Страница:
А не было гор, так я с подачи суфлеров от Стю Ла Жуа, которые подкидывали вопросики, толковал насчет химических производств (насчет них я ни в зуб, но кое-что вызубрил наизусть) на поверхности Луны, где полнейший вакуум, энергия Солнца, изобилие сырья и четкость насчет условий работы позволяют наладить процессы, на Эрзле слишком дорогие или даже невозможные. Разумеется, после того, как наступит день, когда дешевизна перевозок в обе стороны сделает доходной эксплуатацию нетронутых ресурсов Луны. И всю дорогу намекал, что бюрократы, которые окопались в Главлуне, так и не сумели разглядеть наш грандиозный потенциал (что правда), плюс отвечал на один и тот же постоянный вопрос, а короче – заявлял, что Луна может принять любое число колонистов.
Что тоже правда, но я при том не поминал, что Луна (йес, а отчасти и лунские лунтики) сотрет в порошок около половины новичков. Но хмыри, с которыми мы об этом толковали, редко когда сами намыливались эмигрировать. Они имели в виду турнуть в шею или затравить на это других, чтобы стало попросторнее, а налоги – помене. И я помалкивал в тряпочку насчет того, что полуголодные оравы, которые мы видели повсюду, размножаются быстрее, чем способна отсосать на сторону любая катапульта.
Нам даже миллиона новичков в год было бы ни приютить, ни накормить, ни научить. А миллион – это для Терры даже не капля. Там за одну ночь младенцев заделывают столько и еще четверть столько. Добровольную эмиграцию мы могли бы принять с избытком, но если там затеют принудиловку и пойдут грузить навалом, – у Луны есть только один способ обходиться с новичком. Это жестко постелить: чтобы он на фиг не лажанулся ни разу ни сам по себе, ни относительно окружения, которое пускает в ход зубы без предупреждения. А иначе он проследует в удобрение на туннельных фермах.
Чем большая намечалась бы иммиграция, тем больше стал бы процент смертности иммигрантов. Нас было слишком мало, чтобы помочь им супротив беспредела природы.
Однако проф большинство речуг толкал насчет «великого будущего Луны». А я – насчет катапульты.
За недели ожидания вызова из комитета мы где только ни побывали. Агентура Стю заранее всё обговорила, и вопрос был только в том, на сколько нас хватит. Если прикинуть, каждая неделя на Терре обходилась нам в год жизни, а профу, поди-ка, и больше. Но он ни разу не пожаловался и всю дорогу был готов изобразить очаровашечку на еще одном приеме.
В Северной Америке мы против расписания подзастряли. Дата нашей «Декларации независимости» пришлась тик-в-тик на трехсотую годовщину такой же, которую приняли Северо-Американские британские колонии, никакому прохиндею так удачно не придумать, и шарага, которую подрядил Стю, выдала мощную струю на эту тему. Североамериканцы сопли распускают по поводу своих «Соединенных Штатов», хоть они и перестали что-нибудь значить, как только ихний континент Федеративные Нации упорядочили, Президента выбирают раз в восемь лет, а на кой – понятия не имею. Наверное, на тот же, на кой у британцев королева. И выставляются своей «суверенностью». А «суверенность», тик-в-тик как «любовь», что тебе надо, то и значит. В словаре чуть выше «суверенности» стоит «сувенир», а чуть ниже – «суета».
Но в Северной Америке «суверенность» – то еще словечко, а «Четвертое июля» – заповедный день. Нас повсюду таскала и выставляла Лига Четвертого июля, и Стю говорил, что ей недорого обошлись и сама затея, и ее продление. Лига на этом даже грошей настреляла, поскольку североамериканцы охотно дают, не глядя кому.
Дальше на юг Стю другую дату оседлал. Та же шарага пустила парашу, что наш переворот случился пятого мая, а не двумя месяцами позже. И все нам кричали: «Cinco de Mayo! Libertad! Cinco de Mayo!» А мне слышалось: «Сенька домой! Сенька домой!», пока проф не растолковал.
У четвертоиюлыциков я был почти король. Стю велел мне левую руку на публике не носить, а рукава подшили так, чтобы любой подметил непорядок, и распустили, что я «потерял руку в борьбе за свободу». А когда меня самого теребили на этот счет, я только улыбился и отвечал: «Вот чем кончается ногти грызть!» И переводил разговор на другое.
А вообще-то Северная Америка мне не во ндрав еще с первой поездки. Не самая битком набитая страна на Терре, всего-то миллиард народу. В Бомбее на мостовых в лежку лежат, а в Большом Нью-Йорке, по-моему, в стоячку стоят и вообще не спят. Хорошо, я был в инвалидной коляске!
Там все чокнутые на другом – на цвете кожи, причем так, что на словах это им как бы до фени. В первую поездку я был всю дорогу то слишком светлый, то слишком темный, причем каждый раз это мне было в укор; или ожидалось, чтобы я блюл то, об что ни сном, ни духом. Чьи у меня гены, это готту знать, а не мне. Одна из моих бабуль была родом из той части Азии, где завоеватели ходили в очередь с саранчуками и каждый раз уделывали ихнюю сестру всех подряд. Вот у нее бы спросить!
На второй-то раз я там уже рубил, что к чему, но как-то противно было. Уж лучше расизм в откровенку, как в Индии, где ежели ты не индюшка, значит, никто. И только парсы на индюшек похожи или наоборот. Так или иначе, я с этим североамериканским расизмом навыворот так и не освоился, даже будучи «полковник О'Келли Дэвис, герой сражений за свободу Луны».
Вокруг нас толпами толклись чуткие сердца, в лепешку расшибались насчет помочь. Я им позволил две вещи устроить мне, на них мне в прошлые разы ни грошей, ни времени, ни сил не достало. Сходил на игру с участием «Янки» и побывал в Сэйлеме.
Беречь надо свои хрупкие мечты. Бейсбол лучше по видео: и видать как в натуре, и не топчут тебя двести тысяч народу. А того парня на приеме впору застрелить бы. Большую часть игры я сидел и трухал, что будет, когда мою коляску начнут пхать сквозь толпу. Ну, и кивал налево-направо, что чудно провожу время.
А Сэйлем – это просто место, не хуже (но и не лучше) всех прочих в Бостоне. И говорят, те повешенные вовсе были не колдуньи. Но день даром не пропал: я снялся, как венок возлагаю на месте, где мост был в другом месте в Бостоне, в Конкорде, и речу толканул в память о событии <У моста в Конкорде в 1776 году произошла первая стычка американских повстанцев с британскими войсками>. А мост по ею пору всё еще там. Сквозь стекло показывают. И на мост-то не похоже.
Проф ото всего этого был в телячьем восторге, будто это его вправду трогает. У него этого телячьего восторга был вагон и маленькая тележка. И всю дорогу было что новенького сказать про великое будущее Луны. В Нью-Йорке он даже выдал управляющему цепочкой гостиниц, ну, той, с кроликом на значке, проект насчет как это дело на Луне наладить, когда стоимость поездки станет доступна широким слоям: срок покороче, чтобы здоровье с гарантией не попортилось, служба сопровождения, экзотические вылазки, казино, и никаких налогов.
Насчет последнего проявился интерес, и проф раскрутил это в смысле «продленной старости» насчет цепочки пансионатов для отставничков, где эрзлик мог бы жить на эрзлинскую пенсию по старости, причем на двадцать-тридцать-сорок лет дольше, чем на Терре. Вроде как в ссылке, но что лучше: жить – не тужить на Луне или урна с прахом на Терре? А младшая родня пусть туда к нему приезжает, платит и толчется в тех гостиницах. И давай лапшу на уши вешать насчет сцен в ночных клубах, просто невозможных при жуткой земной гравитации. И насчет видов спорта в сам раз для нашей умеренной. Даже за плавательные бассейны гнул горбатого, за коньки и даже за насчет летать! (Ему бы самому до дому догрести целым-невредимым!) А закончил намеком, что к этому уже подключился швейцарский картель.
А на следующий день он спел управляющему заграничными филиалами «Чейз Интернэшнл Пэнагра», что, мол, их луноситское отделение должно быть укомплектовано увечными-калечными-параличными-ишемичными, которым наша гравитация фору дает. Обормот от сала еле дышал и пискнул, что, может, стоит лично подумать насчет переезда. Правда, ушки навострил, только когда расчухал про «нет налогов».
Не всё нам с рук сходило. Газеты часто на нас крысились и всю дорогу подлавливали. Как я с ними сцеплюсь без профовой подмоги, так берегись – ножку подставят. Один хмырь насел на меня по поводу профовой заявы перед комитетом, что мы, мол, хозяева зерна, что на Луне выращено. Похоже, он в упор не принимал, что это так. Я ему сказал, мол, не понял вопроса.
– Полковник, но ваше временное правительство добивается членства в федеративных Нациях, разве не так? – ответил он.
Мне бы ответить: «Комментариев не имею», а я клюнул на это и согласился.
– Прекрасно, – сказал он. – А вам в ответ, по-видимому, говорят, что Луна принадлежит Федеративным Нациям, что она находится под надзором Главлуны и что так было отвеку. Но в обоих случаях, как вы сами это признаете, упомянутое зерно принадлежит Федеративным Нациям на правах опеки.
Я спросил, как он пришел к такому выводу. Он ответил:
– Полковник, вы именуете себя «заместителем министра иностранных дел». В таком случае вы наверняка знакомы с хартией федеративных Наций.
Случалось перелистать.
– В разумных пределах, – ответил я. По-моему, соблюл осторожность.
– В таком случае вам известна Первая Свобода, гарантируемая хартией, и как она сейчас толкуется административным указом Контрольной палаты по делам продовольствия и питания за номером одиннадцать-семьдесят шесть от третьего марта сего года. Следовательно, вы допускаете, что всё зерно, выращенное на Луне сверх местной минимальной нормы, является ab initio <ab initio (лат.) – с самого начала>и бесспорно общим достоянием, находящимся под опекой федеративных Наций через их учреждения с целью распределения среди нуждающихся, – он говорил и писал сразу. – Есть ли у вас, что добавить к процитированному?
– Господи, о чем вы говорите? – сказал я. – Ничего я не допускаю. Вернемся к сказанному.
После чего «Грейт Нью-Йорк тайме» напечатала:
"«ЗАММИНИСТРА» С ЛУНЫ УТВЕРЖДАЕТ: «ПРОДОВОЛЬСТВИЕ ПРИНАДЛЕЖИТ ТЕМ, КТО ГОЛОДЕН».
Сегодня в Нью-Йорке. – О'Келли Дэвис, soidisant <soidisant (франц.) – именующий себя> «полковник вооруженных сил Свободной Луны», здесь, во время банкета в поддержку инсургентов в трудколониях на Луне, принадлежащих Федеративным Нациям, в непринужденной беседе с нашим корреспондентом заявил, что статья о «Свободе от голода» из Великой Хартии полностью приложима к зернопоставкам с Луны…"
Я спросил у профа, а как надо было поступить.
– На вопрос с подвохом всегда отвечай встречным вопросом, – сказал он. – Никогда не проси разъяснений – тебе вложат в рот слова, которые потом припишут. Этот репортер, он что, голый-босый был, ребра торчат?
– Нет. Поперек себя толще.
– Догадываюсь, значит, не питается на тысячу восемьсот калорий в день, о чем речь в документе, который он цитировал. Знай ты это, мог бы спросить у него, как долго он придерживался этого рациона и почему перестал. Или спросил бы, что он ел на завтрак, и всем видом усомнился бы, что бы он тебе ни ответил. А если не чуешь, куда такой хмырь гнет, сходу задавай встречный вопрос, чтобы речь пошла о том, чего добиваешься ты. И не думай о логике, это чистая тактика.
– Проф, но здесь ведь никто не питается на тысячу восемьсот калорий в день! В Бомбее – может быть. Но не здесь.
– В Бомбее норма еще меньше. Мануэль, этот «равный для всех рацион» – фикция. Половина продовольствия на этой планете гуляет на черном рынке или не учитывается в соответствии с каким-нибудь правилом. А то и двойную бухгалтерию ведут при том, что цифры, которые сообщают Федеративным Нациям, ничего общего не имеют с действительной экономикой. Ты думаешь, Великий Китай сообщает Контрольной палате точные цифры насчет вывоза зерна из Таиланда, Бирмы и Австралии? Уверен, что представитель Индии в этой самой палате так не думает. Но Индия помалкивает, потому что получает львиную долю наших поставок и таким образом «играет в политику с голодом», – ты, может, помнишь эту формулировочку? – используя наш хлеб для предвыборных манипуляций. В прошлом году Кералу сокрушил заранее спланированный голод. До тебя эта новость дошла?
– Нет.
– Потому что о ней умолчали. «Управляемая демократия» – это замечательная штука, Мануэль, для тех, кто правит… А ее величайшей силой является «свободная печать», где «свободная» толкуется как «ответственная», а что «ответственно», что «безответственно», решают опять же те, кто правит. Ты знаешь, чего не хватает Луне?
– Льда.
– Системы распространения информации по многим параллельным каналам. Наш дружок Майк для нас опаснее всего на свете.
– Да ну? Вы что. Майку не верите?
– Мануэль, есть вещи, в которых я сам себе не доверяю. Не бывает свободы распространения информации там, где существуют «небольшие оговорки». Точно так же, как не бывает «частичной беременности», это классический пример. Мы всё еще не свободны и не будем свободны до тех пор, пока кто-то, – пусть даже наш союзник Майк, – держит в руках поток информации. Моя мечта – завести газету, не зависящую ни от каких каналов или источников. Я был бы счастлив печатать ее на ручном прессике, как это делал Бенджамин Франклин.
Я сдался.
– Проф, предположим, эти переговоры накроются и зернопоставкам конец. Что случится?
– Народ у нас дома разозлится на нас… А здешний народ крепко подвымрет. Ты Мальтуса читал?
– По-моему, нет.
– Крепко подвымрет. А потом опять восстановится равновесие на уровне небольшой прибавки: чуть пооборотистей народ, чуть получше питание. Эта планета не перенаселена – она не так управляется… И самое скверное для голодного человека – это подаяние. Рука дающая. Почитай Мальтуса. Похохатывать над доктором Мальтусом избави бог, он из тех, кто смеется последним. С ним рядом жизнь не мила, хорошо, что он умер. Но пока мы здесь не закончим, не читай. Изобилие фактов – помеха дипломату, особенно честному.
– Не такой уж я честный.
– Но у тебя нет таланта к брехне, так что спасти тебя могут только невежество и упрямство. Упрямства в тебе хватает. Старайся сберечь невежество. На данный момент. Хлопче, дядя Бернардо жутко устал.
Я извинился и долой на своих колесиках из его комнаты. Больно он шустрый, за ним шаг-в-шаг не поспеть. Покончить бы в темпе с этим, если будет верный шанс закатить профа в корабль, и долой из этой гравитации. Но транспорт как был, так и остался односторонний: баржи с зерном и ни фига больше.
А проф еще и забавлялся. Когда я выкатывал и рукой махал, чтобы свет выключился, то невольно глаз положил на игрушку, которую он купил, он ей рад был как шпент на Рождество, – бронзовую мортиру.
Самую настоящую, времен парусных кораблей. Не дюже большая, на бочонок похожа в полметра длиной, станок деревянный, масса – килограмм пятнадцать. Судя по ярлычку, «сигнальная пушка». Напоминала древность, пиратов и кого они на фиг топили. Вещь, конечно, но я спросил профа, а на к чему? Если устроимся насчет отъезда, цена за такую дуру до Луны ого как куснет. Я бы примирился гермоскаф бросить, хоть столько лет носил. Всё бросил бы, кроме двух левых рук и пары трусов. Если прижмет, «компанейскую» бросил бы. Если очень прижмет, без трусов обошелся бы.
Он потянулся и щелкнул по блестящей бочке.
– Мануэль, здесь жил-был один мужик, политикой занимался, как многие в этом директорате, а вот такие бронзовые пушки стояли вокруг суда.
– На зачем суду были пушки?
– Неважно. Он много лет занимался. Кормился с этого, накопил маленько, но в этом мире далеко не пробился. И в один прекрасный день бросил он это дело, все сбережения собрал, купил бронзовую пушку и подался в самостоятельный бизнес.
– Послушать, так придурок.
– Несомненно. Тик-в-тик как мы, когда Вертухая скинули. Мануэль, ты меня переживешь. Когда Луна заведет свой флаг, мне хотелось бы, чтобы на нем была золотая пушка на черном поле и черно-красная полоса поперек в знак гордости нашим паскудным происхождением. Как думаешь, это можно будет устроить?
– Отчего бы и нет, если изобразите? Но к чему флаг? На всей Луне ни одного флагштока нету.
– Он развевался бы в наших сердцах… Как символ всех дураков, которые настолько непрактичны, что думают, им удастся выкорчевать городскую мэрию. Запомнил, Мануэль?
– Железно. То есть напомню вам, когда время придет.
Не во ндрав мне были такие разговорчики. Проф кислородной палаткой начал пользоваться, но только у себя, ни в коем случае не на публике.
Насчет моих невежества и упрямства в кавычках – оба сработали в Лексингтоне, в Кентукки, Центральный административный округ. Зашло не насчет политики и без вызубренных ответов – просто за жизнь на Луне. Проф велел говорить правду, причем нажимать насчет домашнего, насчет теплоты и добрых чувств в непривычных здесь проявлениях.
– Помни, Мануэль: те тысячи землян, которые ненадолго бывали на Луне, – это ничтожная доля процента. Для абсолютного большинства мы будем диковина, вроде животных в зоопарке. Помнишь черепаху на выставке в Старом куполе? Вот точно так же и мы.
Еще бы не помнить! На эту насекомую так пялились, что чуть не уморили. Так что когда эти мужик с бабой пристали с расспросами насчет семейной жизни на Луне, я себя не помнил от радости, отвечая. И только приукрасил тем, насчет чего опустил. Ну, насчет что это не семейная жизнь, а так, замена от убожества, в общинах, где мужики в большом избытке. Луна-сити – это дома и семьи, по нормам Терры дурацкие, но мне они во ндрав. И точно так же другие поселения, где народ трудится, детишек поднимает, о том, о сем толкует и большей частью веселится при обеденном столе. Говорить особо не о чем, так что я вдался про подробности, кому насчет них интерес. Хотя, по сути-то, обычаи на Луне происходят от эрзлинских, поскольку мы все оттуда. Просто Терра больно велика, так что в Северной Америке могут и не знать про обычаи, скажем, в Микронезии.
Эта баба, – дамой не могу ее назвать, как хотите, – добивалась знать про разные виды брака. Причем, во-первых, правда ли, что на Луне можно жениться без предварительного оглашения в церкви? Я спросил, что за штука это оглашение. Ейный дружок сказал:
– Да брось ты, Милдред! В общинах пионеров четко обходятся без оглашений.
– И даже записей у вас не ведут? – та пристала.
– Обязательно ведут, – говорю. – У нас дома есть книга, там записано всё с первой высадки в Джонсон-сити. Все браки, рождения, смерти, каждое важное событие не только по прямой линии, но и по ответвлениям, насколько мы можем держать в поле зрения. И помимо того есть один мужик, школьный учитель, он надумал собрать все старинные семейные записи в нашем поселке и написать историю Луна-сити. В виде хобби.
– Но я имею в виду официальные записи! Здесь у нас, в Кентукки, есть официальные записи за сотни лет.
– Мадам, мы там так долго не прожили.
– Да, но… Скажем, у вас в Луна-сити должен быть специальный чиновник. Может, он у вас называется «писарь графства». Чиновник, который постоянно следит за такими вещами. За актами гражданского состояния и так далее.
– Так не думаю, мадам, – сказал я. – Кое-кто из букмекеров работает как нотариус, подписи на контрактах свидетельствует, регистрирует их. Это для тех, кто писать-читать не умеет и сам вести не может. Но никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то просил о записи брака. Не скажу, что такого не бывает. Но не приходилось слышать.
– Какая очаровательная непосредственность! Но есть еще слух, что на Луне взять развод проще простого. Не побоюсь сказать, это так, не правда ли?
– Нет, мадам, не скажу, что насчет развода просто. Слишком много пришлось бы распутывать. Ннуу, возьмем простой пример: одна дама и, скажем, два ее мужа…
– Как это «два»?
– Бывает и больше, бывает, что один. А бывает и сложная семья. Но возьмем случай, когда у одной дамы два мужа. И она решает развестись с одним. Скажем, по-дружески, причем второй муж с этим согласен, а тот, с кем расстаются, – без шухера. Без, поскольку от него только хуже. Окей, она с ним разводится, он линяет. Однако до конца еще далеко. Мужчины могут быть деловые партнеры, у со-мужей это сплошь и рядом. А из-за развода партнерству конец. Денежные дела устроить надо. У всех троих одинаковые права на кубометраж, и хоть он и на ее имя, экс-муж, вероятно, запросит отступного разом или в рассрочку. И всю дорогу надо думать о детях, как поддержать и так далее. Хлопотное дело. Нет, мадам, развод – это не просто. Развестись можно в десять секунд, а потом десять лет можно потратить на концы распутать и разрубить. Что, здорово отличается от того, что здесь?
Она как-то странно говорила:
– Пыуковнк, нзыбвайте, выпросы здыю я, тык буыт прощы.
Но можно было понять, когда я усвоил программу. Больше изображать не буду.
– Но если это брак, как вы говорите, простой, то как выглядит сложный?
Увлекся, объяснил ей насчет полиандрии, кодлы, группы, цепочки и менее распространенных видов – их консервативный народ, вроде моей собственной семьи, за пошлятину берет. Того, что моя матушка затеяла, когда с моим стариком горшки побила, не изобразил, поскольку матушка всю дорогу приударяла в крайности.
– Вы меня совсем с толку сбили. Какая разница между цепочкой и кодлой?
– Просто разные вещи. Возьмем, например, меня. Имею честь принадлежать к одной из старейших цепочек на Луне, и, может, я и неправ, лучших. Вот вы насчет развода интересовались. В нашей семье ни одного не было и, уверенно залежусь, не будет. Цепочка из года в год только крепче делается, набирает опыт, как вместе держаться, чтобы идея насчет уйти в голову не приходила. И опять же требуется единогласное решение всех жен, чтобы с кем-то из мужей развестись, а такого не случится. Старшая жена не допустит, чтобы так далеко зашло.
Сходу преимущества описал. Финансовую гарантию, счастливую жизнь для детворы, поскольку факт насчет кто-то из старших помер – драма, конечно, но не такая, как во временной семье, особенно в чем касаемо детворы. Та в элементе никогда в сироты не угодит. Положим, на радостях лишку блеск навел, но ведь моя семья для меня в чистом виде важнейшая на свете вещь. Кто бы я был без нее? Однорукий слесарюга, ликвиднуть его – никто ухом не поведет.
– Вот почему она стабильна, – говорю. – Возьмем мою самую младшую жену, ей шестнадцать. Похоже, раньше чем в восемьдесят ей в старшие жены не заделаться. Не значит, что все жены старше ее перемрут к тому времени. Вряд ли – на Луне такое возможно, там женщины вообще как бессмертные. Но могут отказаться в семье коноводить. По нашей семейной традиции так обычно бывало, причем не потому, что младшие жены давили. В этом случае Людмиле…
– Людмиле?
– Русское имя. Из сказки. Миле еще полста лет иметь перед глазами добрый пример, прежде чем это на нее свалится. С умом возьмется, непохоже, что ошибок наделает, а если даст промашку, другие жены остепенят. Самостабилизация, как у машины с четко подобранной обратной связью. Качественная цепочка бессмертна. Полагаю, моя меня переживет по крайней мере на тысячу лет. И потому не буду возражать насчет помереть, когда время придет. Лучшая часть меня всяко жить останется.
А тут профа выкатили. Он велел каталку остановить и прислушался. Я к нему повернулся.
– Профессор, – говорю. – Вы мою семью знаете. Не изволите ли сказать этой даме, почему это счастливая семья? Если так думаете.
– Что счастливая, факт, – согласился проф. – Однако желательно высказать замечание общего порядка. Дражайшая мадам, смахивает, что вы находите наши брачные обычаи несколько экзотическими.
– Ну, настолько-то не захожу, – та в темпе откликается. – Просто кое в чем непривычными.
– А они, как и всякие брачные обычаи, возникают в силу экономической необходимости обстоятельств. В свою очередь, наши обстоятельства очень отличаются от здешних. Возьмем цепочку, которую мой коллега так восхваляет. И хотя он пристрастен, уверяю вас, что восхваляет справедливо. Я холостяк, я беспристрастен. Цепочка есть наиболее прочный механизм сбережения капитала и страховки благополучия детей, что везде и всюду является основной социальной функцией брака. В окружении, где нет никаких гарантий ни для капитала, ни для детей, индивидуумы изобретают нечто взамен. Так или иначе человеческие существа всегда приспосабливаются к окружению. Цепочка есть выдающееся по успешности изобретение в этом отношении. Все прочие формы брака на Луне преследуют ту же цель, но не так успешно.
На том он сказал «спокойной ночи» и отчалил. А у меня с собой всю дорогу есть фотка моей семьи, в тот раз – новейшая, с нашей свадьбы с Вайоминг. Новобрачные принаряжены, Ваечка сияет, и все остальные наши выглядят очень мило и счастливо, а Дед – такой высоченный и гордый, причем даже не видно, что с ним не всё как следует быть.
Но разочаровался, поскольку эти глянули на фотку как-то странно. Однако хмырь (Мэтьюз – его фамилия) сказал:
– Полковник, не одолжите ли?
Я поежился.
– У меня всего одна. А до дому ой как далеко.
– Да на секунду. Разрешите, я пересниму. Не сходя с места и прямо из ваших рук.
– Ежели так, извольте.
Не сказать, что лучшая моя фотка, но мое лицо видно, с Ваечкой всё в ажуре, а с Ленорой насчет красоты не потягаешься.
Ну, переснял он, а на другое утро к нам в номер гостиницы явились, разбудили меня ни свет ни заря, предъявили ордер на арест, выволокли из коляски и вообще и засадили в камеру за решетку. За двоеженство. За многоженство. За откровенную безнравственность и за то, что публично склонял окружающих к тому же.
Что тоже правда, но я при том не поминал, что Луна (йес, а отчасти и лунские лунтики) сотрет в порошок около половины новичков. Но хмыри, с которыми мы об этом толковали, редко когда сами намыливались эмигрировать. Они имели в виду турнуть в шею или затравить на это других, чтобы стало попросторнее, а налоги – помене. И я помалкивал в тряпочку насчет того, что полуголодные оравы, которые мы видели повсюду, размножаются быстрее, чем способна отсосать на сторону любая катапульта.
Нам даже миллиона новичков в год было бы ни приютить, ни накормить, ни научить. А миллион – это для Терры даже не капля. Там за одну ночь младенцев заделывают столько и еще четверть столько. Добровольную эмиграцию мы могли бы принять с избытком, но если там затеют принудиловку и пойдут грузить навалом, – у Луны есть только один способ обходиться с новичком. Это жестко постелить: чтобы он на фиг не лажанулся ни разу ни сам по себе, ни относительно окружения, которое пускает в ход зубы без предупреждения. А иначе он проследует в удобрение на туннельных фермах.
Чем большая намечалась бы иммиграция, тем больше стал бы процент смертности иммигрантов. Нас было слишком мало, чтобы помочь им супротив беспредела природы.
Однако проф большинство речуг толкал насчет «великого будущего Луны». А я – насчет катапульты.
За недели ожидания вызова из комитета мы где только ни побывали. Агентура Стю заранее всё обговорила, и вопрос был только в том, на сколько нас хватит. Если прикинуть, каждая неделя на Терре обходилась нам в год жизни, а профу, поди-ка, и больше. Но он ни разу не пожаловался и всю дорогу был готов изобразить очаровашечку на еще одном приеме.
В Северной Америке мы против расписания подзастряли. Дата нашей «Декларации независимости» пришлась тик-в-тик на трехсотую годовщину такой же, которую приняли Северо-Американские британские колонии, никакому прохиндею так удачно не придумать, и шарага, которую подрядил Стю, выдала мощную струю на эту тему. Североамериканцы сопли распускают по поводу своих «Соединенных Штатов», хоть они и перестали что-нибудь значить, как только ихний континент Федеративные Нации упорядочили, Президента выбирают раз в восемь лет, а на кой – понятия не имею. Наверное, на тот же, на кой у британцев королева. И выставляются своей «суверенностью». А «суверенность», тик-в-тик как «любовь», что тебе надо, то и значит. В словаре чуть выше «суверенности» стоит «сувенир», а чуть ниже – «суета».
Но в Северной Америке «суверенность» – то еще словечко, а «Четвертое июля» – заповедный день. Нас повсюду таскала и выставляла Лига Четвертого июля, и Стю говорил, что ей недорого обошлись и сама затея, и ее продление. Лига на этом даже грошей настреляла, поскольку североамериканцы охотно дают, не глядя кому.
Дальше на юг Стю другую дату оседлал. Та же шарага пустила парашу, что наш переворот случился пятого мая, а не двумя месяцами позже. И все нам кричали: «Cinco de Mayo! Libertad! Cinco de Mayo!» А мне слышалось: «Сенька домой! Сенька домой!», пока проф не растолковал.
У четвертоиюлыциков я был почти король. Стю велел мне левую руку на публике не носить, а рукава подшили так, чтобы любой подметил непорядок, и распустили, что я «потерял руку в борьбе за свободу». А когда меня самого теребили на этот счет, я только улыбился и отвечал: «Вот чем кончается ногти грызть!» И переводил разговор на другое.
А вообще-то Северная Америка мне не во ндрав еще с первой поездки. Не самая битком набитая страна на Терре, всего-то миллиард народу. В Бомбее на мостовых в лежку лежат, а в Большом Нью-Йорке, по-моему, в стоячку стоят и вообще не спят. Хорошо, я был в инвалидной коляске!
Там все чокнутые на другом – на цвете кожи, причем так, что на словах это им как бы до фени. В первую поездку я был всю дорогу то слишком светлый, то слишком темный, причем каждый раз это мне было в укор; или ожидалось, чтобы я блюл то, об что ни сном, ни духом. Чьи у меня гены, это готту знать, а не мне. Одна из моих бабуль была родом из той части Азии, где завоеватели ходили в очередь с саранчуками и каждый раз уделывали ихнюю сестру всех подряд. Вот у нее бы спросить!
На второй-то раз я там уже рубил, что к чему, но как-то противно было. Уж лучше расизм в откровенку, как в Индии, где ежели ты не индюшка, значит, никто. И только парсы на индюшек похожи или наоборот. Так или иначе, я с этим североамериканским расизмом навыворот так и не освоился, даже будучи «полковник О'Келли Дэвис, герой сражений за свободу Луны».
Вокруг нас толпами толклись чуткие сердца, в лепешку расшибались насчет помочь. Я им позволил две вещи устроить мне, на них мне в прошлые разы ни грошей, ни времени, ни сил не достало. Сходил на игру с участием «Янки» и побывал в Сэйлеме.
Беречь надо свои хрупкие мечты. Бейсбол лучше по видео: и видать как в натуре, и не топчут тебя двести тысяч народу. А того парня на приеме впору застрелить бы. Большую часть игры я сидел и трухал, что будет, когда мою коляску начнут пхать сквозь толпу. Ну, и кивал налево-направо, что чудно провожу время.
А Сэйлем – это просто место, не хуже (но и не лучше) всех прочих в Бостоне. И говорят, те повешенные вовсе были не колдуньи. Но день даром не пропал: я снялся, как венок возлагаю на месте, где мост был в другом месте в Бостоне, в Конкорде, и речу толканул в память о событии <У моста в Конкорде в 1776 году произошла первая стычка американских повстанцев с британскими войсками>. А мост по ею пору всё еще там. Сквозь стекло показывают. И на мост-то не похоже.
Проф ото всего этого был в телячьем восторге, будто это его вправду трогает. У него этого телячьего восторга был вагон и маленькая тележка. И всю дорогу было что новенького сказать про великое будущее Луны. В Нью-Йорке он даже выдал управляющему цепочкой гостиниц, ну, той, с кроликом на значке, проект насчет как это дело на Луне наладить, когда стоимость поездки станет доступна широким слоям: срок покороче, чтобы здоровье с гарантией не попортилось, служба сопровождения, экзотические вылазки, казино, и никаких налогов.
Насчет последнего проявился интерес, и проф раскрутил это в смысле «продленной старости» насчет цепочки пансионатов для отставничков, где эрзлик мог бы жить на эрзлинскую пенсию по старости, причем на двадцать-тридцать-сорок лет дольше, чем на Терре. Вроде как в ссылке, но что лучше: жить – не тужить на Луне или урна с прахом на Терре? А младшая родня пусть туда к нему приезжает, платит и толчется в тех гостиницах. И давай лапшу на уши вешать насчет сцен в ночных клубах, просто невозможных при жуткой земной гравитации. И насчет видов спорта в сам раз для нашей умеренной. Даже за плавательные бассейны гнул горбатого, за коньки и даже за насчет летать! (Ему бы самому до дому догрести целым-невредимым!) А закончил намеком, что к этому уже подключился швейцарский картель.
А на следующий день он спел управляющему заграничными филиалами «Чейз Интернэшнл Пэнагра», что, мол, их луноситское отделение должно быть укомплектовано увечными-калечными-параличными-ишемичными, которым наша гравитация фору дает. Обормот от сала еле дышал и пискнул, что, может, стоит лично подумать насчет переезда. Правда, ушки навострил, только когда расчухал про «нет налогов».
Не всё нам с рук сходило. Газеты часто на нас крысились и всю дорогу подлавливали. Как я с ними сцеплюсь без профовой подмоги, так берегись – ножку подставят. Один хмырь насел на меня по поводу профовой заявы перед комитетом, что мы, мол, хозяева зерна, что на Луне выращено. Похоже, он в упор не принимал, что это так. Я ему сказал, мол, не понял вопроса.
– Полковник, но ваше временное правительство добивается членства в федеративных Нациях, разве не так? – ответил он.
Мне бы ответить: «Комментариев не имею», а я клюнул на это и согласился.
– Прекрасно, – сказал он. – А вам в ответ, по-видимому, говорят, что Луна принадлежит Федеративным Нациям, что она находится под надзором Главлуны и что так было отвеку. Но в обоих случаях, как вы сами это признаете, упомянутое зерно принадлежит Федеративным Нациям на правах опеки.
Я спросил, как он пришел к такому выводу. Он ответил:
– Полковник, вы именуете себя «заместителем министра иностранных дел». В таком случае вы наверняка знакомы с хартией федеративных Наций.
Случалось перелистать.
– В разумных пределах, – ответил я. По-моему, соблюл осторожность.
– В таком случае вам известна Первая Свобода, гарантируемая хартией, и как она сейчас толкуется административным указом Контрольной палаты по делам продовольствия и питания за номером одиннадцать-семьдесят шесть от третьего марта сего года. Следовательно, вы допускаете, что всё зерно, выращенное на Луне сверх местной минимальной нормы, является ab initio <ab initio (лат.) – с самого начала>и бесспорно общим достоянием, находящимся под опекой федеративных Наций через их учреждения с целью распределения среди нуждающихся, – он говорил и писал сразу. – Есть ли у вас, что добавить к процитированному?
– Господи, о чем вы говорите? – сказал я. – Ничего я не допускаю. Вернемся к сказанному.
После чего «Грейт Нью-Йорк тайме» напечатала:
"«ЗАММИНИСТРА» С ЛУНЫ УТВЕРЖДАЕТ: «ПРОДОВОЛЬСТВИЕ ПРИНАДЛЕЖИТ ТЕМ, КТО ГОЛОДЕН».
Сегодня в Нью-Йорке. – О'Келли Дэвис, soidisant <soidisant (франц.) – именующий себя> «полковник вооруженных сил Свободной Луны», здесь, во время банкета в поддержку инсургентов в трудколониях на Луне, принадлежащих Федеративным Нациям, в непринужденной беседе с нашим корреспондентом заявил, что статья о «Свободе от голода» из Великой Хартии полностью приложима к зернопоставкам с Луны…"
Я спросил у профа, а как надо было поступить.
– На вопрос с подвохом всегда отвечай встречным вопросом, – сказал он. – Никогда не проси разъяснений – тебе вложат в рот слова, которые потом припишут. Этот репортер, он что, голый-босый был, ребра торчат?
– Нет. Поперек себя толще.
– Догадываюсь, значит, не питается на тысячу восемьсот калорий в день, о чем речь в документе, который он цитировал. Знай ты это, мог бы спросить у него, как долго он придерживался этого рациона и почему перестал. Или спросил бы, что он ел на завтрак, и всем видом усомнился бы, что бы он тебе ни ответил. А если не чуешь, куда такой хмырь гнет, сходу задавай встречный вопрос, чтобы речь пошла о том, чего добиваешься ты. И не думай о логике, это чистая тактика.
– Проф, но здесь ведь никто не питается на тысячу восемьсот калорий в день! В Бомбее – может быть. Но не здесь.
– В Бомбее норма еще меньше. Мануэль, этот «равный для всех рацион» – фикция. Половина продовольствия на этой планете гуляет на черном рынке или не учитывается в соответствии с каким-нибудь правилом. А то и двойную бухгалтерию ведут при том, что цифры, которые сообщают Федеративным Нациям, ничего общего не имеют с действительной экономикой. Ты думаешь, Великий Китай сообщает Контрольной палате точные цифры насчет вывоза зерна из Таиланда, Бирмы и Австралии? Уверен, что представитель Индии в этой самой палате так не думает. Но Индия помалкивает, потому что получает львиную долю наших поставок и таким образом «играет в политику с голодом», – ты, может, помнишь эту формулировочку? – используя наш хлеб для предвыборных манипуляций. В прошлом году Кералу сокрушил заранее спланированный голод. До тебя эта новость дошла?
– Нет.
– Потому что о ней умолчали. «Управляемая демократия» – это замечательная штука, Мануэль, для тех, кто правит… А ее величайшей силой является «свободная печать», где «свободная» толкуется как «ответственная», а что «ответственно», что «безответственно», решают опять же те, кто правит. Ты знаешь, чего не хватает Луне?
– Льда.
– Системы распространения информации по многим параллельным каналам. Наш дружок Майк для нас опаснее всего на свете.
– Да ну? Вы что. Майку не верите?
– Мануэль, есть вещи, в которых я сам себе не доверяю. Не бывает свободы распространения информации там, где существуют «небольшие оговорки». Точно так же, как не бывает «частичной беременности», это классический пример. Мы всё еще не свободны и не будем свободны до тех пор, пока кто-то, – пусть даже наш союзник Майк, – держит в руках поток информации. Моя мечта – завести газету, не зависящую ни от каких каналов или источников. Я был бы счастлив печатать ее на ручном прессике, как это делал Бенджамин Франклин.
Я сдался.
– Проф, предположим, эти переговоры накроются и зернопоставкам конец. Что случится?
– Народ у нас дома разозлится на нас… А здешний народ крепко подвымрет. Ты Мальтуса читал?
– По-моему, нет.
– Крепко подвымрет. А потом опять восстановится равновесие на уровне небольшой прибавки: чуть пооборотистей народ, чуть получше питание. Эта планета не перенаселена – она не так управляется… И самое скверное для голодного человека – это подаяние. Рука дающая. Почитай Мальтуса. Похохатывать над доктором Мальтусом избави бог, он из тех, кто смеется последним. С ним рядом жизнь не мила, хорошо, что он умер. Но пока мы здесь не закончим, не читай. Изобилие фактов – помеха дипломату, особенно честному.
– Не такой уж я честный.
– Но у тебя нет таланта к брехне, так что спасти тебя могут только невежество и упрямство. Упрямства в тебе хватает. Старайся сберечь невежество. На данный момент. Хлопче, дядя Бернардо жутко устал.
Я извинился и долой на своих колесиках из его комнаты. Больно он шустрый, за ним шаг-в-шаг не поспеть. Покончить бы в темпе с этим, если будет верный шанс закатить профа в корабль, и долой из этой гравитации. Но транспорт как был, так и остался односторонний: баржи с зерном и ни фига больше.
А проф еще и забавлялся. Когда я выкатывал и рукой махал, чтобы свет выключился, то невольно глаз положил на игрушку, которую он купил, он ей рад был как шпент на Рождество, – бронзовую мортиру.
Самую настоящую, времен парусных кораблей. Не дюже большая, на бочонок похожа в полметра длиной, станок деревянный, масса – килограмм пятнадцать. Судя по ярлычку, «сигнальная пушка». Напоминала древность, пиратов и кого они на фиг топили. Вещь, конечно, но я спросил профа, а на к чему? Если устроимся насчет отъезда, цена за такую дуру до Луны ого как куснет. Я бы примирился гермоскаф бросить, хоть столько лет носил. Всё бросил бы, кроме двух левых рук и пары трусов. Если прижмет, «компанейскую» бросил бы. Если очень прижмет, без трусов обошелся бы.
Он потянулся и щелкнул по блестящей бочке.
– Мануэль, здесь жил-был один мужик, политикой занимался, как многие в этом директорате, а вот такие бронзовые пушки стояли вокруг суда.
– На зачем суду были пушки?
– Неважно. Он много лет занимался. Кормился с этого, накопил маленько, но в этом мире далеко не пробился. И в один прекрасный день бросил он это дело, все сбережения собрал, купил бронзовую пушку и подался в самостоятельный бизнес.
– Послушать, так придурок.
– Несомненно. Тик-в-тик как мы, когда Вертухая скинули. Мануэль, ты меня переживешь. Когда Луна заведет свой флаг, мне хотелось бы, чтобы на нем была золотая пушка на черном поле и черно-красная полоса поперек в знак гордости нашим паскудным происхождением. Как думаешь, это можно будет устроить?
– Отчего бы и нет, если изобразите? Но к чему флаг? На всей Луне ни одного флагштока нету.
– Он развевался бы в наших сердцах… Как символ всех дураков, которые настолько непрактичны, что думают, им удастся выкорчевать городскую мэрию. Запомнил, Мануэль?
– Железно. То есть напомню вам, когда время придет.
Не во ндрав мне были такие разговорчики. Проф кислородной палаткой начал пользоваться, но только у себя, ни в коем случае не на публике.
Насчет моих невежества и упрямства в кавычках – оба сработали в Лексингтоне, в Кентукки, Центральный административный округ. Зашло не насчет политики и без вызубренных ответов – просто за жизнь на Луне. Проф велел говорить правду, причем нажимать насчет домашнего, насчет теплоты и добрых чувств в непривычных здесь проявлениях.
– Помни, Мануэль: те тысячи землян, которые ненадолго бывали на Луне, – это ничтожная доля процента. Для абсолютного большинства мы будем диковина, вроде животных в зоопарке. Помнишь черепаху на выставке в Старом куполе? Вот точно так же и мы.
Еще бы не помнить! На эту насекомую так пялились, что чуть не уморили. Так что когда эти мужик с бабой пристали с расспросами насчет семейной жизни на Луне, я себя не помнил от радости, отвечая. И только приукрасил тем, насчет чего опустил. Ну, насчет что это не семейная жизнь, а так, замена от убожества, в общинах, где мужики в большом избытке. Луна-сити – это дома и семьи, по нормам Терры дурацкие, но мне они во ндрав. И точно так же другие поселения, где народ трудится, детишек поднимает, о том, о сем толкует и большей частью веселится при обеденном столе. Говорить особо не о чем, так что я вдался про подробности, кому насчет них интерес. Хотя, по сути-то, обычаи на Луне происходят от эрзлинских, поскольку мы все оттуда. Просто Терра больно велика, так что в Северной Америке могут и не знать про обычаи, скажем, в Микронезии.
Эта баба, – дамой не могу ее назвать, как хотите, – добивалась знать про разные виды брака. Причем, во-первых, правда ли, что на Луне можно жениться без предварительного оглашения в церкви? Я спросил, что за штука это оглашение. Ейный дружок сказал:
– Да брось ты, Милдред! В общинах пионеров четко обходятся без оглашений.
– И даже записей у вас не ведут? – та пристала.
– Обязательно ведут, – говорю. – У нас дома есть книга, там записано всё с первой высадки в Джонсон-сити. Все браки, рождения, смерти, каждое важное событие не только по прямой линии, но и по ответвлениям, насколько мы можем держать в поле зрения. И помимо того есть один мужик, школьный учитель, он надумал собрать все старинные семейные записи в нашем поселке и написать историю Луна-сити. В виде хобби.
– Но я имею в виду официальные записи! Здесь у нас, в Кентукки, есть официальные записи за сотни лет.
– Мадам, мы там так долго не прожили.
– Да, но… Скажем, у вас в Луна-сити должен быть специальный чиновник. Может, он у вас называется «писарь графства». Чиновник, который постоянно следит за такими вещами. За актами гражданского состояния и так далее.
– Так не думаю, мадам, – сказал я. – Кое-кто из букмекеров работает как нотариус, подписи на контрактах свидетельствует, регистрирует их. Это для тех, кто писать-читать не умеет и сам вести не может. Но никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то просил о записи брака. Не скажу, что такого не бывает. Но не приходилось слышать.
– Какая очаровательная непосредственность! Но есть еще слух, что на Луне взять развод проще простого. Не побоюсь сказать, это так, не правда ли?
– Нет, мадам, не скажу, что насчет развода просто. Слишком много пришлось бы распутывать. Ннуу, возьмем простой пример: одна дама и, скажем, два ее мужа…
– Как это «два»?
– Бывает и больше, бывает, что один. А бывает и сложная семья. Но возьмем случай, когда у одной дамы два мужа. И она решает развестись с одним. Скажем, по-дружески, причем второй муж с этим согласен, а тот, с кем расстаются, – без шухера. Без, поскольку от него только хуже. Окей, она с ним разводится, он линяет. Однако до конца еще далеко. Мужчины могут быть деловые партнеры, у со-мужей это сплошь и рядом. А из-за развода партнерству конец. Денежные дела устроить надо. У всех троих одинаковые права на кубометраж, и хоть он и на ее имя, экс-муж, вероятно, запросит отступного разом или в рассрочку. И всю дорогу надо думать о детях, как поддержать и так далее. Хлопотное дело. Нет, мадам, развод – это не просто. Развестись можно в десять секунд, а потом десять лет можно потратить на концы распутать и разрубить. Что, здорово отличается от того, что здесь?
Она как-то странно говорила:
– Пыуковнк, нзыбвайте, выпросы здыю я, тык буыт прощы.
Но можно было понять, когда я усвоил программу. Больше изображать не буду.
– Но если это брак, как вы говорите, простой, то как выглядит сложный?
Увлекся, объяснил ей насчет полиандрии, кодлы, группы, цепочки и менее распространенных видов – их консервативный народ, вроде моей собственной семьи, за пошлятину берет. Того, что моя матушка затеяла, когда с моим стариком горшки побила, не изобразил, поскольку матушка всю дорогу приударяла в крайности.
– Вы меня совсем с толку сбили. Какая разница между цепочкой и кодлой?
– Просто разные вещи. Возьмем, например, меня. Имею честь принадлежать к одной из старейших цепочек на Луне, и, может, я и неправ, лучших. Вот вы насчет развода интересовались. В нашей семье ни одного не было и, уверенно залежусь, не будет. Цепочка из года в год только крепче делается, набирает опыт, как вместе держаться, чтобы идея насчет уйти в голову не приходила. И опять же требуется единогласное решение всех жен, чтобы с кем-то из мужей развестись, а такого не случится. Старшая жена не допустит, чтобы так далеко зашло.
Сходу преимущества описал. Финансовую гарантию, счастливую жизнь для детворы, поскольку факт насчет кто-то из старших помер – драма, конечно, но не такая, как во временной семье, особенно в чем касаемо детворы. Та в элементе никогда в сироты не угодит. Положим, на радостях лишку блеск навел, но ведь моя семья для меня в чистом виде важнейшая на свете вещь. Кто бы я был без нее? Однорукий слесарюга, ликвиднуть его – никто ухом не поведет.
– Вот почему она стабильна, – говорю. – Возьмем мою самую младшую жену, ей шестнадцать. Похоже, раньше чем в восемьдесят ей в старшие жены не заделаться. Не значит, что все жены старше ее перемрут к тому времени. Вряд ли – на Луне такое возможно, там женщины вообще как бессмертные. Но могут отказаться в семье коноводить. По нашей семейной традиции так обычно бывало, причем не потому, что младшие жены давили. В этом случае Людмиле…
– Людмиле?
– Русское имя. Из сказки. Миле еще полста лет иметь перед глазами добрый пример, прежде чем это на нее свалится. С умом возьмется, непохоже, что ошибок наделает, а если даст промашку, другие жены остепенят. Самостабилизация, как у машины с четко подобранной обратной связью. Качественная цепочка бессмертна. Полагаю, моя меня переживет по крайней мере на тысячу лет. И потому не буду возражать насчет помереть, когда время придет. Лучшая часть меня всяко жить останется.
А тут профа выкатили. Он велел каталку остановить и прислушался. Я к нему повернулся.
– Профессор, – говорю. – Вы мою семью знаете. Не изволите ли сказать этой даме, почему это счастливая семья? Если так думаете.
– Что счастливая, факт, – согласился проф. – Однако желательно высказать замечание общего порядка. Дражайшая мадам, смахивает, что вы находите наши брачные обычаи несколько экзотическими.
– Ну, настолько-то не захожу, – та в темпе откликается. – Просто кое в чем непривычными.
– А они, как и всякие брачные обычаи, возникают в силу экономической необходимости обстоятельств. В свою очередь, наши обстоятельства очень отличаются от здешних. Возьмем цепочку, которую мой коллега так восхваляет. И хотя он пристрастен, уверяю вас, что восхваляет справедливо. Я холостяк, я беспристрастен. Цепочка есть наиболее прочный механизм сбережения капитала и страховки благополучия детей, что везде и всюду является основной социальной функцией брака. В окружении, где нет никаких гарантий ни для капитала, ни для детей, индивидуумы изобретают нечто взамен. Так или иначе человеческие существа всегда приспосабливаются к окружению. Цепочка есть выдающееся по успешности изобретение в этом отношении. Все прочие формы брака на Луне преследуют ту же цель, но не так успешно.
На том он сказал «спокойной ночи» и отчалил. А у меня с собой всю дорогу есть фотка моей семьи, в тот раз – новейшая, с нашей свадьбы с Вайоминг. Новобрачные принаряжены, Ваечка сияет, и все остальные наши выглядят очень мило и счастливо, а Дед – такой высоченный и гордый, причем даже не видно, что с ним не всё как следует быть.
Но разочаровался, поскольку эти глянули на фотку как-то странно. Однако хмырь (Мэтьюз – его фамилия) сказал:
– Полковник, не одолжите ли?
Я поежился.
– У меня всего одна. А до дому ой как далеко.
– Да на секунду. Разрешите, я пересниму. Не сходя с места и прямо из ваших рук.
– Ежели так, извольте.
Не сказать, что лучшая моя фотка, но мое лицо видно, с Ваечкой всё в ажуре, а с Ленорой насчет красоты не потягаешься.
Ну, переснял он, а на другое утро к нам в номер гостиницы явились, разбудили меня ни свет ни заря, предъявили ордер на арест, выволокли из коляски и вообще и засадили в камеру за решетку. За двоеженство. За многоженство. За откровенную безнравственность и за то, что публично склонял окружающих к тому же.