу и обнаружил тебя в списке фонда штата Миссури, а не Огайо, как следовало бы. Этого я не мог узнать ни от тебя, ни от Айры или Брайана, а твои дети еще не знают об этом. Ну разве что Нэнси в курсе: она уже заполнила собственный вопросник. Разве не так?
– Да, это случилось несколько месяцев назад. Значит, это правда, Теодор. Или лучше тебя звать Лазарусом?
– Зови меня как хочешь, моя дорогая. Но я до сих пор не доказал ничего, кроме того, что имел доступ к материалам Фонда – а это могло случиться в прошлом году, а не в будущем. Необходимы доказательства. Ммм... есть одно – но это произойдет через несколько месяцев, а ты должна поверить мне немедленно. Чтобы больше не плакать в подушку. Но я не знаю, как это сделать. – Он погладил ее бедра, прикоснулся к завиткам. – Доказательство находится в твоем чреве. Этот ребенок, которым наградил тебя Брайан, окажется мальчиком, моя драгоценнейшая прародительница, и вы с Брайаном назовете его Теодором Айрой; что ужасно льстит мне, ведь это имя внесено в списки. Было время, когда я не знал, что мы с ним окажемся тезками.
Она стиснула его руку ногами и вздохнула.
– Хотелось бы верить тебе. А что будем делать, если Брайан захочет назвать его, скажем, Джозефом? Или Джозефиной?
– Джозефиной мальчика не зовут, дорогая. Брайан даст ребенку военного времени имена тех двух, отмеченных звездами на вашем флажке; эта война много значит для него. Возможно, он предложит имя сам... Не знаю, как это будет, но уверен, что в списках фонда ребенка зарегистрируют как Теодора Айру. Другой мой предок – Адель Джонсон, твоя мать и жена Айры, живет в Сент-Луисе. Она оставила Айру, когда ты вышла замуж, но не развелась, потому что хотела досадить ему. Но Айра вряд ли вел монашеский образ жизни, после того как расстался с женой.
– Конечно, дорогой, я не сомневаюсь, что у отца есть любовница и он посещает ее иногда, когда говорит, что идет в шахматный клуб – впрочем, это не шахматный клуб, а игорный дом. И я делаю вид, что верю ему, дабы не компрометировать его перед детьми.
– Но он действительно играет в шахматы.
– Отец великолепно играет на бильярде. Но давай дальше, дорогой... Лазарус. Я хочу поверить тебе. Быть может, тебе удастся припомнить что-то еще.
– Хорошо, только вряд ли придется говорить о твоей матери; сомневаюсь, что у меня может быть что-то общее с женщиной, которая считает секс всего лишь вещью терпимой.
– Матери мне приходилось лгать, отец поддерживал меня куда больше, чем она. Я была его любимицей. Он давал мне это понять, а я стараюсь не демонстрировать своих чувств в отношении Вудро. Продолжай, Теодор... Лазарус.
– Вот и все наши общие предки. Кроме одного – нашего супостата. Морин, я происхожу от тебя и Брайана через Вуди.
Она охнула.
– В самом деле? Надеюсь, что это правда.
– Это так же верно, как налоговая повестка, любимая, и, возможно, именно сей факт спас ему жизнь. Я никогда не был так близко к детоубийству, чем в тот миг, когда мы обнаружили его на заднем сиденье. Морин хихикнула.
– Дорогой, я чувствовала то же самое. Но я никогда не позволяю себе повышать голос, даже когда буквально готова придушить провинившегося ребенка.
– Надеюсь, я тоже не обнаружил раздражения, несмотря на то что ощущал его. Любимая, я возбудился так, что мне уже было больно – и тут обнаруживается Вудро. Сладкая моя, я едва сдержался.
– Я тоже была готова тебе отдаться! О, Теодор... Лазарус, как приятно быть откровенной с тобой. О, да ты и сейчас не прочь.
– Полегче, не то наеду на бордюр. Он у меня не опускается с тех пор, как мы выехали из дома. Но тот, который погубил Вуди, был лучше и тверже. – Размер дело не существенное, Теодор-Лазарус; женщину может устроить любой. Отец объяснил мне это давным-давно и научил соответствующим упражнениям – но Брайану я ничего не сказала. Пусть думает, что я от природы такая. Я до сих пор регулярно делаю упражнения, потому что младенческие головки столько раз растягивали мой родовой канал. Если я перестану тренировать мышцы, как велел отец, то скоро превращусь в старую дырку. А мне так хочется оставаться желанной для Брайана подольше.
– И для мороженщика, молочника, почтальона и рассыльного от бакалейщика.
– Не дразнись. Я хочу оставаться молодой до самой смерти.
– Так и будет, восемнадцатилетняя будущая бабушка. Давай отвлечемся от секса и вернемся к моему путешествию во времени. Я все еще подыскиваю доказательство. Такое, которое могло бы объяснить тебе, откуда берется моя уверенность, что Брайан вернется домой невредимым. Но чтобы ты убедилась окончательно, событие должно произойти очень скоро и еще до дня рождения Вуди.
– Почему до дня рождения Вудро?
– Разве я не сказал? Война закончится в день рождения Вуди, 11 ноября. В этом я абсолютно уверен поскольку эта дата одна из ключевых в истории. А сейчас я перебираю в памяти события, чтобы подыскать такое, которое могло бы как можно скорей положить конец твоим сомнениям, но... увы, дорогая, я совершил дурацкую ошибку. Я хотел появиться здесь после окончания войны, но ввел в свой компьютер одно критическое число с ошибкой – и попал сюда на три года раньше срока. Машина не виновата. Она лишь читает введенные данные. Это самый точный из компьютеров, которые водят космические корабли. Ошибка моя не имела фатальных последствий; я не затерялся во времени, и мой корабль заберет меня в 1926 году, ровно через десять земных лет после того как я высадился. Я не изучал историю ближайших нескольких месяцев, поскольку рассчитывал проскочить эту войну.
Да и не интересны мне войны. Я хочу знать, как живут люди.
– Теодор, ты меня совсем запутал.
– Извини, дорогая, путешествие во времени – вещь сложная.
– Ты сказал "компьютер". Но я не поняла, что это такое. И еще ты сказал, что "она" водит корабль, который подберет тебя в 1926 году. Ничего не понимаю...
Лазарус вздохнул.
– Вот поэтому я не хотел ничего рассказывать. Но пришлось – чтобы ты перестала беспокоиться. Мой корабль – такой, как у Жюля Верна – умеет летать среди звезд, а я живу на планете, расположенной очень далеко отсюда. Мой корабль может передвигаться и во времени, точнее – во времени, и пространстве одновременно. Это очень нелегко объяснить. Компьютер – это мозг корабля, машина, необычайно сложная. Мой корабль называется "Дора", и машина – тот компьютер, который им управляет, следит, чтобы все было в порядке, и ведет от звезды к звезде – тоже зовется Дорой. Машина откликается на это имя, когда я с ней говорю. Она очень умная и умеет разговаривать. Кроме того, на корабле есть экипаж – мои сестры. Их двое. Они, конечно же, тоже твои потомки и очень похожи на тебя. Экипаж необходим – сами собой корабли не летают, за исключением автоматических грузовиков, которые двигаются по заранее вычисленному маршруту, – однако всю трудную работу делает Дора, а Лаз и Лор, то есть Ляпис Лазулия Лонг и Лорелея Ли Лонг, говорят ей, что делать, и обеспечивают необходимым. – Пожав бедро миссис Смит, Лазарус ухмыльнулся. – Вот если бы тот сквознячок поднял твою юбку повыше, я бы сказал, насколько они похожи на тебя; девицы обычно бегают голышом. Но лицом они на тебя похожи. А скорее всего и телом – если судить по тому, что я мельком увидел. Кроме того. Лаз и Лор тоже веснушчатые, как Мэри.
– Но и у меня высыпают веснушки, если я не прячусь от солнца. Когда мне было столько, сколько сейчас Мэри, отец звал меня индюшачьим яйцом. Но чтобы все тело! Неужели они совсем не носят одежды?
– О нет, они обожают наряжаться на вечеринку. И еще когда холодно но это бывает редко; там, где мы живем, тепло, как на юге Италии. Чаще всего они совсем ничего не носят. – Лазарус улыбнулся и погладил ее бедро. – Им не приходится оставлять трусики дома, чтобы заниматься любовью. У них просто нет никаких трусиков. Как, впрочем, и застенчивости. И они бы охотно занялись твоим отцам. Им нравятся пожилые мужчины: они гораздо моложе меня.
– Лазарус... а сколько тебе лет?
Лазарус помедлил.
– Морин, я не хочу отвечать на этот вопрос. Я старше, чем выгляжу, – эксперимент Айры Говарда удался. Лучше поговорим о моей семье. То есть о твоей. Все мы так или иначе происходим от тебя. Двое из моих жен и один из моих сомужей – потомки Нэнси и Вуди.
– Жен? Сомужей?
– Любимая, у нас брак имеет много форм. Там, где я живу, не приходится затевать развод или дожидаться смерти партнера, чтобы соединиться с тем, кого любишь. У меня четыре жены и три сомужа. Еще есть мои сестры Лаз и Лор. Они могут выйти замуж за члена другой семьи, а могут и остаться. И не смотри так удивленно – ты же сама говорила, что не будешь смущена, если я окажусь твоим сводным братом. Наследственность нас не беспокоит; в нашем времени знают о подобных вещах гораздо больше, чем здесь, и мы не рискуем здоровьем младенцев. А их у нас много. Есть еще кошки, собаки и всякая тварь. Дети их приручают и заботятся о них. У нас большая семья, мы обитаем в просторном доме, где всем уютно.
Я не могу рассказать тебе обо всех; сперва нам нужно доставить нашего диверсанта домой. Но кое-что скажу – раз ты считаешь, что выглядишь не на восемнадцать всего лишь потому, что выкормила грудью столько детей. Возьмем, к примеру, Тамару. Она происходит от тебя через Нэнси и Джонатана. Хочешь послушать о Бог весть какой правнучке Нэнси? Сейчас Тамаре, кажется, около двухсот пятидесяти лет...
– Двести пятьдесят?!
– Да. Один из моих сомужей. Айра Везерел, также происходит от тебя через Нэнси и Джонатана, но и через Вуди. Его назвали в честь твоего отца, а не Айры Говарда, и сейчас ему более четырехсот. Морин, эксперимент Айры Говарда оказался удачным: мы все живем долго, и эту особенность мы унаследовали от тебя и всех наших предков-говардианцев, к тому же у нас умеют омолаживать людей. Тамара прошла две реювенализации, одну совсем недавно, и выглядит так же молодо, как и ты. Происходит истинное омоложение: когда я улетал, Тамара была беременна. Однако неважно, как она выглядит; Тамара – целительница, и я полагаю, что эту способность она тоже унаследовала от тебя.
– Теодор... Лазарус... я снова не понимаю. Целительница? Это что-то связанное с верой в Бога?
– Нет. Если Тамара и верует в Бога, то мне она никогда не говорила об этом. Тамара спокойна и счастлива, и каждый рядом с ней становится таким же – как и рядом с тобой, дорогая! А больной быстрее поправляется, если Тамара к нему прикоснется, поговорит или ляжет с ним спать.
Но когда я с ней познакомился, Тамара была не молода. И даже подумывала, не закончить ли ей жизненный путь, не умереть ли от старости. А я был болен, очень болен. У меня болела душа, и Иштар, позже ставшая моей женой – лучший реювенализатор на всем Млечном Пути – привезла ко мне Тамару. Тогда Тамара была иной: маленький торчащий животик, обвислые груди, мешки под глазами, двойной подбородок – короче, все признаки старости.
Я поправился от одного присутствия Тамары. Но и у нее появился интерес к жизни. Она прошла реювенализацию, помолодела и уже добавила очередного потомка к линии Морин-Нэнси, а теперь беременна снова. Вы с Тамарой так похожи, Морин. Она сама любовь в виде женщины... как и ты. Но... – Лазарус умолк и нахмурился. – Морин, я не знаю, как убедить тебя в том, что я говорю правду. Вы все удостоверитесь в этом, когда станете отмечать шестой день рождения Вуди. Вокруг будут звонить в колокола, а мальчишки-газетчики будут орать: "Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Германия капитулировала!" Ну это еще когда будет, а я хочу немедленно положить конец твоим сомнениям.
– А я уже не сомневаюсь, дорогой мой. Удивительно, невозможно – но я верю тебе.
– Неужели? Ведь я не дал никаких доказательств. Просто рассказал совершенно невозможную байку, если вдуматься.
– Тем не менее я верю в нее. Значит, это будет, когда Вудро исполнится шесть – седьмого ноября...
– Нет, одиннадцатого!
– Да, Лазарус. Но откуда ты знаешь, что он родился одиннадцатого?
– Ты же сама сказала.
– Дорогой, я говорила, что его день рождения в ноябре. Я не сказала, какого числа. И преднамеренно назвала сейчас другое число, но ты меня сразу же поправил.
– Ну что ж, об этом мне мог сказать Айра. Или кто-нибудь из детей.
Даже сам Вуди.
– Вудро еще не знает дня своего рождения. Проверь – разбуди его и спроси.
– Я не стану будить его, пока мы не вернемся домой.
– Ну а когда я родилась, дорогой?
– Четвертого июля 1882 года.
– А когда день рождения Мэри?
– По-моему, ей девять, но даты я не помню.
– А как насчет остальных детей?
– То же самое.
– А день рождения моего отца?
– И спрашивать нечего – второе августа 1852 года.
– Лазарус, зовущий себя Теодором! У меня есть твердое правило, которого я придерживаюсь в общении со своими детьми. Я скрываю от них дату их рождения, пока это возможно – чтобы не приставали к взрослым и не шантажировали их, выклянчивая подарки. Вот когда ребенок идет в школу, то ему уже следует знать эту дату. Тогда я считаю детей достаточно взрослыми и велю запомнить ее, но всегда говорю, что, если кто-нибудь решит поторопиться, не видать ему ни пирога, ни вечеринки. Но мне еще не приходилось прибегать к такому наказанию – детишки у меня смышленые.
В прошлом году Вудро был еще слишком мал, и никаких проблем не возникло; день рождения стал для него сюрпризом. Он до сих пор не знает, что у этого события существует конкретная дата. Так я предполагаю. Лазарус, ты знаешь дни рождения своих прямых предков, потому что видел их имена в списках Фонда. Но ты не можешь назвать даты рождения других моих детей. Вот тебе и доказательство.
– Но ты же знаешь, что я имел доступ к архивам. Я мог запомнить их даты рождения еще в прошлом году.
– Ух-пух. А почему ты запомнил день рождения только одного ребенка, а не всех? Зачем запоминать день рождения моего отца, если он не интересует тебя? Не сходится, дорогой. Ты намеревался разыскать своих предков и подготовился к встрече. Я понимаю, что ты объявился в церкви не случайно; ты явился туда, чтобы разыскать меня – я польщена. И с отцом ты познакомился в игорном доме тоже не случайно. А как ты узнал, где нас искать? С помощью частных детективов? Едва ли в архивах Фонда содержатся сведения о нашем приходе или игорном доме.
– Действительно, я проделал нечто в этом роде. Да, моя милая прародительница, я искал способ познакомиться с вами. И потратил бы на это годы, если бы потребовалось. Ведь не мог же я позвонить в вашу дверь и сказать: "Привет, ребята! Я ваш потомок. Можно войти?" Вы бы немедленно вызвали полицию.
– Надеюсь, что я поступила бы по-другому, дорогой, но спасибо тебе за то, что позаботился о нас. О, Лазарус, я так люблю тебя! И верю каждому твоему слову. Теперь я знаю, что Брайан вернется ко мне! Ух! Я чувствую такое воодушевление, какого не знала раньше, и хочу кое-что узнать. Расскажи мне о своей семье.
– Мне всегда приятно говорить о них, потому что я их люблю.
– Мне льстит сравнение с твоей женой Тамарой. Дорогой мой, если хочешь, можешь не отвечать: а что, у вас бывает, что двое мужей спят с одной женой?
– О, конечно. Но чаще наоборот: один из нас, Галахад – это еще один из твоих потомков, бабуля, – развлекает сразу двоих наших жен; он у нас совершенно неутомимый.
– Забавно, но мне нравится другой вариант. Любимый, мое представление о рае воплотилось бы, если бы вы с Брайаном оба очутились в моей постели.
Уж я бы постаралась сделать вас счастливыми. Но я не могу этого сделать.
Остается только мечтать... Я буду мечтать об этом.
– Ну да, представь себе, что ты раздеваешься перед нами в лесу, как та дамочка на французской открытке.
– Ох! Боюсь, что подумаю об этом – и вспыхну как спичка!
– Тогда лучше отвезти тебя домой.
– Да, пожалуй, так будет лучше. Я ужасно счастлива – и так будет всегда – и пылаю страстью... к тебе, к Брайану. Так хочется побыть женщиной с французской открытки... в лесу, посреди бела дня.
– Морин, попробуй уговорить Брайана. Я пробуду здесь до второго августа 1926 года.
– Ну, там посмотрим. А мне бы так хотелось! – Она помолчала. – А можно мне рассказать ему? О том, кто ты, откуда явился и что предсказал?
– Морин, говори кому хочешь. Тебе не поверят.
Она вздохнула.
– Наверное. К тому же, если Брайан поверит, что жизнь его предопределена, он может забыть об осторожности. Я горжусь, что он будет сражаться за нас, но не хочу, чтобы он рисковал понапрасну.
– Я думаю, что ты права, Морин.
– Теодор, у меня голова пухнет от того, что ты наговорил мне. Теперь я знаю, кто ты. Значит, и страна не твоя, и война не твоя – так почему же ты записался в добровольцы?