Хайнлайн Роберт Энсон. Переменная звезда

   Джон, Эйдвейл и я не были опытными астронавтами. Мы запаниковали. Кровь у нас не могла отхлынуть от головы, поскольку исчезла сила притяжения, но физиономии у нас не побагровели, хотя, по идее, должны были побагроветь. Все мы не раз бывали в состоянии невесомости и поэтому знали основы поведения, вот только ни у кого из нас не было развитых инстинктов и рефлексов для этого состояния. Нам только и хватило ума на то, чтобы понять, какая нам всем грозит беда.
   У коз и такого ума нет – у них всего две градации страха – никакого и полный. На этот раз они оказались совершенно правы. Козий сарай буквально взорвался, зазубренные куски его стенок разлетелись во все стороны и превратились в смертельно опасное оружие. В общем воздух вокруг нас наполнился "фрисби" всевозможных форм, с острыми краями, а за железками полетело сено, копыта и рога.
   Непостижимым образом все это никого из нас не задело. Соломон Шорт сломал мне ключицу, ухватившись за нее, как за скобу, чтобы перебраться поближе к шахте с лестницей. Он же вывихнул Эйдвейлу плечо, воспользовавшись им, как трамплином для толчка, и расквасил нос Джону, когда тот не сумел вовремя убраться с его пути. Думаю, в том, что я получил сотрясение мозга, виноват я сам; мог бы, наверное, увернуться от летящего на меня козла, если бы не провожал взглядом исчезающего вдали Сола. Но как отведешь взгляд от человека, который так душераздирающе вопит?
   Честно говоря, не думаю, что я смог бы ему чем-то помочь, даже если бы мне досталось по башке козьими рогами. В тот момент я уже думал о том, что находилось под моей ответственностью – о скоте, о ферме – об обеих фермах! Я понимал, что повсюду творится ад кромешный, что осушаются тончайшие гидравлические системы, переворачиваются емкости с водой, рвутся кружева трубок…
   Словом, вышло так, что Джон, не будучи даже особо дружен с Солом, додумался до этого первым и в тот день сделал больше полезного, чем я. Стоило ему только оказаться поблизости от чего-то более или менее солидного, с помощью чего он смог бы изменить направление своего движения, в данном случае от потолочного светильника, который еще горел и был горячим, он быстро оттолкнулся от него и устремился вслед за Солом. Джон держался под самым потолком и пользовался всеми вмятинами и выступами, какие только попадались на его пути, чтобы набрать скорость, и скоро он уже мчался почти так же быстро, как Сол.
   Примерно в это время у меня в голове справа, ближе к затылку, раздался звук, похожий на щелчок, и я решил немного вздремнуть, поэтому не стал свидетелем триумфа Джона.
   Сол благоразумно отказался от лифта, направился к аварийной шахте и устремился вниз по ней со страстью голодного хорька, пробирающегося по норе. Именно воображая Сола в этом туннеле длиной почти с весь корабль, мчащегося во весь опор и хватающегося за скобы, Джон устремился за ним вослед. Опыта по части невесомости у Джона было значительно меньше, но зато он весил больше Сола, поэтому он подлетел к отверстию шахты почти с такой же скоростью. Он понимал, что повернуть ему не удастся, да он и не собирался. Он просто вплыл в шахту, стукнулся о ее дальнюю стенку и стерпел боль от удара.
   – ПЕРЕВОРОТ! ПЕРЕВОРОТ! – кричал он, влетая в отверстие шахты, а после того, как стукнулся о стенку и отдышался, начал снова кричать во всю глотку в глубь длиннющей шахты: – ПЕРЕВОРОТ, СОЛ! ХРИСТА РАДИ, ПЕРЕВОРОТ!
   Понял бы я, что он имеет в виду, если бы услышал? Интересный и бессмысленный вопрос. Эйдвейл потом сказал, что слышал крики Джона, но ничего не понял – насколько он видел, все поголовно вокруг летали.
   На полпути вниз по шахте – слава всем без исключения богам, туннель был пуст и избавлен от каких-либо препятствий на случай аварии – Соломон Шорт услышал крики Джона Барнстеда. В этот момент он находился в состоянии полнейшего стресса и шока, был сосредоточен на своей задаче, как боеголовка, ищущая источник тепла. Но Джон выбрал слово из тактического меню как раз для боеголовок. Это была легальная команда, и как только Сол ее получил, он сразу же уловил ее смысл и послушался. Как он это проделал, никому не известно, кроме тех, кто имеет большой опыт пребывания в невесомости, но Сол таки перевернулся в воздухе и продолжил свой полет ногами вперед.
   Джон рассуждал примерно таким образом: если Сол станет первым релятивистом, который доберется до энергетического отсека, нам всем конец. К тому времени, когда он долетит дотуда с такого расстояния, наш главный двигатель уже простоит без работы слишком долго, чтобы его можно было безопасно запустить снова. Значит, оставалось молиться о том, чтобы кто-то из коллег Сола опередил его.
   Но если это случится, что станет с Солом, мчащимся по аварийной шахте?
   Ясное дело, впоследствии информационная система "Шеффилда" сообщила мне, что меньше чем через секунду после того, как Сол совершил переворот и полетел ногами вперед, сила притяжения неожиданно вернулась – и потом через долю секунды завыла сирена. Этот звук означал предупреждение: десять секунд не менять направление движения. Сол сразу начал лупить по скобам на своем пути, чтобы сбросить скорость, и поглядывал вниз в поисках наилучшего места для приземления. В итоге он только растянул связки лодыжки, а затем растянул еще сильнее, потому что взял с места в карьер.
   Как потом выяснилось, ему стоило поторопиться, потому что к этому мгновению Джордж Р. уже был мертв, а Ландон… Ландон навсегда вышла из строя.
   На борту "Шеффилда" стало на двух релятивистов меньше, и их осталось ровно столько, сколько было минимально необходимо для поддержания круглосуточной работы квантового реактивного двигателя. Теперь никто из них не смог бы пропустить свое дежурство на протяжении ближайших пятнадцати лет.
   Что же произошло в тот день в энергетическом отсеке?
   Существует детальный сохраненный отчет. Я уверен, что он точный и полный. Если есть желание, можете его прочесть. Там полным-полно такого, что выглядит как слова, и эти слова выстроены в последовательности, которые с виду кажутся фразами, и в одной из этих фраз, в которой я хоть что-то понял, говорится вроде бы о том, что "точка нуля на краткое время стала исчисляемой" и что Джордж Р. "не смог ее отвергнуть". Может быть, вам это что-то скажет. Мне ничего не сказало.
   Несколько месяцев спустя я пару раз слышал, как Дугалд Бидер говорил, что Джордж Р. "перестал поддаваться", а еще мне довелось услышать, как пьяный вдребезги Кайндред болтал о том, что его коллега "потерял фокус". Как можно настолько по-разному описать одно и то же событие, я не в силах представить.
   Но вот то немногое, что я понимаю.
   Прежде всего, Джордж Р. в ту смену не должен был дежурить. Это была смена Хидео. Вот почему и Сол не был в то время в энергетическом отсеке. Но в последнюю минуту один из дзенских учеников Хидео явился к нему в состоянии духовного кризиса, и Хидео попросил, чтобы его заменили.
   Ничего сверхъестественного в подобном не было. К этому моменту нашего полета все релятивисты, случалось, пропускали смену-другую; для этого и существовал резерв. Хидео, пожалуй, пропустил смен меньше всех, кроме Кайндреда, и обладал обостренным чувством ответственности, которого у других не было. Уж если кто и имел право прогулять свою смену, так это он.
   Хидео должен был сменить Джорджа Р. Когда просьба Хидео о том, чтобы Джордж его подменил, появилась на рабочем дисплее у Джорджа, тот должен был сообщить об этом дублеру, подтвердить, что он на месте, и сообщить Хидео о том, что тот, так сказать, "снят с крючка". Он сделал только третье.
   Кто может сказать, что у него было на уме? Из всех релятивистов на борту "Шеффилда" Сол был самым громогласным, Питер Кайндред – самым эгоистичным, а Джордж Р. был, вне всяких сомнений, самым самоуверенным. В их команде не было лидера, но он был старшим среди равных. Дублером, которого должен был вызвать Джордж Р., была Ландон. Она в тот момент спала в их общей каюте. Наверное, он просто хотел сделать жене подарок. Может быть, просто решил в одиночку выбраться из семейного гнездышка. А может быть, человеку с такой степенью уверенности в себе, как у Джорджа, проще нажать на одну клавишу, чем на три.
   Несомненно, он был не первым релятивистом в истории, кому пришлось дежурить вторую смену подряд. Но, надеюсь, он был последним.
   Усталость? Монотонность? Неверная оценка ситуации? Невезение? Никто из релятивистов никогда не говорил об этом, и ни у кого из нас ни разу не хватило духа спросить.
   Там просто случилось нечто Жуткое, вот и все.
   Что бы это ни было, за тридцать секунд у Джорджа Р. сгорел головной мозг, и на этом все могло закончиться. Можно не сомневаться, что он не подал сигнал тревоги, не успел никому отправить никакого сообщения. По идее, квантовый двигатель заглох, а потом только одно и оставалось – кто-то, кто первым добрался бы до энергетического отсека, должен был убрать с дороги дымящееся тело Джорджа и попытаться заново запустить двигатель.
   Я не знаю, каким образом туда успела попасть Ландон тогда, когда Джордж Р. был еще жив. Она отлично понимала, насколько опасно входить в отсек в такой ситуации, но не растерялась и медлить не стала. То ли верила, что сумеет спасти мужа, то ли просто не захотела его пережить – не мне судить и не кому бы то ни было еще. Если это была ошибка с ее стороны, она за нее дорого заплатила – она ослепла, почти оглохла и потеряла восемьдесят пять пунктов в тестировании коэффициента интеллекта.
   Такие трагедии не проходят сразу. Нам всем жутко повезло, что следующим до отсека добрался Хидео. Из всех релятивистов только он был наделен железной дисциплиной и фантастическим спокойствием, которое нужно для того, чтобы вытащить в коридор дымящиеся тела друзей, передать их другим людям, забыть о них и попытаться запустить квантовый реактивный двигатель. Я честно и откровенно думаю, что это смог бы сделать любой из релятивистов, но я рад, что за дело взялся Хидео.
   Но когда он вышел из отсека и когда его по очереди поблагодарили капитан Бин, губернатор Роберте, генерал-губернатор Котт и координатор Гроссман, Солу и доктору Эми пришлось отвести его в сторонку и сказать ему, что тот студент, ради которого он хотел пропустить свою смену, сопоставил все случившиеся события и из-за чувства вины покончил с собой.
   Неважная награда за героизм.

Глава 16

   В это время Тесла яростно возражал против новых теорий Альберта Эйнштейна. Он отстаивал идею о том, что энергия не содержится в материи, а содержится в пространстве между частицами атома.

"Тесла. Повелитель молний".

Документальная программа канала PBS, 12 дек. 2000 г.

   Следующие несколько недель были мрачными.
   Катастрофа такого масштаба способна деморализовать общество – либо сплотить его. Похоже, самое важное в таких случаях то, насколько быстро уходит страх.
   Все произошло мгновенно… Доктор Эми и ее коллеги трудились не покладая рук. Координатор Гроссман и Зог, губернатор Роберте, генерал-губернатор Котт и его партнер, главный инженер Каннингхэм и даже сам капитан Бин взяли в привычку делать обходы и подбадривать людей своими улыбками и оптимистичными взглядами. Это немного помогло. Но всего лишь немного.
   Как скажешь тому, что мчится по космическим глубинам почти со скоростью фотона, что волноваться не о чем? Не о чем – когда самые ценные члены экипажа могут умереть – и не просто умереть, а погибнуть жуткой смертью? Кто же тогда может чувствовать себя защищенным? Думаю, мало кто из нас ожидал, что в полете вообще кто-то умрет. Теперь все наши жизни, планы и надежды зависели от четырех конкретных людей, которые должны были остаться не только живы, но и настолько здоровы, чтобы выполнять свою работу каждый день на протяжении пятнадцати лет.
   Вот где находилось сердце нашей мрачности – это была их тоска, их депрессия.
   – Спасибо, что пришел раньше назначенного дня, Джоэль, – сказала доктор Эми.
   – Нет проблем, – отозвался я, поудобнее устраиваясь в кресле. – Но, честно говоря, в последнее время все шло не так уж плохо.
   – Рада это слышать, – сказала она.
   – Я имею в виду – я знаю, что у вас наверняка работы по горло.
   – Вот как раз об этом я и хотела с тобой поговорить.
   – Прошу прощения?
   – Буду говорить с тобой более прямо и откровенно, чем со всеми остальными в колонии, Джоэль.
   Вот это да!
   – Ладно.
   – Этот корабль в беде.
   Я кивнул.
   – Знаю.
   – Мы ничего не можем поделать с моральным кризисом. Думаю, ты знаешь почему.
   Я снова кивнул.
   – Релятивисты. Остальные… колонисты, администраторы вроде вас, члены экипажа… никто из нас не сможет по-настоящему оправиться после пережитого, пока не оправятся они.
   Все четверо ходили по коридорам, будто големы, и все разбегались в стороны, давая им пройти. Все четверо вежливо отказались от беседы с психоаналитиком, и это было их право. Похоже, они даже друг с другом особо не стремились общаться. Сменяя друг друга на дежурстве, разговаривали по минимуму, а в другое время – и того меньше.
   Тут кивнула доктор Эми.
   – Они исполняют свой долг. Они следят за тем, чтобы двигатель работал. Но сейчас они трудятся на пределе сил. Они – сердце корабля: И это сердце не здорово.
   – Я не могу их ни капельки винить, – сказал я. – Один из самых лучших релятивистов погиб, его жене не настолько повезло – и это могло случиться с любым из них в любое время. Трудно пережить такое, когда каждый день по шесть часов подряд надо полностью избавляться от эмоций… находясь рядом с силой, которую и боишься, и ненавидишь. Я удивляюсь, как вообще они могут работать.
   – Их никто не винит, Джоэль.
   – Нет, но ни у кого не хватает храбрости сказать им, чтобы они смирились с этим и позволили психотерапевтам им помочь.
   Доктор Эми вздохнула. Ее плечи, до того момента напряженные, опустились.
   – Вот именно. Ты все правильно понимаешь.
   – Ну, понимаю. Но что вы можете с этим поделать, понятия не имею. Год назад я бы вам сказал: "Пусть с ними поговорит по душам Мэтти Джеймс".
   Она кивнула.
   – Они все его очень уважали.
   – И он этого заслуживал.
   Мэтти уже давно вернулся к нормальной жизни. Но человек, который вышел из каюты после домашнего ареста, был уже не тем Мэтти Джеймсом, которого все помнили. Он был бледен, он похудел, он вел себя подчеркнуто тактично, но не желал ни с кем разговаривать. Что-то в нем изменилось, но никто не мог взять в толк что.
   Она печально усмехнулась.
   – Предположим, ты бы сидел на моем месте. С чего бы ты начал?
   – Ну, это просто, – сказал я. – С Сола. Теперь, когда нет Джорджа Р., он лидер. Если вы его не раскрутите, вам ни за что не…
   Я умолк, потому что понял, к чему все это приведет.
   – Согласна, – сказала доктор Эми.
   Я поднял руки вверх, помотал головой и на миг зажмурился – словом, употребил весь арсенал жестов, какие только были в моем распоряжении.
   – Нет. Не смотрите на меня.
   – Джоэль…
   – Я уже пытался. Два раза. Оба раза мне даже слова вымолвить не удалось.
   – Расскажи мне об этом.
   – В первый раз, когда я его увидел после… в общем после всего этого, я к нему подошел, и мы несколько секунд простояли в метре друг от друга, и я потом открыл рот, а он покачал головой, и я закрыл рот, а он ушел.
   – А во второй раз?
   – Это было два дня назад. Я стоял и ждал около его каюты – там, где механизм двери меня не видел. Я заготовил фразу. Грубую, болезненную строчку, которая бы шокировала его и заставила обратить на меня внимание. Я хотел, чтобы он разозлился, чтобы это пробудило его боевой дух. В общем, дверь открылась, он вышел, увидел меня, и на этот раз мне даже рот раскрыть не удалось. "Не надо", – сказал он. И все.
   – А как он это сказал? – спросила доктор Эми немного наклонившись вперед.
   – На заре видеоанимация была жутко дорогая, и тогда делали мультфильмы, в которых мало что двигалось, за исключением губ героев. Это были реальные человеческие губы, наложенные на плоские рисунки. Вот так он выглядел.
   Доктор Эми поморщилась.
   – Я ему кивнул. Вроде как сказал: "Ладно, не буду". И он тоже кивнул. В этом было что-то среднее между "Спасибо" и "Сваливай, да поскорее". Ну, я и свалил.
   Доктор Эми смотрела на меня с самым искренним сочувствием.
   – И теперь, если ты предпримешь третью попытку без какого-то шага с его стороны, ты потеряешь его как друга. Понимаю.
   – Правильно понимаете.
   – Как это ужасно для тебя. Ну ладно, проехали. Спасибо, Джоэль. Я могла бы догадаться, что ты уже пытался сделать все, что в твоих силах. Прости.
   Она встала. Разговор был окончен. Я тоже поднялся и мы отвесили друг другу поклоны в японском стиле, что вошло у нас в полушутливую традицию. Но я не развернулся и не пошел к двери.
   – Но вы что-то хотели предложить?
   Она махнула рукой.
   – Нет, ничего. Спасибо тебе. Все равно, наверное, ничего бы не вышло.
   – Если речь о парадоксальной психологии…
   Она улыбнулась.
   – Нет. Просто была одна идея.
   – Ну так расскажите.
   – Однажды в какой-то старинной книжке я прочла фразу о том, что если тебе по-настоящему худо, единственный человек, которого ты будешь рад видеть – это тот, кто захочет вернуть тебе долг.
   – Что-то не улавливаю.
   – Ты ведь так и не расплатился с Солом за его услуги адвоката, оказанные четыре года назад. Ты обещал ему сочинить композицию для баритон-саксофона, по меньшей мере на пятнадцать минут, и чтобы в названии фигурировало его имя.
   Она была права. Конечно, я собирался сделать это. Я даже начал что-то придумывать. Но потом все как-то завертелось, одно за другим, и сочинение рассыпалось, а потом я и вовсе о нем забыл. Только напоминал себе о том, что надо бы исполнить обещание.
   – Я подумала: может быть, ты мог бы сказать Солу о том, что начинаешь работу над композицией, спросить, не подскажет ли он тебе, в каком направлении двигаться. Может быть, это помогло бы тебе его разговорить. Но ты прав: если ты заведешь с ним такой разговор сейчас, он скажет тебе, куда засунуть твой саксофон. Не переживай. Есть у меня на уме еще несколько подходов. Спасибо, что поделился со мной своими выводами.
   Я ушел. Но когда вернулся в "Жнепстое", пробыл там совсем недолго. Прихватил мой "Yanigasawa B-9930" и отправился в студию. Теперь, когда я стал богачом, я арендовал звуконепроницаемый куб на нижней из двух VIP-палуб, чтобы не досаждать своей игрой на саксофоне товарищам по каюте. Придя в студию, я догадался сначала позвонить Зогу, а также Джилл и Уолтеру из "Рога изобилия" и упросить их отменить мои смены. Потом я крепко-накрепко запер дверь, отключил телефон и электронную почту.
   Три дня спустя я включил телефон, позвонил доктору Эми и рассказал ей о своих достижениях. А уж она придумала, как этими достижениями воспользоваться.
   Уходя с дежурства, Соломон Шорт стремился только к забытью. Если он мог проспать двенадцать часов – а он мог, легко, – оставалось куда-то деть всего шесть. То есть такое же время, какое он проводил внутри Дыры. Так у нас было принято называть энергетический отсек. Когда он вошел в свою двухкомнатную каюту и обнаружил, что гостиная полна народа, он просто попятился назад, ожидая, что успеет оказаться в коридоре и дверь за ним закроется.
   По крайней мере, он попытался это сделать. Не получилось. Он наткнулся на кого-то, входящего в каюту, сделал шаг вперед, снова оказался в гостиной и услышал, как закрывается дверь. Он даже не удосужился обернуться и посмотреть, кто вошел. Он не обратил особого внимания на то, что за нахалы так нагло вторглись в его апартаменты. Словно солдат, снимающий колпачок с дула своей винтовки, он медленно разжал губы и сделал вдох…
   И вдруг всего в нескольких дециметрах от него возникла физиономия. Сердитая, грубая, глупая. Этот человек уже успел раскрыть рот и сделать вдох.
   –  А ну быстро заткнись, мать твою!– гаркнул на Сола Ричи.
   И мгновенно захлопнул рот.
   – Давай садись!
   Сол сел.
   Ричи сел справа от него. Его извечный спутник Жюль сел слева от Сола и сунул в его левую руку стакан с виски. Охранник де Манн перешагнул порог каюты, встал по стойке "смирно", потом чуточку расслабился, вытащил руку из-за спины и начал поглаживать свои гангстерские усищи с видом человека, жалеющего о том, что он бросил курить трубку.
   И еще до того, как Соломон успел толком усесться, до того, как он успел выругаться, я начал играть.
   Сначала он так злился, что не слышал ни единой ноты.
   Но это было нормально. Я этого ожидал. Я продолжал играть.
   Потом он попытался меня перекричать.
   Это тоже было нормально. Никто не способен перекричать баритон-саксофон. Тем более мою серебряную "Анну". Даже Соломон Шорт. Я продолжал играть.
   Нарочито оскорбительно он заткнул уши пальцами, зажмурился и высунул язык.
   Ничего страшного. Звук ударил по нему с новой силой в то самое мгновение, когда мощные руки ухватили его с двух сторон и вернули в первоначальное положение. Он открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как его собственные пальцы вместо ушей зажимают переносицу. В этот момент его сразу отпустили. Ричи наклонился, заглянул Солу в глаза, выразительно покачал головой и откинулся на спинку стула. Я продолжал играть.
   Соломон пытался корчить рожи, поглядывая на собравшихся в каюте людей. Похоже, решил переквалифицироваться в мима.
   Ничего страшного. Никто не собирался ему подыгрывать. А я продолжал играть.
   Наконец он отступил к последнему рубежу обороны, уставился на меня в упор и словно бы выпалил мне взглядом: "Мне все равно, будь ты хоть самим возродившимся Пташкой и играй для меня ранее неведомый шедевр Байдербеке. Все равно ты не пробьешься дальше влаги на поверхности моих глазных яблок, сукин сын".
   Большинство музыкантов чувствовали на себе такие взгляды и знают, что они по-настоящему деморализующи, а Солу это удавалось лучше многих.
   Но это тоже было не страшно, потому что к тому моменту, когда он полностью отточил свой убийственный взгляд, его равнодушие уже начало давать трещинки. Потому что я продолжал играть. Я играл и играл.
   Пробиться к сердцу Сола оказалось труднее, чем было бы, пребывай он в нормальном расположении духа, но даже в своей депрессии он не мог не обратить внимания на то, что я играю уже около полутора минут.
   И не остановился, чтобы сделать вдох.
   Ни разу.
   Будучи любителем в области истории музыки, он сообразил, что я делаю, быстрее, чем сообразил бы кто-то другой. И против воли он стал проявлять интерес…
   Техника, известная под названием "циркулярное дыхание", на самом деле ничего подобного собой не представляет. Но для непрофессионала выглядит именно так.
    Есливсе делаешь правильно. Сказать куда как легче, чем сделать.
   Я сторонник мнения о том, что современнаямузыка (как ее теперь стали снова называть) позаимствовала эту технику у австралийских аборигенов на Земле. Следовательно, технике этой, возможно, уже сорок семь тысяч лет – то есть она просуществовала на протяжении жизни более тысячи поколений. Австралийская дидгериду ^[50]– необыкновенно мощный, но страдающий внутренними ограничениями инструмент. Как с хайку, с этим инструментом приходится достигать неимоверной красоты в рамках суровых ограничений. Лишенная выразительности, даруемой возможностью варьировать высоту тона, дидгериду обладает богатейшей тембровой окраской, и многим музыкантам хотелось таким образом передавать более сложную гамму чувств. Играя на дидгериду, можно высказать многое, очень многое – пока у вас в легких не кончался воздух и не надо было начинать новую фразу.
   Поэтому музыканты перестали дышать.
   На самом деле, конечно, не перестали. Они усовершенствовали дыхание. К их услугам имелись все необходимые компоненты, оставалось только разработать и отработать технику. Не скажу, чтобы это было легко.
   На самом деле, когда я применяю технику "циркулярного дыхания", то пользуюсь своими щеками, как вместилищами для запаса воздуха. Это четырехступенчатый процесс, и начинается он во время выдоха.
   1. Когда у меня в легких заканчивается воздух, я как можно сильнее надуваю щеки – этот прием называется "Диззи" ^[51]по целому ряду причин.
   2. Я медленно сокращаю мышцы щек и использую накопленный воздух, выдувая его через саксофон – и при этом одновременно вдыхая через нос. Это очень похоже на то, как учишься пользоваться марсианской дыхательной маской. Ненамного сложнее.
   3. Если я все рассчитываю правильно, мои защечные мешки окончательно опустошаются в тот самый момент, когда наполняются воздухом легкие. Мягкое нёбо опускается, и воздух из легких устремляется в саксофон.
   4. Мои щеки принимают нормальную форму, необходимую для правильного амбушура, до тех пор, пока у меня опять не заканчивается воздух. Повторить, начиная с пункта 1.
   Все это время, конечно, мои пальцы выделывают гораздо более сложные вещи, чтобы превращать весь этот воздух в приятные для слуха звуки. Говорят, что этому способен научиться каждый… изрядно помучившись.
   Всякий, кто учился играть на саксофоне, слышал про циркулярное дыхание, и многие пробовали его применять, некоторые даже были достаточно, упорны в достижении результатов, – а для этого нужно упражняться ежедневно не меньше шести месяцев, – а потом изредка применяли эту технику. Но обычно, убедившись в том, что у него получается, музыкант этот прием забрасывает. Смысла в нем не так уж много: число композиций для саксофона, исполнение которых требует этой техники, можно сосчитать по пальцам. Последним из достойных авторов, уделявшим большое внимание циркулярному дыханию, был, пожалуй, Макдональд – он творил незадолго до того, как Пророк почти на полтора столетия вышиб дух из всех; ярким примером является композиция Макдональда под названием "Тауматургия".