Страница:
Ну, не совсем радостный, так что проф меня даже спросил, чего это я кисну.
– Да так, – говорю. – Домой охота – терпенья нет. Но… По правде-то, на глаза неохота показываться после того, как мы облажались. Проф, что мы не так сделали?
– Облажались, говоришь?
– А как еще назвать? Рассчитывали, мы пробьем насчет признания. А мы не потянули.
– Мануэль, я должен перед тобой извиниться. Ты помнишь прогноз Адама Селены насчет наших шансов перед отъездом из дому?
Хотя Стю поблизости не было, имени «Майк» мы никогда не упоминали. «Адам Селена» – так безопаснее.
– Еще бы не помнить! Один из пятидесяти трех.
А когда добрались до Эрзли, упало до одного из сотни. Как полагаете, а теперь сколько? Один из тысячи?
– Я получал прогнозы каждые несколько дней… И вот именно по этому поводу и должен принести извинения. Последний получил как раз перед отъездом, причем в предположении, что нам удастся сбежать, покончить с Террой и добраться домой целехонькими. Или что хоть одному из нас троих это удастся, вот почему камрада Стю домой вытребовали при том, что он в диком темпе всё больше склонял эрзликов в нашу пользу. По сути-то, восемь прогнозов на разные случаи: от того, что мы все трое погибнем, до того, что все трое спасемся, и еще куча промежуточных. Не соизволишь ли поставить пару-другую долларов на то, каков последний прогноз, обозначить в скобочках свое мнение? Я маленько намекну. Ты уж чересчур в пессимизм ударился.
– А, да пошло оно на! Скажите, не томите.
– Шансы не в нашу пользу сейчас семнадцать против одного. И чем дальше, тем выгодней будут для нас. А я тебе об этом не говорил.
Я на радостях аж кувыркнулся – и жутко обиделся.
– А по какому-такому случаю мне не говорили? Проф, если я из доверия вышел, турните меня из исполкома и замените на Стю.
– Это пожалуйста. Он войдет, если что-то стрясется с любым из нас: со мной, с дражайшей Вайоминг или с тобой. Я помалкивал на Эрзле и только теперь тебе говорю вовсе не потому, что ты из доверия вышел, а потому, что ты не актер. Ты мог справиться с ролью только в том случае, если глубоко верил бы, что наша цель – добиться признания независимости. Притом чем глубже верил бы, тем лучше сыграл бы.
– Тоже скажете!
– Мануэль, Мануэль, наш первейший долг был драться за это изо всех сил. И обязательно не добиться успеха.
– А я что, недостаточно взрослый пацан, чтобы об этом знать?
– Мануэль, не надо. От того, что тебе темнили, наши шансы только росли. Спроси потом у Адама. И разреши добавить, что Стюарт принял вызов на Луну с восторгом, причем даже не спросил, а с чего это. Камрад, этот комитет по расследованию был слишком мал, а его «высокочтимый» – слишком умен. Всю дорогу был риск, что они предложат нам приемлемый компромисс, причем особенно в первый день. Если бы нам удалось протолкнуть наш вопрос на Великую Ассамблею, то с гарантией вышла бы нужная дурость. Но нам не дали. Всё, что я мог сделать, – это натравить комитет на нас, даже унижаясь до личных оскорблений, лишь бы добиться, чтобы хоть один из его членов лишился здравого смысла.
– Гад буду, мне вовек не понять, что такое подход на уровне должной высоты.
– Видимо, да. Но наши с тобой таланты взаимно дополнили один другой. Мануэль, ты хочешь видеть Луну свободной?
– Сами знаете, что да.
– И ты знаешь, что Терра в силах покончить с нами.
– В элементе. Ни один прогноз даже близко не спал рядом с равными шансами. Вот до меня и не доходит, за каким вам надо было натравливать их на нас.
– Погоди ты. Поскольку они способны навязать нам свою волю, наш единственный шанс – ослабить эту волю. И ездили мы на Терру только ради этого. Чтобы воткнуться клином. Чтобы посеять разные мнения. Самый проницательный генерал из тех, что были в Китае за всю его историю, однажды заметил, что высшее военное искусство состоит в подрыве воли противника, причем настолько, чтобы он сдался без боя. Именно в этом плане следует понимать и нашу цель, и опасность, которая нам больше всего грозила. Предположим, – и в первый день очень на это смахивало, – нам предложили бы заманчивый компромисс. Вместо Вертухая – губернатора, причем, возможно, из числа лунтиков. Местное самоуправление. Членство в Великой Ассамблее. Повышение цен на зерно на срезе катапульты и надбавку за дополнительные поставки. Осуждение поведения Хайберта, плюс соболезнование по поводу насилия и убийства, плюс приличную денежную компенсацию родственникам погибших. Мы бы это приняли? И вернулись бы с этим домой?
– Они нам ничего такого не предлагали.
– "Высокочтимый" готов был предложить нечто в этом роде на первом же заседании, и в тот момент он держал комитет в руках. Он предложил нам начальную цену, вполне достаточную, чтобы торговля продолжилась и кончилась сделкой. Предположим, мы в главных чертах добились бы всего, что я перечислил. У нас дома это приняли бы?
– Скорей всего, да.
– Не «скорей всего», а с восторгом. Потому-то так и мрачен был прогноз, когда мы отправлялись в путь. Именно этого надо было избежать любой ценой – соглашения, которое успокоило бы умы, ослабило бы волю к сопротивлению, а в сущности ничего не изменило бы в нашем сползании к предсказанному бедствию. Поэтому-то я ушел от разговора, саму возможность компромисса вдрызг изничтожил своими неуместными выходками и вежливенькими подкусываниями. Мануэль, ты и я, мы знаем, и Адам знает: с поставками продовольствия должно быть покончено. Только это может спасти Луну от беды. Но ты можешь представить себе фермера-хлебороба, который боролся бы за прекращение хлебопоставок?
– Нет. А нельзя ли отсюда дознаться, как у нас дома встретили новость о прекращении поставок?
– Нет такой новости. Именно поэтому Адам придержал ее, Мануэль. Никаких оповещений не будет ни на Терре, ни у нас – вплоть до нашего возвращения. Закупки зерна продолжаются. И баржи как прибывали в Бомбей, так и прибывают.
– А вы там сказали, что с этим покончено.
– Больше пригрозил, а не побил горшки. Чуть больше барж – нам без разницы, нам важнее выиграть время. Союзников у нас нет, за нас меньшинство. Имеется меньшинство, которое временно может быть привлечено на нашу сторону, сейчас неважно, каким именно способом. Но есть еще одно меньшинство, которое потенциально против нас. Это фермеры-зернопроизводители, они в жизни не занимались политикой, но цены на зерно знают четко. Они со скрипом, но одобрили декларацию, понадеялись, мол, стоит подождать, пока выяснится, что к чему. Но как только мы объявим о прекращении поставок, они всеми силами выступят против нас. И Адам имеет в виду обеспечить нам твердое большинство в тот момент, когда мы объявим эмбарго.
– Это когда же? Через год, через два?
– Дня два-три ему нужно. Может быть, четыре. Пока с умом отредактируем выдержки из «пятилетнего плана» и из записей с твоего мага. В особенности из того, что этот ублюдок тебе вкручивал. Эксплуатнем твой арест в Кентукки.
– Э, э! За это лучше забудьте!
Проф ухмыльнулся и бровку поднял.
– Ннуу, – сказал я через силу. – Окей. Ежели будет в жилу.
– Еще как в жилу! Похлеще, чем любая статистика насчет природных ресурсов.
* * *
Экс-мужик на проводах, наш пилот, обошелся без промежуточного облета, сманеврировал на посадку сходу, не постеснялся нас тряхнуть, поскольку корабль был без груза и легко слушался. Но тормозной путь был всего-то два с половиной кэмэ, длился девятнадцать секунд, и мы сели в Джонсон-сити. Я перенес нормально, хотя грудь сдавило и было чувство, что жуткой лапищей сердце зажало, но в темпе кончилось, вздохнулось легко, и я с радостью принял наконец натуральный человеческий вес. Но беднягу профа при том чуть не доконало.
Майк мне потом сказал, что пилот отказался передать управление. А уж у Майка-то была наготове программа с длительным плавным режимом торможения, чтобы посадить нас, как яичко в гнездышке, поскольку он знал, что проф на борту. Но, возможно, кибер знал, что делает: плавный режим торможения означает повышенный расход топлива, а наш «Лотос-Жаворонок» сел с до упора пустыми баками.
Но речь не про кто об что пекся, а при этой посадке Гаррисона мы чуть профа не потеряли. Хорошо, Стю заметил, пока я отдышивался, так что мы оба к профу кинулись. Сердечный стимулянт, искусственное дыхание, массаж сердца. Наконец, у него ресницы дрогнули, глянул он на нас, заулыбился. И: «Дома», – шепнул.
Мы дали ему отдохнуть минут двадцать, раньше чем позволили с корабля податься. Он же чуть концы не отдал в натуре при нас, благодетелях. Тем временем шкипер баки наливал и волком глядел, чтобы побыстрей от нас избавиться и принять пассажиров. Этот хер голландский за весь рейс нам слова не сказал. Думаю, жалел, что за гроши ввязался в такой рисковый рейс.
К тому времени Ваечка на борт прорвалась. Надела гермоскаф и пришла нас встретить. Не думаю, что Стю видел ее в гермоскафе, а уж блондинкой-то наверняка не видел. Так что не признал. А я ее облапил несмотря на гермоскаф. Стю рядом стоял, ждал, пока познакомлю. И вдруг этот незнакомый мужик в кавычках его как облапит! Он жутко удивился.
А я слышу Ваечкин голос, но неотчетливо:
– О, господи! Манни, шлем!
Я захваты откинул, помог снять. Она кудрями тряхнула, у самой рот до ушей.
– Стю, ты мне не рад? Или не узнаёшь?
У него помалу улыбка по лицу поплыла, как рассвет по лунному морю.
– Зэдрастуити, гаспажа! Чрезвычайно счастлив вас видеть.
– Нашел «гаспажу»! Милый, я тебе всю дорогу «Ваечка»! Тебе что, Манни не сказал, что я взад блондинка?
– Сказал. Но одно дело – слыхать, другое – видать.
– Скоро привыкнешь.
Она остановилась, нагнулась к профу, хихикс ему выдала, а потом как выпрямится, как приложит мне без шлема добро пожаловать домой – так, что нас обоих слеза прошибла в этих скафах сучьих. Потом опять как повернется к Стю и давай его целовать.
Он даже мал-мал попятился. Она перестала.
– Стю, мне что, сбегать дочерна намазаться, чтобы ты меня признал?
Стю на меня глянул, потом чмокнул ее в щечку. Кроме шуток, у нее на него больше времени и мысли потратилось, чем на здоровканье со мной.
Я только потом сообразил, что к чему. Стю, хоть и хлестался, мол, он теперь лунтик, а далеко не лунтик был. А Ваечка тем временем замуж вышла. Какая при том разница, спрашиваете? Ну, на Эрзле-то разница, а у Стю в мозгах костей не сидело, что дама на Луне – сама себе хозяйка. Так он, пижон несчастный, трухал, что я обижусь!
Засунули мы профа в скаф, сами залезли и пошли себе, причем я с той мортирой под мышкой. Как под землю спустились и шлюз прошли, так скафы сбросили. И я был потрясен, поскольку увидел, что Ваечка напялила скаф на тот красный комплектик, почти века прошли, как я его ей купил. Она его вычистила так, что сиял.
Иммиграционный зал был пустой, только вдоль стенки стояли в ряд сорок душ народу, вроде как новички этапированные. Все в гермоскафах, и шлемы пристегнуты. Эрзлики домой собирались, туристы подзастрявшие и несколько ученых. Гермоскафы с ними не поедут, их перед отлетом выгрузят. Глянул на них, и припомнился кибер-пилот. Когда «Жаворонок» сюда собирался, его начисто раздели, только три лежанки оставили. Этому народу придется лежа на голой палубе ускорения сносить. Если шкипер не позаботится, он же этих эрзликов в натуре как сквозь решето пропустит.
Еще внимание Стю обратил.
– Ай, оставь, – сказал он. – У капитана Лериса на борту есть запас пены на подстилки. Он эту публику пуще глаза будет беречь. Только благодаря ей у него голова на плечах останется. В чистом виде страхование жизни.
21
– Да так, – говорю. – Домой охота – терпенья нет. Но… По правде-то, на глаза неохота показываться после того, как мы облажались. Проф, что мы не так сделали?
– Облажались, говоришь?
– А как еще назвать? Рассчитывали, мы пробьем насчет признания. А мы не потянули.
– Мануэль, я должен перед тобой извиниться. Ты помнишь прогноз Адама Селены насчет наших шансов перед отъездом из дому?
Хотя Стю поблизости не было, имени «Майк» мы никогда не упоминали. «Адам Селена» – так безопаснее.
– Еще бы не помнить! Один из пятидесяти трех.
А когда добрались до Эрзли, упало до одного из сотни. Как полагаете, а теперь сколько? Один из тысячи?
– Я получал прогнозы каждые несколько дней… И вот именно по этому поводу и должен принести извинения. Последний получил как раз перед отъездом, причем в предположении, что нам удастся сбежать, покончить с Террой и добраться домой целехонькими. Или что хоть одному из нас троих это удастся, вот почему камрада Стю домой вытребовали при том, что он в диком темпе всё больше склонял эрзликов в нашу пользу. По сути-то, восемь прогнозов на разные случаи: от того, что мы все трое погибнем, до того, что все трое спасемся, и еще куча промежуточных. Не соизволишь ли поставить пару-другую долларов на то, каков последний прогноз, обозначить в скобочках свое мнение? Я маленько намекну. Ты уж чересчур в пессимизм ударился.
– А, да пошло оно на! Скажите, не томите.
– Шансы не в нашу пользу сейчас семнадцать против одного. И чем дальше, тем выгодней будут для нас. А я тебе об этом не говорил.
Я на радостях аж кувыркнулся – и жутко обиделся.
– А по какому-такому случаю мне не говорили? Проф, если я из доверия вышел, турните меня из исполкома и замените на Стю.
– Это пожалуйста. Он войдет, если что-то стрясется с любым из нас: со мной, с дражайшей Вайоминг или с тобой. Я помалкивал на Эрзле и только теперь тебе говорю вовсе не потому, что ты из доверия вышел, а потому, что ты не актер. Ты мог справиться с ролью только в том случае, если глубоко верил бы, что наша цель – добиться признания независимости. Притом чем глубже верил бы, тем лучше сыграл бы.
– Тоже скажете!
– Мануэль, Мануэль, наш первейший долг был драться за это изо всех сил. И обязательно не добиться успеха.
– А я что, недостаточно взрослый пацан, чтобы об этом знать?
– Мануэль, не надо. От того, что тебе темнили, наши шансы только росли. Спроси потом у Адама. И разреши добавить, что Стюарт принял вызов на Луну с восторгом, причем даже не спросил, а с чего это. Камрад, этот комитет по расследованию был слишком мал, а его «высокочтимый» – слишком умен. Всю дорогу был риск, что они предложат нам приемлемый компромисс, причем особенно в первый день. Если бы нам удалось протолкнуть наш вопрос на Великую Ассамблею, то с гарантией вышла бы нужная дурость. Но нам не дали. Всё, что я мог сделать, – это натравить комитет на нас, даже унижаясь до личных оскорблений, лишь бы добиться, чтобы хоть один из его членов лишился здравого смысла.
– Гад буду, мне вовек не понять, что такое подход на уровне должной высоты.
– Видимо, да. Но наши с тобой таланты взаимно дополнили один другой. Мануэль, ты хочешь видеть Луну свободной?
– Сами знаете, что да.
– И ты знаешь, что Терра в силах покончить с нами.
– В элементе. Ни один прогноз даже близко не спал рядом с равными шансами. Вот до меня и не доходит, за каким вам надо было натравливать их на нас.
– Погоди ты. Поскольку они способны навязать нам свою волю, наш единственный шанс – ослабить эту волю. И ездили мы на Терру только ради этого. Чтобы воткнуться клином. Чтобы посеять разные мнения. Самый проницательный генерал из тех, что были в Китае за всю его историю, однажды заметил, что высшее военное искусство состоит в подрыве воли противника, причем настолько, чтобы он сдался без боя. Именно в этом плане следует понимать и нашу цель, и опасность, которая нам больше всего грозила. Предположим, – и в первый день очень на это смахивало, – нам предложили бы заманчивый компромисс. Вместо Вертухая – губернатора, причем, возможно, из числа лунтиков. Местное самоуправление. Членство в Великой Ассамблее. Повышение цен на зерно на срезе катапульты и надбавку за дополнительные поставки. Осуждение поведения Хайберта, плюс соболезнование по поводу насилия и убийства, плюс приличную денежную компенсацию родственникам погибших. Мы бы это приняли? И вернулись бы с этим домой?
– Они нам ничего такого не предлагали.
– "Высокочтимый" готов был предложить нечто в этом роде на первом же заседании, и в тот момент он держал комитет в руках. Он предложил нам начальную цену, вполне достаточную, чтобы торговля продолжилась и кончилась сделкой. Предположим, мы в главных чертах добились бы всего, что я перечислил. У нас дома это приняли бы?
– Скорей всего, да.
– Не «скорей всего», а с восторгом. Потому-то так и мрачен был прогноз, когда мы отправлялись в путь. Именно этого надо было избежать любой ценой – соглашения, которое успокоило бы умы, ослабило бы волю к сопротивлению, а в сущности ничего не изменило бы в нашем сползании к предсказанному бедствию. Поэтому-то я ушел от разговора, саму возможность компромисса вдрызг изничтожил своими неуместными выходками и вежливенькими подкусываниями. Мануэль, ты и я, мы знаем, и Адам знает: с поставками продовольствия должно быть покончено. Только это может спасти Луну от беды. Но ты можешь представить себе фермера-хлебороба, который боролся бы за прекращение хлебопоставок?
– Нет. А нельзя ли отсюда дознаться, как у нас дома встретили новость о прекращении поставок?
– Нет такой новости. Именно поэтому Адам придержал ее, Мануэль. Никаких оповещений не будет ни на Терре, ни у нас – вплоть до нашего возвращения. Закупки зерна продолжаются. И баржи как прибывали в Бомбей, так и прибывают.
– А вы там сказали, что с этим покончено.
– Больше пригрозил, а не побил горшки. Чуть больше барж – нам без разницы, нам важнее выиграть время. Союзников у нас нет, за нас меньшинство. Имеется меньшинство, которое временно может быть привлечено на нашу сторону, сейчас неважно, каким именно способом. Но есть еще одно меньшинство, которое потенциально против нас. Это фермеры-зернопроизводители, они в жизни не занимались политикой, но цены на зерно знают четко. Они со скрипом, но одобрили декларацию, понадеялись, мол, стоит подождать, пока выяснится, что к чему. Но как только мы объявим о прекращении поставок, они всеми силами выступят против нас. И Адам имеет в виду обеспечить нам твердое большинство в тот момент, когда мы объявим эмбарго.
– Это когда же? Через год, через два?
– Дня два-три ему нужно. Может быть, четыре. Пока с умом отредактируем выдержки из «пятилетнего плана» и из записей с твоего мага. В особенности из того, что этот ублюдок тебе вкручивал. Эксплуатнем твой арест в Кентукки.
– Э, э! За это лучше забудьте!
Проф ухмыльнулся и бровку поднял.
– Ннуу, – сказал я через силу. – Окей. Ежели будет в жилу.
– Еще как в жилу! Похлеще, чем любая статистика насчет природных ресурсов.
* * *
Экс-мужик на проводах, наш пилот, обошелся без промежуточного облета, сманеврировал на посадку сходу, не постеснялся нас тряхнуть, поскольку корабль был без груза и легко слушался. Но тормозной путь был всего-то два с половиной кэмэ, длился девятнадцать секунд, и мы сели в Джонсон-сити. Я перенес нормально, хотя грудь сдавило и было чувство, что жуткой лапищей сердце зажало, но в темпе кончилось, вздохнулось легко, и я с радостью принял наконец натуральный человеческий вес. Но беднягу профа при том чуть не доконало.
Майк мне потом сказал, что пилот отказался передать управление. А уж у Майка-то была наготове программа с длительным плавным режимом торможения, чтобы посадить нас, как яичко в гнездышке, поскольку он знал, что проф на борту. Но, возможно, кибер знал, что делает: плавный режим торможения означает повышенный расход топлива, а наш «Лотос-Жаворонок» сел с до упора пустыми баками.
Но речь не про кто об что пекся, а при этой посадке Гаррисона мы чуть профа не потеряли. Хорошо, Стю заметил, пока я отдышивался, так что мы оба к профу кинулись. Сердечный стимулянт, искусственное дыхание, массаж сердца. Наконец, у него ресницы дрогнули, глянул он на нас, заулыбился. И: «Дома», – шепнул.
Мы дали ему отдохнуть минут двадцать, раньше чем позволили с корабля податься. Он же чуть концы не отдал в натуре при нас, благодетелях. Тем временем шкипер баки наливал и волком глядел, чтобы побыстрей от нас избавиться и принять пассажиров. Этот хер голландский за весь рейс нам слова не сказал. Думаю, жалел, что за гроши ввязался в такой рисковый рейс.
К тому времени Ваечка на борт прорвалась. Надела гермоскаф и пришла нас встретить. Не думаю, что Стю видел ее в гермоскафе, а уж блондинкой-то наверняка не видел. Так что не признал. А я ее облапил несмотря на гермоскаф. Стю рядом стоял, ждал, пока познакомлю. И вдруг этот незнакомый мужик в кавычках его как облапит! Он жутко удивился.
А я слышу Ваечкин голос, но неотчетливо:
– О, господи! Манни, шлем!
Я захваты откинул, помог снять. Она кудрями тряхнула, у самой рот до ушей.
– Стю, ты мне не рад? Или не узнаёшь?
У него помалу улыбка по лицу поплыла, как рассвет по лунному морю.
– Зэдрастуити, гаспажа! Чрезвычайно счастлив вас видеть.
– Нашел «гаспажу»! Милый, я тебе всю дорогу «Ваечка»! Тебе что, Манни не сказал, что я взад блондинка?
– Сказал. Но одно дело – слыхать, другое – видать.
– Скоро привыкнешь.
Она остановилась, нагнулась к профу, хихикс ему выдала, а потом как выпрямится, как приложит мне без шлема добро пожаловать домой – так, что нас обоих слеза прошибла в этих скафах сучьих. Потом опять как повернется к Стю и давай его целовать.
Он даже мал-мал попятился. Она перестала.
– Стю, мне что, сбегать дочерна намазаться, чтобы ты меня признал?
Стю на меня глянул, потом чмокнул ее в щечку. Кроме шуток, у нее на него больше времени и мысли потратилось, чем на здоровканье со мной.
Я только потом сообразил, что к чему. Стю, хоть и хлестался, мол, он теперь лунтик, а далеко не лунтик был. А Ваечка тем временем замуж вышла. Какая при том разница, спрашиваете? Ну, на Эрзле-то разница, а у Стю в мозгах костей не сидело, что дама на Луне – сама себе хозяйка. Так он, пижон несчастный, трухал, что я обижусь!
Засунули мы профа в скаф, сами залезли и пошли себе, причем я с той мортирой под мышкой. Как под землю спустились и шлюз прошли, так скафы сбросили. И я был потрясен, поскольку увидел, что Ваечка напялила скаф на тот красный комплектик, почти века прошли, как я его ей купил. Она его вычистила так, что сиял.
Иммиграционный зал был пустой, только вдоль стенки стояли в ряд сорок душ народу, вроде как новички этапированные. Все в гермоскафах, и шлемы пристегнуты. Эрзлики домой собирались, туристы подзастрявшие и несколько ученых. Гермоскафы с ними не поедут, их перед отлетом выгрузят. Глянул на них, и припомнился кибер-пилот. Когда «Жаворонок» сюда собирался, его начисто раздели, только три лежанки оставили. Этому народу придется лежа на голой палубе ускорения сносить. Если шкипер не позаботится, он же этих эрзликов в натуре как сквозь решето пропустит.
Еще внимание Стю обратил.
– Ай, оставь, – сказал он. – У капитана Лериса на борту есть запас пены на подстилки. Он эту публику пуще глаза будет беречь. Только благодаря ей у него голова на плечах останется. В чистом виде страхование жизни.
21
Вся семья, тридцать с лишним душ, стар и мал, ждала за следующим шлюзом уровнем ниже, мы разнюнились, носами расшмыгались, обнимались-целовались, и тут даже Стю не удержался. А Хэзел, малявка, целый спектакль устроила: напялила на нас, всех троих, «шляпоколы свободы», поцеловала, и по этому знаку вся семья шляпоколы надела, тут уж я не выдержал, разревелся. Наверное, патриотические чувства – это что-то в этом роде, когда слова не выговорить и аж больно от счастья. А может, это просто от встречи с теми, без кого свет не мил.
– А Слим где? – спросил я у Хэзел. – Неужели не позвали?
– Он не мог прийти. Он замраспорядителя насчет вас встретить.
– Нас встретить? Да нам больше ничего не надо!
– Вот посмотрите!
И посмотрели. Хорошо, что семья нас вперед встретила. Там, на месте, и по дороге в Эл-сити (мы целую капсулу заняли) свиделись, а потом довольно долго не пришлось. На Западном вокзале жуткая толпа собралась, все выли от восторга, все в шляпоколах. Нас троих несли на руках до самого Старого купола, вокруг стиляги вроде эскорта, взявшись за руки, пробивали дорогу сквозь давку, все радуются, все поют. Парни во фригидских колпаках и белых рубашках, а их девчата – в белых джемперочках и красных шортиках под цвет шляпоколов.
На вокзале и всю дорогу до Старого купола меня целовали женщины, которых я не видал ни до, ни после. А я, помню, Бога молил, чтобы сработала профилактика, мы ее еще на корабле прошли, а то половина народу в Эл-сити от гриппа свалится или еще похуже. Всё же сработала: эпидемии не было. А помню время, я еще совсем малец был, когда корь прорвалась и тысячи народу погибли.
Ну, и за профа тревожился. Для человека, который час назад в чистом виде мертвеца напоминал, такая встреча – это слишком. Но он не просто обрадован был, он железную речугу толкнул в Старом куполе. Насчет смысла не дюже, зато слова – закачаешься. И про «любовь» помянул, и про «Луну», и про «камрадов и соседей» и даже про «плечо к плечу», причем в натуре в струю.
Под здоровым видеоэкраном для новостей на южном фасе трибуну построили. С экрана нас Адам Селена поприветствовал, и вдруг во весь экран сделался проф, зверски увеличенный, причем прямо у себя над головой, так что кричать не пришлось. Но пришлось делать перерывы после каждой фразы. Толпа в ответ на каждую ревела так, что голоса с экрана, жутко усиленного, было бы не расслышать. Ну, и заодно как бы отдых получался. Но проф больше не смахивал на старого-больного-усталого. Оказавшись взад на Валуне, это его как бы взбодрило. Заодно, как и меня тоже. Жутко чудно было иметь вес, как положено, свою сильность чуять и дышать чистым, в норме заправленным воздухом вместе со всем родным городом.
Насчет «со всем городом» это без балды. Всему Эл-сити в Старый купол запихнуться – это представить себе невозможно, но вид был такой, что старались. Я прикинул площадь в десять квадратных метров и попробовал головы сосчитать на ней, дошел до двухсот, причем половины не сосчитал, и бросил. В «Лунатик» написали, что было тридцать тысяч народу, но похоже на лажу.
Профову речу слушало почти три миллиона. Видео разнесло кадры ко всем, кто не смог протолкаться в Старый купол, а по кабелям и релейным линиям дошло через пустые моря во все поселения. Проф сходу шанс ухватил и рассказал, каким образом Главлуна задумала нас до упора поработить. Размахивал «беловой копией».
– Вот они! – кричал. – Оковы для вас! Кандалы для вас! Вы их согласны таскать?
– НЕТ!
– А они говорят, будете! Они говорят, бомбу кинем! Кто жив останется, те лапки кверху сами под цепи подставят! Подставите?
– НЕТ! НЕТ! НИКОГДА!
– Никогда! – проф кивнул. – Они грозятся войска прислать, жуть как много, чтобы насиловали и резню чинили. Мы с ними будем биться!
– ДА!
– Мы будем биться наверху, мы будем биться в трубах, мы будем биться в коридорах! Если суждено умереть, мы умрем свободными!
– Йес, да-да! Йес, да-да!
– И если умрем, то история запишет: то был самый славный час для Луны! Или нам свобода… или нам смерть!
Что-то такое я уже вроде бы слышал. Но звучало как в первый раз. Причем и я орал. Знал, что Терре нам окорота не сделать. Я же технарь и четко рублю: ракета с термоядерной боеголовкой, кто смелый, кто нет, не разбирает. Но хлестался со всеми. Мол, если у них руки чешутся, мы стенка на стенку пойдем.
Проф дал всем поорать, а потом затянул «Боевой гимн республики» на слова Саймона Клоунса. На экране Адам появился, перехватил запев и дальше повел, а мы сунулись смыться с трибуны с задней стороны при помощи Слима и его стиляг. Но женщины проходу не давали, а хлопцы, как ни старались, дам остановить не могли. Те прорвали цепь. Так что лишь в двадцать два ноль-ноль мы четверо, то есть Ваечка, проф, Стю и я сам, добрались до номера "Л" в «Дрянде», где Майк-Адам присоединился к нам по видео. Я был зверски голодный к тому времени, впрочем, как и все, и потому заказал обед, и проф настоял, что сперва поедим, а потом займемся планами.
Поели – и взялись за дело.
Адам начал с предложения зачесть вслух «беловую копию» ради него и камрада Вайоминг.
– Но раньше, камрад Мануэль, если у вас с собой записи, которые вы сделали на Эрзле, то не передадите ли их по телефону ускоренным способом ко мне в офис? Я потом их приведу к нормальному виду и изучу. Ведь до сего момента я располагаю лишь краткими кодированными резюме, которые пересылал мне камрад Стю.
Я так и сделал в разумении, что Майк их раскрутит сходу, а говорил ради соблюсти секрет «Адама Селены». Причем тут же решил перемолвиться с профом насчет полностью ввести Стю в курс дела. Если мы собираемся включить Стю в исполком, то дальше темнить – дико не в струю.
Закачать записи в Майка заняло пять минут, и еще примерно полчаса отняло чтение вслух. Покончили, и Адам сказал:
– Профессор, благодаря вашей речи встреча прошла успешнее, чем я рассчитывал. Думаю, следует протолкнуть эмбарго через конгресс безотлагательно. Нынче вечером я могу разослать извещения о созыве сессии завтра в полдень. Ваши мнения?
Я сказал:
– Да ну, эти зануды жизни затянут дело на несколько недель. Ежели насчет этого есть необходимость, – хотя не вижу, какая, – то лучше поступить, как с декларацией. Собрать их попозже, потянуть резину заполночь и шепнуть нашим, чтобы к тому времени подгребли.
Адам сказал:
– Извините, Манни. Я сейчас ознакомлюсь, как обстояло дело на Эрзле, а вы ознакомьтесь, как обстоит здесь. Конгресс уже не тот. Камрад Вайоминг, вам слово.
– Манни, дорогой, теперь у нас выборный конгресс. Он у нас теперь за правительство, и эмбарго пройдет запросто.
Я сказал не спеша:
– Так вы тут выборы провели и дела конгрессу поручили? Причем все-все? Тогда чего мы тут воду в ступе толчем?
И глянул на профа, думал, он как задаст сейчас жару! Я почему завелся? Не потому, что думал насчет правительств, как проф, а потому что не видел смысла вперед один хурал держать, а потом другой. И та гопа была по крайней мере такая, что верти ею, как хошь, а эта-то приклеится к креслам – не оторвешь.
А проф – как ни в чем не бывало. Кончики пальцев составил, вид беззаботный.
– Мануэль, не думаю, что обстоит так худо, как тебе, по-моему, кажется. На каждой стадии надо приспосабливаться к общепринятой мифологии. Было время, царей назначало божество, и тогда проблема заключалась в том, чтобы это божество не дало маху относительно кандидата. В наше время господствует миф насчет «воли народа» – хотя проблема остается той же, только видимость у нее другая. Мы с камрадом Адамом достаточно долго занимались вопросом насчет как определить волю народа. Осмелюсь предположить, он разрешен именно в плане наших бесед.
– Ннуу… окей. Но нам-то почему не сказали? Стю, ты был в курсе?
– Нет, Манни. С чего было меня ставить в курс? – пожал он плечами. – Я монархист. Мне выборы до фени. Но согласен с профом, что в наши дни это необходимый ритуал.
– Мануэль, до нашего возвращения сообщать нам об этом не было смысла, – сказал проф. – Нам с тобой и так дел хватало. Камрад Адам и дражайшая камрад Вайоминг справились с этим без нас. Так давай вперед послушаем, как они выкрутились, а потом уже будем судить.
– Ваша правда. Так что с этим, Ваечка?
– Манни, не так уж и всё-всё мы передоверили на волю случая. Мы с Адамом решили, что трехсот душ в конгрессе хватит за глаза и за уши. Потом несколько часов просматривали списки, кто в партии состоит и кто нет, но по-хорошему выдвинулся. Подобрали список кандидатов, добавили кое-кого из специального конгресса, там не все подряд были зануды, так что включили, сколько смогли. Потом Адам звякнул каждому и прощупал насчет согласия, причем обязал пока помалкивать. Кое-кого пришлось вычеркнуть и заменить. Когда всё было готово, Адам выступил по видео и объявил, что настало время партии выполнить свое обещание насчет свободных выборов, назвал дату, сказал, что голосовать будут все, кто старше шестнадцати, и что все, кто хочет быть кандидатом, обязаны представить список в сто подписей, кто за них, и вывесить эти списки в Старом куполе или на доске для оповещений у себя в поселении. Ах, да, установили тридцать временных избирательных округов, чтобы в каждом избрали по десять депутатов. Так, чтобы даже в самом малом поселении был по крайней мере один округ.
– Значит, всё заранее разыграли и партийный список прошел?
– Нет, дорогой. Официально никакого партийного списка не было. Но наши кандидаты были наготове. И, надо сказать, мои стиляги постарались по-умному организовать сбор подписей. Наши подписные листы были вывешены в первый же день. Но и многие другие себя кандидатами выставили. Всего набралось больше двух тысяч. Но с этого момента до выборов был срок всего в десять дней, мы знали, чего хотим, а оппозиция сорганизоваться не успела. Адаму даже не пришлось выступить в чью-то пользу. И сработало. Ты, например, получил перевес в семь тысяч голосов, а твой ближайший соперник и тысячи не набрал.
– То есть я победил?
– Ты победил, я победила, профессор победил, камрад Клейтон победил. Почти все победили, кто, по нашему мнению, должен был пройти в конгресс. Это было нетрудно. Хотя Адам вслух никого не поддержал, я в темпе подсказала нашим камрадам, кого он предпочел бы. И Саймон ручку приложил, не без того. И у нас хорошие связи с прессой. Жаль, что тебя не было в тот вечер, когда шел подсчет результатов. Здорово было!
– А как вы подсчет вели? В жизни не мог понять, как это делается на выборах. Что, имена на листочках писали?
– Да нет же, мы почище систему придумали. Ведь писать-то умеют единицы. Избирательные участки мы организовали в местных отделениях банков при том, что счетовод из банка опознавал клиентов, а клиенты подтверждали личности членов своей семьи и тех соседей, у кого нет счета в банке. Люди говорили счетоводу, за кого голосуют, а тот при голосующем отстукивал имя кандидата на банковском компьютере, и это сходу передавалось в счетную палату в Луна-сити. Мы все проголосовали меньше чем за три часа, а результаты были распечатаны через несколько минут после окончания голосования.
И тут у меня в черепке маленько засветило насчет этого дела, однако я решил, что спрошу потом у Ваечки с глазу на глаз. Нет, не у Ваечки – у Майка. Припомнил историю с чеком и начал гадать, сколько же за меня в натуре-то голосовало. Семь тысяч? Семьсот? Или просто семья и кореша?
Но насчет нового конгресса у меня теперь тревоги не было. Проф не по тонкому льду это дело толкнул, а по промороженному до самого донышка. А сам на Эрзле лялякал, пока тут дельце проворачивали. Что толку Ваечку спрашивать? Ей ни к чему было даже знать, что там Майк вытворяет, и, наверное, лучше будет, если ей такая мысля в чистом виде не придет.
И никому не придет. Весь народ железно считает: ежели в компьютер числа вводят по-честному, то уж он-то результат выдаст честный. Я сам так считал, пока не попался мне компьютер с чувством юмора.
Сходу переиграл в уме насчет просветить Стю про Майкове самосознание. Это такое дело, что знать про него троим – уже избыток. Ну, не избыток, а больше – в упор ни к чему.
– Май… – чуть не проговорился, но в темпе поправился. – Май даром не прошел, стало быть. А железно придумали. И какое у нас вышло большинство?
Адам ответил, в натуре глазом не моргнул.
– Восемьдесят шесть процентов наших кандидатов прошло. Примерно столько, сколько я прикидывал.
(Примерно! Одной левой справился, причем такой же липовой, как моя. И не «примерно», а «точно». Сколько это скобяное изделие прикинуло, столько и вышло.)
– Возражение насчет сессии в полдень снимается, – вслух говорю. – Постараюсь сам быть непременно.
– Если считать, что эмбарго вступит в силу с момента принятия, – сказал Стю, – то, представляется, надо будет чем-то поддержать энтузиазм, свидетелями которого мы нынче были. Иначе нас ждет долгий мирный период возрастающего экономического спада, – я имею в виду, вызванного эмбарго, – и разочарования в иллюзиях. Адам, я нахожусь под глубоким впечатлением от вашего умения прогнозировать события. Имеются ли основания для высказанных мною опасений? – Безусловно.
– Так как же?
Адам в свою очередь оглядел нас, и невозможно было поверить, что это просто поддельная картинка, а по делу Майк просто навел на нас свои бинауральные рецепторы.
– Камрады.. конфликт должен перерасти в открытую войну как можно скорее.
И молчание. Одно дело языками трепать насчет войны, а оказаться носом к носу с ней – это совсем другое. Наконец, я вздохнул и сказал:
– И когда же мы приступим насчет булыганов?
– Не сразу, – ответил Адам. – Первый камень должны бросить они. Каким образом мы можем их довести до этого? Я выскажу свое мнение последним. Камрад Мануэль?
– Я в этом деле не советчик. Они меня так допекли, что я выбрал бы булыган поздоровее да как вмазал бы по Агре, где этот тип зря место занимает! Но вы же все наверняка против.
– А Слим где? – спросил я у Хэзел. – Неужели не позвали?
– Он не мог прийти. Он замраспорядителя насчет вас встретить.
– Нас встретить? Да нам больше ничего не надо!
– Вот посмотрите!
И посмотрели. Хорошо, что семья нас вперед встретила. Там, на месте, и по дороге в Эл-сити (мы целую капсулу заняли) свиделись, а потом довольно долго не пришлось. На Западном вокзале жуткая толпа собралась, все выли от восторга, все в шляпоколах. Нас троих несли на руках до самого Старого купола, вокруг стиляги вроде эскорта, взявшись за руки, пробивали дорогу сквозь давку, все радуются, все поют. Парни во фригидских колпаках и белых рубашках, а их девчата – в белых джемперочках и красных шортиках под цвет шляпоколов.
На вокзале и всю дорогу до Старого купола меня целовали женщины, которых я не видал ни до, ни после. А я, помню, Бога молил, чтобы сработала профилактика, мы ее еще на корабле прошли, а то половина народу в Эл-сити от гриппа свалится или еще похуже. Всё же сработала: эпидемии не было. А помню время, я еще совсем малец был, когда корь прорвалась и тысячи народу погибли.
Ну, и за профа тревожился. Для человека, который час назад в чистом виде мертвеца напоминал, такая встреча – это слишком. Но он не просто обрадован был, он железную речугу толкнул в Старом куполе. Насчет смысла не дюже, зато слова – закачаешься. И про «любовь» помянул, и про «Луну», и про «камрадов и соседей» и даже про «плечо к плечу», причем в натуре в струю.
Под здоровым видеоэкраном для новостей на южном фасе трибуну построили. С экрана нас Адам Селена поприветствовал, и вдруг во весь экран сделался проф, зверски увеличенный, причем прямо у себя над головой, так что кричать не пришлось. Но пришлось делать перерывы после каждой фразы. Толпа в ответ на каждую ревела так, что голоса с экрана, жутко усиленного, было бы не расслышать. Ну, и заодно как бы отдых получался. Но проф больше не смахивал на старого-больного-усталого. Оказавшись взад на Валуне, это его как бы взбодрило. Заодно, как и меня тоже. Жутко чудно было иметь вес, как положено, свою сильность чуять и дышать чистым, в норме заправленным воздухом вместе со всем родным городом.
Насчет «со всем городом» это без балды. Всему Эл-сити в Старый купол запихнуться – это представить себе невозможно, но вид был такой, что старались. Я прикинул площадь в десять квадратных метров и попробовал головы сосчитать на ней, дошел до двухсот, причем половины не сосчитал, и бросил. В «Лунатик» написали, что было тридцать тысяч народу, но похоже на лажу.
Профову речу слушало почти три миллиона. Видео разнесло кадры ко всем, кто не смог протолкаться в Старый купол, а по кабелям и релейным линиям дошло через пустые моря во все поселения. Проф сходу шанс ухватил и рассказал, каким образом Главлуна задумала нас до упора поработить. Размахивал «беловой копией».
– Вот они! – кричал. – Оковы для вас! Кандалы для вас! Вы их согласны таскать?
– НЕТ!
– А они говорят, будете! Они говорят, бомбу кинем! Кто жив останется, те лапки кверху сами под цепи подставят! Подставите?
– НЕТ! НЕТ! НИКОГДА!
– Никогда! – проф кивнул. – Они грозятся войска прислать, жуть как много, чтобы насиловали и резню чинили. Мы с ними будем биться!
– ДА!
– Мы будем биться наверху, мы будем биться в трубах, мы будем биться в коридорах! Если суждено умереть, мы умрем свободными!
– Йес, да-да! Йес, да-да!
– И если умрем, то история запишет: то был самый славный час для Луны! Или нам свобода… или нам смерть!
Что-то такое я уже вроде бы слышал. Но звучало как в первый раз. Причем и я орал. Знал, что Терре нам окорота не сделать. Я же технарь и четко рублю: ракета с термоядерной боеголовкой, кто смелый, кто нет, не разбирает. Но хлестался со всеми. Мол, если у них руки чешутся, мы стенка на стенку пойдем.
Проф дал всем поорать, а потом затянул «Боевой гимн республики» на слова Саймона Клоунса. На экране Адам появился, перехватил запев и дальше повел, а мы сунулись смыться с трибуны с задней стороны при помощи Слима и его стиляг. Но женщины проходу не давали, а хлопцы, как ни старались, дам остановить не могли. Те прорвали цепь. Так что лишь в двадцать два ноль-ноль мы четверо, то есть Ваечка, проф, Стю и я сам, добрались до номера "Л" в «Дрянде», где Майк-Адам присоединился к нам по видео. Я был зверски голодный к тому времени, впрочем, как и все, и потому заказал обед, и проф настоял, что сперва поедим, а потом займемся планами.
Поели – и взялись за дело.
Адам начал с предложения зачесть вслух «беловую копию» ради него и камрада Вайоминг.
– Но раньше, камрад Мануэль, если у вас с собой записи, которые вы сделали на Эрзле, то не передадите ли их по телефону ускоренным способом ко мне в офис? Я потом их приведу к нормальному виду и изучу. Ведь до сего момента я располагаю лишь краткими кодированными резюме, которые пересылал мне камрад Стю.
Я так и сделал в разумении, что Майк их раскрутит сходу, а говорил ради соблюсти секрет «Адама Селены». Причем тут же решил перемолвиться с профом насчет полностью ввести Стю в курс дела. Если мы собираемся включить Стю в исполком, то дальше темнить – дико не в струю.
Закачать записи в Майка заняло пять минут, и еще примерно полчаса отняло чтение вслух. Покончили, и Адам сказал:
– Профессор, благодаря вашей речи встреча прошла успешнее, чем я рассчитывал. Думаю, следует протолкнуть эмбарго через конгресс безотлагательно. Нынче вечером я могу разослать извещения о созыве сессии завтра в полдень. Ваши мнения?
Я сказал:
– Да ну, эти зануды жизни затянут дело на несколько недель. Ежели насчет этого есть необходимость, – хотя не вижу, какая, – то лучше поступить, как с декларацией. Собрать их попозже, потянуть резину заполночь и шепнуть нашим, чтобы к тому времени подгребли.
Адам сказал:
– Извините, Манни. Я сейчас ознакомлюсь, как обстояло дело на Эрзле, а вы ознакомьтесь, как обстоит здесь. Конгресс уже не тот. Камрад Вайоминг, вам слово.
– Манни, дорогой, теперь у нас выборный конгресс. Он у нас теперь за правительство, и эмбарго пройдет запросто.
Я сказал не спеша:
– Так вы тут выборы провели и дела конгрессу поручили? Причем все-все? Тогда чего мы тут воду в ступе толчем?
И глянул на профа, думал, он как задаст сейчас жару! Я почему завелся? Не потому, что думал насчет правительств, как проф, а потому что не видел смысла вперед один хурал держать, а потом другой. И та гопа была по крайней мере такая, что верти ею, как хошь, а эта-то приклеится к креслам – не оторвешь.
А проф – как ни в чем не бывало. Кончики пальцев составил, вид беззаботный.
– Мануэль, не думаю, что обстоит так худо, как тебе, по-моему, кажется. На каждой стадии надо приспосабливаться к общепринятой мифологии. Было время, царей назначало божество, и тогда проблема заключалась в том, чтобы это божество не дало маху относительно кандидата. В наше время господствует миф насчет «воли народа» – хотя проблема остается той же, только видимость у нее другая. Мы с камрадом Адамом достаточно долго занимались вопросом насчет как определить волю народа. Осмелюсь предположить, он разрешен именно в плане наших бесед.
– Ннуу… окей. Но нам-то почему не сказали? Стю, ты был в курсе?
– Нет, Манни. С чего было меня ставить в курс? – пожал он плечами. – Я монархист. Мне выборы до фени. Но согласен с профом, что в наши дни это необходимый ритуал.
– Мануэль, до нашего возвращения сообщать нам об этом не было смысла, – сказал проф. – Нам с тобой и так дел хватало. Камрад Адам и дражайшая камрад Вайоминг справились с этим без нас. Так давай вперед послушаем, как они выкрутились, а потом уже будем судить.
– Ваша правда. Так что с этим, Ваечка?
– Манни, не так уж и всё-всё мы передоверили на волю случая. Мы с Адамом решили, что трехсот душ в конгрессе хватит за глаза и за уши. Потом несколько часов просматривали списки, кто в партии состоит и кто нет, но по-хорошему выдвинулся. Подобрали список кандидатов, добавили кое-кого из специального конгресса, там не все подряд были зануды, так что включили, сколько смогли. Потом Адам звякнул каждому и прощупал насчет согласия, причем обязал пока помалкивать. Кое-кого пришлось вычеркнуть и заменить. Когда всё было готово, Адам выступил по видео и объявил, что настало время партии выполнить свое обещание насчет свободных выборов, назвал дату, сказал, что голосовать будут все, кто старше шестнадцати, и что все, кто хочет быть кандидатом, обязаны представить список в сто подписей, кто за них, и вывесить эти списки в Старом куполе или на доске для оповещений у себя в поселении. Ах, да, установили тридцать временных избирательных округов, чтобы в каждом избрали по десять депутатов. Так, чтобы даже в самом малом поселении был по крайней мере один округ.
– Значит, всё заранее разыграли и партийный список прошел?
– Нет, дорогой. Официально никакого партийного списка не было. Но наши кандидаты были наготове. И, надо сказать, мои стиляги постарались по-умному организовать сбор подписей. Наши подписные листы были вывешены в первый же день. Но и многие другие себя кандидатами выставили. Всего набралось больше двух тысяч. Но с этого момента до выборов был срок всего в десять дней, мы знали, чего хотим, а оппозиция сорганизоваться не успела. Адаму даже не пришлось выступить в чью-то пользу. И сработало. Ты, например, получил перевес в семь тысяч голосов, а твой ближайший соперник и тысячи не набрал.
– То есть я победил?
– Ты победил, я победила, профессор победил, камрад Клейтон победил. Почти все победили, кто, по нашему мнению, должен был пройти в конгресс. Это было нетрудно. Хотя Адам вслух никого не поддержал, я в темпе подсказала нашим камрадам, кого он предпочел бы. И Саймон ручку приложил, не без того. И у нас хорошие связи с прессой. Жаль, что тебя не было в тот вечер, когда шел подсчет результатов. Здорово было!
– А как вы подсчет вели? В жизни не мог понять, как это делается на выборах. Что, имена на листочках писали?
– Да нет же, мы почище систему придумали. Ведь писать-то умеют единицы. Избирательные участки мы организовали в местных отделениях банков при том, что счетовод из банка опознавал клиентов, а клиенты подтверждали личности членов своей семьи и тех соседей, у кого нет счета в банке. Люди говорили счетоводу, за кого голосуют, а тот при голосующем отстукивал имя кандидата на банковском компьютере, и это сходу передавалось в счетную палату в Луна-сити. Мы все проголосовали меньше чем за три часа, а результаты были распечатаны через несколько минут после окончания голосования.
И тут у меня в черепке маленько засветило насчет этого дела, однако я решил, что спрошу потом у Ваечки с глазу на глаз. Нет, не у Ваечки – у Майка. Припомнил историю с чеком и начал гадать, сколько же за меня в натуре-то голосовало. Семь тысяч? Семьсот? Или просто семья и кореша?
Но насчет нового конгресса у меня теперь тревоги не было. Проф не по тонкому льду это дело толкнул, а по промороженному до самого донышка. А сам на Эрзле лялякал, пока тут дельце проворачивали. Что толку Ваечку спрашивать? Ей ни к чему было даже знать, что там Майк вытворяет, и, наверное, лучше будет, если ей такая мысля в чистом виде не придет.
И никому не придет. Весь народ железно считает: ежели в компьютер числа вводят по-честному, то уж он-то результат выдаст честный. Я сам так считал, пока не попался мне компьютер с чувством юмора.
Сходу переиграл в уме насчет просветить Стю про Майкове самосознание. Это такое дело, что знать про него троим – уже избыток. Ну, не избыток, а больше – в упор ни к чему.
– Май… – чуть не проговорился, но в темпе поправился. – Май даром не прошел, стало быть. А железно придумали. И какое у нас вышло большинство?
Адам ответил, в натуре глазом не моргнул.
– Восемьдесят шесть процентов наших кандидатов прошло. Примерно столько, сколько я прикидывал.
(Примерно! Одной левой справился, причем такой же липовой, как моя. И не «примерно», а «точно». Сколько это скобяное изделие прикинуло, столько и вышло.)
– Возражение насчет сессии в полдень снимается, – вслух говорю. – Постараюсь сам быть непременно.
– Если считать, что эмбарго вступит в силу с момента принятия, – сказал Стю, – то, представляется, надо будет чем-то поддержать энтузиазм, свидетелями которого мы нынче были. Иначе нас ждет долгий мирный период возрастающего экономического спада, – я имею в виду, вызванного эмбарго, – и разочарования в иллюзиях. Адам, я нахожусь под глубоким впечатлением от вашего умения прогнозировать события. Имеются ли основания для высказанных мною опасений? – Безусловно.
– Так как же?
Адам в свою очередь оглядел нас, и невозможно было поверить, что это просто поддельная картинка, а по делу Майк просто навел на нас свои бинауральные рецепторы.
– Камрады.. конфликт должен перерасти в открытую войну как можно скорее.
И молчание. Одно дело языками трепать насчет войны, а оказаться носом к носу с ней – это совсем другое. Наконец, я вздохнул и сказал:
– И когда же мы приступим насчет булыганов?
– Не сразу, – ответил Адам. – Первый камень должны бросить они. Каким образом мы можем их довести до этого? Я выскажу свое мнение последним. Камрад Мануэль?
– Я в этом деле не советчик. Они меня так допекли, что я выбрал бы булыган поздоровее да как вмазал бы по Агре, где этот тип зря место занимает! Но вы же все наверняка против.