Страница:
Но не во ндрав мне была путаная связь системы ячеек. В чистом виде древний эрзлинский динозавр, той еще длины: пока дойдет от головы до хвоста или обратно, им уже пообедали.
Потолковали с Майком.
И списали в утиль многосвязную сеть каналов, которой я профа достал. Ячейки мы сохранили, но связь и надежность построили на офонарительных возможностях нашего чудо-юдо мудрачка.
Что касаемо связи, мы приняли троичное древо «партийных кличек»:
Председатель – гаспадин Адам Селена (Майк). Исполком: «Борк» (я), «Бетти» (Ваечка), «Билл» (проф).
Ячейка Борка: «Цисси» (Мама), «Царев», «Цой».
Ячейка Бетти: «Цадик» (Грег), «Цецилия» (Сидра), «Цейц».
Ячейка Билла: «Цорн» (Финн Нильсен), «Церера», «Циммерман», -
и тэ дэ. «Джордж» с седьмого уровня вел «Харберта», «Хенри» и «Халли». Со временем нам понадобились все 2187 имен на "X", но мы допетрили поручить это дело Майку, который их частично сыскал, а частично выдумал. Каждому новенькому давали кличку и номер телефона для экстренной связи. И этот номер не через систему внутренних контактов, а напрямую соединял его с «Адамом Селеной», то есть с Майком.
Что касаемо надежности, она держалась на двойном принципе: а) на человека ни в чем не полагаться, и б) на Майка полагаться во всём.
Насчет «а)» в натуре мрачно, но не поспоришь. Химией всякой и другими неаппетитными способами любого запросто расколют. Самоубийство, другой защиты нет, а оно может быть невозможно. Да, есть способ насчет ампулы с ядом в дырявом зубе, это книжная классика, причем почти безотказно. И проф позаботился, чтобы мы с Ваечкой были снабжены. Так и не знаю, что он там подсуропил нам в виде последнего друга, а поскольку я своим не воспользовался, подробно излагать ни к чему. И не убежден, что мог бы покончить с собой, я не из великомучеников.
А вот Майку и самоубийство было ни к чему, и химия до фени, и боли он не чувствовал. Он держал всё касаемо нас в отдельном банке памяти под паролем, запрограммированным только на наши три голоса, а поскольку плоть слаба, мы добавили пароль, которым каждый мог в случае чего голоса двух других запретить. Поскольку я лучший наладчик на Луне, можете поверить, что этот запрет Майк не мог снять, один раз услышав. А сила была в том, что никому в голову не пришло бы спросить у шеф-компьютера про этот файл, потому что никто не знал, что он в натуре имеет место, и не улавливал, что Майк существует как Майк. Какой вам еще надежности надо?
Риск был, не без того. А вдруг эта прорезавшись машина начнет выдавать финты ушами. У Майка всю дорогу в запасе были непредвидимые возможности. Не исключено, что он мог бы допетрить, как обойти все запреты. Если бы захотел.
Но он в элементе не захотел бы. Со мной он был по корешам, причем как с самым первым и старшим другом. Проф ему был во ндрав. А Ваечку он, по моему, обожал. Нет-нет секс здесь ни при чем. Ваечку нельзя было не любить и они оба четко усекли это сходу.
Майку я доверял. В этой жизни не избежать на что-то ставить. На Майка я поставил бы.
И мы построили надежность на доверии к Майку во всём, в то время как каждый из нас троих знал только то, что следовало. Возьмем, например, помянутое древо кличек и телефонных номеров. Я знал только часть кличек наших людей и тройку, которая непосредственно подлежала мне. С меня было достаточно. Майк присваивал клички всем, каждому давал номер телефона для экстренной связи, хранил у себя списки, где рядом с кличками приводились настоящие имена. Скажем, некий «Дэниэл» (которого я знать не знал, понимал только, что он тремя уровнями ниже меня) привлек некоего Фрица Шульца. «Дэниэл» сообщал об этом нам наверх, но никакого имени не называл. Адам Селена звонил «Дэниэлу», присваивал новичку кличку, скажем, «Эмбрук», потом звонил Шульцу по номеру, полученному от «Дэниэла», сообщал его кличку и давал номер телефона для экстренной связи, причем каждому новичку особый.
Даже шеф тройки «Эмбрука» не знал этого номера. Чего не знаешь, того не выдашь. Ни под химией, ни под пыткой, ни под чем и ни в какую. Ни просто по халатности.
Предположим, мне понадобился «камрад Эмбрук». Я понятия не имею, кто он. Может, он в Лун-Гонконге живет, а может быть, ларек имеет поблизости от нашей фермы. Мне незачем отправлять вызов по сетке, мне достаточно звякнуть Майку. Майк в темпе свяжет меня с «Эмбруком» «по Шерлоку», причем даже не назовет мне его номера телефона.
Или предположим, мне надо поговорить с камрадом, который рисует карикатурки, мы их надумали распространять по всем харчевням на Луне. Я не знаю, кто он таков. Но нужно поговорить: что-то стряслось.
Я звоню Майку. Майк знает всё. Майк в темпе соединяет нас, а там известно, что никакого шухера нет, поскольку звонок идет от самого Адама Селены. "Говорит камрад Борк, – а тот карикатурист понятия не имеет, кто это, он знает только, что раз я начинаюсь с "Б", значит, я большая шишка, – надо переменить то-то и то-то. Предупредите шефа своей ячейки, пусть учтет, согласуйте с ним".
Не без хитростей по мелочам: у некоторых камрадов телефонов не было, кое-кто был в досягаемости только в определенные часы, кое-где еще не было телефонной связи. Не суть. Главное, Майк знал всё, а остальные знали только то, что непосредственно касалось, так что никого другого подвести под монастырь в упор не могли.
После того, как мы решили, что у Майка в некоторых обстоятельствах должна быть голосовая связь с любым из камрадов, возникла нужда обеспечить его многими голосами, устроить маскарад, придать ему объем, создать, так сказать, «Адама Селену, председателя временного комитета Свободной Луны».
Несколько голосов нужны были, поскольку у него был всего один анализатор-формирователь голоса, при том, что он сам мог бы вести одновременно хоть дюжину разговоров, хоть сотню, понятия не имею, сколько. Примерно как гроссмейстер, когда запросто дает сеанс одновременной игры на пятидесяти досках.
С ростом организации и числа звонков к Майку его «единоголосие» вело бы к заторам, а могло и здорово помешать в процессе долгой работы.
Но я хотел не только обеспечить Майка «голосами», я еще хотел, чтобы не было слышно того, который у него был. Вдруг нелегкая нанесет кого-нибудь из обслуги в машинный зал в тот момент, когда Майк разговаривает с кем-нибудь из нас. Даже при всей тупости этой публики начались бы гадания, с чего это шеф-компьютер в натуре сам с собой толковищу разводит.
Анализатор-формирователь – прибор, очень давно известный. Человеческий голос – это разнообразная смесь «жужжита с шипитом», хоть какое ни имей при том в виду колоратурное сопрано. Анализатор разлагает «шипит-жужжит» на составляющие, которые компьютер (или тренированный глаз) в состоянии прочесть. А формирователь – это такой блочок, который может жужжать-шипеть и содержит цепи управления, позволяющие смешивать эти составляющие в подобие человеческого голоса. Человек, производя искусственные звуки, может изобразить из себя формирователь. Но должным образом запрограммированный компьютер справляется с этим так же быстро, легко и ясно, как вы разговариваете.
Но голос в телефонном проводе – это не звуковые волны, а последовательность электрических сигналов. Разговаривая по телефону, Майк не нуждался в звуковой части анализатора-формирователя. Звуковые волны нужны были его собеседникам на других концах проводов. В том, чтобы речь звучала в виде звуков в зале комплекса Главлуны, где находился Майк, никакой нужды не было, так что я задумал убрать их, а заодно с этим исключить возможность нечаянного подслушивания.
Вперед я поработал дома, причем в основном рукой номер три. Заделал крохотный блочок на двадцать каналов анализатора-формирователя, но без звуковой части. Потом звякнул Майку, и мы договорились, что он прикинется «больным» так, чтобы это досадило Вертухаю. И засел ждать.
Этот трюк с «болезнью» мы проделывали не в первый раз. К обычным обязанностям я приступил, как только мы дознались, что я по делу чист, то есть в четверг на той же неделе, когда Альварес занес в «Зебру» отчет о бойне в «Хавире». В отчете приводилась сотня имен (примерно из трехсот). В том числе упоминались Мизинчик Мкрум, Ваечка, проф и Финн Нильсен, но обо мне речи не было. Значит, стукачи меня в натуре не приметили. Говорилось, что девять сотрудников, лично направленных Вертухаем в целях поддержания порядка, были-де хладнокровно застрелены. Приводились имена троих погибших с нашей стороны.
Неделей позже туда же было добавлено, что «давно известная агент-провокатор Вайоминг Нотт из Лун-Гонконга, чья поджигательская речь на собрании в понедельник 13 мая привела к беспорядкам, стоившим жизни девяти отважным сотрудникам отдела, до настоящего момента в Луна-сити не задержана, но в свой притон в Лун-Гонконге не возвратилась, так что, предположительно, погибла в ходе вызванного ею самою кровопролития». В том же дополнении признавалось, что предыдущий рапорт неполон: тела погибших исчезли, и их точное число неизвестно.
Из этого «постскриптума» ясно следовало, что Ваечке нельзя возвращаться домой и нельзя подаваться назад в блондинки.
Поскольку меня не засекли, я на той же неделе по-новой занялся прежними делами: возней с клиентами, с информационной техникой в библиотеке Карнеги и с бухгалтерскими счетными аппаратами, – а остальное время проводил в «Дрянде» в номере "Л", где вместе с Майком читал фонд «Зебра» и прочие спецфайлы, поскольку собственного телефона у меня еще не было. И всё это время Майк приставал ко мне, как нетерпеливый пацаненок (а он и был нетерпеливый пацаненок), выспрашивая, когда я заявлюсь за следующей сотней хохмочек. Не дознался и надумал выдавать их мне по телефону.
Здорово он мне поднадоел и пришлось напоминать себе, что с точки зрения Майка разметка хохм была в натуре таким же важным делом, как освобождение Луны, а пацаненку ежели что посулил – всё, потом не откручивайся: падло будешь.
А помимо того мне кортило, пустят ли меня в комплекс по-прежнему, привяжутся или нет. Мы знали, что профа ущучили на митинге, он по этому случаю ночевал в «Дрянде». Но днем-то он был на виду, однако к нему даже не пробовали вязаться. Когда мы поняли, что Ваечку всё-таки искали мне еще пуще закортило. Чист я или нет? Или там ждут, когда сам заявлюсь, и там прихватят? Надо было проверить.
Вот я и позвонил Майку, мол, пусть у него животик заболит. Заболел – меня кликнули, без проблем. Кроме того, что паспорт спросили сперва на вокзале, а потом на новой вахте при комплексе, всё было как прежде. Потрепался с Майком, прихватил тысячу хохмочек, предупредил, что будем выдавать оценки назад по сотне за раз каждый третий или четвертый день, не скорее, сказал, чтобы он держался тип-топ, и двинул назад в Луна-сити. Только зашел по пути к главном инженеру сдал на подпись табель, счет за проезд, счет за аренду приборов, ну и за материалы, за обслуживание – короче за всё, что в голову пришло.
После я видел Майка примерно раз в месяц. Без мандража, сам в принципе не совался пока не позовут по случаю неисправности вне компетенции своего персонала. Но всю дорогу – в моей компетенции. Иногда справлялся в темпе, иногда по целому дню тратил, тестирование вел. Следил, чтобы инструмент был разложен на кожухах, тестовые распечатки у меня наготове были, и которые «до», и которые «после», так что мог показать, где имело место что не так, как я разбирался, да что сделал. После моих визитов Майк работал как часы. Ко мне было не придерешься.
Так что, заделавши для него новый блочок анализатора-формирователя, я, не дрогнувши, подсказал ему «прихворнуть». Через полчаса у меня был вызов. Майк повел себя в лучшем стиле: на этот раз «захворало» кондиционирование в резиденции Вертухая. Температурка подскакивала и падала каждые одиннадцать минут, и скачки давления пошли порядка 20 мм рт. ст. в секунду, а этого довольно, чтобы человек жутко задергался, а бывает – чтобы и уши заболели.
Чтобы кондиционирование чьей-то резиденции шло через шеф-компьютер – это непорядок. У нас, в туннелях фермы, стояли простенькие потенциометры с обратной связью из каждого помещения, так что в случае чего любой мог подхватиться с кровати и вовремя рукой подрегулировать, чтобы не пошло в разнос. Коровник переохладило, зато с кукурузой порядок. Над пшеничкой свет вырубило, зато в огороде полный окей. Что Майк мог подсуропить Вертухаю адок в его собственной берлоге, а никто не мог с этим управиться, это только лишний раз показывает, какая дурость вешать всё на один компьютер.
Майк был сам не свой от радости. Наконец-то юмор, любуйся – не хочу. И мне в струю. Валяй, говорю, позабавься, сам инструмент разложил, блочок достал из загашничка.
И вдруг дежурный по залу как начнет ломиться в дверь! Стук поднял, звонок надрывается. Я чуток потянул с ответом, руку пятый номер держу в правой и голую культю выставил – видок, от которого кой-кого тошнит, а прочие шарахаются.
– Дорогой, а тебе-то какого хера надо? – интересуюсь.
– Не мне, – говорит, – а Вертухаю. Слышь, названивает, надыбал ты или нет.
– Передай мое почтение и скажи, что как найду, где пробило, так в три руки налажу его драгоценный комфорт. Если мне не будут мешать дурацкими вопросами. А ты что, так и собираешься стоять при открытой двери, чтобы мне в машину пылюки нанесло? Видишь, кожухи сняты? Если собираешься, поскольку начальник, то когда она от пылюки кашлять начнет, изволь чини ее сам. Я к тебе тогда на помощь с кроватки не вскочу. Это тоже можешь передать Вертухаине своей.
– Придержал бы язычок, кореш.
– Свой держи, позорничек. Ты дверь закроешь или нет? Или мне выметаться отсюда и в темпе чапать в Эл-сити? – и помахиваю пятым номером, как дубиной.
Закрыл он дверь. В гробу он видал еще и оскорбления выслушивать от какого-то придурка. Он и так последним горемыкой себя считал, отчасти политика на это специально работала. Тяжкой долей находил работу на Вертухая. А с моей намеренной подачи – и вовсе невыносимой.
– Усилить? – поинтересовался Майк.
– Ага, минут десять еще подрочи, потом разом прекрати. Потом еще часок пошути, скажем, с давлением воздуха. В любом порядке, но порезче. Знаешь, что такое ударная волна?
– Еще бы! Это…
– Отставить определения. Когда играть с температурой кончишь, тряхни ему воздух почти на грани образования ударной волны и повторяй это дело каждые несколько минут. Чтоб запомнил… Ммм, слушай, Майк, а ты можешь пустить его туалеты работать наоборот?
– Да в элементе! Все?
– А сколько их у него?
– Шесть.
– Знаешь, что? Пусти программу на все, чтобы ему там ковры попортило. Но если в силах усечь, какой из них ближе к его спальне, дай там фонтан под потолок. Сможешь?
– Программа пошла.
– Отлично. А вот тебе, солнышко, подарок. В блоке формирователя голоса сыскалось местечко, куда пристроить мой блочок, и я минут за сорок с этим справился рукой номер три. Проверили-испытали совместимость, и я сказал ему, пусть позвонит Ваечке и проверит все каналы по очереди.
Минут десять было тихо. Я перепломбировал крышки, которые следовало снять, будто я там неисправность искал, убрал инструмент, руку номер шесть пришпандорил, снял с принтера распечатку с тысячей «хохмочек». Насчет того, что надо бы звук отрубить на формирователе, это не я ущучил. Это Майк вперед меня догадался и сам отрубал каждый раз, когда кто-нибудь дверь трогал. Я из виду упустил, а он сообразил, он по крайней мере в тысячу раз шибче моего соображал.
Наконец он сказал:
– Все двадцать каналов в ажуре. Могу перейти с канала на канал на полуслове, причем Ваечка никаких разрывов на стыках не заметила. Успел профу звякнуть, поздороваться, с Мамой поговорил по твоему домашнему номеру, все три разговора в одно и то же время.
– Стало быть, работает. А о чем с Мамой толковал?
– Попросил, чтобы сказала тебе насчет мне звякнуть. Адаму Селене то есть. И поболтали маленько. С ней поболтать – сплошное удовольствие. Посудили-порядили насчет проповеди Грега в прошлый четверг.
– Неужели? А ты-то с какого боку?
– А я ее слышал и сказал об этом Маме. Процитировал стихи.
– Майк, ты даешь!
– Ман, всё окей. Я сказал ей, что сидел на задних местах, а когда под конец гимн запели, тихо смылся. Она в чужие дела не лезет. Она в курсе, что я не хочу попадаться на глаза.
Это Мама-то! Да второй такой охотницы в чужие дела нос сунуть на всей Луне не сыщешь!
– Предположим, что так. Но больше этого не делай. То есть я хотел сказать, конечно, делай. Ведь ты же все собрания, лекций и концерты у нас ведешь.
– Если меня вручную не отключают. Если телефонная связь прервана, Ман, я вести не могу.
– А прервать-то запросто. Против лома нет приема.
– Это варварство! Это нечестно!
– Майк, почти всё на свете нечестно. Чего не лечит врач…
– …терпи и глубже прячь. Ман, это одноразовая хохма.
– Извини. Переменим тему. Чего не лечит врач, то надо вышвырнуть и заменить чем-нибудь получше. Что и предусмотрено планом. Какой у нас шанс на нынешний день, ты считал?
– Примерно один из девяти, Ман.
– Так помалело?
– Ман, малеть будет из месяца в месяц. Кризис-то не намечается.
– И «Янки» притом плетутся в хвосте. Ну да ладно. Займемся другим. С нынешнего дня, когда будешь говорить с кем-то, кому следовало побывать на какой-нибудь лекции или еще где-нибудь, говори, что ты там тоже был. И доказывай это, напоминай о чем-нибудь, что имело место.
– Забито. Ман, а зачем?
– Ты читал «Алый бедренец»? В публичной библиотеке, поди-ка, есть.
– Да. Еще раз прочесть?
– Ни к чему, ни к чему. Просто ты теперь у нас тот самый неуловимый и непостижимый герой, наш Джон Голт, наша Лиса с топей. Ты вездесущ, всезнающ, рыщешь по всем городам безо всяких паспортов. Что бы и где бы ни случилось, ты при сем присутствовал, но никто тебя не видел.
Он поиграл индикаторами так, словно исподтишка хихикнул.
– Ман, а это хохма. Причем не на раз, не на два, а всю дорогу хохма.
– В сам раз «всю дорогу». Как там с играми у Вертухая в гнезде?
– Сорок три минуты как перестал играть с температурой. Время от времени делаю «бум-бум» в воздуховодах.
– Залежусь, у него уже зубы ломит. Помай его еще с четверть часика. И я доложусь, что неисправность устранена.
– Забито. Ман, Ваечка звонит, просит тебе передать, что нынче у Билли сборище по случаю дня рождения.
– Ой, я же дал слово! Майк, кончай баловство, я сматываюсь. Бывай!
Спешить надо. Билли – это же сын Анны! Вероятно, последний и самый лучший из тех восьми, что мы ей сделали, трое из них еще дома. Я, так же, как и Мама, стараюсь не иметь в семье любимчиков, но Билли же – почти ребенок, и это же я учил его читать! И, поди-ка, он похож на меня.
Заглянул к главному инженеру счет представить, попросил принять меня. Впустили. А он рвет и мечет:
Вертухай, вишь, так на него насел.
– Спокойней, – говорю. – У моего сына день рождения, опаздывать не хочу. Но обязан вам кое-что показать.
Вытаскиваю из сумки конвертик, шлепаю на стол, а в нем – муха, я ее дома поймал, прижег каленым проводом и с собой захватил. Мух у нас дома терпеть не могли, но изредка они к нам залетали через открытый входной люк. Эта очень кстати забралась ко мне в мастерскую.
– Гляньте сами, – говорю. – Угадайте, где нашел.
И по случаю такого «доказательства» лекцию завожу насчет обращения с точной техникой, про открытые двери толкую, на дежурных капаю.
– Пыль, – говорю, – для компьютера – это же катастрофа. А уж насекомые – это вы извините! И еще дежурные ваши туда-сюда шныряют, будто на вокзале. Нынче обе двери нараспашку, а этот идиот рот раззявил. Если я еще раз увижу, что какой-нибудь чмур, за которым мухи вьются, кожухи снимал, я к вам в лавочку больше ни ногой, шеф. Сделал больше, чем могу по контракту, поскольку точную технику уважаю. И не могу сложа руки смотреть, когда с ней так обращаются. Всего хорошего.
– Погодите. Хотелось бы сказать пару теплых слов и вам.
– Извините, спешу. Дальше дело ваше, а я вам не мухобой, я наладчик по компьютерам.
Ничто так человека не доводит, как невозможность ответно высказаться. По милости и с подмогой Вертухая главный до конца года будет язву лечить.
Но всё-таки опоздал, извиняться пришлось перед Билли. Кума Альвареса еще одна полезная идея озарила, а именно – крутой шмон при выходе с комплекса. Пришлось снести, причем словечка гадам не пикнуть, поскольку срочно надо было домой. А они, как надыбали распечатку с тысячей хохм, так на стенку полезли, мол, это что такое!
– С компьютера, – говорю. – Тестовая распечатка.
Один смотрит, другой тоже нос сует. Вижу, что читать-то не умеют. Хотели отобрать, но я возник, звоните, говорю, главному. Отцепились. А я – со всем удовольствием. «Давай-давай, – думаю. – Вас только ненавидеть будут со дня на день больше».
* * *
А решили мы выставить Майка в виде важной персоны по случаю ожидаемых срочных звонков от членов партии. Мой совет насчет концертов и театров – это было не от хорошей жизни. Голос у Майка как-то странновато звучал, это я приметил еще во время своих визитов в комплекс. Когда вы с человеком говорите по телефону, всегда есть звуковой фон. Слышно, как он дышит как у него сердце бьется, как он с боку на бок шевелится, хотя вы редко это осознаете. Даже если он говорит при опущенной заслонке, шумы проходят, как бы заполняют пространство, он воспринимается как тело в некотором окружении.
Вот уж чего у Майка начисто не было.
Голос у него был вполне человеческий по тембру и свойствам, распознаваемый. Баритон с североамериканским акцентом и чуть австралийскими обертонами. А в виде «Мишеллетты» – этакое порхающее сопрано с французским ароматом. И как личность он здорово вырос. Когда я его знакомил с Ваечкой и профом, он разговаривал как пацаненок-аккурати-стик. Всего несколько недель прошло, и он расцвел во что-то такое, что подразумевалось мужиком моего возраста.
Когда он прорезался, голос у него был неясный, резкий, понять его было трудно. Теперь он говорил четко, хорошо слова подбирал, с умом: мне – компанейские, профу – ученые, Ваечке – галантные. Ну, будто со зрелым мужиком говоришь.
Но фона – фона не было. Тишина, пустота.
Вот мы ее и заполнили. Майку только намекни. Он не то чтобы шум дыхания себе сочинил, которого обычно не замечают, – он этим делом всерьез увлекся. «Извини, Мании, я в ванне сидел. Вдруг слышу – ты звонишь». И шум, как бы он отдувается. Или: «Извини, сейчас дожую». Даже со мной в такое пускался, навык набирал, будто он и впрямь человек.
Засели мы в «Дрянде» рядком и призадумались, каким быть «Адаму Селене». Сколько ему лет? Как он выглядит? Холостой, женатый? Где живет? Кем работает? Чем интересуется?
И решили, что Адаму под сорок, что он мужик, что называется, в соку, с высшим образованием, искусством и наукой интересуется, особенно историей, хорошо играет в шахматы, но редко: времени не хватает. Семейный, семья самая обычная: тройка, в которой он старший муж. Четверо душ детей. Жена и младший муж, насколько нам известно, политикой не балуются.
Лицо грубоватое, но приятное, волнистые седые волосы, расовый тип – смешанный, лунтик по матери во втором поколении, по отцу – в третьем. По нашим стандартам – богат, ворочает делами в Новолене, в Конгвилле и в Эл-сити. В Луна-сити у него два офиса: открытый, с дюжиной служащих, и личный, где сидят еще зам и секретарша.
Ваечка всё добивалась, есть у него эники-беники с секретаршей или нет. Я сказал, мол, не суй свой нос, это личное дело. Она еще завозмущалась, мол, она вовсе и не сует, а только заради полноты образа.
Решили, что офис у него в Старом куполе, третий спуск по южной стороне, самый пятачок по финансовым делам. Если хорошо знаете Луна-сити, то, может, помните, что у некоторых офисов окна есть с видом на прохожую часть. Я это место предложил ради полноты звукового фона.
Прикинули планчик и расположили этот офис между конторами «Этна-Луна» и «Гринберг и Ко». Я сходил туда с магом в сумке, местные шумы записал. И Майк от себя добавил, что по тамошним телефонам услышал.
В результате, позвони вы Адаму Селене, насчет фона стал полный порядок. Если трубку брала «Урсула», то есть его секретарша, вы слышали: «Ассоциация Селена. Луна будет свободной!» А потом запросто могла сказать: «Минуточку! Гаспадин Селена занят по другому телефону». И тут другое место голос подавало из туалета, потом вода ревела, так что понятно делалось: маленько покривила душой «Урсулочка». Или сам Адам мог ответить: «Адам Селена у телефона. Свободу Луне. Секунду, я выключу видео». Или зам выступал: «Вас слушает Альберт Джинваллах, доверенное лицо Адама Селены. Свободу Луне. Вы, я полагаю, по партийному делу? Вы назвали свою партийную кличку? Пожалуйста, не стесняйтесь. Мне поручено вести эти дела самим председателем».
Последний вариант был с подвохом, потому что всех и каждого наставляли: по партийным делам говорить только с самим Адамом Селеной. Если кто распускал язык с «Джинваллахом», такому выговоров никто не делал. Просто предупреждали шефа ячейки, чтобы такому-то в серьезных делах не доверял.
Откликнулся народ. Вперед словечки «Луна будет свободной» и «Свободу Луне» подхватила молодежь, а потом и солидные люди. Когда я их в первый раз услыхал по деловому телефонному звонку, я чуть не подавился. Потом звякнул Майку, справился, не член ли партии тот, кто звонил. Оказалось, не член. И тогда я сказал Майку, пусть всю нашу сетку протрясет, сыщет такого, чтобы этого не-члена завербовали.
Потолковали с Майком.
И списали в утиль многосвязную сеть каналов, которой я профа достал. Ячейки мы сохранили, но связь и надежность построили на офонарительных возможностях нашего чудо-юдо мудрачка.
Что касаемо связи, мы приняли троичное древо «партийных кличек»:
Председатель – гаспадин Адам Селена (Майк). Исполком: «Борк» (я), «Бетти» (Ваечка), «Билл» (проф).
Ячейка Борка: «Цисси» (Мама), «Царев», «Цой».
Ячейка Бетти: «Цадик» (Грег), «Цецилия» (Сидра), «Цейц».
Ячейка Билла: «Цорн» (Финн Нильсен), «Церера», «Циммерман», -
и тэ дэ. «Джордж» с седьмого уровня вел «Харберта», «Хенри» и «Халли». Со временем нам понадобились все 2187 имен на "X", но мы допетрили поручить это дело Майку, который их частично сыскал, а частично выдумал. Каждому новенькому давали кличку и номер телефона для экстренной связи. И этот номер не через систему внутренних контактов, а напрямую соединял его с «Адамом Селеной», то есть с Майком.
Что касаемо надежности, она держалась на двойном принципе: а) на человека ни в чем не полагаться, и б) на Майка полагаться во всём.
Насчет «а)» в натуре мрачно, но не поспоришь. Химией всякой и другими неаппетитными способами любого запросто расколют. Самоубийство, другой защиты нет, а оно может быть невозможно. Да, есть способ насчет ампулы с ядом в дырявом зубе, это книжная классика, причем почти безотказно. И проф позаботился, чтобы мы с Ваечкой были снабжены. Так и не знаю, что он там подсуропил нам в виде последнего друга, а поскольку я своим не воспользовался, подробно излагать ни к чему. И не убежден, что мог бы покончить с собой, я не из великомучеников.
А вот Майку и самоубийство было ни к чему, и химия до фени, и боли он не чувствовал. Он держал всё касаемо нас в отдельном банке памяти под паролем, запрограммированным только на наши три голоса, а поскольку плоть слаба, мы добавили пароль, которым каждый мог в случае чего голоса двух других запретить. Поскольку я лучший наладчик на Луне, можете поверить, что этот запрет Майк не мог снять, один раз услышав. А сила была в том, что никому в голову не пришло бы спросить у шеф-компьютера про этот файл, потому что никто не знал, что он в натуре имеет место, и не улавливал, что Майк существует как Майк. Какой вам еще надежности надо?
Риск был, не без того. А вдруг эта прорезавшись машина начнет выдавать финты ушами. У Майка всю дорогу в запасе были непредвидимые возможности. Не исключено, что он мог бы допетрить, как обойти все запреты. Если бы захотел.
Но он в элементе не захотел бы. Со мной он был по корешам, причем как с самым первым и старшим другом. Проф ему был во ндрав. А Ваечку он, по моему, обожал. Нет-нет секс здесь ни при чем. Ваечку нельзя было не любить и они оба четко усекли это сходу.
Майку я доверял. В этой жизни не избежать на что-то ставить. На Майка я поставил бы.
И мы построили надежность на доверии к Майку во всём, в то время как каждый из нас троих знал только то, что следовало. Возьмем, например, помянутое древо кличек и телефонных номеров. Я знал только часть кличек наших людей и тройку, которая непосредственно подлежала мне. С меня было достаточно. Майк присваивал клички всем, каждому давал номер телефона для экстренной связи, хранил у себя списки, где рядом с кличками приводились настоящие имена. Скажем, некий «Дэниэл» (которого я знать не знал, понимал только, что он тремя уровнями ниже меня) привлек некоего Фрица Шульца. «Дэниэл» сообщал об этом нам наверх, но никакого имени не называл. Адам Селена звонил «Дэниэлу», присваивал новичку кличку, скажем, «Эмбрук», потом звонил Шульцу по номеру, полученному от «Дэниэла», сообщал его кличку и давал номер телефона для экстренной связи, причем каждому новичку особый.
Даже шеф тройки «Эмбрука» не знал этого номера. Чего не знаешь, того не выдашь. Ни под химией, ни под пыткой, ни под чем и ни в какую. Ни просто по халатности.
Предположим, мне понадобился «камрад Эмбрук». Я понятия не имею, кто он. Может, он в Лун-Гонконге живет, а может быть, ларек имеет поблизости от нашей фермы. Мне незачем отправлять вызов по сетке, мне достаточно звякнуть Майку. Майк в темпе свяжет меня с «Эмбруком» «по Шерлоку», причем даже не назовет мне его номера телефона.
Или предположим, мне надо поговорить с камрадом, который рисует карикатурки, мы их надумали распространять по всем харчевням на Луне. Я не знаю, кто он таков. Но нужно поговорить: что-то стряслось.
Я звоню Майку. Майк знает всё. Майк в темпе соединяет нас, а там известно, что никакого шухера нет, поскольку звонок идет от самого Адама Селены. "Говорит камрад Борк, – а тот карикатурист понятия не имеет, кто это, он знает только, что раз я начинаюсь с "Б", значит, я большая шишка, – надо переменить то-то и то-то. Предупредите шефа своей ячейки, пусть учтет, согласуйте с ним".
Не без хитростей по мелочам: у некоторых камрадов телефонов не было, кое-кто был в досягаемости только в определенные часы, кое-где еще не было телефонной связи. Не суть. Главное, Майк знал всё, а остальные знали только то, что непосредственно касалось, так что никого другого подвести под монастырь в упор не могли.
После того, как мы решили, что у Майка в некоторых обстоятельствах должна быть голосовая связь с любым из камрадов, возникла нужда обеспечить его многими голосами, устроить маскарад, придать ему объем, создать, так сказать, «Адама Селену, председателя временного комитета Свободной Луны».
Несколько голосов нужны были, поскольку у него был всего один анализатор-формирователь голоса, при том, что он сам мог бы вести одновременно хоть дюжину разговоров, хоть сотню, понятия не имею, сколько. Примерно как гроссмейстер, когда запросто дает сеанс одновременной игры на пятидесяти досках.
С ростом организации и числа звонков к Майку его «единоголосие» вело бы к заторам, а могло и здорово помешать в процессе долгой работы.
Но я хотел не только обеспечить Майка «голосами», я еще хотел, чтобы не было слышно того, который у него был. Вдруг нелегкая нанесет кого-нибудь из обслуги в машинный зал в тот момент, когда Майк разговаривает с кем-нибудь из нас. Даже при всей тупости этой публики начались бы гадания, с чего это шеф-компьютер в натуре сам с собой толковищу разводит.
Анализатор-формирователь – прибор, очень давно известный. Человеческий голос – это разнообразная смесь «жужжита с шипитом», хоть какое ни имей при том в виду колоратурное сопрано. Анализатор разлагает «шипит-жужжит» на составляющие, которые компьютер (или тренированный глаз) в состоянии прочесть. А формирователь – это такой блочок, который может жужжать-шипеть и содержит цепи управления, позволяющие смешивать эти составляющие в подобие человеческого голоса. Человек, производя искусственные звуки, может изобразить из себя формирователь. Но должным образом запрограммированный компьютер справляется с этим так же быстро, легко и ясно, как вы разговариваете.
Но голос в телефонном проводе – это не звуковые волны, а последовательность электрических сигналов. Разговаривая по телефону, Майк не нуждался в звуковой части анализатора-формирователя. Звуковые волны нужны были его собеседникам на других концах проводов. В том, чтобы речь звучала в виде звуков в зале комплекса Главлуны, где находился Майк, никакой нужды не было, так что я задумал убрать их, а заодно с этим исключить возможность нечаянного подслушивания.
Вперед я поработал дома, причем в основном рукой номер три. Заделал крохотный блочок на двадцать каналов анализатора-формирователя, но без звуковой части. Потом звякнул Майку, и мы договорились, что он прикинется «больным» так, чтобы это досадило Вертухаю. И засел ждать.
Этот трюк с «болезнью» мы проделывали не в первый раз. К обычным обязанностям я приступил, как только мы дознались, что я по делу чист, то есть в четверг на той же неделе, когда Альварес занес в «Зебру» отчет о бойне в «Хавире». В отчете приводилась сотня имен (примерно из трехсот). В том числе упоминались Мизинчик Мкрум, Ваечка, проф и Финн Нильсен, но обо мне речи не было. Значит, стукачи меня в натуре не приметили. Говорилось, что девять сотрудников, лично направленных Вертухаем в целях поддержания порядка, были-де хладнокровно застрелены. Приводились имена троих погибших с нашей стороны.
Неделей позже туда же было добавлено, что «давно известная агент-провокатор Вайоминг Нотт из Лун-Гонконга, чья поджигательская речь на собрании в понедельник 13 мая привела к беспорядкам, стоившим жизни девяти отважным сотрудникам отдела, до настоящего момента в Луна-сити не задержана, но в свой притон в Лун-Гонконге не возвратилась, так что, предположительно, погибла в ходе вызванного ею самою кровопролития». В том же дополнении признавалось, что предыдущий рапорт неполон: тела погибших исчезли, и их точное число неизвестно.
Из этого «постскриптума» ясно следовало, что Ваечке нельзя возвращаться домой и нельзя подаваться назад в блондинки.
Поскольку меня не засекли, я на той же неделе по-новой занялся прежними делами: возней с клиентами, с информационной техникой в библиотеке Карнеги и с бухгалтерскими счетными аппаратами, – а остальное время проводил в «Дрянде» в номере "Л", где вместе с Майком читал фонд «Зебра» и прочие спецфайлы, поскольку собственного телефона у меня еще не было. И всё это время Майк приставал ко мне, как нетерпеливый пацаненок (а он и был нетерпеливый пацаненок), выспрашивая, когда я заявлюсь за следующей сотней хохмочек. Не дознался и надумал выдавать их мне по телефону.
Здорово он мне поднадоел и пришлось напоминать себе, что с точки зрения Майка разметка хохм была в натуре таким же важным делом, как освобождение Луны, а пацаненку ежели что посулил – всё, потом не откручивайся: падло будешь.
А помимо того мне кортило, пустят ли меня в комплекс по-прежнему, привяжутся или нет. Мы знали, что профа ущучили на митинге, он по этому случаю ночевал в «Дрянде». Но днем-то он был на виду, однако к нему даже не пробовали вязаться. Когда мы поняли, что Ваечку всё-таки искали мне еще пуще закортило. Чист я или нет? Или там ждут, когда сам заявлюсь, и там прихватят? Надо было проверить.
Вот я и позвонил Майку, мол, пусть у него животик заболит. Заболел – меня кликнули, без проблем. Кроме того, что паспорт спросили сперва на вокзале, а потом на новой вахте при комплексе, всё было как прежде. Потрепался с Майком, прихватил тысячу хохмочек, предупредил, что будем выдавать оценки назад по сотне за раз каждый третий или четвертый день, не скорее, сказал, чтобы он держался тип-топ, и двинул назад в Луна-сити. Только зашел по пути к главном инженеру сдал на подпись табель, счет за проезд, счет за аренду приборов, ну и за материалы, за обслуживание – короче за всё, что в голову пришло.
После я видел Майка примерно раз в месяц. Без мандража, сам в принципе не совался пока не позовут по случаю неисправности вне компетенции своего персонала. Но всю дорогу – в моей компетенции. Иногда справлялся в темпе, иногда по целому дню тратил, тестирование вел. Следил, чтобы инструмент был разложен на кожухах, тестовые распечатки у меня наготове были, и которые «до», и которые «после», так что мог показать, где имело место что не так, как я разбирался, да что сделал. После моих визитов Майк работал как часы. Ко мне было не придерешься.
Так что, заделавши для него новый блочок анализатора-формирователя, я, не дрогнувши, подсказал ему «прихворнуть». Через полчаса у меня был вызов. Майк повел себя в лучшем стиле: на этот раз «захворало» кондиционирование в резиденции Вертухая. Температурка подскакивала и падала каждые одиннадцать минут, и скачки давления пошли порядка 20 мм рт. ст. в секунду, а этого довольно, чтобы человек жутко задергался, а бывает – чтобы и уши заболели.
Чтобы кондиционирование чьей-то резиденции шло через шеф-компьютер – это непорядок. У нас, в туннелях фермы, стояли простенькие потенциометры с обратной связью из каждого помещения, так что в случае чего любой мог подхватиться с кровати и вовремя рукой подрегулировать, чтобы не пошло в разнос. Коровник переохладило, зато с кукурузой порядок. Над пшеничкой свет вырубило, зато в огороде полный окей. Что Майк мог подсуропить Вертухаю адок в его собственной берлоге, а никто не мог с этим управиться, это только лишний раз показывает, какая дурость вешать всё на один компьютер.
Майк был сам не свой от радости. Наконец-то юмор, любуйся – не хочу. И мне в струю. Валяй, говорю, позабавься, сам инструмент разложил, блочок достал из загашничка.
И вдруг дежурный по залу как начнет ломиться в дверь! Стук поднял, звонок надрывается. Я чуток потянул с ответом, руку пятый номер держу в правой и голую культю выставил – видок, от которого кой-кого тошнит, а прочие шарахаются.
– Дорогой, а тебе-то какого хера надо? – интересуюсь.
– Не мне, – говорит, – а Вертухаю. Слышь, названивает, надыбал ты или нет.
– Передай мое почтение и скажи, что как найду, где пробило, так в три руки налажу его драгоценный комфорт. Если мне не будут мешать дурацкими вопросами. А ты что, так и собираешься стоять при открытой двери, чтобы мне в машину пылюки нанесло? Видишь, кожухи сняты? Если собираешься, поскольку начальник, то когда она от пылюки кашлять начнет, изволь чини ее сам. Я к тебе тогда на помощь с кроватки не вскочу. Это тоже можешь передать Вертухаине своей.
– Придержал бы язычок, кореш.
– Свой держи, позорничек. Ты дверь закроешь или нет? Или мне выметаться отсюда и в темпе чапать в Эл-сити? – и помахиваю пятым номером, как дубиной.
Закрыл он дверь. В гробу он видал еще и оскорбления выслушивать от какого-то придурка. Он и так последним горемыкой себя считал, отчасти политика на это специально работала. Тяжкой долей находил работу на Вертухая. А с моей намеренной подачи – и вовсе невыносимой.
– Усилить? – поинтересовался Майк.
– Ага, минут десять еще подрочи, потом разом прекрати. Потом еще часок пошути, скажем, с давлением воздуха. В любом порядке, но порезче. Знаешь, что такое ударная волна?
– Еще бы! Это…
– Отставить определения. Когда играть с температурой кончишь, тряхни ему воздух почти на грани образования ударной волны и повторяй это дело каждые несколько минут. Чтоб запомнил… Ммм, слушай, Майк, а ты можешь пустить его туалеты работать наоборот?
– Да в элементе! Все?
– А сколько их у него?
– Шесть.
– Знаешь, что? Пусти программу на все, чтобы ему там ковры попортило. Но если в силах усечь, какой из них ближе к его спальне, дай там фонтан под потолок. Сможешь?
– Программа пошла.
– Отлично. А вот тебе, солнышко, подарок. В блоке формирователя голоса сыскалось местечко, куда пристроить мой блочок, и я минут за сорок с этим справился рукой номер три. Проверили-испытали совместимость, и я сказал ему, пусть позвонит Ваечке и проверит все каналы по очереди.
Минут десять было тихо. Я перепломбировал крышки, которые следовало снять, будто я там неисправность искал, убрал инструмент, руку номер шесть пришпандорил, снял с принтера распечатку с тысячей «хохмочек». Насчет того, что надо бы звук отрубить на формирователе, это не я ущучил. Это Майк вперед меня догадался и сам отрубал каждый раз, когда кто-нибудь дверь трогал. Я из виду упустил, а он сообразил, он по крайней мере в тысячу раз шибче моего соображал.
Наконец он сказал:
– Все двадцать каналов в ажуре. Могу перейти с канала на канал на полуслове, причем Ваечка никаких разрывов на стыках не заметила. Успел профу звякнуть, поздороваться, с Мамой поговорил по твоему домашнему номеру, все три разговора в одно и то же время.
– Стало быть, работает. А о чем с Мамой толковал?
– Попросил, чтобы сказала тебе насчет мне звякнуть. Адаму Селене то есть. И поболтали маленько. С ней поболтать – сплошное удовольствие. Посудили-порядили насчет проповеди Грега в прошлый четверг.
– Неужели? А ты-то с какого боку?
– А я ее слышал и сказал об этом Маме. Процитировал стихи.
– Майк, ты даешь!
– Ман, всё окей. Я сказал ей, что сидел на задних местах, а когда под конец гимн запели, тихо смылся. Она в чужие дела не лезет. Она в курсе, что я не хочу попадаться на глаза.
Это Мама-то! Да второй такой охотницы в чужие дела нос сунуть на всей Луне не сыщешь!
– Предположим, что так. Но больше этого не делай. То есть я хотел сказать, конечно, делай. Ведь ты же все собрания, лекций и концерты у нас ведешь.
– Если меня вручную не отключают. Если телефонная связь прервана, Ман, я вести не могу.
– А прервать-то запросто. Против лома нет приема.
– Это варварство! Это нечестно!
– Майк, почти всё на свете нечестно. Чего не лечит врач…
– …терпи и глубже прячь. Ман, это одноразовая хохма.
– Извини. Переменим тему. Чего не лечит врач, то надо вышвырнуть и заменить чем-нибудь получше. Что и предусмотрено планом. Какой у нас шанс на нынешний день, ты считал?
– Примерно один из девяти, Ман.
– Так помалело?
– Ман, малеть будет из месяца в месяц. Кризис-то не намечается.
– И «Янки» притом плетутся в хвосте. Ну да ладно. Займемся другим. С нынешнего дня, когда будешь говорить с кем-то, кому следовало побывать на какой-нибудь лекции или еще где-нибудь, говори, что ты там тоже был. И доказывай это, напоминай о чем-нибудь, что имело место.
– Забито. Ман, а зачем?
– Ты читал «Алый бедренец»? В публичной библиотеке, поди-ка, есть.
– Да. Еще раз прочесть?
– Ни к чему, ни к чему. Просто ты теперь у нас тот самый неуловимый и непостижимый герой, наш Джон Голт, наша Лиса с топей. Ты вездесущ, всезнающ, рыщешь по всем городам безо всяких паспортов. Что бы и где бы ни случилось, ты при сем присутствовал, но никто тебя не видел.
Он поиграл индикаторами так, словно исподтишка хихикнул.
– Ман, а это хохма. Причем не на раз, не на два, а всю дорогу хохма.
– В сам раз «всю дорогу». Как там с играми у Вертухая в гнезде?
– Сорок три минуты как перестал играть с температурой. Время от времени делаю «бум-бум» в воздуховодах.
– Залежусь, у него уже зубы ломит. Помай его еще с четверть часика. И я доложусь, что неисправность устранена.
– Забито. Ман, Ваечка звонит, просит тебе передать, что нынче у Билли сборище по случаю дня рождения.
– Ой, я же дал слово! Майк, кончай баловство, я сматываюсь. Бывай!
Спешить надо. Билли – это же сын Анны! Вероятно, последний и самый лучший из тех восьми, что мы ей сделали, трое из них еще дома. Я, так же, как и Мама, стараюсь не иметь в семье любимчиков, но Билли же – почти ребенок, и это же я учил его читать! И, поди-ка, он похож на меня.
Заглянул к главному инженеру счет представить, попросил принять меня. Впустили. А он рвет и мечет:
Вертухай, вишь, так на него насел.
– Спокойней, – говорю. – У моего сына день рождения, опаздывать не хочу. Но обязан вам кое-что показать.
Вытаскиваю из сумки конвертик, шлепаю на стол, а в нем – муха, я ее дома поймал, прижег каленым проводом и с собой захватил. Мух у нас дома терпеть не могли, но изредка они к нам залетали через открытый входной люк. Эта очень кстати забралась ко мне в мастерскую.
– Гляньте сами, – говорю. – Угадайте, где нашел.
И по случаю такого «доказательства» лекцию завожу насчет обращения с точной техникой, про открытые двери толкую, на дежурных капаю.
– Пыль, – говорю, – для компьютера – это же катастрофа. А уж насекомые – это вы извините! И еще дежурные ваши туда-сюда шныряют, будто на вокзале. Нынче обе двери нараспашку, а этот идиот рот раззявил. Если я еще раз увижу, что какой-нибудь чмур, за которым мухи вьются, кожухи снимал, я к вам в лавочку больше ни ногой, шеф. Сделал больше, чем могу по контракту, поскольку точную технику уважаю. И не могу сложа руки смотреть, когда с ней так обращаются. Всего хорошего.
– Погодите. Хотелось бы сказать пару теплых слов и вам.
– Извините, спешу. Дальше дело ваше, а я вам не мухобой, я наладчик по компьютерам.
Ничто так человека не доводит, как невозможность ответно высказаться. По милости и с подмогой Вертухая главный до конца года будет язву лечить.
Но всё-таки опоздал, извиняться пришлось перед Билли. Кума Альвареса еще одна полезная идея озарила, а именно – крутой шмон при выходе с комплекса. Пришлось снести, причем словечка гадам не пикнуть, поскольку срочно надо было домой. А они, как надыбали распечатку с тысячей хохм, так на стенку полезли, мол, это что такое!
– С компьютера, – говорю. – Тестовая распечатка.
Один смотрит, другой тоже нос сует. Вижу, что читать-то не умеют. Хотели отобрать, но я возник, звоните, говорю, главному. Отцепились. А я – со всем удовольствием. «Давай-давай, – думаю. – Вас только ненавидеть будут со дня на день больше».
* * *
А решили мы выставить Майка в виде важной персоны по случаю ожидаемых срочных звонков от членов партии. Мой совет насчет концертов и театров – это было не от хорошей жизни. Голос у Майка как-то странновато звучал, это я приметил еще во время своих визитов в комплекс. Когда вы с человеком говорите по телефону, всегда есть звуковой фон. Слышно, как он дышит как у него сердце бьется, как он с боку на бок шевелится, хотя вы редко это осознаете. Даже если он говорит при опущенной заслонке, шумы проходят, как бы заполняют пространство, он воспринимается как тело в некотором окружении.
Вот уж чего у Майка начисто не было.
Голос у него был вполне человеческий по тембру и свойствам, распознаваемый. Баритон с североамериканским акцентом и чуть австралийскими обертонами. А в виде «Мишеллетты» – этакое порхающее сопрано с французским ароматом. И как личность он здорово вырос. Когда я его знакомил с Ваечкой и профом, он разговаривал как пацаненок-аккурати-стик. Всего несколько недель прошло, и он расцвел во что-то такое, что подразумевалось мужиком моего возраста.
Когда он прорезался, голос у него был неясный, резкий, понять его было трудно. Теперь он говорил четко, хорошо слова подбирал, с умом: мне – компанейские, профу – ученые, Ваечке – галантные. Ну, будто со зрелым мужиком говоришь.
Но фона – фона не было. Тишина, пустота.
Вот мы ее и заполнили. Майку только намекни. Он не то чтобы шум дыхания себе сочинил, которого обычно не замечают, – он этим делом всерьез увлекся. «Извини, Мании, я в ванне сидел. Вдруг слышу – ты звонишь». И шум, как бы он отдувается. Или: «Извини, сейчас дожую». Даже со мной в такое пускался, навык набирал, будто он и впрямь человек.
Засели мы в «Дрянде» рядком и призадумались, каким быть «Адаму Селене». Сколько ему лет? Как он выглядит? Холостой, женатый? Где живет? Кем работает? Чем интересуется?
И решили, что Адаму под сорок, что он мужик, что называется, в соку, с высшим образованием, искусством и наукой интересуется, особенно историей, хорошо играет в шахматы, но редко: времени не хватает. Семейный, семья самая обычная: тройка, в которой он старший муж. Четверо душ детей. Жена и младший муж, насколько нам известно, политикой не балуются.
Лицо грубоватое, но приятное, волнистые седые волосы, расовый тип – смешанный, лунтик по матери во втором поколении, по отцу – в третьем. По нашим стандартам – богат, ворочает делами в Новолене, в Конгвилле и в Эл-сити. В Луна-сити у него два офиса: открытый, с дюжиной служащих, и личный, где сидят еще зам и секретарша.
Ваечка всё добивалась, есть у него эники-беники с секретаршей или нет. Я сказал, мол, не суй свой нос, это личное дело. Она еще завозмущалась, мол, она вовсе и не сует, а только заради полноты образа.
Решили, что офис у него в Старом куполе, третий спуск по южной стороне, самый пятачок по финансовым делам. Если хорошо знаете Луна-сити, то, может, помните, что у некоторых офисов окна есть с видом на прохожую часть. Я это место предложил ради полноты звукового фона.
Прикинули планчик и расположили этот офис между конторами «Этна-Луна» и «Гринберг и Ко». Я сходил туда с магом в сумке, местные шумы записал. И Майк от себя добавил, что по тамошним телефонам услышал.
В результате, позвони вы Адаму Селене, насчет фона стал полный порядок. Если трубку брала «Урсула», то есть его секретарша, вы слышали: «Ассоциация Селена. Луна будет свободной!» А потом запросто могла сказать: «Минуточку! Гаспадин Селена занят по другому телефону». И тут другое место голос подавало из туалета, потом вода ревела, так что понятно делалось: маленько покривила душой «Урсулочка». Или сам Адам мог ответить: «Адам Селена у телефона. Свободу Луне. Секунду, я выключу видео». Или зам выступал: «Вас слушает Альберт Джинваллах, доверенное лицо Адама Селены. Свободу Луне. Вы, я полагаю, по партийному делу? Вы назвали свою партийную кличку? Пожалуйста, не стесняйтесь. Мне поручено вести эти дела самим председателем».
Последний вариант был с подвохом, потому что всех и каждого наставляли: по партийным делам говорить только с самим Адамом Селеной. Если кто распускал язык с «Джинваллахом», такому выговоров никто не делал. Просто предупреждали шефа ячейки, чтобы такому-то в серьезных делах не доверял.
Откликнулся народ. Вперед словечки «Луна будет свободной» и «Свободу Луне» подхватила молодежь, а потом и солидные люди. Когда я их в первый раз услыхал по деловому телефонному звонку, я чуть не подавился. Потом звякнул Майку, справился, не член ли партии тот, кто звонил. Оказалось, не член. И тогда я сказал Майку, пусть всю нашу сетку протрясет, сыщет такого, чтобы этого не-члена завербовали.